Формирование фундаментальной тематической структуры русской культуры в период возвышения Московского княжества (ХIV первая половина ХV вв.)
Проанализированная в предыдущем параграфе пространственная конфигурация составляет исходную структуру формирования ментального пространства русской культуры, развитие которой будет прослежено в настоящем параграфе.
В распавшемся на множество миров-княжеств и разорванном натуралистическими и христианскими ценностями ментальном пространстве культуры Киевской Руси, когда татаро-монгольское иго задавало эмоционально-психологическую атмосферу насилия и страха, наибольшую приспособленность показали московские князья. «Как город новый и окрайный, отмечает В.О.Ключевский, Москва досталась одной из младших линий Всеволодова племени. Поэтому московский князь не мог питать надежды дожить до старшинства и по очереди занять старший великокняжеский стол.… он должен был обеспечивать свое положение иными средствами, независимо от родословных отношений, от очереди старшинства. Благодаря тому московские князья рано вырабатывают своеобразную политику, с первых шагов начинают действовать не по обычаю, раньше и решительнее других сходят с привычной колеи княжеских отношений, ищут новых путей, не задумываясь над старинными счетами, над политическими преданиями и приличиями».
Если другие князья, например, тверские, во взаимоотношениях пытались опереться на право старшинства, нравственные добродетели, сохраняли надежду на успех в освободительной борьбе против татар (тверской князь Александр Михайлович призывал русских князей «друг за друга и брат за брата стоять, а татарам не выдавать и всем вместе противиться им, оборонять Русскую землю и всех православных христиан”), то московские князья, начиная с Даниила, в борьбе за власть над удельными княжествами отбросили всякие представления о добродетели и с жестким прагматизмом сделали ставку на силу. Исторические источники до Дмитрия Донского не дают нам свидетельств в какой-то мере добродетельного поступка или хотябы высказывания какого-либо из московских князей. Напротив, сохранилось множество примеров их коварства, хитрости, предательства, нехристианской жестокости, раболепия перед татарами, выступавших как норма поведения, как добродетель. В.О. Ключевский выделяет пять главных способов, которыми пользовались московские князья для расширения своего княжества: это были скупка, захват вооруженный, захват дипломатический с помощью Орды, служебный договор с удельным князем и расселение из московских владений за Волгу.
Московский князь и золото-ордынский хан
Взаимоотношения московских князей с Золотой Ордой требуют специального рассмотрения и культурологической оценки. Татары ввели в формирующуюсяся русскую культуру представление о хане как царе, неограниченная власть которого является выражением сконцентрированной в нем абсолютной силы и строится на его произволе. Царь стоит по ту сторону добра и зла, по ту сторону закона. Всякое его деяние есть добродетель, закон для подданных, которые, подобно рабам, в той или иной степени зависят от его волеизъявления. В Киевской Руси великий князь, безусловно, таким статусом не обладал. В письменных источниках второй половины XIII – ХIV в.в. слово „царь“ употребляется только применительно к татарскому хану, выступает как синоним слова „хан“. Автор „Жития Александра Невского“, оправдывая неблаговидный поступок своего героя по отношению к родному брату, пишет: „Решил князь Александр пойти к царю в Орду, и благословил его епископ Кирилл. И увидел его царь Батый, и поразился, и сказал вельможам своим: “Истину мне сказали, что нет князя, подобного ему». Почтив же его достойно, он отпустил Александра. После этого разгневался царь Батый на меньшего брата его Андрея и послал воеводу своего Неврюя разорить землю Суздальскую”. В «Повести о нашествии Тохтамыша» читаем: «Когда князь великий услышал весть о том, что идет на него сам царь во множестве сил своих, то начал собирать воинов, и составлять полки свои, и выехал из города Москвы, чтобы пойти против татар». Когда же князья, воеводы и советники не захотели помогать друг другу,” то поняв, и уразумев, и рассмотрев, благоверный князь пришел в недоумение и в раздумье великое и побоялся встать против самого царя. И не пошел на бой против него, и не поднял руки на царя, но поехал в город свой Переяславль”.
В ментальном пространстве русской культуры слово “царь” византийского происхождения содержательное наполнение получило под татарским влиянием. В строящейся на насилии, а не на законе, как в западноевропейской культуре, системе управления Золотой Орды, в орбиту влияния которой входила и северо-восточная Русь, установились отношения рабской зависимости низших этажей власти по отношению к высшим. В отличие от западноевропейской средневековой культуры, складывающейся преимущественно на правовых отношениях, когда с одной стороны постепенно очерчиваются границы компетенции властных структур, а с другой обеспечиваются определенные гарантии безопасности зависимых субъектов правовых отношений, в государстве золото-ордынских ханов имела место лишь иерархия отношений подчинения, в которую вынуждено было встраиваться и древнерусское население. На вершине этой пирамиды насилия стоял хан (царь). Частое употребление в литературных памятниках этого периода выражения «сам царь», авторами которых большей частью были отстраненные от общественной жизни монахи, свидетельствует о глубоком внедрении в русское общественное сознание идеи абсолютной Власти-Силы татаро-монгольского царя.
Русские князья оказались включенными в территориальную систему управления Золотой Орды не в качестве вассалов, поскольку вассальные отношения предполагают законодательно закрепленные взаимные обязательства, в явном виде фиксирующие права и обязанности, суверинитет каждой из сторон, а слуг, поскольку служебные отношения не предполагают ни гарантий прав личности и собственности, ни наличия каких-либо обязательств с ханской стороны. ”…княжества тогдашней Северной Руси, – пишет В.О. Ключевский, были не самостоятельные владения, а даннические “улусы” татар, их князья звались холопами “вольного царя”, как величали у нас ордынского хана”. Жизнь и владения князя целиком и полностью зависели от ханского произвола.Так, когда тверской князь Димитрий, надеясь на благоволение хана, убил московского князя Юрия, хан Узбек, однако, сильно рассердился на это самоуправство, долго думал, наконец велел убить Димитрия (1325 г.), но великое княжение отдал его брату Александру. Когда тверскому князю Михаилу в Орде наложили на шею тяжелую колоду, то татарин Кавгадый сказал ему: «Михайло! Таков ханский обычай: если хан рассердится на кого и из родственников своих, то также велит держать его в колодке, а потом, когда гнев минет, то возвращает ему прежнюю честь. Как известно, князь Михаил вскоре был убит в Орде. Подтверждением зависимого положения русских князей от золото-ордынского хана также является поездка их всех в Орду после смерти Ивана Калиты.
Московские князья, начиная с Даниила, стали инициаторами движения укрепления связей с Золотой Ордой, стремясь использовать силу татаро-монгольского хана для расширения своего влияния в междуусобной борьбе. Уже Юрий Данилович сумел сблизиться с семейством хана и женился на его сестре, Кончаке, которую при крещении назвали Агафьей. Ханский зять возвратился на Русь с сильными послами татарскими, из которых главным был Кавгадый. Завоевав доверие хана Узбека, Иван Данилович Калита еще более укрепил отношения с Ордой. „Они пока не думали, замечает В.О. Ключевский, о борьбе с татарами… Никто из князей чаще Калиты не ездил на поклон к хану, и там он был всегда желанным гостем, потому что приезжал туда не с пустыми руками.
Возвышение Московского княжества было обусловлено не стечением благоприятных социально-экономических, политических и других обстоятельств, а, напротив, как убедительно показал А.А.Зимин, вопреки им. Москва не обладала удобным географическим положением, поскольку никаких “удобных» путей в районе Москвы не существовало. Московское княжество сложилось на территории, обладавшей сравнительно скудными природными ресурсами. Здесь относительно мало было хлебородной земли. Не был Московский край и сосредоточием каких-либо промыслов. В районах, прилегающих к Москве, не было никаких богатств — ни ископаемых, ни соляных колодязей, ни дремучих лесов. Дорогостоящий пушной зверь был выбит. Это обстоятельство отмечает С. Герберштейн: ”Область Московская не отличается ни пространностью ни плодородием; плодоносности препятствует главным образом ее нежная повсюду почва, в которой посевы погибают при незначительном избытке сухости или влаги”. Поэтому в эпоху произвола и насилия московские князья и бояре для достижения своих целей сделали ставку на Силу. Заручившись поддержкой золото-ордынского царя, и, таким образом, умножив свои силы, они значительно расширили свои владения.
Два мифа в русской истории
Обращаясь к анализу периода возникновения русской культуры, сталкиваешься с двумя мифами, которые препятствуют выявлению ценностно-мыслительных детерминант ментального пространства культуры, это миф о «собирании русских земель вокруг Москвы» и миф о «тишине», установившейся в Русской земле в результате их объединения. Выражение «собирание русских земель вокруг Москвы» предполагает по меньшей мере две неявные смысловые посылки: во-первых, наличие глубоко патриотических конечных целей освобождения от татаро-монгольского ига, и, во-вторых, бережное отношение московских правителей к субъектам объединения, всеобщую поддержку этого процесса.
Анализ письменных источников показывает, что, с одной стороны, именно антипатриотическая деятельность московских князей до Дмитрия Донского явилась важнейшим условием достижения успеха возвышения Московского княжества. Это обстоятельство четко фиксируют и сторонники мифа «собирания», например, С.М. Соловьев, В.О. Ключевский и др. С другой строны, отслеживание процесса присоединения удельных княжеств к Москве показывает, что он представляет собой череду разбойных захватов, завоеваний, сопровождавшихся разрушениями, кровопролитием, насилиями. Поэтому, представляется, более уместным было бы здесь говорить о захвате, завоевании, подчинении. «Первый московский князь Александрова племени, Даниил, по рассказу летописца… врасплох напал на своего рязанского соседа князя Константина, победил его „некоей хитростью“, т.е. обманом, взял его в плен и отнял у него Коломну». “… Юрий московский начал стремиться к усилению своей волости, не разбирая средств: он убил рязанского князя, плененного отцом его Даниилом, и удержал за собою Коломну”. «В 1368 году великий князь Димитрий и митрополит Алексей зазвали ласкою к себе в Москву князя Михаила на третейский суд; после этого суда тверского князя схватили вместе со всеми боярами и посадили в заключение, но вдруг узнали о неожиданном приезде трех князей ордынских. Этот приезд напугал врагов Михаила, и они выпустили его на свободу… в августе 1370 года… сам великий князь Димитрий явился в тверских владениях с большою силою, взял и пожег города Зубцов, Микулин, пожег также все волости и села, а людей многое множество вывел в свою землю со всем их богатством и скотом». Подобные примеры можно было бы без труда продолжить.
Безусловно, установление и постепенное укрепление единовластия московских князей имело благоприятные последствия избавление от внутренних усобиц и внешней угрозы татарских походов, которые несли большие разрушения и людские потери. Однако, утверждение о нормализации внутренней жизни, установлении правового порядка, представляется, было бы неоправданным, явной модернизацией, представлением желаемого за действительное. «Тишина» была весьма относительной. Установление «тишины» не означало прекращение насилия. Насилие не только не ослабевало, но получило дальнейшее своеобразное развитие как развертывание московского насилия.
Московское насилие
На смену татарскому насилию пришло московское насилие. «Начало княжения Калиты было, по выражению летописца, началом насилия для других княжеств, где московский собственник распоряжался своевольно. Горькая участь, восклицает С.М. Соловьев, постигла знаменитый Ростов Великий…». Реалистическую картину бедствий ростовчан, в том числе родителей Сергия Радонежского, мы находим в «Житии Сергия Радонежского»: «Этот ранее названный раб божий Кирилл прежде обладал большим имением в Ростовской области, был он боярином, одним из славных и известных бояр, владел большим богатством, но к концу жизни в старости обнищал и впал в бедность. Скажем и о том, как и почему он обнищал: из-за частых хождений с князем в Орду, из-за частых набегов татарских на Русь, из-за частых посольств татарских, из-за многих даней тяжких и сборов ордынских, из-за частого недостатка в хлебе. Но хуже всех этих бед было в то время великое нашествие татар во главе с Федорчуком Туралыком, и после него год продолжалось насилие, потому что княжение великое досталось князю великому Ивану Даниловичу, и княжение Ростовское также отошло к Москве. Увы, плохо тогда было городу Ростову, а особенно князьям ростовским, так как отнята была у них власть, и княжество, и имущество, и честь, и слава, и все прочее отошло к Москве.
Тогда по повелению великого князя был послан и выехал из Москвы в Ростов воеводой один из вельмож по имени Василий, по прозвищу Кочева и с ним Мина. И когда они вошли в город Ростов, то принесли великое несчастье в город и всем живущим в нем, и многие гонения в Ростове умножились. И многие из ростовцев москвичам имущество свое поневоле отдавали, а сами вместо этого удары по телам своим с укором получали и с пустыми руками уходили, являя собой образ крайнего бедствия, так как не только имущества лишились, но удары по телу своему получали и со следами побоев печально ходили и терпели это. Да к чему много говорить? Так осмелели в Ростове москвичи, что и самого градоначальника, старейшего боярина ростовского по имени Аверкий повесили вниз головой, и подняли на него руки свои, и оставили, надругавшись. И страх великий объял всех, кто видел и слышал это, не только в Ростове, но и во всех окрестностях его».
«По смерти Александра, пишет С.М. Соловьев, и Тверь не избежала насилий московских: Калита велел снять от св. Спаса колокол и привезти в Москву насилие очень чувствительное по тогдашним понятиям о колоколе вообще, и особенно о колоколе главной церкви в городе». Симеон, рассматривая город Торжок как свою собственность, послал туда за сбором дани, причем сборщики стали притеснять жителей. Новоторжцы возмутились и послали просить помощи у новгородцев, между тем последние послали в Москву сказать Симеону: ” Ты еще не сел у нас на княжении, а уже бояре твои насильничают”.
Москва стала эпицентром распространения насилия. По мере присоединения, а точнее, захвата новых земель расширялось пространство московского насилия, прежде всего наместников, московских бояр, которые разбойничали подобно татарским баскакам. В целом система московского управления складывалась по аналогии с татарской на основе жесткого подчинения. Новая «московская администрация» навязывалась сверху из Москвы. Она подчинялась только великому князю. Местное население фактически было лишено права голоса. Происходило как бы замещение власти татарского хана властью московского великого князя. По мере усиления последнего влияние Орды становилось все более опосредованным. Эта замена татарского насилия московским для немосковского населения существенного улучшения не принесла. Напротив, поскольку в отличие от татарских баскаков, занимавшихся только сбором дани, московские бояре-наместники сконцентрировали в своих руках всю полноту власти на местах, и насилие приняло еще более систематический, всесторонний, неотвратимый характер. Рассказывая о возвращении Калиты от хана в 1328 г. с пожалованием, летописец прибавляет: “… оттоле тишина велика по всей Русской земле на сорок лет и пересташе татарове воевати землю Русскую”. Эта ретроспективная оценка летописца свидетельствует о том, что внутреннее московское насилие во второй половине ХIУ века стало незаметным, превратилось в норму русской обыденной жизни.
Таким образом, разрушение мифов о «собирательстве» и «тишине» открывает существенную особенность становления ментального пространства русской культуры, остающуюся, как правило, за пределами внимания исследователей: возвышение Москвы положило начало раскручиванию маховика насилия, которое наполнило все ценностно-мыслительное пространство формирующейся русской культуры.
Куликовская битва
Примечательным событием в развитии ментального пространства русской культуры стала подготовка и сама Куликовская битва. Этот непродолжительный период можно было бы назвать бытием в пограничной ситуации, временем очищения, подъема, предельной мобилизации формирующегося национального духа. Для освобождения от татаро-монгольского ига были собраны все силы, которые включали не только людские ресурсы, северо-восточной Руси. «От начала мира не бывало такой силы русской, пишет летописец, князей русских, как при этом князе. Сознание правоты своего дела, непосредственной поддержки божественных сил составляли главную опору русских людей. Князь Дмитрий Иванович перед битвой воззрев на небо с мольбою и преисполнивший скорби сказал словами псалма: “Братья, бог нам прибежище и сила». Автор «Сказания о Мамаевом побоище» пишет: «Это мы слышали от верного очевидца, который находился в полку Владимира Андреевича; он поведал великому князю, говоря: “в шестой час этого дня видел я, как над вами разверзлось небо, из которого вышло облако, будто багряная заря над войском великого князя, скользя низко. Облако же то было наполнено руками человеческими, и те руки распростерлись над великим полком как бы проведенчески или пророчески. В седьмой час дня облако то много венцов держало и опустило их на войско, на головы христиан”. Вступая в битву из засады. Дмитрий Боброк Волынец сказал: “Братья моя, друзья, смелее: сила святого духа помогает нам” .
Русским полкам противостояла огромная мощь татарского войска. Обращаясь к послам Ольгерда Литовского и Олега Рязанского, Мамай сказал: “Мне ведь ваша помощь не очень нужна: если бы я теперь пожелал, то своею силою великою я бы и древний Иерусалим покорил, как прежде халдеи”. В „силовом“ мышлении той эпохи невиданная ранее концентрация сил на Куликовом поле выступала как апофеоз Силы, принявший впервые за период возвышения Московского княжества патриотический, общенациональный характер. “И тотчас сошлись на многие часы обе силы великие, пишет летописец, и покрыли полки поле верст на десять такое было множество воинов. И была сеча лютая и великая, и битва жестокая, и грохот страшный; от сотворения мира не было такой битвы у русских великих князей, как при этом великом князе всея Руси. Когда бились они, от шестого часа до девятого, словно дождь из тучи, лилась кровь и русских сынов, и поганых, и бесчисленное множество пало мертвыми с обеих сторон. И много руси было побито татарами, и татар русью. И падал труп на труп, падало тело татарское на тело христианское».
В этой битве проявилось непосредственное участие в событиях божественной реальности, которая, как полагали, и явилась решающей силой в победе русского оружия. «Видели благочестивые в девятом часу, как ангелы, сражаясь, помогали христианам, и святых мучеников полк, и воина Георгия, и славного Дмитрия, и великих князей тезоименных Бориса и Глеба. Среди них был и воевода совершенного полка небесных воинов архистратиг Михаил. Двое воевод видели полки поганых, и три солнечный полк, и огненные стрелы, летящие на них; безбожные же татары падали, объятые страхом божьим от оружия христианского. И воздвиг бог десницу нашего князя на одоление иноплеменников”. Примечательно, что в битве были задействованы все небесные силы: ангелы во главе с архангелом Михаилом, мученики, святые, в том числе Борис и Глеб. С распадом ментального пространства культуры Киевской Руси северо-восточная Русь осталась без главных святынь, которые питали преимущественно Киевскую землю. Поэтому становление русской культуры, центром которой стала Москва, не имеющая больших религиозных традиций, сопровождалось формированием пантеона святых, мучеников, имеющих местные корни. Киевские святыни как бы отошли на второй план. В отличие от киевских святых, обязанных поклонением прежде всего своим личным достоинствам, безупречному поведению и силе духа (Борис и Глеб, святые Антоний и Феодосий, печерские монахи и др.), московские святые возвышаются главным образом своими державными добродетелями, „работе“ на Московское государство (московские митрополиты, Александр Невский, Дмитрий Донской и др.).
Куликовские события всколыхнули ментальное пространство русской культуры, подняв из глубин образы культуры Киевской Руси. „Вспомним давние времена, читаем в “Задонщине” восхвалим вещего Бояна, искусного гусляра в Киеве. Тот ведь вещий Боян, перебирая быстрыми своими перстами живые струны, пел русским князьям славы: первую славу великому князю киевскому Игорю Рюриковичу, вторую – великому князю Владимиру Святославичу Киевскому, третью великому князю Ярославу Владимировичу”.
В этом стремительном духовном порыве люди ощутили неизвестное ранее единство духовного подъема, общность судеб. Впервые со времен образования Киевского государства великий князь, обращаясь к своему войску, называет своих воинов братьями. Окончив молитву и сев на коня своего, Дмитрий Иванович стал по полкам ездить с князьями и воеводами и каждому полку говорил: “Братья мои милые, сыны русские, все от мала до великого! Уже, братья, ночь наступила, и день грозный приблизился в эту ночь бдите и молитесь, мужайтесь и крепитесь, господь с нами, сильный в битвах». Перед самой битвой великий князь Дмитрий Иванович поехал по полкам и говорил в великой печали сердца своего, и слезы потоками текли из очей его:”Отцы и братья мои, господа ради сражайтесь и святых ради церквей и веры ради христианской, ибо эта смерть нам ныне не смерть, но жизнь вечная”.
Куликовская битва явилась военным выражением противоборства двух культур: русской и татарской, и показала равновесие их противостояния. У русских, победителей, из более чем четырехсот тысяч человек осталось в живых сорок тысяч. «Страшно и горестно, братья, пишет автор ”Задонщины”, было в то время смотреть: лежат трупы христианские, словно сенные стога у Дона великого на берегу, а Дон-река три дня кровью текла”. После Куликовской битвы был поход Тохтамыша на Москву и татарское влияние было восстановлено. „Не только же одна Москва взята была, но и прочие города и земли пленены были… И кто из нас, братья, восклицает автор “Повести о нашествии Тохтамыша” не устрашится, видя такое смятение Русской земли!”.
Эволюция темы ”Русская земля”
Примечательна эволюция содержания понятия „Русская земля“. С образованием государства Киевская Русь словосочетание „Русская земля“ в XI веке употребляется в трех основных значениях: во-первых, как некое множество земель, находящихся в коллективном владении рода княжеского, который с них собирает дань: во-вторых, как синоним понятия „Киевская Русь“, древнерусское государство; в-третьих, как одна из основных абстракций, обозначающая совокупность людей христиан, проживающих на этой территории, городов, церквей, лесов, рек и т.п., тоесть всего того, что имеет место на контролируемом князьями пространстве. По мере нарастания феодальной раздробленности в XII – первой половине XIII века объем понятия “Русская земля” сужается до территории первоначального ядра Киевской Руси – Киевского, Черниговского и Переяславского княжеств. Во второй половине XIII века вследствие дальнейшего дробления Руси на уделы термин “Русская земля” почти выходит из употребления.
По мере возвышения Московского княжества, начиная с Ивана Калиты, московские великие князья и их сторонники начали активно использовать словосочетание “Русская земля” для обозначения, с одной стороны, совокупности уже присоединенных к Москве земель, составляющих их собственность, а с другой всех земель северо-восточной Руси.
Получив от Орды ярлык на великое княжение и право сбора для татар дани со всей Руси, московские князья выступили в качестве представителей всей Русской земли. Между тем, татары отождествляли слово “Русская земля”, “Русь” с северо-восточной Русью. Когда Мамай перешел Волгу со всеми своими силами, то сказал воинам: “Пойдем на Русскую землю и разбогатеем от русского золота!”. По свидетельству летописца, Мамай “начал злой заговор плести, созывать своих поганых темников-князей и сказал им: “Пойдем на русского князя и на всю землю Русскую…”. Те же князья, которые враждовали с Москвой, к Русской земле себя не относили. Например, князь Олег Рязанский писал Мамаю в грамоте: “Слышал я, господин, что хочешь идти на Русскую землю, на своего слугу князя Димитрия Ивановича Московского, устрашить его хочешь”. Автор ”Повести о нашествии Тохтамыша” пишет: ”А князь Олег Рязанский встретил царя Тохтамыша, когда он еще не вступил в землю Рязанскую, и бил ему челом, и стал ему помощником в одолении Руси, и пособником на пакость христианам” .
Князь Дмитрий Донской, в свою очередь, относился к Рязанской земле и населявшим ее людям как к чужой территории. ”По прошествии же нескольких дней князь Дмитрий послал свою рать на князя Олега Рязанского. Олег же с небольшой дружиной едва спасся бегством, а землю его Рязанскую всю захватили и разорили страшнее ему было, чем татарская рать”. О справедливости возмездия, христианском милосердии и сострадании московитов по отношению к рязанцам–христианам речи никакой не ведется.
В произведениях о Куликовой битве слова ”Русь”, ”Русская земля” употребляются русскими воинами в смысле Родины, Отечества, в защиту которого они мужественно приняли бой. ”И слышно было – восклицает летописец, рыданье безысходное.., ибо пошли с великим князем на острые копья за всю землю Русскую!”.
В литературе о Дмитрии Донском послекуликовского периода в терминологическом значении ”Русской земли” на первый план выходит Русская земля как собственность, как отчина московского князя. После описания битвы на реке Воже автор ”Слова о житии великого князя Дмитрия Ивановича” пишет: ”…и возвратился Дмитрий с великой победой. И так вот защищал он Русскую землю, отчину свою”. В том же ”Слове о житии…” сообщается, что князь Дмитрий Иванович перед смертью, ”призвав сначала сына своего старшего, князя Василия, на старейший путь, передал в руки его великое княжение – стол отца его, и деда, и прадеда, со всеми пошлинами, и передал ему отчину свою – Русскую землю”. В плаче о смерти своего мужа Дмитрия Донского княгиня восклицает: ”Господином всей земли Русской был – ныне же мертв лежишь, никем не владеешь!”. Любопытно, что при употреблении понятий ”Русь”,”Русская земля” постоянно имеет место смешение их объемов: узкого, как совокупности владений московского князя, которые он в завещании передает своим наследникам, и широкого, чаще всего фиксируемого в титуле ”всея Руси”, выражающего его претензии не только на власть, но и на владение как отчиной во всей северо-восточной земле, в том числе и на земли, которые ему формально не принадлежали (например, Новгородские, Псковские и др. земли).
Тема ”царя”
Победы на реке Воже и Куликовском поле обнаружили сокровенные цели московских князей, которые до этого времени скрывались, держались в уме, это претензии на царский титул. Как в сообщающихся сосудах, ослабление власти Золотой Орды сопровождалось усилением власти московского князя. По мере возвышения последнего к нему стал переходить и титул царя от ордынского хана.
Ретроспективное описание куликовскоих событий автором ”Слова о житии…”, датируемым приблизительно серединой ХV века, так выражается в ответе князей и бояр на призыв великого князя Дмитрия Московского встать на защиту Русской земли: ”Господин наш русский царь! Обещали мы, служа тебе, жизнь свою отдать, и ныне ради тебя кровь свою прольем и своею кровью второе крещение примем”.
Конец ХIV – первая половина XV века прошли под знаком зарождения и развития фундаментальной ценности, центральной темы русской культуры – темы ”русского царя”. Этому не могла помешать, а может быть, напротив, способствовала феодальная война 30-х – 50-х годов XV века между московским князем Василием II и галицкими князьями за великокняжеский стол. Машина по раскручиванию идеи московской власти как царской, созданию и внедрению в общественное сознание культа московского царя помимо воли людей включалась в работу, набирая все большие обороты. “Когда же уснул вечным сном великий царь земли Русской – Дмитрий, воздух взмутился, и земля тряслась, и люди пришли в смятение”. Уже в это неблагоприятное для становления самодержавия время культ царя набирает в московских владениях вселенские масштабы: “Без колебаний скажу о нем (Дмитрии Донском – В.М.), что по всей земле пронеслась слава его и в концы вселенной – величие его”.
Примечательно, что определяющим смысловым моментом становящейся доминирующей темы “царя” в русской культуре выступают: абсолютная Сила (преодолев абсолютную мощь войска татарского царя, московский князь продемонстрировал обладание ею) и абсолютная Власть, никем не ограниченная. Генезис темы “царя” происходил стихийно, как бы сам собой, помимо какой-либо работы по ее правовому обоснованию и регуляции. Однако, пока тема “царя” еще не получила религиозного освящения, религиозного характера. Таким образом, четко прослеживаются татарские корни в формировании самодержавия в русской культуре. В этой связи С.М. Соловьев справедливо отмечает: “Самый большой почет в формах дипломатических сношений, даже в ущерб двору московскому… оказывался хану крымскому; здесь действовало кроме сознания пользы крымского союза еще предание о прежних недавних отношениях к татарским ханам; предание это было так сильно, что вело к странности: не требуя равенства в сношениях с Менгли-Гиреем, московский двор требовал полного равенства в сношениях с султаном турецким, которого Менгли-Гирей был подручником”. Становление темы “царя” в русской культуре происходило, как под византийским, так и под татарским внешним влиянием. Однако татарское воздействие было более интенсивным и культурологически более всеохватывающим.
Таким образом, возвышение Московского княжества, не собирание, а захват, завоевание московскими князьями русских земель не несли с собой оздоровительного, облагораживающего, гуманного начала в формирующейся русской культуре. Московизация северо-восточной Руси по существу означала интериоризацию сложившейся после установления татаро-монгольского ига деспотической ментальной структуры, рассмотренной в предыдущем параграфе. Насилие и страх становятся неотъемлемой составляющей, нормой внутренней русской жизни.
Восприятие Русской земли, присоединенных и неприсоединенных к Москве, как отчины московского князя, формирует глубокую, антигуманную традицию понимания жизни как средства. В этом мире все является средством Московского князя. Только он является абсолютной ценностю, целью самой по себе. Это представление органически порождает идею царя как важнейшую, всеобщую, политическую, социально-экономическую и жизненную потребность. Однако в конце XIV – первой половине XV вв. царская власть еще воспринималась, как внешняя, самодовлеющая сила татарского хана. Пока лишь изредка, в подражание последнему, Московский князь примеряет царский титул. Первую заявку на царские почести сделал великий князь Дмитрий Иванович. В русской литературе высшим комплиментом московскому князю было величание его титулом царя. Поскольку процесс интериоризации этой внешней деспотической структуры в формирующейся русской культуре лишь начался, то целесообразно оставить без изменений ФТС русской культуры, выделнную в предыдущем параграфе.
При подготовке этой работы были использованы материалы с сайта www.studentu.ru