О
СОВРЕМЕННЫХ ПОПЫТКАХ “ОЖИВЛЕНИЯ” ЛАТЫНИ КАК ЯЗЫКА МЕЖДУНАРОДНОГО
ОБЩЕНИЯ
Среди
многочисленных попыток найти решение проблемы международного языка не последнее
место и в наше время занимает язык, у которого уже есть обширнейших опыт и
более длинная история использования в качестве средства международного общения,
чем у какого-либо другого языка в мире. Речь идет, конечно, о латинском языке.
В борьбе за
“оживление” языка древних римлян в период после второй мировой войны
выделяются большим охватом участников из разных стран Европы и других частей
света, а также весомостью научного уровня международные совещания “живой
латыни”, проходившие во Франции начиная с 1956 г.
Первое
совещание состоялось в сентябре 1956 г. в Авиньоне под сводами исторического
папского дворца; второе – в сентябре 1959 г. в Лионе, третье – в сентябре 1963
г. в Страсбурге, четвертое – в апреле 1969 г. в Авиньоне и пятое – в апреле
1975 г. в городе По.
Этим совещаниям
предшествовала довольно оживленная и разносторонняя деятельность не только
латинистов, преподавателей античных языков и культуры, но и многих
представителей других наук – естествознания, техники и даже видных общественных
деятелей многих стран Западной Европы, Америки и даже Африки. В периодике были
опубликованы статьи, которые привлекли большое внимание общественности,
обсуждались в университетских кругах и побуждали к созданию разных обществ и
организаций для практики латинского языка и культуры; в периодических изданиях
обсуждались вопросы состояния преподавания античных языков, высказывались
разные предложения по созданию живого латинского языка как средства
международного общения.
У истоков этого
движения стояли две острые и актуальные проблемы. Во-первых, вопрос о будущем
преподавания латинского языка и классической культуры вообще. Несмотря на то,
что в пятидесятые годы в западноевропейских странах для обучения латыни в
средних школах давалось еще много часов и положение классической культуры в
преподавании было довольно прочным, тем не менее чувствовались кризисные
настроения в отношениях древней культуры с потребностями нового времени –
времени техники, точных наук и измененных общественных отношений. Обучение
классическим языкам считали в течение длительного периода признаком высшего
социального положения, в то время как резко увеличивалось число образованных
людей, которые никогда не изучали латинский язык и которые стали чувствовать
себя ущемленными. Распространялись взгляды, что античная культура и древние
языки являются препятствием общественному прогрессу и несовместимы с
требованиями развитого общества. Другим исходным пунктом движения “живой
латыни” было обострение проблемы международного языка в особенности на
совещаниях ученых, представителей технических профессий, съезжавшихся из разных
стран.
Больше всего
участники совещаний по живому латинскому языку посвящают внимание вопросу
обогащения лексики новыми словами для выражения понятий современной жизни во
всех областях науки и человеческой деятельности. Всем хорошо понятно, что для
превращения древнего языка в средство международного общения требуется огромное
количество слов и не только при создании терминологии по всем научным и
техническим дисциплинам, но и для описания явлений повседневной жизни, начиная
с самых мелких и незначительных вещей, которые не существовали в античном
обществе и потому не имели обозначения в латинском языке Древнего мира.
Выступавшие на
этих конгрессах были единодушны в том, что основой и исходным пунктом при
создании современной латыни должен быть остаться классический латинский язык.
Согласно с этим принципом было выдвинуто на первое место требование
исчерпывающе использовать все имеющиеся уже в литературном наследии на
латинском языке возможности обозначения понятий современного мира. Выступивший
с базовым докладом по вопросам лексики на первом совещании Гуэрино Пачитти
обратил внимание на большое количество слов в письменных источника Древнего
Рима, относящихся к вещам и явлениям повседневной жизни, о существовании
которых догадываются только немногие из тех, кто изучал в школе тексты античных
авторов о походах, политических интригах или возвышенную поэзию о
мифологических героях. При более тщательном рассмотрении древних авторов
обнаруживаются слова типа: horologium “часы”, pigmentum “краска,
румяна”, anularius “мастер, изготовляющий кольца”, armilla
“браслет”, crepundia “трещотка, погремушка” и множество
других, которые можно употреблять без всяких изменений. После этого рекомендуют
обратиться к лексическим богатствам латинской литературы средних веков и нового
времени. Особенно подчеркивал необходимость проработать всю научную литературу
на латинском языке от XIII по XIX века для создания терминологии естествознания
и математических дисциплин Роберто Буза. Об этом речь шла на третьем совещании.
Кроме практического применения в интерлингвистическом аспекте, такая работа
имела бы большое значение для формирования научной исторической лексики языков
современных европейских народов.
Следующим
этапом считается создание новых слов путем деривации на основе латинского
словарного материала при строгом соблюдении законов аналогии
словообразовательной работы древнеримских авторов. Во вторую очередь
допускается применение лексического материала древнегреческого языка
заимствования из которого имели долгую традицию, при этом правила
латинизирования грецизмов были установлены уже со времен Цицерона. Облегчает
применение греческого и то, что это близкородственный латинскому языку. Но
несмотря на это греческие заимствования встречают подчас и сильное
сопротивление. Даже Антонио Баччи, автор большого словаря нового латинского
языка (“Lexicon eorum vocabulorum quae difficilius latine redduntur”,
в котором 10329 слов, которые не имели раньше соответствия в латыни), советует
заменить слова archivum, zelum, apologia, episodium чисто латинскими, т.е.
соответственно tabularium, studium, defensio, a re digressio.
Напротив,
Пачитти и многие другие указывают на то, что даже Цицерон, не говоря уже о
многих других смело употреблял греческие (и не только греческие) слова, у
Вергилия в “Буколиках” 11% греческих слов, в сатирах Горация 14%, в
сатирах Персия – даже 20%.
Кроме того,
греческий язык стимулировал создание сложных слов в латинском уже в античные
времена, срав. nubifer, agricola, alipes, refugium, созданные по образцу
греческого языка. Сложные слова для многих участников конгресса являются после
простой деривации вторым продуктивным средством создания новой лексики. Пачитти
обращает внимание на произведение Aemilius Springhetti “Institutiones
stili latini” (1954), где предлагаются operistitium
“забастовка”, harpastiludium “мгра в мяч” и др., но
отвергаются гибридные типа photopingere, teleloqui, telescribere и т.д.
подобные смешанные греко-латинские слова считаются большинством ораторов или
вообще неприемлемыми, или же допускаются только в некоторых случаях в виде
исключения. Сложные слова же из чисто латинских элементов находят одобрение
почти всех. Пачитти цитирует Н. Мартинелли, который имеет большой опыт в этом
деле, и предлагает образования типа ferrivia, archidux, biciclila,
pyroballistula и др., т.е. латинские, гибридные и греческие слова. Этот способ
считают перспективным в создаваемом международном латинском языке и
соответствующим его характеру, хотя в античном языке сложных слов было мало, в
особенности по сравнению с богатым и удивительно эластичным древнегреческим.
Что касается
деривации, то в докладах приводятся многочисленные примеры из произведений
разных авторов практически всех этапов долгой истории латинского языка, начиная
с Апулея: occursaculum “ночные привидения”, formidamen
“страшилище”, “ужас” срав. у Тертуллиана: advocator
“заступник”, “ходатай”, aversatrix “отрицающая”,
“отрицательница”, у Августина: collector “совместно занимающийся
чтением”, т.е. “школьный товарищ”, dictor “говорящий”
и др., причем подчеркивают, что упомянутые авторы создают и употребляют эти
новые производные слова не потому, что раньше в языке вообще не было слов для
данных понятий, а для того, чтобы выражать новые семантические нюансы,
обогащать словарь и улучшать стиль. Большую работу по деривации сделали
латинские писатели Возрождения и нового времени. В произведениях Джованни
Понтано Анджело Полициано встречаются многочисленные производные, созданные по
анадлогии с классическими примерами, срав.: naeniola, frustillum, breviusculum,
gunditator. Этим богатым опытом участники движения живой латыни советуют
пользоваться в наше время и предлагают аналогичные дериваты: cibifer
“официант”, т.е. “приносящий пищу”, и т.д.
Много споров
вызывает вопрос о том, какие новые слова, чисто формально соответствующие
имеющимся образцам, действительно приемлемы в новом латинском языке. Иозеф Мир,
издатель журнала на латинском языке “Palaestra Latina”, опираясь на
свое языковое чутье ,отвергает образования типа vapornavis “пароход”,
osharmonica “губная гармоника” и др. просто потому, что звучат они
непривычно. Глаголы из греческого telephonare, photographare он считает
сомнительными, но одобряет соответствующие наречия telegraphice, telephonice,
photographice.
Особо следует
упомянуть о хорошо известных почти во всех новых языках и распространенных по
всему современному миру терминах греческого происхождения, многие из которых
явно латинизированы. Исходя в своих интерлингвистических предложениях из
стилистически единой и как можно более чистой классической латыни, многие
участники движения явно предпочитают им чисто латинские выражения, которые
состоят из двух или даже нескольких слов, в особенности если они встречаются
уже в произведениях античных авторов: astronomia – sideralis scientia,
geographia – terrarum orbis descriptio, geodesia – terrae metiendae doctrina.
Игнорировать подобные термины по крайней мере в научной литературе трудно. Так,
Пачитти на первом совещании заявил: “Quae ex alia lingua sapienter et
spernenda aut improbanda” (“то, что мы заимствуем мудро и разумно из
другоог языка, не следует презирать и отвергать”, как archaeologia,
греческое слово, вместо antiquitatis scientia) [1, 76].
Что касается
парафраз. Описательных словосочетаний для передачи более обычных и повседневных
понятий нашего времени, то они широко распространены во всех составляемых на
латинском языке текстах, больше всего, конечно, в приветственных посланиях и
торжественных речах, где они обычно действительно на своем месте. Но иначе
обстоит дело, когда вопрос о них встает в связи с созданием языка как средства
международного общения. Многие участники конгресса обращают внимание на то, что
люди, в особенности в технически развитом обществе, парафразами не общаются;
если действительно стремиться к идеалу классического языка с более близким ему
описательным способом, то латинский язык в качестве средства международного
общения никакого будущего не имеет.
Трезвое мнение
по вопросу о лексике высказал основатель движения Жан Капелл на втором
совещании (1956 г.): “moyennant l’acceptation de neologisms qui doivent
etre brefs et precis – et non de ces periphrases poetiques qui seraient vite
ridicules ou inintelligibles, dans le domaine scientifique la langue latine
peut traiter des sujets les plus divers avec clarte” (“Воспринимая
неологизмы, которые должны быть краткими и точными – и не поэтическими
перифразами, которые быстро становятся смехотворными или непонятными -,
латинский язык в научном плане может ясно передать самые различные вещи”).
Говоря о работе
по созданию новых слов, Пачитти утверждает, что иногда довольно длинные
описательные словосочетания являются “элегантными” и
“уточнёнными” эквивалентами многих понятий при составлении стихотворений
и надписей, например: feminismus = aequandus mulierum hominumque status;
realismus = nuda rerum imitatio; socialismus = publicorum bonorum distributio
in usum omnium [1, 77]. Но многие поборники латинского языка считают подобные
дефиниции приемлемыми и в любом другом тексте, по меньшей мере до тех пор, пока
не найдено подходящее слово.
Первое место в
словотворческой деятельности лингвистов авиньонского движения занимает создание
латинских эквивалентов, соответствующих современным понятиям, путём аналогии
прямой (analogia propria) и аналогии переносной (косвенной, analogia
translata). Это словосочетания, обычно из двух слов, которые встречаются в
произведениях латинских авторов и по аналогии с которыми можно передать новые
понятия. Пачитти приводит предложения Эмилия Спрингетти cisternata navis,
petrolearia navis по образцу античных rostrata, frumentaria navis. Cравнивая
древнеримские игры с современными, предлагают: harpasti ludus “игра в
мяч”, oblongi follis ludus “регби”, latrunculorum ludus
“шахматы” (Спрингетти). Pegma scansorium “лифт”; ramentum
sulfuratum или
flammiferum ramentum “спичка”
(Баччи). Arca
loricata “несгораемый шкаф”, forum
nummarium “биржа”,
litterae nummariae “чек”,
mensa nummaria или mensa
argentaria “банк”
(из словаря финансового дела, составленного Космо Мариано).
Почти все, кто
предлагает какие-либо способы для дополнения лексики, упоминают и ономапатею.
Обращают внимание и на то, что изучение образования слов в романских (и других
европейских) языках (обычно именно из латинского словарного состава) может
иногда быть полезным: “ружьё” в итальянском языке schioppo, т.е. от
латинского ономатопоэтического слова stloppus или scloppus “щелчок”,
“удар по надутой щеке” (доклад Пачитти).
Может быть,
самые острые споры вызвал вопрос о заимствовании слов из других языков и в
особенности из наиболее распространённых современных западных языков. В
принципе, сторонники живой латыни стоят на пуристических позициях: “Dum
suppetit copia verborum latinorum, etiam ad senescentem Romanorum aetatem
pertinentium, ea inducenda sunt ad res novas significandas” (пока
достаточен запас латинских слов, хотя и относящихся к устаревшей эпохе римлян,
следует вводить их для обозначения новых понятий ), – заявил на первом
совещании Шарль Эггер, ответственный секретарь журнала на латинском языке
“Latinitas”. Советуют тщательно и исчерпывающе использовать лексику
древнеримских авторов и огромное наследие античных надписей, затем поздних
авторов и средневековую литературу, произведения гуманистов, латинский язык которых
выделяется особой живостью и даёт много смелых лексических решений, и, наконец,
литературу последних веков. Но если в самом латинском языке невозможно найти и
создать на латинской же основе требуемое слово, то допускается применение
древнегреческого словарного запаса, что имеет долгую и плодотворную традицию,
начиная с классического периода. Кроме того, рекомендуют перенимать слова из
новогреческого: hamaxostichus (новогр. hamaxostoichia “поезд”),
teletypicum instrumentum (телетайп), autocinetum (новогр. аutokineton
“автомобиль”) (доклад Ш.Эггера на первом совещании).
Вопрос о
заимствовании из современных языков вызывает много споров. Подавляющее
большинство считает усвоение слов новых языков неизбежным, подчеркивая при этом
необходимость внимательно соблюдать правила и структурные особенности
латинского языка. Эти строгие требования, конечно, очень затрудняют и
ограничивают работу по созданию новой лексики. Поэтому высказываются
предложения смело применять богатства европейских языков. Альберт Гризар и
некоторые другие обращают внимание на тексты Цицерона, общепризнанного образца
языковой чистоты, который смело употребляет в своих произведениях множество
неологизмов не только греческого, но и кельтского происхождения, и открыто
говорит о возможности и необходимости заимствования слов: “Если бы Цицерон
был жив, – продолжает Гризар, – он несомненно употреблял бы слова radio, radar,
radiographia, bomba atomica, arma nuclearia и, может быть, даже automobile,
которое склонял бы, как cubile”. Далее, Гризар допускает принятие слов
даже без латинского окончания (sous une terminaison latinisee ou non) [1,18]. И
в этом он не одинок: Луиджи Гуерчио (из Салерно), указав на новаторский дух и
смелость гуманистов, спрашивает, как поступить с английским словом, которое часто
“non puo adattare il suo cinguettio nativo al disteso suono del latino? Ebbene,
che fa? Sul Palatino vi sono gli usignuoli di Virgilio e i passeri
d’Evandro” (“не может приспособить свое исконное звучание растянутой мелодии латинского языка? Ну, так что же. Что делать? На Палатинском
холме не только соловьи Вергилия, но и воробьи Евандра”) [1, 23]. Значит,
в качестве последнего варианта некоторые лингвисты одобряют и несклоняемые
слова из практики живой современной речи, но там, где это можно, следует
прибавлять латинское окончание, например: cafaeum “кофе”,
chocolatilla “шоколадная конфета” и т.д. Последние неологизмы
предлагает Луиджи Гуерчио, который обращает внимание на другой возможный
источник – на южноитальянские диалекты как наиболее близкие к латинскому, более
близкие, чем, например, итальянский литературный язык.
В целом
поборники живой латыни делятся на два лагеря. В одном те, кто придает
сохранению духа и характера латыни золотой эпохи первоочередное значение и
стоит, таким образом, на позиции древнего римлянина, глядя на вещи его глазами:
что хорошо и понятно воображаемому человеку времен Цицерона, то хорошо и должно
быть основой. Другие же стоят на позиции современного европейца и свойственного
ему мира, например, многие участники конгресса употребляют lingua commenticia
“искусственный язык” вместо lingua artificialis – то и другое в
основе чисто латинское, но второе было бы понятно подавляющему большинству
народов европейского происхождения, первое же следует специально выучить.
В конечном
счете при одобрении или неодобрении слова или словосочетания большую роль
играют личные пристрастия. После теоретических рассуждений одобряются либо
отвергаются без всяких оснований неологизмы различного типа. Ш. Эггер отвергает
слова filmus, radiodiffusio, aviatio, radar и называет их
“чудовищными”. Первое из них, снабженное латинским окончанием,
действительно звучит странно, следующие три воспринимаются как хорошие
латинские слова.
Слабым местом
латинской лексики и словообразования Ж. Бейе считает недостаточную ее гибкость,
особенно когда речь идет об образовании сложных слов, и “скольжение
производных слов в сторону семантической автономии и отсюда опасность прибегать
к этимологии” (“glissement des derives vers l’autonomie semantique, et
par suite, danger de recourir a l’etymologie”) [1, 52]. Дискутируется и
вопрос о методологических проблемах в словотворческой работе латинского языка.
Мишель Рамбо на третьем конгрессе предостерегает от необдуманного
переосмысления древних латинских слов. Например если придать слову currus новое
узкое значение “автомобиль”, то в дальнейшем это помешает употреблять
производные от currus (curriculum и т.д.) для обозначения других понятий, не
имеющих ничего общего с автомобилем.
* * *
В вопросах
грамматики расхождений во взглядах участников конгресса гораздо меньше,
поскольку все едины в том, что морфологическую систему классической латыни
следует полностью сохранять. Почти единственным отклонением от классического
языка автор базового доклада по грамматике на первом конгрессе Жан Бейе считал
допустимым разрешить образование сравнительной и превосходной степеней
прилагательных аналитическим путем, при помощи вспомогательных слов magis и
maxime, что в грамматике классического языка допускается только для некоторых
прилагательных. Говорилось также об удалении или ограничении исключений (хотя в
конечном счете решение этого вопроса мало что дает), однако некоторые
решительно возражали (Эдуард Борнеманн, на втором конгрессе), утверждая, что
изъятие исключений нарушает систему и угрожает основам языка.
Больше
дискутировался вопрос об упрощении синтаксиса. На третьем конгрессе Р. Мараш
предложил сохранять только основные правила consecutio temporum, не считаясь с
разными видами придаточных предложений. Но общего одобрения это предложение не
нашло. Ж.. Бейе же возразил против всяких изменений в синтаксисе, так как в
латинском все глубоко осмыслено и мудро обосновано. Выход усматривается в
составлении грамматики-минимум, в которой были бы даны самые простые и ясные
конструкции латинского языка, с успехом применяемые как в научной литературе,
так и в общении между людьми. Вместо подчиненных предложений предлагалось
делать упор на сложносочиненные предложения и на свойственные латинскому языку
ясные и краткие инфинитивные конструкции. Таким образом, дискуссии по
грамматике по большей части сводились к рассуждению о том, как составить
необходимый минимум синтаксиса и как его преподавать в аудитории.
* * *
О латинском
произношении, об истории и последних результатах его научного исследования
выступил с докладом на первом конгрессе профессор кильского университета Эрих
Бурк. Решено придерживаться т.н. восстановленного произношения, т.е.
первоначального произношения времен создания латинского литературного языка.
Хотя Бурк и другие требуют соблюдения всех тонкостей классического языка в этой
области, они же признают, что возможные отклонения от этой нормы и национальные
различия не будут большим препятствием в применении языка в международном
общении. Об этом свидетельствует многовековая практика латинского языка у
европейских народов. Многие считали введение реставрированного произношения
все-таки слишком трудным и советовали допустить по меньшей мере два варианта:
кроме классического, еще т.н. итальянское произношение, т.е. чтение буквы с перед
е и i как [ч]. В целом подчеркивалась необходимость единого произношения, но
констатировано, что достижение этой цели в ближайшем будущем нереально, и
сохранение национальных особенностей произношения неизбежно.
* * *
Отвечая на
вопрос, почему именно латинский язык предлагается в качестве международного
средства общения, авторы докладов и выступлений указывают в первую очередь на
долгую историю этого языка, который проявил удивительную силу экспансии,
распространяясь за сравнительно короткий срок на огромные территории и
ассимилируя большое количество самых различных языков и диалектов. Сохраняя
затем свои позиции, позиции практически единственного литературного языка у
европейских народов в течение почти полутора тысяч лет, он успешно доказывал
свою способность быть средством интернационального объединения самых разных
народов, средством общения, которое в состоянии приспособиться к самым
различным условиям и потребностям общества. Указывают и на объединяющую народы
роль большого количества общих слов и других языковых элементов латинского
происхождения в современных языках, которые являются как эмоциональной, так и
практической основой латыни в качестве возможного международного языка. Кроме
большого авторитета в культурном и историческом плане, сюда прибавляется еще
ясность и сравнительная краткость выражения, но это последнее касается только
тех областей знания и общения, где латинский язык имеет длительную традицию;
говоря же о явлениях современного общества (и не только технических), следует
отметить, что латинский текст часто длиннее, а иногда просто громоздкий по
сравнению с новыми языками.
Другие
возможные возражения против латинского языка заключаются в общем отношении к
нему. В пятидесятые годы были еще живы моменты социального престижа знающих этот
язык. В течение долгого периода в школах для привилегированных обучали усиленно
античным (и в особенности латинскому) языка. Это побудило отрицательное
отношение к нему в непривилегированных слоях населения. На совещаниях, где все
признали необходимость сохранять и развивать культурные, педагогические и
исторические ценности латыни, одни участники ставили на первое место именно эту
сторону вопроса и не находили возможным идти на уступки в деле упрощения языка
и даже обучения латинским авторам в школе. Другие, которых в первую очередь
интерлингвистический аспект, смотрели на будущее латыни более практично. Они
требовали прежде всего простоты и в грамматике, и в лексическом вопросе.
Создать стиль самых несложных синтаксических элементов латинского языка, не
употреблять, кроме поэтических произведений, редкие слова и сложные выражения,
чтобы все могли понять при первом чтении или слушая живую речь. Советовали
избегать сослагательного наклонения и подчиненных предложений, использовать как
можно больше прямую речь или, в крайнем случае, сложносочиненные предложения
(Огюст Ори из Бордо, ботаник Анри де Аббей из Ренна и др.).
Много спорили и
о том, каким должны быть нормы “живой латыни”. Практически все
соглашались с тем, что основой может быть только язык золотой эпохи, первого
века до н.э. Но как совместить это требование с литературной практикой всех
последующих времен, язык которых большинство участников конгрессов считали
наиболее ценным и многообещающим в интерлингвистическом аспекте? Как показали
последующие совещания, проблема эта оказалась довольно трудной. Получившие
задание на первом конгрессе создать соответствующие нормы, руководства и
учебные пособия оказались в больших затруднениях и предлагали начинать подобные
работы на более широком основании.
Р. Фоалл
(Льеж), выступавший на третьем совещании, считает, что латинский язык был
достаточно единым в течение всего периода своего существования. Спрингетти с
этим не соглашается и считает неизбежным основываться на одном периоде. Часто
возвращались участники конгресса прямо к вопросу о цицеронианстве, который
полностью еще не изжит и в наше время. Почти все выступившие по этому вопросу
указывали на то, что сам Цицерон не ограничивал нормы узкими рамками, а создал
для своего времени язык на самой широкой основе и был готов принять самые
разные новшества. Примером наилучшего соединения требований о хорошем,
нормированном языке с необходимостью добиваться живости, гибкости и новаторства
считали многие Эразма Роттердамского, в латинском творчестве которого много
указаний того, как применять латинский язык в измененной обстановке, сохраняя
при этом высокий уровень языковой культуры.
Примечания
1. Premier Congres International pour le Latin vivant.
Avignon, 3-6 septembre 1956. – Avignon: Edouard Aubanel, 1956.
2. Deuxieme Congres International pour le Latin
vivant. Lion – Villerbanne du 8 au 18 septembre 1959. – Avignon: Edouard
Aubanel, 1959.
3. Troisieme Congres International pour le Latin
vivant. Strasbourg, du 2 au 4 septembre 1963. – Avignon: Edouard Aubanel, 1963.
4. Quatrieme Congres International pour le Latin
vivant. Avignon, du 1 au 3 Avril 1969. – Avignon: Edouard Aubanel, 1969.
5. Cinquieme Congres International pour le Latin
vivant. Pau. Du 1 au 5 Avril 1975. – Avignon: Aubanel, 1975.
Список
литературы
Ю.Й. Маадла. О
СОВРЕМЕННЫХ ПОПЫТКАХ “ОЖИВЛЕНИЯ” ЛАТЫНИ КАК ЯЗЫКА МЕЖДУНАРОДНОГО
ОБЩЕНИЯ.