Генезис образа ВоландаАвтор: Булгаков М.А.
В апреле 1939 года Михаил Булгаков читал нескольким друзьям фактически уже законченный роман «Мастер и Маргарита».
Прочитав три главы, спросил: «Кто такой Воланд?». Слушатели замялись, Елена Сергеевна, чтобы подбодрить их, предложила обменяться записочками и в своей написала: «Дьявол». Драматург А. М. Файко, увы, написал: «Я не знаю». В. Я. Виленкин (Тогда заместитель заведующего литературной частью МХАТа) угадал: «Сатана». «Михаил Афанасьевич,- рассказывает в своих мемуарах В. Я. Виленкин,- не утерпев, подошел ко мне сзади, пока я выводил своего «Сатану», и, заглянув в записку, погладил меня по голове».
Так почему же мы- через много лет, читая глазами,- так хорошо понимаем автора, а друзья, слушавшие то же из его собственных уст, смущенно решали вопрос, кто такой Воланд? «Отвечать прямо никто не решался,- замечает Виленкин,- это казалось рискованным».
Но если склонится над рукописью в архиве, всё сразу становится понятно: слушали они отнюдь не то же.
Как уже знает читатель, в первый и единственный раз Булгаков продиктовал роман на машинку полностью, в мае-июне 1938 года, а потом до конца дней слоями правил. Какой слой текста читал весною 1939 года? Может быть, машинописный первоначальный, звучавший так:
«Весною, в среду, в час жаркого заката на Патриарших прудах появилось двое граждан. Первый из них, приблизительно тридцатипятилетний и преждевременно облысевший, лицо имел бритое, одет был в серенькую летнюю пару и свою приличную шляпу пирожком нес в руке. Второй, двадцатитрехлетний, был в синей блузе, измятых белых брюках, в тапочке и в кепке…»
Но окончательный вариант звучит, как известно, так: «Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. Первый из них, одетый в серенькую летнюю пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную пирожком пару нес в руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе. Второй- плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке- был в ковбойке, жеваных белых брюках и в черных тапочках.»
Что произошло? Те же Патриаршие пруды. Те же двое. Но слово «сверхъестественных» теперь настойчиво переходит из правки в правку, чтобы остаться в этих строках навсегда. И вслушайтесь, как начинает шуршать слог «чёр»: чёрная роговая оправа, черные тапочки Ивана. Тут дважды чертыхнётся Берлиоз- непосредственно перед появлением клетчатого и сразу же после… Мы узнаем, что Бездомный «очернил» главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса Христа, очень «чёрными» красками. Ненавязчиво, почти скрыто и всё-таки трижды мелькнёт эпитет «чёрный» в портрете Воланда. А затем и другой раз чертыхнется Бездомный. Воланд взглянет на небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, «бесшумно кружили чёрные птицы».
Слог «чёр» в слове «черный» теперь предваряет появление Воланда в романе. Только в первой главе девять раз упоминается чёрный цвет.
Итак, писателю нужно было, чтобы читатель узнал Воланда. Не расшифровал, не вычислил, а догадался. Он ищет путь не к логике- к интуиции читателя, что-то подсказывает ему, намекает, посмеивается.
Но в самом романе сатирические персонажи, как правило, Воланда не узнают. В романе его узнают только двое- мастер и Маргарита. Узнают ёще до того как видят, независимо друг от друга и так согласно с друг другом: « Лишь только вы начали его описывать… я уже стал догадываться…»- говорит мастер Ивану. «- Вы женщина весьма умная и, конечно, уже догадались о том, кто наш хозяин». Сердце Маргариты стукнуло, и она кивнула головой».
Воланда должен узнать читатель, союзник автора. Но Воланд и не скрывает, кто он такой. Великий насмешник- его можно назвать богом сатиры, если бы он не был дьяволом- он с первых страниц затевает с всезнайкой Берлиозом свои жестокие игры в « узнавание, неузнавание»
В его облике, повадках, речи то и дело вспыхивают блики мучительно знакомых примет… Лихо заломленный на ухо берет. Пера, правда, нет… Набалдашник трости в виде головы пуделя… Он садится в позу, напоминающую скульптуру Антокольского «Мефистофель» («… чему-то снисходительно усмехнулся, прищурился, руки положил на набалдашник, а подбородок на руки»)… И когда Берлиоз, безуспешно пытающийся постичь истину, произносит про себя: « Он не иностранец… он не иностранец… он престранный субъект… но позвольте, кто же он такой?…»-тот вдруг демонстративно разыгрывает сцену с папиросами- почти по «Фаусту» Гёте.
Мефистофель: «Какого же вина вам выпить любо?» Фрош: «Как вас понять? Ваш выбор так велик?»
Воланд же проигрывает это так:
«- Вы хотите курить, как я вижу?- неожиданно обратился к Бездомному неизвестный,- вы какие предпочитаете?
— А у вас, что разные, что ли есть?- мрачно спросил спросил поэт, у которого закончились папиросы.
-Какие предпочитаете?- повторил неизвестный.
— Ну, «Нашу марку»,- злобно ответил Бездомный.
Незнакомец немедленно вытащил из кармана портсигар и предложил его Бездомному.
-«Наша марка».
И тут же издевательски-открыто предъявляет Ивану и Берлиозу свой знак- треугольник на крышке золотого портсигара. Теперь его нельзя не узнать. Читатель уже узнал его. Но Иван и Берлиоз его не узнают.
Через несколько десятков страниц почти та же сцена разыгрывается со Стёпой Лиходеевым.
На этот раз дьявольский знак предъявлен сразу: «Незнакомец дружелюбно усмехнулся, вынул большие золотые часы с алмазным треугольником на крышке, прозвонил одиннадцать раз и сказал…» А затем пародируется и Мефистофель, на этот раз оперный: « Одиннадцать!.. Вот и я!
Но ни оперная фраза «Вот и я», ни инфернальный треугольник ничего не говорят Степе. Но что же за треугольник предъявляет Воланд Берлиозу, а потом Стёпе? На крышке дорогого портсигара ставилась монограмма владельца, монограмма Воланда.
Если открыть «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона, к которому так часто обращался Булгаков, и найти статью «Диавол», то вся страница будет пестреть этими треугольниками. Треугольник- это греческая буква, дельта большая, первая буква слова «Дьявол». Инициал Воланда.
Булгаков искал инициал Воланда- единственный, бесспорный, одновременно ясный и ускользающий. Но за несколько месяцев до того, как Булгаков в своёй тетради начертил треугольник, Воланд имел другой инициал и портсигар описывался так: «… Он был громадных размеров, червонного золота, и на крышке дважды сверкнула синим и белым огнём бриллиантовая буква «F».
F- первая буква слова «Faland», что по-немецки означает «чёрт». И в романе читатель встречает это слово в главе 17-Й: «А может быть, и не Воланд? Может быть, и не Воланд. Может быть, Фаланд?»
Но писатель, ведя свою доверительную и насмешливую игру с читателем, всё-таки находит другой знак. Кому же неизвестна греческая буква дельта? Монограмма Воланда…
Как на ладони…