Идейно-художественные особенности очерка А. Чехова "Остров Сахалин"

/>Содержание
Введение
1. Идейно – композиционное своеобразие цикла очерков«Остров Сахалин» А.П. Чехова
2. Особенности повествовательной манеры А.П. Чехова в циклеочерков «Остров Сахалин»
2.1 Жанровая специфика произведения А.П. Чехова
2.2 Своеобразие повествовательной манеры А.П. Чехова в «ОстровеСахалин»
Заключение
Список использованной литературы

Введение
«Остров Сахалин» (1890 — 1894) Антона Павловича Чехова являетсяуникальным произведением в его творческом наследии, единственным в жанре документальногоочерка, но характерным для Чехова – писателя и гражданина. С момента выхода в светпервых его глав и до наших дней литературоведами неоспорим вопрос об огромном значениидля творчества Чехова его поездки на Сахалин, последовавшей за этим книги, а такжеотражении «сахалинской темы» в произведениях 90-х – 900-х годов.
К этому времени Чехов уже приобрел известность: в 1887-м за сборникрассказов «В сумерках» он получил половинную Пушкинскую премию Академии наук, прекративв том же году постоянное сотрудничество с «Осколками», в марте 1888-го дебютировалв «толстом» журнале с повестью «Степь». Таким образом, он перешёл из разряда литераторов-журналистов,пишущих исключительно для тонких изданий, в разряд писателей, публикующихся в «серьёзных»журналах. Сложился творческий стиль, манера художника, но Чехов реализует свой смелыйпроект, повлиявший на его жизнь и дальнейшее творчество. В « Острове Сахалин» сдержаннои осторожно высказаны некоторые идеи, характеризующие общее умонастроение писателяи его взгляды первой половины девяностых годов. При этом автор «Острова Сахалин»во многом отталкивается от беллетриста Чехова. Он не делает установки на художественноеизображение увиденного, не привносит никаких концепций заранее. Он хочет толькосурово рассказать о том, свидетелем чего был, хочет быть только писателем – общественником.Видимо поэтому первые попытки критически осмыслить значение произведения Чеховавыражались в отрицательной оценке. В частности, современный Чехову литературоведМихайловский, критически настроенный на восприятие его творчества, но сумевший точнопонять суть творческого метода Чехова, как бы требовал от писателя: «На проклятыевопросы дай ответы нам прямые». Но для Чехова важнее не ответ, а правильно поставленныйвопрос. Михайловскому этого недостаточно. Поэтому он все произведения «сахалинскойтемы» (а ведь в нее входит «Палата N6»!) ставил ниже «Скучной истории». Однако другойкритик того времени М. Неведомский в своей статье «Без крыльев» резюмирует по поводуданного произведения: «… уныло-скептическое отношение ко всяким «теориям прогресса»,ко всем девизам борющегося за свое достоинство и счастье человечества, по-видимому,безотрадно-пессимистическое отношение к самой жизни обывательски ограниченный кругозори — широкие художественные обобщения, исполненные подлинной поэзии художественногосоздания! Такова «антиномия», которую заключает в себе творчество Чехова» (28, 819).
Современные исследователи Э. Полоцкая, А. Захаркин, М. Семанова,Е.Гусева, И. Гурвич и другие отмечают, что в «Острове Сахалин» Чехов отказался отпрежних своих художественных приемов, сбросил все, что казалось «литературщиной»,упростил стиль и форму для того, чтобы выработать новый почерк, характеризующийсяболее четким звучанием, ощущением взаимосвязи между общественными явлениями. Книгаявилась результатом поездки на полуостров, научной работы в крае, а также встречс людьми, оторванными от цивилизации, и значительным образом повлияла на все дальнейшеетворчество писателя. Исследуя поэтический мир произведения, его место в художественномнаследии Чехова и отмечая изменение в творческом методе писателя, Э. Полоцкая утверждает,что это произведение носит важное значение в выработке нового стиля, поиске новыхтворческих горизонтов: «Трудно отказаться от мысли, что стремление Чехова – прозаикак сдержанности и точности, отразившееся особенно в книге «Остров Сахалин», научно– документальном исследовании в жанре «путевых записок», было заложено в нем с детства»(33, 71). Подтверждением сказанного, на наш взгляд, может служить и тот факт, чтоЧехов не написал других очерковых книг, «вроде Сахалина», хотя собирался сделатьэто на материале земских школ (1, т. 5 414). Не создал он и художественных произведенийо сахалинской жизни, которые ожидали от него современники. Однако сахалинское путешествиеоткрыло новый период его творчества, содействовало, по словам самого Чехова, его«возмужалости» и породило «чертову пропасть планов». Так, после Сахалина в чеховскоетворчество вошла тема протеста. «Воплощенным протестом» называет себя герой первогопослесахалинского рассказа «Гусев» (1890) Павел Иванович. Нередко ставится знакравенства между позицией Павла Ивановича и протестом Чехова: писателю приписываетсянамерение «обличать» вместе с Павлом Ивановичем («его устами»); в пользу этого говорятискренность героя и справедливость, бесспорность почти всех его нападок и обвинений.Чехов же никого открыто не обвиняет, стиль его повествования не обличительный, аконстатирующий. Другое дело – факты, которые он приводит, портреты и судьбы, которыехудожник отобрал для зарисовок. В этом их основное различие. Повести «Хмурые люди»(1890) и «Палата № 6» (1893), «Дуэль» (1891) и «Бабы» (1891), «В ссылке» (1892)и «В овраге» (1900) явились одними из самых трагичных произведений в творчествеЧехова, в которых автор изобразил основной конфликт человеческой личности и общества.
В современном литературоведении достаточно высоко оценено значениеэтого рубежного произведения для творчества А.П. Чехова и его вклад в развитие всейрусской литературы. В работах А.П. Скафтымова, Г.А. Бялого, З.С. Паперного, Н.Я.Берковского, Г.П. Бердникова, И.А. Гурвича, В. Страды и других исследователей творчестваЧехова и «Острова Сахалин» в частности, рассматриваются социальные истоки чеховскоготворчества, ставится проблема единства художественного мира, оценивается значениепереходного периода творчества 90 -900-х годов. Главным предметом анализа исследователейстало чеховское «представление мира» (М.Горький), ставшее «формообразующей идеей»писателя. При этом далеко не все литературоведы считают данное произведение серьезнымобъектом для литературоведческого анализа. Так, Э. Полоцкая, говоря о том, что современныйподход в чеховедении сказался в 80-е – 90-е годы ХХ века после издания тридцатитомногоПолного собрания сочинений и писем считает, что рамки изучения конкретных проблемтворчества Чехова как явления искусства раздвинулись, но о данном произведении всобственных работах упоминает лишь в связи с произведениями «сахалинской темы» (33,12).
Исследуя образную структуру очерков, характер использования статистическихданных, стилистические особенности, исследователь Т. Харазишвили делает вывод оборганическом слиянии в «Острове Сахалине» таланта ученого, публициста и художника(52, 314). Объектом изучения в его работе является язык и стиль произведения напримере описания ключевых образов, механизма включения диалогов, рассказов, зарисовок,данных переписи и их значения.
Изучая законы трагического бытия, открытые Чеховым в современнойему жизни, исследователь Н.Н. Соболевская отмечает перекличку чеховской и шекспировскойпоэтики: «Важно не то, чем заканчивается история, а сама история, драматическаяситуация, в которой натура раскрывается в иной, чем казалось в начале, новой форме»(42,133). В своей статье «Поэтика трагического у Чехова» Н.Н. Соболевская рассматриваетэволюцию трагического конфликта в связи с рубежным произведением – циклом очерков«Остров Сахалин» и указывает, что «трагические коллизии неотступно привлекали ксебе художественное внимание Чехова, особенно обострившееся после посещения им каторжногоострова Сахалин» (42, 128).
В работах М.Л. Семановой впервые исследуется роль повествователя,отражающаяся в стиле, выборе сюжетов, роли ссылок и примечаний в «Острове Сахалин».Она показала, что «… подобно другим большим художникам, Чехов вырывается из пленафактов даже тогда, когда создает очерковые, документально-художественные произведения;он не фетишизирует факты, а отбирает, группирует их в соответствии с общим замысломпроизведения, своим пониманием логики жизни. В сахалинских путевых записках органическисочетаются подлинные документы, статистические данные и сюжетно законченные части,портретные, пейзажные зарисовки…Объединяет этот разносторонний материал в «Сахалине»авторская гуманистическая мысль об униженном человеке…Сахалин представляется Чехову«целым адом», и этот формообразующий образ как бы разлит во всей очерковой книге»(39, 50 — 52). Книга М.Л. Семановой «Чехов — художник» заставила многих исследователейтворчества Чехова по – новому посмотреть на произведение о Сахалине. Так, объектомвнимания в статье Е.А. Гусевой становиться связь человека и природы, которая прослеживаетсяво всей прозе Чехова, и, по мнению исследователя, «характерна … для книги о каторжномострове…Картины природы чаще всего оттеняют внутренний психологический мир чеховскихгероев, а в книге очерков это прежде всего ее автор, от имени которого ведется повествование,глазами которого видит мир читатель»(12, 82 — 83). В этой работе Е.А. Гусева делаетвывод о том, что картины природы организованы не только для обозначения времении места действия, но и являются «знаком определенного чувства, составляют психологическийфон изображаемого, т.е. они лиричны» (13, 87).
Для раскрытия избранной нами темы особую значимость имеют результатынаучных изысканий И.Н. Сухих, которые на данный момент являются наиболее полными,особенно в вопросе повествовательной организации книги. Исследователь также представиланализ композиции произведения Чехова, показал роль «микросюжета» в ткани книги(45, 72 — 84), который, по его мнению, является циклообразующим фактором, указална значение анекдотов и «открытого» финала книги.
Исследуя генезис жанра путевого очерка, З.А. Гриценко отмечает,что «при разных творческих методах (религиозно-символический у древнего автора АфанасияНикитина и реалистический у А.П. Чехова) у данных авторов одинаково проявляютсятакие качества, как любознательность и гуманизм, без которых не может состоятьсяписатель» (11, 54). Исследователь находит сходство «Острова Сахалин» А.П. Чеховас путешествием Афанасия Никитина в неведомую Индию и считает, что оба писателя ссылалисьна источники и авторов услышанного и увиденного, обрабатывали материалы на основепутевых записок, использовали описания местного населения. «И древнерусский авторНикитин и автор нового времени Чехов одинаково стремятся соблюсти объективностьописания, — пишет Гриценко – при этом, не подавляя в себе натуры художника, не лишаясвои произведения эмоциональности, образной насыщенности, зрительности» (11, 56).Так, считает исследователь, нравственные и эстетические традиции, пришедшие из глубинывеков, закреплены в произведении нового времени.
Говоря о жанре «Острова Сахалин», мы не можем не сказать о работеБ.И. Есина «Чехов — журналист», который считает, что «путевые записки» несут в себевсе основные признаки очеркового жанра и вместе с тем личности незаурядного автора…Непосредственные путевые заметки (сведения о городах, станциях, погоде, состояниидорог и ценах) перемежаются с отдельными зарисовками человеческих судеб, рассуждениямио природе края, его несметных богатствах, которые еще не может использовать человек,о труде и быте людей» (16, 52). Это утверждение закономерно, поскольку именно этотжанр позволил Чехову сцепить в единое полотно разнородные по тематике части, меняющиесяв калейдоскопе событий, судеб, проблем, освещенных в книге. Как цикл очерков определяетжанр произведения Н.Н. Соболевская, которая прослеживает стремление Чехова к циклизациипосредством общности трагедийного конфликта и в произведении о Сахалине, и в организациипоследующих циклов рассказов (42, 129).
Важные сведения по проблеме циклизации в творчестве А.П. Чеховаимеются в книге Л.Е. Ляпиной «Циклизация в русской литературе ХIХ века». Исследователь считает, что «Чехов «вступает в диалог»с этой формой, что в его произведениях можно увидеть «последовательную авторскуюустановку на «цикловое» восприятие – но установку нереализованную». Эту установкуЛ.Е. Ляпина оценивает как «художественный прием оформления «несобранного цикла»,деструктивное начало которого реализует пафос разомкнутого хронотопа на проблемно– тематическом уровне» ( 26, с. 194 – 198). К сожалению, вопросы циклизации рассматриваютсяЛ.Е. Ляпиной на примере «маленькой трилогии» и таких произведений, как «Гриша»,«Кухарка женится». Об «Острове Сахалин» исследователь лишь упоминает, отмечая, чтов этом произведении так же наблюдается характерная для «несобранных циклов» А.П.Чехова тенденция «сопоставляя – обособлять» ( 26, с. 198).
Таким образом, в литературоведении до сих пор остается актуальнымвопрос о художественном достоинстве цикла очерков «Остров Сахалин» Чехова. Интереснымв этой связи представляется нам утверждение Э. Полоцкой о том, что «Остров Сахалин»и написанный отчасти на сахалинском материале рассказ «Убийство» «ведут нас к разнымполюсам мышления Чехова – «нехудожественному» (документальному) и художественному»(34, 136). Уникальность книги в том, что автор умело объединил эти два, казалосьбы, противоположных начала. Этой же точки зрения придерживается А. Карпов. Раскрываяпроблемы русской литературы рубежа XIXи XX веков, исследовательпишет: «Замечу попутно, что в современной литературе о Чехове «Острову Сахалин»порою отказывается в художественности, и книга эта попадает в разряд научно-документальных…Не вдаваясь…в существо этих споров, отмечу лишь, что в своих «путевых записках»Чехов создает – как и в произведениях собственно художественных – картину огромнойобобщающей силы» (18, 159). Чехов, как тонкий художник, приглушал открытую авторскуюоценку положения дел на острове, но она проявляется в каждом слове книги. Жизньсамых разных слоев сахалинского общества, представленная Чеховым, по мнению В. В.Набокова, внушает мысль « о бесплодных усилиях интеллигентов перед общей нравственной,духовной и физической культурой» (27, 324).
Однако, несмотря на однозначное мнение ученых о том, что данноепроизведение Чехова является уникальным и значимым в его творчестве, послужило основойи дало толчок для создания произведений на сахалинскую тему в 90-е – 900-е годы,стало рубежным в поиске новой творческой манеры, ни один исследователь творчестваА.П. Чехова не изучал «Остров Сахалин» монографически, во всех литературоведческихаспектах. Поэтому изучение литературы по данной теме привело нас к пониманию необходимостиобобщения трудов исследователей «Острова Сахалин» и обусловило актуальность избранной нами темы.
Цель даннойдипломной работы состоит в изучении проблематики и анализе поэтики цикла очерковА.П. Чехова «Острова Сахалин».
Для реализации данной цели в работе будут решаться следующие частныезадачи:
— выявить и описать круг основных тем и проблем, поднимаемых впроизведении Чехова;
— исследовать сюжетно – композиционную организацию цикла очерков«Остров Сахалин»;
— раскрыть жанровое своеобразие цикла очерков Чехова;
— определить роль рассказчика в структуре цикла очерков «ОстровСахалин»;
— проанализировать влияние данного произведения на последующеетворчество писателя.
Объектом изученияв дипломной работе является цикл очерков А. П. Чехова «Остров Сахалин» (из путевыхзаписок).
Предметом исследованиястановятся идейно – композиционное своеобразие, жанровая специфика и манера повествованияв цикле очерков А.П. Чехова «Остров Сахалин».
Изучение произведения ведется в единстве формы и содержания сопорой на структурно – типологическийи сравнительно — исторический методы исследования.
Текст дипломной работы состоит из введения, двух глав, заключенияи списка использованной литературы.
Во введениидается краткий обзор литературоведческих работ по теме, определяется предмет исследования,обосновывается его актуальность, формулируются цель, задачи и методы исследования.
В первой главе– «Идейно – композиционное своеобразие цикла очерков «Остров Сахалин» А.П. Чехова»- предметом исследования является система образов и механизмы развития сюжета, атакже композиционное членение текста очерков.
Во второй главе– «Особенности повествовательной манеры А. П. Чехова в цикле очерков «Остров Сахалин»- наше внимание направлено на выявление жанровой специфики произведения и повествовательнойманеры Чехова.
В заключенииподводятся итоги проделанной работы.
1. Идейно – композиционное своеобразиецикла очерков «Остров Сахалин» А.П. Чехова
В конце XIX и начале XX веков в условиях царской цензуры появилисьтакие примеры лагерной литературы, как «Записки из Мертвого дома» Ф. М. Достоевского,«Сибирь и каторга» С. В. Максимова, «В мире отверженных» П. Ф. Якубовича, «ОстровСахалин» А. П. Чехова. Антон Павлович погрузился с головой в исследование новойдля себя темы — изучил все документы, свидетельства по этому вопросу до поездки,на месте смог встретиться почти со всеми, населяющими остров, в том числе и с «политическими».Свидетельство тому — многочисленные карточки-анкеты, заполненные во время переписи(интересно, что карточки для переписи сахалинцев Антону Павловичу отпечатали в типографиикаторжного поста). По ходу этой работы ему раскрывались новые жизненные явления,обогащался личный опыт, раздвигались рамки дарования Чехова как писаетля и ученого,публициста и мыслителя.
Во все времена лагерная проблематика не была популярна среди официальнойлитературы, не каждый художник брался за нее, находил в ней творческое вдохновение.Начиная работу над книгой, автор узнал о мнении А.Н. Плещеева, утверждавшего, чтоЧехов «изменяет» художественной литературе, и о мнении Вейнберга, видевшего смыслсахалинской поездки в собирании новых тем, сюжетов, которые иссякли уже у Чехова.Первые главы, которые Чехов печатал в виде статей в разных журналах, так же вызывалинеоднозначные отклики. Так, Д. А. Булгаревич писал автору из Южно-Сахалинска 23апреля 1892 года: «Статейка больно уж маленькая, но при всем том крайне интереснаи симпатична… Одно только, что мне показалось, это некоторая бледность изображениясравнительно с другими Вашими произведениями. Затем, мне кажется, Вы сильно доверилисьнашим …сведениям. А ведь их как пишут? Со стены, проклятые, берут… Вообще же застатью спасибо. Она отрезвила хоть на некоторое время» (53, 206 – 207). Тем не менее,Чехов дорожил своей работой и уже после появления сахалинских рассказов заметил:«…кажется – все «просахалинено» ( 22, 111). В этих словах глубинная сущность основногоконфликта произведения «Остров Сахалин» и последовавших за ним рассказов.
По глубине постижения функций образных элементов, богатства интонацийв «Острове Сахалине» выделяются труды М. Л. Семановой, И. Н. Сухих, Н.Н. Соболевской,Е.А. Гусевой, А. Ф. Захаркина и других. Важной мыслью становится идея И. Н. Сухихо «накоплении однородных фактов, выстраивании их в сложно соотносящиеся, композиционноперекликающиеся лейтмотивные ряды» ( 45, 82). Именно круг тем и проблем, обозначенныхв «Острове Сахалине» А. П. Чехова и будет предметом нашего пристального вниманияв данной главе. При этом мы будем опираться на труд И.Н. Сухих «Остров Сахалин»в творчестве Чехова», который, как нам кажется, выделяется из круга исследованийданного произведения глубиной и многоаспектностью исследования материала.
Основу сюжетно – композиционного единства цикла очерков «ОстровСахалин» составляют записки исследователя: и как особый авторский угол зрения, всоответствии с которым подбирается и компонуется материал; и как многозначный образ– символ, создающийся совокупным развитием многочисленных сквозных тем, образови мотивов, благодаря внутренней созвучности настроений, форм и красок очерков. В«Острове Сахалине» внутренне сцеплены сюжетом путешествующего исследователя сменяющиесяэпизоды из жизни каторжного острова, его обитателей, истории, переплетение судеб,цифр и фактов. Начинается путешествие с описания чувств человека, прибывшего накрайнюю точку континента, «отрывающегося» от своей земли для «легкомысленной» цели.Такое традиционное начало путевых очерков должно настраивать на спокойный лад, нослова «каторга», «колония», «суровый край», «гиляки», «солдаты» и др. вносят интонациитревоги, настораживают с первых страниц знакомства с книгой о далеком, чужом крае.
В первых главах своей работы Чехов рассказывает об истории освоениядальневосточного побережья и острова Сахалин. Эти экскурсы полны восторга передвеличием и красотой природы края, глубокого уважения к русским людям, первооткрывателямэтих суровых земель. В черновой рукописи «Острова Сахалин» были следующие слова,не вошедшие потом в печатный текст, несомненно, по цензурным соображениям: «Отброшенныеот родины так далеко и навсегда, эти труженики обречены на пожизненную борьбу снорд – остами, туманами и опасностями, которыми им постоянно угрожают неприступные,плохо исследованные берега; труд, о котором мы, живя в Петербурге или в Москве,не можем иметь даже представления. Но им можно позавидовать. Какой бы скромной иобыденной ни казалась их деятельность в настоящее время, они займут в истории Восточногопобережья не последнее место. А эта история не совсем обыкновенная в своем роде;она замечательна тем, что делали ее люди маленькие, не полководцы и знаменитые дипломаты,а мичманы и шкиперы дальнего плавания, работавшие не пушками и не ружьями, а компасоми лотом» (1, т.14, 436). Однако история освоения края кажется Чехову не только эпопеей,но и драмой. В том же черновом варианте книги Чехов писал: «Татарский берег красив,смотрит ясно и торжественно, и у меня такое чувство, как будто я уже вышел из пределовземли, порвал навсегда с прошлым, что я плыву уже в каком – то ином и свободноммире.
Быть может, в будущем здесь, на этом берегу, будут жить люди икто знает? — счастливее, чем мы, в самом деле, наслаждаться свободой и покоем. Ноэти берега уже не безгрешны и не девственны. Мы уже осквернили эти берега насилием.Этим прекрасным берегом проводили арестантов, звенели кандалы, шел смрад солониныиз трюмов…» (1, т. 14, 381). Исследуя переплетение художественного и публицистическогопланов, согласимся с мнением Гурвича И.А., который обращает внимание на то, чтоприрода в произведениях Чехова дается сквозь призму «конкретного» воспринимающегосознания (12, 156).
С.В. Тихомиров в своей статье раскрывает механизм этого восприятия:« Природа у Чехова всегда эмоционально окрашена, рефлексивна…Природа переживаетименно те и только те чувства, которые испытывает герой: негодует, ненавидит, страдает,и, следовательно, они приписаны ей самим героем…Природа зависит от оценивающегоего и подчиняющего себе непрозрачного сознания героя…» ( 46, 17 — 22). Так как авторотказывается от прямых оценок и суждений о поступках героев своего очеркового произведения,а делает это только через описание природы, закономерно возрастает роль имеющихсяв произведении пейзажных зарисовок. В них мы видим те чувства, которые испытывалпутешественник, какой эмоциональный груз лежал на душе писателя, решившего самостоятельноисследовать этот остров.
Тема прибытия на остров и его первые описания сложны и многоаспектны.Подплывая к каторжному острову, автор описывает то, как их встретила эта земля:«Едва мы бросили якорь, как потемнело небо, собралась гроза, и вода, приняла необыкновенный,ярко-зеленый цвет…на берегу в пяти местах большими кострами горела сахалинская тайга.Сквозь потемки и дым, стлавшийся по морю, я не видел пристани и построек и мог толькоразглядеть тусклые постовые огоньки, из которых два были красные. Страшная картина,грубо скроенная из потемок, силуэтов гор, дыма, пламени и огненных искр, казаласьфантастической… И все в дыму, как в аду»(1, т. 14, 55-58). Так впервые возникаетглавная тема произведения — тема сахалинского «ада», которая станет лейтмотивноймелодией, проявляющейся в других образах, и пройдет через все произведение, создаваяцелостное впечатление о жизни острова Сахалин. Трагические предчувствия в повествованииусилены сравнением прибытия на остров с путешествием античного героя и его встречамис адскими чудовищами: «Впереди чуть видна туманная полоса – это каторжный остров;налево, теряясь в собственных извилинах, исчезает во мгле берег, уходящий в неведомыйсевер. Кажется, что тут конец света и что дальше уже некуда плыть. Душой овладеваетчувство, какое, вероятно, испытывал Одиссей, когда плавал по незнакомому морю исмутно предчувствовал встречи с необыкновенными существами» (1, т. 14, 45). Приветствуяцивилизацию девственного края, Чехов не забывает напомнить, какой страшной ценойбыло оплачено его освоение. Так, описывая Александровскую долину, в недавнем прошлом– одно из самых гиблых мест острова, Чехов пишет о том, «какая масса тяжкого, воистинукаторжного труда уже потрачена на культуру этого места… Теперь же на месте тайги,трясин и рытвин стоит целый город, проложены дороги, зеленеют луга, ржаные поляи огороды, и слышатся уже жалобы на недостаток лесов. К этой массе труда и борьбы,когда в трясине работали по пояс в воде, прибавить морозы, холодные дожди, тоскупо родине, обиды, розги и – в воображении встают страшные фигуры. И не даром одинсахалинский чиновник, добряк, всякий раз, когда мы вдвоем ехали куда-нибудь, читалмне некрасовскую Железную дорогу» (1, т. 14, 81).Так в третьей главе появляетсятема каторжан и каторжного труда.
В 12 главе автор описывает свое второе прибытия уже на южный Сахалин.Переезд Чехова с Северного на Южный Сахалин композиционно делит произведение надве части. Акцент автора на этом событии подчеркивает значение сюжетной линии путешествия,роль которого, наряду с ролью каторги и каторжан отмечает исследователь И.Н. Сухих.Ученый раскрыл помимо «материального» членения текста «наличие в каждой из этихчастей, во всей книге, двух тематических линий: история чеховского путешествия ижизнь человека на каторге» (45, 79). Таким образом, происходит расчленение произведения,необходимое для решения двух задач, стоящих перед автором: рассказать о своем исследованиии о жизни сахалинцев, вскрыть причины такой жизни. Путешественник знакомит читателяс южным Сахалином, начиная свой рассказ с описания природы. Прибывая на южную частьСахалина, Чехов снова видит адское пламя: «…Проплыли верст восемь – и на берегузаблестели огни: это была страшная Воеводская тюрьма, а еще немного – показалисьогни Дуэ» (1, т. 14, 190). Прибыв на Корсаковский пост, писатель совершает прогулкук новой квартире: «Было темно и тихо, море глухо шумело, и звездное небо хмурилось,как будто видело, что в природе готовится что-то недоброе» (1, т. 14, 198). Каквидно, для передачи своих ощущений о первом впечатлении от южной части острова авториспользует художественный прием олицетворения: «небо хмурилось», «дрожит пристань»(1, т.14, 59), «рев и свист норд-оста» (1, т. 14, 198), «море ревело», «сильныйветер гнул деревья», «дождевые капли били в лицо» (1, 199), как свидетельство «избыточноститворческого воображения и личной инициативы художника (как бы перекрывающего собойоткрывающийся ему мир)» (25, 218). Так через картины природы Чехов выражает своичувства и ощущения, открываются субъективные поводы оценивать сахалинскую жизнькак неблагоприятную для человека, что, в свою очередь, рождает дополнительные ассоциациии ощущения у читателя. Этот художественный прием является важным моментом и в оценкепроизведения как художественно-публицистического. А развернутая пейзажная зарисовкав конце XIII главы приобретает ужеоткровенно символический смысл, трагедия Сахалина вписывается в этот пейзаж, определяетего настроение: «Море на вид холодное, мутное, ревет, и высокие седые волны бьютсяо песок, как бы желая сказать в отчаянии: «Боже, зачем ты нас создал?» Это уже великий,или Тихий, океан. На этом берегу Найбучи слышно, как по стройке стучат топорамикаторжные, а на том берегу, далеком, воображаемом, Америка. Налево видны в туманесахалинские мысы… а кругом ни одной живой души, ни птицы, ни мухи, и кажется непонятным,для кого здесь ревут волны, кто их слушает здесь по ночам, что им нужно и, наконец,для кого они будут реветь, когда я уйду. Тут, на берегу, овладевают не мысли, аименно думы; жутко и в то же время хочется без конца стоять, смотреть на однообразноедвижение волн и слушать их грозный рев» (1, т. 14, 210 — 211).
В первой половине книги неоднократно возникает лирическая интонация,автор успевает на мгновение оторвать свой взгляд от бритых голов и увидеть экзотическийсахалинский пейзаж, за звоном кандалов расслышать вечный шум моря. Огромная белаялуна, гигантские лопухи, похожие на трех черных монахов… «Утро было яркое, блестящее,и наслаждение, которое я испытал, усиливалось еще от гордого сознания, что я вижуэти берега» (1, т. 14, 51). Однако совсем скоро интонация меняется, пейзаж постепеннопропитывается сахалинским духом, свет маяка во время ночной прогулки напоминаетуже «красный глаз каторги», сознание с большим трудом переключается на созерцаниеприроды: «Чем выше поднимаешься, тем свободнее дышится; море раскидывается передглазами, приходят мало-помалу мысли, ничего общего не имеющие ни с тюрьмой, ни скаторгой, ни с ссыльною колонией, и тут только сознаешь, как скучно и трудно живетсявнизу. Каторжные и поселенцы изо дня в день несут наказание, а свободные с утрадо вечера говорят только о том, кого драли, кто бежал, кого поймали и будут драть;и странно, что к этим разговорам и интересам сам привыкаешь в одну неделю и, проснувшисьутром, принимаешься прежде всего за печатные генеральские приказы — местную ежедневнуюгазету, и потом целый день слушаешь и говоришь о том, кто бежал, кого подстрелилии т.п. На горе же, в виду моря и красивых оврагов все это становится донельзя пошлои грубо, как оно и есть на самом деле» (1, т. 14, 106 — 107). Красота, гармония,естественность «равнодушной природы», противопоставленная «мышьей суете» искаженнойчеловеческой жизни, — одна из сквозных, лейтмотивных чеховских тем. В этой связизаслуживает внимание исследование Е.А. Гусевой, которая отмечает наличие в книгеЧехова переходов от одного настроения к другому, и особо останавливается в этойсвязи на описаниях моря. В своей статье «Зарисовки природы в художественном мирекниги очерков А. П. Чехова «Остров Сахалин» она отмечает, что «море и в рассказахЧехова, и в его очерках изображено не только в предметной тождественности себе,а так, как оно воспринимается героем или автором — повествователем» (13, 86). Такимобразом, Е. А. Гусева в данной работе отмечает полифункциональность описания Чеховымприроды, выявляет его эмоциональный и психологический фон, который передает авторскоеотношение к происходящему и является «ландшафтом настроений» (13, 82).
Природа становится лейтмотивным образом в книге Чехова и образуетдополнительный художественный план. В описании прибытия на остров (во второй и двенадцатойглавах) природа играет роль важнейшего средства эмоциональной передачи впечатленийавтора, его душевного состояния. Путешественник надеется на положительные результатыпоездки на южный Сахалин. Чехову с момента отплытия кажется, что все говорит обэтом: он не только встречает «веселое общество», просмеявшееся первый день поездки,а на другое утро «…опять смех, и недоставало только, чтобы киты, высунув морды изводы, стали хохотать, глядя на нас» (1, т. 14, 191). Тут же путешественник замечает,что «…как нарочно, погода была теплая, тихая, веселая. Слева близко зеленел Сахалин,именно та его пустынная, девственная часть, которой еще не коснулась каторга; справав ясном, совершенно прозрачном воздухе еле-еле мерещился Татарский берег. Здесьуже пролив более похож на море и вода не так мутна, как около Дуэ; здесь просторнееи легче дышится». Но прибытие в Южный Сахалин постепенно разрушает иллюзии, надеждына лучшую жизнь здесь в сравнении с северной частью острова. Совершая прогулку поберегу, автор увидел «скелет молодого кита, когда-то счастливого, резвого, гулявшегона просторе северных морей, теперь же белые кости богатыря лежали в грязи и дождьточил их…» (1, т. 14, 199). Этот символический образ вновь напоминает читателю,что репортаж ведется все с того же каторжного, адского острова. Все описанные вышеочерки можно отнести к художественным. Затем лирика практически исчезает со страниц«Сахалина», словно вымораживается страшной реальностью. В то же время возрастаетколичество прямых суждений о проблемах сахалинской действительности, что позволяетохарактеризовать очерки второй части как проблемные. М. Л. Семанова отмечает, чтокнига довольно четко делится на две части: «Первые тридцать глав строятся как очеркипутевые (передвижение повествователя по Северному, а затем и Южному Сахалину); главыXIV – XXIII — как очерки проблемные» (38, 783). Вслед за М.Л. Семановой отметим,что внешне строение каждой главы очень похоже: путешественник переезжает из однойтюрьмы или населенного пункта в другой. Но темы, которые он поднимает в этих главах,меняются: они усложняются жизнеописанием людей, событий, особенностями чеховскогопсихологизма.
Исследователи творчества С. В. Максимова, Ф. М. Достоевского иА. П. Чехова сходятся в одном – каторга – место не исправления людей, а страшногоистязания над ними, при этом совсем неважно, несет он наказание или нет. Нельзяне согласиться с выводом Ю.В. Лебедева, утверждающего, что «на прочность тут проверяетсяне только индивид: испытывается человеческая природа…» (24, 88). В этой связи темакаторги и каторжан входит во вторую сюжетную линию и может рассматриваться как второйплан, на котором автором показываются разные судьбы и события.
Ключевым образом линии каторги являются сахалинские тюрьмы. Жизньв Дербинской тюрьме показана столь подробно не потому, что перед нами уникальноеместо, а, наоборот, потому, что это типичное явление. В девятой главе Чехов подробнорассказывает о ночлеге в селении Дербинском: «Дождь, не переставая, стучал по крышеи редко-редко какой-нибудь запоздалый арестант или солдат, шлепая по грязи, проходилмимо…Капли, падавшие с потолка на решетки венских стульев, производили гулкий, звенящийзвук, и после каждого такого звука кто-то шептал в отчаянии: «Ах, боже мой, божемой!» Рядом с амбаром находилась тюрьма. Уж не каторжные ли лезут ко мне подземнымходом? Но вот порыв ветра, дождь застучал сильнее, где-то зашумели деревья- и опятьглубокий, отчаянный вздох: Ах, боже мой, боже мой!»
Утром выхожу на крыльцо. Небо серое, унылое, идет дождь, грязно.От дверей к дверям торопливо ходит смотритель с ключами.
— Я тебе пропишу такую записку, что потом неделю чесаться будешь!– Я тебе покажу записку!
Эти слова относятся к толпе человек в двадцать каторжных, которые,как можно судить по немногим долетевшим до меня фразам, просятся в больницу. Ониоборваны, вымокли на дожде, забрызганы грязью, дрожат: они хотят выразить мимикой,что им в самом деле больно, но на озябших, застывших лицах выходит что-то кривое,лживое, хотя, быть может, они вовсе не лгут. «Ах, боже мой, боже мой!» — вздыхаеткто-то из них, и мне кажется, что мой ночной кошмар все еще продолжается. Приходитна ум слово «парии», означающее в обиходе состояние человека, ниже которого уженельзя упасть. За все время, пока я был на Сахалине, только в поселенческом баракеоколо рудника да здесь, в Дербинском, в это дождливое, грязное утро, были моменты,когда мне казалось, что я вижу крайнюю, предельную степень унижения человека, дальшекоторой нельзя уже идти» (1, т. 14, 151-152). Верный своему методу, Чехов видит«предельную степень унижения человека» не в страшных преступлениях и злодействах,не в сцене телесного наказания, а в такой привычной, наверное, для сахалинскогобыта (да только ли сахалинского?) картине: люди, которые и болеть могут только поразрешению, которые потеряли способность владеть даже собственным лицом, хотят выразитьмимикой одно, а получается совсем другое — «парии», будто шагнувшие в дождливоеутро из ночного кошмара. А несколько ранее, еще до вступления на адову землю каторжногоострова, Чехов ясно увидит в утреннем свете другую сцену из жизни каторжан: «Наамурских пароходах и «Байкале» арестанты помещаются на палубе вместе с пассажирамиIII класса. Однажды, выйдя на рассветепрогуляться на бак, я увидел, как солдаты, женщины, дети, два китайца и арестантыв кандалах крепко спали, прижавшись друг к другу; их покрывала роса и было прохладно.Конвойный стоял среди этой кучи тел, держась обеими руками за ружье, и тоже спал»(1, т. 14, 44). В этом наблюдении, которое автор ввел в примечание, возникает удивительныйсимвол непрочного человеческого братства: солдаты, женщины, дети, арестанты спят,прижавшись друг к другу, — все барьеры, разделяющие людей, на мгновение исчезли.Включением этого сюжета Чехов показывает, что разграничение людей на каторжникови остальных – искусственное и ненормальное. Ярче всего положение каторжников можнопонять через галерею портретов, отобранных писателем.
В связи с тем, что по законам реализма не исключительное являетсяобъектом художественного изображения, а обыденное, типичное, Чехов мало вниманияуделяет закоренелым преступникам вроде известнейшей авантюристки Соньки ЗолотойРучки. Его интересуют главным образом такие заключенные, как Егор, скромный, работящиймужик, попавший на каторгу совершенно случайно, из-за безразличия суда в вопроседосконального следствия, или бродяга Никита Трофимов, прозванный Красивым, вся винакоторого состояла в том, что он не вынес тяжести тогдашней военной службы. Но, несмотряна все тяготы и лишения жизни, Красивый отвечает на вопрос путешественника о том,как ему живется: «Жизнь, нечего бога гневить, хорошая. Слава тебе господи!» (1,т. 14, 85)Так рассказ о жизни каторжников оборачивается размышлением об участи простыхрусских людей, в силу трагического стечения обстоятельств оказавшихся на Сахалине.В книге возникают и такие противопоставления сахалинского мира, бытия: зыбкое человеческоебратство и предельное человеческое падение, реальность ночных кошмаров и утренниемгновения надежды. Впоследствии, «философия отчаяния», отмеченная Чеховым, будетозвучена в рассказе 1892 года «В ссылке» перевозчиком Семеном Толковым: «Ежели,говорю, желаете для себя счастья, то первее всего ничего не желайте». И Толковыйвот уже 22 года «ходит от берега к берегу» на карбасе, живет впроголодь в убогойизбушке, довел себя «до такой точки, что может голый на земле спать и траву жрать»,и в этом смирении со своим положением видит смысл своей жизни и даже превосходствонад другими: «Богаче и вольнее меня человека нет… Мне хорошо… Дай бог всякому такойжизни». Создавая образ Толкового, Чехов воспользовался некоторыми чертами ссыльнокаторжногоКрасивого из книги «Остров Сахалин»; это тоже перевозчик, уже 22 года на Сахалине,«капитан единственного в своем роде корабля», он также живет впроголодь в убогойюрте у перевоза и также убежден, что жизнь его «нечего бога гневить, хорошая», что«повиноваться надо». Но автор рассказа «В ссылке» изобразил Толкового – «непротивленца»- человеком озлобленным, недоброжелательным, в то время как Красивый обращен к людям.Всякое стремление человека к счастью, к активному самостоятельному устройству своейжизни и к помощи другим встречает насмешку Толкового, а неудачи на этом пути – злорадноеторжество. С удовольствием рассказывает он, как рушились одна за другой иллюзиисчастья у одного из ссыльных: покинула приехавшая было жена, смертельно заболелалюбимая дочь. Несчастья этого «неугомонного» человека, который не хотел вниматьпризывам к смирению, вызывают у Толкового злобное чувство победителя. Эта ситуацияимеет много общего с эпизодом седьмой главы сахалинских очерков. М. Л. Семановасчитает, что «дело не только в сходных героях и ситуациях рассказа «В ссылке» исибирских, сахалинских очерков, но и в идее «противления» злу, которая созревалау писателя во время путешествия и которая нашла выражение в спорах героев» (39,55). Например, в главе двадцать второй «Сахалина» Чехов противопоставлял философиипассивности «незасыпающее сознание жизни», которое побуждает бежать с острова: «Еслион (ссыльнокаторжный) не философ, которому везде и при всех обстоятельствах живетсяодинаково хорошо, то не хотеть бежать он не может и не должен» (1, т. 14, 307).
Со свойственной Чехову краткостью в «Рассказе Егора» описана судьбанесправедливо осужденного крестьянина, крушение судна, на котором он плыл в ссылку,его каторжный труд и христианское смирение. И ему придает сил любовь к своей семье,детям: «Одно вот только – детей жалко… Бога молил… чтобы детям ума-разума послал»(1, т. 14, 111). Автор одним — двумя штрихами обрисовал портрет человека «неуклюжего,неповоротливого, как говорится, увальня». Пользуясь достоверным материалом, Чеховв этом очерке «слил сотни рассказов» рядовых сахалинцев. Этот рассказ является важнымкак в структуре книги, так и в формировании линии второго плана, на которую нанизываютсясудьбы попавших на Сахалин, событий, описываемых автором, не случайно он выделенв самостоятельную главу.
Не злоупотребляет Чехов и описанием всевозможных зверств по отношениюк заключенным, хотя и рассказывает о наиболее показательных в этом отношении эпизодах.Несравненно больше волнует его общая атмосфера, общая обстановка, в которой находятсязаключенные и надзирающие за ними чиновники. «…Каторжник, — пишет Чехов в главео дуйских копях, — как бы глубоко он ни был испорчен и несправедлив, любит всегобольше справедливость, и если ее нет в людях, поставленных выше его, то он из годав год впадает в озлобление, в крайнее неверие. Сколько благодаря этому на каторгепессимистов, угрюмых стариков, которые с серьезными, злыми лицами толкуют без умолкуо людях, о начальстве, о лучшей жизни, а тюрьма слушает и хохочет, потому что всамом деле выходит смешно» (1, т. 14, 146 — 147) В этих условиях жестокость, насилие,произвол оказывались повседневным, бытовым явлением. Уходили в прошлое времена,когда на каторге зверствовали темные, невежественные службисты. Теперь на Сахалинестало много молодых, образованных чиновников, однако нравы остались прежними. Сплохо скрытой иронией Чехов писал по этому поводу: «Времена изменились; теперь длярусской каторги молодой чиновник более типичен, чем старый, и если бы, положим,художник изобразил, как наказывают плетьми бродягу, то на его картине место прежнегокапитана – пропойцы, старика с синим багровым носом, занимал бы интеллигентный молодойчеловек в новеньком вицмундире» (1, т. 14, 251). Чехову важна психология не толькокаторжан, но тех, кто за ними надзирает, управляет каторгой. Автор приходит к выводу,что эти люди тоже меняются в худшую сторону.
Поднимая тему тюремного существования, автор относит ее ко всейРоссии. Закономерно в этой связи утверждение М.Л. Семановой, которая считает, чтоЧехов, подняв лагерную тему в «Острове Сахалине», продолжает ее в других рассказах90-х – 900 годов: «Спор на эту же тему продолжат герои «Палаты №6» (1892). Произведениеэто находится в несомненной связи с сахалинским путешествием. Именно оно привелописателя к выводу, что современная русская действительность – дом для умалишенныхили тюрьма» (39, 60):«Недалеко от больничного забора… стоял высокий белый дом, обнесенныйкаменной стеной. Это была тюрьма. «Вот она действительность!» — подумал Андрей Ефимович,и ему стало страшно». Это сравнение не единственный раз звучит в рассказе «Палата№6». Оно поддерживается многократными упоминаниями о тюрьме, настойчивыми сопоставлениямибольницы с тюрьмой, «маленькой Бастилией», которую давно бы надо было разнести:железные решетки на окнах, забор с гвоздями, обращенными остриями кверху, «какиебывают только у больничных и тюремных построек», кровати, привинченные к полу, одеждабольных, напоминающая арестантскую: Рагин «чувствовал, что в новом костюме он похожна арестанта». Постоянно соседствуют слова «преступник» и «сумасшедший», «больница»и «тюрьма»: «скажут, что вы сумасшедший или преступник»; «когда общество ограждаетсебя от преступников, психических больных…»; «раз существуют тюрьмы и сумасшедшиедома…»; «Разве в суде и в тюрьме вам будет хуже, чем здесь? А если сошлют на поселениеи даже на каторгу, то разве это хуже, чем сидеть в этом флигеле?» Впечатление одействительности – тюрьме передано в словах Громова, страдающего манией преследованияи нивелирующего понятия: больничная палата и тюремная камера: «Я забыл тут, в тюрьмевсе, что учил». Громов просит, как награды за страдания, права на «одиночное заключение».Хотя действие развивается, главным образом, в палате для умалишенных, но Чехов раздвигаетрамки повествования, показывая за больницей (тюрьмой) провинциальный город, а надальнем плане – столицу. То, что в обнаженном виде предстает в палате №6: беспорядок,произвол, насилие, осуществляемое внушительными кулаками солдата – сторожа Никиты,полуголодное, однообразное существование обитателей палаты – оказывается характерными для «внешнего мира». Роль Никиты здесь выполняют, хотя и не так откровенно, местные«Унтеры Пришибеевы», полицейские и жандармы, судьи, «формальное, бездушное отношение»которых при полной неразберихе судопроизводства ведет нередко к «случайностям»,«судебным ошибкам», к тому, что «невинного человека лишают всех прав состояния иприсуждают к каторге». Почмейстер Михаил Аверьянович – в своем ведомстве, врач Хоботов– в своем чувствуют себя такими же царьками, как сторож Никита в палате №6. Им представленабесконтрольная власть над подчиненными, и они ею пользуются в полной мере. В созданииобраза грозного почмейстера Чехов также использует сахалинские документы и впечатленияо начальнике почтово-телеграфной конторы Петре Наитаки. В очерках не названы егоимя и фамилия, но именно в нем автор видит типичные черты сахалинских администраторов.Чехову были известны многие случаи, в которых проявились коварство и грубый деспотизмНаитаки (мы узнаем о них из архивных документов). Таким образом, каторга на островеСахалине существует не сама по себе. Это сложный организм, модель мира. ИзучаетЧехов его во всех аспектах, от очерка к очерку расширяет круг тем и образов. И возникаетеще одна тема: отражение сахалинского «ада» писатель видел в разных областях сахалинскойжизни, в частности в семье, законной и незаконной. По мнению автора, семейный вопросна острове поставлен отвратительно и недальновидно. Случайность и необдуманностьв организации сельскохозяйственных поселений из законных и незаконных семей и вольныхпоселенцев-одиночек «производят впечатление не сельского общества, а случайногосброда» (1, т. 14, 257) Так, отличившимся примерным поведением поселенцам и крестьянамразрешалось получить бабу из прибывших арестанток. «Каждый выбирает; без кислыхгримас, без усмешек, а совершенно серьезно, относясь «по-человечеству» и к некрасоте,и к старости, и к арестантскому виду; он присматривается и хочет угадать по лицам:какая из них хорошая хозяйка? Вот какая-нибудь молодая или пожилая «показалась»ему; он садится рядом и заводит с нею душевный разговор. Она спрашивает, есть лиу него самовар, чем крыта у него изба, тесом или соломой. Он отвечает на это, чтоу него есть самовар, лошадь, телка по второму году и изба крыта тесом. Только ужепосле хозяйственного экзамена, когда оба чувствуют, что дело кончено, она решаетсязадать вопрос:
— А обижать вы меня не будете?
Разговор кончается. Женщина приписывается к поселенцу такому-то,в селение такое-то – и гражданский брак совершен» (1, т. 14, 264)
Печальна участь попавших на Сахалин законных жен, добровольнопришедших за своими мужьями. Уже в трюме парохода им описывали ужасы сахалинскойжизни, но действительность оказывалась куда горше. От голода и безделия многие начинают«зарабатывать своим телом», пьют и бранятся. Отлична судьба этих женщин, которые«ехали жизнь мужей поправить и свою потеряли» от судьбы каторжных женщин. Взглядна законных жен у сахалинских начальников вообще особенный: «не то она человек,хозяйка, не то существо, стоящее даже ниже домашнего животного»(1, т. 14, 267) Мотивнеестественности семейного устройства проходит через все произведение, и как горькийвывод звучат слова автора о том, что « в атмосфере, испорченной тюрьмою и неволей,семья давно уже сгнила, а на месте ее выросло что-то другое» (1, т. 14, 270). Чехови здесь не дает названия этому «другому», давая право домыслить это тому, кто вместес ним совершает на страницах книги путешествие.
Эта мысль, высказанная в черновой рукописи «Сахалина», являетсяорганизующей и в рассказе «Бабы», где изображается не столько преступление, сколькоего предыстория, обвиняются не сами «преступницы», а обстоятельства их жизни. Психологияпоступков, преступлений важна для Чехова как для ученого, психолога, писателя. Рассказсоздавался летом 1891 года, когда Чехов интенсивно работал над черновой рукописью«Сахалина». Между этими произведениями как будто нет видимой связи. Действие и вавторском повествовании, и в рассказе «проезжего», «делового, серьезного и знающегосебе цену» мещанина Матвея Савича происходит далеко от каторжного острова, в центральнойполосе России. Машенька, по подозрению в отравлении мужа, была сослана в Сибирь,но «не дошла до Сибири – в губернии заболела горячкой и померла в остроге». Невесткикабатчика Дюди: «Варвара, взятая из бедной семьи», и Софья, брошенная мужем и оставленнаяв доме свекра, мечтают отравить их, но боятся греха, наказания, суда, собственнойсовести. Преступление не состоялось. Но в самой готовности к нему, в несчастливыхсудьбах нескольких женщин, объединенных заглавием «Бабы», обобщено много историй,услышанных Чеховым на Сахалине, много фактов, зафиксированных в документах: «57%женщин были осуждены за убийство, главным образом за отравление, за преступленияромантического и семейного характера: «За мужа пришла», «За свекровь пришла». Этовсе больше убийцы, жертвы любви и семейного деспотизма… Любовный элемент играетв их печальном существовании роковую роль и до суда и после суда» (1, т. 14, 211- 212).
Наблюдая на Сахалине тяжелое рабское положение женщин, их покорностьи глухую борьбу за свою независимость, Чехов искал объяснение преступлений женщинв обстоятельствах их прошлой жизни в России. «Жизнь, которую они пережили у себядома, и которая довела их до преступления и погубила их души, как им кажется, навеки вечные, представляется им по воспоминаниям страшнее тюрьмы и каторги» (1, т.14, 228).
В финале очерков автор подытожил свои впечатления об уродливыхотношениях между людьми, в которых проявился весь склад сахалинского быта с егодеспотизмом, крайним подавлением человеческой личности. Три последних очерка посвященынаказаниям каторжных, беглым и причинам бегства, а также болезням и смертности наострове. Даже тематизм выстроенных в такой последовательности глав раскрывает главныйвывод произведения – к нормальной жизни эти люди никогда не вернутся, им одна дорога– в вечное страдание. Показательна в этом отношении концовка XXI главы, рассказывающая о наказаниях: «Когда сняли казненных, тодоктора нашли, что один из них еще жив. Эта случайность имела особое значение: тюрьма,которой известны тайны всех преступлений, совершаемых ее членами, в том числе палачи его помощники, знали, что этот живой не виноват в том преступлении, за котороевешали.
— Повесили в другой раз, — заключил свой рассказ начальник округа.– Потом я не мог спать целый месяц» (1, т. 14, 363) Причины бессонницы, размышленияпо поводу случившегося, не стали объектом этого сюжета, но на наш взгляд, являютсястоль же значимыми, сколько и сам сюжет. Первые строки следующей главы рассказываюто близости Сахалина к материку и о том, как он «манит к себе и искушает ссыльного,обещая ему свободу и родину» (1, т. 14, 364). Так возникают причинно-следственныевыводы, которые делает за автора читатель: выжить на Сахалине нельзя, но остаетсялишь мечтать об освобождении или пытаться бежать.
Пройдя по всем кругам сахалинского ада – от вступления каторжникана остров до его смерти, Чехов заканчивает книгу главой о сахалинском лазарете.Вряд ли можно объяснить это только интересом Чехова — врача к медицинскому обслуживаниюссыльных. Если подходить к книге с требованиями «физиологического очерка», главаявно оказывается не на месте, книга обрывается на полуслове. Конечно, в силах Чеховабыло композиционно «закруглить» повествование по-другому: сухим перечнем расходалекарств на Сахалине, ироническим комментарием («Всего, не считая извести, солянойкислоты, спирта, дезинфекционных и перевязочных средств, по данным «Ведомости»,потрачено шестьдесят три с половиной пуда лекарств; сахалинское население, сталобыть, может похвалиться, что в 1889 г. оно приняло громадную дозу»), выпиской из«Устава о ссыльных». Происходит возвращение к интонации «цифр и примечаний». В книгеесть приезд на каторжный остров, но нет отъезда с него. И на последней страницеавтор так и остается в кругу сахалинских проблем и страданий.
Ничего хорошего не было и в жизни русских поселенцев. И для нихжизнь оказывалась сущим адом и совсем не походила на те идиллические картины, которыерисовала официальная пропаганда. «Некоторые авторы, — замечает по этому поводу Чехов,- видели в Рыковском хороводы и слышали здесь гармонику и разудалые песни; я женичего подобного не видел и не слышал и не могу себе представить девушек, ведущиххороводы около тюрьмы. Даже если бы мне случилось услышать, кроме звона цепей икрика надзирателей еще разудалую песню, то я почел бы это за дурной знак, так какдобрый и милосердный человек около тюрьмы не запоет. Крестьян и поселенцев и ихсвободных жен и детей гнетет тюремный режим; тюремное положение, подобно военному,с его исключительными строгостями и неизбежною начальственною опекой, держит ихв постоянном напряжении и страхе; тюремная администрация отбирает у них для тюрьмылуга, лучшие места рыбных ловель, лучший лес, беглые, тюремные ростовщики и ворыобижают их; тюремный палач, гуляющий по улице, пугает их; надзиратели развращаютих жен и дочерей, а, главное, тюрьма каждую минуту напоминает им об их прошлом ио том, кто они и где они» (1, т. 14, 206 — 207). Некоторые из вольных поселенцевуже селились по Амуру и были сагитированы жить на Сахалине, но «…как селение, таки местность самая безотрадная; прежде всего отсутствие хорошей воды, дров; жителипользуются из колодцев, в которых во время дождей вода красная, тундровая. Берег,где расположено селение, песчаный, вокруг везде тундра… В общем вся местность производиттяжелое, удручающее впечатление» (1, т. 14, 224).Образ красной воды, которую пьютсахалинцы, снова напоминает нам о цветовой символике «ада».
Особое внимание автор уделяет изображению детей, что являет собойконтраст остальным образам. Автор рассуждает об их значении в жизни сахалинцев:«…Близость детей оказывает ссыльным нравственную поддержку и живее, чем что-либодругое, напоминает им родную русскую деревню…» (1, т. 14, 277). И далее Чехов резюмирует:«…самые полезные, самые нужные и самые приятные люди на Сахалине – это дети, и самиссыльные хорошо понимают это и дорого ценят их. В огрубевшую, нравственно истасканнуюсахалинскую семью они вносят элемент нежности, чистоты, кротости, радости. Несмотряна свою непорочность, они больше всего на свете любят свою порочную мать и разбойникаотца, и если ссыльного, отвыкшего в тюрьме от ласки, трогает ласковость собаки,то какую цену должна иметь для него любовь ребенка!» И далее «прибавлю, что детичасто составляют то единственное, что привязывает еще ссыльных мужчин и женщин кжизни, спасает от отчаяния, от окончательного падения» (1, т. 14, 287-288). Каквидим, Чехова волнует нравственное здоровье этих людей. Подтекстом к этой главеявляется вывод о том, что желание жить у этих людей вызывает искренняя любовь детей,да мечта о возвращении на родину. Такое нравственное очищение не приносит даже религия.«Каких-либо обязанностей, обусловленных исключительным составом населения, местныебатюшки не несут, и их деятельность так же обычна, как наших сельских священников,то есть заключается только в церковных службах по праздникам, требах и школьныхзанятиях. О каких-либо собеседованиях, увещеваниях и т.п. мне не приходилось слышать»(1, т. 14, 321) Отношение автора к роли детей и роли церкви различно и проявляетсядаже на уровне стилистики: в описании предназначения церкви он вернулся к официальномустилю, ввел перечисление обязанностей, яркий элемент этого стиля «и т.п.».
Психология поступков каторжан, их жен, администрации и поселенцев,взаимоотношений между мужчиной и женщиной, отношений к детям – важнейший объектисследования путешественника. При этом путешественник фиксирует только фактическийматериал, давая право на комментарий и эмоциональную оценку читателю. Часто сценыне завершены, нет авторского комментария, а значит есть над чем поработать тому,кто проживает это событие вместе с героями. Такая формула работает почти во всехпроблемных очерках второй части: судьба Егора не исключительна, а типична, детина Сахалине — важный стимул к жизни, как не устраивай тюрьмы и поселения возле них– все равно там будет царить безнравственность, пошлость и безысходность. С каждойглавой усложняется проблематика очерков, происходит проникновение в нравственныепричины поступков людей. Целая глава посвящена нравственности сахалинцев. Чеховне просто приводит факты проституции, сожительств с малолетними девушками, но иподводит к выводу, что на каторжном острове, где все нравственные нормы искажены,эти явления не осуждаются моралью, тоже становятся нормой. Так через рассказы оединичных событиях, об отдельных судьбах, происходит постепенное расширение объектовисследования, возникают дополнительные смыслы и ассоциации, создается целостнаякартина жизни каторги и во внешних проявлениях и во внутреннем динамизме, переплетаютсясюжетные линии и возникают дополнительные планы. Согласимся с мнением Н.И Сухих,который типическое обобщение в «Острове Сахалин» воспринимает не просто как единичноесамо по себе, а как «накопление однородных фактов». Исследователь предлагает восприниматьтакой способ реалистической типизации как «образ – суммирование, в отличие от привычного«вертикального» пути от единичного к типическому обобщению, характерного для художественногопознания» (45, 82) писателей – реалистов. Таких образов – суммирований в «ОстровеСахалине» несколько.
Одним из объединяющих образов в чеховской книге является дорога:это маршрут следования ученого-исследователя, дорога в вечное страдание каторжан,жизненные пути простых россиян, попавших на Сахалин кто по собственной воле, ктоза проступки, а кто неизвестно за что, как сахалинские дети. Сложный и многоликиймотив дороги неотъемлим от образа путешественника и является важным средством, организующимвремя и пространство в «Острове Сахалине». Часто дорога, имеющая обозначение накарте, путешествуя по которой автор встречает конкретные селения, людей, проводяперепись, вдруг переходит в другое качество, уходит в бесконечность: «От Дубковдо устья Найбы остается только 4 версты, на пространстве которых селиться уже нельзя,так как у устья заболочина, а по берегу моря песок и растительность песчано-морская:шиповник с очень крупными ягодами, волосянец и проч. Дорога продолжается до моря,но можно проехать и по реке, на аинской лодке… На этом берегу Найбучи слышно, какна постройке стучат топорами каторжные, а на том берегу, далеком, воображаемом,Америка… а кругом ни одной живой души, ни птицы, ни мухи, и кажется непонятным,для кого тут ревут волны…» (1, т. 14, 223) Хронотоп «дороги» несет в себе функциюобъединения разнородных сцен и образов в главную сюжетную линию, в нем, по мнениюМ. Бахтина, «раскрывается и показывается социально – историческое многообразие этойродной страны». В данном произведении именно по ходу следования автора – путешественника,в пути его следования «своеобразно сочетаются пространственные и временные рядычеловеческих судеб и жизней, осложняясь и конкретизируясь социальными дистанциями,которые здесь преодолеваются. Это точка завязывания и место совершения событий»(5, 234). Таким образом, лейтмотивный, объединяющий образ дороги, как и тема природы,служат для связывания повествования в композиционное целое в главной сюжетной линиипутешественника — исследователя.
Проблематика произведения Чехова, переплетение сюжетных линий,наличие объединяющих образов создают, в итоге, целостное полотно, где основная идеяреализуется созданием параллели «ад — рай» и закрепляется антитезой «Сахалин» –«Родина,земля обетованная». Чехов пишет об этом: «Сахалинцы видят материковый берег довольноясно; туманная полоса земли с красивыми горными пиками изо дня в день манит к себеи искушает ссыльного, обещая ему свободу и родину». Сахалинцы об Уссурийском краеи Амуре « …говорят как о земле обетованной, такой близкой: проплыть на пароходетри – четыре дня, а там – свобода, тепло, урожаи…» (1, т. 14, 255). Сахалин – эточуждый для человека мир, отделенный географически от нормального мира, и «…тут ужне до исправления, и может быть разговор только о превращении арестанта в зверя,а тюрьмы – в зверинец» (1, т. 14, 379). По мнению автора, Сахалин при всем желанииначальства, усилий его жителей не может считаться местом нормального существованиялюдей из-за внешних причин – сурового климата, невозможности организации сельскохозяйственнойколонии, плохого материального положения сахалинцев, и внутренних – даже свободныйчеловек по причине близости каторги развращается, у него теряются нравственные устои,он становится бесправным существом. Автор подводит читателя к единственной мысли:попавший на адский остров человек не имеет возможности вырваться из него, как изада, а сам остров как большой лазарет, в который попадает всякий и выздороветь емуне физически, не морально нет никакой возможности. Лирический итоговый аккорд основнойсюжетной линии путешественника объединяется с художественным и публицистическимпланами в характерной для Чехова теме гуманизма, проникнутой идеей личного подвижничества.Мыслящий читатель может сделать и другие выводы, ведь открытый финал книги этомуспособствует. Это чеховское открытие обескураживало современников, но давало столькопищи для размышления.
Концепция «Сахалин – ад» вырастает из сахалинских реалий и ихсубъективного авторского отображения. Первые две главы «завязывают» клубок художественныхлиний: в самом начале, после описания пути следования, возникает собственно образОстрова, встречающего прибывших лесными пожарами («…как будто горит весь Сахалин»),в которых человеку не выжить. Так намечается фабульная рама, замыкающаяся в финалеобразами больных, умирающих людей. На протяжении всей книги автор обнажает сущностьжизни каторжного острова. Каждая цифра, каждая судьба, каждое событие имеет «сверхличный»и «внедокументальный» смысл. Кажется, нет таких преступлений, таких способов унижениячеловека, какие не существовали бы на Сахалине. «Остров Сахалин» — жестокая, страшнаякнига, хотя автор нигде не детализирует это, а мелькающее несколько раз на ее страницахслово «ад» получает реальное обоснование лишь после осознания прочитанного. «Я был…в аду», — скажет Чехов, вернувшись с острова (1, т. 4, 143). В финальном очеркезвучит горький вывод, подводящий черту под предпринятым Чеховым исследованием ираскрывающий чеховское понимание действительности: болезнь поразила все сахалинскоеобщество, а, быть может и российское. Художник с глубоким удовлетворением завершилработу над книгой. 2 января 1894 года он писал: «Медицина не может теперь упрекатьменя в измене: я отдал должную дань учености и тому, что старые писатели называлипедантством. И я рад, что в моем беллетристическом гардеробе будет висеть и сейжесткий арестантский халат. Пусть висит!» (1, т. 5, 112).
Исследователи З.С. Паперный и И.Н. Сухих объединяют темы очерков«Остров Сахалин» по признаку цикловых сюжетов и предлагают рассматривать их как«микросюжеты». Кроме того И. Н. Сухих считает, что значительное место в структурепроизведения А. П. Чехова занимает «анекдот», который типологически родствен «микросюжету».Он тоже «микропроизведение», освещающее и поясняющее главный сюжет, иллюстрирующеету или иную затрагиваемую тему. В. И. Тюпа в книге «Художественность чеховскогорассказа» раскрывает значение анекдота и объясняет его роль в художественной прозеА.П. Чехова: «…греческое слово «анекдотос» переводится как «неопубликованный»… Т.е.бытовали они в устной форме, рассказчик опирался на некоторую предварительную осведомленностьи соответствующую позицию адресата». Как считает исследователь, «этот жанровый импульсотозвался в чеховском повествовании чрезвычайно важным свойством стимулированияактивности читательского восприятия»(50, 18). Без учета этой особенности нельзяговорить об образовании подтекста, дополняющего собой то, о чем автор не говорит,но для чего и приводит тот или иной сюжет, образ, факт. По мнению приведенных вышеисследователей, таких «микропроизведений» в «Сахалине» более шестидесяти. Так, Чеховприводит анекдот, в котором рассказывается, что из глубин земли, как из преисподнейвозник и сам остров. Как гласит легенда о «происхождении Сахалина»: «…когда-то,в отдаленные времена, Сахалина не было вовсе, но вдруг, вследствие вулканическихпричин, поднялась подводная скала выше уровня моря, и на ней сидели два существа– сивуч и штабс-капитан Шишмарев. Говорят, что он ходил в вязанном сюртуке с погонамии инородцев в казенных бумагах называл так: «дикие обитатели лесов»» (1, т. 14,200). Иногда «микросюжеты» разрастаются, превращаются в самостоятельный вставнойсюжет (наиболее очевидный пример – «Рассказ Егора»), иногда это небольшая сценка,но чаще всего – услышанный, рассказанный, записанный факт, лишенный, казалось бы,всякой эмоциональности, но на самом деле, при включении в магнитное поле книги,в сопоставлении с другими микросюжетами, приобретающий самые разные эмоциональныеоттенки. Без понимания функции таких образных элементов в сахалинской книге невозможнопостичь подлинное богатство ее интонаций при внешней сухости, наполненности «цифрамии примечаниями» (45, 81).
Большое значение в книге «Остров Сахалин» имеют также сноски ипримечания, о важности которых говорится во многих исследованиях. Согласимся с выводомВ.В. Набокова, который считал, что «Чехов первым из писателей отвел подтексту важнуюроль в передаче конкретного смысла»(27, 326). Утверждение это мы относим и к ролиподтекста в развитии сюжетных линий и планов и к той группе примечаний, которыевносят дополнительное значение к сказанному. Автор непомерно увеличил объем примечаний,выходящих за рамки текста, но очень значимых в понимании авторской мысли. Они различныпо функции и содержанию, по стилю и значению. Например, большинство из них уточняют,вводят дополнительные факты из истории и географии(1, т. 14, 142, 282-283, 337…).Некоторые являются сносками (1, т. 14, 92,232, 327, 336…). На наш взгляд, представляетинтерес анализ тех сносок, через которые читателю становится еще более понятнойличность автора-очеркиста, где он не ограничивается знакомством только с тем, чтовключено в очерковое произведение. Так, в сноске к главе о быте тымковских надзирателейпоявляется еще один анекдот о быте сахалинцев: «Кстати, у сахалинцев существуетмнение, будто клопов и тараканов приносят из лесу во мхе, которым здесь конопатятпостройки. Мнение это выводят из того, что не успеют-де проконопатить стен, какуже в щелях появляются клопы и тараканы. Понятно, мох тут ни причем; насекомых приносятна себе плотники, ночующие в тюрьме или поселенческих избах» (1, т. 14, 156). Новсегда примечания тесно связаны с основным текстом. В главе о национальном составеострова автор упоминает о цыганках, сноска же относит читателя на время вперед иконстатирует, что «… Один автор, бывший на Сахалине года два спустя после меня,видел уже около Ускова целый табун лошадей» (1, т. 14, 162). Данная сноска наводитна размышления о том, что цыганское население в этой местности расширяет свое хозяйствои живет по традиционному укладу. Исследователь И.Н. Сухих делает вывод о том, что«чеховские цифры, примечания и анекдоты структурно организованны, их нельзя «вынуть»из этой структуры, не нарушив ее» (45, 81). Это утверждение правомерно, посколькупримечания, сноски, цифры помогают углубиться в проблематику книги, поверить в еереалистичность. Из этих комментариев вырастают дополнительные смыслы, позволяющиеувидеть сотни реальных судеб. Закономерно в этом отношении утверждение И. Гурвича:«для Чехова человек поистине есть мера всех вещей; на доступное человеческим чувствамЧехов ориентируется и в общем монтаже предметной картины, и в частных, мелких построениях»(12, 163). Интересно, что количество и разнообразие примечаний одинаково и в художественныхи публицистических очерках как первой, так и второй частей книги.
Итак, мы рассмотрели механизм образования внутренних созвучийи развития основных линий цикла очерков «Остров Сахалин». Механизм циклизации работаетна протяжении всей книги, когда «микросюжеты» и анекдоты разного рода выстраиваютсяв особый ряд, многократно пересекаются и соотносятся, взламывая, взрывая спокойнуюинтонацию научного исследования, предпринятого с целью переписи населения, когдаоднородные по форме и тематике очерки оказываются связанными по принципу ассоциациис содержанием авторских примечаний, перечислений, комментариев и анекдотов и темсамым рождают дополнительные смыслы. Сахалинские факты и впечатления напомнят осебе в последующем творчестве Чехова, отражаясь то в конкретных деталях, то в сюжетныхситуациях рассказов 90-х годов («Гусев», «Бабы», «Палата №6»), то в портретах илисудьбах героев (перевозчик Красивый – это Толковый в рассказе «В ссылке», почтовыйчиновник Наитаки – это почмейстер Михаил Аверьянович в «Палате №6»), но более всего– в авторской позиции, в обостренно критическом отношении к действительности, вшироких обобщениях, в настойчивых поисках форм воздействия на гражданское сознаниечитателя. Приведем несколько примеров воссоздания Чеховым в художественных произведенияхподлинных фактов, узнанных им во время сахалинского путешествия. М. Л. Семановасчитает, что процесс это сложный: «Иногда какая-нибудь достоверная подробность,названная в сахалинских очерках, сохраняется в памяти, «выслеживается» и наконецпод пером писателя превращается в художественную деталь» (39, 60). Так, например,арестанты, скрывая свои страдания, пишут с дороги и с Сахалина домой письма «жизнерадостным,игривым» тоном. На каторжном острове женщину, добровольно пришедшую за своим мужем,«бабы обзывают каторжанкой» (1, т. 14, 220). В повести «В овраге» от Анисима Цыбукинаприходили витиеватые письма, написанные великолепным (чужим) почерком, даже иногдав стихах, и только однажды проскользнуло в них истинное положение арестанта: «Явсе болею тут, мне тяжело, помогите ради Христа». Аксинья, после осуждения Анисима,злобно «обзывает» Липу «каторжанкой», «арестанткой». В ряде других произведенийнаходим запоминающиеся Чехову, вероятно, еще со времени статистической переписина Сахалине фамилии: Старцев, Туркины («Ионыч»), Ляликова («Случай из практики»),Елизаров («В овраге»), татарин Кербалай («Дуэль»), Терехов («Убийство»). Факты,личные впечатления, хроникальные газетные сообщения нередко оказываются у Чеховазерном сюжета художественного произведения, написанного «по свежим следам» или позднее.Например, писатель в одном из писем А.С. Суворину пишет о том, что возвращаясь сСахалина на пароходе «Петербург» в конце 1890 года, он на пути к Сингапуру был свидетелемтого, как в море «бросили двух покойников»: «Когда глядишь, как мертвый человек,завороченный в парусину, летит, кувыркаясь в воду, и когда вспоминаешь, что до днанесколько верст, то становится страшно и почему-то начинает казаться, что сам умрешьи будешь выброшен в море» (1, т. 4, 468). В газете «Новое время» Чехов мог прочитатьо фактах, известных ему и по личным впечатлениям, и по рассказам судового А.В.Щербака:«Во время последнего рейса парохода добровольного флота «Петербург» из Одессы впорты Восточного Океана, на нем умерло и похоронено в море шесть человек ссыльнокаторжныхарестантов. По удостоверению судового врача, все они умерли от чахотки, которойстрадали еще до принятия их на борт «Петербурга» (30). Этот факт, произведший наЧехова сильнейшее впечатление, лег в основу рассказа «Гусев» (1890). Достаточносравнить с «Гусевым» начало двадцатой главы «Острова Сахалин», где речь идет о сахалинскихсолдатах, чтоб убедиться в реальной основе образа «отпускного рядового» Гусева.«Сахалинский солдат кроток, молчалив, послушен и трезв; он поет песни с такой скукой,что нагоняет тоску по родине и заставляет с особой остротой чувствовать всю неприглядностьсахалинской природы. Он покорно переносит все лишения и равнодушен к опасностям,которые так часто угрожают его жизни и здоровью. Но он груб, неразвит и бестолков»(1, т. 14, 275). Таким образом, мы можем говорить о том, что в ряде произведенийЧехова периода 90-х 900-х годов обобщены реальные сахалинские впечатления.
Подводя итоги проделанной работы, еще раз отметим, что все очерки,составляющие чеховское произведение, можно разделить на две группы: художественныеи проблемные. Тематика произведения (вопросы нравственности и жизни сахалинцев,причины бегства с острова, болезни и смертности), система образов (каторжане, поселенцы,женщины, дети, местное население), рождение образов – символов (ревущее море, скелеткита, костры…), цветовой символики (серый, красный, черный…), развитие сюжета, обусловленногосоединением художественного и публицистического начал – все направлено на реализациюавторской идеи, служит формированию концепции произведения – «Сахалин — ад». Движениесюжетного действия осуществляется при помощи соприкосновения и разъединения двухлиний: линии путешественника, записывающего свои впечатления и линии, связаннойс жизнеописанием сахалинцев, рассказом об их судьбах. Каждая из обозначенных линийв свою очередь доминирует либо в художественных очерках первой части, либо в проблемныхочерках второй части.

2. Особенности повествовательной манерыА.П. Чехова в цикле очерков «Остров Сахалин» 2.1 Жанровая специфика произведенияА.П. Чехова
Менялся ритм времени второй половины XIX века, оно лихорадочно убыстрялось, устремлялось навстречу XXвеку с его катаклизмами и динамикой. А главное – пик развития русской литературыXIX столетия был пройден, золотая эпоха осталась позади, бурлящая лава начала остывать.Неясность социально – экономических отношений, нарастание ощущения катастрофизмажизни вообще, настроений «конца века», кризис народнической идеологии и как следствие– утрата общих концепций, способных «генерализировать» жизненный материал лишилжизнь этого периода времени цельности. По этому поводу Н. В. Шелгунов заметил, что«жизнь течет таким потоком, что не дает ничему кристаллизоваться в установившуюсятвердую форму… предметом исследования могут быть не кристаллы, которых нет, а общийпоток, мешающий им образовываться» (57, 405). Дробная хаотическая действительностьтребовала особых форм для своего художественного воплощения. Интерпретируя словаН. Г.Чернышевского о том, что в русском обществе «вы не найдете никакой опоры, авидите только хаос», В.В. Кожинов указывает на неустойчивость, неупорядоченностьрусского бытия (21, 14). Чехов по этому поводу пишет: «Если жизньвозникла и течет не обычным естественным порядком, а искусственно, и если рост еезависит не столько от естественных и экономических условий, сколько от теорий ипроизвола отдельных лиц, то подобные случайности подчиняют ее себе существенно инеизбежно и становятся для этой искусственной жизни как бы законами» (1, т. 14,91). Именно циклу в течение всего ХIХ века суждено былостать «формой времени», именно его многослойная структура оказалась способной вместитьвесь комплекс проблем, продиктованных противоречивой эпохой.
Цикл как жанровое образование возникает тогда, когда цикличностьвоспринимается как особая художественная возможность: каждое произведение, входящеев цикл, может существовать как самостоятельная художественная единица, но будучиизвлеченной из него, теряет часть своей эстетической значимости. Сам термин «цикл»,хотя и произвольно, без четкого обозначения его терминологической наполненности,употреблялся уже в литературоведении 20 – 40 –х годов (Б.М. Эйхенбаумом, В.В. Виноградовым,Г.А. Гуковским, Б.В. Шкловским и др.).
Большинство современных исследователей понимают под цикличностьюпрежде всего «осознаваемую автором особую художественную возможность» (25, 492),а под циклом «тип эстетического целого, представляющий собой ряд самостоятельныхпроизведений, принадлежащих одному виду искусства, созданных одним автором и скомпонованныхим в определенную последовательность» (26, 17). Таким образом, структура цикла несетв себе широкие возможности развития художественного смысла и допускает многообразиепринципов построения, что отвечает художественным задачам, поставленным Чеховымв данном произведении. Все они единодушны в утверждении, что проблема жанра чеховскойкниги о Сахалине не вызывает особых споров у исследователей (45, 78 – 84; 16, 52– 53; 12, 11 – 37; 55, 31 – 32; 39, 58- 63; 34, 134 — 142). Именно с позиции очерковогопроизведения характеризует «Остров Сахалин» Чехова исследователь А.Ф. Захаркин,и в этой связи он отмечает, что «лишь в редких случаях, да и то попутно, писательзарисовывает отдельными штрихами портрет; он почти не прибегает к речевой характеристике,избегает психологического анализа» (17, 79 — 92). Л. Барглас, исследуя творчествоЧехова периода 90-х годов, говорит о том, что «в жанровом отношении очерки неоднородны:они включают и очерк-рассказ, и очерк-рассуждение, и собственно путевой очерк» (3,129). Такая же точка зрения на жанр данного произведения рассматривается в книгеМ.Л. Семановой (39, 52 — 58). При этом ученые – литературоведы определяют очерккак форму, отличную от других малых форм эпического произведения «отсутствием единого,быстро разрешающегося конфликта и большой развитостью описательного изображения.Оба отличия зависят от особенностей проблематики очерка. Он затрагивает не столькопроблемы становления характера личности в ее конфликтах с устоявшейся общественнойсредой, сколько проблемы гражданского и нравственного состояния «среды» (25, 263).Изучая вопрос влияния трагического конфликта на различные формы поэтических элементов,Н. Н. Соболевская отмечает, что трагедийность у Чехова является жанрообразующимфактором, а композиционно обрамленное единство очерков «Остров Сахалин» и его трагическийконфликт «следует рассматривать в неотрывной связи с вопросом циклизации его повествовательнойпрозы» (42, 129), который сказался также при подготовке первого прижизненного собраниясочинений Чехова в подборке произведений не по хронологии, а по общности внутреннегоконфликта. Исследователь указывает, что «организующим центром этих своеобразныхциклов является развивающая мысль художника» (42, 129). Это утверждение правомерно,поскольку жанровое своеобразие цикла очерков «Остров Сахалин» обусловлено проблематикойпроизведения, ее идейно – композиционной организацией. Подробно исследуя роль данногопроизведения в творческой биографии писателя, И.Н. Сухих предлагает «Остров Сахалин»«понять как особую форму, если угодно – жанр, который сегодня называют документальнойпрозой» (45, 81). В книге «Сибирь и Сахалин в творчестве А. П. Чехова» А. Ф. Захаркинрассматривает проблематику этих «сибирско – сахалинских циклов» и считает, что «книгаочерков «Остров Сахалин» соединяет научное исследование и художественное произведение…Вотличие от рассказов и повестей очерки от начала до конца пронизаны авторским отношениемк описываемому» (17, 291). В последнее десятилетие актуальным становится вопросо циклизации в литературе ХIХ века. Обращаясь к проблемециклизации в творчестве Чехова Л.Е. Ляпина делает вывод о том, что Чехов разрушаеттрадицию создавать «замкнутый» цикл и создает цикл с открытым финалом, выявляя приэтом тенденцию «сопоставляя — обособлять», а также создает новый тип «цикла — сборника»,противостоящий «всем предшествующим типам циклов вместе взятым на уровне хронотопа– по-новому понимаемого, центробежного» (26, 202).
Сам Чехов еще до путешествия определил, хотя в общих чертах, объеми жанр будущего творения и считал, что эта книга научно – публицистического характера,в которой будет отведено место художественным зарисовкам, сделанным по личным наблюдениям.Соотношение разнородных элементов – авторских размышлений, экскурсов научного характера,художественных зарисовок (природы, быта, людей), т. е. своеобразие очеркового жанра,подсказанное самим объектом исследования (каторжным Сахалином), — прояснялось впроцессе работы не без влияния таких очерковых произведений, близких к замыслу Чеховав идейно – тематическом плане, как «Записки из Мертвого дома» Ф. М. Достоевского,«Сибирь и каторга» С. В. Максимова, «В мире отверженных» П.Ф. Якубовича – Мельшина,«Сахалин» В.М. Дорошевича, цикл сибирских очерков и рассказов В.Г. Короленко, очеркии репортажи В. А. Гиляровского. Книги Достоевского и Максимова упомянуты в «ОстровеСахалин», на них ссылался автор, создавая общую картину каторги прошлых десятилетийи при описаниях частных явлений арестантского быта (майдана, например). «ОстровСахалин» внешне близок книге Максимова: такое же обилие цифрового материала и ссылокна предшественников («цифры и примечания»), то же расчленение материала на проблемныеряды, то же отсутствие зазора между повествователем и автором, развернутых сцен-зарисовоку Чехова даже меньше, чем у Максимова. Однако нельзя не согласиться с мнением И.Н.Сухих, который считает, что «эти книги невозможно рассматривать в одном ряду, причемне из-за разности талантов авторов, а в силу разной эстетической природы «Каторгии ссылки» и «Острова Сахалин» (45, 81). В чеховской книге важна не столько самасумма фактов (хотя она не исключает такого подхода – «пособие для тюрьмоведов»),сколько объективная картина жизни на острове Сахалине, созданная путешественником-ученым,руководствующимся цифрами и фактами, способствует вскрытию причин такой жизни, бездуховностивсех слоев сахалинского общества. В то же время на жанр и структуру произведенияЧехова, надо полагать, оказали воздействие и путевые очерки знаменитых русских путешественников– И. Ф. Крузенштерна, Г. И. Невельского, В. А. Римского – Корсакова, И. А. Гончароваи др.
«Путешествия», — по мнению исследователя В. А. Сафронова, — представляютсобой достаточно сложное целое, все входящие в них элементы расположены в определеннойсистеме и последовательности, им присущи характерные особенности» (35, 261). В.А.Сафронов считает такими особенностями, например, традиционное начало, краткий плансобытий очерка, выраженный в лаконичной форме, рассказы людей, встреченных во времястранствий, органически вплетенные в сюжетную ткань, и образ автора, объединяющийочерки в цикл. Действительно, у Чехова традиционное для «путешествий» начало: «Пятогоиюля 1890 г. я прибыл на пароходе в г. Николаевск, один из самых восточных пунктовнашего отечества» (1, т. 14, 43) Затем автор раскрывает проблематику произведения,описывает то впечатление, которое он вынес из путешествия – «Сахалин — ад», чтостало цементирующей идеей всего цикла. Таким образом, Чехов, с одной стороны, следуетлитературной традиции своих предшественников, а с другой – является новатором всоздании трагедийного цикла очерков с открытым финалом.
В черновой рукописи «Острова Сахалин» еще не было подзаголовка,уточняющего жанр: «Из путевых записок» — он появился в журнальной публикации; однаков первой главе слова: «для этой книги» были заменены словами «для этой работы»,и лишь в издании 1895 г. определение жанра в тексте было приведено в соответствиес подзаголовком: «для этих записок». Известно, что публикуя свои очерки в «Русскоймысли» в 1893 – 1894 годах в качестве беллетристики, писатель с неохотой печаталпроизведение «порциями», дорожа его целостностью, лишь в 1895 году книга вышла отдельнымизданием. Так, будучи уже вполне сформировавшимся писателем, А.П. Чехов впервыеобратился к жанру путевого очерка. Необходимо заметить, что в своих двух основныхочерковых произведениях («Из Сибири» и «Остров Сахалин») Чехов преследовал разныецели. Книга о каторжном острове была задумана как научное исследование, а «Из Сибири»явилась зарисовками во время самого путешествия. В результате автор «Острова Сахалин»создал уникальное произведение, в котором смена эпизодов мотивируется передвижениемпутешественника. В своей совокупности сахалинские очерки представляют собой сложноеорганическое художественное целое, строящееся на идейно-эстетическом единстве замысла.В этой связи огромная роль отводится образу путешественника – автора, который представилчитателю отдаленный российский остров во всех ракурсах, явился собирателем историйжизни людей.
Исходя из того, что Чехов создал реалистическое полотно сахалинскойжизни путем соединения художественного и научно – публицистического элементов, важнопонаблюдать за механизмом, позволившим «смонтировать» из разнородных по тематикеочерков мозаичную циклическую картину. Ведь, как справедливо замечает М.Л. Семанова,«в каждой главе решается свой вопрос на материале, добытом во время всего путешествияпо Сахалину и в итоге изучения литературы: состояние сельскохозяйственной колонии,правовое положение каторжных, поселенцев, женщин, детей, труд, пища, одежда, духовнаяжизнь, нравственность сахалинцев, преступления и наказания, бегство с острова, болезни,смертность» (38, 784). Наблюдение над художественным миром цикла очерков «ОстровСахалин» привело нас к выводу о том, что произведение Чехова имеет «монтажную» композицию,когда все сцены, диалоги, цифры, рассказы, описания тяготеют к одному смысловомуядру – масштабной историко-философской концепции «Сахалин — ад». А реализации принципацикличности способствует прием переезда путешественника из одного места в другое,встречи с разными людьми – заключенными, поселенцами, местными жителями и начальством,описания природы, научного исследования.
Собранность «путевых записок» и рассказов в единое целое подчеркиваетсяи их внешней графически – наглядной обозначенностью: жесткой авторской фиксациейопределенной последовательности глав с помощью нумерации, названий мест пребыванияи основной темы главы. Говоря о значении в структуре книги примечаний и сносок,приведем суждение А.П. Чехова, предваряющее выход отдельного издания: «Итак, «Сахалин»мы выпускаем, не дожидаясь решения. Книга выходит толстая, с массою примечаний,анекдотов, цифр…» (1, т. 6, 37). Поэтому в данном случае нельзя не согласиться смнением И. Н. Сухих, который считает, что «…лаконичные чеховские указания уже намечаютобщий принцип подхода к «Острову Сахалину», основные структурные элементы книги»(45, 73), которые состоят из описаний природы и людей в ходе следования путешественника,подтверждаемых документами, свидетельствами, статистическими данными и комментариямик каждой главе. Говоря о том, что «в произведении «Остров Сахалин» Чехов широкопользуется цитатами, подтверждающими мысль автора и позволяющими создать объективнуюкартину сахалинской каторги» (4, 137), исследователь Л. В. Баскакова развивает мысль,высказанную И. Сухих, и считает, что подобные указания усиливают впечатление отслов автора, доказывая правоту фактов, доводят реализм изложения до натурализма.
Наряду с примечаниями и сносками другого рода, роль комментариевк главам в структуре книги также является важным элементом поэтики произведения,так как они усиливают динамику повествования, «сжимают» художественный текст. Проследимэто на примере анализа тематики комментариев к каждой главе, которыми автор предваряетповествование, характеризуя их содержательное наполнение. Главы первой части однообразныпо содержанию, часто ограничиваются сухим перечислением населенных пунктов:
VII – Маяк.– Корсаковское. – Коллекция д-ра П. И. Супруненко. – Метеорологическая станция.– Климат Александровского округа. – Ново-Михайловка. – Потемкин. – Экс-палач Терский,Красный Яр. – Бутаково;
VIII – РекаАркай. – Арковский кордон. – Первое, Второе и Третье Арково. – Арковская долина.– Селения по западному побережью: Мгачи, Танги, Хоэ, Трамбаус, Виахты и Ванги. –Туннель. – Кабельный домик. –Дуэ. – Казармы для семейных…
Тем не менее, несмотря на краткость и лаконичность комментариевпервой части среди них часто встречаются стилистически — окрашенные: «СахалинскийПариж» (IV глава), «экс-палач Терский»(VII глава), «Прогулка по тайге»(IX глава), «Жизнерадостная дама»(XII глава), что вносит художественныйэлемент в произведение.
В главах второй части характер комментариев меняется:
XIV- Тарайка.- Вольные поселенцы.- Их неудачи…
XXI – Нравственностьссыльного населения. – Преступность…
XXII – Беглыена Сахалине. – Причины побегов…
Содержание таких комментариев отражает стремление Чехова не толькопоказать проблему, но и ее истоки, суть явления, попытку проникнуть во внутренниймир людей, их душевное состояние. Все сказанное ранее может служить еще одним подтверждениемтого, что книга Чехова делится на две части, где первую часть составляют очеркихудожественные, а вторую – проблемные. Постоянно переплетаясь, линии путешествующегои жизнеописания сахалинцев и создают внутреннее структурное единство книги. Ведущей,естественно, оказывается история путешественника (Чехов вовсе не маскирует себянеким «образом автора», но в то же время и не акцентирует субъективность взгляда).Его движение в пространстве и во времени, осмысление увиденного, его ищущая мысльи становится магистральным сюжетом книги.
На первый взгляд может показаться, что дух скурпулезного, дотошногонаучного отчета преобладает в «Острове Сахалин». Однако это не так. Уже на второйстранице книги в эпически бесстрастное повествование включается упоминание об эксплуатациигиляков в «оригинальной форме»: «Так, николаевский купец Иванов, ныне покойный,каждое лето ездил на Сахалин и брал там с гиляков дань, а неисправных плательщиковистязал и вешал» (1, т. 14, 42). В констатации таких фактов проявляется скрытаяавторская оценка, чувствуется экспрессия и неравнодушие к таким историям и судьбамлюдей: «Летом 1890 г., в бытность мою на Сахалине, при Александровской тюрьме числилосьболее двух тысяч каторжных, но в тюрьме жило только около 900. Вот цифры, взятыенаудачу: в начале лета, 3 мая 1890 г., довольствовалось из котла и ночевало в тюрьме1279, в конце лета, 29 сентября, 675 человек» (1, т. 14, 197); «Во всех трех селенияхжителей 46, в том числе женщин 17. Хозяев 26. Люди здесь все основательные, зажиточные,имеют много скота и некоторые даже промышляют им» (1, т. 14, 197). В этой связихотелось бы привести высказывание Л.Я. Гинзбург: «Фактические отклонения… вовсене отменяют ни установку на подлинность как структурный принцип произведения, нивытекающие из него особые познавательные и эмоциональные возможности. Этот принципделает документальную литературу документальной; литературой же как явлением искусстваее делает эстетическая организованность… В сфере художественного вымысла образ возникаетв движении от идеи к выражающему ее единичному, в литературе документальной – отданного единичного и конкретного к обобщающей мысли. Это разные типы обобщения ипознания и тем самым построения художественной символики» (10, 10 — 11).Не случайнопрактически все исследователи творчества Чехова воспринимают «Остров Сахалин» какособую форму, «жанр, который относят к документальной прозе, документальной литературес ее особыми познавательными и эстетическими возможностями, не сводимыми не к чистой«научности», ни к основанной на вымысле «художественности» (45, 81). Однако путихудожественного образа и документальной литературы многократно пересекаются, и Л.Я.Гинзбург права, утверждая, что «практически между документальной и художественнойлитературой не всегда есть четкие границы, речь здесь идет лишь о предельных тенденцияхтой и другой» (10, 10). Но важно представлять эстетические и познавательные возможностикаждой из этих тенденций. Довольно часто задачей документальной литературы считаютпервоначальную разработку материала, выявление каких-то новых тем, которые затембудут использоваться художником. Современники Чехова в этой связи недоумевали, почемуписатель не создал на сахалинском материале ничего «художественного». Но опыт Чеховского«Сахалина» наглядно показывает и доказывает, что в определенных ситуациях документальныйобраз, документальная литература оказывается не просто исходным «сырьем» для последующегохудожественного освоения. У нее обнаруживается свое незаменимое место в познаниидействительности словом. И. Н. Сухих считает, что «происходит это в тех случаях,когда трагическое и ужасное оказываются массовым и нормальным в определенных сферахбытия» (45, 82). Правда исследователь усматривает в этом некое противоречие, ведьтрагедия всегда воспринимается как нечто исключительное, персонаж должен получитьправо на нее. Однако, если же ужасное, ненормальное становится нормой действительности,необходимым оказывается документ, реальное свидетельство, представленное художникомв его кровоточащей, обжигающей подлинности. Вот перед нами женщина, убившая своегоребенка, и старик, убивший 60 человек, и поселенец, и еще многие другие… Чехов могтипизировать эти образы, идя по пути художественного познания, сделать их общимив форме единичного. Но писатель выбирает документ. В результате факты сахалинскойдействительности сами по себе оказываются так поразительны, что поставленные в определенныйсмысловой ряд, они создают эмоциональное впечатление, никаким искусством, «беллетристикой»не достижимое. Именно в рамках такой установки многочисленные чеховские перечисления,его строгая детализация получают свое объяснение. «Я начинаю там, где кончаетсядокумент», — афористично выразил такую позицию Чехова исследователь Ю. Тынянов (49,79). Чехов стремится исчерпать изображаемый мир до конца, показать, что трагедияскрыта в каждом «атоме» сахалинской действительности.
Рассуждая о путях сближения документального и художественногоспособа изложения материала Л.Я. Гинзбург заключает, что «реализм затушевал границумежду организованным повествованием и «человеческим документом», тем самым, выразивеще одну закономерность вечного взаимодействия искусства и действительности. Сблизилисьдве модели личности: условно говоря, натуральная (документальная) и искусственная,то есть свободно созидаемая художником» (10, 32). А, по мнению И. Н. Сухих, «длярусского реализма 1860 – 1870 –х годов, прошедшего через опыт натуральной школы,такое сближение моделей было чрезвычайно характерно: герои Тургенева или Толстогорассматривались как реально существующие, в одном ряду с живыми людьми. Но на рубеже70-80-х годов модели, кажется, начинают снова расходиться, коллизия «реальное (документальное)- вымышленное (художественное)» снова приобретает остроту и актуальность, становитсяпредметом осмысления» (45, 83). Так, в одной из глав «Дневника писателя» за 1876год Ф.М. Достоевский передает разговор с неназванным по имени М.Е. Салтыковым-Щедриным:«А знаете ли вы,- вдруг сказал мне мой собеседник, видимо давно уже и глубоко пораженныйсвоей идеей, — знаете ли, что, что бы вы ни написали, что бы ни вывели, что бы ниотметили в художественном произведении, — никогда вы не сравняетесь с действительностью.Что бы вы не изобразили – все выйдет слабее, чем в действительности… проследитеиной, даже вовсе и не такой яркий, на первый взгляд, факт действительной жизни,- и если только вы не в силах и не имеете глаз, то найдете в нем глубину, какойнет у Шекспира» (14, 144). Как нам кажется, в этой связи заслуживает внимание имысль И.Н. Сухих о чеховском «скрытом новаторстве»: о создании Чеховым «особой формы,выходящей за пределы прямолинейно понятой дилеммы «научно-документально-художественное»(14, 80).
В заключении отметим, что, рассматривая «Остров Сахалин» как циклочерков, мы старались не только определить, найти ту руководящую идею, которая обеспечиваетцелостность произведения, но и выявить механизм соединения художественных и публицистическихэлементов, используемых автором для создания объективного, реалистического полотнао сахалинской действительности. Ведь именно в сочетании этих элементов и состоитсвоеобразие цикла очерков «Остров Сахалин» А. П. Чехова. В связи с тем, что содержаниекниги продиктовано и зависит от личного восприятия жизни рассказчика – путешественника,нам представляется необходимым обратиться к изучению его роли в произведении, подробнееостановиться на характеристике повествовательной манеры Чехова в «Острове Сахалин». 2.2 Своеобразие повествовательнойманеры А.П. Чехова в «Острове Сахалин»
«Остров Сахалин» А.П.Чехова — не первый случай обращения в историирусской литературы к скрытой от общественности жизни людей, вынужденных находитсяв тюрьмах, ссылках, на каторжных работах. До него и после писатели обращались ктой литературе, которую мы, выражаясь современным языком, называем лагерной. Но«Остров Сахалин» занимает здесь особое место. Антон Павлович провел на острове работуисследователя, медика, социолога.
Сам объект научного и художественного исследования, очерковыйжанр произведения, общие и частные задачи книги обусловили, в свою очередь, отбор,меру и формы использования материала, добытого автором или другими лицами, его предшественниками,определили позицию повествователя и тон повествования.
На первых этапах работы Чехова не удовлетворяла форма повествования:«Я долго писал и долго чувствовал, что иду не по той дороге, пока, наконец, не уловилфальши…»(А. С. Суворину, 28 июля 1893 г.). Он искал такой формы изложения, котораядала бы возможность не только с максимальной полнотой и точностью воспроизвестисахалинскую жизнь, но и выразить, без «учительских» назиданий и предсказаний, отношениек ней автора, сохранив при этом «чувство первого впечатления». «Фальшь была именнов том, что я кого-то хочу своим «Сахалином» научить и, вместе с тем, что-то скрываюи сдерживаю себя. Но как только я стал изображать, каким чудаком я чувствовал себяна Сахалине и какие там свиньи, то мне стало легко и работа моя закипела» (там же,1, т. 5, 209). М.Л. Семанова утверждает, что в процессе всей работы над книгой оставалсянеизменным тот принцип организации материала, который принят был еще в черновойрукописи: чередование в разной последовательности авторских зарисовок, размышлений,чужих рассказов, описаний, научных наблюдений также, как неизменным оставалось самомногообразие форм включения разнородного материала и многоинтонационность повествования– чередование спокойно – описательных, обличительных, лирических, научно – деловыхчастей (38, 782 — 784). Уже в черновой рукописи заметно это стремление Чехова избегатьпоучающих и «пророческих» слов и интонаций, а так же открыто – эмоционального авторскогоотношения – такого рода фразы «им можно позавидовать!» он сокращал при подготовкетекста к печати. Снимал он также (возможно, отчасти и по цензурным соображениям)категорически высказанные резкие суждения: «дело вопиющее», «сплошной срам» и др.Повествователь «Острова Сахалин» не пророк, не оратор, не открытый обличитель, нои не любопытствующий турист, а человек, честно, без предвзятого мнения исследующийСахалин. Поэтому все чаще появляются в печатных текстах оттенки сомнения в непогрешимостичастных наблюдений; вместо: «Нельзя сказать ничего хорошего» — «едва ли можно сказатьчто-нибудь хорошее». Чаще вводятся слова «по-видимому», «вероятно». В результатеголос повествователя звучал приглушенно, а сам он оттенялся, но отнюдь не устранялся;его присутствие заметно не только в отборе и компоновке материала, но и в оценкеизображаемого; однако оценка эта, выражение авторского сочувствия сахалинцам, кокончательному тексту становятся все более скрытыми. Читатель сам должен был даватьоценку этим фактам, положению дел, личным судьбам жителей острова. Повествованиеведется таким способом, что третьим субъектом обязательно становится читатель, делающийвыводы, проводящий оценку вместо автора. И здесь нельзя не согласиться с мнениемА.П. Свободина, который считает, что «Чехов рассчитывал на читателя, который добавитпри чтении его прозы недостающие субъективные моменты. Книга написана не от имени,а вместе с теми, кого он видел на Сахалине» (36, 363). Хотя стиль повествованияв «Сахалине» не однородный и художественность практически исчезает во второй частицикла, закручивая пружину сюжета языком фактов, подводя к кульминационным выводам,сила изображения трагического конфликта организует все повествовательное пространствокниги.
Интересным в этой связи нам кажется также тот факт, что средикниг, которые Чехов читал перед поездкой, которые упоминаются в «Острове Сахалине»,были две близкие ему по материалу, но представляющие разные полюса, разные способытрансформации жизни в литературу, разные «модели», на которые мог ориентироватьсяЧехов. Это уже называемые нами «Сибирь и каторга» С.В. Максимова и «Записки из Мертвогодома» Ф.М. Достоевского.
Книга Максимова – традиционное сочетание путевого очерка и этнографическогоописания, привычное в нашей литературе с сороковых годов ХIХвека. Автор стремится охватить жизнь каторги с самых разных сторон. Путь в Сибирь,каторжный быт, побеги, жизнь на поселении, разные типы преступников («Злодеи, убийцы,самоубийцы, грабители, преступники против веры» и т.д.), уголовные и политические,экскурсы в историю каторги – всему этому посвящаются отдельные главы, сопровождаемыеприложением тюремных песен, тюремного словаря, статистических таблиц, немногимизарисовками с натуры. Перед нами действительно научное исследование, правда, написанноев свободной манере, но важное – такова была авторская установка – как сумма фактов,которые могут быть восприняты вне и помимо конкретного текста. Иной случай – «Запискиих Мертвого дома». Достоевский тоже отталкивается от конкретных фактов, от событийсобственной жизни, но организуются они по иной логике: вводится условный повествователь,свободно трансформируются биографии героев, намечаются сюжетные узлы, возникаетсложная система лейтмотивов, тюремный словарь и тюремный фольклор «втягиваются»в прямую речь обитателей каторги, становятся средством их психологической характеристики.В результате, произведение, реальная основа которого очевидна, выстраивается и воспринимаетсяпо законам художественного образа, в единстве формы и содержания (6, 14 — 23).Так, ощущение провала в мир иной в «Записках из Мертвого дома» Достоевского поддерживаетсяописанием высокого забора из заостренных сверху столбов и концентрическими кругамисужающегося пространства вплоть до «сруба» казармы, а внутри «сруба» вплоть до трехдосок на нарах («три доски – это было все мое место»). На каторге Достоевский находитособый, болезненно извращенный «мир» – мир «мертвого дома» (по М. Бахтину – хронотоп«мертвого дома»). Автор рисует страшный образ монолитного, замкнутого в самом себе«подпольного» коллектива, перед которым бледнеют все современные социологическиеопусы на тему о «некоммуникабельности». Достоевский упорно ищет особую, общечеловеческуюточку зрения на арестантский мир. Так появляются главы «Госпиталь» (болезнь, всеуравнивающая, открывающая в человеке и в отношениях к человеку общеродовые, вечныемоменты) и «Каторжные животные» (попытка выявить специфически крестьянскую общностькаторжного коллектива). Достоевский разграничил показ в первой части отдельных характеров(«Новые знакомства. Петров», «Исай Фомич. Баня. Рассказ Баклушина») и изображениево второй части коллективных форм арестантской жизни (41, 23 — 87). Смысл книгиДостоевского исследователь Ю. Лебедев видит в конкретном изображении пробивающихсясквозь мертвую кору казарменно — обезличенного острожного быта живых начал народнойжизни и народной нравственности, а в затертом «маленьком человеке» неожиданные психологическиеглубины ( 24, 91).
Чехов следует другим путем и приводит к другим выводам: он посещаеттюрьмы каторжников, избы переселенцев, производит перепись населения, рассматриваеткаждого с его судьбой, он начисто отрицает тенденцию Достоевского, автора «Записокиз Мертвого дома», у которого наблюдения подчинены особой концепции «очищающего»людей страдания. Чехов знает, что среди каторжников есть действительно злодеи, убийцы,фальшивомонетчики. Но их вина перед преступностью всего государственного устройства,растлевающего влияния самой каторги мало что значит. Через отдельные биографии,события он показывает типичные судьбы и явления сахалинской жизни, а по большомусчету – всей России, постепенно приводя читателя к заключению – каторга – Россияв миниатюре.
Однако, «Остров Сахалин» нельзя однозначно отнести к научномуисследованию (хотя каждый сообщаемый автором факт абсолютно реален, сопровожденточным указанием на место и время). В этой связи исследователь Л.В. Баскакова указываетна важность изучения Чеховым ряда документов еще до поездки на остров: «В качествецитат А.П. Чехов использует фрагменты из самых различных источников – книг, статей,газетных корреспонденций, изученных им перед поездкой на Сахалин: «Остров Сахалини экспедиция 1853-54 гг» Н.В. Буссе, «История Сибири» И. Фишера, «Дело об устройствео. Сахалина за 1873 год» князя Шаховского т др., а также разного рода документысахалинской каторги: отчеты и рапорты разных лиц, приказы, уставы о ссыльных, дневники,ведомости и др.» (4, 136). Анализируя повествовательную организацию книги ЧеховаБ. Есин делает следующее заключение: «Чехова не увлекла, не соблазнила занимательностьбиографий и сенсационность проступков отдельных каторжников (Сонька Золотая Ручкаи др.), как это случилось с журналистом В. М. Дорошевичем, посетившим Сахалин послеЧехова и написавшим книгу о Сахалине»(16, 44). Действительно, сама сахалинская реальность,при всей ее обыденности, будничности, исключительна, фантасмагорична настолько,что «подвиги» Соньки Золотой Ручки кажутся по сравнению с ней бледным вымыслом.
Изображенный Чеховым сахалинский ад не принимает фантастическирасплывчатых, гиперболических очертаний, он виден при реальном свете дня. Чеховдалек от мыслей о врожденной испорченности человеческой природы, фатальной неискоренимостизла, а также от того, чтобы однолинейно расставить акценты: страдающие каторжникии угнетатели – чиновники. В сахалинской книге торжествует принцип, характерный дляего художественного мира: индивидуализация каждого отдельного случая. Автор видитсахалинскую действительность не с точки зрения какой – то предвзятой схемы, а вее реальных очертаниях, в переплетении серьезного, ужасного и смешного, добра изла. Даже в чудовищно искаженном мире каторжного острова у человека всегда остаетсявозможность совершить пусть маленький, но поступок, даже здесь встречаются и доброта,и самоотверженность, и любовь.
Проследим, как автор вплетает в канву произведения сведения, полученныеиз изученной ранее литературы и услышанные от людей на острове, статистические данныеи лирические описания природы.
Яркими моментами, взрывающими ткань художественного полотна, являютсяанекдоты, исключительные, яркие истории о людях, рассказанные очень коротко, в чеми явился талант Чехова. К таким историям относится слух, что на Сахалине и теперь«люди питаются гнилушками с солью и даже поедают друг друга, но это относится нек туристам и не к чиновникам» (1, т. 14, 76); в карцере сидит старик Терехов, настоящийзлодей, по рассказам самих арестантов, убивший на своем веку 60 человек: «У негобудто бы такая манера: он высматривает арестантов – новичков, какие побогаче, исманивает их бежать вместе, потом в тайге убивает их и грабит, а чтобы скрыть следыпреступления, режет трупы на части и бросает в реку»(1, т. 14, 32); и еще один старик,«с физиономией солдата времен очаковских», который до такой степени стар, что, вероятно,уже не помнит, виноват он или нет, и как-то странно было слышать, все это бессрочныекаторжники и злодеи…»(1, т. 14, 195); и женщина, убившая своего ребенка и зарывшаяв землю, «на суде же говорила, что ребенка она не убила, а закопала его живым, — эдак, думала, скорей оправдают… Ульяна горько плакала, потом вытерла глаза и спросила:«Капустки кисленькой не купите ли?» (1, т. 14,197) Да, на каторге есть арестант,который «засек нагайкой свою жену, интеллигентную женщину, беременную на девятоммесяце, и истязание продолжалось шесть часов» (1, т. 14, 191). Но Чехов замечаети другое: «В Дуэ я видел сумасшедшую, страдающую эпилепсией каторжную, которая живетв избе своего сожителя, тоже каторжного; он ходит за ней, как усердная сиделка,и когда я заметил ему, что, вероятно, ему тяжело жить в одной комнате с этою женщиной,то он ответил мне весело: «Ничево-о, ваше благородие, по человечности!»(1, т. 14,253).
Сахалинские чиновники в массе своей грубы, необразованны, лицемерны,их обращение к каторжникам приводит автора к прямому выводу: «…русский интеллигентдо сих пор только и сумел сделать из каторги, что самым пошлым образом свел ее ккрепостному праву» (1, т. 14, 209). Но среди них же был и агроном Мицуль, «человекредкого нравственного закала, труженик, оптимист и идеалист, видевший Сахалин цветущимуголком земли и умерший здесь от тяжелого нервного расстройства в 41 год, буквальносгоревший на работе» (1, т. 14, 200), был и легендарный поп Семен, слух о которомпрошел по всей Сибири: «О каторжных он судил так: Для создателя мира мы все равны»,и это – в официальной бумаге» (1, т. 14, 301). А еще раньше были «русские люди»,которые «исследуя Сахалин, совершали изумительные подвиги, за которые можно боготворитьчеловека» (1, т. 14, 32), адмирал Невельский, его жена, лейтенант Бошняк. Они претерпевалине меньшие страдания, чем нынешние обитатели Сахалина. Но они шли на это по собственнойволе, их вела высокая идея – вот что противопоставляет их каторжному сахалинскомубыту, их преемникам с лицемерными заботами о «несчастных». Позиция повествователяздесь очевидна, а эмоциональной оценки, как считает автор, достаточно и в одномпредложении.
В повествовании появляется – опять таки увиденный через факт –юмор, пусть даже горький, но все-таки, разряжающий обстановку. Чехов вспоминаетсахалинского сторожила штабс-капитана Шишмарева, который поселился на острове такдавно, что «даже сочинили легенду о «происхождении Сахалина». Или еще одна история– о вежливости японцев, рассказанная как раз в «сухом» примечании: «Японская вежливостьне приторна и потому симпатична, и как бы много ее не было перепущено, она не вредит,по пословице – масло каши не портит. Один токарь-японец в Нагасаки, у которого нашиморяки-офицеры покупали разные безделушки, из вежливости всегда хвалил все русское.Увидит у офицера брелок или кошелек и ну восхищаться: «какая замечательная вещь!Какая изящная вещь!» Один офицер как-то привез из Сахалина деревянный портсигаргрубой, топорной работы. «Ну, теперь, — думает, — подведу я токаря. Увидим, чтоон теперь скажет» Но когда японцу показали портсигар, то он не потерялся. Он потрясим в воздухе и сказал с восторгом: «Какая прочная вещь!» (1, т. 14, 227).
Может быть, чуткий слух Чехова ловит и курьезные фамилии каторжников:«Шкандыба, Желудок, Безбожный, Зевака» (1, т.14, 68 — 69); в другом селении снова«девять человек Безбожных, Зарывай, Река, Бублик, Сивокобылка» и т.д. (1, т. 14,157). Встречается даже каторжный, которого зовут Наполеоном (1, т. 14, 68). Чеховне забудет привести и фразу роженицы, которая ожидала, что у нее родятся двое детейи была огорчена, когда родился один: «Поищите еще», — попросила она акушерку» (1,т. 14, 266). Автор вспомнит, иллюстрируя избыток населения в Корсаковском округе,где предложение труда мастеров намного превышает спрос, фразу еще одного каторжника«Тут даже фальшивых бумажек сбывать негде» (1, т. 14, 291). В описание в последнейглаве книги Александровского лазарета, его ужасающей бедности («максимальных термометров2, оба разбиты») будет вкраплена такая ироническая деталь: «В аптеке все ново, вселоснится, есть даже бюст Боткина, слепленный одним каторжным по фотографии. «Немножконепохож», — говорил фельдшер, глядя на этот бюст» (1, т. 14, 369). Эпизоды такогорода аналогичны историям из записных книжек, где через курьезное, казалось бы, случайноеподчеркивается отклонение человеческой жизни от нормы. Но такие просветы, выходыв юмористическое в «Сахалине» сравнительно немногочисленны.
В произведении Чехова первые главы динамически – повествовательные,наполнены встречами, событиями, связанными с переездами, большим количеством «микросюжетов»,обобщений, а начиная с XIV главыповествование приобретает статически – описательный характер. История путешественника,ищущая авторская мысль вступает в сложное взаимодействие с повествованием о сахалинскомбыте, развертывается процесс приобретения все более глубокого и точного знания одействительности, утраты иллюзий и сентиментальных надежд. Чехов – и здесь еще односущественное отличие «Сахалина» от его художественной прозы – открыто присутствуетна страницах книги не только в «цифрах и примечаниях», в «анекдотах», т. е. в отбореи организации материала, но и в прямом авторском слове. Поэтому константы Чеховскогомира, его идеи и идеалы, обычно «растворенные» в повествовании, здесь оказываютсяна поверхности, становятся предметом прямого обсуждения. Стилистические средствавыражения авторского сознания проявляются и в субъектно – экспрессивной многоплановостиречи разных категорий жителей Сахалина. Так, для показа речи местных жителей Чеховиспользует диалог:
«- Ты политичка (то есть политический) – спросил меня гиляк сбабьим лицом.
-Нет.
— Значит ты пиши-пиши (то есть писарь)? – спросил он, увидев вмоих руках бумагу»(1, т. 14, 186). А вот сокрушения отца Ираклия о близости церквии казармы: «Тут «слава святей единосущней», а рядом – «растакую твою…» (1, т. 14,86). В рассказе Егора встречаются старорусские слова «эдак», «до утрия», «тебе влетогабудет», «сенокос выставивши»…
Чужое слово в авторском повествовании, открытое и скрытое цитированиечужих слов обогащает художественный строй произведения. Изучая особенности повествованиячеховского произведения, В. Л. Шефер указывает на то, что «…А.П. Чехов старалсяиспользовать стилистически нейтральные средства, оставаясь верным собственному принципуобъективности и предоставляя цифрам и фактам говорить за себя» (58, 58). Так, например,описания «казарм для семейных» в Дуэ напоминает протокол: «В одной камере… живут:каторжный и его жена свободного состояния; каторжный, жена свободного состоянияи дочь; каторжный и его жена свободного состояния; поселенец поляк и его сожительницакаторжная; В другой: каторжный, жена свободного состояния и сын; каторжнаятатарка и ее дочь, каторжный татарин и его жена свободного состояния и двое татарчатв ермолках…» (1, т. 14, 135) При этом писатель не скрывает своего отношения к описываемому:«По этим варварским помещениям и их обстановке, где девушки 15 и 16 лет вынужденыспать рядом с каторжниками, читатель может судить, каким неуважением и презрениемокружены здесь женщины и дети, добровольно последовавшие на каторгу за своими мужьямии отцами, как здесь мало дорожат ими и как мало думают о сельскохозяйственной колонии»(1, т.14, 136) Эпизод с каторжным Савельевым, который, прислуживая за столом, подалчто-то не так, за что чиновник, обедавший вместе с Чеховым, крикнул «Дурак!», — также завершается авторским обобщением, которое можно применить ко всему содержаниюочерковой книги: «Я посмотрел тогда на этого безответного старика и, помнится, подумал,что русский интеллигент до сих пор только и сумел сделать из каторги, что самымпошлым образом свел ее к крепостному праву» (1, т. 14, 214). В данном случае нельзяне согласиться с утверждением В.Л. Шефер о том, что «подобные образные вкрапленияимеют в очерковой книге А.П. Чехова содержательное значение» (58, 60). Исследовательотмечает также, что «в тексте чернового автографа ярче вырисовывается личность автора– писателя и врача. Сведение к минимуму (но не полное устранение) субъективных сужденийв окончательной редакции придает им большую остроту и убедительность» (58, 60).
Даже синтаксический строй произведения «работает» на выражениеавторской задачи. Так, в главе о побегах и их причинах есть предложение с однороднымидополнениями, указывающими на множественность этих причин: «Тоска по родине выражаетсяв форме постоянных воспоминаний, печальных и трогательных, сопровождаемых жалобамии горькими слезами, или в форме несбыточных надежд, поражающих часто своею нелепостьюи похожих на сумасшествие, или же в форме ясно выраженного, несомненного умопомешательства»(1, т. 14, 365), или: « Всю ночь разговор со священниками, торжественность исповеди,под утро полстакана водки, команда «выводи», саван, отходная, потом радость по случаюпомилования и тотчас же после казни товарищей сто плетней, после пятого удара обмороки в конце концов прикование к тачке» (1, т. 14, 362) «Вхождение одного действияи события в другое, — по мнению А. В. Чичерина, — придают эпическому произведениювыразительную конкретность… ряд почти одновременных действий, обозначающих расчленениеи связывание, раскрывают сложность единого целого» (54,137 — 168), что соответствуетосновной задаче, поставленной автором в данном произведении.
В последней главе Чехов наиболее часто использует перечисления,что с одной стороны способствует ускорению, уплотнению и сжатию текста, а с другойсоздает ощущение эмоционального и событийного накала, так как факты говорят за себяи не нуждаются в лирических отступлениях и комментариях: «Ни таза, ни шариков ваты,ни зондов, ни порядочных ножниц, ни даже воды в достаточном количестве» (1, т. 14,393). При этом часто вскрывается нравственная несовместимость обстоятельств, которыетем не менее совмещаются. Интересным и, безусловно, оправданным кажется нам и используемыйЧеховым прием остранения: путешественник, впервые сталкиваясь с теми или иными явленияминезнакомой ему стороны жизни страны, изначально уже был поставлен в условия, прикоторых единственно возможный угол зрения – взгляд со стороны, который подмечаетнеобычное, то, что для россиян, живущих в центре, является исключительным. Писательсловно с камерой в руках показывает нам картины жизни и лишь изредка сам комментируетих. Таким образом, кажется, что за кадром остается не только место для оценки этойкартины читателем – слушателем – зрителем, но и авторская позиция. На самом же делеприем остранения, т.е. «пародийное нарушение канона… путем нового – «странного»- взгляда на знакомые вещи» (25, 262), отвечает обличительной задаче произведенияи выполняет основную цель очерковой книги – открытие, т. е. дает «ощущение вещи,как видение, а не как узнавание». Роль автора в реализации этой цели трудно переоценить.
Книгу Чехова отличает богатство интонации: здесь и эпически –спокойный тон, и обычная чеховская недосказанность, и горький сарказм, и скрытаяирония, и мягкая шутка, и лирика. В «Острове Сахалин» выявились разные стороны художественногодарования писателя, обнаружились различия в повествовательной манере путевых очеркови художественной прозы. В цикле очерков автор более открыт, он говорит «от себя»,выступая одновременно в трех ипостасях: автора, повествователя и героя. ИспользуемыйЧеховым принцип повествования А. П. Чудакова характеризует как «принцип изображениямира через конкретное воспринимающее сознание» (55,97 — 111). В «Острове Сахалин»таким конкретным воспринимающим сознанием стало собственно авторское сознание.
Заключение
Подводя итог проделанной работы, необходимо еще раз отметить,что произведение А.П. Чехова «Остров Сахалин» можно разделить на две части: очеркихудожественные и очерки проблемные. Соединение художественного и публицистическогоначал направлено на реализацию авторской идеи и служит формированию концепции произведения– «Сахалин — ад». Движение сюжетного действия обеспечивается соприкосновением иразъединением линии путешественника и линии, связанной с жизнеописанием сахалинцев.Тематика произведения состоит из рассказов о сахалинцах, вопросов нравственности,причинах бегства, болезненности и смертности, особенностей жизни на острове; образнаясистема раскрывает тему каторги и каторжан, представлена описанием поселенцев иженщин, детей и интеллигенции, местного населения. Созданию концепции произведения«Сахалин — ад» также способствуют антитезы и дополнительные смыслы, цветовые символы(серый, красный, черный) и образы – символы (ревущее море, скелет кита, костры,дорога).
Раскрывая особенности повествовательной манеры цикла очерков Чехова«Остров Сахалин» мы выяснили, что использование жанровых возможностей цикла позволилоА.П. Чехову создать сложное органическое художественное целое, строящееся на идейно-эстетическомединстве замысла. Писатель всесторонне исследовал жизнь и проблемы острова Сахалинаи представил это исследование через открытого повествователя — автора и героя, расширивтем самым границы творческого стиля на пути к вершинным произведениям 90 – 900 –х годов. Анализ особенностей повествовательной манеры позволяет сделать вывод отом, что руководящей идеей цикла очерков «Остров Сахалин» является чеховская концепция«Сахалин — ад», объединяющая художественную и научно-публицистическую манеру повествования,проявляющаяся в языковых приемах и самом типе повествования, а использование большогоколичества цифр, документов в примечаниях и комментариях позволили Чехову избежатьоткрытых авторских обобщений, способствовали рождению дополнительных смыслов и ассоциаций,в том числе и из образов- символов и цветовых символов, позволяющих читателю самомуделать открытие – собственные выводы, участвовать в сотворчестве.
Путешествие Чехова вылилось не только в создание уникального произведения«Остров Сахалин», но и в произведения послесахалинского периода. Так, рассказ «Вссылке» (1892) наиболее зримо восходит к сибирско–сахалинскому путешествию. Он соединяет,обобщает уже в суровом пейзаже рассказа виденное им в Сибири и на Сахалине: темная,холодная, неприветливая река, голые, глинистые берега, тяжелая, неуклюжая баржа(«карбас»), убогая избушка перевозчиков. Создается угнетающе-тоскливое впечатление.Пережитое самим писателем однажды ночью острое чувство одиночества и тоски в избеперевозчиков, на берегу Иртыша, «передано» им молодому татарину, болезненно тоскующемуо родине и близких. А наблюдаемые им в Сибири же ссыльные-перевозчики, «одеревеневшиедо мозга костей» от страданий, утратившие навсегда «тепло, какое имели», находящиеутешение только в водке, также изображены в рассказе: перевозчики здесь безразличныко всему, не исключая своей собственной жизни. Рассказ «Палата №6» (1892) такженаходится в несомненной связи с сахалинским путешествием. К послесахалинским рассказами повестям исследователь М. Л. Семанова относит произведения «Убийство» (1891),«Гусев» (1890), «Хмурые люди» (1890), «Дуэль» (1891) и «Бабы» (1891), «В овраге»(1900) (39, 61 — 72). Приведенные примеры дают право сделать заключение: правдафакта, документа находится в очерках, рассказах и повестях Чехова в многообразныхсвязях с правдой художественной. Конкретные наблюдения отозвались в его произведенияхкак в общем колорите, в сюжетах, персонажах, частных ситуациях, отдельных деталях,так и в направляющих, организующих мыслях и в способах выражения авторского отношенияк изображаемому. В этот период наиболее интенсивного изучения писателем жизненногоматериала, в период, который сам он обозначил как переход к зрелости, «возмужалости»,сформировались такие значимые черты его искусства, как многоголосие, многоракурсностьизображения, скрытый, а порой и открытый лиризм: «На Енисее жизнь началась стоном,а кончилась удалью… Я стоял и думал: какая полная, умная и смелая жизнь осветитсо временем эти берега» (1, т. 14, 368 — 369).
Для того чтобы описать путешествие, необходимы острая наблюдательность,знание жизни, умение сравнивать, отбирать материал и чистые помыслы, вера, уважениек земле, по которой проходил путник, необходим талант быть человеком и писателем.Эту ответственность перед литературой и согражданами сознавал А. П. Чехов, собираясьна Сахалин. Не случайно, говоря об особенностях личности А. П. Чехова, К.Чуковскийписал: «У него издавна вошло в привычку таить от большинства окружающих все, чтоотносилось к его творческой личности, к его писательским исканиям и замыслам, ион предпочитал отшутиться, лишь бы не вводить посторонних в свой внутренний мир…»Но чаще всего здесь проявлялось то «святое недовольство» собою, которое свойственно«одним только русским талантам» ( 56, 38), к которым, несомненно, относится А. П.Чехов.
Список использованной литературы
1. Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем:: В 30 – ти тт. Сочинения:т.14. Письма: Т. 4 — 6. — М., 1983 – 1988.
2. Антипова А. Авторская позиция в прозе А.П. Чехова // Русскаясловесность. – 2004. — №5. — С. 31 – 37.
3. Барглас Л.Г. Жанрово-стилистическое своеобразие произведенияЧехова «Из Сибири» // Творчество А. П. Чехова. Особенности художественного метода.Республ — й сб. науч. тр. – Ростов – на Дону, 1979. Вып 4. — с. 129 – 133.
4. Баскакова Л.В. Цитаты и способы их введения в произведенииА.П. Чехова «Остров Сахалин» // Творчество А.П. Чехова. Особенности художественногометода. Республиканский сб. науч. тр. – Ростов — на — Дону, 1979. Вып 4. — С. 135– 139.
5. Бахтин М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по историческойпоэтике // Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. – М:Худ. лит, 1975. – 403 С.
6. Бердников Г.П. Достоевский и Чехов.// Вопросы литературы, 1984.
— №2. – С. 14 – 23.
7. Бялый Г.А. Чехов и русский реализм: очерки. – Л.: Сов. писатель,1981. — 400 с.
8. Гайдук В.К. Творчество А.П, Чехова 1887 – 1907 гг: проблемаэволюции. – Иркутск: Изд – во Иркут. ун – та, 1986. – 125 с.
9. Гвоздей В.Н. Меж двух миров: некоторые аспекты чеховского реализма.– Астрахань, 1999. — 127 с.
10. Гинзбург Лидия. О психологической прозе. — Л., 1977. — 235с.
11. Гриценко З.А. Традиции древнерусского путевого очерка в произведенииА.П. Чехова «Остров Сахалин» // Творчество А.П. Чехова. Межвузовский сборник научныхтрудов. – Ростов-на-Дону, — 1984. — с. 56-59.
12. Гурвич И.А. Проза Чехова. – М.: Худ. лит., 1970. — 267 с.
13. Гусева Е.А. Зарисовки природы в художественном мире книгиочерков А.П. Чехова «Остров Сахалин» //Литература в контексте культуры. Сб. научтр. – Днепропетровск: РВВ ДНУ, 2001. – Вып. 6. — с. 81 – 86.
14. Достоевский Ф. М. Полн. Собр. Соч.: В 30-ти т. –Л., 1981.- Т. 23. — с. 144.
15. Ермакова З.П. «Остров Сахалин» А.П. Чехова в «Архипелаге ГУЛАГ»Солженицина // Филология. – Саратов, 1998. – Вып. 2. – С. 88 – 96.
16. Есин Б.И. Чехов-журналист. – М.: Изд-во Моск. ун-та. 1977.- 216 с.
17. Захаркин А. Ф. Сибирь и Сахалин в творчестве А.П. Чехова.Уч. зап. – М., 1966. — 343 с.
18. Карпов А. Начало века // Вопросы литературы. – 1984. — №4.- С. 159-169.
19. Катаев В.Б. Проза Чехова: Проблемы интерпретации. – М., 1979.- 281 с.
20. Кожевникова и П.А. Николаева. – М., «Советская энциклопедия»,1987. — 750 с.
21. Кожинов В.В. Размышляя о русской литературе. – М.: «Современник»,1991. — 379 с.
22. Крестинская Т. П. Сахалинская тема у Чехова // Ученые запискиНовгородского педагогического института. Т. 20. 1967. — С. 111-118.
23. Кулиева Р.Г. Реализм А.П. Чехова и проблема импрессионизма.– Баку: Элм, 1988. — 186 с.
24. Лебедев Ю.В. В середине века. — М.: «Современник», 1988. — 369 с.
25. Литературный энциклопедический словарь / Под общей ред. В.М.Кожевникова и П.А. Николаева. – М.: Советская энциклопедия, 1987. – 751 с.
26. Ляпина Л.Е. Циклизация в русской литературе ХIХ века. – СПб: НИИ химии СПбГУ, — 1999 — 279 с.
27. Набоков В. В. Лекции по русской литературе. – М.: «Независимаягазета», 1998. — 324 с.
28. Неведомский М. Без крыльев // А.П. Чехов: pro et contra: ТворчествоА.П. Чехова в русской мысли конца XIX – начала ХХ веков (1887 — 1914): Антология/ сост. И.Н. Сухих. – М.: РГХИ, 2002. — 819 с.
29. Новичкова Н.Ф. Дети в творчестве А.П. Чехова // Книга. Читатель.Библиотека. – Челябинск, 1074. – С. 138 – 167.
30. Новое время, 1890. — 15 декабря. — №5316.
31. Одиноков В.Г. Художественно – исторический опыт в поэтикерусских писателей. – Новосибирск: Наука, 1990. – 207 с.
32. Паперный З.С. Стрелка искусства. – М.: Современник, 1986.- 252 с.
33. Полоцкая Э.А. Не предназначавшееся для печати // Поэтическиймир Чехова. Сб. науч. тр. — Волгоград, 1985. — С. 71 – 77.
34. Полоцкая Э. А. После Сахалина. – В Кн.: Чехов и его время.М., 1977. — 268 с.
35. Сафронов А.В. Жанр «путешествий» и художественная документалистика.«Из жизни отверженных» (преемственность поэтики) // Русское литературоведение вновом тысячелетии. Сб. науч. тр. Т. 1. – М., 2003. — С. 259 – 269.
36. Свободин А.П. Такая простая великая жизнь // Чеховиана. Мелиховскиетруды и дни. – М.: Наука, 1995 — С. 360 — 368.
37. Седегов В. Д. Об одном из средств поэтики Чехова // Проблемыизучения русской и зарубежной литературы. – Таганрог, 1999. – С. 92 – 99.
38. Семанова М. Л. Примечания к книге «Остров Сахалин» // ЧеховА.П. Полное собрание сочинений и писем в 30 — ти томах. ТТ. 14 – 15, — М., 1987.– С. 788 — 790.
39. Семанова М.Л. Чехов – художник. – М., 1976. — 312 с.
40. Симкин Я. Р. Семь лет из жизни А.П. Чехова (1898 – 1904).– Ростов – на – Дону: Кн. изд-во, 1987. — 238 с.
41. Скафтымов А. Нравственные искания русских писателей. –М.,Худ. Лит., 1972. — 387 с.
42. Соболевская Н.Н. Поэтика трагического у Чехова // Проблемытипологии реализма. Межвузов. Сб. ст. Вып. 9. – Свердловск, 1976. — с. 133 – 138.
43. Степанов С.П. О субъективизации чеховского повествования //Русская литература. 2001. — №4. — С. 86 – 98.
44. Страда В. Антон Чехов // История русской литературы: ХХ век:Серебряный век. – М., 1995. – 398 с.
45. Сухих И.Н. «Остров Сахалин» в творчестве Чехова // Русскаялитература. 1985. — №3. — С. 72 – 84.
46. Тихомиров С.В. Природа в сознании героев А.П. Чехова // ВестникМосковского университета. Сер. 9, Филология. 1986. — №4. — С. 17 – 22.
47. Топоров В.Н. О «поэтическом» комплексе моря и его психофизиологическихосновах // Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического.– М., 1995.
48. Туркова А.М. Чехов и его время. – М.: Гелиос, 2003. – 160с.
49. Тынянов Ю. Поэтика. История литературы. Кино. – М., 1977.- 265 с.
50. Тюпа В.И. Художественность чеховского рассказа. – М.: Высшаяшкола, 1989. — 239 с.
51. Филат Т.В. «Я», пространство и время в автодиегетических повестяхА.П. Чехова // Литературоведческий сборник. – Донецк: ДонНУ, 1999. – Вып. 4. – С.200 – 204.
52. Харазишвили Т. Язык произведения А.П. Чехова «Остров Сахалин»как синтез научного и художественного стилей. – Тр. Тбилис. Пед. ин-та, 1959. — Т. 13.
53. Чехов А.П. Сборник писем и статей. – Южно-Сахалинск, 998.– 284 с.
54. Чичерин А. В. Возникновение романа – эпопеи. –М.: Сов. писатель,1958. — с. 137 – 168
55. Чудаков А.П. Истоки чеховского сюжетного новаторства // Русскаялитература. 1983.- №3. — с. 97 – 111.
56. Чуковский К. Мастер и человек. – М., 1971. — с. 38.
57. Шелгунов Л.В. Очерки русской жизни: Соч. в 3-х томах. 3-еиздание, Т. 3. – СПб., 1904. – 405c.
58. Шефер Л.В. Некоторые особенности повествования в книге А.П.Чехова «Остров Сахалин» // Творчество А.П. Чехова. – Ростов — на – Дону, 1984. — С. 58 – 63.
59. Юмаева Л.А. Редкие и забытые слова в «Острове Сахалин» и другихпроизведениях Чехова // Философский журнал. – Южно – Сахалинск, 2000. — Вып. 9.– С 44 – 47.