Stephen King "The Shining"

Стивен Кинг. Сияние————————————————————————– © Stephen King “The Shining” (1977) © перевод Е.Александрова, [email protected]————————————————————————–Посвящается Джо Хиллу Кингу, который все сияет.Редактором этой моей книги, как и двух предыдущих, был мистер Уильям Дж. Томпсон, человек мудрый и здравомыслящий. Его вклад в эту книгу велик, и я благодарю его за это. С. К.В Колорадо – несколько самых прекрасных курортных отелей в мире, но описанный на этих страницах отель не подразумевает ни один из них. “Оверлук” и связанные с ним люди существуют исключительно в воображении автора….А еще в этой комнате… стояли гигантские часы черного дерева. Их тяжелый маятник с монотонным приглушенным звуком качался из стороны в сторону и, когда… часам наступал срок бить, из их медных легких вырывался звук отчетливый и громкий, проникновенный и удивительно музыкальный, до того необычный по силе и тембру, что оркестранты принуждены были… останавливаться, чтобы прислушаться к нему. Тогда вальсирующие пары невольно переставали кружиться, ватага весельчаков на миг замирала в смущении и, пока часы отбивали удары, бледнели лица даже самых беспутных, а те, кто был постарше и порассудительней, невольно проводили рукой по лбу, отгоняя какую-то смутную думу. Но вот бой часов умолкал и тотчас же веселый смех наполнял покои; музыканты с улыбкой переглядывались, словно подсмеиваясь над своим нелепым испугом, и каждый тихонько клялся другому, что в следующий раз он не поддастся смущению при этих звуках. А когда пробегали шестьдесят минут… и часы снова начинали бить, наступало прежнее замешательство и собравшимися овладевали смятение и тревога. И все же это было великолепное и веселое празднество… Э.А.По “Маска Красной смерти”Сон разума порождает чудовищ. ГойяКоли сияет, так сиять и будет. Поговорка* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. “ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ” * ^ 1. РАЗГОВОР НАСЧЕТ РАБОТЫДжек Торранс подумал: “НАСТЫРНЫЙ СУКИН СЫН”. В Уллмане было пять футов пять дюймов, а двигаясь, он обнаруживал тусуетливую, раздражающую быстроту, что присуща исключительно толстячкамнебольшого роста. Аккуратный пробор делил волосы, а темный костюм былстрогим, но внушал доверие. Вот человек, к кому вы можете придти со своимипроблемами, говорил костюм денежному клиенту. Штатному персоналу онсообщал более отрывисто и грубо: “Ну, ты, лучше пусть все будет путем”. Впетлице сидела красная гвоздика – может быть, для того, чтобы никто изпрохожих по ошибке не принял Стюарта Уллмана за местного гробовщика. Выслушивая, что говорит Уллман, Джек для себя решил, что в подобныхобстоятельствах, вероятно, не симпатизировал бы ни одному человеку по своюсторону стола. Уллман задал вопрос, который Джек пропустил мимо ушей. Вышлонехорошо. Уллман принадлежал к тому типу людей, которые заносят подобныепромахи в мысленный “Ролодекс” для позднейшего рассмотрения. – Простите? – Я спрашиваю, до конца ли ваша жена понимает, что за обязанности выздесь на себя примете. И потом, конечно, ваш сын. Взгляд Уллмана скользнул вниз к лежащему перед ним заявлению. – Дэниел. Вашу жену ничуть не пугает такая мысль? – Венди – необыкновенная женщина. – И сын у вас тоже необыкновенный? Джек изобразил широкую рекламную улыбку. – Мне кажется, нам нравится так думать. Для пятилетнего он вполнесамостоятелен. Никакой ответной улыбки от Уллмана. Он сунул заявление Джека назад впапку. Папка отправилась в ящик. Теперь поверхность стола была абсолютноголой, если не считать пресс-папье, телефона, лампы “Тензор” и бювара суглублениями для входящих и исходящих бумаг. Обе ячейки тоже были пусты. Уллман поднялся и прошел в угол, к стеллажу с полками. – Будьте добры, обойдите стол, мистер Торранс. Посмотрим планыэтажей. Он вернулся с пятью большими листами и разложил их на блестящейровной столешнице из ореха. Джек встал у него за плечами, сознавая, каксильно пахнет от Уллмана одеколоном. ВСЕ МОИ ЛЮДИ ПАХНУТ “АНГЛИЙСКОЙКОЖЕЙ” ИЛИ НЕ ПАХНУТ ВОВСЕ – вдруг ни с того ни с сего пришло ему вголову, и, чтобы сдержать резкий неприятный смешок, Джеку пришлосьприкусить язык. За стеной слабо шумела успокаивающаяся после ленча кухняотеля “Оверлук”. – Последний этаж, – отрывисто произнес Уллман, – чердак. Сплошнойхлам, ничего больше. Со времен второй мировой войны “Оверлук” несколькораз менял хозяев и, похоже, каждый следующий управляющий все ненужноеотправлял на чердак. Я хочу, чтобы там повсюду разбросали яд и расставиликрысоловки. Горничные с четвертого этажа поговаривали, что слышны шорохи.В это я не верил ни минуты, но не должен существовать даже шанс из тысячи,что в “Оверлуке” заведется хоть одна-единственная крыса. Джек, подозревавший, что в любом отеле мира найдется крыса-другая,придержал язык. – Разумеется, ни под каким видом не следует разрешать ребенкуподниматься на чердак. – Конечно, – сказал Джек, снова сверкнув широчайшей рекламнойулыбкой. Что же, этот поганый бюрократишко и впрямь думает, будто онпозволит сыну околачиваться на чердаке, где полно крысоловок, разнойрухляди и Бог знает чего еще? Сдвинув в сторону план чердака, Уллман сунул его под низ стопки. – В “Оверлуке” сто десять номеров, – сказал он тоном школьногоучителя. – Тридцать номеров, все люкс, здесь, на четвертом этаже. Десять -в западном крыле (Президентский в том числе), десять – в центральнойчасти, и еще десять в восточном крыле. Виды из всех окон открываютсявеликолепные.^ ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, БЕЗ РЕКЛАМЫ ТЫ МОЖЕШЬ ОБОЙТИСЬ? Но он хранил молчание. Ему нужна была работа. Уллман засунул четвертый этаж под низ стопки и они принялись изучатьтретий. – Сорок номеров, – сказал Уллман, – тридцать двухместных и десятьодноместных. А на втором этаже – по десять тех и других. Плюс на каждомэтаже по три бельевые и кладовки: на третьем этаже – в самом концевосточного крыла отеля, на втором – в самом конце западного крыла.Вопросы? Джек покачал головой. Уллман смахнул прочь третий и второй этажи. – Теперь – первый этаж. Вот здесь, в центре, стойка администратора.Позади нее – служебные помещения. От стойки администратора на восемьдесятфутов в обе стороны тянется вестибюль. Вот тут, в западном крыле, столовая”Оверлука” и бар “Колорадо”. Банкетный и бальный залы – в восточном крыле.Вопросы? – Только насчет подвала, – сказал Джек. – Для смотрителя на зимнийсезон это – самый важный этаж. Где, так сказать, разворачивается действие. – Все это вам покажет Уотсон. План подвала – на стене котельной. – Онвнушительно нахмурился, возможно желая показать, что столь низменныестороны жизнедеятельности “Оверлука”, как котел и водопровод, не его,управляющего, забота. – Может быть неплохо было бы поставить там несколькокрысоловок. Минуточку… Он извлек из внутреннего кармана пиджака блокнот и нацарапал записку(на каждом листке четким почерком, черными чернилами было написано: СОСТОЛА СТЮАРТА УЛЛМАНА) и, оторвав листок, положил в ячейку для исходящихбумаг. Блокнот снова исчез в кармане пиджака Уллмана, словно завершаяволшебный фокус: вот он есть, Джекки, малыш, а вот его нет. Да-а,парень-то и правда шишка. Они заняли свои прежние места, Уллман – за столом, Джек – перед ним;задающий вопросы и отвечающий на них; проситель и не поддающийся хозяин.Уллман сложил аккуратные ладошки на пресс-папье и в упор взглянул на Джека- лысеющий низенький человек в костюме банкира и галстуке спокойногосерого тона. Гвоздика в петлице уравновешивалась маленьким значком надругом лацкане. Там золотыми буковками было написано только одно слово:СОТРУДНИК. – Мистер Торранс, я буду с вами предельно откровенным. Элберт Шокли -человек влиятельный, он много вложил в “Оверлук”, который в этом сезоневпервые за свою историю принес прибыль. Кроме того, мистер Шокли заседаетв Совете директоров, но в отелях мало что понимает, и уж он-то признаетэто раньше всех. Однако по поводу смотрителя он вполне ясно дал понять,чего хочет. А хочет он, чтобы мы наняли вас. Я так и сделаю. Но если бы вэтом вопросе мне предоставили свободу действий, я бы предпочел вас небрать. Джек стиснул потные руки на коленях, ломая пальцы. НАСТЫРНЫЙ СУКИН^ СЫН, НАСТЫРНЫЙ СУКИН… – Не думаю, что вас сильно интересует мое мнение, мистер Торранс. Мне СЫН, НАСТЫРНЫЙ СУКИН… – …это безразлично. Разумеется, ваши чувства по отношению ко мненикак не влияют на мое личное убеждение, что для такой работы вы негодитесь. Вы могли бы заметить, что во время сезона, а он длится спятнадцатого мая по тридцатое сентября, в “Оверлуке” постоянно работаетсто десять человек – по человеку на каждый номер. Вряд ли я многим по душеи подозреваю, что некоторые считают меня изрядным мерзавцем. Если так, онине ошиблись. Чтобы управлять отелем так, как он заслуживает, приходитсябыть изрядным мерзавцем. Тут он посмотрел на Джека – не будет ли комментариев – и Джек опятьсверкнул рекламной улыбкой, до того зубастой, что это могло показатьсяоскорбительным. Уллман сказал: – “Оверлук” строился с 1907 по 1909 год. До ближайшего городка -Сайдвиндера – сорок миль к востоку по дорогам, которые в конце октябрязакрываются до апреля. Выстроил его некто Роберт Таунли Уотсон, дедушканашего нынешнего техника. Здесь останавливались и Вандербильды, иРокфеллеры, и Эсторы, и Дюпоны. В президентском люксе побывало четырепрезидента: Уилсон, Хардинг, Рузвельт и Никсон. – Никсоном и Хардингом я бы не слишком гордился, – пробормотал Джек. Уллман нахмурился, но несмотря на это продолжил. – Мистеру Уотсону это оказалось не по силам и в 1915 году он продалотель. Потом отель продавали еще в 1922, 1929 и в 1936 годах. До окончаниявторой мировой войны он простоял без хозяина, а потом был куплен иполностью обновлен Хорасом Дервентом – миллионером, пилотом,кинопродюсером и антрепренером. – Мне знакомо имя, – сказал Джек. – Да. Вроде бы все, до чего он ни дотронется, превращается взолото… кроме “Оверлука”. Прежде, чем первый послевоенный гостьпереступил этот порог, превратив дряхлую реликвию в место проведения шоу,отель сожрал больше миллиона долларов. Это Дервент пристроил площадку дляигры в роке, которой вы, как я заметил, восхищались, когда приехали. – Роке? – Это – британский предок нашего крокета, мистер Торранс. Крокет,собственно, это дешевый, вульгарный вариант роке. Согласно легенде, в этуигру Дервента научил играть его светский секретарь, и тот положительновлюбился в нее. Должно быть, наша площадка для роке – самая лучшая вАмерике. – Не сомневаюсь, – серьезно сказал Джек. Площадка для роке, сад, гдеполно деревьев, подстриженных в форме зверей, а что еще? Игра “ДядюшкаУиггли” в натуральную величину за сараем с инвентарем? Мистер СтюартУллман начал сильно утомлять Джека, но было видно, что с Уллманом еще невсе. Уллман собирался высказаться от души, до последнего словечка. – Потеряв три миллиона, Дервент продал отель группе калифорнийскихвкладчиков. Их попытка оказалась столь же неудачной. Просто они ничего непонимали в отелях. В 1970 году отель купил мистер Шокли с группой помощников, передавуправление мне. Несколько лет проработали вхолостую и мы, но я счастливсообщить, что доверие ко мне нынешних владельцев полностью оправдалось. Впрошлом году мы окупили расходы. А в этом году, впервые почти за семьдесятлет, счета “Оверлука” заполнялись черными чернилами. Джек счел, что гордость этого суетливого человечка оправдана, но тутснова накатила волна прежнего отвращения. Он сказал: – Не вижу никакой связи между, надо признать, цветистой историей”Оверлука” и вашим ощущением, что я не гожусь на эту работу, мистерУллман. – Одна из причин, по которой “Оверлук” приносил такие крупные убытки,заключается в том, что каждую зиму отель ветшает. Вы не поверите, каксильно это сокращает уровень прибыли, мистер Торранс. Зимы действительносуровы. Для того, чтобы решить эту проблему, я установил ставку смотрителяна зимний период, чтобы он занимался котлом, ежедневно прогревая здание почастям, по круговому циклу, сразу же чинил то, что ломается и не давалтаким мелочам стать зародышем дальнейшего разрушения. В первую нашу зимувместо одного человека я нанял семью. Случилась трагедия. Ужаснаятрагедия. Уллман холодно, оценивающе посмотрел на Джека. – Я совершил ошибку. Признаю это добровольно. Тот человек былпьяницей. Джек почувствовал, как рот растягивает медленная, опасная улыбка,полная противоположность прежней, рекламной, сверкающей зубами. – Вот что? Странно, что Эл вам не сказал. Я бросил. – Да, мистер Шокли говорил, что вы больше не пьете. Еще онрассказывал о вашем последнем месте работы… о последнем оказанном вамдоверии, скажем так. В Вермонте вы преподавали английский язык вподготовительной школе. И вышли из себя – не думаю, что следует вдаватьсяв излишние подробности. Но я действительно считаю, что случай с Грейдипоказателен, вот почему я коснулся в разговоре вашей… э-э…предыстории. Зимой 1970-71 года, после того, как мы подновили “Оверлук”,но еще до нашего первого сезона, я нанял этого… этого несчастного поимени Делберт Грейди. Он поселился в комнатах, которые вам предстоитразделить с женой и сыном. С ним была жена и две дочки. У меня былисомнения – во-первых, из-за суровости зимы, а еще из-за того, что семьяГрейди целых пять или шесть месяцев будет отрезана от внешнего мира. – Но ведь это не совсем так, а? Здесь есть телефоны и гражданскаярадиостанция, наверное, тоже. Потом, в национальном парке “Скалистые горы”есть вертолеты, которые вполне могут сюда долететь, а такая большаяплощадка, как эта, вместит пару вертушек. – Не знаю, не знаю, – сказал Уллман. – Передатчик в отеле есть – еговам покажет мистер Уотсон вместе со списком частот, на которых следуетвыходить в эфир, если понадобится помощь. Телефонные линии между отелем иСайдвиндером все еще идут поверху и чуть ли не каждую зиму где-нибудьобрываются, а это – минимум три недели, а максимум – полтора месяца. Еще всарае есть снегоход. – Ну, тогда вы вовсе не отрезаны от внешнего мира. Лицо мистера Уллмана приняло страдальческое выражение. – Предположим, ваш сын или жена поскользнулись на лестнице ираскроили себе череп, мистер Торранс. Сочтете ли вы отель отрезанным вэтом случае? Джек понял, что тот прав. Мчащийся на предельной скорости снегоходможет доставить вас в Сайдвиндер за полтора часа… вероятно. Вертолет изСпасательной службы парков может добраться сюда за три часа… приоптимальных условиях. В снежный буран он даже не сумеет подняться. Доехатьже на предельно быстро мчащемся снегоходе нечего и надеяться – даже еслирискнешь вытащить серьезно пострадавшего человека на двадцать пятьградусов ниже нуля или, учитывая холодный ветер, на сорок пять. – В случае с Грейди, – сказал Уллман, – я рассуждал во многом также,как мистер Шокли – в вашем случае. Одиночество само по себе можетоказаться губительным. Лучше, если с человеком будут его близкие. Если ислучится неприятность, подумал я, весьма вероятно, это будет не стольсерьезно, как проломленный череп, несчастный случай с электроприборами иликакие-нибудь судороги. Серьезный случай гриппа, воспаление легких,сломанная рука, даже аппендицит – все это оставляет довольно времени. Подозреваю, что ничего бы не случилось, если бы Грейди при моемполном неведении не запасся в избытке дешевым виски и если бы не толюбопытное состояние, которое во время оно называлось “кабиннойлихорадкой”. Вам знаком такой термин? – Уллман изобразил слабуюпокровительственную улыбку, готовый дать разъяснения, стоит только Джекупризнаться в своем невежестве, и Джек обрадовался, что может быстро ичетко ответить. – Это жаргонный термин, обозначающий клаустрофобическую реакцию,которая проявляется у людей, много времени проведших друг с другомвзаперти. Внешне клаустрофобия проявляется как неприязнь к людям, скоторыми вас заперли. В крайних случаях могут возникнуть галлюцинации,насилие – такой пустяк, как подгоревший обед или спор, чья очередь мытьпосуду, может окончиться убийством. Уллман, похоже, пришел в сильное замешательство, что страшнообрадовало Джека. Он решил еще чуточку поднажать, но про себя пообещалВенди сохранять спокойствие. – В этом-то, полагаю, вы и ошиблись. Он причинил им вред? – Он убил их, мистер Торранс, а потом покончил с собой. Своих девочекон убил топориком, жену застрелил и сам застрелился. У него была сломананога. Несомненно, он так упился, что упал с лестницы. Уллман вытянул руки и добродетельно взглянул на Джека. – У него было высшее образование? – Собственно говоря, нет, не было, – несколько натянуто сообщилУллман. – Я полагал, что… э-э… скажем, индивидуум с не слишком богатойфантазией будет менее восприимчив к оцепенению, одиночеству… – Вот в чем ваша ошибка, – сказал Джек. – Тупица сильнее подверженкабинной лихорадке – так же, как он скорее пристрелит кого-нибудь закарточной игрой или ни с того, ни с сего ограбит. Ему делается скучно.Когда выпадает снег, делать нечего, остается только смотреть телевизор илииграть в “солитер”, жульничая, когда не можешь выложить все тузы. Остаетсятолько собачиться с женой, изводить детей придирками и пить. Засыпать всетруднее, потому что нечего слушать, поэтому он напивается, чтобы уснуть ипросыпается с похмельем. Он становится раздражительным. И, может быть,ломается телефон, а антенну валит ветром, заняться нечем, можно толькодумать, жульничать в “солитер” и делаться все раздражительнее ираздражительнее… И, наконец, – бум, бум, бум. – В то время, как образованный человек, такой, как вы? – Мы с женой оба любим читать. У меня есть пьеса, над которой надоработать, Эл Шокли, вероятно, говорил вам об этом. У Дэнни – головоломки,раскраски, приемник на кристаллах. Я планирую выучить его читать и ещеходить на снегоступах. Венди тоже хотела бы научиться. Да, по-моему, мынайдем, чем заняться и не станем мозолить глаза друг другу, если телевизорвыйдет из строя. – Он помолчал. – Когда Эл сказал, что я больше не пью, онне обманывал. Когда-то я пил, и это делалось серьезным. Но за последниечетырнадцать месяцев я не выпил и стакана пива. Я не собираюсьпритаскивать сюда спиртное и, по-моему, после того, как пойдет снег, уменя не будет случая достать выпивку. – Вот в этом вы абсолютно правы, – сказал Уллман. – Но пока вас здесьтрое, возможные проблемы умножаются. Я уже говорил об этом мистеру Шокли,теперь я поставил в известность вас. Он ответил, что берет это под своюответственность и вы, очевидно, тоже готовы взять на себяответственность… – Да. – Очень хорошо. Я согласен, поскольку выбор у меня невелик. И все жея предпочел бы нанять неженатого студента, который взял академическийотпуск. Ну, может быть, вы и справитесь. Теперь я передам вас мистеруУотсону, который проведет вас по цокольному этажу и нашей территории. Но,может быть, у вас есть еще вопросы? – Нет. Никаких. Уллман встал. – Надеюсь, вы не в обиде, мистер Торранс. В том, что я вам изложил,нет ничего личного. Я только хочу, чтобы дела “Оверлука” шли, как нельзялучше. Это отличный отель. И хочется, чтобы он таким и оставался. – Нет. Не в обиде. – Джек снова сверкнул широкой рекламной улыбкой,но порадовался, что Уллман не подал ему руки. Обида была. Еще какая.2. БОУЛДЕРВыглянув из кухонного окна, она увидела, что он просто сидит на краютротуара, не играя ни грузовичками, ни фургоном, ни даже глайдером избальсы, которому так радовался всю неделю с тех пор, как Джек принесигрушку в дом. Просто сидит, уперев локти в бедра, окунув подбородок владони и высматривает их старенький фольксваген – пятилетний малыш,поджидающий папу. Венди вдруг стало не по себе – до слез не по себе. Она повесила посудное полотенце на перекладину возле раковины и пошлавниз, застегивая две верхние пуговицы халата. Джек со своей гордостью! ЭЙ,^ НЕТ, ЭЛ, ПРОТЕКЦИИ МНЕ НЕ НАДО. ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ У МЕНЯ ВСЕ ТИП-ТОП.Щербатые стены в подъезде были исписаны цветными мелками, восковымикарандашами и аэрозольной краской. От крутой лестницы чуть что отлеталищепки. Дом пропитался кислым запахом старья – да что это за место дляДэнни после аккуратного кирпичного домика в Стовингтоне? Соседи сверху, счетвертого этажа, официально не были женаты, но, если это ее небеспокоило, то беспокоили их постоянные злобные стычки. Парня сверху звалиТом. После того, как бары закрывались, соседи возвращались домой и войнаначиналась всерьез – по сравнению с этим остальные дни недели были всеголишь разминкой. Джек называл это “ночные бои по пятницам”, но это было несмешно. Женщина – ее звали Илейн – под конец ударялась в слезы ибезостановочно повторяла: “Не надо, Том. Пожалуйста, не надо”. А он орална нее. Однажды они даже разбудили Дэнни, а Дэнни спит, как убитый. Наследующее утро Джек перехватил Тома, когда тот выходил и, отведя подальшепо тротуару, что-то сказал ему. Том расшумелся было, начал грозить, ноДжек добавил еще что-то – слишком тихо, чтоб Венди могла расслышать, – и,мрачно покачав головой, Том ушел, и все. Это случилось неделю назад,несколько дней было получше, но с выходных жизнь стала возвращаться внормальное – простите, в ненормальное – русло. Для мальчика это былонехорошо. Снова накатило чувство горечи, но сейчас Венди шла во двор и подавилаего. Подобрав юбку, она уселась на край тротуара рядом с сыном и спросила: – В чем дело, док? Он улыбнулся, но улыбка вышла формальной. – Привет, ма. Между обутых в кроссовки ног стоял глайдер. Венди заметила, что однокрыло треснуло. – Хочешь, посмотрю, что тут можно сделать, милый? Дэнни вернулся к созерцанию улицы. – Нет. Папа сделает. – Док, папа может до ужина не вернуться. В горы путь неблизкий. – Думаешь, машинка сломается? – Нет, не думаю. – Но он дал Венди новую причину для тревоги.^ СПАСИБО, ДЭННИ, ЭТОГО МНЕ И НЕ ХВАТАЛО. – Папа сказал, она может, – сообщил Дэнни небрежным, почти скучающимтоном. – Он сказал, бензонасос забит дерьмом. – Дэнни, не говори такие слова. – Бензонасос? – спросил он с искренним удивлением. Она вздохнула. – Нет, “забит дерьмом”. Не говори так. – Почему? – Это вульгарно. – Ма, а как это – вульгарно? – Ну, все равно, как ковырять в носу за столом или делать пи-пи, незакрыв дверь туалета. Или говорить что-нибудь вроде “забит дерьмом”.Дерьмо – вульгарное слово. Хорошие люди так не говорят. – А папа говорит. Когда он смотрел мотор в машинке, то сказал:”Господи, насос-то забит дерьмом”. Разве папа плохой?^ КАК ТЫ СПРАВЛЯЕШЬСЯ С ЭТИМ, УИННИФРЕД? ТРЕНИРУЕШЬСЯ? – Папа хороший, но ведь он взрослый. И очень следит за тем, чтобничего такого не сказать при тех, кто не поймет. – Как дядя Эл, да? – Да, правильно. – А когда я вырасту, мне можно будет так говорить? – Думаю, ты будешь так говорить, понравится мне это или нет. – А во сколько лет? – Двадцать звучит неплохо, а, док? – Как долго ждать… – Понимаю, что долго, но, может, ты попробуешь? – Ладно… Дэнни снова уставился на дорогу. Он чуть пригнулся, как будтособрался встать, но подползал ярко-красный жук, и это было куда большейновостью. Он опять расслабился. Венди задумалась, насколько переезд вКолорадо отразился на Дэнни. Он ничего не говорил, но она тревожилась,замечая, сколько времени он проводит наедине с собой. В Вермонтедети-ровесники Дэнни были у троих преподавателей, коллег Джека, и там былдетский сад, но здесь не было никого, с кем Дэнни мог бы играть. Большуючасть квартир занимали студенты университета, женатых пар здесь, наАрапаго-стрит, было раз-два и обчелся, и только совсем у немногих – дети.Она насчитала около дюжины студентов или старших школьников, трех грудныхмладенцев – и все. – Мам, почему папа потерял работу? Выброшенная из раздумий Венди забарахталась в поисках ответа. Они сДжеком уже обсуждали, как выйти из положения, если Дэнни задаст именноэтот вопрос, и диапазон ответов колебался от уклончивых объяснений дочистой, лишенной всякого глянца, правды. Но Дэнни не спрашивал. Вопроспрозвучал только сейчас, когда Венди чувствовала себя подавленной и меньшевсего готовой отвечать на него. Однако Дэнни не отводил глаз, возможно,читая на ее лице смущение и делая из этого свои выводы. Она подумала, чтопобуждения и действия взрослых должны казаться детям такими жезначительными и зловещими, какими кажутся опасные звери под сенью темноголеса. Детей дергают туда-сюда, как марионеток, а зачем и почему – онипредставляют себе лишь смутно. Эта мысль опять привела ее в состояние,опасно близкое к слезам, и, стараясь прогнать их, она нагнулась, подняласломанный глайдер и принялась вертеть его в руках. – Дэнни, помнишь, папа тренировал дискуссионную команду? – А как же, – сказал он. – Спор для потехи, да? – Верно. – Она все вертела в руках глайдер, разглядывая название”Спидоглайд” и голубые звездочки переводных картинок на крыльях испохватилась, что рассказывает сыну чистую правду. – Там был мальчик по имени Джордж Хэтфилд, папе пришлось выгнать егоиз команды. То есть, у Джорджа получалось хуже, чем у некоторых другихребят. Джордж сказал, что папа выгнал его потому, что невзлюбил, а непотому, что он не справился. Потом Джордж сделал гадость. Думаю, ты знаешьоб этом. – Это он провертел дырки в шинах нашей машинки? – Да, он. После уроков, а папа поймал его за этим. – Тут она сновазамялась, но теперь деваться было некуда, выбор сузился: то ли сказатьправду, то ли солгать. – Папа… иногда он поступает так, что потом жалеет об этом. Бывает,он не думает, как следовало бы. Не слишком часто, но иногда такоеслучается. – Он сделал Джорджу Хэтфилду больно, как мне, когда я рассыпал всеего бумаги, да? ИНОГДА… (Дэнни с загипсованной рукой…)^ ОН ПОСТУПАЕТ ТАК, ЧТО ПОТОМ ЖАЛЕЕТ ОБ ЭТОМ. Венди свирепо заморгала, загоняя слезы обратно. – Почти так, милый. Папа ударил Джорджа, чтоб тот перестал резатьшины, а Джордж стукнулся головой. Тогда те, кто отвечает за школу сказали,что Джордж больше не может ходить в нее, а папа – учить в этой школе. -Она замолчала, с опаской ожидая потока вопросов. – А, – сказал Дэнни и снова принялся смотреть на дорогу. Тема явно была закрыта. Если бы только и для Венди было так же простозакрыть эту тему. Она поднялась. – Пойду наверх, выпью чаю, док. Хочешь парочку печений и стаканмолока? – Я лучше подожду папу. – Не думаю, что он доберется домой раньше пяти. – Может, он рано приедет. – Может и так, – согласилась она. – Вдруг успеет. Она была уже на полпути к дому, когда он позвал: “Ма!” – Что, Дэнни? – Тебе хочется уехать в этот отель и жить там зимой? Ну который из пяти тысяч ответов, скажите на милость, надо быловыбрать? Объяснить, что она думала вчера? Или прошлой ночью? Или сегодняутром? Каждый раз бывало иначе, спектр менялся от ярко-розового доглухо-черного. Она сказала: – Если этого хочет твой отец, значит, и я хочу того же. – Онапомолчала. – А ты что скажешь? – По-моему, мне хочется, – наконец сказал он. – Тут играть особенноне с кем. – Скучаешь по приятелям, да? – Иногда скучаю, по Скотту и Энди. Вот и все. Она вернулась к нему и поцеловала, взъерошив светлые волосы, тольконачавшие терять младенческую тонкость. Малыш был таким серьезным и онаиногда задумывалась, каково ему жить с такими родителями, как они сДжеком. Светлые надежды, с которых все начиналось, свелись к этомумалоприятному дому в чужом для них городе. Перед глазами опять появилсяДэнни с загипсованной рукой. Кто-то на небесах, отвечающий за СлужбуПромысла Господня, совершил ошибку, которую, как опасалась Венди, уже неисправить, а расплатиться за нее сможет самый невинный стороннийнаблюдатель. – Держись подальше от дороги, док, – сказала она, крепко обхвативего. – Железно, ма. Она поднялась наверх, в кухню. Поставила чайник и выложила на тарелкудля Дэнни парочку “Орео” – вдруг, пока она будет спать, он решит пойтинаверх. Сидя у стола перед своей большой керамической чашкой, Вендисмотрела в окно на Дэнни: он по-прежнему сидел на кромке тротуара, одетыйв джинсы и великоватую темно-зеленую фуфайку с надписью “Стовингтонскаяподготовительная”, глайдер теперь лежал рядом с ним. Весь день она бояласьрасплакаться, и вот слезы хлынули ливнем, так, что Венди с рыданиемсклонилась в идущий от чая ароматный пар и расплакалась, горюя и тоскуя опрошлом и в страхе перед будущим.3. УОТСОН^ “ВЫ ВЫШЛИ ИЗ СЕБЯ”, СКАЗАЛ УЛЛМАН. – Добро, вот ваша топка, – сказал Уотсон, включая свет в темной,пропахшей плесенью комнате. Он оказался упитанным мужчиной с пушистымисоломенными волосами, одетым в белую рубашку и темно-зеленые китайскиештаны. Он распахнул маленькое зарешеченное окошко на корпусе топки ивместе с Джеком заглянул внутрь. – Вот тут главная горелка. – Ровная бело-голубая струя монотонношипела, с разрушительной силой поднимаясь вверх по желобу, но ключевоеслово – подумал Джек, – РАЗРУШИТЕЛЬНАЯ, а не ЖЕЛОБ: сунь туда руку и черезтри секунды получится жаркое.^ ВЫШЛИ ИЗ СЕБЯ. (Дэнни, с тобой все в порядке?) Топка занимала всю комнату, она была куда больше и старее, чем Джекуприходилось видеть. – Горелка работает бесперебойно, – сообщил Уотсон. – Там, внутри,датчик замеряет температуру. Если она падает ниже определенного уровня,система включает звонок у вас в квартире. Котел за стенкой, с той стороны.Пошли, провожу. – Он захлопнул решетку и, обойдя массивную железную топкусзади, провел Джека к другой двери. Железо излучало жар, от которого нехотелось двигаться, и Джек почему-то подумал о большой сонной кошке.Уотсон звенел ключами и насвистывал.^ ВЫШЛИ ИЗ… (Когда он вернулся к себе в кабинет и увидел, как Дэнни стоит там водних трусиках и улыбается, рассудок Джека медленно застлало красноеоблако ярости. Изнутри, с его точки зрения, все представлялось долгим, ноне заняло, должно быть, и минуты. Так кажутся долгими некоторые сны -плохие сны. Казалось, пока Джека не было, Дэнни разворошил в кабинете всеящики, раскрыл все дверцы. Стенной шкаф, полки, вращающийся стеллаж длякниг. Все ящики стола, как один, зияли, вытащенные до упора. Его рукопись,трехактная пьеса, которую он медленно разрабатывал из написанного семь летназад, еще в его бытность студентом, рассказика, была раскидана по всемуполу. Когда Венди позвала его к телефону, он исправлял второй акт,потягивая пиво, и Дэнни вылил на страницу всю банку. Не исключено, чтобыпосмотреть, как оно пенится. ПЕНИТСЯ, ПЕНИТСЯ, слово все звучало и звучалоу Джека в голове, как единственная струна в расстроенном пианино, замыкаяэлектрическую цепь его ярости. Он медленно шагнул к своему трехлетнемусыну, который смотрел на него снизу вверх с довольной улыбкой, радуясьтому, какую удачную работу только что закончил в папином кабинете; Дэнниначал было что-то говорить, но тут Джек ухватил его за руку, согнув ее,чтобы заставить бросить зажатые в ней ластик для пишущей машинки иавтоматический карандаш. Дэнни слегка вскрикнул… нет… говори правду…он пронзительно закричал. Как же тяжело вспоминать этот единственныйглухой звук струны Спайка Джонса в тумане гнева. Где-то Венди спрашивала,что случилось. Ее слабый голос тонул в заволокшей его изнутри мгле. Этокасалось только их двоих. Он рывком развернул Дэнни, чтобы шлепнуть его,его пальцы – большие пальцы взрослого человека – впились в скудную плотьруки малыша, смыкаясь вокруг нее в сжатый кулак, а треск сломавшейсякосточки был негромким, негромким, да нет, он был _о_ч_е_н_ьг_р_о_м_к_и_м_, ОГЛУШИТЕЛЬНЫМ, но не громким. Как раз таким, чтобы стрелойпронзить красный туман – но вместо того, чтобы впустить солнечный свет,этот звук впустил темные тучи стыда и раскаяния, ужас, мучительныесудороги духа. Чистый звук, по одну сторону которого – прошлое, а подругую – все будущее; такой звук бывает, когда ломаешь об колено лучинкуили лопается грифель карандаша. По другую сторону – мгновение полнейшейтишины, быть может, из уважения к начавшемуся будущему, той жизни, чтоосталась ему. На глазах Джека лицо Дэнни теряло краски, становилосьпохожим на сыр, глаза мальчика, всегда большие, сделались еще больше ипотускнели. Он уверился, что сейчас мальчик замертво упадет в разлитое побумагам пиво: его собственный голос, слабый и пьяный, глотал слова пытаясьповернуть все вспять, как-нибудь _о_б_о_й_т_и_ не слишком громкий звуктреснувшей косточки, найти дорогу в прошлое – есть ли в этом доместатус-кво? – голос выговаривал: ДЭННИ С ТОБОЙ ВСЕ В ПОРЯДКЕ? Ответныйпронзительный крик Дэнни, потом потрясенное аханье Венди, когда та вошла кним и увидела, под каким странным углом согнута в локте ручка Дэнни: в томмире, где обитают нормальные семьи, руки под такими углами свисать недолжны. Крик Венди, когда она схватила сына в объятия, бессмысленныйлепет: О ГОСПОДИ, ДЭННИ, О ГОСПОДИ, ГОСПОДИ ТЫ БОЖЕ МОЙ, ТВОЯ РУЧКА; аДжек так и стоял там, оглушенный, отупевший, пытаясь понять, как же такоемогло случиться. Так он и стоял, а, встретившись глазами с глазами жены,понял, что Венди ненавидит его. Он не сообразил, что эта ненависть моглаозначать практически: только позже до него дошло, что Венди могла уйти отнего, отправиться в мотель, а утром вызвать юриста, занимающегосяразводами, или позвонить в полицию. Он чувствовал себя ужасно. Как передлицом надвигающейся смерти. Потом она кинулась к телефону и набрала номербольницы; плачущий мальчик висел на сгибе ее руки, но