Оглавление
КРАТКАЯ БИОГРАФИЯ
СТИХИ О НЕИЗВЕСТНОМ СОЛДАТЕ
СОЧИНЕНИЯ:
ЛИТЕРАТУРА:
Краткая биография
МАНДЕЛЬШТАМ Осип Эмильевич [3 (15) января 1891, Варшава 27 декабря 1938, лагерь Вторая Речка под Владивостоком], русский поэт, прозаик, переводчик, эссеист. Начинал как представитель акмеизма. Поэзия насыщена культурно-историческими образами и мотивами, отмечена конкретно-вещественным восприятием мира, трагическим переживанием гибели культуры. Сборники «Камень» (1913), «Tristia» (1922), цикл «Воронежские тетради» (опубликован 1966). Книга «Разговор о Данте» (опубликована 1967), автобиографическая проза, статьи о поэзии. Репрессирован; реабилитирован посмертно.
Стихи о неизвестном солдате
Сердце робкое бьется тревожно, Жаждет счастье и дать, и хранить! От людей утаиться возможно, Но от звезд ничего не сокрыть.
Афанасий Фет
Все даты, кроме тех, недознанных, Все сроки, кроме тех, в глазах, Все встречи, кроме тех, под звездами, Все лица, кроме тех, в слезах.
Марина Цветаева
“Стихи о неизвестном солдате” — одно из самых вершинных, гениальных творений Осипа Мандельштама — является одновременно одним из самых значительных произведений мировой поэзии XX века.
Написано оно 1-15 марта 1937 г. В разгул Красного террора в России. Во время окончательного становления Фашизма на Западе. Между Первой и Второй Мировой войной .
Давайте вспомним его.
СТИХИ О НЕИЗВЕСТНОМ СОЛДАТЕ
Этот воздух пусть будет свидетелем, Дальнобойное сердце его, И в землянках всеядный и деятельный Океан без окна — вещество .
До чего эти звезды изветливы! Все им нужно глядеть — для чего? В осужденье судьи и свидетеля, В океан без окна, вещество.
Помнит дождь, неприветливый сеятель,— Безымянная манна его,— Как лесистые крестики метили Океан или клин боевой.
Будут люди холодные, хилые Убивать, холодать, голодать. И в своей знаменитой могиле Неизвестный положен солдат.
Научи меня, ласточка хилая, Разучившаяся летать, Как мне с этой воздушной могилой Без руля и крыла совладать.
И за Лермонтова Михаила Я отдам тебе строгий отчет, Как сутулого учит могила И воздушная яма влечет.
Шевелящимися виноградинами Угрожают нам эти миры И висят городами украденными, Золотыми обмолвками, ябедами, Ядовитого холода ягодами — Растяжимых созвездий шатры, Золотые созвездий жиры .
Сквозь эфир десятично-означенный Свет размолотых в луч скоростей Начинает число, опрозраченный Светлой болью и молью нулей.
И за полем полей поле новое Треугольным летит журавлем, Весть летит светопыльной обновою, И от битвы вчерашней светло.
Весть летит светопыльной обновою: — Я не Лейпциг, я не Ватерлоо, Я не Битва Народов, я новое, От меня будет свету светло.
Аравийское месиво, крошево, Свет размолотых в луч скоростей, И своими косыми подошвами Луч стоит на сетчатке моей.
Миллионы убитых задешево Протоптали тропу в пустоте,— Доброй ночи! всего им хорошего От лица земляных крепостей!
Неподкупное небо окопное — Небо крупных оптовых смертей,— За тобой, от тебя, целокупное, Я губами несусь в темноте —
За воронки, за насыпи, осыпи, По которым он медлил и мглил: Развороченных — пасмурный, оспенный И приниженный — гений могил.
Хорошо умирает пехота И поет хорошо хор ночной Над улыбкой приплюснутой Швейка, И над птичьим копьем Дон-Кихота, И над рыцарской птичьей плюсной.
И дружит с человеком калека — Им обоим найдется работа, И стучит по околицам века Костылей деревянных скамейка,— Эй, товарищество, шар земной!
Для того ль должен череп развиться Во весь лоб — от виска до виска,— Чтоб в его дорогие глазницы Не могли не вливаться войска?
Развивается череп от жизни Во весь лоб — от виска до виска,— Чистотой своих швов он дразнит себя, Понимающим куполом яснится, Мыслью пенится, сам себе снится,— Чаша чаш и отчизна отчизне, Звездным рубчиком шитый чепец, Чепчик счастья — Шекспира отец .
Ясность ясеневая, зоркость яворовая Чуть-чуть красная мчится в свой дом, Словно обмороками затоваривая Оба неба с их тусклым огнем.
Нам союзно лишь то, что избыточно, Впереди не провал, а промер, И бороться за воздух прожиточный — Эта слава другим не в пример.
И сознанье свое затоваривая Полуобморочным бытием, Я ль без выбора пью это варево, Свою голову ем под огнем?
Для того ль заготовлена тара Обаянья в пространстве пустом, Чтобы белые звезды обратно Чуть-чуть красные мчались в свой дом?
Слышишь, мачеха звездного табора, Ночь, что будет сейчас и потом?
Наливаются кровью аорты И звучит по рядам шепотком: — Я рожден в девяносто четвертом, Я рожден в девяносто втором .— И в кулак зажимая истертый Год рожденья,— с гурьбой и гуртом Я шепчу обескровленным ртом: — Я рожден в ночь с второго на третье Января в девяносто одном Ненадежном году — и столетья Окружают меня огнем.
1937
“Стихи о неизвестном солдате” — основное стихотворение “Третьей Воронежской тетради”. Оно само по себе является циклом, вокруг которого располагаются дополнительные тематические (и словесные) циклы.”
В частности, “небесные” стихи. Предтечей “Солдата” безусловно является стихотворение, написанное еще в 1923 г. — “А небо будущим беременно . —
Опять войны разноголосица На древних плоскогорьях мира, И лопастью пропеллер лоснится, Как кость точеная тапира .
Итак, готовьтесь жить во времени, Где нет ни волка, ни тапира, А небо будущим беременно — Пшеницей сытого эфира .
Давайте бросим бури яблоко На стол пирующим землянам. И на стеклянном блюде облака Поставив яств посередине .
Как шапка холода альпийского, Из года в год в жару и лето, На лбу высоком человечества Войны холодные ладони. А ты, глубокое и сытое, Забременевшее лазурью, Как чешуя многоочитое, И альфа и омега бури: Тебе чужое и безбровое, Из поколенья в поколенье, — Всегда высокое и новое Передается удивление.
Как видно из этих строчек основные темы для будущего шедевра уже намечены (собственно, само это стихотворение — также самостоятельный шедевр, но все же .) Тема Неба, Тема Войны и Смерти, Тема Человека во Вселенной, Тема Будущего. В этом произведении уже взята та непостижимая метафизическая высота Слова, которая позже повторится (хотя в искусстве ничего не повторяется — значит будет еще выше, еще непостижимее) — в “Солдате”.
Одновременно с “Солдатом”, в 1937 г. были написаны еще несколько стихотворений, ступеньками ведущие, подготавливающие нас к той головокружительной вершине, которая предстоит в итоге.
Вот отрывки из них :
Не кладите же мне, не кладите Остроласковый лавр на виски, Лучше сердце мое разорвите Вы на синего неба куски .
И когда я усну, отслуживши, Всех живущих прижизненный друг, Он раздастся и глубже и выше — Отклик неба — в остывшую грудь.
Заблудился я в небе — что делать? Тот, кому оно близко — ответь! Легче было вам, Дантовых девять Атлетических дисков звенеть, Задыхаться, чернеть, голубеть .
Может быть, это точка безумия, Может быть, это совесть твоя Узел жизни, в котором мы узнаны И развязаны для бытия. Чистых линий пучки благородные, Направляемы тихим лучом, Соберутся, сойдутся когда-нибудь Словно гости с открытым челом .
“Работая над “Солдатом”, точнее над его “небесной” частью, О.Мандельштам вспомнил слова Гумилева о том, что у каждого поэта свое отношение к звездам, и сказал, жалуясь, что у него звезды появляются, когда материал кончается .”
До чего эти звезды изветливы? Все им нужно глядеть — для чего? В осужденье судьи и свидетеля, В океан без окна вещество.
или —
Для того ль заготовлена тара Обаянья в пространстве пустом, Чтобы белые звезды обратно Чуть-чуть красные мчались в свой дом?
Читая эти строчки, хочется продолжить фразу Мандельштама, слегка изменив ее — ” . когда отработанный материал кончается, и появляется нечто новое .” Вообще же Мандельштам слегка лукавил и немного воображал — материал был всегда!
А вот как писал о звездах Афанасий Фет:
Долго ль впивать мне мерцание ваше, Синего неба пытливые очи? Долго ли чуять, что выше и краше Вас ничего нет во храмине ночи?
Может быть нет вас под теми огнями: Давняя вас погасила эпоха, — Так и по смерти лететь к вам стихами К призракам звезд, буду призраком вздоха?
“Угасшим звездам”
Неправда ли, как “далеки” друг от друга звезды первого и второго поэта, какая разная у них аура, какое разное к ним отношение. Общее — лишь вечное “звездное вопрошение” и сами звезды .
“На первом этапе работы разрабатывалась тема пехоты, окопов, свороченных пластов земли (насыпи, осыпи) и неба, если на него смотреть из окопов . Отсюда сохранившийся в окончательном тексте эпитет “дальнобойный” (к слову “воздух”) — дальнобойные орудия — это новинка первой мировой войны, и в этом же отрывке “яд Вердена” — воспоминания об ядовитых газах — нововведении этой же-войны.”
Вот запись из черновика (их было очень много — черновых вариантов на каждый отрывок)
Этот воздух пусть будет свидетелем, Дальнобойное сердце его, Яд Вердена — всеядный и деятельный Океан без окна — вещество .
или другой вариант —
Этот воздух пусть будет свидетелем — Безымянная манна его — Сострадательный, темный, владетельный — Океан без души, вещество .
Темный, отравленный воздух — уже не воздушный океан, а вещество — враждебное, ненастоящее, “химическое вещество”.
“В связи с газами появляется семистишие “Шевелящимися виноградинами угрожают нам эти миры .” Так любимый, воспетый Поэтом виноград, виноградная лоза обыгрывается здесь как нечто смертельное, неживое.
И висят городами украденными, Золотыми обмолвками, ябедами, Ядовитого холода ягодами .
“Стихи о неизвестном солдате” начались едва ли не в январе, работа над ними продолжалась не меньше двух месяцев.
“Работая над “Солдатом” О. МАНДЕЛЬШТАМ как-то сказал: “Получается что-то вроде оратории .” ” И получилось действительно крупное музыкальное — драматическое произведение для хора, певца-солиста и оркестра.
Певец — сам Осип Мандельштам, хор — “миллионы убитых задешево .” Истребления Человека Человеком и находит свой апофеоз в строках — “Аравийское месиво, крошево .” Тема Апокалипсиса, конца Жизни — ЭТО ЗРЕНИЕ ПРОРОКА СМЕРТЕЙ
Тема Неизвестного Солдата . Она впервые появилась в черновом (каком по счету?) варианте “Солдата”.
Надежда Мандельштам спросила О. МАНДЕЛЬШТАМ: “На что тебе сдался этот “неизвестный солдат”? Он ответил, что может, он сам — неизвестный солдат. Личная тема, проявившаяся в последней строфе — “Я рожден в ночь с второго на третье Января .” — начинается именно с неизвестного солдата — “И в своей знаменитой могиле неизвестный положен солдат”.
Тема ласточки . Ласточка (как и щегол) — сквозная тема в творчестве Мандельштама. В черновом варианте “Солдата” она звучала как “смертоносная ласточка”. Но затем была отвергнута Поэтом и появились такие окончательные строки
Научи меня, ласточка хилая, Разучившаяся летать, Как мне с этой воздушной могилой Без руля и крыла совладать .
Иносказательно, — это тема авиации, воздушной катастрофы, погибающего летчика . и похороны летчика, т.е. себя
Не мучнистой бабочкой белой В землю я земной прах верну — Я хочу, чтоб мыслящее тело Превратилось в улицу, в страну: Позвоночное, обугленное тело, Сознающее свою длину.
Поэт ассоциирует себя с летчиком — сначала “холод пространства бесполого”, а потом беспамятство, быстро просмотренная Жизнь и “свист разрываемой марли”
Дальше — еще не припомню — и дальше как будто Пахнет немного смолою, да кажется, тухлой ворванью .
Это уже там, в запредельном мире .
Каждая ремарка, каждый отсыл к другому, сопряженному стихотворению показывают сколь сильна, неразрывна, хотя и незаметна на первый взгляд связь между ними и “Солдатом”. “Солдат” — это некая сердцевина, сердце, от которого и к которому по невидимым капиллярам движется кровь, соединяя в общую кровеносную систему практически все позднее (последнее) творчество Осипа Мандельштама
Я скажу это начерно, шепотом, Потому что еще не пора, Достигается потом и опытом Безотчетного неба игра .
Предтечи . Тема “оптовых смертей .”
Миллионы убитых задешево Протоптали тропу в пустоте, — Доброй ночи! всего им хорошего От лица земляных крепостей!
Неподкупное небо окопное — Небо крупных оптовых смертей, — За тобой, от тебя, целокупное, Я губами несусь в темноте .
В первой строфе — какое cострадание, какая истинная любовь ко всем безвестным — “Неизвестным Солдатам” — это в первых двух строчках — и какое осуждение ко всеобщему равнодушию и отупению — в третьей и четвертой. Даже некая издевка — “от лица земляных крепостей”, от которых скоро ничего не останется, настолько все мнимо, эфемерно, недолговечно именно в силу вселенского людского равнодушия.
Во второй строфе строчка — “Я губами несусь в темноте .” — именно губами, которые созданы для нежности, для поцелуя. Поэт пытается дыханием своих губ согреть этот вечный равнодушный Холод целокупного — Неба и Земли с его мертвыми воздушными ямами и развороченными могилами .
А вот как на ту же тему — у Д.Г. Байрона —
Вседневно тысячи ложились, умирая, Но увенчала все резня при Ватерлоо
. Не мне писать о бойне той, Коль в страхе — ангелы, коль даже Вельзевула Его ж деяние схватило тошнотой, По горло сытого средь адского разгула: В исконной жажде зла он собственной рукой Те отточил мечи — но и его шатнуло .”
“Видение суда”
Есть также свидетельство Л.В.Кациса Байроновского влияния на саму идею “Стихов о неизвестном солдате”, и даже на само построение вещи
Зарыт он без почестей бренных Врагами в сыпучий песок, Лежит на нем камень тяжелый, Чтоб встать он из гроба не мог.
И в час его грустной кончины, В полночь, как свершается год, К высокому берегу тихо Воздушный корабль пристает.
Но спят усачи — гренадеры — В равнине, где Эльба шумит, Под снегом холодной России, Под знойным песком пирамид.
“Воздушный корабль.”
Какая трогательная прелестная картина встает перед нами — “К высокому берегу тихо Воздушный корабль пристает .” — сколько спокойной, умиротворяющей романтики в этих строчках. И даже Смерть не нарушает общей гармонии, органически присутствуя как некий вечный Сон.
Воистину сам XIX век с его относительным равновесием, с его устоями, с его “воздушными кораблями” и “одинокими парусниками”, которые еще только ищут бури — сам XIX век спит под этим камнем. Мир еще окончательно не сошел с ума, и гренадеры, пусть без почестей, но по-человечески похоронены. Их не забыли живущие, даже Боги помнят о них и “тихо” навещают .
В стихотворении Мандельштама все ровно наоборот. Хотя тема и дикция двух строчек совпадает как будто — “Зарыт он без почестей бренных Врагами в сыпучий песок .” и “И в своей знаменитой могиле Неизвестный положен солдат .” Но Буря уже грянула, “корабль” (отнюдь не воздушный) идет ко дну, каждый как может в одиночку спасает свою, теперь ничего не стоящую жизнь. Знаменитая могила “неизвестного солдата” — просто развороченный ров, не засыпанный землей . Это в стихах. А в жизни — даже думать об этом страшно, но думать надо! — бесчисленные “братские” могилы, до верху заполненные (а точнее, закиданные) мертвыми телами с биркой на ноге — рабы ГУЛАГа — уничтоженные не на поле брани, а за торжество идеологии, “как враги народа”, т.е. враги этой безумной идеологии — лежат ни в чем не повинные, кроме может того, что их угораздило родиться в XX веке, лежат уничтоженные во имя светлого будущего.
Еще раз отметим лишь роковое противостояние этих двух произведений яркими образами — “воздушный корабль” — “воздушная могила”, с которой не совладать .
И за Лермонтова Михаила Я отдам тебе строгий отчет, Как сутулого учит могила И воздушная яма влечет.
Кажется — при чем здесь Лермонтов, как он попал в эти строки? Оказывается, по словам того же литературоведа Л.В.Кациса, существовала некая связь между “Солдатом” и Лермонтовским “Демоном”. И опять мы сталкиваемся с поэтическим влиянием поэтов разных веков, но родственного (пусть не во всем!) душевного склада
Что без тебя мне эта вечность? Моих видений бесконечность? Пустые звучные слова, Обширный храм — без божества!
“Демон”
Еще раз вернемся к черновым записям и следующим строчкам
Недосказано там, недоспрошено, Недокинуто там в сеть сетей . Миллионы убитых подошвами Шелестят по сетчатке моей. . Это зренье пророка смертей . И не знаешь, откуда берешь его — Луч пропавших без вести вестей — Аравийское месиво, крошево Начинающих смерть скоростей .
“В этом виде О. МАНДЕЛЬШТАМ называл это стихотворение колбасой, пробовал разбить его на несколько отдельных кусков или вообще выбросить .”
Его мучила, раздражала его некая разболтанность, несостыковка отдельных кусков. Но в то же время как сам он изумленно удивлялся этой “вести”, которая летит “светопыльной дорогою” и от которой “будет свету светло .” Мандельштам говорил: “Тут какая-то чертовщина” и “Что-то я перегнул .” И затем выбросил строчку — “это зренье пророка смертей”. О. МАНДЕЛЬШТАМ выбросил эту строчку, но “пророком смертей” остался, и своей собственной смерти, к несчастью
Если б лишили меня всего в мире: Права дышать и открывать двери И утверждать, что бытие будет И что народ, как судия, судит, — Если б меня смели держать зверем, Пищу мою на пол кидать стали б — Я не смолчу, не заглушу боли, .
Это перекличка со строками “Солдата” — “Наливаются кровью аорты И звучит по рядам шепотком .”
Хочется еще раз вспомнить, что Осип Мандельштам во время написания “Солдата” отбывал ссылку в Воронеже, до этого — первый арест и ссылка в Чердынь, где он пытался покончить с собой, прыгнув из окна (к счастью, был второй этаж). Этот прыжок был своеобразным катарсисом после накопившегося ужаса, страха и неопределенности положения.
— “Прыжок — и я в уме!”
Поэт находился в изгнании, в почти полной изоляции, лишенный работы и живя исключительно пожертвованиями родных и друзей. В исключительной бедности и в состоянии ожидания. Чего? По его интуиции — самого худшего. Но он хотел “досмотреть это кино до конца” .
Осип Мандельштам уже в то время был тяжело, хронически болен, с трудом дышал — у него была астма и стенокардия — “грудная жаба”, как говорили наши предки. Каждый глоток воздуха давался с трудом
О, этот медленный одышливый простор! Я им пресыщен до отказа — И отдышавшийся распахнут кругозор — Повязку бы на оба глаза.
И опять на память приходит первая строчка “Солдата” — “Этот воздух пусть будет свидетелем .” Воздух. Он отравлен не только ядами Вердена, но еще и тем “колоссальным неблагополучием”, той кровью и ужасом застенка, который просто завораживал многих, доводя до полубезумного состояния. Шли массовые аресты, о пытках в тюрьме уже говорили все, многие побывали в лагерях и мечтали лишь об одном — чтобы про их существование забыли — но как же! — почти все эти люди были обречены на повторный арест, т.е. полное физическое истребление. Редко кто выживал после двух сроков ГУЛАГа! Остальные делали вид, что ничего не происходит (днем), а ночью тряслись от страха, услыхав звук подъезжающей машины или остановившегося на этаже лифта.
И в таком состоянии — моральном и физическом — Осип Мандельштам продолжал создавать вещи “неизреченной красоты” — не просто продолжал — у Поэта открылось новое “поэтическое дыхание”. Самые лучшие произведения его писались именно в этот страшный воронежский период
В нищей памяти впервые Чуешь вмятины слепые, Медной полные воды, — И идешь за ними следом, Сам себе немил, неведом — И слепой, и поводырь.
Просто “обыкновенное чудо”. Такое бывает с Великими Художниками — чем хуже — тем лучше.
В августе 1919 года О. МАНДЕЛЬШТАМ долго стоял ночью у окна, следя как прочерчивают воздух снаряды. И это нашло свое воплощение еще в черновом варианте “Солдата”.
А вот мнение именно об этих же строках Иосифа Бродского: “Если честно, я не знаю ничего в мировой поэзии, что может сравниться с откровением четырех строк из “Стихов о неизвестном солдате”, написанных за год до смерти: “Аравийское месиво, крошево .” Грамматика почти полностью отсутствует, но это не модернистский прием, а результат невероятного душевного ускорения, которое в другие времена отвечало откровениям Иова и Иеремии. Этот размол скоростей является в той же мере автопортретом, как и невероятным астрофизическим прозрением. За спиной Мандельштам ощущал отнюдь не близящуюся “крылатую колесницу”, но свой “век-волкодав”, и он бежал, пока оставалось пространство .”
“Я не Битва Народов, я новое. От меня будет свету светло”. Новое. Такой мировой Катастрофы человечество еще не ведало. И опять этот рефрен — “светло”
Сквозь эфир десятично-означенный Свет размолотых в луч скоростей Начинает число, опрозраченный Светлой болью и молью нулей.
И за полем полей поле новое Треугольным летит журавлем, Весть летит светопыльной обновою, И от битвы вчерашней светло.
“Светопыльной обновою” — можно”расшифровать” и так — “новое светлое будущее”, такое навязшее на зубах, такое растиражированное, такое затертое по всем советским газетам и лозунгам тех и последующих лет. Надо же было так унизить это прекрасное слово в самом его исконном значении, что от него просто темнеет в глазах . Светло — это когда совсем пусто, когда вымерло все живое и лишь луч, как некий безумный прожектор обшаривает все углы и закоулки в поисках поживы. Думается это и есть тот Апокалипсис, который так тончайше предчувствовал Мандельштам — пророк. И если он еще не сбылся полностью, то как говорится “еще не вечер .”
Ясность ясеневая, зоркость яворовая Чуть-чуть красная мчится в свой дом, Словно обмороками затоваривая Оба неба с их тусклым огнем.
Эти четыре строчки, по воспоминаниям Э.Герштейн (“Мандельштам в Воронеже”,. С-П, ИНАПРЕС,1998) — были самыми любимыми у О. МАНДЕЛЬШТАМ Читая вслух “Солдата”, он несколько раз повторял именно эту строфу.
Насколько страшны, настолько и современны, своевременны две первые строчки — нас соединяет лишь общая грядущая пустота, вакуум, лишенный животворного воздуха, а значит — земля без людей.
“Человек, как известно, стал лишь удобрением для задуманного в канцеляриях социализма прекрасного будущего. У будущего есть одно прелестное качество: оно всегда удаляется и неуловимо, особенно в тех случаях, когда оно сулит счастье .
Мандельштама мучила мысль о земле без людей . Через всю поэзию его — проходит мысль о человеке, как о центре и воплощении жизни, и о человечестве, воплощающем смысл жизни. Исчезновение человека, конец человечества, это та опасность, которая нависла над миром .
Мандельштам не вполне сознавал, а скорее почувствовал, что гибель будет связана с новым оружием и войной. Раз было начало, будет и конец . Пока самоутверждающиеся народы колеблятся и медлят, талантливые исполнители государственных заказов и охранители национального достоинства, суверенитета и прочих бредовых идей, отказавшись от личности и свободы во имя индивидуализма, личного и национального, разрабатывают такое передовое и прогрессивное оружие, что оно погубит не только человека, но и всякую жизнь на земле. Хорошо, если уцелеет растительность, чтобы хоть что-нибудь осталось от этого прелестного и безумного мира, где так здорово научились во имя всеобщего или национального счастья убивать друг друга и уничтожать людей, не принадлежащих к породе убийц”.
“И бороться за воздух прожиточный .” — это моральная и физическая потребность Поэта стала настоящей реалией его тяжких последних лет. И только благодаря своей неискоренимой жизнерадостности, какому-то прямо языческому жизнелюбию он пишет
Я обращался к воздуху-слуге, Ждал от него услуги или вести, И собирался в путь, и плавал по дуге Неначинающихся путешествий .
Где больше неба мне — там я бродить готов, И ясная тоска меня не отпускает От молодых еще воронежских холмов К всечеловеческим, яснеющим в Тоскане.
Тема Человека, тема счастья — она же Горя .
Для чего должен череп развиться Во весь лоб — от виска до виска, — Чтоб в его дорогие глазницы Не могли не вливаться войска?
Действительно — для чего рожден человек, для чего маленький беззащитный ребенок растет, мечтает, надеется на лучшее. Его помыслы чисты, он весь открыт навстречу Жизни. — “Развивается череп от жизни Во весь лоб — от виска до виска, — Чистотой своих швов он дразнит себя .”
И далее, в восьмистишии — удивительно тонко и иносказательно — о том Великом Обмане, о той безжалостной жестокости, с которыми вторгается Мир в святая святых — Разум Человека, как крутит его доверчивостью, как постепенно отнимает все живое, радостное. И печальны эти, на первый взгляд мажорные строки
Мыслью пенится, сам себе снится, — Чаша чаш и отчизна отчизне, Звездным рубчиком шитый чепец, Чепчик счастья — Шекспира отец .
Чепчик счастья — горькая аллегория украденого счастья, несбывшихся детских грез .
Известна попытка О. МАНДЕЛЬШТАМ послать рукопись “Солдата” в редакцию московского журнала “Знамя”. Послав ее, Поэт, конечно, не надеялся получить отклик — ему давно никто не отвечал. Но вдруг неожиданно откликнулись следующим сообщением: ” .войны бывают справедливые и несправедливые, и что пацифизм сам по себе не достоин одобрения”.
Когда читаешь “Стихи о неизвестном солдате” — не перестаешь удивляться необыкновенной, хотя несколько нестройной (в классическом понимании) красоте этих строк
И за полем полей поле новое Треугольным летит журавлем .
или эта строфа —
И дружит с человеком калека — Им обоим найдется работа, И стучит по околицам века Костылей деревянных скамейка, — Эй, товарищество, шар земной!
О жанре . То же и с жанром. Это не Реквием, как кажется поначалу, и не Ода, и не Баллада, конечно; Стансы здесь уж совсем неуместны. Наверное, это действительно некая трагическая Оратория с собственной внутренней музыкой в чудесном изложении Певца — Поэта — Провидца.
Да! Это воистину удивительнейшее стихотворение. Оно покоряет. Завораживает. Его хочется читать и перечитывать, пока не выучишь наизусть. Пленит сам язык — это “дивное косноязычие”, пленит некий сплав лирической философии и Великой Любви к Человеку — самому бесправному и униженному созданию на нашей грешной земле. Человека понимает и жалеет Поэт, а самого Поэта кто пожалеет — его — самого несчастного — самого невиновного — самого загубленного .
Я шепчу обескровленным ртом: — Я рожден в ночь с второго на третье Января в девяносто одном Ненадежном году — и столетья Окружают меня огнем.
То, что я говорю, мне прости . Тихо, тихо его мне прочти .
И нам остается только “простить” Осипа Мандельштама за тот Вечный Праздник, который дарят нам его Бессмертные стихи .
Сочинения: Собрание сочинений. М., 1993-97. Т. 1-4. Сочинения. М., 1990. Т.1-2. Полное собрание стихотворений. СПб., 1995.
Литература: Мандельштам Н. Я. Воспоминания. М., 1989. Жизнь и творчество О. Э. Мандельштама. Воронеж, 1990. Слово и судьба: О. Мандельштам, исследования и материалы. М., 1991. «Отдай меня, Воронеж .»: III международные Мандельштамовские чтения. Воронеж, 1995. М.Бейзер “Евреи в Петербурге”