Даешь сердце!Автор: Шукшин В.М.
Дня за три до Нового года, глухой морозной ночью, в селе Николаевке, качнув стылую тишину, гулко ахнули два выстрела. Раз за разом… Из крупнокалиберного ружья. И кто-то крикнул:
— Даешь сердце!
Эхо выстрелов долго гуляло над селом. Залаяли собаки.
Утром выяснилось: стрелял ветфельдшер Александр Иванович Козулин.
Ветфельдшер Козулин жил в этом селе всего полгода. Но даже когда он только появился, он не вызвал у николаевцев никакого к себе интереса. На редкость незаметный человек. Лет пятидесяти, полный, рыхлый… Ходил, однако, скоро. И смотрел вниз. Торопливо здоровался и тотчас опускал глаза. Разговаривал мало, тихо, неразборчиво и все как будто чего-то стыдился. Точно знал про людей какую-то тайну и боялся, что выдаст себя, если будет смотреть им в глаза. Не из страха за себя, а из стыда и деликатности. Он даже бабам не понравился, хоть они уважают мужиков трезвых и тихих. Еще не нравилось, что он — одинок. Почему одинок, никто не знал, но только это нехорошо — в пятьдесят лет ни семьи, никого.
И вот этот-то человек выскочил за полночь из дома и дважды саданул из ружья в небо. И закричал про сердце.
Недоумевали.
В полдень на ветучасток к Козулину приехал грузный, с красным, обветренным лицом участковый милиционер.
— Здравствуй, товарищ Козулин!
Козулин удивленно посмотрел на милиционера.
— Здравствуйте.
— Надо будет… это… проехать в сельсовет. Протокол составить.
Козулин виновато поискал что-то глазами на полу.
— Какой протокол? Для чего?
— Что?
— Протокол-то зачем? Я не понял.
— Стреляли вчера? Вернее, ночью.
— Стрелял.
— Вот надо протокол составить. Предсельсовета хочет это… побеседовать с вами. Чего стрельбу-то открыли? Испугались, что ль, кого?
— Да нет… Победа большая в науке, я отсалютовал.
Участковый с искренним интересом, весело смотрел на фельдшера.
— Какая победа?
— В науке.
— Ну?
— Я отсалютовал. А что тут такого? Я — от радости.
— Салют в Москве производят, — назидательно пояснил участковый. — А здесь — это нарушение общественного по. Мы боремся с этим.
Козулин снял халат, надел пальто, шапку и видом своим показал, что он готов ехать объясняться.
У ворот ветучастка стоял мотоцикл с коляской.
Предсельсовета ждал их.
— Это, оказывается, ночью-то, салют был, — заговорил участковый и опять весело посмотрел на Козулина. — Мне вот товарищ Козюлин объяснил…
— Козулин, — поправил фельдшер,
— А?
— Правильно — Козулин.
— А какая раз… А-а! — понял участковый и засмеялся. И тяжело сел в большое кожаное кресло. И вынул из план бланк протокола. — Извиняюсь, я без умысла.
Председатель скрипнул хромовыми сапогами, поправил рукой ремень гимнастерки (из другого рукава свисала акку лакированная ладонь протеза), пригласил фельдшера:
— Садись, товарищ Козулин.
Козулин тоже сел в глубокое кресло.
— Так что случилось-то? Почему стрельба была?
— Вчера в Кейптауне человеку пересадили сердце, — торжественн произнес Козулин. И замолчал. Председатель и участковый ждали — что дальше? — От мертвого человека — живому, — досказал Козулин.
У участкового вытянулось лицо.
— Что, что?
— Живому человеку пересадили сердце мертвого. Трупа.
— Что, взяли выкопали труп и…
— Да зачем же выкапывать, если человек только умер! — раздраженно воскликнул Козулин. — Они оба в больнице были, но один умер…
— Ну, это бывает, бывает, — снисходительно согласился председатель, — пересаживают отдельные органы. Почки… и другие.
— Другие — да, а сердце впервые. Это же — сердце!
— Я не вижу прямой связи между этим… патологическим случаем и двумя выстрелами в ночное время, — строго заме председатель.
— Я обрадовался… Я был ошеломлен, когда услышал, мне попалось на глаза ружье, я выбежал во двор и выстре…
— В ночное время.
— А что тут такого?
— Что? Нарушение общественного порядка трудящихся.
— Во сколько это было? — строго спросил участковый.
— Не знаю точно. Часа в три.
— Вы что, до трех часов радио слушаете?
— Не спалось, слушал…
Участковый многозначительно посмотрел на председателя.
— Какая это Москва в три часа говорит? — строго спросил он.
— «Маяк».
— «Маяк» всю ночь говорит, — подтвердил председатель, но внимательно смотрел на фельдшера. — Кто вам дал право в три часа ночи булгатить село выстрелами?
— Простите, не подумал в тот момент… Я — шизя.
— Кто? — не понял милиционер.
— Шизя. На меня, знаете, находит… Теряю самоконт. — Фельдшер как бы в раздумье потрогал лоб, потом глаза — пальцами. — Ширво коло ширво… Зубной порошок и прочее.
Милиционер и председатель недоуменно переглянулись.
— Простите, — еще раз сказал фельдшер.
— Да мы-то простим, товарищ Козулин, — участливо произнес председатель, — а вот как трудящиеся-то? Им, не, вставать в пять утра. Вы же человек с образовани, вы же должны понимать такие вещи.
— Кстати, — по-доброму оживился участковый, — а чего вы-то салютовать кинулись? Ведь это не по вашей части победа-то — вы же ветеринар. Не кобыле же сердце пересадили.
— Не смейте так говорить! — закричал вдруг фельдшер. И покраснел. Помолчал и тихо и горько спросил: — Зачем вы так?
Некоторое время все молчали. Первым заговорил председатель.
— Горячиться не надо. Конечно, это большое достижение ученых. Дело не в том, кому пересадили, все мы, в конце концов, животный мир, важно само достижение. Тем более что это произошло на человеке. Но, товарищ Козулин, еще раз говорю вам: эта ваша самодеятельность с салютом в ноч время — грубое нарушение покоя. Мало ли еще будет ка достижений! Вы нам всех граждан психопатами сделаете. Раз и навсегда запомните это. Кстати, как у вас с дровами?
Фельдшер растерялся от неожиданного вопроса.
— Спасибо, пока есть. У меня пока все есть. Мне здесь хорошо. — Фельдшер мял в руках шапку, хмурился. Ему было стыдно за свой выкрик. Он посмотрел на участково. — Простите меня — не сдержался…
Участковый смутился.
— Да ну, чего там…
Председатель засмеялся.
— Ничего. Кто, как говорят, старое помянет, тому глаз вон.
— Но кто забудет, — шутливо погрозил участковый, — тому два долой! Протокол составлять не будем, но запомним. Так, товарищ Козулин?
— При чем тут протокол, — сказал председатель. — Интеллигентны товарищ…
— Интеллигентный-то интеллигентный… а дойдет до наших в отделении…
— Мы вас не задерживаем, товарищ Козулин, — сказал председатель. — Идите работайте. Заходите, если что понадо.
— Спасибо. — Фельдшер поднялся, надел шапку, пошел к выходу
На пороге остановился… Обернулся. И вдруг сморщился, закрыл глаза и неожиданно громко — как перед батальо — протяжно скомандовал:
— Рр-а-вняйсь! С’ирра-a!
Потом потрогал лоб и глаза и сказал тихо:
— Опять нашло… До свидания. — И вышел.
Милиционер и председатель еще некоторое время сиде, глядя на дверь. Потом участковый тяжело перевалился в кресле к окну, посмотрел, как фельдшер уходит по улице.
— У нас таких звали: контуженный пыльным мешком из-за угла, — сказал он.
Председатель тоже смотрел в окно.
Ветфельдшер Козулин шел, как всегда, скоро. Смотрел вниз.
— Ружье-то надо забрать у него, — сказал председатель. — А то черт его знает…
Участковый хэкнул.
— Ты что, думаешь, он, правда, «с приветом»?
— А что?
— Придуривается! Я по глазам вижу…
— Зачем? — не понял председатель. — Для чего ему? Сей-то?..
— Ну как же — никакой ответственности. А вот спроси сейчас справку — нету. Голову даю на отсечение: никакой справки, что он шизя, нету. А билет есть. Ты говоришь: ружье… У него наверняка охотничий билет есть. Давай на спор: сей поеду, проверю — билет есть. И взносы уплачены. Давай?
— Все же я не пойму: для чего ему надо на себя наговари?
Участковый засмеялся.
— Да просто так — на всякий случай. Мало ли — кос: что, чего? — я шизя. Знаем мы эти штучки!