Язык есть дух народа концепция В Гумбольдта

–PAGE_BREAK–В чрезвычайно противоречивых построениях Гумбольдта его идеалистическое мировоззрение борется с теми теоретическими выводами, к которым он приходит, пытаясь определить сущность языка. С одной стороны, Гумбольдт рассматривает язык как идеальную вещь, существующую в умах и душах людей, а с другой — склоняется к пониманию языка как социального явления, ибо «в действительности язык развивается только в обществе и человек понимает самого себя постольку, поскольку опытом установлено, что его слова понятны также и другим».[4]
Гумбольдт теоретически обосновывает новое и чрезвычайно важное положение о том, что формой существования языка является его развитие; такое понимание языка было направлено прежде всего против метафизических представлений о языке как о чем-то неподвижном. «Язык следует рассматривать не как мертвый продукт, а как созидающий процесс»; «язык есть не продукт деятельности, а деятельность. Его настоящее определение может быть только генетическим. Язык представляет собой беспрерывную работу духа, стремящуюся превратить артикулированный звук в выражение мысли». Понимая язык как деятельность, Гумбольдт подчеркивает не только динамизм языка, но и его активность. Активность языка проявляется в воздействии его как социального явления на индивидуума: чем индивидуум сознательнее пользуется языком в соответствии со своими внешними или внутренними потребностями, тем сильнее воздействует язык на его мышление.
Одним из первых в истории мирового языкознания Гумбольдт обосновал системный характер языка. В работе «О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития» он определил основную задачу языкознания как изучение каждого известного языка в его внутренних связях, в его отношениях, ибо своеобразие природы целого выявляется всегда через отношение его составляющих. Гумбольдт приходит к выводу, что «в языке нет ничего единичного, каждый отдельный его элемент проявляет себя лишь как часть целого». Язык в его многообразнейших применениях можно понять только тогда, когда будут рассмотрены его отношения, ибо в отношениях понятий, составляющих язык, и проявляется весь его гений. Под организмом Гумбольдт понимает язык как целостность, как систему: «Язык можно сравнить с широкою тканью, в которой каждая нить более или менее заметно переплетена со всеми другими. Пользуясь языком в каком бы то ни было отношении, человек всегда касается только одной части этой великой ткани, но всегда поступает при этом так, как будто бы в ту же минуту он имел перед глазами все, с чем часть эта состоит в неизбежной связи и во внутренней гармонии».[5]
Гумбольдт создал также знаковую теорию языка. В труде «О сравнительном изучении языков…» он отмечал, что язык есть одновременно и отражение, и знак. Слово — знак отдельного понятия, но нельзя себе представить, чтобы создание языка началось с обозначения словами предметов внешнего мира. Для того чтобы слово стало словом, оно не просто должно быть облечено в звуковую оболочку, а должно представлять собой двоякое единство – единство звука и понятия. Слово не определяет своим звуковым обликом свойства предмета, оно является не эквивалентом чувственно воспринимаемого предмета, а его пониманием. Таким образом, слово как элемент языка мотивировано тем характерным признаком предмета, который лег в основу его наименования и был закреплен языковой практикой; таких характерных признаков может быть много. «Если, например, — пишет Гумбольдт, — в санскрите слон называется либо дважды пьющим, либо двузубым, либо снабженным рукой, то в данном случае, обозначаются четыре различных понятия, хотя имеется в виду один и тот же предмет». Если значение слова как знака мотивировано пониманием предмета, т.е. понятием, то звуковая форма слова является произвольной, лишь практикой закрепляемой в языке.
Гумбольдт различает язык и речь. Это положение высказывалось и до него (например, в работах Л. Якоба), но не получило теоретической разработки. Гумбольдт, рассматривая живые языки, приходит к выводу, что все люди говорят как бы одним языком и в то же время у каждого человека свой язык, и выдвигает тезис о необходимости изучения живой разговорной речи и речи отдельного индивидуума. В дальнейшем, в частности у младограмматиков, это положение было гиперболизировано: отрицая реальность существования языка, младограмматики признавали только индивидуальный язык.
Гумбольдт затронул большой комплекс вопросов, связанных с проблемами сущности языка и его функционирования, но центральной в его лингвистической теории стала проблема внутренней формы языка. Язык состоит из множества элементов: слов, правил, аналогий, всякого рода исключений и т.п. Основой, которая позволяет соединить эти разрозненные части в единое целое, Гумбольдт считает форму языка. Определяя язык как средство познания и выражения «духа народа», он указывает, что «форму языка составляет нечто постоянное и единообразное в деятельности духа, что возвышает артикулированный звук до выражения мысли». Здесь видно стремление Гумбольдта представить внутреннюю форму языка как специфический для данного языка способ объединения звукового материала и психического содержания, «духа народа». Однако, раскрывая одно неопределенное понятие через другое неопределенное понятие, Гумбольдт как бы предвидит упреки в абстракции понятия формы языка. Было бы неправильно, по его мнению, рассматривать форму языка как нечто постоянное и единообразное, т.е. как способ соединения понятия со звуком, как умозаключение, не имеющее реального бытия, так как «в действительности она представляет собой индивидуальный способ, посредством которого народ выражает в языке мысли и чувства». В этом определении внутренняя форма языка выступает как средство выражения народного, или национального, духа. «Дух народа» сперва объективируется во внутренней форме, а затем уже выражается с помощью языка, который и является духовным воплощением индивидуально – народной жизни.
И наконец, под формой языка Гумбольдт понимает совокупность всех языковых элементов как в индивидуальном их употреблении, так и в общественно закрепленном использовании языка. «Вообще понятием формы отнюдь не исключается из языка все фактическое и индивидуальное; поскольку в него включается только действительно исторически обоснованное, точно так же, как и все самое индивидуальное». Все специфически языковые элементы входят во внутреннюю форму не как изолированные факты, а образуя определенное целое («форма языка по своей природе, в противоположность материи, есть восприятие отдельных элементов языка в духовном единстве»).
Гумбольдт придавал чрезвычайно большое значение изучению формы языка, так как она позволяет установить, каким путем выражается мировоззрение народа, и отличить один язык от другого. Однако, следуя философской концепции Канта о непознаваемости вещей, Гумбольдт считает, что нам не дано познать форму языка во всей ее совокупности, а потому и описание языка не может быть абсолютно полным. Гумбольдт утверждает, что язык является формой, и ничем больше. Отсюда очевидно, что под формой языка разумеется не только так называемая грамматическая форма. Различие между грамматикой и лексикой имеет лишь практическое значение для изучения языков, но не устанавливает ни границ, ни правил для познания языка. Понятие формы языка выходит далеко за пределы правил словосочетания и даже словообразования (Гумбольдт считает возможным применить понятие формы к корням и основам). Таким образом, под формой языка понимается язык в целом, включая грамматические способы выражения, фонетику и лексику.
Для определения языка как формы Гумбольдт устанавливает понятие материи (субстанции). Материя имеет в языке относительное значение: определить ее можно только по отношению к чему-либо. В основе языка лежат субстанции, которые Гумбольдт называет «действительной материей». Это, с одной стороны, звук вообще, а с другой — совокупность чувственных впечатлений и непроизвольных движений духа, под которым в данном случае понимается мысль. Материя, считает Гумбольдт, противостоит форме. Это противопоставление можно понять, если иметь в виду, что внутренняя форма языка служит выражением «духа народа», т.е. является социальным явлением, а материя в виде двух субстанций выходит за пределы языка, т.е. является несоциальной. И вместе с тем материя связана с формой языка («в абсолютном смысле в языке не может быть материи без формы»). Более того, то, что в одном случае считается материей, в другом может быть формой. Так, заимствуя чужие слова, язык может рассматривать их как материю, но только по отношению к данному языку. В глубоком проникновении во взаимоотношения формы языка и его материи проявилась диалектика Гумбольдта.
Гумбольдт дифференцировал понятие формы языка, разграничивая внешнюю и внутреннюю формы. Такое деление языка некоторые лингвисты связывают с выделением Гумбольдтом двух субстанций. Внешняя форма является звуковой формой и представляет внешний, материальный аспект, а внутренняя форма является формальной организацией психической субстанции, представляющей идеальный аспект. Язык — единство материального и идеального.
Гумбольдтовская концепция взаимоотношений формы и субстанции особенно четко проявляется при анализе звуковой формы, в частности при определении понятия артикулированного звука. Звуковая форма, благодаря общности звука и мысли, теснейшим образом связана с обозначением предмета. Как же осуществляется процесс соединения звука и мысли, понятия? «Эта деятельность, — пишет Гумбольдт, — начинается уже с первичного его элемента — артикулированного звука, который артикулируется посредством своего оформления». Он проводит четкое различие между звуком как физиолого-акустическим явлением и артикулиро­ванным звуком как функциональной категорией. К звуковой артикуляции способны животные и люди, но в нечленораздельном звуке, отмечает Гумбольдт, проявляет себя чувствующая сущность, а в членораздельном — мыслящая. В отличие от животных, у человека наблюдается определенность речевого звука, которая необходима разуму для восприятия предметов. Звуки голоса, благодаря его физическим свойствам, допускают безграничное множество модификаций. Однако не все видоизменения звуков играют в языке одинаковую роль. Если звук порождается «намерением и способностью значить», если он оформляется, т.е. подвергается действию мысли, опосредуется ею, то тогда язык становится артикулированным, т.е. обладает определенной функцией, что-то значит. Изучая взаимоотношения формы и субстанции, рассматривая артикулированный звук, Гумбольдт подходит к понятию фонемы, детально разработанному в дальнейшем И.А. Бодуэном де Куртенэ. Он подчеркивает, что способность артикулировать значимые звуки как способность сугубо человеческая теснейшим образом связана с мышлением.
Звуковая форма языка, указывает далее Гумбольдт, составляет ведущий принцип различия языков. Таким образом, звуковая форма языка, тесно связанная с понятием («внутренними духовными силами»), определяет индивидуальную форму каждого языка. Изучение и описание связей звуковой формы с понятием составляет задачу языкового анализа.
Сложность формулировок и противоречивость изложения затрудняют понимание положения Гумбольдта о внутренней форме языка. Недаром все последователи Гумбольдта по-разному истолковывают понятие внутренней формы языка. Чрезвычайно важно то, что Гумбольдт определил место внутренней формы языка и в известной степени охарактеризовал ее природу: внутренняя форма не только организует субстанцию, но от нее зависит, по существу, и организация внешней структуры; наличие внутренней формы позволяет различать и сравнивать языки. Важно еще отметить, что внутренняя форма языка понимается Гумбольдтом как такая структура, в которой «каждый отдельный элемент существует благодаря другому», что аналогично современному пониманию языка как системы.[6]
3. ПРОБЛЕМА СООТНОШЕНИЯ ЯЗЫКА И МЫШЛЕНИЯ
Проблема соотношения языка и мышления интересовала многих ученых начиная с античного периода. Господствующими были взгляды представителей логической школы, согласно которым существовала полная тождественность между категориями языка и мышления. По мнению логицистов, слова выражают понятия, а предложения — суждения. Категории мышления у всех людей одинаковы, следовательно, должна быть единой и грамматика. Отражением такого взгляда на соотношение языка и мышления явилась Грамматика Пор-Рояля.
В.Гумбольдт в работе «О различии организмов человеческого языка…» во многих отношениях поколебал казавшиеся незыблемыми взгляды логицистов и высказал много интересных, зачастую противоречивых мыслей. Он исходит из правильного положения, что «язык есть орган, образующий мысль. Умственная деятельность — совершенно духовная, глубоко внутренняя и проходящая бесследно — посредством звука в речи становится внешней и доступной для чувства. Деятельность мышления и язык являются поэтому неразрывным единством. Мышление всегда связано со звуком языка; иначе мышление не может достичь ясности и представление не может стать понятием. Неразрывная связь мышления, органов речи и слуха с языком является изначальной и не может быть объяснена устройством человеческой природы». Связь языка и мышления настолько безусловна, что «язык есть обязательная предпосылка мышления и в условиях полной изоляции».
Гумбольдт старается показать, каким образом происходит соединение понятия как категории мышления со звуком: «Обозначать понятие звуком — значит соединять две вещи, которые никогда не могут совершенно перейти одна в другую. Тем не менее понятие не может отрешиться от слова, как человек не может скинуть с себя своей физиономии. Слово есть индивидуальная физиономия понятия, которое, захотев сбросить ее с себя, только переменило бы одно слово на другое и, стало быть, все же явилось бы в слове». Гумбольдт считает, что звук и понятие совершенно различны по своей природе, поэтому для соединения их в слове нужно нечто третье, в чем бы они сходились. Посредник этот всегда берется из области внешнего или внутреннего чувства, внешней или внутренней деятельности. Деятельность чувства проявляется в том, что субъект (человек), сталкиваясь с каким-либо предметом, посредством мышления образует представление об этом предмете. Это представление, противопоставленное субъективному моменту (акту восприятия его человеком), превращается в объект: «Представление объективируется, не отрываясь в то же время от субъекта. Это возможно только с помощью языка; без описанного процесса объективизации и возвращения к субъекту… невозможно образование понятий, а тем самым и действительного мышления».
Справедливо указывая, что человек познает окружающую его действительность индивидуальными способами познания и чувствования, т.е. субъективным образом, Гумбольдт придает субъективной стороне главенствующее значение, полагая, что так как «восприятие и деятельность человека главным образом зависят от его представлений, то его отношение к предметам целиком обусловлено языком». Таким образом, язык занимает промежуточное положение между человеком и воздействующей на него природой. Национальный характер языков состоит «в особенном способе соединения мысли со звуками». Постановка вопроса о способе связи между словом и понятием составляет одну из главных заслуг Гумбольдта перед мировым языкознанием. И в наши дни эта проблема находится в центре внимания лингвистов.
Выдвинув тезис о неразрывном единстве языка и мышления, Гумбольдт, однако, говорит о том, что «дух человека постоянно силится освободиться от уз языка: слова стесняют внутреннее чувство, которое всегда полнее их содержания, и часто угрожают подавить его особенные оттенки своей природой, которая слишком материальна по звуку и слишком абстрактно обща по значению». Более того, он полагает, что язык, хотя и связан с духовным бытием человека, вместе с тем имеет и самостоятельную жизнь, причем он как бы господствует над человеком. С одной стороны, язык и мышление возникают одновременно, а с другой стороны, «потребность понятия и вслед затем выработка его всегда должны предшествовать слову, которое есть выражение понятия уже на степени совершенной ясности». Хотя отдельные мысли Гумбольдта исключают одна другую, все же основным для него является положение о языке как тесной связи звука с мыслью.
Гумбольдт неоднократно подчеркивал, что слово не является эквивалентом чувственно воспринимаемого предмета: оно даже не содержит в себе готового понятия, а только побуждает человека определенным способом создавать понятие. Люди понимают друг друга не потому, что заставляют друг друга воспроизводить одно и то же понятие, а потому, что «своими словами трогают один в другом одни и те же кольца цепи умственных представлений и произведений мысли, попадают в один и тот же лад умственного инструмента, вследствие чего и происходит в каждом соответствующее, но отнюдь не вполне одинаковое понятие». Например, под словом лошадь мы разумеем одно и то же животное, но каждый из нас соединяет с этим словом свое особое представление. Процесс понимания возможен все-таки потому, что способ соединения понятия со звуком является общим для определенного народа, устанавливается единая национальная форма, которой «умственная особенность одного народа отличается от подобной особенности всякого другого». Конечно, понимание достигается не единым для данного народа способом соединения понятия со звуком. Каждое понятие, отражая группу предметов объективного мира в их общих и существенных свойствах, уже включает момент отвлечения от индивидуальных свойств этих предметов. Таким образом, понятие отражает общее, которое, одинаково запечатлеваясь в сознании определенного коллектива, делает возможным взаимопонимание, процесс общения.[7]
    продолжение
–PAGE_BREAK–