Социально-философские аспекты адаптации в аномическом
обществе
А.В. Никонов
1. Адаптационные процессы в свете некоторых новых
концепций и подходов
Крушение
официальной коммунистической идеологии в нашем отечестве привело к распаду
формировавшегося десятилетиями образа социального мира, что не могло не повлечь
за собой массовую дезориентацию, утрату идентификации как на индивидуальном
уровне, так и на уровне общества в целом. Укоренившиеся за годы социализма
стиль жизни и отношение к государству, система коллективных аксиологических
моделей вошли в противоречие с либеральной системой ценностей, лежащей в основе
идеологии проводимых сегодня реформ. Ценностный конфликт, являющийся
обязательным и неизбежным компонентом радикальной трансформации структуры
общественного сознания, сопровождается изменением менталитета современного
российского общества, что напрямую связано с процессом социальной адаптации в
новых условиях. Вместе с тем переход к обновленному обществу в значительной
мере затруднен многочисленными негативными явлениями, которые накапливались в
течение длительного времени и оказались сегодня на поверхности российской
действительности, в результате чего стали чаще проявляться апатия и нигилизм,
безответственность и агрессивность, цинизм и индивидуализм, отчужденное
отношение к государству.
Выход
из системного кризиса, очевидно, потребует значительно большего времени, чем
предполагалось инициаторами российских глобальных социальных преобразований.
Современное
российское общество, находящееся в состоянии аномии, которая представляет собой
результат конфликта или рассогласования между «культурной» и «социальной»
структурами, выражающаяся, прежде всего, в невозможности достичь «определяемых
культурой целей» нормальными, законными, установленными обществом средствами и
побуждении к поиску иных – девиантных – способов удовлетворения потребностей,
мучительно ищет пути адаптации к сложившейся ситуации. Необходимость философского
анализа проблем адаптации в условиях социальной аномии связана с тем, что
прогрессирующая неудовлетворенность огромной части общества существующим ныне
положением и отсутствие консенсуса в отношении программы реформ среди
политических сил могут привести к новым социальным потрясениям.
Проблемы
аномического состояния общества не ограничиваются эмпирически фиксируемыми
проявлениями, они затрагивают основополагающие, фундаментальные пласты
социальной жизни, а именно: субстанциональные проблемы взаимоотношений
меняющегося социума и личности, самоидентификационные процессы адаптирующегося
индивидуального сознания, проблемы социализации личности в условиях
разрушающегося этоса, формы и методы преодоления индивидом аномического
отчуждения. Проблема аномии общества носит комплексный, макросоциальный
характер, обусловленный особым, специфическим типом взаимоотношений личности и
общества в этих условиях, и таит в себе не столько социологические, сколько
социально-философские, антропологические вопросы. Более того, проблемы аномии
имеют гносеологические аспекты. Последний заключается в необходимости
рационализации социального хаоса, осмыслении глубинных процессов, происходящих
как на уровне микрокосма, так и на уровне макрокосма. Такая рационализация
аномии выступает в качестве предварительной процедуры, без и помимо которой
невозможны ни разработка стратегии социального управления аномичным обществом,
ни какая-либо политика в нем.
Необходимо
заметить, что суть аномии не нашла пока достаточно рационального, философского
освещения. Преобладающее социологическое (в большей степени) осмысление этого
общественного феномена на современном этапе развития наук о социуме
представляется недостаточным еще и потому, что существующие концепции аномии
носят описательный характер, нередко даже догматический, и не уделяют, на наш
взгляд, должного внимания субстанциональным и гносеологическим аспектам этого
сложного социального явления.
Для
выхода из сложившейся социальной ситуации необходимо адекватное ее восприятие,
которое в свою очередь невозможно без всестороннего изучения и анализа
полученного эмпирического материала. Необходимость философского анализа данной
проблемы определяется также тем, что социальная адаптация к условиям аномии –
процесс болезненный, сложный и противоречивый, многофакторный.
Понимая
под адаптацией процесс и результат взаимодействия индивида (группы) с
кардинально меняющейся средой, в ходе которого постепенно согласуются
требования и ожидания обеих сторон, так что индивид получает возможность
выживания (и не только, но еще и процветания), а макросреда – воспроизведения и
вступления в иную, восходящую стадию. Путем анализа и коррекции социальной
политики на основе этого понимания субъекты управления могут переломить
неблагоприятные тенденции, нарастающие в российском социуме, приостановить
деструктивные социальные процессы.
Успешность
реформирования современного российского общества в значительной мере зависит от
того, насколько безболезненно населению удастся адаптироваться к условиям
аномии.
Отечественная
социальная философия, как правило, выстраивает свой категориальный ряд в рамках
«истматовской» парадигмы, с отражением по преимуществу линейно-эволюционных
закономерных связей. Парадоксально, но теория общественного развития,
рассматривавшая в качестве главного источника прогресса крайнюю форму
проявления социального конфликта – классовую борьбу, демонстрирует в лице своих
сторонников бессилие дать разумное теоретическое объяснение вспышке
разнообразнейших конфликтов, а тем более оценить их в качестве современного
источника прогресса1. Сегодня становится очевидным, что понять и осмыслить
современный чрезвычайно сложный и многообразный мир социальных взаимоотношений
в категориях конца XIX – начала XX века представляется весьма затруднительным.
На фоне событий последнего десятилетия обнаруживаемые в ходе исследований
методологические накладки нередко становились стимулом к полному отказу от
марксистской концепции исторического развития и, прежде всего от принципа
экономической детерминированности, лежащего в основе учения об
общественно-экономических формациях 2. Разумеется, что такой «полный отказ» от
всего наработанного марксизмом также является крайностью.
Несмотря
на солидарность с известным принципом, согласно которому нет необходимости
вводить новые гипотезы, пока есть возможность без них обойтись, представляется
необходимым вновь обратиться к проблеме социальной адаптации, используя
современные социально-философские идеи. Необходимо заметить, что дело не
столько в ограниченности старых парадигм, сколько в особенностях современных
адаптационных процессов, а также в сложности и феноменальном многообразии
открывшихся в настоящее время вариантах приспособления индивидов к условиям
современного аномического общества.
В
разные времена те или иные контексты рассмотрения адаптационных процессов имели
разное значение для формирования информационного поля, в котором было
целесообразно проводить эффективный анализ разворачивающихся социальных
преобразований и предсказывать различные возможные (или вероятные) повороты
социальных изменений. Представляется уместным вспомнить знаменитые слова Н.
Бора о том, что никакое сложное явление нельзя описать с помощью одного языка
(то есть с помощью какой-либо одной интерпретации или на основе одной
парадигмы). Истинное понимание может дать только голограмма, т. е. рассмотрение
явления в разных ракурсах, его описание с помощью различных интерпретаций 3.
С
точки зрения сегодняшнего дня феномен адаптации нуждается в иной трактовке,
нежели в моделях функциональной социологии от Г. Спенсера до Э. Дюркгейма, Т.
Парсонса и других авторов.
Обращаясь
к вопросу о методах и средствах изучения проблемы адаптации, следует расширить
границы традиционной методологии, в том числе и путем привлечения открытий и
закономерностей, выявленных естественными науками. В этом плане особое внимание
привлекают новые идеи, возникшие в рамках универсальной теории изменений, в
основе которой лежат законы самоорганизации развивающейся материи.
Социальная
система приспосабливается не столько к спонтанно изменяющимся условиям среды
(такие ситуации менее интересны и относительно тривиальны), сколько к
собственным растущим возможностям и последствиям человеческой деятельности. Это
одно из принципиальных отличий социальной модели, построенной на синергетической
концепции устойчивого неравновесия. В версии функционалистов социальные
изменения считаются следствиями внешних возмущений, выводящих систему из
равновесного состояния и ее более или менее успешного стремления вернуться к
исходному равновесию. Представляется возможным сделать акцент на имманентном
характере противоречий между обществом и индивидами, временная стабилизация
отношений между которыми обеспечивается, прежде всего, балансом параметров
культурного развития и систематически нарушается активностью как самого
общества, так и его «содержательного наполнения» – более или менее автономных
личностей.
При
такой смене акцентов в сферу внимания исследователя попадают преимущественно
социальные (антропогенные) кризисы, наиболее продуктивные с эволюционной точки
зрения и наиболее многочисленные в наше время. В целом же новая модель, будучи
дополнительной к равновесным социально-философским моделям, способна служить
связующим звеном между ними и «диалектической» концепцией (ориентированной на
социальные конфликты как движущую силу развития), либо основой для органичного
синтеза конкурирующих традиций социально-философской мысли.
Рассматривая
социальную адаптацию как процесс активного приспособления индивида или группы к
изменившейся среде с помощью различных социальных средств, исследователь,
несомненно, сталкивается с необходимостью анализа не только изменившейся среды,
но и изменений самого индивида или группы в процессе адаптации. Активное или
пассивное приспособление выбрано индивидом для «вживания» – принципиальной роли
это не играет, поскольку процесс взаимодействия индивида (группы) с социальной
средой изначально носит характер субъект-объектных отношений.
Классическое
истолкование Дюркгеймом самоубийства, как ответа на потерю привычного образа
жизни, невозможности приспособиться (адаптироваться) к новым социальным
условиям – аномии, социальной дезорганизации – не потеряло актуальности и
сегодня, однако требует некоторого переосмысления. Принимая во внимание подход
экзистенциальной философии к самоубийству, можно истолковать его и как
своеобразную форму адаптации в изменившихся условиях – традиция решения
проблемы путем ухода от решения всех проблем «посредством меча» практиковалась,
по мнению А. Камю, еще со времен античного рабства 4.
«Перерождение,
ведущее к деградации, социальный регресс» – характеристики аномического
состояния общества не только времен Э. Дюркгейма. Как отмечают ведущие ученые,
объединившиеся в фонде «Реформа», «Россия вступает в новую фазу кризиса,
которая характеризуется необратимостью многих разрушительных процессов»5.
По
мнению Дюркгейма, «в момент общественной дезорганизации – будет ли она
происходить в силу болезненного кризиса или, наоборот, в период благоприятных,
но слишком внезапных социальных преобразований – общество оказывается временно
неспособным проявлять нужное воздействие на человека, и в этом мы находим
объяснение тех резких повышений кривой самоубийств»6. Следует, на наш взгляд,
признать, что самоубийство – не столько фиксирующий неспособность индивида к
адаптации акт, сколько факт, констатирующий неспособность общества прийти на
помощь отчужденному индивиду в необходимый момент, в определенном месте и в
нужном варианте социального воздействия. Кроме того, индивид, совершивший
самоубийство, не просто отрицает факт неприятия изменившегося мира, «не
вписавшегося» в привычные для самоубийцы рамки. «Человек – единственное
существо, которое отказывается быть тем, что оно есть»7. Он, индивид,
своеобразно демонстрирует тем самым собственную закрытость, личное нежелание, а
вернее – неспособность к приятию разрушенных архетипов как коллективного, так и
индивидуального сознания, являя тем самым полную неспособность к
самоорганизации в новых социальных реалиях. Акт самоубийства – это не столько
акт девиантного поведения, сколько акт «очищения» социального организма,
болезненно «сбрасывающего кожу» старой ментальности, продирающегося сквозь хаос
«обрушившихся» прежних ценностей к маячащим на горизонте новым моральным
ориентирам. Как не кощунственно это звучит, но самоорганизующееся общество как
бы отторгает, таким образом, тех, кто не смог принять новые реалии, не
приспособился (в той или иной форме) к принципиально изменившимся условиям.
Происходящая деформация ценностных ориентаций, «гибель старых богов», крушение
идеалов, утрата основных «антиэнтропийных» механизмов, девальвация системы
ценностей, потеря исторической памяти – трагедия только для носителей этих
ценностей и этой памяти. С точки зрения носителей нарождающейся ментальности,
«трагедия» только в том, что новые порядки, новые ценности, новые институты
зарождаются слишком медленно («мертвые слишком активно цепляются за живых»). По
данным исследований, проведенных Всероссийским центром исследования
общественного мнения в 1997 году, 42 % респондентов в возрасте до 29 лет отдали
предпочтение происшедшим переменам (41,9 % – «ни за, ни против»), 31,6 %
представителей возрастной группы 30-49 лет солидарны с ними, в то же время 45,8
% их соотечественников 50 лет и старше отдают свои голоса за «прежние
порядки»8.
Исследования
(в частности, Р. Рывкиной и Ю. Симагина) показывают, что в молодежной среде
преобладают существенно иные установки, оценки жизненных ситуаций и нормы
поведения, чем среди людей старших поколений 9. На наш взгляд, уместно
вспомнить замечание Х. Ортега-и-Гассета о том, что в одно и то же
«астрономическое время» поколения современников живут в разное «ментальное
время».
Необходимо
заметить, что в парадигме современного естествознания время – исходное и
неопределяемое понятие, однако нам представляется важным обратиться к проблеме
межпоколенческих отношений именно во «временных» рамках.
Предприняв
попытку экспликации времени, мы придем к расщеплению его на две ипостаси:
«предвремя» – как обозначение существующего в мире феномена изменчивости и
«параметрическое» время – способ количественного описания изменчивости с
помощью эталонного объекта. Оставив второе истолкование на откуп
естествоиспытателям, обратимся к времени как динамической изменчивости мира.
Исследователи отмечают пробуждающийся интерес человечества к проблемам времени,
вызванный резким ускорением социальных процессов, которое приводит к «шоку от
столкновения с будущим»10 . Нас интересует «социальное» время 11 как время
протекания различных процессов, собственной изменчивости и скорости развития социальных
систем. «Истинный» возраст социальной системы, как и темп времени изменений,
может быть измерен не в астрономической, а лишь в шкале собственного времени
системы. Но для этого «собственная шкала» должна быть обоснована и
сконструирована. Нам представляется необходимым обратиться к идее
контемпоральности социальных процессов при осмыслении феноменов их протекания в
тех или иных социальных общностях, в той или иной генерации. Являются ли
современниками представители разных поколений? Почему так велики различия
восприятия одного и того же «переживаемого» временного отрезка?
Основной
проблемой несоответствия адаптаций разных поколений, живущих в одно и то же
астрономическое время, является несовпадение этих шкал – измерителей. Разные
поколения применяют разные «маркеры», что предопределено возрастными
восприятиями скорости течения социального времени, его ритмики, длительности,
последовательности, направленности.
На
заре нашей эры греческие философы Антифонт и Критолай признавали «время мыслью
или мерой, а не объективной субстанцией»12 . Августин Аврелий считал, что
«время есть не что иное, как некое протяжение, но протяжение чего именно – я не
знаю с достоверностью, хотя маловероятно, чтобы оно было чем-то иным, нежели
протяжением самого духа»13. Напомним, что для Канта время – априори заданная
форма чувственного созерцания.
Сейчас
мы можем сказать, что время – конденсированный тысячелетиями опыт
взаимодействия человека с Миром 14. Это образ, позволяющий обращаться к
числовой мере при сравнении различных циклических систем, находящихся в разных
условиях. Наше собственное, личностно ощущаемое время в одних ситуациях
ускоряется, в других замедляется, пределом этого замедления является смерть 15.
Далеко не все в этом мире укладывается в привычные временные рамки, позволяющие
описывать наблюдаемые явления на языке причинно-следственных связей. Популярная
сейчас теория катастроф в силу своей механистичности вряд ли сможет объяснить
природу спонтанного. Спонтанность – это явление надвременное (метавременное). Спонтанность
процессов, происходящих в индивидуальном сознании – предмет рассуждений не
одного поколения философов.
Представляется
очевидным, что сегодня мы осознаем не само время, а идею о нем и умеем
подбирать числовую меру, соответствующую этой идее. Ритмика,
последовательность, динамика социальных преобразований, происходящих как внутри
социальной общности, так и в социуме, ее окружающем, могут быть определены
только внутри этой общности. Определение «маркеров», самой шкалы измерения –
заслуга некоего гипотетического «общественного» наблюдателя, роль которого, на
наш взгляд, играет некое общественное представление о времени протекания
(«переживания») социальных процессов, базирующееся на традиционных для этой
общности или генерации представлениях о том, как «должно жить». Вряд ли можно
найти универсального наблюдателя, имеющего представление не только о времени,
но и нераскрывшейся нам еще идее надвременности.
Известно,
что более или менее радикальное обновление ценностей и норм, переход к
принципиально иным, чем прежде (или «теперь»), представлениям о должном и
правильном, к новым эталонам поведения, складывание новых привычек и традиций
происходят – или могут произойти – главным образом на стадии базовой
социализации новых поколений людей. А она охватывает, как правило, лишь
начальные этапы жизненного цикла человека (детство, отрочество и юность,
молодость), тогда как в зрелом или тем более пожилом возрасте качественные
изменения в социально-психологическом базисе личности случаются, скорее, как
исключения. Соответственно, вступая в периоды активного участия в социальном
производстве и воспроизводстве, эти новые поколения не просто замещают в
общественной жизни предшествующие генерации людей, но и привносят в нее новые
идеи и ценности, иногда существенно отличающиеся от тех, что служили основой
бытия прежних поколений. Необходимо учитывать, что переходный период от одной
общественной системы к принципиально иной, в том числе и время всеохватывающих
общественно-политических перемен (подобных тем, что переживает сейчас наша
страна), протекает в масштабах социального времени. А основной единицей его
измерения являются не годы, но периоды жизни поколений, кратные десятилетиям.
Точно также рубежи таких перемен обозначаются не конкретными датами, но более
или менее широкими временными полосами.
Отсюда
следует, что для складывания социокультурных предпосылок принципиально нового
общественно-политического устройства необходимо вступление в активную
общественную жизнь, по крайней мере, одного нового поколения – в тех случаях,
когда и те новации, которые оно привнесет в общество, в его культуру, обеспечат
существенный «задел» перемен. Обычно же такого рода радикальные преобразования
базируются на изменениях, которые происходят в составе и структуре установок,
ценностей, идеологических и поведенческих ориентиров нескольких поколений,
каждое из которых вносит свою лепту в накопление критической массы предпосылок
радикального обновления всего общественного строя. Это обусловлено, в конечном
счете, сочетанием и взаимодействием разных социально-исторических факторов.
Одни из них могут ускорять и облегчать его, тогда как другие – затруднять и
замедлять. Однако каждый раз они происходят в генерационном масштабе времени, и
их надо рассматривать, чтобы избежать как иллюзий, так и разочарований именно в
этом масштабе.
Вместе
с тем необходимо отметить, что происходящие сегодня социальные трансформации
носят революционный характер. В нашей стране происходит нечто большее, чем
смена парадигм общественного развития или «тихая» революция 16 . «Можно принять
и оценку происходящих в сфере сознания процессов как цивилизационный шок.
Пропагандистская замена социалистического мифа о всеобщем равенстве на миф о
капитализме как обществе всеобщего благоденствия породила своеобразный
посткоммунистический синдром, воплощающийся в попытках понять происходящее на
основе несовместимых идеалов либерализма и коммунизма. Поэтому немалая часть
общества, не привыкшая к конкуренции и плюрализму, воспринимает происходящее
как нарастающий хаос и анархию»17. Исследователи говорят о наличии общего фона
фрустрационных настроений и социальной напряженности во всех странах
экс-социалистического лагеря 18 .
Подобного
рода динамика социальных изменений типична для открытых социальных систем,
способных усваивать как внутренние, так и внешние воздействия. Интенсивный
обмен информацией, крайне неустойчивые, нелинейные отношения, состояние
постоянной изменчивости – типичные характеристики социума, находящегося в
состоянии неравновесности, причем неравновесности, ведущей не только к порядку
и беспорядку, но открывающей также возможность для возникновения уникальных
событий, ибо спектр возможных способов существования объектов в этом случае
значительно расширяется (в сравнении с образом равновесного мира)19.
Необходимо
признать, что переживаемые нами времена, нередко воспринимаемые как хаос,
анархия и неопределенность, есть определенный этап единого организационного
процесса, когда в разнообразии тенденций создается «банк» возможностей и
перспектив развивающегося социума. Открытое противостояние, конфликт – знак
внутреннего динамизма. Хаос, сопровождающий такой социальный рост, есть условие
рождения нового социального порядка.
Самоорганизация
современной социальной структуры осуществляется при адаптации новой генерации в
принципиально иных условиях, нежели в условиях «вхождения в жизнь» «старой
генерации». Современному молодому поколению пришлось проходить социализацию в
условиях отторжения поколением «отцов» морали «дедов». На смену революционным
романтикам, «умеющим разрушать», пришло поколение «строителей коммунизма»,
которых, в свою очередь, сменяет поколение прагматичных бизнесменов, «умеющих
жить»20 .
Сегодня
представляется уместным вновь обратиться к философии прагматизма, но не с целью
разгрома «апологетов буржуазного общества индивидуалистов-прагматиков», а
только лишь с попыткой рассмотреть рациональные основания для самоидентификации
и адаптации входящей в жизнь новой генерации. В самом деле, даже названия
статей, опубликованных в 1878 году Ч.С. Пирсом, «Закрепление верования» и «Как
сделать наши идеи ясными» в условиях современного аномического общества кажутся
весьма привлекательными. Необходимо заметить, что даже страстные приверженцы К.
Маркса и В.И. Ленина сегодня ведут себя в соответствии с пирсоновской «прагматической
максимой»: если рассмотреть, какие практические последствия, по мнению
исследователя, могут быть произведены объектом познания, то понятие обо всех
этих следствиях и будет полным понятием объекта. Однако нам хотелось бы
обратиться к Р. Рорти, одному из современных представителей прагматизма. «Мы
всегда пытаемся изменить мир, ибо все наши убеждения и желания составляют часть
попытки придать такую форму окружающей среде, которая соответствовала нашим
потребностям», – пишет он в предисловии к русскому изданию своей работы
«Случайность, ирония и солидарность»21. Большая часть рассогласований в оценках
современного социума разными поколениями своими корнями уходит в нежелание
мириться с изменениями, уже ставшими реальностью. Желание переделать, вернуть,
сделать все так, «как было», т. е. изменить измененное, базируется на нежелании
принять социальные реалии. Основа этого неприятия – несоответствие реалий
представлениям о том, как «должно быть», вернее, как было во времена
социализации старой генерации. Объективно разные потребности разных поколений
диктуют объективно разное восприятие социального континуума, а следовательно, и
объективно разные условия и формы адаптации к одним и тем же условиям. На наш
взгляд, все это усугубляется нежеланием осознать всю парадоксальность
сложившейся ситуации: желание изменить положение направлено не на реально
изменяемое (т. е. отображение в сознании индивида современного социума), а на
то, что уже изменить нельзя (сам изменившийся социум). Более того, добиваясь
изменения социума, индивид пойдет по своеобразной непрерывной «социальной ленте
Мебиуса», так как, изменяя изменившийся мир, подстраивая его под свое старое
«мировосприятие», он никогда не достигнет желаемого результата – адекватности
социума сознанию индивида, поскольку, во-первых, это просто невозможно;
во-вторых, потому, что в процессе «подстраивания» он видоизменяет и самого
себя. Острота этой проблемы состоит еще и в том, что в отличие от стран
Западной Европы российская молодежь уступает пальму первенства участия в
социально-политической жизни поколению, чья социоадаптация приходилась на
40-50-е годы. Это значит, что генерация, чья социальная активность не должна
препятствовать объективным нововведениям (поскольку для этого поколения
наступает объективное время «социального покоя»), нередко препятствует новой
генерации в преобразовании общего социального континуума.
Вместе
с тем необходимо отметить, что адаптационные процессы и внутри генераций отнюдь
не однородны. Можно с полной уверенностью говорить о разнице в формах адаптации
молодежи, проживающей в мегаполисах и на периферии 22. Нам представляется
возможным утверждать, что и в городах-миллионерах молодые представители разных
социальных слоев адаптируются к современным условиям по-разному.
Не
имея возможности подробно остановиться на всех проблемах адаптации молодежи в
условиях социальной аномии, обратимся лишь к одной из наиболее важных
социализационных составляющих, а именно – молодежной культуре.
В
современных условиях чрезвычайной подвижности всех социальных процессов в
российском обществе культуру молодежи следует рассматривать в нескольких
плоскостях, равно обусловливающих уровень и направленность культурной
самореализации, которая понимается нами как содержательная сторона культурной
деятельности молодого человека, воплощение в предметных действиях мотивов,
потребностей, умений культурного характера. Системный кризис, переоценка
традиционных ценностей, конкуренция на уровне массового сознания советских,
национальных и так называемых западных ценностей не могли не привести общество
в состояние «социальной аномии и фрустрации, которое непосредственным образом
повлияло на ценностный мир молодежи, крайне противоречивый и хаотичный. Поиск
своего пути в новых социально-экономических условиях, ориентация на ускоренное
статусное продвижение и в то же время прогрессирующая социальная
неадаптированность – все это обусловило специфический характер культурной
самореализации молодого человека 23. Помимо постепенного скатывания от
нормативных некогда эталонов культурного наследия к усредненным образцам
денационализированной массовой культуры, ухода гуманитарного воспитания в
сторону рекреативно-развлекательной самореализации, специфических возрастных
особенностей молодежи, выраженных в особом эмоционально чувственном восприятии
действительности, необходимо отметить некий субкультурный феномен, отчетливо
проявляющийся во все времена и у всех народов. «Под молодежной субкультурой
понимается культура определенного молодого поколения, обладающего общностью
стиля поведения, групповых стереотипов и самореализации»24.
Государство,
школа, семья, религиозные организации, политические лидеры, средства массовой
информации, различные иные субкультуры рекламируют весьма разнообразные и
отличные друг от друга ценности. Поиски человеком самого себя, своей
индивидуальности и социального статуса в современных индустриальных обществах
осложняются изобилием выбора, сочетающегося с эфемерностью, динамизмом и
новизной.
Как
специфическое явление молодежная культура возникает также в связи с тем, что
физиологическая акселерация молодых людей сопровождается резким возрастанием
длительности периода их социализации (порой до 30 лет), что вызвано
необходимостью увеличения времени на образование и профессиональную подготовку,
соответствующую требованиям современной эпохи. Сегодня юноша рано перестает
быть ребенком (по своему психофизиологическому развитию), но по социальному
статусу он еще долгое время не принадлежит миру взрослых. Юношеский возраст –
это время, когда экономическая активность и самостоятельность еще не достигнуты
в полном объеме.
В
смысле насыщения знаниями человек созревает гораздо быстрее, чем раньше, но в
смысле положения в обществе, возможности сказать свое слово зрелость его
отодвигается. «Молодежь» как феномен и категория, рожденная индустриальным
обществом, характеризуется психологической зрелостью при отсутствии весомого
участия в институтах взрослых.
Сегодня
адаптация новой генерации характеризуется, скорее, не столько усвоением навыков
и традиций предшествующих поколений, сколько созданием принципиально иных
условий социальной жизни. Как показывают данные социологических исследований,
чем масштабнее социальные преобразования, тем сильнее тенденция к образованию
неформальных молодежных групп, продуцированию ими субкультур и тем вероятнее
конфликт поколений, когда «дети» отрицают всякие авторитеты. Семья в такие
эпохи частично или полностью утрачивает свою функцию как инстанция социализации
личности, поскольку темпы изменений социальной жизни приводят к тому, что
условия и образ жизни, верования и ценности, нормы поведения и знания тех, кто
проходил социализацию 20-30 лет назад (родители), и молодежи настолько
различны, что уже сами по себе несут потенциальные возможности конфликта. Кроме
того, с возрастом уменьшаются способности к адаптации, новое не принимается и
не усваивается взрослыми так быстро, как молодежью. Поэтому для старших
характерно постоянное отставание от бурного темпа жизни, приводящее к тому, что
в зрелом возрасте человек как бы возвращается к привычкам, позициям и
убеждениям, сложившимся в молодые годы. Это порождает историческое
несоответствие старшего поколения изменившимся задачам нового времени. Чем
быстрее темп социальных изменений, чем они радикальнее и масштабнее, тем глубже
эти различия.
Сегодня
адаптация молодых представляет собой выбор не столько новых моральных
ориентиров, сколько выбор принципиально новой нормативной политической системы
существования будущего российского общества. На наш взгляд, уместно провести
параллель с Октябрем 1917 года, вспомнив, что основная масса «низвергателей
буржуазных устоев» была относительно молода. Однако в отличие от
послеоктябрьских лет, изменения в сознании сегодняшнего молодого поколения
осуществляются при отсутствии какого-либо государственного воздействия (речь не
идет о необходимости унификации, идеологизации, культивирования одинаковых
подходов, формирования нового единого мышления). Необходимо признать, что в
условиях демократического «хаоса перестроечных изменений», социальной
нестабильности, динамичного, неустойчивого, нередко непредсказуемого
становления новой социальной системы отсутствие провозглашаемых на
государственном уровне общероссийских базовых ценностей гипертрофированно
расширяет непредсказуемость выбора молодым поколением новых аксиологических моделей.
Говоря словами М. Гершензона, «настает время, когда юноше на пороге жизни уже
не встретить готовый идеал, а каждому придется самому определять для себя смысл
и направление своей жизни, когда каждый будет чувствовать себя ответственным за
все, что он делает, и за все, чего он не делает»25 . Добавим, что от выбора
молодым поколением новых базовых ценностей зависит не просто модернизация
нормативной системы российского общества. По сути дела, этот выбор должен
предопределить дальнейший путь нашего социального развития. Ценностная система,
которая складывается в молодежной среде сегодня, через какой-нибудь десяток лет
может стать основой ориентации российского общества в целом, ядром его
культуры.
В
подобных условиях, казалось бы, простая смена поколений должна завершиться
полной адаптацией населения (или его подавляющей части) к системе новых
отношений и новой жизненной обстановке. Сложность, однако, в том, что
общественное развитие и, в частности адаптационные процессы, развертываются так
противоречиво, что народного терпения может не хватить на период смены
поколений.
Такой
переломный момент возможной непредсказуемости выбора вариантов социокультурного
идеала (в конечном итоге выбор всего эволюционного пути общества) вполне может
быть охарактеризован как момент нахождения нашего общества в точке бифуркации.
Зона точки бифуркации характеризуется принципиальной непредсказуемостью –
неизвестно, станет ли развитие системы хаотическим или родится новая, более
упорядоченная структура, называемая диссипативной. Возможность спонтанного
возникновения таких структур (порядка) из хаоса – важнейший момент процесса
самоорганизации системы 26.
Необходимо
отметить, что выбор социокультурного идеала – тяжелейшая работа ума и души.
Отнюдь не все люди оказываются способными проделать эту работу и найти свой, а
не предначертанный кем-то или чем-то путь. Отсюда и стремление к объединениям
(особенно у молодежи), которое заметил в свое время Вебер, конформизм, о
котором так много сказано в социологии и философии. Легче присоединиться к
какой-то группе и существовать по ее правилам и идеалам, чем самому
определяться, выбирать, брать на себя ответственность. Возникает ситуация,
которую Э. Фромм охарактеризовал как «бегство от свободы». «Свобода принесла
человеку независимость и рациональность его существования, но в то же время
изолировала его, побудила в нем чувство бессилия и тревоги. Эта изоляция
непереносима, и человек оказывается перед выбором: либо избавиться от свободы с
помощью новой зависимости, нового подчинения, либо дорасти до полной реализации
позитивной свободы, основанной на неповторимости и индивидуальности каждого»27
. Очевидно, не потеря свободы, а ее обретение, демократизация общества явились
истинной причиной духовного и нравственного кризиса огромного числа людей.
«Обретение» свободы для многих индивидов ассоциировалось с потерей прежних
традиционных жизненных качеств, свобода стала ассоциироваться с
вседозволенностью, деструктивными процессами, хаосом социальной жизни. Будучи
не в состоянии самоорганизоваться, адаптироваться к новым условиям, не только
отдельные индивиды, но и целые социальные общности мечтают вернуться к
прежнему, «пусть тоталитарному, но упорядоченному общественному строю». Такой
высокой ценой платит личность за обретение нового качества. Это новое качество
формируется, видимо, на протяжении жизни многих поколений. Назовем его условно
«работой души» или нонконформизмом, способностью выбирать свой путь и смысл и
брать ответственность за его выбор на себя.
Именно
от того, удастся или нет индивиду выбрать подходящий нравственный
ориентир-идеал, зависит возможность и степень адаптированности личности в новых
условиях. В случае рассогласования, несовпадения между институционализированным
и личным идеалом, или же невозможности достичь определяемых культурой целей
нормальными, законными, установленными обществом средствами, возникает глубокий
духовный кризис личности.
2. Субъективный мир человека как основа индивидуальной
адаптации
В
обретении новых нравственных идеалов, в готовности принять новые
социокультурные реалии огромное значение имеет феномен самоидентификации
личности. Адаптация как вид взаимодействия личности (либо группы) с
общественной средой, в ходе которого согласовываются требования и ожидания его
участников, во многом зависит от определяемого индивидом первоначального,
самоидентифицированного положения в системе общественной иерархии. Вдвойне
сложно сделать моральный выбор в условиях крайней неустойчивости современного
общества как на уровне процессов, происходящих в социальных группах и между
ними, так и на уровне осознания личностью своего места в стремительно
меняющемся социуме. На наш взгляд, от самоидентификации личности, от того,
какой выбор сделает индивид, зависит в какую сторону качнется маятник
общественного развития. Повторимся – выбор этот судьбоносен не столько для
каждого отдельно взятого индивида, сколько для всего общества в целом.
Предсказать этот выбор, по сути, невозможно, ибо, по мнению С. Кьеркегора,
«духовное крещение воли человека в купели этики… происходит в условиях
соединения несоединимого, средоточия противоположностей, переплетения
противоречивого в парадоксальное единство»28. Процесс выбора – духовное
таинство, происходящее в глубинах человеческой души, вне и помимо социального
контроля. Обществу явлен лишь результат выбора. В акте выбора происходит
самореализация человеческой личности, ее актуализация. Выбор осуществляется в
соответствии с самоопределением личности, с сопоставлением себя и изменившейся
социальной среды.
Отношение
личности к себе как к общественному феномену, включенному в различные ячейки
социального организма, наиболее сложная и наиболее специфическая особенность
для исследования 29. В наше время, когда происходит нарушение традиционного
уклада, потребность самоопределения в совокупности социальных связей
актуализируется. Человек вынужден волей-неволей адаптироваться к изменениям не
только экономической жизни, но искать и находить свое место в прочих сферах
жизнедеятельности. Ему предстоит найти ответы на вопросы: какие группы и слои
он признает своими? что важно для него в социальных характеристиках этих
общностей? каковы, собственно, его интересы? И на многие другие. Безусловно,
содержание самоидентификации детерминируется, прежде всего, господствующими в
обществе социальными отношениями, уровнем их стабильности и интегрированностью
субъектов этих отношений, наличием или отсутствием этих отношений, наличием или
отсутствием единой системы ценностей. Вместе с тем самоидентификация носит
подчас и глубокий иррациональный, непредсказуемый (вернее – индетерминантный)
характер.
С
точки зрения ряда исследователей, идентичность человека формируется сегодня по
следующим направлениям: 1) преодоление инерционности субъективных характеристик
социально-структурных процессов, их подверженности влиянию многолетних
идеологических стереотипов; 2) отказ от унификации форм идентичности; 3)
переход к более самостоятельному субъективному суждению; 4) высокий динамизм
оценочных суждений, связанных непосредственно с динамичностью ситуации в целом;
5) мультипликация этих суждений, определяемая как факторами социально-статусных
позиций индивида, его социальной и конфессиональной принадлежностью, так и
формирующейся новой системой социальной иерархии 30.
Набор
этих направлений может быть и разнообразнее, но в одном они едины:
трансформация социально-экономических условий жизни постсоциалистического
общества приводит к качественному изменению социальных идентичностей, в
которых начинают отражаться реально занимаемые индивидами и группами позиции в
обновившейся социальной структуре. Вместе с тем это происходит в условиях,
когда система стратификации теряет свою былую жесткость и однозначность:
«размываются границы между группами и слоями, возникает множество
промежуточных, трудно идентифицируемых групп»31, что в свою очередь создает
новые трудности для самоидентификации индивида.
Необходимо
предварить изложение субъективных аспектов самоидентификации индивида краткой
характеристикой социальной среды, в которой происходят процессы самоопределения
человека. Самоидентификация, несмотря на всю «сокрытость» от внешнего
наблюдателя, во многом детерминирована этосом. Этос в переводе с греческого –
это обычай, нрав, характер. Это общественные волеизъявления, выраженные в форме
социальных норм и ролевых функций, это обобщенная характеристика культуры
данной социальной общности, выраженная в системе господствующих ценностей, норм
поведения, в целом – в особенностях социальной организации и образа жизни
основной массы проживающих здесь индивидов 32. Составляющие этос ценности и нормы
(в отличие от научно зафиксированных в общественном сознании) – наиболее
функционально необходимые для жизнедеятельности данной общности, находящие
конкретное выражение в речи, творчестве, переживании, борьбе, страдании,
отношении человека к природе, обществу, институтам власти, к прошлому,
настоящему и будущему своему и своего народа и пр. Этос – это «живая» структура
жизни, самоорганизованная в результате длительного исторического развития. В
античной философии этос – термин, обозначающий внутренний характер какого-либо
лица или явления, в экзистенциальной философии – термин, отражающий духовную
сущность человека, доминирующие черты в ней. В социальном этосе концентрируются
этнические, историко-культурные, экономические, политические и идеологические ценности
и нормы, которые, будучи определенное и необходимое время доминирующими,
составили специфическую область социальной структуры, обрели некую форму и
стали служить в известной мере опорой как для данной общности в целом, так и
для отдельной личности. Чем сложнее социальная структура, тем больше типов
личностей она порождает. Нельзя однозначно сказать, что для прогресса и счастья
лучше – этос со сложной структурой, системой норм и ценностей или этос простой?
Важным представляется другое – способность этой структуры сохранять свою
стабильность, гибкость, форму, лицо, предохранять свою независимость от потребы
«царей», оберегать свою жизнь, судьбу, эволюцию от разрушения со стороны
внешних сил и от хаоса саморазрушения.
Процесс
адаптации индивида невозможен без самоидентификации, без соотношения
объективного «внешнего» мира, мира социального окружения, мира этоса с
«внутренним» субъективным миром человека.
Субъективный
мир человека представляет собой систему самостоятельно выработанных индивидом
внутренних отношений к объективным обстоятельствам бытия, проявляющихся в
глубоко индивидуальной форме в виде идей, мнений, ценностей, позиций,
интересов, потребностей, способностей и других качеств. Иными словами,
сказанное означает субъективность личности во всей своей целостности. Благодаря
субъективному миру объективные общественные отношения из внешнего фактора
превращаются в формы активного отношения человека к своему внешнему и
внутреннему миру, которое опирается на систему его жизнеобеспечения. Реальный
факт состоит в том, что исходной точкой для любого человека всегда служит он
сам, взятый в рамках конкретного этоса, в конкретных исторических условиях. По
этой причине на первый план выходят целеполагающий характер жизнедеятельности,
субъективная окраска мотивации, социальные установки, регулятивные нормы и
социальные чувства человека, таким способом регулирующего свое отношение к
действительности.
Принято
считать, что психологическое ядро личности – это индивидуально-целостная
система ее субъективно-оценочных, сознательно-избирательных отношений к
действительности, представляющих собой интериоризованный опыт взаимоотношений с
другими людьми в условиях своего социального окружения. Это внутреннее «Я»
поддерживает индивидуальную целостность и самоотождествленность человека с
внешним миром. Вместе с тем нам представляется весьма уместным напомнить идеи
одного из столпов экзистенциализма – Мигеля де Унамуно, считавшего, что
специфика внутреннего «Я» заключается прежде всего не в самоотождествлении, а в
«самореальной индивидуальности». В самом деле, в акте самоотождествления есть
нечто от потери индивидуальности, поскольку в акте сравнивания индивидуального
«Я» с «МЫ» (т. е. с этосом социальной общности, членом которой является
индивид) происходит некая потеря внутренней целостности. Самоидентификация есть
нечто иное как неосознаваемая потеря своего индивидуального лица, так как в
этом акте индивид невольно изменяет то, что до сравнения он называл самим
собой. В то же время без подобного сравнения самоидентификация конечно же
невозможна, следовательно, индивид в самоидентификации перманентно теряет себя,
приобретая себя же, но уже измененного. Имманентной составной частью любой
социализации является изменение индивидуальности, осуществляемое в акте
отождествление ее этосу. Осознание этих «потерь» становится наименее ощутимым в
разрушающемся этосе, в условиях социальной аномии, поскольку социальное
воздействие нормативных, институциализированных ценностей не довлеет над
индивидом, он «вырывается» из под контроля, становится самодостаточным.
Извечное давление этоса, формирующее в условиях стабильного, линейного развития
у индивида чувство личной зависимости от социума, чувство ответственности за
сохранение ценностного континуума, в период аномической деструкции значительно
ослабевает. Наступает момент, когда человек являет миру свое «Я» в новом
качестве. «Мне говорят, что я пришел в мир для осуществления каких-то
социальных целей, но, по-моему, я, да и всякий человек, приходит в мир для
самоосуществления, для того чтобы жить»33.
Очевидно,
субъективный мир человека – это не только и не просто субъективное
представление о внешнем мире, но и субъективное представление о самом себе.
Стало быть, в оценке соотношения объективных и субъективных сторон развития
человека громадное значение имеет не только то, что воздействует, его
содержание, но и развитость субъекта, его опыт, знания. Это фундамент той
двигательной силы, которая во многом определяет формы социальной активности
личности. На этой основе возникает по меньшей мере троякое представление о
самом себе: собственное (наиболее субъективное); со стороны окружающих людей,
дифференцированных на «мы» и «они»; действительно объективная оценка данных
«Я», которая существует обычно для конкретного человека как абстрактная
возможность.
В
условиях социальной аномии самоидентификация индивида значительно затруднена
«глобальной» маргинализацией нашего общества. Деструктивный энтропийный процесс
последних лет привел в движение большие и малые социальные группы. Очень сложно
дать строгую дефиницию вновь возникающим промежуточным социальным общностям,
поскольку состав их пестр, связи с обществом нарушены. Зыбкость, подвижность
социального статуса различных общественных слоев, исчезновение традиционных
механизмов регуляции поведения таких групп, отсутствие форм и методов
социальной организации, характерных для них, препятствуют осознанию своей
общности и скрепляющих ее интересов. Люди оказались вытолкнуты из круга ранее
существовавших стереотипов, привычных норм, представлений и встраиваются в
новые, неустоявшиеся. Все это вместе взятое означает маргинализацию, хотя и
временную, огромной массы населения. С определенной долей условности можно
назвать их маргиналами, то есть такой группой, которая находится в состоянии
разрыва социально-идентификационных связей.
Своеобразную
характеристику степени «маргинализации» современного российского общества дал
А.И. Атоян: «На самом деле происходит маргинализация права, что означает
ущербный тип правосознания, а равно и некое «срединное бытие», сочетающее элементы
традиции и инновации»34. Происходящая в стране интерференция не только старых и
новых нравственных идеалов, но и правовых отношений наглядно демонстрирует всю
глубину происходящих изменений. На наш взгляд, сегодняшнюю социальную ситуацию
вполне можно назвать не только аномичной, но и маргинальной, поскольку в ее
основе – пограничное, промежуточное положение, в котором оказалось общество и
все его элементы в результате разрушения одной из попыток формирования другой
системы, пока достаточно неопределенной. Обширное маргинальное поле в условиях
такого пограничья захватывает всю социальную жизнь, влияет на переживаемые нами
социальные сдвиги, называемые «переходным периодом». «Маргинальность как
характеристика нашей действительности, вероятно, получит значения и смысл,
которые не фиксировались в прежних интерпретациях. Иное время, иные условия»35
.
«Маргинальная
личность – индивид, который, интериоризировав многие ценности двух или более
конфликтующих социокультурных систем, типически испытывает дискомфортные
чувства и часто проявляет поведение, превращающее его в своего рода анафему для
всех систем»36 – истолкование феномена маргинализма, характерное для
американских исследователей.
В
работах российских исследователей раскрываются различные грани маргинальной
личности, определяются подходы к пониманию в условиях нашей реальности. Так,
при рассмотрении культурной маргинальности акцентируется внимание на
«включенности субъекта (индивида, группы, сообщества и т. д.) в социальную
структуру общества, в политические институты, экономические механизмы и
«нахождении» его в то же самое время в пограничном, пороговом состоянии по
отношению к культурным ценностям данного социума»37. Векторы дальнейшего
развития такой личности «принимают различную направленность, в том числе и
позитивную в качестве моментов формирования новых структур, активных агентов
нововведений в различных областях общественной жизни»38. За маргинальностью
скрываются, по сути, лишь процесс перекомпоновки социальной мозаики, когда
значительные по объему людские массы переходят из одних социальных групп в
другие, болезнь роста социального организма 39, от удачного исхода которой
зависит здоровье будущего общества. Особенности образования маргинальных
позиций связываются с массовой десоциализацией и ресоциализацией, потерей
прежней самоидентификации и неопределенностью социального статуса. Выделяется
также промежуточная маргинальная позиция в ценностных ориентациях в условиях
кризиса 40 .
Необходимо
выделить главные черты, характеризующие суть этого феномена: во-первых, связь с
изменениями в социальной структуре, происходящими в результате аномальных для
предыдущего течения жизни общества явлений; во-вторых, пограничность состояния
объекта в сложившейся или складывающейся системе социальных элементов.
Условимся
понимать под «маргинальностью» промежуточность положения индивида или группы,
занимающих крайнее пограничное положение в слое, группе, классе, обществе, а
потому не полностью включенных в данное социальное образование. Маргинальная
группа находится на границе двух этосов или субэтосов и имеет некоторую
идентификацию с каждым из них. Она отвергает определенные ценности и традиции
той культуры, в которой возникает, и утверждает собственную систему норм и
ценностей. В маргинальной ситуации возможны различные типы маргинальных позиций
и совершенно различные типы социального поведения.
Самоидентификация
маргинальной личности сопряжена с рядом осложнений. Поскольку маргинальная
личность находится на границе двух ценностных систем, поневоле возникает проблема
окончательного выбора – выбора этоса, которому необходимо отдать предпочтение.
Пограничное состояние маргинала напоминает состояние знаменитого животного,
стоящего между двумя охапками сена. В то же время необходимо заметить, что
выбор того или иного аттрактора происходит в условиях социальной аномии, т. е.
в условиях хаоса и дезорганизации, а это означает, что охапка сена может быть
значительно больше, чем две. Выбор индивидом того или иного аттрактора – нового
социального континуума – сопровождается кризисом идентичности. Его сущность
состоит в отвержении самости со стороны «Я». Индивид, не нашедший себя в
прежней социальной общности, пытается идентифицировать себя с этосом новой
общности. Эта попытка предпринимается только потому, что «Я» маргинальной
личности испытало состояние самоотторжения или самоотвержения. Это
констатируется самим фактом перехода индивида в новый социальный статус.
Индивид, отказываясь от самого себя в прежнем состоянии, отказывается от своего
прежнего «Я». Процесс этот, по мнению Мигеля де Унамуно, не должен носить
прерывистый, нелинейный характер. «Человек всегда стремится сохранить свою
личность, изменение же свойственных ему мыслей и чувств происходит только в том
случае, когда это изменение не нарушает единства и непрерывности его внутренней
жизни, когда оно полностью соответствует присущему этому человеку способу жить,
мыслить, чувствовать, когда оно тесно связано со всем тем, что хранит его
память. Нельзя требовать ни от человека, ни от народа (который в известном смысле
тоже человек) перемены, способной разрушить единство и непрерывность его
личности. Человек может очень сильно измениться, даже стать почти неузнаваемым,
но происходит это в рамках принципа непрерывности. Если же он нарушается, то
изменение личности носит патологический характер и является предметом
исследования психиатров»4. В современных условиях социальной аномии,
маргинализации огромных слоев общества происходит потеря идентичности целого
социума, а в роли «психиатров» должны выступить сами «несамоидентифицированные»
личности. Конечно же, это не больше чем метафора, однако в современной научной
социально-философской литературе можно встретить рассуждения о «потере
социальной памяти на уровне поколения»42 .
Говоря
о кризисе коллективной идентичности, нельзя забывать о том, что
самоидентификация социальной общности как социального института онтологически
зависит от самоидентификации индивидов, которые ее (общность) составляют. По
убеждению В. Хесле, «всякая социальная единица имеет описательный образ самой
себя, а у наиболее сложных социальных единиц есть также нормативные
самообразы»43. Подобные самообразы есть и у индивидов. Более того, именно из
самообразов индивидов складывается самообраз социума. Кризис самоидентификации
общества, это, прежде всего, кризис самоидентификации индивидов. Только
индивид, выбрав, каким ему быть, найдя свое место в социальной иерархии разных
людей и функций, разных «Я», может достичь новой и стабильной идентичности.
Субъективный
мир человека – это интегральная характеристика социально значимых свойств
психики человека во всем многообразии форм ее субъективности и деятельного
проявления, степени автономности, целостности, избирательности и
целенаправленности. Основной критерий существования этого внутреннего
индивидуального мира – действенная автономия самосознающего субъективного духа,
синтезирующего в себе противоречивую реальность человеческого бытия.
Таким
представляется нам феномен субъективного мира человека в своем
социально-философском выражении. Но известно, что мир человека во многом есть
тайна, неповторимое состояние индивидуального духа и души, нечто неразгаданное,
еще не познанное, нечто скрываемое от других, известное не всем, часто даже
самому себе. По этой причине, как это ни парадоксально, в определенном смысле
на философском языке трудно выразить проблемы самоидентификации индивида в
аномической ситуации, поскольку философские абстракции не способны в полной
мере выразить эту экзистенциальную субъективность. Она не переводится адекватно
на такой язык. Природу подобного затруднения убедительно выражает мысль Ницше
«человеческое – слишком человеческое».
Что
же касается выразительных возможностей абстракций в данном вопросе, то, как
тонко подметил М.К. Мамардашвили, если не быть академичным, то можно сказать,
что проблемы человека как предмета философских исследований не существует.
Правда, только в том смысле, что «философия с самого начала была вынуждена
ввести в понимание мира такие абстракции, которые в максимальной мере могли бы
устранить все те особенности мировосприятия, которые проистекают из земной,
конечной, специальной или частной природы человека… философские утверждения,
в особенности, когда они относятся к человеку, имеют всегда некоторый
отвлеченный, спекулятивный, умозрительный смысл»44 .
Согласно
такому подходу индивидуальное бытие – «это то, чего никогда не было и никогда
не будет, а есть сейчас!.. Это то, что внутри и в рамках некоего момента
мира… Следовательно, философия всегда строила нечто вроде отрицательной
онтологии человека, то есть как бы онтологии отсутствия. Или онтологию того,
чего никогда не было» не будет, а есть только сейчас!»45 .
Таким
образом, субъективный мир человека представляет собой процесс постоянного
саморазвития. Он находится в состоянии «постоянного зановорождения». И этот
феномен случается лишь в той мере, в какой человеку удается собственными
усилиями поместить себя в свою мысль, в свои стремления. Перефразируя слова Х.
Ортега-и-Гассета 46, можно утверждать, что различные жизненные программы или
проекты, которые производит наше сознание и из которых наша воля может свободно
выбирать, отнюдь не предстают перед нами в молчаливом бесстрастии; какой-то
голос, идущий из тайных и неведомых глубин нашего существа, зовет нас выбрать
что-то одно и забыть все остальное. Все планы кажутся осуществимыми, но один,
только один содержит в себе то, чем мы должны быть. В этом – самая необычная и
загадочная особенность человека.
Современное
состояние и развитие российского общества справедливо приравнивается к одному
из самых драматических этапов его истории. Для переломных этапов человеческой
истории всегда характерно радикальное преобразование модели мира.
Переустройство общества связано с революцией в умах, с критикой тех ранее
господствующих мировоззренческих ориентаций, которые уже исчерпали свои
возможности в качестве глубинных программ человеческой жизнедеятельности. В
такие эпохи социального развития происходит переоценка целого ряда ранее
казавшихся очевидными и само собой разумеющимися смыслов универсалий культуры.
Отсутствие четкой системы социальных норм, разрушение единства культуры, выход
из под контроля системы социальных институтов, вследствие чего жизненный опыт
людей перестает соответствовать идеальным общественным нормам, – характеристики
общества, находящегося в состоянии социальной аномии. Социальное пространство
подобного типа ассоциируется у индивида с хаосом, крахом, разрушением этоса.
Социальная адаптация в условиях аномии – сложный и противоречивый процесс
активного приспособления индивида или группы к изменившейся среде с помощью
различных социальных средств. Успешность реформирования современного
российского общества в значительной мере зависит от того, насколько
безболезненно населению удастся адаптироваться к условиям аномии.
Вместе
с тем глубокие и радикальные изменения, происходящие во всех сферах
современного общества, не укладываются в традиционные схемы объяснения и
понимания социальных систем. За чередой социальных революций, переворотов,
циклов социально-экономического развития, сопровождающихся подъемами одних
социальных общностей и разрушением других, принято видеть проявления единого
для всего человечества процесса развития производительных сил общества по пути
становления универсальных форм его существования. При таком подходе возникает
иллюзия универсальности неэнтропийного характера эволюции социальных систем, а
история предстает как некоторое магистральное направление общественного
прогресса со всевозможными случайными отклонениями и колебаниями. В
действительности эволюция общества носит неравномерный и нелинейный характер,
ее описание в терминах универсального общественного прогресса скрывает реальные
структуры и механизмы социального развития. Неэнтропийный характер эволюции
характерен лишь для развития общества в целом, то есть мегасистемы, в то время
как эволюция ее отдельных подсистем и разных фаз развития имеет собственные
жизненные циклы и характеризуется чередованием периодов нарастания энтропии и
структурных изменений, приводящих либо к росту упорядоченности, либо к
разрушению соответствующих подсистем.
В
основу методологии новой парадигмы обществоведения должны быть положены
современные общесистемные представления о процессах развития и самоорганизации.
Речь идет не о простом перенесении закономерностей других систем на социальные,
а об особом характере их проявления в таких сложноорганизованных системах, как
общественные.
Принципиальное
отличие социальных систем от природных состоит, прежде всего, в том, что в них
самоорганизация дополняется организацией, поскольку в обществе действуют люди,
одаренные сознанием, ставящие себе определенные цели, руководствующиеся
мотивами своего поведения и ценностными ориентирами. Поэтому взаимодействие
самоорганизации и организации, случайного и необходимого составляет основу
развития социальных систем. Наглядным подтверждением этого тезиса служит
длительное эволюционное развитие таких фундаментальных для общества систем, как
рынок, мораль, язык, наука и культура в целом. Как показывает новая концепция,
выдвинутая синергетикой, самоорганизация может начаться лишь в открытых
неравновесных системах, находящихся достаточно далеко от точки
термодинамического равновесия. Подобными характеристиками, на наш взгляд,
обладает современное аномическое общество. Анализ проблем адаптации индивида в
условиях социальной аномии, конечно же, не может быть полностью построен на
синергетической базе, поскольку синергетика исследует лишь общие принципы
самоорганизации. Применение синергетической парадигмы позволяет по-новому
осмыслить проблему типа адаптации, самоидентификации человека в условиях
деструктивного общества.
Саморазвивающиеся,
«синергетические системы» характеризуются принципиальной открытостью и
необратимостью процессов. Взаимодействие с ними человека протекает таким
образом, что само человеческое действие не является чем-то внешним, а как бы
включается в систему, видоизменяя каждый раз поле ее возможных состояний. В
этом смысле человек уже не просто противостоит объекту как чему-то внешнему, а
превращается в составную часть системы, которую он изменяет. Включаясь во
взаимодействие, он уже имеет дело не с жесткими предметами и свойствами, а со
своеобразными «созвездиями возможностей». Перед ним в процессе деятельности
каждый раз возникает проблема выбора некоторой линии развития из множества
возможных путей эволюции системы. Причем сам этот выбор необратим и чаще всего
не может быть однозначно просчитан. Поэтому в деятельности с саморазвивающимися
«синергетическими» системами особую роль начинают играть знания запретов на
некоторые стратегии взаимодействия, потенциально содержащие в себе
катастрофические последствия.
В
результате самоорганизации возникает новый спонтанный порядок в системе.
Спонтанным он называется потому, что в его возникновении не участвуют
какие-либо внешние силы, как в случае обычной организации, а порядок образуется
самопроизвольно в силу внутренних причин. Таким образом, синергетический подход
дает возможность понять и объяснить не только наличие спонтанного порядка и
равновесия в системе, но и генезис их внутреннего механизма, их возникновения в
процессе самоорганизации.
Весь
комплекс внутренних, противоречивых процессов, имманентных самоидентификации
индивида в аномическом обществе, не может быть исследован только с позиции
саморазвивающихся систем. Вместе с тем сочетание экзистенциональных подходов и
осмысление «духовных» флуктуаций, на наш взгляд, позволяет по-новому подойти к
осмыслению феномена «самоорганизации души» человека. Нельзя предугадать, куда
«качнется» индивид в процессе выбора адаптации, но можно сделать все возможное,
чтобы предостеречь его от саморазрушения, от катастрофы полного распада
личности. Попытка вывести человеческую душу из состояния социокультурного
хаоса, обрести с помощью самоорганизации новый порядок – задача не из легких. В
условиях распада привычных этосов, маргинализации социальных групп эта задача
становится актуальной как никогда.
Список литературы
1
См.: Дмитриев А.В. Конфликт на российском распутье // Социс. № 9. 1993. С. 3.
2
См. подробно: Крапивенский С.Э. Социокультурная детерминанта исторического процесса
// Общественные науки и современность. 1997. № 4. С. 134-142.
3
См.: Моисеев Н.Н. Современный антропогенез и цивилизационные разломы.
Эколого-политологический анализ // Вопросы философии. 1995. № 1. С. 7.
4
См.: Камю А. Бунтующий человек. М., 1990. С. 128-129.
5
См.: подробно: Иванов В.Н. Девиантное поведение: причины и масштабы //
Социально-политический журнал. 1995. № 2. С. 49.
6
Словарь современной социологии. М., 1993. С. 20.
7
Камю А. Бунтующий человек. М., 1990. С. 126.
8
См.: Гордон Л.А., Клопов Э.В. Современные общественно-политические
преобразования в масштабе социального времени // Социс. 1998. № 1. С. 12.
9
См.: Рывкина Р.В., Симагин Ю.А. Возрастные оценки будущего России //
Социологический журнал. 1996. № 3, 4.
10
Тофлер О. Столкновение с будущим // Иностранная литература. 1972. № 3. С.
218-249.
11
См.: Левич. А.П. Научное постижение времени // Вопросы философии. 1993. № 4. С.
117.
12
См.: Лосев А. Мера // Философская энциклопедия. Т. 3. 1964. С. 389-394.
13
Цит по: Климов В. А. Любищев и проблемы органической формы // Человек. 1991. №
2. С. 31.
14
Налимов В. Вездесуще ли сознание? // Человек. 1991. № 6. С. 17.
15
Налимов В.В. Спонтанность сознания. Вероятностная теория смыслов и смысловая
архитектоника личности. М.: Прометей, 1989. С. 287.
16
См.: Белов Г. Эволюция нормативной политической системы современного
российского общества // Общественные науки и современность. 1996. № 1. С.
45-54.
17
Рукавишников В.О. Социология переходного периода // Социс. 1994. № 8, 9. С. 19.
18
См. подробно: Пантич Д. Конфликты ценностей в странах транзиции // Социс. 1997.
№ 6. С. 24-36.
19
См.: Пригожин И. Философия нестабильности // Вопросы философии. 1991. № 6. С.
46-52 (Prigogine I. The philosophy of instability – «Futures». August. 1989. Р.
396-400).
20
См. подробно: Бобахо В. А., Левикова С. И.Современные тенденции молодежной
культуры: конфликт или преемственность поколений? // Общественные науки и
современность. 1996. № 3. С. 56-65.
21
Рорти Р. Случайность, ирония и солидарность. 1996. М.: Русское
феноменологическое общество, 1996. С. 8.
22
См. подробно: Завражин С.А., Хартанович К.В. Новое поколение на периферии:
конформисты или девианты? // Социс. 1993. № 8.
23
Социология молодежи / Под ред. В.Т. Лисовского. Книга III. М., 1995. С. 30.
24
Там же. С. 32.
25
Гершензон М.О. Творческое самосознание. М., 1990. С. 126.
26
См.: Василькова В.В. Самоорганизация в социальной жизни //
Социально-политический журнал. № 8. 1993. С. 22-28.
27
Фромм Э. Бегство от свободы. М.: Прогресс, 1995. С. 8.
28
Цит. по: Долгов К.М. От Киркегора до Камю. Очерки европейской
философско-эстетической мысли ХХ века. М., 1990. С. 9, 31.
29
См.: Голенкова З.Т., Игитханян Е.Д., Казаринова И.В. Маргинальный слой: феномен
социальной самоидентификации // Социс. 1996. № 8. С. 12-17.
30
См. об этом: Данилова Е.Н. Идентификационные стратегии: российский выбор.
Социальная идентификация личности. Кн. 1. М., 1994; Ядов В.А. Социальная
идентификация личности. Кн. 2. М., 1994; Шабаева М.А. Социальная адаптация в
контексте свободы // Социс. 1995. № 9; Социально-стратификационные процессы в
современном обществе. Кн. 2. М., 1993. и др.
31
Заславская Т.И. Структура современного российского общества // Экономические и
социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. Информационный бюллетень.
1995. № 6. С. 7.
32
Подробно см.: Донченко Е. А. Дистрессовый опыт в разрушающемся этосе //
Философская и социологическая мысль. 1993. № 7, 8. С. 93-110.
33
Мигель де Унамуно. О трагическом чувстве жизни у людей и народов // Человек.
1990. № 6. С. 135.
34
Атоян А.И. Маргинальность и право // Социально-политический журнал. 1994. № 8.
С. 158.
35
См. об этом: Попова И.В. Маргинальность: феномен, понимание // Социс. 1994. ?
3. С. 158-159.
36
Dictionary of modern sociology. Totowa; New Jersey, 1969. P. 193.
37
См. Шапинский B.A. Культурная маргинальность как социально-философская
проблема: Автореф. дис. … канд. филос. наук. М., 1990.
38
Навджавонов И.О. Проблема маргинальной личности: постановка задачи и
определение подходов // Социальная философия в конце XX века. М., 1991. С.
157-158.
39
Стариков Е. Маргиналы и маргинальность в советском обществе // Рабочий класс и
современный мир. 1990. № 6. С. 153-171.
40
Лапин Н.И. Тяжкие годины России // Мир России. 1992. № 1. С. 21.
41
Мигель де Унамуно. Указ. соч. С. 134.
42
См. например: Шаповалов В.Ф. Неустранимость наследия // Социс. 1995. № 2. С.
52.
43
Хесле В. Кризис индивидуальной и коллективной идентичности // Вопросы
философии. 1994. № 10. С. 117.
44
Мамардашвили М.К. Проблема человека в философии // О человеческом в человеке.
М., 1991. С. 8.
45
Там же. С. 16.
46
См. Ортега-и-Гассет Х. Человек в ХV веке // Человек. 1992. № 3. С. 30.
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://filosof.historic.ru