Ó Vladislav Zarayskiy zarayskiy@gmail com Живее всех живых

Ó Vladislav Zarayskiy [email protected]ЖИВЕЕ ВСЕХ ЖИВЫХ15 июля 1914 года. Санкт-Петербург.Вадимсаныч, Иоганн Отмарович пожаловал, – сообщил денщик, опасливо заглядывая в гостиную. – Пригласить?Вадим, ты бы ему намекнул, что нельзя так поздно сваливаться как снег на голову, – Лиля недовольно поморщилась. – Мы уже спать ложимся, мол, завтра обо всём поговорите на работе.My dear, быть может что-то случилось, ты же должна понимать – на нашей работе часов не наблюдают, – капитан Голынский посмотрел на настенные ходики – время близилось к полуночи – убрал со стола ненужные бумаги и пошёл встречать гостя.Дима, извини, – полковник повесил фуражку на рожок вешалки в прихожей. – Засиделся на работе, ломая голову, поехал домой, всё никак не могу решиться. Думаю, две головы получше, да и у тебя мозги молодые, работают быстрее. Прикажи-ка нам чайку с лимоном сделать, под него и обсудим, надеюсь надолго тебя не задержу, – но, не дойдя до гостиной, полковник Пфистер приступил к делу: – Каковы твои прогнозы на грядущую войну? Читая донесения Самойло после его поездки в Берн, воевать нам и с австрийцами и с немцами. Николай, сделай три чая с лимоном! – крикнул он денщику. – Через полгода, самое позднее – к концу весны пятнадцатого, установится сплошная линия фронта и будем брать друг друга на измор. Главное – не допустить, чтобы в войну вмешались наши южные соседи: если придётся открывать ещё и Балканский с Кавказскими фронты, то придётся тяжко. Коль предотвратим, то… Иоганн Отмарович, мы ж с Вами уже столько раз обсуждали.Знаю-знаю, – зайдя в просторную гостиную, он учтиво поклонился. – Моё почтение, Лилия Павловна, простите старого дурака, для которого нет ничего важнее спасения Отечества, – и, снова повернувшись к хозяину дома, продолжил. – Стояние на Угре длиной года эдак в три и на Восточном и на Западном фронтах, то мы спасаем наступлением на немцев Париж, то галлы, идя в атаку, спасают Вильно и Митаву. Сколько людей погибнет?Миллионов пять, боюсь, из них один-полтора точно будут нашими, – Голынский сел и закурил протянутую Лилей сигару.Сможем ли мы перенести такие потери? – раскинувшийся в кресле-качалке полковник от курева отказался.Вы же знаете генералов: они – смогут. Смерть русскому солдату свой брат. Мужиков по деревням много, если что – ещё призовут. За веру, царя и Отечество нам никого не жалко положить, – Вадим посмотрел на Лилю и она утвердительно кивнула: в этих делах у них с женой было полное единодушие.Как можно быстро уменьшить число погибших?Не воевать, Иоганн Отмарович, только вряд ли реалистичен такой вариант. Через недели две пушки начнут палить, самое позднее – к первому сентября. Вадим, не будь пессимистом, надо надеяться на благоразумие европейских держав, что они не влезут в авантюру нашего царя, – заметила жена.Помозгуй ещё, – полковник, не обращая внимание на слова Лилии Павловны, встал у окна, смотря на отражение белых ночей в водах Мойки. – Не придумал? – спросил он через пять минут, когда денщик принёс горячий чай. – Вот, прочти, сегодня получил, – вынув из нагрудного кармана письмо, протянул его капитану. – Адресовано мне лично, так что не бойся, секретных документов из Генштаба я не выношу. Голынский пробежал глазами письмо и вернул его.Бред, Иоганн Отмарович, полный бред. Лиля, здесь некий самоучка предлагает машинку, которая будет воскрешать мёртвых, представляешь? Помнишь, в салоне у Даненмарков говорили о безумном философе, Фёдоров, что ли, который подобную галиматью проповедовал. Иоганн Отмарович, неужели Вы всерьёз полагаете, что такое достижимо?Вадим Александрович, в твоём возрасте я до потери голоса спорил о невозможности летательных аппаратов тяжелее воздуха, но смотри, увидел их. Прогресс не медлит. Ты про изобретателя что-нибудь знаешь?Немного. Один из теоретиков строительства ракет и подобных устройств. На бумаге у него всё гладко, но настоящих проектов нет. Академия Наук ему регулярно в деньгах отказывает. Очередной прожект.Не обязательно. У нас до сих пор локти кусают: двадцать лет назад идеи этого мечтателя зарубили, потом помучались с Шварцем, а когда граф Цеппелин купил у Шварца патент и начал выпускать свои аэростаты, выяснилось, что наш-то левша до всего уже раньше докумекал. И как раз у Фёдорова этого он когда-то уроки математики брал, почитай, ученик. Так что, голубчик, съезди-ка ты к нему да разузнай – авось, и вправду удастся такую машинку создать. Глядишь, и не надо нам будет всё новых ванек на фронт снаряжать: поставим такую машинку за окопами, то-то удивятся немцы, – полковник усмехнулся. Фридрих Великий, кажется, говорил, что русского солдата мало убить, его ещё и повалить надо, – заметила Лиля.О том и речь, сударыня, о том и речь. Нам без козырного туза в рукаве никак войну не выиграть, – полковник отошёл от окна и сел в кресло. – Придётся опровергнуть поговорку, что двум смертям не бывать, а одной не миновать. Нет у нас сил на неё.Рассчитываете, что это изобретение заменит нам радиоаппараты, которые Власьев десять лет назад до Дальнего Востока не довёз? – Голынский докурил сигару и зажёг новую.Что за аппараты? – переспросила Лиля.Да так, безделье молодых умов, забавы взрослых шалунов, – отмахнулся полковник. – Мы в Генштабе играли в более удачные для нас варианты русско-японской. Единственное разумное, что придумали, это, мол, мичман Власьев, ученик Попова, привозит экспериментальные радиоаппараты с усиленной мощностью как раз прямо перед войной, и один из них устанавливает по старой дружбе Рудневу на «Варяг». Весь эффект неожиданности японскому коту под хвост, Макаров выживает, Рождественский приводит эскадру к победоносному сражению и так далее…Под «и так далее» Иоганн Отмарович подразумевает затяжную войну в Маньчжурии и Корее, когда нам в спину будут бить тамошние боксёры-ихэчуани, – пояснил Вадим. – Либо английский флот у Владивостока и Петропавловска и требования к выплате французских займов. Или в лучшем случае американские броненосцы, спешащие якобы помочь нам, на самом же деле оккупировать Японские острова и Тайвань. В общем, куда ни кинь, всюду бы был нам клин. И девятое января бы случилось, и семнадцатое октября, а выиграли бы – фигу на постном масле. Вадим Александрович, твой пессимизм, мне известен. Но чем чёрт не шутит, вдруг в этот раз удастся. Как же, удастся. Небось, как только Кёнигсбергу грозить начнём, так Распутин с Аликс царя оприходуют, царедворцы мирный договор быстро подпишут и будет как в 1762 только без века золотой Екатерины впереди.Полковник, вы слышали последнюю историю про Вырубову и Аликс? Лилия подтянула ноги в кресло и была готова рассказать очередной свой любимый анекдот и не один из жизни императорского двора, но полковник встал и направился к двери из гостиной.Завтра и выезжай на Коровинскую улицу в Калугу к этому изобретателю. Нынче время уже позднее, честь имею откланяться. Сударыня, спокойной ночи.Хм, немчура, неприятно, что про его компатриотку правду говорят, – госпожа Голынская презрительно поджала губки.^ 16 января 1917 года. Село Капотня Московской губернии.Вадим Александрович, вы хоть сами-то верите? Молодое лицо штабс-капитана Григоровича за последние полгода от усталости приобрело желтоватый оттенок. Что удивительно, он той же усталости он не валился замертво, а наоборот. Просыпалось каждое утро легко и работать возле родной златоглавой неизмеримо лучше, чем месить грязь и давить вшей на Румынском фронте. Однако отсутствие результатов угнетало, и всё меньше хотел являться пред грозные очи начальника проекта «Труба Гавриила». Григоровичу казалось, что тот и сам уже разочаровался в своей затее, но не сдаётся лишь от безысходности, от убежавшей с гельсингфорсским адвокатишкой жены, от общего катастрофического положения дел в стране и на фронте. Он сел за грубо срубленный стол, стоявший посреди крестьянской избы, снятой внаём под штаб проекта, и посмотрел на майора Голынского.Ты же видел, как оживают цыплята и кролики. Бегают, прыгают, пищат и жмурятся. Собаки – через одну. С человеком не получается. Почему? Алёша, здесь должна быть разгадка, никак не может её не быть, – Голынский скрутил горький турецкий табак ещё довоенных запасов в бумагу и закурил.Что если всё-таки у нас бессмертная душа есть? – предположил осторожно Григорович, не находивший иного объяснения, но начальник отмахнулся как от назойливой мухи.Начало двадцатого века, а ты в сказки веришь. Люди умирают, гниют. Химия одна, молекулы с атомами. Раз так, то значит их надо собрать вместе и заставить снова жить. И никаких чудес не бывает, одна техника.Но ведь не получается. И если курицу ту же разорвать на части или пулю в неё пустить, она не воскресает. Только если у неё сердце отказало или яд ей вкололи, – Григорович хоть и не полностью верил в разговоры о душе, но и не понимал фанатической уверенности своего шефа. – И кролики то же самое. Кстати, зря вы вчера не пришли заморить червячка под вечер – мясо в белом соусе получилось пренежнейшим, – если бы не плотная кормёжка неудачными результатами экспериментов, то вряд ли бы в проекте бы осталась и половина людей.Нюхать уже эту курятину с крольчатиной не могу, не то что есть. Что наши начальные надежды не оправдались и солдат мы не воскресим – сам знаю, не учи учёного. Работай машинка, Иоганн Отмарович с нами бы здесь сидел, а не на Смоленском бы лежал. Где там Измайлов!? – вспылил неспавший уже третью ночь майор.В лазарете Измайлов, – зашёдший в комнату доктор Мищенко, обнажил блестящую лысину, сняв и положив на подоконник усыпанную снегом шапку. – Вадим Александрович, Вы погубите больше людей, чем Вам удастся воскресить. Даже если это будут добровольцы.Что на этот раз, Игнат Степанович? – нетерпеливо перебил мораль майор.Всё то же самое: потеря слуха и галлюцинации, – доктор сбросил с роскошных запорожских усов снег и льдинки. – Повторяюсь, опыты на такой громкости могут проводить только люди глухие, как сам изобретатель, нанимайте их. Слышащим от ваших экспериментов хочется в могилу лечь или рядом с теми трупиками из морга, которых мы воскресить пытаемся. Крестьяне приходили жаловаться, говорят, у них скот дохнет и куры, из тех, что мы не купили, не несутся. Губернатору они уже писали, теперь царю грозятся челобитную отослать.Пусть шлют, – Голынский докурил и сплюнул жёлтую слюну прямо на бревенчатый пол избы. – Николашка всё равно уже ничего не решает. Если мы такой проект под его носом и без его ведома воротим, то что ещё говорить. Помазанник, тоже мне, – он снова сплюнул. – Его фаворита под самым боком укокошили, он даже ничего не смог поделать. Размазня голубых кровей.И во всём-то Вы у нас, Вадим Александрович, вольнодумствуете, и всё-то Вам позволено, – съехидничал врач. – Да наткнулись, однако, на стену и бьётесь об неё. Знать, не всё химия с физикой.Игнат Степанович, вырежите мне и принесите на стол душу, тогда будет о чём поговорить. Павлов, что там у вас? – из соседней комнаты, щурясь через толстые круглые стёкла, заглянул инженер Павлов.Вадим Александрович, разрешите всё же с настройками звука попробовать поиграть, – застенчиво поинтересовался новопришедший.Не разрешаю, Николай Капитонович. У нас есть чёткие расчёты, какая сила звука поднимет мертвеца, и надо с ней пробовать, – майору давно уже надоел этот тип в вечно падающих очках и с несошедшей до сорока лет юношеской прыщавостью, но другого инженера он найти не мог.Так ведь не работает, – инженер подошёл и вывалил на стол кипу бумаг. – У меня пока здесь неоформленно, но думаю, что если изменить частоту и амплитуду, мы добьёмся, не идеальных, но…Не всё химия с физикой, – Голынский смотрел в потолок и не слушал говорившего. – Посему приступаем к плану Б. Григорович, прикажите упаковать аппарат, только чтобы аккуратно, не то эти пьяные скоты всё переломают. Через месяц едем на Восток. Вы, Павлов, – не дурите, а делайте, что вам сказано. Пока от ваших предложений я не видел никакой пользы.^ 27 мая 1918 года. Челябинск.Николай Капитонович, миленький, не умирайте, пожалуйста, – девушка склонилась над кроватью, где лежало искровавленное тело. – Хотите, хотите я сейчас вашу машинку притащу? Только не умирайте!Оленька, машинка с этим бессильна, – раненый еле-еле улыбнулся. – Не надо, я знаю, не поможет. Ты лучше возьми карандаш с бумагой, я свою волю хочу продиктовать. Вокруг кровати столпились большинство его немногочисленных знакомых в этом провинциальном городишке, потерявшемся в бескрайней российской смуте. Покусывает поседевший ус поблекший майор Голынский, привезший их сюда прошлой осенью, когда всё уже трещало и рушилось, а он всё упорствовал в своём прожекте. Грустно глядит их квартирный хозяин, бывший губернский чиновник, лысоватый добрейший толстячок Максим Фёдорович Матвейко. Суетится с бинтами «шихарная вдова», соседка Галина Горбанина, первая принёсшая домой дурную новость, что шальная пуля ранила Николай Капитоновича. Отстранённо прислонился к двери светловолосый венгерский гигант Джюла Шегеди, его помощник-мастеровой на вокзале, в одиночку вынесший инженера с поля боя, каким стала железнодорожная станция сегодня. Прибежала с кухни с тетрадкой в руках, где ещё остались с довоенных времён запасы писчих принадлежностей, всполошённая шестнадцатилетняя Оленька, дочь Максима Фёдоровича. За окном громко гутарили мужики, но власть в городе ещё не установилась, «белые» чехословаки делили с «красными» мадьярами железную дорогу и губернские учреждения, вроде бы никто ни с обыском, ни с арестами к ним не собирался. По планам, кажущимся сейчас такими далёкими и глупыми, надо бы ехать дальше, в Читу или Иркутск, оттуда через Ургу стремиться в Тибет. Но, когда закрутилась круговерть, экспедиция рассорилась, кто-то вернулся в Москву, кто-то присоединился к красным, кто-то наоборот ушёл воевать против них. Остались они с Голынским в незнакомом городе. В дневное время Павлов помогал путейским инженерам и мастеровым, а в ночное возился в сарайчике, сооружая вместе с майором какую-то невиданную доселе машину. На вопросы пытливой Галины Тимофеевны оба отвечали лишь, что их творение, пусть выглядит и невзрачно и собрано из подручных материалов, но перевернёт мир, как мы его знаем, войны станут ненужными, люди будут любить друг друга и перед нами откроется необозримое будущее. Его дыхание участилось, но грудь почти не вздымалась. Мысли спутались и унеслись в детство, к маменьке, к коломенскому дому над Окой, к гимназической форме.Господа, что вы стоите как истуканы, давайте несите эту машинку, она обязана помочь! – топнула ногой Оленька. – Не зря же вы её собирали столько времени, Вадим Александрович, – но майор не сдвинулся с места. – Вы что, сами уже не верите делу рук своих? – тот был словно в ступоре. В дверь постучали, Оля заметалась, но Джюла осторожно открыл, заграждая коридор, – мало ли кто, иной за задержку и косяк выломает. Там оказался лишь настоятель соседней Никольской церкви.Вы к нам? – спросил с сильным акцентом, выучивший русский за четыре года плена, Джюла.Да, к вам, – отец Аверкий прогундосил, – на улице говорят, что жилец здешний к Богу отходит, вот явился пособоровать, исповедовать.Так он материалист, и в Бога не верит, – Оля, не выпуская из рук тетрадку, выскочила ему на встречу и, не желая тревожить Николая Капитоновича, заслонила вход в комнату, где столпились люди. – Он не согласится.Его взгляды на жизнь и смерть мне известны, и что богохульничал, дерзая машиною смерть попрать, тоже, – протоиерей настырничал. – Однако ж пропусти, вдруг сейчас, когда всё стало ясно, он одумается?Не одумается, он мне волю свою диктовать собирается, а про вас даже не упоминал! – Оля с такой силы топнула изящной ножкой, что выбила щепки из половицы. – Что ему от ваших молитв?Эх, Оленька-Оленька, и ты туда же, – священник как-то сник. – И для тебя вся жизнь одной химией стала, молекулами с атомами? Жизнь-то она, может, так и есть, а смерть, как видишь, нашему разуму неподвластна и неумолима.Вашему разуму она неподвластна, – съехидничала девушка, – мы ни на чём останавливаться не собираемся. В комнате больной застонал, Олино сердце замерло, и, не желая больше спорить, она бросилась к Николаю Капитоновичу. Священник последовал, покачивая седой головой и доставая из сумки ларец с последними дарами. Он не был уверен, что раненый согласится и тело и кровь Христовы потребуются здесь, но, узнав о случившемся, не решился остаться дома – не привык он оставлять людей при смерти без своего участия. Майор Голынский, при появлении попа, демонстративно отошёл в другой угол комнаты, отец Аверкий не обратил на это внимания, огляделся и, не найдя на стенах ни одной иконы, встал на колени в пустом уголке, молиться за исцеление раба Божия Николая. В дверь снова постучали, на этот раз прибежал запыхавшийся, в чаду и грязи Григорович.Хорошие новости, господа! – шёпотом, но радостно объявил он. – Чехословацкая дивизия Войцеховского зажала мадьяр и большевиков на запасных путях, и город переходит под управление КомУЧа! Поздравляю нас, господа! – он утёр обшлагом зелёного рукава пот со лба. – Как Николай Капитонович?Очень плох, – скороговоркой ответил Максим Фёдорович. – Что в городе говорят, как дальше события будут развиваться? – это было куда важнее, чем обречённый на смерть инженер.Пока неясно. Чехословаки хотят уходить через Сибирь в Европу, нам бы их помощь против красной плесени очень бы пригодилась здесь. На Волгу бы их бросить, Нижний удастся отбить, там и Москва рядом.На Екатеринбург не собираются идти? – поинтересовался вставший с колен отец Аверкий. – Оттуда на днях мой прихожанин вернулся окольными путями, говорит, что в городе не больше сотни большевиков. Что если, нахрапом взять и освободить царскую семью.Да кому она нужна, – махнул рукой Григорович, – только обуза. Вся власть Учредительному Собранию, так народ решил. Вот для кого надо власть отбирать, а не для бывшего самодержца.Но они же могут погибнуть безвинно, вы ему на верность присягали, – напомнил священник. – Нехорошо клятву нарушать, даже если вы и придерживаетесь демократических взглядов, – но на него никто не обратил внимания.Алёша, поговори с Войцеховским или Дутовым, не дадут ли они мне сопровождение на Восток. Сотня казаков вполне обеспечит успех нашей экспедиции, – безразличным голосом сказал от окна Голынский.Ваш прожект – мираж, я не могу поручиться за него ни перед кем, – Григорович злобно развернулся на каблуках к своему бывшему начальнику. – Вы с ума сошли, майор! Вся Россия полыхает, идёт гражданская война, мы бьёмся не на жизнь, а на смерть с большевиками, вы же требуете сопровождение в Тибет? И ради чего – сомнительного проекта, который якобы нам поможет излечить Родину от краснухи? Поверьте, казакам найдётся лучшее применение, чем путешествовать за тридевять земель, чтобы вы смогли запустить вашу идиотскую, неработающую машинку. Вадим Александрович, оставьте это дело, – молодой офицер кричал шёпотом. – Не терпится смыться с полей битв, отправляйтесь куда-нибудь в тихое место, Благовещенск, к примеру. Вы же на себе посмотрите, вы же мертвоживчик, живой труп, краше в гроб кладут! Отдохнёте, кедровых настоев попьёте или на чём они там самогон гонят, нервишки успокоите, там, глядишь, и война закончится. После неё и поговорим о научных мечтаниях, – он с ненавистью смотрел на майора, но тот оставался безучастным. – Смерть вокруг табуном ходит, а вы всё мечтаете! – Григорович всё больше распалялся. – Её по-другому останавливать надо, а не вашими бреднями. Даже молитвы этого попа и то смысл больший имеют. Что, думаете, если вы на вершинах Тибета под завывание лысых лам свою машинку включите, так всё хорошо станет?! Даже если и начнут подниматься солдаты, то здесь не только Белая Армия и солдаты Германской встанут, не только Макаров со Скобелевым. Посмотрю я на вас, когда вам сообщат о взятии Челябинска объединёнными бандами Пугачёва, Чингисхана и Аттилы, идущими на помощь новым, красным гуннам! – он закричал, не обращая внимания на пытающих его одёрнуть окружающих. – Вы не русский офицер, а идиот! Даже этого звания вы недостойны, любимый ваш князь Мышкин хотя бы людей любил… Идите на фронт и стреляйте во врага, блаженный вы наш, а не мечтайте о вашем искуственном воскрешении!Убитые не воскреснут, только умершие своей смертью, Алексей Кириллович, вы это прекрасно знаете. Да и война потеряет смысл, если смерть опровергнем. Для меня она уже давно смысл потеряла, – тихо ответил Голынский, глядя на улицу, по которой спешили куда-то переполошенные сменой власти мещане.Вы – позор нашей армии! – Григорович, доставая пистолет из кобуры, ринулся вперёд, остальные бросились его удерживатьНыне отпущаеши раба Твоего, – раздался тихий, но уверенный голос отца Аверкия. Пока все увлечённо слушали штабс-капитана, он подошёл к раненому, наклонился к его губам и что-то выслушал, перекрестил, прочитал отпускную молитву, потянулся за ларцом с последними дарами, но уже не успел. Убедившись, что Николай Капитонович больше не дышит, снова опустился на колени и начал молиться за упокой души, не обращая внимания на проклятия завывшей Ольги, обвинявшей почему-то его, старого попа, и его Бога в смерти. Не той смерти, что случилась минуту назад и которую девушка не заметила, будучи занятой другой проблемой, а вообще в существовании оного феномена на свете.^ 30 января 1924 года. Москва.Товарищи, – трещащая кожаная тужурка комиссара Курганова чёрным пятном маячила перед глазами доктора Мищенко, – во-первых, хочу призвать вас к полной секретности. Никто, повторяю, никто не должен знать о нашем проекте. Враг не дремлет, чужеродное и враждебное окружение и прихвостни и недобитки царского режима только и ждут очередного повода, чтобы нам напакостить. То, что вы, товарищ Лулов, – обратился он к сидевшему справа лысоватому партийцу-инженеру, – сообщили о проекте товарищу Маяковскому, уже не исправить, но больше таких ошибок не допускайте. Владимир Владимирович – наш человек, он глупостей не наделает. Если же в стихах проболтается – невелика беда. Насчёт вас, товарищ Мищенко, – есть подозрения, – комиссар помахал пальцем перед носом доктора. – Кто знает, не спелись ли вы на самом деле в дореволюционные времена с контрой в лице Голынского и Григоровича, и не знаете ли больше, чем хотите нам сказать. Мы бдим, и вам об этом забывать не стоит! – его рыхлое лицо было скорее противно, чем страшно. – Во-вторых, партия ожидает от нас скорейшего воплощения проекта в жизнь. Политбюро осведомлено о трудностях, о том, что основные участники проекта умерли в годы Гражданской или покинули пределы нашей страны, но у нас на руках есть чертежи, коммунистический задор и высшая цель. Не мелкопатриотическая идейка царского полковника, мечтавшего воевать мужицкой кровью вечно, а высшая рабоче-крестьянская цель! Тело товарища Ленина уже бальзамируется и у нас будет к нему доступ, даже если работы задержатся. Зато представьте себе, какую пользу вы принесёте мировой революции, если он восстанет, вернётся к нам, воскреснет! – голос комиссара задрожал. – Тогда нас будет не остановить, под предводительством Владимира Ильича мы весь мир освободим!Александр Иосифович, – деликатно прервал его врач, – но вы ведь сообщили в Политбюро, что все дореволюционные эксперименты закончились полным провалом?В вас, товарищ Мищенко, – высокий, толстощёкий, чернявый Курганов с презрением посмотрел на доктора, – говорит ваше мелкобуржуазное происхождение и сознание. Я – коммунист, и я знаю, что нет ничего, чтобы я не мог сделать, особенно по приказу Коммунистической Партии. Я говорил с товарищем Троцким, – он вытянулся и одёрнул куртку, словно сам Лев Давидович вошёл в комнату, – он выразил уверенность, что к концу года мы добьёмся успеха. Мы превзойдём контру и построим нашу, социалистическую, машину бессмертия! Для коммунистов – нет преград!Как много добровольцев согласятся принимать участие в наших экспериментах? – не унимался сомневаться доктор, нечувствительный к громогласной риторике.У меня есть пропуск в ГПУ, и товарищ Глеб Бокий лично разрешил искать волонтёров среди их клиентов. Люди будут как на подбор образованные, так что смогут описать свои ощущения, – он ухмыльнулся. – Товарищ Мищенко, зачем мы с вами здесь болтаем? Лучше давайте к делу приступать. Товарищ Ващищин, я знаю, уже ездил в Калугу и, вернувшись оттуда, доработал дореволюционный чертёж. Давайте его на следующей неделе и опробуем. Или вы не верите в наш проект? Так скажите сразу, мы вас отпустим, чтобы вы под ногами не мешались, – комиссар заговорил ласково, но с самой неприятной из своих улыбочек. Товарищ Курганов, – доктор каждый раз боролся собой, выговаривая корявую языковую конструкцию, – а всё-таки: если мы не управимся к концу года или весь проект не удастся, что тогда будет?Если вы, товарищ Мищенко, собираетесь саботажничать, – комиссар сурово насупил брови, – то тогда мы вас будем судить по законам военного времени. У нас с врагами разговор короткий. Кто сомневается в успехе главного задания Российской Коммунистической Партии Большевиков, тот несомненно – враг! – голос снова приобрёл митинговые оттенки. – Не дадим, товарищи, сомнениям и неуверенностям нас остановить! Товарищ Ленин, когда он оживёт, нас похвалит и признает в нас настоящих коммунистов! За ним мы начнём поднимать и других героев революций – товарищей Свердлова, Баумана, народовольцев, декабристов. Представляете, как замечательно будет, когда товарищи Робеспьер и Марат сметут прогнивший парижский режим Пуанкаре, а товарищ Спартак повесит папу римского и итальянского короля на одной верёвке!Доктор обречённо махнул рукой. Он уже почти забыл об этом злосчастном проекте, в котором принимал участие в последний предреволюционный год и ради которого даже доехал до Челябинска, но вовремя повернул обратно. Однако две недели назад к нему, мирно практикующему московскому хирургу, явились кожаные куртки из ЧК, вызвали на серьёзный разговор, где сообщили высшую волю Политбюро: проект возобновить. Где уж они прознали об этой авантюре – неизвестно, зачем она им понадобилась – тоже было непонятно. Цель прояснилась через несколько дней, когда в Горках то ли от сифилиса, то ли за грехи свои отдал концы заводила всей нынешней истерии. Доктор не скрывал своего скептического отношения к возможности и, тем паче, необходимости его оживить, но лучше было с новой властью соглашаться, ибо пока машинка майора Голынского не построена, товарищи могли спокойно пустить в расход, а умирать ой как не хотелось.Натан Исаакович, – обратился он к инженеру, когда они вышли из здания на Преображенке и пошли по морозной Москве, – товарищ Лулов, говоря по-современному, как вы считаете, у нас что-то получится? – подул ветер и доктор посильней укутался в доху.Игнат Степанович, – собеседник улыбнулся, – мы же с вами не дети, конечно же нет. Но если краснозвёздным поцам надо, простите мой идиш, то мы приспособимся и сделаем вид, что работаем. Неужто нам не удастся? Я собираюсь в субботу сходить в синагогу и помолиться, чтобы у них, – он кивнул на здание, где их собрали, – ничего не вышло, а нам ничего не было. И вы в церковь сходите против богопротивного дела помолиться, – доктор задумался и кивнул. – Приспособиться же под правила шлемазлов мы, умные люди, всегда способны, не так ли? Я вон даже в их партию вступил, пусть тешат себя. Тоже мне, хохмеры, бессмертного вождя захотели. Хватит и того, что этот упырь крови пососал при жизни, теперь ещё и умруном станет – явится к нам опять со всей своей камарильей, – перешёл на контрреволюционный шёпот Лулов.А про товарища Спартака комиссар лихо загнул. Так и представил себе римского раба в фуражке со звездой, уморительная картина, – Мищенко вздохнул, не зная, как реагировать на высказывания инженера – не провоцирует ли? – Прав был Достоевский, «явились новые трихины», помните бред Раскольникова? Такой вот Курганов…Салкимоер, с вашего позволения. Я его помню как Шмуля Салкимоера, он у меня в одесской конторе младшим чертёжником был и всё что-то таил и прятал. Теперь оказывается, что он на подпольной работе аж с 1905 года, кто бы мог подумать! Но вы правы, он болен и не соображает, что говорит. Бедная страна, где руководство грезит не о том, как накормить живых, а как воскресить древнеримских мёртвых. Игнат Степанович, приходите к нам с женой на чай послезавтра, поговорим как разумные люди.Э, Натан Исаакович, погодите недельку-другую, и не чай будет, а курица и крольчатина каждый день, – сейчас, после «военного коммунизма», когда он познал, что такое быть смертельно голодным, даже холодная последняя зима Империи шестилетней давности казалась сказочным временем.Игнат Степанович, помяните моё слово, если проектом руководит Шмуль – ни кроликов, ни куриц нам не видать. Это вас контрреволюционные золотопогонники кормили, но сейчас совсем иное время, иные люди, – старик усмехнулся. – Нет, какой же шлемазл, так к власти пролезть! Уж кто бессмертен – такой Шмуль, всегда найдёт лазейку.^ 6 июля 1937 года. Москва.Здесь я говорю! – следователь Анемонов стукнул кулаком по столу, и пепельница с чернильницей подпрыгнули. – Тебе вообще не о чем больше болтать, гнида троцкистская! Ты только подпишешь то, что я тебе прочитаю, и всё, – он начал орать, хотя это было бессмысленно, но войдя в раж трудно остановиться. – Чтобы твоё поганое дыхание не портило больше воздуха Советской страны.Да я же тебя в НКВД привёл, – подследственный еле ворочал языком, – ты же меня столько лет знаешь, вместе работали. Я же тебе посоветовал имя твоё поповское поменять, помнишь? Я же свой, как же я мог такое делать, – зачем он это говорил, он не знал, как «свой» прекрасно знал, что уже нет шансов на помилование.Молчать, сука! – заорал следователь, его скулы свело от ненависти, он верил каждому своему слову и не давал повода для слабины, кто бы перед ним не сидел. – То, что я с тобой знаком, но не раскусил раньше твою подлую сущность, это стыд и позор мне. Но товарищ Сталин дал мне шанс исправиться, вывести тебя на чистую воду. Значит так, гражданин Курганов, он же Шмуль Иосифович Салкимоер, ты признаёшь, что по личному заданию смертельного врага страны Советов и Советского народа Троцкого долгие годы саботировал работы по воскрешению товарища Ленина, всячески тормозя и задерживая проект «Живее всех живых»! – бывший комиссар обессиленно кивнул. – Ты признаёшь, что по приказу Троцкого и Бухарина организовал утечку нечистот в мавзолей Ленина в 1924 году, чтобы привести тело Владимира Ильича в негодное для воскрешения состояние! – снова кивок. – Ты признаёшь, что в сговоре с другим троцкистом и врагом народа Ващищиным в 1926 году отравил члена ВКП(б) и верного ленинца товарища Лулова, опасаясь, что его модель приведёт к успешному завершению проекта! Ты признаёшь, что после личной встречи с врагом Советского народа Троцким, ты отправил своего приспешника Ващищина в Калугу с целью совершения там очередного убийства! Учти, что Ващищин во всём уже сознался, – Курганов снова кивнул. – Ты признаёшь, что участвовал в заговоре убить товарищей Кирова и Орджоникидзе, курировавших ваш проект в Политбюро и знавших о твоём саботаже! Ты признаёшь, что сообщил о проекте германской разведке и регулярно поставлял им чертежи и схемы! Ты признаёшь, – следователь аж задохнулся от кощунственности слов, которые ему придётся сейчас произнести, – что планировал убить товарища Сталина во время демонстрации работы машины в августе этого года! Возражений у врага народа уже не было, его били четыре дня без продыху, сломали ему шею, тушили о его лицо сигареты, и всё, что ему хотелось, – умереть. Ничего в своей жизни он не желал больше, чем умереть сейчас, сидя в пропахшем ужасом подвале бывшего страхового общества «Россия» и жмурясь от света направленной в лицо лампы. Умом он понимал, что скоро его желание исполнится, его выведут в коридор, и пуля в затылок не замедлит себя ждать, вряд ли даже тройка будет выносить приговор. Но как же всё-таки хотелось умереть самому, от сердечного приступа, не дав им возможности над собой поиздеваться. Или просто это желание есть надежда на машинку? Ведь когда-нибудь её всё же достроят и оживят тех, кто умер своей смертью. И пусть там, в том мире, будет и Ленин, и Дзержинский, и Фира, и мама с папой, и даже Лулов с Мищенко, но не будет ни Анемонова, ни Кирова, ни Орджоникидзе… Сердце, почему же ты не отказываешь? Бог Израилев, почему ты не слышишь мои молитвы, ведь я же тебя только об одном прошу. Столько лет не просил, а сейчас прошу… Как там, «Барук атта Адонаи»…Скотина, – Маркс Леонтьевич Анемонов тормошил последственного, который, вот же прохиндей, отдал концы, сидя перед ним на стуле, – ну же, ну же, ну оживи, пожалуйста. Ты же меня премии лишишь, если сейчас сдохнешь. У меня же учёт доведённых до трибунала дел! Меня же самого могут к ногтю прижать, моего деда-церковника припомнить. Ну, сволочь троцкистская, не умирай, что же ты! – он чуть не плакал: ему доверили важное дело, расколоть такого страшного врага Советской власти, а он бездарно его провалил. – Я ж тебя, – но что он мог сделать уже мёртвому врагу, следователь не знал, и просто со злости ударил по залитому синяками лицу, ещё и ещё раз. Выпустив пар, он сел за стол, позвонил, чтобы унесли труп, и сел писать объяснительную. Руки дрожали от праведного гнева и чёрные чернила расплёскивались из ручки на бумагу, оставляя растекающиеся пятна, словно отражающие всю ту ненависть к сидящему напротив мёртвецу, что следователю хотелось излить. Эх, если бы Курганов не саботировал бы, то сейчас бы включили машинку, оживили бы его, отправили бы к тройке и пустили бы в расход. Как бы было хорошо! Анемонов даже грустно улыбнулся от такой мысли. Но этот враг Советского народа всем гадил – и жизнью своей, и смертью, и оттого ненавидеть его хотелось ещё больше.Смерть троцкистам, – прошептал следователь, вспомнив, как смешно, картавя и шепелявя, выговаривает эту фразу двухлетний сынишка, Стален. – И ныне, и присно, и во веки веков.^ 21 марта 1963 года. Горький.Мстислав Всеволодович, я вчера разговаривал с Игорем Антоновичем, он согласился, чтобы я диплом под вашим руководством писал, – Витя Есюнин очень удачно встретил в первый тёплый весенний день профессора Демиденко в районе Чёрного Пруда. – Я к вам завтра зайду, обсужу тему? – воскресенье на дворе, теплынь, скоро весь снег сойдёт, хорошо, и тут ещё так подфартило.Виктор, если вы никуда не спешите, то давайте прогуливаться по бульвару и беседовать о науке, как греческие философы перипатетики. Мне бы хотелось вас получше узнать, что вы за человек, что за учёный. С кондачка такие вопросы не решаются, – седовласый, сгорбленный, хотя ещё и совсем не старый доцент биофака Горьковского Университета шёл, припадая на палочку.Хотите ли знать, можно ли со мной пойти в разведку? – улыбнулся четверокурсник, подозревавший, что Мстислава Всеволодовича так скособочило на войне – среди профессуры было немало ветеранов и инвалидов Великой Отечественной.Не знаю, я в разведку не ходил, – доцент пожал плечами. – Помнится, мне кто-то говорил, что вы из семьи раскулаченных. Да не мнитесь, молодой человек, такие вещи – не повод стыдится. Это значит лишь то, что ваш дед и отец были работягами и на земле свой проливали до последней капли, и не стыдились своих мозолей. Те же, кто пил без просыху, жену с детьми голодными оставлял, да воровал у соседей с огородов, те и ходили в бедноте, пока не стали колхозниками. У Виктора аж дыхание перехватило, такого ему никто не говорил, мать вообще не любила распространяться об их жизни в Омской области, откуда в сорок первом ушёл навсегда Адриан Андреевич Есюнин. От отца осталась только похоронка, что геройски погиб в боях за Москву, посмертно награждён орденом. Через шесть месяцев родился Витька, названный в честь грядущей победы. Про это он и рассказал Мстиславу Всеволодовичу.Да, жизнь прорастает в смерть и разруш