ПРАКТИКА И ТЕОРИЯ ИНДИВИДУАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ

СОДЕРЖАНИЕ
Введение. 3
ИНДИВИДУАЛЬНАЯПСИХОЛОГИЯ, ЕЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ И РЕЗУЛЬТАТЫ   4
ПСИХИЧЕСКИЙГЕРМАФРОДИТИЗМ И МУЖСКОЙ ПРОТЕСТ — ЦЕНТРАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМА НЕРВНЫХ ЗАБОЛЕВАНИЙ… 20
ДАЛЬНЕЙШИЕТЕЗИСЫ К ПРАКТИКЕ ИНДИВИДУАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ   28
ИНДИВИДУАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕЛЕЧЕНИЕ НЕВРОЗОВ… 37
Приложение(Из душевной жизни двадцатидвухлетнего пациента) 57
Введение
Альфред Адлер, один изклассиков психодинамической психотерапии, создатель индивидуальной психологии,менее известен у нас, чем 3. Фрейд и К. Юнг. А между тем основные положения егоподхода очень близки россий­ской ментальности. Одну из центральных идей своейтеории сам Адлер сфор­мулировал так: “Мы не способны думать, чувствовать,желать, действовать, не имея перед собой цели… Любое душевное явление, еслионо должно по­мочь нам понять человека, может быть рассмотрено и осмыслено лишькак движение к цели”. Индивидуальная психология показала, что человеческоеповедение обусловлено сочетанием чувства общности и стремлением к лич­номупревосходству. Адлер и его последователи изучали условия возникно­вения учеловека комплекса неполноценности и средств компенсации под­линных и мнимыхнедостатков. Представители этого подхода стремятся из отдельных жизненныхпроявлений получить картину целостной личности.
Эта книга принадлежит кчислу основных трудов А. Адлера. В ней пред­ставлены базовые положенияиндивидуальной психологии и многочислен­ные случаи из клинической практики,иллюстрирующие разные ее аспекты.
Врачам, психологам,психотерапевтам и другим представителям “помо­гающих” профессий эту книгуобязательно нужно прочитать — классику знать необходимо. Немало полезногоизвлекут из нее и те читатели, чей интерес к психологии не являетсяпрофессиональным.

ИНДИВИДУАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ, ЕЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ И РЕЗУЛЬТАТЫ
Обзор большинствапсихологических учений демонстрирует своеобразное ограничение, когда речьзаходит об области ис­следования и средстве познания. Создается впечатление,что из этой сферы с глубоким умыслом исключаются опыт и зна­ния человека иподвергается сомнению ценность художествен­ного, творческого познания,угадывания и интуиции. Если не­которые психологи-экспериментаторы наблюдают иливызы­вают феномены, чтобы сделать вывод о способах реагирования, то есть в сущностизанимаются физиологией душевной жизни, то другие упорядочивают все формывыражения и проявления в традиционные или мало измененные системы. При этомони, разумеется, вновь обнаруживают в отдельных актах те же зави­симости исвязи, которые уже заранее были привнесены ими в схемы души.
Порой же изнезначительных отдельных проявлений физи­ологического характера они пытаютсявоссоздать душевные состояния и мысли, отождествляя одно с другим. Такие иссле­дователисчитают достоинством своей психологической кон­цепции то, что из нее якобыисключено субъективное мышле­ние и вчувствование самого исследователя (а насамом деле они целиком пронизывают его теорию).
Методика этихнаправлений, как начальная школа челове­ческого духа, напоминает нынеустаревшую естественную на­уку с ее закостенелыми системами, которые сегодня воснов­ном заменены воззрениями, стремящимися осмыслить жизнь и ее проявления вих взаимосвязях, причем осмыслить с точки зрения биологической, философской ипсихологической. Такая же тенденция свойственна и подходу, который я назвал“сравнительной индивидуальной психологией”. Представители этого подходастремятся из отдельных жизненных проявлений и форм выражения получить картинуцелостной личности, предполагая целостность индивидуальности. При этом отдель­ныечерты сравниваются друг с другом, выводится их общая направленность, и онисобираются в один обобщенный порт­рет*.
Возможно, этот способрассмотрения душевной жизни че­ловека покажется совершенно необычным илидовольно дерз­ким. Помимо других направлений, он отчетливо проявляется вконцепциях детской психологии. Но прежде всего таким обра­зом можно представитьсущность и труд человека искусства — художника, скульптора, композитора иособенно писателя. По самым незначительным деталям его произведений наблюдательспособен распознать основные черты личности, его жизнен­ный стиль.
Когда я спешу домой,наблюдатель видит мою походку, осан­ку, выражение лица, движения и жесты,которые обычно мож­но ожидать от человека, возвращающегося домой**. Причем безучета рефлексов и какой-либо каузальности. Более того, мои рефлексы могут бытьсовсем другими, а причины могут варьи­ровать. Направление, в котором человекследует, — вот что мож­но понять психологически и что нас прежде всего и едвали не исключительно интересует в практическом и психологическом отношении.
Далее: если я знаю цельчеловека, то я приблизительно знаю, что произойдет. И тогда я могу упорядочитьи каждый из следу­ющих друг за другом актов, увидеть их во взаимосвязи и посто­яннокорректировать или приспосабливать свое неточное зна­ние контекста. Пока я знаютолько причины и, соответствен­но, только рефлексы и время реакции, возможностиорганов чувств и т. п., мне ничего не известно о том, что происходит в душеданного человека.
К этому надо добавить,что и сам исследуемый не знал бы, чего хочет, если бы он не был ориентирован нацель. До тех пор, пока нам неизвестна линия его жизни, определенная целью, всясистема его рефлексов вместе со всеми причинными усло­виями не можетгарантировать последующую серию его дви­жений: они соответствовали бы любому извозможных душев­ных побуждений. Наиболее отчетливо этот недостаток можно понятьна примере экспериментов с ассоциациями. Я никогда бы не подумал про одногомужчину, испытавшего тяжелое ра­зочарование, что слово “дерево” вызовет у негоассоциацию с “веревкой”. Но если я знаю его цель — самоубийство, то буду суверенностью ожидать подобную последовательность мыслей, причем настолькоопределенно, что постараюсь убрать от него нож, яд и огнестрельное оружие.Только в выводах, которые делает человек, проявляется его индивидуальность, егоаппер­цептивная схема.
Если посмотретьвнимательнее, то можно обнаружить сле­дующую закономерность, характерную длялюбого душевного события: мы не способны думать, чувствовать, желать, действо­вать,не имея перед собой цели. Ведь живому организму недоста­точно причинности,чтобы преодолеть хаос будущего и устра­нить бесплановость, жертвой которой мыстали бы. Всякое де­яние осталось бы на стадии безразборного ощупывания, эко­номиядушевной жизни оказалась бы недостижимой: без целостности и личной потребностимы сравнялись бы с суще­ством ранга амебы. Только неживое подчиняется очевиднойкаузальности. Но жизнь — это долженствование.
Нет сомнений в том, чтопредположение о целевой установ­ке в значительной мере соответствуеттребованиям действитель­ности. В отношении отдельного, вырванного из контекстафе­номена тоже, пожалуй, нет никаких сомнений. Подтверждение этому привестиочень легко. Достаточно с позиций этой гипо­тезы посмотреть на попытки ходить,которые предпринимает маленький ребенок или роженица. От того же, кто пытаетсяподходить к вещам без гипотез, чаще всего укрывается более глубокий смысл.Прежде чем делается первый шаг, уже имеется цель движения, которая отражается вкаждом отдельном акте.
Таким образом, можнообнаружить, что все душевные дви­жения получают свое направление благодаряранее поставлен­ной цели. Но все эти преходящие, осязаемые цели после крат­ковременногопериода стабильности в психическом развитии ребенка оказываются подчиненыфиктивным конечным целям, понимаемым или ощущаемым как fix-финал. Другими слова­ми,душевная жизнь человека, словно созданный хорошим дра­матургом персонаж,устремляется к своему У-акту.
Этот логическибезупречный вывод индивидуальной пси­хологии подводит нас к одному важномутезису: любое душев­ное явление, если оно должно помочь нам понять человека,может быть осмыслено и понято лишь как движение к цели. Конечная цель у каждоговозникает осознанно или неосознан­но, но ее значение всегда неизвестно.
В какой мере эта точказрения способствует нашему пси­хологическому пониманию, проявляется преждевсего тог­да, когда нам становится понятной неоднозначность вырван­ных изконтекста душевных процессов. Представим себе че­ловека с плохой памятью.Предположим, что он осознал это обстоятельство, а проверка выявила низкуюспособность за­поминания бессмысленных слогов. В соответствии с прежнейтрадицией психологии мы должны были бы сделать заклю­чение: мужчина страдаетврожденным или возникшим из-за болезни недостатком способности запоминать.Заметим, од­нако, что при подобном исследовании обычно делают вы­вод, которыйуже выражен в предположении, например, та­ком: если у кого-то плохая память(или кто-то запоминает всего несколько слогов), то он обладает низкой способнос­тьюзапоминать.
Индивидуальная психологияв данном случае использует совершенно иной подход. Как только удается сделатьопреде­ленный вывод об органических причинах, обязательно зада­ют вопрос: начто нацелена слабость памяти? Какое это имеет для нее значение? Эту цель мыможем раскрыть лишь на ос­нове знания об индивиде в целом, потому что пониманиечас­ти проистекает только из понимания целого. Мы обнаружили бы примерноследующее (что подходило бы ко многим случаям): этот человек может доказатьсебе и другим, что он по ка­ким-то мотивам, которые не называются или неосознаются, но благодаря слабости памяти оказываются особенно действен­ными,должен остаться в стороне от какого-либо дела или ре­шения (смена профессии,учеба, экзамен, женитьба). В таком случае мы выявили бы, что слабость памятиявляется тенден­циозной и служит орудием в борьбе против подчинения, и прилюбой проверке способности запоминать мы ожидали бы, что обнаружится именнотакой дефект, относящийся к тайному жизненному плану данного мужчины.Следовательно, эта сла­бость имеет функцию, которая становится понятной толькопри рассмотрении системы всех жизненных отношений дан­ной личности. Остаетсяеще вопрос, как формируются такие дефекты или недуги. Один “аранжирует” их,намеренно под­черкивая свои общие физические недостатки, считая их лич­нымнедугом. Другим настолько удается подорвать веру в свои способности (с помощьювчувствования в ненормальное со­стояние или тревожных, пессимистическихожиданий и пос­ледующего психического напряжения), что они располагают едва липоловиной своей энергии, внимания и воли. Проду­цирование этой недостаточностия назвал “комплексом непол­ноценности”.
То же самое мы наблюдаеми при аффектах. Приведем еще один пример. У одной дамы время от времениповторялись при­ступы страха. До тех пор, пока не удалось выявить ничего болеесущественного, можно было довольствоваться предположени­ем о наследственнойдегенерации, заболевании вазомоторов, вагуса и т. д. Или же можно было подумать(а такая причина напрашивалась сама собой), что в жизненной истории этойженщины было какое-нибудь ужасное событие, травма и все дело в ней. Но если мырассмотрим эту индивидуальность и проследим линию ее поведения, то обнаружимнечто вроде чрез­мерного стремления к господству, к которому в качестве “орга­наагрессии” присоединяется страх, как только другой человек перестает зависеть отнее или если она не получает ожидаемого отклика, как, например, в случае, когдасупруг пациентки без ее согласия захотел уйти из дома.
Наша наука предполагаетстрого индивидуальный подход и поэтому не склонна к обобщениям. In usumdelphini*, однако я хочу привести следующее положение: если я понял цель душев­ногодвижения или жизненного плана, то должен ожидать, что все отдельные акты будутсоответствовать этой цели и жиз­ненному плану.
С небольшимиограничениями эту формулировку можно применять в самом широком масштабе. Онасохраняет свое значение и в том случае, если ее речь идет о противоположнойзависимости: правильно понятые отдельные акты в своей взаи­мосвязи должныотобразить единый жизненный план и его конеч­ную цель. В соответствии с этим мыформулируем следующее утверждение: независимо от предрасположенности, среды исо­бытий, все психические силы целиком находятся во власти со­ответствующейидеи, и все акты выражения чувства, мысли, желания, действия, сновидения ипсихопатологические фено­мены пронизаны единым жизненным планом. Из этой само­довлеющейцеленаправленности проистекает целостность лич­ности. Так в психическом органепроявляется телеология, ко­торая может быть понята как искусная уловка исобственная конструкция индивида, как окончательная компенсация вез­десущегочеловеческого чувства неполноценности. Возможно, краткий комментарий несколькопояснит и вместе с тем смяг­чит эти еретические положения:
Важнее, чемпредрасположенность, объективное событие и среда, их субъективная оценка.Однако такая оценка находится в определенном, часто необычном отношении креалиям. В психологии масс этот фундаментальный факт трудно обнару­жить,поскольку “идеологическая надстройка над экономичес­ким базисом” (Маркс иЭнгельс) приводит к сглаживанию ин­дивидуальных различий. Но из оценкиотдельного явления, которая чаще всего служит причиной устойчивого расположе­ниядуха — чувства неполноценности, в соответствии с бессознательной техникойнашего мыслительного аппарата возникает фиктивная цель — упомянутаяокончательная компенсация — и жизненный план как попытка ее добиться*.
Раньше я много говорил о“понимании” человека. Почти столько же, сколько некоторые теоретики “понимающейпси­хологии” или психологии личности, которые всегда умолкают, как тольковозникает необходимость показать, что же они, соб­ственно говоря, поняли.Весьма велика опасность недостаточ­но разъяснить эту сторону наших исследованийи результаты индивидуальной психологии. Ведь нужно будет выразить жи­воедвижение словами, образами, пренебречь различиями, что­бы прийти к единымформулам, и придется совершить ошибку, которую нам строго запрещено допускать напрактике: подхо­дить с сухими шаблонами к индивидуальной душевной жизни, какпытаются делать представители школы Фрейда.
Этим замечанием я хочупредварить наиболее важные ре­зультаты нашего изучения душевной жизни. Следуетподчерк­нуть, что обсуждаемая здесь динамика душевной жизни в рав­ной мереобнаруживается и у здоровых, и у больных. От здоро­вого человека невротикаотличает более сильная защитная тен­денция, которой он “оснащает” свойжизненный план. Что же касается целевой установки и соответствующего ейжизненно­го плана, то здесь нет никаких принципиальных различий, кро­ме одногокрайне важного факта: “конкретная” цель невротика всегда находится на“бесполезной” стороне жизни.
Следовательно, я могуговорить об обшей цели людей. При ближайшем рассмотрении оказывается, что намочень легко понять разные движения души, признав в качестве самой общейпредпосылки то, что они имеют целью достижение превосход­ства. Об этом многоесказано великими мыслителями, кое-что каждый знает по собственному опыту, большаяже часть скры­вается в таинственном мраке и отчетливо проявляется только вэкстазе или в бреду. Будь то художник, желающий быть первым в своем  деле,  илидомашний тиран, беседует ли он с глазу на глаз со своим Богом или унижаетдругих, считает ли он свое страдание самым большим, перед  которым все должныпреклоняться, стремится ли он к недостижимым идеалам или  разрушает старыхбогов, старые рамки и нормы — на каждом участке  пути  им  руководит страстное  стремление  к  превосходству,   мысль  о  собственном  богоподобии, вера  в  свою особую волшебную силу.  В любви он одновременно  хочет  ощущать свою  власть  над  партнером,   при  выборе  профессии  это проявляется впреувеличенных ожиданиях и опасениях,  даже в самоубийстве он  видит победу надвсеми препятствиями, испытывая жажду мести. Чтобы овладеть  вещью  или человеком,  он может идти по прямой линии, властолюбиво, гордо,  упрямо,жестоко и отважно приняться за дело.  Или же, наученный опытом,  он  предпочтетдовести свое дело до победы окольными и обходными путями,  через послушание, покорность,  кротость  и  скромность.  Черты характера тоже не  существуют сами  по  себе  —  они  всегда  соответствуют   индивидуальному  жизненномуплану и представляют собой его наиболее важные средства борьбы.
Нередко  эта  цельвсеобщего превосходства выглядит весьма причудливо. Если  рассматривать  еесаму по себе, мы должны отнести ее к “фикциям”, или “воображениям”.  Файхингер (Философия  “как  если  бы”,  1913) справедливо говорит,  что,  сами  по себебессмысленные, такие цели тем не менее играют существенную  роль  в поведении.Это настолько верно для наших случаев, что мы  имеет  право сказать: эта фиктивная  цель  превосходства,  абсолютно противоречащая  действительности, стала  основным  условием  нашей прежней жизни.  Она  учит  нас  различать, придает  нам  твердость  и уверенность, формирует  и  руководит  нашими действиями и поведением, заставляет наш ум заглядывать вперед исовершенствоваться. Однако есть и теневая сторона: она легко привносит в нашужизнь враждебную, воинственную тенденцию, лишает нас непосредственности  ощущений   и   постоянно  стремится  отдалить  нас  от реальности, настойчивоподталкивая к тому, чтобы совершить над ней насилие. Тот, кто рассматривает этуцель богоподобия как реальную и личную, воспринимает ее буквально, вскоре будетвынужден в качестве компромисса избегать настоящую жизнь, искать жизнь рядом сжизнью, в лучшем случае в искусстве, но чаще всего в пиетизме*, в неврозе илипреступлении**.
Я не буду вдаваться вчастности. Отчетливый признак этой сверхвысокой цели обнаруживается, пожалуй, увсех людей. Иногда она бросается в глаза в поведении и манерах человека, иногдавыдает себя лишь в требованиях и ожиданиях. Иной раз ее след отыскивается всмутных воспоминаниях, фантазиях или сновидениях. Если всерьез попытаться еевыявить, то вряд ли можно об этом спрашивать. Однако физическая или духовнаяустановка отчетливо свидетельствует о том, что она происхо­дит от стремления квласти и содержит в себе некий идеал со­вершенства и безгрешности. В случаях,близких к неврозу, все­гда будет обращать на себя внимание стремлениесравнивать себя с окружающими и даже с умершими и героями прошлого.
Правильность этогоположения можно легко проверить. Иными словами, если человек носит в себе идеалпревосходства, что особенно часто наблюдается у невротиков, то столь же час­тодолжны обнаруживаться действия, направленные на подчи­нение, принижение идискредитацию других. Такие черты ха­рактера, как нетерпимость, несговорчивость,зависть, злорадство, самомнение, хвастливость, подозрительность, жадность — ко­рочеговоря, все качества, соответствующие состоянию борь­бы, должны проявиться взначительно большей степени, чем это требует, например, инстинкт самосохраненияили чувство общности.
Наряду с этимодновременно или сменяя друг друга вслед за рвением и самоуверенностью, скоторыми человек стремит­ся к конечной цели, иногда появляются честолюбие,соперни­чество, отвага, желание помогать, одаривать и руководить. Пси­хологическоеисследование здесь должно быть настолько объек­тивным, чтобы моральная оценкане заслонила собой перспек­тиву. Следует также добавить, что разные чертыхарактера, как правило, вызывают у нас симпатию или презрение. И, нако­нец,черты враждебности, особенно у невротиков, зачастую бывают настолько скрыты,что обладатель этих качеств спра­ведливо удивляется и негодует, когда ему наних указывают. Старший из двух детей, например, оказывается в весьма неприятнойситуации, потому что он пытается узурпировать власть в семье, проявляяупрямство и своенравие. Младший же ребе­нок делает это умнее, ведет себя какобразец послушания и пре­успевает в этом настолько, что становится кумиромсемьи, все желания которого исполняются. Когда же в нем пробуждается честолюбиеи наступает неизбежное разочарование, то готов­ность к послушанию разрушается,возникают болезненные на­вязчивые явления, перечеркивающие любое распоряжениеро­дителей, несмотря на все их усилия заставить ребенка быть по­слушным. Тоесть послушание устраняется сменившими его навязчивыми мыслями. Очевиденобходной путь, избранный для того, чтобы выйти на ту же линию, что и у другогоребенка.
Вся сила личногостремления к власти и превосходству за­ранее приобретает у ребенкасоответствующую форму и содер­жание, тогда как мышление может поверхностновоспринять из этого лишь столько, сколько ему позволяет бессмертное, реальное,заложенное в физиологии чувство общности, из ко­торого происходят нежность,забота о ближнем, дружба, лю­бовь. Стремление к власти проявляетсязавуалированно и пы­тается утвердиться на “территории” чувства общности тайными хитрым способом.
Здесь я долженподтвердить один принцип, давно извест­ный всем знатокам души. Любую обращающуюна себя внима­ние повадку человека можно проследить вплоть до ее истоков вдетстве. В детстве формируются и подготавливаются будущие манеры человека,несущие на себе печать окружения. Принци­пиальные изменения происходят лишьблагодаря высокой сте­пени самосознания или индивидуально-психологическому под­ходуврача при работе с невротиком, когда пациент начинает понимать ошибочностьсвоего стиля жизни.
На примере другогослучая, который тоже встречается очень часто, я хочу остановиться на целевойустановке невротика более детально. Один весьма одаренный мужчина, добившийсяблагосклонности достойной девушки благодаря хорошим ма­нерам и любезномуобращению, помышляет о помолвке. Вме­сте с тем в соответствии со своим идеаломвоспитания он предъявляет к девушке большие претензии, требуя от нее поис­тинеогромных жертв. Какое-то время она сносит его беспре­дельные требования, апотом прекращает испытания, разорвав отношения. И тут мужчина буквальноначинает “разваливать­ся” в нервных приступах. Индивидуально-психологическоеразъяснение этого случая показало, что цель превосходства у этого пациента,проявившаяся во властолюбивых притязаниях к невесте, не допускала брака, и он,сам того не ведая, должен был довести дело до разрыва, поскольку не считал себягото­вым к открытой борьбе, которой ему представлялся брак. Эта неуверенность всебе проистекает из самого раннего детства па­циента, когда он, единственныйсын рано овдовевшей матери, жил довольно замкнуто, отгороженный от внешнегомира. Из детских лет, проходивших в постоянной домашней борьбе, он вынеснеизгладимое впечатление, в котором никогда себе от­крыто не признавался: оннедостаточно мужественен, ему ни­когда не справиться с женщиной. Этапсихическая установка сопоставима с постоянным чувством неполноценности и оп­ределеннымобразом вторгается в судьбу человека, заставляя его поддерживать свой престижиным способом, а не в исполне­нии реальных требований на “полезной” сторонежизни.
Нельзя не заметить, чтопациент добился того, что было це­лью его тайной подготовки к безбрачию и кчему подталкивали его страх перед партнером, сцены борьбы и тревожное отноше­ниек женщине. Равно как и то, что он относился к своей неве­сте как к матери,которую тоже хотел подавить. Такое отноше­ние, продиктованное стремлением кпобеде, было неправиль­но истолковано фрейдовской школой как инцестуозная влюб­ленностьв мать. В действительности же детское чувство неполноценности пациента,подкрепленное болезненным от­ношением к своей матери, понуждает его второй всвоей жиз­ни раз довести дело до борьбы с женщиной, опираясь на силь­нейшую защитнуютенденцию. То, что мы обычно понимаем под любовью, в данном случае является неразвитым чувством общности, а всего лишь ее видимостью, карикатурой — сред­ствомдостижения цели. Цель же сводится к тому, чтобы нако­нец-то добиться триумфанад подходящим существом женско­го пола. Отсюда постоянные испытания итребования, отсюда и ожидаемый разрыв отношений. Разрыв не “случился”, он повсем правилам искусства был инсценирован, а при его “конст­руировании” былииспользованы старые испытанные средства, в которых мужчина упражнялся на своейматери. Теперь пора­жение в браке исключено, поскольку брак был им предотвра­щен.В этой установке видна гипертрофированная позиция “личности” по отношению к“целесообразности”, естественно­сти. Объяснить это можно наличием боязливогочестолюбия. Существуют две формы честолюбия, из которых вторая сменя­ет первую,как только человек утрачивает мужество в результа­те поражения. Первая формастоит позади человека и гонит его вперед. Вторая находится перед человеком иоттесняет его на­зад: “Если ты перейдешь Галис, то разрушишь великое цар­ство”*.Вторая форма честолюбия свойственна прежде всего невротикам, первая жепроявляется у них лишь в виде следов, при определенных условиях. Тогда они тожеговорят: “Да, рань­ше я был честолюбив”. Однако они по-прежнему такие же, толь­коиз-за конструирования своего недуга, расстройства, безуча­стности преградилисебе путь вперед. На вопрос: “Где же ты был, когда делили мир?” — они всегдаотвечают: “Я был болен”. Та­ким образом, вместо того чтобы заниматься внешниммиром, они занимаются собой. Впоследствии Юнг и Фрейд ошибочно истолковали этотважнейший невротический процесс как врож­денные (?) типы: один как“интроверсию”, другой — как “нар­циссизм”.
Если в поведении этогомужчины вряд ли осталось что-ни­будь загадочное и в его властолюбивой установкемы отчетливо видим агрессию, выдающую себя за любовь, то нервный срыв пациентаменее понятен и нуждается в некотором пояснении. Тем самым мы вступаемнепосредственно на “территорию” пси­хологии неврозов. Вновь, как и в детстве,пациент потерпел крушение при отношениях с женщиной. В подобных случаяхневротику хочется укрепить свою уверенность и укрыться на максимальномрасстоянии от опасности*. Наш пациент нуж­дается в срыве, чтобы лелеять в себепричиняющее боль воспо­минание, чтобы поставить вопрос о вине и решить его не впользу женщины, чтобы впоследствии подходить к делу с еще большейосмотрительностью. Сегодня этому мужчине 30 лет. Допустим, что лет 10—20 онбудет носиться со своим горем и еще столько же будет оплакивать свой потерянныйидеал. Тем самым он, пожалуй, навсегда застрахует себя от каких бы то ни былолюбовных отношений и, соответственно, от нового по­ражения.
Он опять конструируетнервный срыв с помощью старых, проверенных на опыте средств, подобно тому, как,будучи ре­бенком, отказывался, например, от еды, сна, работы и играл рольумирающего. Теперь чаша с виной возлюбленной опускает­ся, а сам он возвышаетсянад ней по уровню воспитанности и силе характера. И вот он достиг того, к чемустремился: он выше, лучше, а его партнерша “плохая, как и все девушки”. Они немогут сравниться с ним, мужчиной. Тем самым он исполнил долг, который ощущалеще ребенком, — показал, что стоит выше, чем женский пол, не подвергаяиспытанию свои силы.
Мы понимаем, что егонервная реакция не может оказаться слишком острой. Он обязан жить на земле какживой укор жен­щине.
Если бы он знал о своихтайных планах, то все его деяние было бы проявлением враждебности и злогоумысла, поэтому поставленная цель — его возвышение над женщиной — была бывообще недостижима. Ведь он увидел бы себя таким, каким его видим мы, онобнаружил бы, как фальсифицирует все и подводит к заранее намеченной цели. То,что с ним происходи­ло, не было бы больше “судьбой”, не говоря уже о том, чтодля него это оказалось плюсом. Его цель, жизненный план, жиз­ненная ложьтребуют этого плюса! Поэтому и “получается”, что этот жизненный план остается вбессознательном. И таким об­разом можно думать о судьбе, за которую неотвечаешь, а не об осуществлении долго готовившегося, ухищренного плана, закоторый несешь ответственность.
Оставлю в сторонеподробное изображение “дистанции”, которую невротик устанавливает между собой ирешением (в данном случае браком), а то, как он это делает, ограничу опи­санием“невротического конструирования”. Следует только указать, что эта дистанцияотчетливо проявляется в “боязли­вой установке” пациента, в его принципах,мировоззрении и жизненной лжи. Наиболее действенными для ее проявления всегдаоказываются невроз и психоз. Необычайно велика так­же склонность кпроистекающим из этих же источников пер­версиям и разного рода импотенции.Сделка и примирение человека с жизнью проявляются в конструкции, состоящей изодного или нескольких сослагательных предложений: “Если бы что-то былопо-другому!..”
Вопросы воспитания,которым наша школа придает самое большое значение (см.: “Лечение иобразование”, 1929), строго вытекают из этих отношений.
Из плана данной работыследует, что наше исследование, как и лечение, идет в обратном направлении:сначала рассмат­ривается цель превосходства, затем разъясняется состояние борь­бычеловека* (особенно невротика) и только потом делаются попытки понять источникиэтого важного душевного механиз­ма. Одну из основ этой психологической динамикимы уже рас­крыли: она заключается в исходной склонности психического аппаратаобеспечивать приспособление к реальности с помо­щью уловки, фикции и целевойустановки. Я должен вкратце ос­ветить, каким образом цель — богоподобноепревосходство пре­образует отношение индивида к своему окружению, делает еговоинствующим и как в борьбе человек стремится приблизить­ся к цели путем прямойагрессии или по направляющей линии предосторожности. Если проследить за ходомразвития этой агрессии до раннего детства, то, как правило, можно обнару­житьфундаментальный факт, служащий ее причиной: в тече­ние всего периода развитияребенку присуще чувство неполноцен­ности по отношению к родителям, братьям исестрам и окружа­ющим. Из-за незрелости органов, неуверенности и несамосто­ятельности,в силу потребности опираться на более сильного и болезненно переживаемогоподчиненного положения среди других у ребенка развивается чувство ущербности,которое про­является во всех сферах его жизнедеятельности. Чувство непол­ноценностивызывает у него постоянную тревогу, жажду дея­тельности, поиск новых ролей,желание сравнивать свои силы с силами других, предусмотрительность, физическуюи психи­ческую подготовку. От чувства неполноценности зависит всяпознавательная способность ребенка. Таким образом, будущее становится дляребенка краем, который должен принести ему компенсацию. Состояние борьбы такжеотражается на чувстве неполноценности ребенка, и компенсацией для него являетсятолько то, что надолго упраздняет его нынешнее жалкое поло­жение и возвышаетнад всеми остальными. Таким образом, у ребенка возникают целевая установка ификтивная цель пре­восходства, где его нищета превращается в богатство, подчине­ние— в господство, страдание — в радость и удовольствие, не­знание — во всезнание,а неумение — в мастерство. Эта цель устанавливается тем выше и удерживается темпринципиаль­нее, чем сильнее и длительнее ребенок испытывает неуверен­ность всебе и чем больше он страдает от физической или уме­ренной умственной слабости,чем сильнее он ощущает, что его оттесняют на задний план.
Тот, кто захочет раскрытьэту цель, должен понаблюдать за ребенком во время игры, за его занятиями всвободное время или фантазиями о выборе будущей профессии. Постоянные из­мененияв этих устремлениях — это лишь видимость, в каждой новой цели он предвосхищаетсвой триумф. Необходимо ука­зать еще на один вариант такого построения планов,часто об­наруживающийся у менее агрессивных детей (у девочек и осо­бенно у тех,кто часто болеет): они научаются использовать свою слабость и тем самымзаставляют других подчиняться себе. Та­кие дети и в дальнейшем будут постояннопытаться это делать, пока их жизненный план и жизненная ложь не будут полнос­тьюраскрыты.
Внимательному наблюдателюоткрывается особый аспект: характер этой компенсаторной динамики выдаетнеполноцен­ность половой роли и стремление к сверхмужским целям. В на­шейкультуре, ориентированной на мужчину, от девочки, рав­но как и от мальчика,требуются совершенно особые усилия и уловки. Среди них, бесспорно, многополезных. Сохранить их, но при этом раскрыть и обезвредить бесчисленныеруководя­щие линии, ошибочные и приводящие к болезни, является на­шейсегодняшней задачей, выходящей далеко за рамки врачеб­ного искусства, откоторого наша общественная жизнь и сис­тема воспитания могут ожидать ценнейшихростков. Ведь це­лью этого жизненного воззрения является усиление чувствареальности, ответственность и замена скрытой враждебности взаимнойдоброжелательностью, чего можно добиться, лишь сознательно развивая чувство общностии сознательно разру­шая стремление к власти.
Мастерское изображениевластолюбивых фантазий ребен­ка можно найти в романе Достоевского “Подросток”.У одного моего пациента они проявлялись особенно ярко. В его мыслях исновидениях всегда повторялось желание: пусть другие ум­рут, чтобы у негосамого был простор для жизни, пусть другим будет плохо, чтобы он получил лучшиевозможности. Такая манера поведения напоминает безрассудность и бесчувствен­ностьмногих людей, объясняющих все свои беды тем, что слиш­ком много людей живет насвете. Подобные побуждения сде­лали более приемлемой идею о мировой войне.Уверенность в таких фикциях заимствуется из других сфер, в данном случае изосновополагающих фактов капиталистического производ­ства, при котором действительночем хуже одному, тем лучше другому. “Я хочу стать могильщиком, — сказал мнеодин четы­рехлетний мальчик,— я хочу быть тем, кто закапывает других”.ПСИХИЧЕСКИЙГЕРМАФРОДИТИЗМ И МУЖСКОЙ ПРОТЕСТ — ЦЕНТРАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМА НЕРВНЫХ ЗАБОЛЕВАНИЙ
Когда в учении о нервныхзаболеваниях утвердилась единая точка зрения о том, что нервные нарушениявызываются душев­ными переживаниями и должны лечиться путем воздействия напсихику, это стало большим шагом вперед. Решающим оказа­лось вмешательствотаких авторитетных исследователей, как Шарко, Жане, Дюбуа, Дежерин, Брейер,Фрейд и др. Дополнитель­ным аргументом стали результаты проведенных во Франциигип­нотических экспериментов и гипнотического лечения, которые указали наизменчивость нервных симптомов и их подвержен­ность влиянию со стороны психики.Несмотря на эти достиже­ния, по-прежнему не было гарантии успешного лечения,так что даже именитые авторы, независимо от своих теоретических со­ображений,пытались лечить неврастению, истерию, неврозы навязчивых состояний и неврозыстраха с помощью традицион­ных медикаментозных средств, электричества игидротерапии. Весь итог расширенных знаний долгие годы представлял собойнагромождение модных слов, которые должны были исчерпы­вающе раскрыть смысл исущность сложных невротических ме­ханизмов. Для одного ключ к пониманию лежал в“раздражи­мой слабости”, “падающем напряжении”, для другого — в “суг­гестивности”,“подверженности потрясениям”, “наследственной отягощенности”. “Дегенерация”,“болезненная реакция”, “ла­бильность психического равновесия” и другие подобныепонятия должны были раскрыть тайну нервных заболеваний. Для самого же пациентаиз всего этого получалось, в сущности, лишь нечто вроде обыкновеннойсуггестивной терапии, а чаще всего — бес­плодные попытки “выговорить” болезнь,“отреагировать защем­ленные аффекты” и не менее бесплодная попытка оберегатьего от психических повреждений. Тем не менее, если пациент нахо­дился подруководством опытных врачей, обладающих интуи­цией, этот терапевтический методнередко превращался в эффек­тивный “способ лечения”. Однако срединеспециалистов появил­ся предрассудок, обусловленный поспешными выводами из на­блюденияза быстро увеличивающимся числом неврозов. Он сводился к тому, что невротикякобы страдает от “воображений” и повинен в произвольных преувеличениях;предполагалось, что он якобы может преодолеть болезненные явления, укрепив своюэнергию.
Йозеф Брейер пришел кмысли выведать у самого пациента смысл и развитие симптомов его болезни,например, истери­ческого паралича. Поначалу они делали это совместно с 3. Фрей­домбез какого-либо предубеждения и при этом констатирова­ли обращающий на себявнимание факт пробелов в памяти, препятствовавших пациенту, а также врачупонять причину и течение заболевания. Попытка из знания психики, болезнен­ныхчерт характера, фантазий и грез пациентов сделать вывод о забытом материалеоказалась успешной и привела к обоснова­нию психоаналитического метода итеории. С помощью этого метода Фрейду удалось проследить корни нервногозаболева­ния вплоть до самого раннего детства и выявить множество постояннодействующих психических механизмов, таких, как вытеснение и смещение. Прилечении постоянно вскрывались ранее неосознаваемые побуждения и желанияпациента, при­чем при самых разнообразных формах невроза. Таких результа­товдостигали разные авторы, которые пользовались психоана­литическим методом ичасто работали независимо друг от дру­га. Сам Фрейд искал причины нервныхзаболеваний в превра­щениях сексуальной энергии и в особой конституции половоговлечения (эта теория не была связана напрямую с психоанали­тическим методом ичасто подвергалась нападкам).
В качестве принципаприменения индивидуально-психологи­ческого метода я хотел бы предложитьсведение всех имеющихся у отдельного человека нервных симптомов к “наивысшейобще­ственной мерке”. Правильность такой индукции, проведенной совместно спациентом, подтверждается тем, что полученная в каждом случае психическаякартина согласуется с действитель­ной психической ситуацией из самого раннегодетства пациен­та. То есть психическая основа, схема нервного заболевания исимптома, в неизмененном виде перенимается из детства, но за многие годы надэтим фундаментом возвышается надстрой­ка, имеющая много разветвлений, однако неменяющая своей основы. В эту надстройку входят также все тенденции разви­тия,черты характера и личные переживания, среди которых особо следует выделитьследы переживания одной или несколь­ких неудач на главной линии стремленийчеловека — непос­редственный повод к тому, чтобы развилось нервное заболева­ние.Отныне помыслы и желания пациента направлены на то, чтобы компенсироватьнеудачу, жадно стремясь добиться дру­гих, чаще всего непригодных побед, нопрежде всего — обезо­пасить себя от новых неудач и испытаний судьбы. А это какраз и позволяет ему вспыхнувший невроз, который тем самым ста­новится для негоподпоркой. Нервный страх, боли, параличи и невротическое сомнение удерживаютпациента от активного вторжения в жизнь, нервная навязчивость, с одной стороны,дает ему — в компульсивных мыслях и действиях — видимость утерянной активностина бесполезной стороне жизни, а с дру­гой стороны, предоставляет предлог дляоправдания пассивно­сти благодаря засвидетельствованию болезни.
Мне самому не разприходилось, применяя индивидуаль­но-психологический метод, распутыватьболезнетворную дет­скую ситуацию; при этом я обнаруживал источники, образо­вавшиесяиз отрицательных влияний организма и семьи. Но, кроме того, выявились причины,в какой-то мере способство­вавшие формированию этой вредной среды — семейнойоргани­ческой конституции. Я постоянно сталкивался с тем обстоятель­ством, чтоналичие у ребенка врожденного неполноценного органа, системы органов и железвнутренней секреции в нача­ле его развития создает для него такую ситуацию, вкоторой нор­мальное в других случаях чувство своей слабости инесамостоятельности чрезвычайно усугубляется и превращается в глубокопереживаемое чувство неполноценности*. Несвоевременное или неправильное,неадекватное вправление неполноценного орга­на влечет за собой появлениеуказанного состояния слабости, болезненности, неуклюжести, уродства (зачастуювследствие внешних признаков дегенерации), неловкости и многочислен­ных детскихнедугов, таких, как моргание, косоглазие, левору­кость, тугоухость, заикание,дефекты речи, рвота, недержание мочи и аномалии стула, из-за чего ребенок оченьчасто испы­тывает обиду или подвергается всеобщим насмешкам и наказа­нию истановится непригодным для общества. В психической картине этих детей вскореобнаруживается бросающееся в гла­за усиление обычно нормальных черт детскойнесамостоятель­ности, потребности в опоре и ласке, переходящих в боязливость,страх одиночества, нерешительность, робость, боязнь всего чужого инеизвестного, в чрезмерную чувствительность к боли, болезненную застенчивость ипостоянный страх перед наказа­нием и последствиями любого поступка — чертыхарактера, придающие в том числе и мальчикам как бы женский уклон.
Вскоре, однако, у этихпредрасположенных к нервным за­болеваниям детей на переднем плане отчетливопроступает чув­ство обиды. В связи с этим появляется гиперчувствителъность,которая постоянно нарушает равновесие психики. Таким де­тям хочется всемобладать, все съесть, все услышать, все уви­деть, все узнать. Они хотятпревзойти всех остальных и делать все самостоятельно. Их фантазия играет сразного рода идеями величия: они хотят спасать других, видят себя героями,верят в княжеское происхождение, считают себя преследуемыми, при­тесненными,золушками. Почва для жгучего, ненасытного чес­толюбия, крушение которого можнос уверенностью предска­зать, подготовлена. Теперь пробуждаются и усиливаютсядур­ные инстинкты. Жадность и зависть из-за того, что ребенок не в состоянииобеспечить удовлетворение своих желаний, стано­вятся беспредельными. Алчно истремительно мчится он за лю­бым триумфом, становится неуправляемым,несдержанным, грубым с младшими, лживым со старшими и поглядывает на всех супорным недоверием. Понятно, сколько всего хороший воспитатель может исправить,а плохой усугубить в этом зарож­дающемся себялюбии. В самом благоприятномслучае разви­вается неутолимая жажда знаний или вырастает тепличное ра­стение —вундеркинд, в неблагоприятном случае просыпаются преступные наклонности или жесоздается образ человека, с трудом решающегося на что-либо, который пытаетсязамаски­ровать свое отступление перед требованиями жизни сконстру­ированнымневрозом.
Таким образом, в качестверезультата таких непосредствен­ных наблюдений из детской жизни можно заключить,что дет­ские черты подчиненности, несамостоятельности и послуша­ния, иначеговоря, пассивности ребенка очень быстро — а иногда при невротическойдиспозиции очень резко — допол­няются чертами упрямства и неповиновения,признаками за­таенной враждебности. Более тщательное рассмотрение вы­являетсмешение пассивных и активных черт, но всегда преоб­ладает тенденция к прорывуот девичьего послушания к мальчи­шескому упрямству. Во всяком случае имеетсядостаточно оснований считать, что черты упрямства являются реакцией, протестомпротив побуждения к послушанию или вынужден­ного подчинения и направлены на то,чтобы ребенок смог быстрее удовлетворить свои желания, добиться признания,внимания, привилегий. Если эта чреватая последствиями по­зиция достигнута, торебенку постоянно кажется, что его пы­таются заставить подчиняться и онустраивает обструкцию во всех проявлениях повседневной жизни: в еде, питье,сне, в испражнении мочи и кала, а также при умывании и купании. Требованиячувства общности ущемляются. Стремление к вла­сти проявляется главным образом впустом, жалком притвор­стве и стяжательстве.
У другого, пожалуй,самого опасного типа детей, предрас­положенных к нервным болезням, этаконтрастирующая склон­ность к подчинению и активному протесту проявляется болеесвязно, в виде средства достижения цели. Они как бы разгада­ли малое вдиалектике жизни и стремятся удовлетворить свои беспредельные желания путемсамого безграничного подчинения (мазохизма). Именно они хуже всего переносятунижения, не­удачи, принуждение, ожидание и особенно отсутствие победы и, как иостальные дети, склонные к нервным заболеваниям, страшатся действий, решений,чужого, нового. Благодаря со­зданному ими самими алиби болезни они, какправило, фик­сируются на сознании фаталистической слабости, чтобы затемотстраниться от требований общества и изолироваться.
Эта своего рода двойнаяжизнь, по сути замаскированное “стой!” или “назад!”, остающееся у нормальныхдетей в умерен­ных пределах и даже формирующее характер взрослого, не по­зволяетневротику преследовать полезную цель в согласии с собой и, конструируя страх исомнение, затрудняет его решения*.
Другие типы спасаются отстраха и сомнений в навязчивых состояниях и постоянно гоняются за успехом,повсюду подо­зревают нападки, притеснение и несправедливость и судорож­но пытаютсяиграть роль избавителя и героя, нередко направ­ляя свои силы на неподходящиеобъекты (донкихотство). Не­насытно и сладострастно, с видимостью силы онидомогаются доказательств любви, не находя удовлетворения (Дон Жуан, Мессалина).В их стремлениях никогда нет гармонии, так как двойственный характер ихсущности, как бы двойная жизнь не­вротиков (“double vie”, “диссоциация”,“расщепление сознания” у разных авторов) прочно основывается на частях психики,воспри­нимаемых как женская и мужская, которые как будто стремят­ся к единству,но планомерно не достигают своего синтеза, что­бы предохранить личность отстолкновения с действительнос­тью. Индивидуальная психология должна здесьпринять реши­тельные �