«Еще не раз вы вспомните меня…»

Ю. Лугин«Еще не раз вы вспомните меня…»Петроградская драма в 7-и картинах.Еще не раз Вы вспомните меняИ весь мой мир, волнующий и странный,Нелепый мир из песен и огня,Но меж других единый необманный.Н.ГумилевДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:ЯКОБСОН*, следователь ПетрГубЧека НАДЕНЬКА, пишбарышня при Якобсоне ДЗЕРЖИБАЕВ, чекист АГРАНОВ*, инициатор «Дела Таганцева», чекист АННА НИКОЛАЕВНА ЭНГЕЛЬГАРД-ГУМИЛЕВА* ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА ГИЛЬДЕБРАНД-АРБЕНИНА* ТОРГОВКА (ЕВДОКИЯ ПАВЛОВНА) ИНВАЛИД ДЕВОЧКА БЕСПРИЗОРНИК 2-БЕСПРИЗОРНИК (ПЕТЬКА) ПОЖИЛОЙ КРАСНОАРМЕЕЦ МОЛОДОЙ КРАСНОАРМЕЕЦ ЧЕКИСТ^ Участники студии «Звучащая раковина»:КОНСТАНТИН АНАТОЛИЙ ИДА ИРИНААктеры Ростовской театральной труппы:«РЕЖИССЕР» (ОЛЕГ ВАЛЕРИАНОВИЧ) 1-й «АКТЕР» (СЕРГЕЙ) 2-й «АКТЕР» (БОРИС)** 3-й «АКТЕР» (ВИТАЛИЙ) 4-й «АКТЕР» (ВАСИЛИЙ) 1-я «АКТРИСА» (ЛЮДМИЛА) 2-я «АКТРИСА»* реальные персонажи** принципиально важная деталь внешности Бориса – он должен быть обритым наголо.^ Действие происходит в Петрограде с 16-го по 26 августа 1921 года.Картина 1.Странный сон я увидел сегодня:Снилось мне, что я сверкал на небе,И что жизнь, чудовищная сводня,Выкинула мне недобрый жребий.Позднее утро. Кабинет следователя ЯКОБСОНА.В центре – массивный конторский стол, заваленный кипами бумаг в виде отдельных листков и пухлых канцелярских папок. Справа стучит клавишами пишущей машинки НАДЕНЬКА.^ ЯКОБСОН стоит у окна, отодвинув край портьеры, смотрит на улицу.ЯКОБСОН. Удивительной силы сегодня туман. В сочетании с духотой возникает стойкая ассоциация с турецкими банями… А знаете, Наденька, в календарных новациях большевиков есть определенный, я бы сказал, мистический резон: в такой день начинаешь верить, что им удалось продлить лето на две недели, а не просто сдвинуть нумерацию… НАДЕНЬКА (продолжая печатать, с нарочитой просторечной грубоватостью). «Ассоциация, новации, резон, нумерация…» Понахватались буржуйских словечек, товарищ Якобсон? Или вы таким манером ученость свою выказываете? ЯКОБСОН (поворачивается и демонстративно аплодирует). Браво, Наденька! Для выпускницы Смольного института весьма недурственно! НАДЕНЬКА. А с кем поведешься! ЯКОБСОН. Скажите еще: «С волками жить…» НАДЕНЬКА. А я на язык осторожная. И вам не помешало бы буржуйских словечек не употреблять. ЯКОБСОН. Пустяки! Строго дозированная – заметьте, Наденька, строго дозированная! – вольность в словоупотреблении весьма, знаете ли, некоторых подвигает на исповедальный лад… НАДЕНЬКА. А вас, товарищ Якобсон, от таких вольностей бессонница не мучает? ЯКОБСОН (после короткой паузы). Отнюдь. От бессонницы хорошо помогают горячие ножные ванны… НАДЕНЬКА. Да? Обязательно попробую! Может, и от нервов что-нибудь присоветуете, товарищ Якобсон? А то мне иногда кажется, будто бы в слове «расстрел» не две, а целых три буквы «с»! (Выбивает на машинке пулеметную очередь.) «Приговорен к высшей мере защиты революции: рас-с-с-стрелу… рас-с-с-стрелу… Ра-с-с-стрелу…» ЯКОБСОН. Позвольте нескромный вопрос? Сколько вам лет? НАДЕНЬКА. Двадцать семь, а что? ЯКОБСОН. Просто молодость всегда категорична и жестока… НАДЕНЬКА. Вам ли о жестокости говорить, товарищ Якобсон? ЯКОБСОН (примирительно). Самое время сменить тему… Чайку не хотите, Наденька? НАДЕНЬКА. Чаю? ЯКОБСОН. Ну да, настоящего, цейлонского! С сухариками! НАДЕНЬКА (насмешливо). Откуда такая роскошь, товарищ? ЯКОБСОН. Из запасов купца второй гильдии Патрушева. НАДЕНЬКА. Мотивилов соизволил поделиться? У него таки есть совесть? (Встает, деловито расставляет на столе стаканы и достает из-за портьеры самовар.) ЯКОБСОН. Совесть? У Мотивилова? Увы, все гораздо прозаичнее! Просто на обыске у Патрушева ваш покорный слуга присутствовал лично… ^ ЯКОБСОН и НАДЕНЬКА садятся за стол и пьют чай.ЯКОБСОН. Сегодня много работы. Придется задержаться. НАДЕНЬКА (вздыхает). «И вечный бой, покой нам только снится…» ЯКОБСОН. Любите Блока? Сегодня девятый день… НАДЕНЬКА. Люблю. Я вообще обожаю хорошие стихи. (Декламирует.) «Под насыпью, во рву некошеном, лежит и смотрит как живая…^ ЯКОБСОН кашляет, поперхнувшись.В простом платке, на косы брошенном, красивая и молодая…» Что с вами? ЯКОБСОН. Когда он успел это написать?! НАДЕНЬКА. Почти двадцать лет назад. ЯКОБСОН (с облегчением). А я, грешным делом, решил, что… Надо же: «Под насыпью, во рву некошеном…» Сразу одна из трех кронштадтских телеграфисток вспоминается… Молоденькая такая… Ребята из расстрельного смеху ради приказали им раздеться, так эта первая… Представьте себе, никакой стыдливости! Как пятилетняя девочка, которая боится рассердить взрослых непослушанием: «Дяденьки, милые, не убивайте!» (Нараспев.) «Лежит и смотрит, как живая, в простом платке, на косы брошенном, красивая и молодая…» НАДЕНЬКА (после короткой паузы). Вообще-то по долгу службы вам совсем не обязательно присутствовать при исполнении приговора… ЯКОБСОН (допивает чай, переворачивает чашку и аккуратно ставит ее на блюдце). Кстати, о стихах… Вы выполнили мою просьбу? НАДЕНЬКА. Конечно, товарищ Якобсон. (Выходит из-за стола, у себя в бумагах находит две книжечки и протягивает их следователю.) Вот дореволюционная, а вот последний сборник, только что напечатанный. ЯКОБСОН (листает одну из книг). Разговаривать с поэтами надо на их языке… Ничто так не пробивает на откровенность, как вовремя приведенная цитата… НАДЕНЬКА. Но вы же не любите стихов! Насчет Платона я еще понимаю, но стихи… ЯКОБСОН. Зато у меня хорошая память. НАДЕНЬКА. Да? А отчество никак запомнить не можете! Снова в протоколе вместо «Степанович» «Семеновича» прописали! ЯКОБСОН. А давайте проверим! (Несколько секунд внимательно рассматривает страницу и протягивает книгу Наденьке.) Слушайте! (Декламирует.) …Знал он муки голода и жажды, Сон тревожный, бесконечный путь, Но святой Георгий тронул дважды Пулею не тронутую грудь. Я – угрюмый и упрямый зодчий Храма, восстающего во мгле…^ Развязно входит ДЖЕРЖИБАЕВ, садится за стол, достает непонятно откудаогромную солдатскую кружку, наливает чаю и придвигает к себе оставшиеся сухари.^ Удивленный его бесцеремонностью, ЯКОБСОН замолкает.НАДЕНЬКА, положив книгу, сдвигает каретку на пишущей машинке.ДЗЕРЖИБАЕВ (подхватывает). …Сердце будет пламенем палимо Вплоть до дня, когда взойдут, ясны, Стены Нового Иерусалима На полях моей родной страны.(С шумом грызет сухарь.) Кстати, ведомо ли вам, господа, что эти стихи посвящены Валерию Брюсову? НАДЕНЬКА. Во-первых, товарищ Дзержибаев, господа Черном море рыб кормят! А во-вторых, вы перепутали: Брюсову он посвятил совсем другое. ДЗЕРЖИБАЕВ. Ну, во-первых, я пошутил. Конечно, товарищи… А во-вторых, мои шуточки ничто по сравнению с гримасами судьбы. Удивительное дело, в отличие того, чьи стихи мы только что цитировали и относящегося к Брюсову с неизбежным пиететом, несколько ранее вами упомянутый Блок обещался Брюсова убить! НАДЕНЬКА. О мертвых либо хорошее, либо ничего. ДЗЕРЖИБАЕВ. Увы, Наденька, поэты не умирают насовсем… Более того, истинное величие они, как правило, обретают посмертно. А насчет Александра Александровича… По Петрограду ходит слух, что Блок раскаялся и хотел уничтожить все экземпляры «Двенадцати». Перед самой кончиною бредил, что убьет Брюсова, если тот не отдаст ему свой экземпляр…(Замечает на столе принесенные Наденькой сборники, с любопытством перелистывает оба.) ЯКОБСОН. Народ любит сочинять легенды. ДЗЕРЖИБАЕВ (отрешенно.) Ого! Даже с автографом! (Усмехнувшись, смотрит на Якобсона, переводит взгляд на Наденьку и кладет один из сборников во внутренний карман.) Не легенды, а порочащие революцию сплетни! Блок вовремя умер… НАДЕНЬКА. Какие страшные слова вы говорите! ДЗЕРЖИБАЕВ. А вдруг он действительно раскаялся? Пришлось бы расстрелять автора первой революционной поэмы. НАДЕНЬКА. Расстрелять?! Блока?! ДЗЕРЖИБАЕВ. Вы, Наденька, историю в гимназии хорошо учили? Помните Андре Шенье, которого гильотинировали якобинцы? Есть такая логика у революций: лучшие поэты обречены на усекновение голов, потому что символизируют блеск и величие уходящей эпохи. НАДЕНЬКА. Но причем здесь Блок? ДЗЕРЖИБАЕВ. Вы правы, Александр Александрович не подходит. Есть более достойная кандидатура… ЯКОБСОН (протирая платочком очки). Если я вас правильно понял, речь идет о моем подследственном? Поэт он или не поэт – судить его будут не за стихи, а как врага советской власти! ДЗЕРЖИБАЕВ (хмыкнув, небрежно выхватывает из рук Якобсона очки и, проверив, достаточно ли они чистые, надевает тому на нос). Вам, товарищ Якобсон, повезло, если это действительно так. Или вам придется очень постараться, чтобы это выглядело именно так! ЯКОБСОН. На что вы намекаете?! ДЗЕРЖИБАЕВ. Оставьте мерехлюндии, Якобсон! Судя по протоколу последнего допроса, вы прекрасно все понимаете! Кстати, а ваш спор о Платоне с подследственным и его ностальгические воспоминания о знакомстве с великими княжнами я не поленился переписать – очень поучительно! (Наденьке.) Это пусть обыватели и буржуазная мразь обвиняют нас в макиавеллизме и называют провокаторами, а я на ближайшем собрании буду настаивать на выступлении товарища Якобсона с циклом лекций перед молодыми чекистами. На тему «Как войти в доверие и подвести арестованного к даче показаний, соответствующих заранее предполагаемому приговору»… ^ ЯКОБСОН встает и с обиженным видом отходит к окну.НАДЕНЬКА (после короткой паузы). Суров инквизитор великий сидит, Теснятся кругом кардиналы, И юный преступник пред ними стоит, Свершивший проступок немалый. …………………………… «Прощайте! Бесстрашно на казнь я иду, Над жизнью моею вы вольны, Но речи от сердца сдержать не могу, Пускай ею вы недовольны…ДЗЕРЖИБАЕВ. Лукавите, Надежда Станиславовна: вы не все прочитали! НАДЕНЬКА. Еще бы! Я – не вы, товарищ Дзержибаев! Боюсь ошибиться и сказать что-нибудь не то… ДЗЕРЖИБАЕВ. И правильно делаете. В нашем учреждении есть специалисты…(бросает взгляд на Якобсона) интерпретировать нечаянно сказанные слова… (Декламирует.) …И смерть моя новых бойцов привлечет, Сообщников дерзких, могучих; Настанет и вашим несчастьям черед! Над вами сгущаются тучи! А вы! Ваше время давно отошло! Любви не вернете народа. Да здравствует свет, разгоняющий зло! Да здравствует наша свобода!» Якобсон! Во время очередного допроса спросите, какую свободу автор имел в виду. В протоколе, что бы он ни ответил, все сработает в пользу обвинения… НАДЕНЬКА (встает и собирает стаканы). Самое время помыть посуду. (Уходит.)^ ДЗЕРЖИБАЕВ пересаживается и вольготно разваливается в кресле ЯКОБСОНА.ЯКОБСОН (разворачивается и подходит к столу). Не боитесь? Необходимость жестокости революций в глазах обывателей частично оправдывается лишь признанием перегибов и ошибок. Хотя бы задним числом. И тогда кто-то из злоупотребивших становится козлом отпущения! ДЗЕРЖИБАЕВ. В мой огород камень? Странная у вас логика, товарищ… (Усмехнувшись.) Пока еще юридически подкованные крючкотворы старой школы необходимы. А потом? «Мавр сделал свое дело…» Ты, Якобсон, умный – и пойдешь на все, чтобы это потом для тебя лично не наступило слишком преждевременно. (Нагло смотрит в глаза следователю, достает круглую коробочку, насыпает на ноготь большого пальца белый порошок и втягивает в ноздрю.) ^ ЯКОБСОН возмущенно сопит и опускает глаза.Советую на допросе не размениваться по пустякам, а задать вопрос в лоб: «Правда ли вы, гражданин такой-то, – дворянин, белогвардейский офицер, сволочь и враг трудового народа?» Он обязательно подтвердит дворянство и офицерство, Надежда Станиславовна в протоколе запишет: «Признал себя дворянином, белогвардейским офицером, сволочью и врагом советской власти», – и можно отправлять на полигон…^ Входит НАДЕНЬКА с чистыми стаканами на подносе.ДЗЕРЖИБАЕВ пересаживается из кресла ЯКОБСОНА на свое место сбоку.НАДЕНЬКА. Между прочим, конвой с арестованными прибыл. У профессора Таганцева разбито стеклышко в очках, и вообще он плохо выглядит… ДЗЕРЖИБАЕВ. Проведи вы, Надежда Станиславовна, в тюрьме пару суток – выглядели бы не лучше! НАДЕНЬКА. Типун вам на язык! ЯКОБСОН (садится за стол и деловито раскладывает бумаги.) Неплохо бы в присутствии свидетелей запротоколировать, что очки гражданин Таганцев разбил по собственной небрежности. Дабы не потворствовать лживым обывательским сплетням о зверских пытках в подвалах Чека! ^ ВСЕ обмениваются понимающими улыбками.ДЗЕРЖИБАЕВ. Профессор Таганцев – не наша головная боль. Товарищ Агранов занимается им лично. Так что до подвалов, думаю, дело не дойдет… НАДЕНЬКА. Еще бы! Не будь профессор так доверчив, с нашим поэтом хлопотни было бы куда больше… Слышны тяжелые шаги.НАДЕНЬКА деловито сдвигает каретку на пишущей машинке и вставляет чистый лист бумаги. ДЗЕРЖИБАЕВ нервно потирает руки.^ Входит ЧЕКИСТ.ЧЕКИСТ. Арестованный Гумилев для допроса доставлен!ЗАТЕМНЕНИЕ.Картина 2.Кончено время игры,Дважды цветам не цвести.Тень от гигантской горыПала на нашем пути.Литературная студия «Звучащая раковина»в бывшей квартире банкира Гандельблата в доме Мурузи на Литейном.У окна нервно курит, стряхивая пепел в цветочный горшок, КОНСТАНТИН; справа от него нудно стучит по клавишам рояля АНАТОЛИЙ, что сильно раздражает остальных. За круглым ломберным столиком в центре сидит, опустив голову в ладони, ИРИНА. На оттоманке рядом ИДА делает вид, что читает книгу.КОНСТАНТИН. Все, ждать бессмысленно – больше никто не придет. (Раздраженно «втаптывает» окурок в горшечную землю.) ИРИНА. Испугались…^ Молчание, которое длится довольно долго, пока АНАТОЛИЮ не удается узнаваемо сыграть первые такты «Бубличков».ИДА (захлопывает книгу). Анатолий, прекрати! Сколько можно играть одно и то же?! АНАТОЛИЙ. Я не играю. Я подбираю мелодию. (Напевает, сам себе аккомпанируя.) «Отец мой пьяница, он этим чванится, он к гробу тянется и все же пьет!..» ИДА. Фи! Даже для кафешантана слишком вульгарно. АНАТОЛИЙ. Ошибаетесь, Идочка! Мелодия яркая, слова забавные, я бы сказал, в меру хамские, – как раз для торжествующих победу гегемонов… (После короткой паузы.) Ирина, ты помнишь, был в «Живом слове» в 18-ом году один такой… Весьма уверенный в своей гениальности… ИРИНА. Кажется, я понимаю, о ком ты… (С иронией цитирует.) «Потомки! Я бы взять хотел, что мне принадлежит по праву – народных гениев удел, неувядаемую славу!» АНАТОЛИЙ. Ну да, его стихи… Весной я часто встречал его на Сенной, в обтрепанной флотской форме. Он клянчил на хлеб у спекулянтов, исполняя под гармошку эти куплеты. (Наигрывает «Бублички».) ИДА (встает, прохаживается по комнате, заламывая руки). Господи, куда мир катится? Изучать поэзию по лекциям Николая Степановича, слушать выступления Блока, – и такая пошлость! КОНСТАНТИН. Каковы времена – таковы и песни… А что? Мобилизованные против кронштадтцев делегаты съезда шли по льду залива под «Эх, яблочко, да куды котисси…» Вы будете смеяться, но я видел в Ельце роту красноармейцев, марширующих под «Вот мчится тройка удалая» и текст следующего содержания: По степу, зноем раскаленном, По Волге-матушке реке, Семен Михайлович Буденный Скакал на рыжей кобыле…^ АНАТОЛИЙ исполняет названную мелодию.ИДА. В таком случае, надо срочно написать в Москву к Демьяну Бедному и умолять его выступить в «Звучащей раковине» с курсом лекций по современной поэзии! ^ АНАТОЛИЙ наигрывает первые такты «Как родная меня мать провожала…»КОНСТАНТИН (после короткой паузы). Говорят, Демьян Бедный – незаконнорожденный сын великого князя… ИРИНА. Какой бред! КОНСТАНТИН. А что? Как его настоящая фамилия? Придворов. При-дворов! Ни о чем не говорит? АНАТОЛИЙ. Забавно, будь оно так. И, главное, весьма символистично. ИРИНА. Тебе, Толя, всюду символы мерещатся! АНАТОЛИЙ. А разве не символистично, если пролетарский поэт, самородок от сохи, так сказать, – и вдруг отпрыск Ка эР? Отличного поэта, между прочим… ИРИНА (с тихим стоном раскачивается на стуле). Разбудите меня кто-нибудь! Поэтическая студия «Звучащая раковина» стала приютом для умалишенных! КОНСТАНТИН. Увы! Весь мир сошел с ума. Искусство становится пролетарским – и никаким больше. АНАТОЛИЙ (с пародийным пафосом). И надо быть анахоретом и ретроградом, чтобы не замечать оного! ИДА. Еще бы! После Кронштадта незамечающих скоро начнут ставить к стенке. ИРИНА. Абсурд! За стихи не расстреливают. АНАТОЛИЙ (насмешливо). Вы, товарищ Ирина, – отсталый элемент! Статью Владимира Ильича «О пролетарской литературе» читали? Обязательно прочитайте! И законспектируйте! Пока к стенке не поставили!^ ИДА поднимает и разворачивает лежащую на оттоманке газету.ИДА. Обратили внимание на последние стихи Маяковского? (Читает вслух.) «…И вылезло из-за спины РеФеСеРе мурло мещанина…»^ Короткая пауза.АНАТОЛИЙ. Так и написано – «мурло»? Однако!.. (Вздыхает.) КОНСТАНТИН. А те же «Двенадцать» Блока… ИРИНА (резко перебивает). А вам не кажется, граждане, что ерничанье по поводу Маяковского и Блока не имеет смысла и ерничающих как-то характеризует? ИДА. Что ты этим хочешь сказать? КОНСТАНТИН. Никто и не ставит под сомнение величие Блока и Маяковского! Вопрос о пролетарской литературе. Неужели, Ирина, твой слух не коробит «Ужо постой – расправлюсь завтра я с тобой!»? АНАТОЛИЙ (наигрывает что-то маршевое, в такт распевая). Ужо постой! Расправлюсь завтра я с тобой! Ужо постой – расправлюсь завтра я, расправлюсь завтра я, расправлюсь завтра я с та-а-абой! Ужо постой! У, жопа, стой – расправлюсь завтра я с тобой… ИРИНА. Все уже было! Вспомните, как шельмовали символистов, как улюлюкали Бальмонту, как шипели вслед Ахматовой! Да, сейчас, когда голод и разруха, когда страна с трудом выпрямляется после кровавого ужаса гражданской войны, многим кажется, что стихия большевиков – это стихия разрушения! Но все новое рождается в муках, и сиюминутное страдание – всегда неизбежная цена грядущего величия. Большевикам удалось всколыхнуть загнивающее в декадентстве болото российской культуры, открыв дорогу молодым свежим силам. Вот увидите, пройдет лет десять- пятнадцать… (Разворачивает стул и садится так, чтобы иметь возможность с вызовом окинуть взглядом всех присутствующих.) ИДА (нараспев). «Это было не раз, это будет не раз в нашей битве глухой и упорной…» (Хлопает в ладоши.) Браво, Ирина! В твоих словах я слышу интонации Николая Степановича! ИРИНА. Любимой ли ученице Михаила Лозинского об этом говорить?! АНАТОЛИЙ. Действительно, интонация похожа. Продолжайте, Ирина, в том же духе – и лет через пятьдесят, возможно, любимой ученицей Гумилева назовут именно вас! КОНСТАНТИН. Вообще-то мне лично слова Ирины больше напоминают Алексея Максимовича… (Оживившись). Кстати, вы знаете историю про то, как Мандельштам обращался к Горькому с заявлением выдать ему по причине стесненности в средствах штаны и куртку? Алексей Максимович соизволил распорядиться куртку Мандельштаму выдать, а в штанах отказать. Перед отъездом на юг Осип всем рассказывал этот анекдот, особенно напирая на то, что штаны ему пожертвовал Гумилев…Пауза.АНАТОЛИЙ. Насчет молодых свежих сил я бы согласился, если бы не одно «но»… ИДА. И какое же? АНАТОЛИЙ. Арест Николая Степановича… Я не случайно вспомнил про нашего с Ириной знакомого из «Живого слова». Именно он командовал обыском на квартире Гумилева, и чекисты почтительно обращались к нему: «Товарищ Дзержибаев…» ^ АНАТОЛИЙ играет первые такты «Варшавянки».ИРИНА (задумчиво). Значит, обыск все-таки был… АНАТОЛИЙ (пожимает плечами). Естественно. ИРИНА. И что-нибудь нашли? АНАТОЛИЙ (с раздражением). Естественно, нет! ИДА. У Гумилева и не могло быть ничего из того, что они искали! (^ С подозрением смотрит на Ирину.) Или у тебя другие сведения? ИРИНА. Может быть, может быть… АНАТОЛИЙ. Хватит фантазировать, Ирина! Между прочим, и засады никакой не было. Так, похватали первых попавших, имевших несчастье оказаться рядом, но через пару часов отпустили… КОНСТАНТИН. А я слыхал от Георгия Иванова… ИДА. Все слышали излияния Иванова о том, как они с Ириной якобы чуть не угодили в засаду, устроенную чекистами на Гумилевской квартире… (Ирине.) Это правда? ИРИНА (улыбается). Может быть, может быть… АНАТОЛИЙ (задумчиво). «Ни Гумилев, ни злая пресса не назовут меня талантом…» (Ирине, с иронией.) Очень в историю войти хочется? (Играет туш.) КОНСТАНТИН (примирительно). Не стоит драматизировать ситуацию! Николая Степановича обязательно отпустят. АНАТОЛИЙ. Конечно, отпустят. Большой чекистский начальник Семенов обещал лично разобраться в этом недоразумении… ИДА. Очень большой начальник? АНАТОЛИЙ. Он так о себе думает… КОНСТАНТИН (с деланным воодушевлением). Вот видите! А поскольку ничего страшного не случилось, я предлагаю продолжить работу студии как обычно, с обсуждения новых стихов. Кто у нас сегодня на очереди? Ирина? ИРИНА (нараспев). Ни Гумилев, ни злая пресса Не назовут меня талантом. Я – маленькая поэтесса С огромным бантом…ИДА. То есть ты отказываешься? ИРИНА. А зачем? Извините, но важным для меня является только мнение Николая Степановича. Ваши суждения мне понятны заранее… ИДА. Своими словами ты предаешь дело Николая Степановича! Выходит, само существование студии бессмысленно? ИРИНА. Бессмысленно сочинять стихи, будучи современником Ахматовой, Блока, Гумилева, Маяковского, когда… (с патетическим надрывом) Блок умер, Гумилев арестован, а Маяковский пишет лозунги о вреде некипяченой воды! (С театральной нарочитость жеста прячет лицо в ладонях.) КОНСТАНТИН. Прекрати истерику! АНАТОЛИЙ. Ты не прав, Константин. Это не истерика. Глупо делать вид, что ничего страшного не произошло… КОНСТАНТИН (раздраженно). Ну, давайте все возопим вселенским плачем! Кому-то станет легче? Надо надеяться и верить… АНАТОЛИЙ. А ты веришь?^ КОНСТАНТИН молчит, опустив голову. АНАТОЛИЙ яростно играет «Бублички».ИДА. А еще кто-то кого-то буквально минуту назад призывал прекратить истерику! Поезжайте в Москву, мальчики, и запишитесь в ученики к Демьяну Бедному! АНАТОЛИЙ (с горечью). Неужели вы еще не поняли? Вопрос не о том, нужны ли сейчас поэты, равные Пушкину, Блоку, Гумилеву… Вопрос о том, а вообще нужны ли сейчас Пушкин, Блок, Гумилев? Протрите глаза, господа-товарищи, и оглянитесь вокруг! Блистательный «Серебряный век» русской поэзии заканчивается в текущем августе одна тысяча девятьсот двадцать первого года! А если точнее, то закончился 7-го числа! ИДА. Это вы на смерть Блока намекаете? АНАТОЛИЙ. Смерть Блока – свершившийся факт! Тут не намек, Идочка, а опять-таки символ… КОНСТАНТИН. Это просто трагедия человеческого бытия! Все люди смертны…(Резко встает, нервно расстегивает верхние пуговицы на рубашке.)Пауза.ИДА. Вы говорите страшные вещи, Анатолий. АНАТОЛИЙ. А мне действительно страшно! Так страшно, что кровь леденеет от ужаса… ИРИНА (закрыв лицо руками). Ради Бога, умоляю…АНАТОЛИЙ играет «Ах, яблочко, да куда катишься…»ЗАТЕМНЕНИЕ.Картина 3.^ Все мы, святые и воры,Из алтаря и острога,Все мы – смешные актерыВ театре Господа Бога.Сцена в рабочем клубе. Репетиция кантаты по поэме А.Блока «12».^ На дальнем плане спиной к зрителям стоит на ящике 1-й «АКТЕР», изображающий «Христа», – в белой хламиде, цветочном венке на голове, с красным флагом в руках.На авансцене, выстроившись в ряд, маршируют «АКТЕРЫ». ^ Сбоку на стуле в позе напряженного скептического внимания сидит «РЕЖИССЕР».Звучащий текст инсценируется в лучших традициях пролетарских агитбригад 20-ых годов ХХ века.«АКТЕРЫ» (маршируя на месте, хором). …Вдаль идут державным шагом… – Кто еще там? Выходи! – Это – ветер с красным флагом Разыгрался впереди…Впереди – сугроб холодный, – Кто в сугробе – выходи!..- Только нищий пес голодный Ковыляет позади…^ Изображая собаку поднятыми к груди руками,высунутым языком и отрывистым дыханием, выбегает 4-й «АКТЕР».2-й «АКТЕР» (выступает вперед, замахивается). Отвяжись ты, шелудивый, Я штыком поколочу! Старый мир, как пес паршивый, Провались – поколочу!^ 4-й «АКТЕР» опрокидывается на спину, испуганно машет в воздухе «лапами» и отползает прочь.2-й «АКТЕР» возвращается на место и марширует в ногу с остальными.ВСЕ (хором). …Так идут державным шагом, Позади – голодный пес, Впереди – с кровавым флагом, И за вьюгой невидим, И от пули невредим, Нежной поступью надвьюжной, Снежной россыпью жемчужной, В белом венчике из роз – Впереди – Иисус Христос.Останавливаются.1-я «АКТРИСА» («Режиссеру»). Ну как? «РЕЖИССЕР». В целом неплохо… Только в конце хорошо бы выпад с винтовками сделать… (Показывает.) Если, конечно, винтовки будут… И еще… Василий в образе пса переигрывает. Смешно получается, а в этой сцене смех неуместен… И «Христа» придется убрать!^ 1-й «АКТЕР» спускается со своего «пьедестала», откидывает хламиду, открывая лицо.1-й «АКТЕР». Как?! Как убрать? Но ведь по тексту… «РЕЖИССЕР». В том-то и фокус, что Христос «…за вьюгой невидим». Красногвардейцы его не видят – значит, и зрители видеть не должны… 3-й «АКТЕР». А если так: на фоне белой стены Сережа, тоже в белом, будет просто размахивать флагом… 2-й «АКТЕР». Вообще-то красным знаменем просто не размахивают! 2-я «АКТРИСА». Не придирайся к словам, Борис!^ 2-й «АКТЕР» (БОРИС), хмыкнув, отходит в сторону.«РЕЖИССЕР» резко поворачивается к нему, но тут же отводит глаза.«РЕЖИССЕР». Не ссорьтесь, товарищи! Ладно, что-нибудь придумаем! А сейчас насчет второго отделения… Я долго взвешивал все «за» и «против» и предлагаю все-таки вернуться к «Гондле» Гумилева. 2-й «АКТЕР» (БОРИС). Гумилева?! (Берет в руки оказавшуюся рядом гитару и, ни на кого не глядя, перебирает струны.) «РЕЖИССЕР». Договоримся сразу: отказаться может любой – это не означает отчисления из труппы. «Двенадцать» продолжим репетировать в прежнем составе. БОРИС (напевает). Белая Армия, Черный Барон Снова готовят нам царский трон…(Собирается уходить.)2-я «АКТРИСА». Трус! БОРИС. Но от тайги до Британских морей Красная армия всех сильней!(Уходит.)«РЕЖИССЕР» делает несколько шагов в том же направлении, останавливается, прислушиваясь.«РЕЖИССЕР». Настоятельно советую всем хорошо подумать.«АКТЕРЫ» окружают «РЕЖИССЕРА» и рассаживаются рядом.3-й «АКТЕР». Ты говоришь так, будто бы это действительно опасно! 1-я «АКТРИСА». Виталий прав: одно из главных достижений революции – свобода слова. В Советской России за стихи не убивают! Да и нет ничего опасного для революции в стихах Гумилева! 2-я «АКТРИСА». Пока еще не убивают! 4-й «АКТЕР» (ВАСИЛИЙ). То, что Гумилев арестован – наверняка ошибка или оговор. На похоронах Блока я слышал, как Оцуп и критик Волынский договаривались пойти в Чека. А поскольку я знаком с Волынским, то доподлинно знаю: им сказали, якобы Гумилев арестован за должностное преступление, а когда выяснилось, что ни на каких должностях Николай Степанович не состоял, очень удивились… 1-я «АКТРИСА». Вот видите! 2-я «АКТРИСА». Все равно в спектакле, посвященном памяти Блока, бестактно во втором отделении пускать «Гондлу». Но это не значит, что мы должны струсить, как Борис, и отказаться от предложения Олега Валериановича! 1-я «АКТРИСА». Не бестактно, а преждевременно. Гумилев еще не умер!Пауза.Ой, прошу прощения: я не так выразилась! 2-я «АКТРИСА». Вот именно! Представить «Гондлу» петроградской публике мы обязаны, хотя бы из признательности Николаю Степановичу за его хлопоты о нашем переводе в Петроград. Единственное, что мне не нравится, – это объединять «Двенадцать» и «Гондлу» в одном спектакле! 1-й «АКТЕР» (СЕРГЕЙ). А почему нет? Может, это как раз то, что поможет Николаю Степановичу в его… хм… непростой – ситуации? 1-я «АКТРИСА». А если выяснится, что Гумилев виноват? ^ БОРИС возвращается. БОРИС. Я тут оставил кое-что…(Ищет и находит бумажный пакет, приоткрывает его, проверяя содержимое.) Между прочим, сегодня вечером Гумилева из тюрьмы на Шпалерной перевели на Гороховую…(Уходит.) 1-я «АКТРИСА» (вздыхает). Как вкусно селедкой пахнуло… 3-й «АКТЕР» (ВИТАЛИЙ). Кстати, вы в курсе: месяц назад Борис сочинил стихи на смерть Гумилева…^ ВСЕ ждут от ВИТАЛИЯ продолжения, но он стушевывается и смущенно замолкает.1-я «АКТРИСА» (ЛЮДМИЛА). Я не испугалась, но мы должны понимать: если с Николаем Степановичем случится самое страшное, то зрители в «Гондле» увидят слишком много ассоциаций!Пауза.1-й «АКТЕР» (СЕРГЕЙ). «На Гороховую» ничего не значит. Извинятся за причиненные неудобства и отпустят…^ Пауза.«РЕЖИССЕР» (ОЛЕГ ВАЛЕРИАНОВИЧ). Образ Гондлы он писал с себя… (декламирует). …Вой все ближе, унылый, грозящий, Гаснет взор, костенеет рука, Сердце бьется тревожней и чаще, И такая, такая тоска! Но зачем я стою у порога, Если прямо средь дымных полей Для меня протянулась дорога К лебединой отчизне моей? Только стану на берег зеленый, Крикну: лебеди, где вы? Я тут! — Колокольные ясные звоны Нежно сердце мое разобьют. И, не слушая волчьей угрозы, Буду близкими я погребен, Чтоб из губ моих выросли розы, Из груди многолиственный клен.Пауза.1-й «АКТЕР» (СЕРГЕЙ). Мы уже репетируем? «РЕЖИССЕР» (ОЛЕГ ВАЛЕРИАНОВИЧ) Да. 1-й «АКТЕР» (СЕРГЕЙ). Насчет нежелательных ассоциаций Людмила права. Актерам, играющим в первом отделении красноармейцев, во втором придется выступать в качестве палачей и предателей… 4-й «АКТЕР» (ВАСИЛИЙ). Надо будет хорошо загримироваться… «РЕЖИССЕР». Сейчас не это важно… (Деловым тоном, вставая.) Всем приготовиться!^ ВСЕ, кроме СЕРГЕЯ и ЛЮДМИЛЫ, уходят.1-й «АКТЕР» (СЕРГЕЙ) (берет гитару, поет). Ночь летит и летит на закат, Ночи летние песни короче, Вон, за окнами совы кружат, Эти тихие горлинки ночи. Ах, к таинственной спальне твоей Я сегодня пройду за тобою, И любимая станет моей, Самой близкой и самой родною.1-я «АКТРИСА» (ЛЮДМИЛА) (подхватывает). Только, милый, не сразу входи, Умоляю тебя, подожди, Это глупое сердце в груди, Что боится еще, пощади…ЗАТЕМНЕНИЕ.Картина 4.^ И не узнаешь никогда ты,Чтоб не мутила взор тревога,В какой болотине проклятойМоя окончилась дорога.«Дом Искусств», квартира Гумилевых. Поздний вечер, поэтому комната освещена несколькими свечами.На диванчике-оттоманке, укутавшись пледом, сидит АННА НИКОЛАЕВНА ГУМИЛЕВА.В прихожей раздаются шаги. АННА НИКОЛАЕВНА настораживается.^ АННА НИКОЛАЕВНА. Кто там? Входит АРБЕНИНА.АРБЕНИНА. Это я, Ольга Арбенина. АННА НИКОЛАЕВНА. Ходишь, как привидение… АРБЕНИНА присаживается рядом и осторожно берет АННУ НИКОЛАЕВНУ за руку.Говори громче – Леночка у матери Николая, в Бежецке… Ты пришла поговорить о нем? АРБЕНИНА (в сильном волнении не находит себе места, встает, подходит к окну). Тепло и не поздно еще, а на улицах ни души…^ АННА НИКОЛАЕВНА. Это после Кронштадта…Короткая пауза.АРБЕНИНА. Я пыталась найти Анну Андреевну, но ее нет в городе. АННА НИКОЛАЕВНА. А будь она в городе, что бы изменилось? АРБЕНИНА. По крайней мере, равнодушной к судьбе Николая Степановича она бы не осталась. ^ АННА НИКОЛАЕВНА. В равнодушии обвинят меня. Поэтому женой Гумилева будут называть Ахматову. Меня же – в лучшем случае – его вдовой… АРБЕНИНА. Зачем ты так, Аннушка? ^ АННА НИКОЛАЕВНА (почти кричит). Тебя не покоробило слово «вдова»?! (Закрывает лицо руками, плачет). АРБЕНИНА. Почему ты думаешь, что все плохо? Горький должен поехать в Москву, к Ленину… АННА НИКОЛАЕВНА. Три недели в тюрьме – слишком долгий срок… Знаешь, Ольга, меня пугают его письма: «Не беспокойся обо мне. Я здоров, пишу стихи и играю в шахматы». Словно бы ничего страшного не произошло… АРБЕНИНА. Кстати, насчет писем… По городу пошли слухи, будто Лариса Рейснер имела неосторожность показать Раскольникову письма Николая… ^ АННА НИКОЛАЕВНА (после короткой паузы). Я пару раз видела Федора Раскольникова, и у меня создалось впечатление, что на такую подлость, как месть из ревности, он не способен. АРБЕНИНА (вздыхает). У мужчин месть из ревности подлостью не считается… АННА НИКОЛАЕВНА. А мне кажется, виновата сама Лариса. Но я бы простила ей все… АРБЕНИНА. У Юркуна есть знакомый чекист, Дзержибаев… С его слов, очень большие люди стоят за арестом Гумилева. Значит, и комиссар Балтфлота Раскольников тоже… Но есть еще Горький, Нарбут… И Ленин не может не понимать, какой урон международному авторитету Республики наносят гонения на поэтов. АННА НИКОЛАЕВНА. Всё, что ты говоришь, слишком хорошо, чтобы быть правдой! Боже Милосердный, за что? За что? Он никогда не был против них!.. А как они вели себя во время обыска! Эти презрительно оттопыренные губы, лениво–ехидные насмешки… (Внезапно успокаивается, выпрямившись и недвижно глядя перед собой). Николай обречен. АРБЕНИНА. Что ты говоришь?! АННА НИКОЛАЕВНА. И не в заговоре дело… Не в «Петроградской боевой организации», в принадлежности к которой обвиняют Николая и которой никогда и не было. АРБЕНИНА. Но ведь… АННА НИКОЛАЕВНА. Ты про басни Одоевцевой? Якобы Николай на ее глазах пытался найти какую-то прокламацию? Обыск длился всего полчаса. Они, собственно, ничего и не искали… Просто был повод вывернуть ящики комода, потоптаться грязными сапожищами по коврам… АРБЕНИНА. Вообще-то Одоевцевой действительно верится с трудом. А понятых могли просто запугать… АННА НИКОЛАЕВНА. Понятых не было. Зачем им понятые? АРБЕНИНА. Ты права. Смысл существования ЧК – в нагнетании страха на обывателей. Большевики просто органически не способны простить кому-либо нравственного превосходства… Бесстрашия, например…^ АННА НИКОЛАЕВНА. Да. Испугать его не удастся, и поэтому они не остановятся ни перед чем. Доведут до сумасшествия, до расстрела… АРБЕНИНА (после короткой паузы). Помнишь, какой успех имел Николай Степанович, когда читал «Галлу» перед матросами Балтфлота? (Нараспев.) …Жирный негр восседал на персидских коврах В полутемной неубранной зале, Точно идол, в браслетах, серьгах и перстнях, Лишь глаза его дивно блис