Идеология самодержавия
Воззрения русских консерваторов первой четверти XIX
века
Минаков А. Ю.
Идеология
официальной народности получила окончательное оформление стараниями министра
просвещения графа С.С. Уварова в начале 30-х гг. XIX века. Ныне достаточно
хорошо известны немецкие источники, которые обусловили появление формулы
Уварова: “православие – самодержавие – народность”1, однако до сих
пор историками недостаточное внимание уделяется русским предшественникам
Уварова, которые сформулировали основные постулаты указанной идеологии уже в
царствование Александра I. Речь идет о работах А.С. Шишкова, Н.М. Карамзина и
М.Л. Магницкого.
Именно
указанные идеологи и практики русского консерватизма в период его зарождения
начали разработку таких основополагающих для зрелого консервативного сознания
понятий как “православие”, “самодержавие”,
“народность”. Однако можно говорить о том, что отдельные упомянутые
категории разрабатывались каждым из них более подробно, нежели другие. Так, в
работах А.С. Шишкова, таких как “Рассуждение о старом и новом слоге
российского языка” (1803)2 и “Рассуждение о любви к Отечеству”
(1811)3 содержится развернутая трактовка прежде всего понятия “народность”
с православно-консервативных позиций, в “Записке о древней и новой России
в ее политическом и гражданском отношениях” (1811)4 Н.М. Карамзина
содержится целая концепция самодержавия как особого, самобытно-русского типа
власти, тесно связанной с православием и Православной Церковью, в “Кратком
опыте о народном воспитании” (1823)5 М.Л. Магницкого сформулирована
консервативная программа, стержневой категорией которой является православие и
самодержавие.
Хронологически
первой, в трудах Шишкова, приобрело относительно четкие контуры понятие
“народность” (в его разработку внесли определенный вклад С.Н. Глинка
и Ф.В. Ростопчин, но в данном случае они выступали как последователи Шишкова,
популяризаторы и пропагандисты его идей). Оно появилась на свет в
конкретно-исторических условиях, когда лидер русских консерваторов того времени
А.С. Шишков повел борьбу с галломанией и космополитизмом, характерными для
большей части русского образованного общества в начале XIX в. Известная его
полемика “о старом и новом слоге” с Н.М. Карамзиным носила отнюдь не
только лингвистический и филологический характер, но и имела четкую
политическую подоплеку.
Наплыв
галлицизмов в русский язык, неумеренное заимствование иностранных слов и
обычаев, а главное – попытки реализации на русской почве либеральных
политических проектов, расценивались Шишковым как своеобразная подрывная акции
со стороны “западнического лагеря”. “Ломка” языка, с его
точки зрения”, неизбежно вела к размыванию того, что ныне назвали бы
национальной ментальностью – основ веры, традиций, устоев, наконец, самой
монархической государственности. Язык выступал в понимании Шишкова как
субстанция народности, квинтэссенция национального самосознания и культуры.
Естественно, для того, чтобы отстоять свою позицию, Шишков должен был
обратиться к русской языковой (ее он связывал почти исключительно с
церковно-славянским языком), культурной и религиозной традиции. Таким образом,
Шишков неизбежно обращался к апологии русского допетровского прошлого, которое
он, подобно позднейшим славянофилам, явно идеализировал и противопоставлял
современности. Забвение этого прошлого, попытка заменить “предания
старины” новейшими идеалами заграничного происхождения, почерпнутыми почти
исключительно из просветительской, масонской и мистической литературы были с
точки зрения Шишкова чрезвычайно опасны, поскольку это вело к нравственному
релятивизму, опасному вольнодумству, атеизму, волевой, моральной и
интеллектуальной расслабленности, и, соответственно, к упадку нации,
политической зависимости ее от западноевропейских стран, в первую очередь,
Франции. Увлечение западноевропейской культурой, считал Шишков, приводит
русского образованного человека (прежде всего дворянина) “к тому, что он
не способен быть ни воином, ни судьею, ни другом, ни мужем, ни хозяином, ни
гостем…”
Недопустимость
подражательства западноевропейским образцам и отказа от собственных традиций,
необходимость опоры на собственные традиции (языковые, религиозные,
политические, культурные, бытовые (например, в одежде, еде, повседневных
поведенческих стереотипах), изучения русского языка во всех его ипостасях
(любопытно, что Шишков, при всей своей приверженности “высокому
стилю” церковно-славянского языка, одним из первых начал собирать народные
песни, видя в них потенциальный источник для литературного языка), патриотизм,
включающий культивирование национального чувства и преданность самодержавной
монархии, борьба с галломанией и космополитизмом (“граждан света”
Шишков причислял “к роду животных”, “извергов”, по его
словам, космополиту “один ад стал бы … рукоплескать”) – таковы
основные составляющие понятия “народность” в
православно-консервативной трактовке, данной А.С. Шишковым.
В
“Записке о древней и новой России…” Н.М. Карамзина, которая по сей
день, с нашей точки зрения, анализировалась крайне мало, тенденциозно и
односторонне, впервые в истории русской консервативной мысли была
сформулирована оригинальная и весьма сложная по своему теоретическому
содержанию концепция, самодержавия.
С
точки зрения Карамзина, самодержавие представляло собой “умную
политическую систему”, прошедшую длительную эволюцию и сыгравшую
уникальную роль в истории России. Эта система была “великим творением
князей московских”, начиная с Ивана Калиты, причем, основных своих
элементах, она обладала качеством объективности, то есть слабо зависела от
личных свойств, ума и воли отдельных правителей, поскольку не была продуктом
личной власти, а довольно сложной конструкцией, опирающейся на определенные
традиции и государственные и общественные институты. Система эта возникла в
результате синтеза автохтонной политической традиции “единовластия”,
восходящей к Киевской Руси и некоторых традиций татаро-монгольской ханской
власти. Большую роль также сыграло сознательное подражание политическим идеалам
Византийской империи.
Возникшее
в условиях тяжелейшей борьбы с татаро-монгольским игом самодержавие было
безоговорочно принято русским народом, поскольку не только ликвидировало
иноземную власть, но и внутренние междоусобицы. “Рабство политическое не
казалось в этих условиях чрезмерной платой за национальную безопасность и
единство.
Вся
система государственных и общественных институтов была, по Карамзину,
“излиянием монаршей власти”, монархический стержень пронизывал всю
политическую систему сверху донизу. При этом самодержавная власть была
предпочтительнее власти аристократии. Аристократия, приобретающая самодовлеющее
значение, могла стать опасной для государственности, например, в удельный
период или в период Смуты XVII века. Самодержавие “встраивало”
аристократию в систему государственной иерархии, жестко подчиняло ее интересам
монархической государственности.
Исключительную
роль в данной системе, по Карамзину, играла Православная Церковь. Она являлась
“совестью” самодержавной системы, задающей нравственные координаты
для монарха и народа в стабильные времена, и, в особенности, когда происходили
их “случайные уклонения от добродетели”. Карамзин подчеркивал, что
власть духовная действовала в тесном союзе с властью гражданской и давала ей
религиозное оправдание. Оправдание самодержавной власти мистическими мотивами
было несвойственно для Карамзина, вероятно, в силу того, что он прошел солидную
школу рационального мышления, и апеллировал в своих теоретических построениях,
при объяснении роли и значения православия и Православной Церкви, к таким
категориям как “нравственность”, “нравственное оправдание”
и т.д.
Самодержавная
система политической власти, по Карамзину, зиждилась также на общепризнанных
народом традициях, обычаях и привычках, того, что он обозначал как
“древние навыки” и, шире, “дух народный”, “привязанность
к нашему особенному”.
Карамзин
категорически отказывался отождествлять “истинное самодержавие” с
деспотизмом, тиранией и произволом. Он считал, что подобные отклонения от норм
самодержавия было обусловлено делом случая и быстро ликвидировалось инерцией
традиции “мудрого” и “добродетельного” монархического
правления. Эта традиция была столь мощной и эффективной, что даже в случаях
резкого ослабления или даже полного отсутствия верховной государственной и
церковной власти (во время Смуты), приводила в течение короткого исторического
срока к восстановлению самодержавия.
В
силу всего вышеперечисленного, самодержавие явилось “палладиумом
России”, главной причиной ее могущества и процветания. С точки зрения
Карамзина основные принципы монархического правления должны были сохраняться и
впредь, лишь дополняясь должной политикой в области просвещения и
законодательства, которые вели бы не к подрыву самодержавия, а к его
максимальному усилению. При таком понимании самодержавия всякая попытка его
ограничения являлась бы преступлением перед русской историей и русским народом.
В
наиболее концентрированной и отчетливой степени взгляды на такие составляющие
консервативной идеологии как православие и самодержавие, были развиты М.Л.
Магницким. 7 ноября 1823 г. Магницкий отправил Александру “записку о
народном воспитании”, которое является с нашей точки зрения одной из
этапных вех в истории русского консерватизма александровской эпохи. Начиналось
это “собственноручное всеподданнейшее письмо” в характерной для Магницкого
манере: “сей плод моего усердия к Церкви и Царю, в обыкновенном служебном
порядке не вмещающийся, куда понесу. Государь, ежели не к ногам Вашим?”6
В
этой записке Магницкий предлагал царю проект создания целостной системы
“народного воспитания”, которой, по его словам, покуда еще нет ни в
одном из существующих христианских государств: “самоважнейшая часть
управления как бы брошена везде на произвол исполнителей и ежели получила
некоторое устройство, то как бы случайно и от обстоятельств”. Напротив же,
“люди злонамеренные” (в их число Магницкий относил Талейрана,
Наполеона и Вейсгаупта), целенаправленно “занялись составлением полной
системы народного воспитания”. Это привело к тому, что “большая часть
лучших учителей”, которые должны учить наследника престола “заражены
опаснейшими началами неверия идей возмутительных”. Мало того: “Нет
книги, по которой бы безопасно можно было учить его истории всеобщей и
Российской. Нет курса прав, который можно было преподать царевичу Российскому в
истинном его смысле. Нет истории систем философских, которая бы не развратила
мыслей”.
Созданная
антихристианская система народного воспитания является плодом реализации
“правильного, обширного и давно втайне укоренившегося плана и
заговора”. Судя по некоторым деталям, Магницкий имеет в виду, прежде всего
масонство, но прямо не говорит об этом, предпочитая возлагать ответственность
за происходящее в мире зло прежде всего на “князя тьмы века сего”.
В
записке содержится религиозно-философская трактовка Магницким тех процессов,
которые происходят в мире и таких характерных явлений нового времени как
“общественное мнение”, “свобода книгопечатания”,
“конституции”. В его изображении всё вышеперечисленное есть ни что
иное, как порождение дьявольских сил: “Князь тьмы века сего производит
большую часть влияний своих на мир и миродержителей гражданских чрез общее
мнение, которое есть как бы труба, коею он, как в древности оракулы, произносит
свои заключения, суды и приговоры, сеет лжи и клеветы, распространяет нелепые
предсказания и нечестивые понятия. У большей части народов, и в том числе у
нас, гул сей, совершенно вопреки истине, почитается гласом Божиим (глас народа
– глас Божий). В конституциях, сем неистовом порождении бунта народного,
главным их основанием положена свобода книгопечатания, или, что одно и то же,
беспрепятственное волнение и необузданность мнения общественного, т.е. труба
для глаголов князя тьмы, как можно более широкая, громкая и всегда отверзтая; а
как он знает, что доброе воспитание народное, улучшая сердце и образ мыслей
падшего человека, составить может и общее мнение доброе, т.е. из трубы, для
него нужной, может сделать проток благодати не только на поколение настоящее,
но и на будущие; то он, отвлекая всеми способами внимание правительств и людей
благонамеренных от сего важного предмета, указывает его одним своим чадам и
последователям, как рычаг, которым можно потрясти весь мир гражданский “.
Магницкий
явно переходил за границы дозволенного, когда утверждал, что предлагаемые им
планы можно осуществить лишь вопреки “духу времени”, которым ранее
руководствовался Александр I: ” Духу времени сие не понравится, но если бы
вы знали, кто этот дух времени, которому вы служите, то старались бы не делать
ему угодного”. Подобного рода напоминания о былых либеральных увлечениях
не могли не вызвать у монарха сильное раздражение.
В
обоснование вышеизложенного Магницкий ссылается на революционные события,
которые прокатились по Европе в 1820-21 гг.: “Единомыслие разрушительных
учений в Мадриде, Турине, Париже, Вене, Берлине и Петербурге не может быть
случайным”.
Исходя
из своего видения общеевропейских процессов, в которых главную роль играют
разрушительные силы, Магницкий предлагал Александру воспользоваться
“тактикой и указаниями врагов монархии и христианства, поскольку из них же
можно, как кажется, почерпнуть и противуядие, как то делается в медицине, когда
кровью бешеной собаки исцеляется ее укушение”, то есть составить на
определенных началах план “народного воспитания”, который бы
охватывал все учебные заведения Российской империи.
В
качестве “основного начала” народного воспитания Магницкий называл
православие. На мистической стороне православия Магницкий не заостряет
внимание. Оно интересует его главным образом с точки зрения политической, как
учение, освящающее царскую власть: “Верный сын Церкви Православной, единой
истинной веры Христовой, знает, что всякая власть от Бога, и посему почитает он
всех владык земных, Нерона и Калигулу; но истинным помазанником, Христом
Божиим, не может признавать никого, кроме помазанного на царство Церковью
Православною. Итак, мы одни, по слову Оригена, исповедуем обе религии: и
первого и второго величества. У нас одних корона самодержавия лежит на алтаре
Божием, неприкосновенна для рук черни, но приемлется в таинственном
священнодействии, из рук Церкви. Над нею крест, над державою крест, над
скиптром крест. Тут нет ничего человеческого. Нашего Государя мы открыто во
всяком училище отечества нашего называем и должны называть помазанником Божиим,
и все знают и веруют, что это правда. Пусть скажут сие училищах Пруссии,
Нидерландов, Англии о их государях, там рассмеются”.
Однако
понимание православия Магницкого отнюдь не было “казенным”, в духе
позднейшего С.С. Уварова а, напротив, “оппозиционным”. Его
высказывания на этот счет явно отражали позицию тех православных кругов,
которые были недовольны “петровской революцией”. Так, поминая
недобрым словом “Лефортов и Биронов” он утверждал, что “дух
времени” “более ста уже лет” нападает на православие: “Пусть
заглянут в акты Синода и Тайной канцелярии от начала 18 столетия до конца его и
между прочим в дела о Феофилакте, епископе Тверском, и члене синода
Арсение”. Однако, несмотря на то, что православие оказалось ослабленным
борьбой с “духом века сего”, оно остается единственной верой
истинной, “в которой Слово Божие не только сохранено во сей чистоте
непрерывной иерархиею Апостольскою; но и засвидетельствовано, подписано кровью
мучеников всех веков прошедших и даже ежедневных” (Магницкий ссылался на
то, что в Греции был напечатан мартиролог в котором перечислялись сотни
современных мучеников за веру, погибших от рук турок).
Понимаемое
таким образом православие теснейшим образом связано с самодержавием. Без
первого невозможно второе. Более того, “самодержавие вне православия есть
одно насилие”, утверждал Магницкий. Православие и самодержавие, таким
образом, “два священных столпа, на которых стоит империя”. Говоря о
том, что “православие и благоговение к помазаннику Божию должны быть
основанием русского народного воспитания”, Магницкий уже в 1823 г. приближался
к триединой формуле, представленной впоследствии С.С. Уваровым.
Таким
образом, в условиях явного кризиса идеологии “просвещенного
абсолютизма”, то есть той идеологической доктрины, которой российская
монархия придерживалась в течение весьма длительного времени, русские
консерваторы фактически дали идеологическое обоснование и выражение
консервативному повороту в политике самодержавия, причем с
православно-патриотических, а не с господствующих в то время
мистико-космополитических позиций. Однако их взгляды не разделялись в то время
верховной властью.
Впоследствии,
С.С. Уварову лишь оставалось придать теоретическим построениям эпохи
царствования Александра I характер чеканной формулы, явно противостоящей
главному лозунгу противостоящего консерваторам лагеря: “Свобода,
равенство, братство”.
Список литературы
1
Зорин А.Л. Идеология “православия – самодержавия – народности” и ее
немецкие источники // В раздумьях о России (XIX веку) / Отв. ред. Е.Л.
Рудницкая. М., 1996. С. 105-128.
2
Шишков А.С. Рассуждение о старом и новом слоге российского языка. СПб., 1803.
3
Рассуждение о любви к Отечеству // Шишков А.С. Собрание сочинений и переводов:
в 17 т. Т.4. СПб., 1825.
4
Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. М., 1991.
5
Собственноручное всеподданнейшее письмо действительного статского советника
Магницкого, с поднесением записки о народном воспитании// Сборник исторических
материалов, извлеченных из архивов I Отделения с. е.и. в. к. СПб., 1876. Вып.1.
С. 363.
6
Сборник исторических материалов, извлеченных из архивов I Отделения с. е. и. в.
к. СПб., 1876. Вып.1. С. 363. Далее все ссылки идут по этому изданию:
С.363-374.