Алексей Сагань, www.okarina.km.ru Мертвое лицо большого города
Любой человек, так или иначе бывавший или живший в современном Петербурге, не мог не заметить разительного контраста между духом создававшим эти стены, памятники, лепные украшения домов, духом выстраивавшим эти проспекты и улицы и духом современного Петербурга. Уровень теперешней жизни этого великого города лежит на несколько порядков ниже его архитектурного номинала. едва ли даже может идти речь о сравнении первого со вторым.
Современный Петербург подобен прекрасной раковине, выброшенной на берег северного моря. Раковине пустующей — ее моллюск умер и истлел, а в опустевшем доме поселились разные жучки и червячки, никак не связанные с великолепием внешней отделки их жизни.
Говоря конкретно, Петербург, задуманный и исполненный, как столица великой державы, лишился носителей этой державности. Город, построенный императорами и великими князьями, стал городом простых людей, со всеми последствиями происходящими от этой известного рода простоты.
Конечно необходимо оговориться, что описанная картина имеет исключения, но нельзя сказать, что эти исключения носят решительный характер. Так ли иначе ли, но современный «Медный всадник» остается всадником без головы. Возвращение к сути вопроса
Это пространное вступление должно послужить иллюстрацией к вопросу о сути пародии, как исторического и культурно-общественного явления. Оно необходимо постольку поскольку в наше время спародировано и само понятие пародии. Появилось мнение, что пародия ни что иное, как глупое и смешное стихотворение, написанное по мотивам другого глупого и смешного стихотворения. Это странное мнение долго насаждала «Литературная газета», помещая на своей шестнадцатой странице такие «пародии».
Во все другие времена пародия предполагала существование вдохновенного, серьезного прототипа и прокрустствующего позднего исполнителя, не желающего или не способного вместить в себя величия стоящего перед ним явления культурной или же духовной, как в нашем случае жизни.
Жизнь современного Петербурга послужит нам, как пример классической пародии, необходимый для рассмотрения пародийной деятельности Томаса Манна по отношению к первой книге пятикнижия Моисея О мировой гармонии
Считается, что неотъемлемым признаком пародии является намеренно сниженный автором стиль и гротескные, чудаковатые черты персонажей. Так оно и бывает, если автор, осознавая непреодолимую разницу между пародируемым оригиналом и собственными артистическими способностями, выбирает стиль соответствующий своему внутреннему состоянию, «Битва мышей и лягушек», по отношению к «Иллиаде», «Дон Кихот», по отношению к рыцарскому роману, являют нам примеры вполне осознанного авторами пародирования.
В «Иосифе и его братьях» этот основной, казалось бы, признак пародии на первый взгляд не обнаруживается. Автор с первой же фразы задает взволнованный тон, он начинает разговор о таинственном, непостижимом, страшном. Разделенный на десять частей пролог имеет собственное название «Сошествие во ад»
«Прошлое — это колодец глубины несказанной. Не вернее ли будет назвать его просто бездонным?». Засветив фонарь вдохновения, автор предлагает нам начать этот «несказанно» долгий спуск. По дороге он раскрывает перед нами свой взгляд на прошлое не только, как на историю, рассмотрение истории для автора не самоцель, а только путь к ее постижимому началу. Прошлое приводится здесь, как логическая цепь событий, ведущая к мыслимому автором архетипу этого «мира форм».
«Душа, то есть прачеловеческое начало, была, как и материя, одна из первооснов бытия, она обладала жизнью, но не обладала знанием. В самом деле, пребывая вблизи бога, в горнем мире покоя и счастья, она беспокойно склонилась — это слово употреблено в прямом смысле и показывает направление — к бесформенной еще материи…» Прачеловеческое начало, бог и материя составляют, по учению Т. Манна космический триумвират сил, способных взаимно влиять друг на друга.
Как видно из учения Т. Манна о спасении, это взаимное влияние не безгранично. Мировая гармония, учит нас автор романа, восстановится после того, как: «одержимая страстью душа вновь признает горнюю свою родину, выкинет из головы дольний мир и устремится в отечественную сферу покоя и счастья. В тот миг, когда это случится, дольний мир бесследно исчезнет; к материи вернется ее косное упрямство; не связанная больше формами, она сможет, как и в правечности, наслаждаться бесформенностью, и значит тоже будет по-своему счастлива.» Из приведенных слов становится ясно, что бог не способен изменить материю, сделав ее пригодной для счастья. Заметим так- же, что это макрокосмическое счастье является здесь окончательным заменителем святой истины, существование которой, по сути дела, не признается Т. Манном, во всем этом огромном романе мы не найдем ни одного намека на то, что такая истина существует. Для достижения счастья не имеется никаких других препятствий, кроме собственного желания души пребывать вне счастья, что, впрочем, не искажает ее естественной природы и не лишает ее полноценного общения с богом.
В рамках учения Т. Манна такой взгляд на основу бытия выглядит логичным, поскольку: «Прачеловеческая душа — это самое древнее, вернее, одно из самых древних начал, ибо она была всегда, еще до времени и форм, как всегда были бог и материя.» В этом космическом триумвирате богу отводится не более чем почетное место, за материей признается безусловная само- бытность, человеческое естество, также признается вполне самодовлеющим и во всем равным богу, кроме чисто внешнего могущества (камень в огород земных правителей), которым душа обладает в меньшей степени. Таким образом, вся история мира представляется нам, как долгий но верный путь из материально- го несчастья к нематериальному счастью. Разговор пророка и поэта
Миновав пролог, мы вступаем на широкие просторы библейской истории. К ряду бесспорных удач Т. Манна относится освоение им этих просторов, которое далось ему не без труда.
Жанровые законы романа гласят; что человек, решивший написать роман, должен описывать внутренние переживания героев, те чувства и мысли, которые возникают у них в ответ на злоключения и радости их жизни. Он должен проникнуть в своем описании до последних глубин души и сердца каждого изображаемого им персонажа, и в этих глубинах должно отразиться время в котором живут (жили) эти люди, народ, к которому они принадлежат своими человеческими корнями, и в конце концов, в романе должно отразиться все человечество и мир, в котором оно живет.
С этой стороны первая книга пророка Моисея представляет неисчерпаемый и наилучший материал для романа. В ней дается история всей человеческой семьи от сотворения первых людей в раю, до поселения рода праведников в Египте. Роман о роде служителей единственного истинного Бога неизбежно становится романом о всем человечестве, поскольку ось человеческой истории, направляемой всемогущим, пекущимся о людях, Богом, просто не может пройти в каком-то другом месте.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что Т. Манн, один из главных романистов ХХ века, начал, выражаясь его словами, которые мы находим в послесловии, «нащупывать пути и взвешивать возможности — а нельзя ли преподнести эту захватывающую историю совершенно иначе — рассказать ее заново.»
Попробуем и мы, подобно Т. Манну взвесить свои возможности относительно перевода книги бытия на язык романа и рассмотрим главные пути по которым нам придется двигаться.
Первое и основное лицо, без которого книга бытия не могла бы существовать — это Бог, творец неба и земли. С первых же строк мы видим, что Его возможности и способности никак не ограничены. Он всемогущ и сотворил все существующее из небытия, образ Его действий при этом остается для нас совершенно непостижимым, сам писатель ничего не поясняет нам, а только сообщает, что Бог сотворил, сказал, назвал, создал. Каким образом можно сотворить нечто из ничто, сказать так, чтоб появилось то чего не было, назвать нечто новоявленное так, чтоб название соответствовало внутренней сути «создать зверей земных по роду их» и т.д.? Ответивший на ряд таких вопросов может сказать, что он знает Бога и способен изобразить Его в качестве одного из персонажей своего романа.
Среди событий, описанных в Книге Бытия после сотворения мира, мы находим отдельное сотворение человека, как мира в мире, грехопадение человечества, изгнание людей из рая, гибель Авеля от рук Каина, вселенский потоп, новое население земли и т. д. Человек способный постигнуть смысл этих событий, причины, по которым они происходили, может написать роман об этом.
Основным мотивом, собирающим воедино композицию Книги Бытия, можно было бы назвать мысль о вечности и смежную с ней мысль о святости. Воспроизвести этот мотив в своем романе вполне способен человек посвятивший всю свою жизнь созерцанию вечного, деятельным общением с Богом освятивший свою душу и всю свою жизнь сделавший святою. Почему удался этот роман
Результаты нашего предварительного рассмотрения слишком очевидны — все пути, по которым мы должны двигаться в написании романа на основе Книги Бытия для нас совершенно непроходимы. Полное несовпадение духовных масштабов Книги Бытия и мировой художественной литературы налицо.
Но почему, несмотря на все это, роман Т. Манна удался?
Он удался именно по тому, что Т. Манн не ступил ни шагу по перечисленным выше путям. Из приведенных выше цитат видно, что бог Т. Манна это совсем не библейский Бог, так же, как и человек Т. Манна это совсем не библейский человек. Последнее особенно интересно потому, что с одной стороны мы видим не- совпадение, точнее сказать противостояние антропологий Моисея и Т. Манна, а с другой стороны мы видим, что человеческие характеры святых героев романа это совсем не библейские характеры.
Если Аврам Моисея это пророк, который вышел «из земли своей и из родства своего», потому что так повелел ему Господь (Бытие гл. 12), то Авраам Т. Манна это религиозный диссидент: «Его уход (из земли своей и из родства своего А. С.), явившийся, несомненно, знаком недовольства и несогласия, был связан с некими строениями, запавшими ему в душу каким-то обидным образом, которые были, если не воздвигнуты, то, во всяком случае, обновлены и непомерно возвышены тогдашним царем…». Если Аврам Т. Манна находит, безнадежно забытого людьми, единственного Бога, как «новооткрытого», даже целая глава в разделе «Авраам» называется «Как Авраам открыл бога», то Авраам Моисея служит семейному Богу — Богу своих, освященных этим служением предков. Что, как ни эту преемственность в служении, непрерванную от праотца Адама, подчеркивают скрупулезные библейские родословия?
Если Иосиф Моисея, это юноша-пророк, страдающий, сначала, от зависти братьев, а потом от беззаконной похоти жены Пентефрия. То Иосиф Т. Манна, это самовлюбленный гордец и самодур во всем, кстати сказать, подобный своему богу, который, сначала, вызывающим поведением и наушничеством вызывает справедливую ненависть братьев, а потом, попадает в очень неприятную историю из-за того, что его неосторожно короткие отношения с госпожой переходят в роман. Таким образом, если мы поверим, что и более поздние библейские пророки одного духа с Иосифом Т. Манна, то нам придется предположить, что Иеремия справедливо был побит камнями, Исайя справедливо был перепилен пилой, Илия справедливо подвергался гонениям от Ие- завели и Ахава и т. д .
Портрет Иакова в старости выписан Т. Манном наиболее старательно и даже трепетно. Это второй основной персонаж романа наряду с Иосифом. Неподдельный пафос, с которым автор украшает его старость страстностью, глубокой и утонченной экзальтацией, а также, артистическим самодурством, говорит нам о том, что именно так, по мнению Т. Манна должен выглядеть настоящий пророк.
Уверенностью в том, что артистическое и пророческое служения по своей сути никак не отличаются пронизан весь роман, именно за свободу пророка, читай артиста, выступает Т. Манн. Только артист воплощает в себе полноту человеческого достоинства, он несет в косный мир перстных людей новое, он, подобно горьковскому Данко, выводит людей из затхлого, болотистого леса догм. Он, в конце концов, творит самого бога, помогая богу совершенствоваться. О непростых проблемах боготворчества совещается у Т. Манна «просвещенный» молодой фараон с потомственным пророком Иосифом, о проблемах боготворчества совещался с Мелхиседеком «открывший бога Авраам»: «Авраам вел в Сихеме с Мелхиседеком, священником Баала завета и Эльэльхона, долгие беседы о том, тождественны ли этот Адон и Авраамов господь, и если да, то до какой степени.»
Между тем, как отношения Авраама и Мелхиседека у Моисея выглядят совершенно иначе. После возвращения Авраама с войны «Мелхиседек, царь Салимский, вынес хлеб и вино. Он был священник Бога всевышнего. И благословил его, и сказал: благословен Авраам от Бога всевышнего, Владыки неба и земли; и благословен Бог всевышний, который предал врагов твоих в руки твои. Авраам дал ему десятую часть из всего.» Выплата Авраамом религиозной дани Мелхиседеку неоспоримо говорит здесь о их иерархических отношениях, в служении одному общему Богу.
Между тем, как именно в боготворчестве обличают ветхозаветные пророки язычников, одновременно говоря о том, что Бог израилев — несотворенныйБог, «Он сотворил нас, а не мы», поется в одном из псалмов. О здравомыслии таланта
Здравомыслие таланта, не позволяющее поэту изображать вещи непонятные его уму и сердцу, заслуживает отдельного рассмотрения, надо думать, что, перечисленные выше подмены смысла и духа Книги Бытия вызваны именно этим чутьем писательской правды. Непостижимую для себя стихию святого и божественного Т. Манн заменяет на более свойственную ему стихию писательского вымысла и философского мифотворчества.
В авторском послесловии к роману мы находим цитату из Гете, которая, по-видимому, послужила рабочим девизом для Т. Манна. «Как много свежести в этом безыскусственном рассказе; только он кажется чересчур коротким, и появляется искушение изложить его подробнее, дорисовав все детали». Божественно прекрасный сюжет жизни Иосифа вызывает глубокое сочувствие Т. Манна, а духовное и пророческое содержание Книги Бытия, реальное, а не вымышленное, ему неинтересно и непонятно, от этого ему кажется, что Моисей поленился или же не смог изобразить детали — переживания, чувства и т. п.
Для Моисея, как для служителя Бога своих отцов, который ради этого служения отверг всю красоту, роскошь и даже мудрость Египта, и по своей горячей ревности к этому учению, из царского сына сделался изгнанником, на первом месте стоит именно то, что он хочет сказать, как пророк этого Бога. А сюжет, который под его вдохновенной рукой получился божественно прекрасным, для него не более чем глиняный сосуд, содержащий несравненно более дорогой напиток пророческого слова. Т. Манн воспроизводит основные черты этого сосуда, тонко инкрустирует его, покрывает эмалью, потом наполняет разно- образными благовониями и пряностями, запечатывает эпилогом, как золотою маской, — и в результате получается профессионально и со вкусом исполненная мумия, имеющая такое же отношение к прототипу, какое и мумия имеет к живому человеку из, которого она изготовлена.
Пророки, с точки зрения пророка Моисея, Т. Манну явно не удались, они получились непохоже. Но то упорство, с которым Т. Манн освоил это огромное сюжетное пространство, населенное множеством глубоких и красивых персонажей, не может не привлекать к себе симпатии. Это упорство представляется нам, как некий сплав немецкой скрупулезности и монгольской неутомимости. Из приведенных выше цитат мы видим, что Т. Манн, обскакав огромное пространство Книги Бытия, нигде не тронул его плугом, не построил дома, подобно своим персонажам-кочевникам, — он освоил эту землю лишь на глубину корней травы, которую ели его писательские кони.
Придав своему роману внешние формы, присущие произведениям христианской культуры, Т. Манн не внес в него две важных составляющих христианской жизни — святость и вечность. При самом внимательном рассмотрении романа, мы не обнаружим там вневременного понятия вечности, везде только годы, тысячелетия, милионолетия — без начала и без конца. Не обнаружим мы там и божественной святости, как наивысшей полноты и полного совершенства, везде только беличий бег в колесе времен от «плохого» старого к «лучшему», но также несовершенному новому — без конца. «Свобода, равенство, братство»
Последней иллюстрацией разницы между прототипом и пародийным романом Т. Манна нам послужит цитата из романа. В описании «спуска» Иосифа в Египет мы находим упоминание о известном для всех, кто читал Моисеев Исход, огненном столбе:
«Между полуднем и вечером впереди них, словно бы указывая им дорогу, двигался огромный огненный столб. Хотя они знали природу этого явления, их отношение к нему определялось не только его естественной стороной. Они знали, что это пламенеют на солнце летучие вихри пыли. Однако они с почтительной многозначительностью говорили друг другу: „Впереди нас движется огненный столп.“
Миражи пустыни и „прах, его же возметает ветр“ — вот удел человека, покусившегося поставить свое человеческое на место божественного. Пародийная жизнь современного Петербурга, которую мы приводим в качестве примера в начале этого эссе, сродни роману Т. Манна в том, что и она явилась, как результат замены легитимной, данной от Бога, власти на нелегитимную — гуманистическую, либеральную, социалистическую.
Братья окончательно возненавидели Иосифа, когда узнали, что он поставлен от Бога быть у них царем, и решили устроить ему „свободу, равенство, братство“. Может быть не надо было, а?