О религиозном воспитании в семье
[1]
Прот. Василий Зеньковский
Настоящая
статья посвящена одному из очень трудных, но в то же время и самых неотложных
вопросов нашего времени. Без преувеличения можно сказать, что ни в чем так не
нуждается наше время, как в том, чтобы современная семья могла дать надлежащее
религиозное воспитание своим детям. Религиозное оскудение, столь остро
проявившееся у христианских народов в XIX и XX веках, глубочайшим образом было
связано с разложением и упадком семейной жизни, с тем духовным гниением,
которое проникло в семью и отравило ее. Можно установить и обратный факт:
упадок семейной жизни в XIX и XX веках внутренне связан с религиозным
оскудением в современном обществе. Между здоровьем семьи и цветением
религиозной жизни какой-либо эпохи существует самая глубокая и тесная связь.
[…]
Новые
поколения могут стать проводниками и творцами новой религиозной эпохи лишь в
том случае, если они уже в семейной атмосфере будут жить религиозной жизнью.
Отдельные яркие и сильные люди могут дать простор своим религиозным движениям и
вне этого, но приобрести широкое и исторически плодотворное значение
религиозная одаренность молодежи нашего времени может только в том случае, если
семья выполнит лежащую перед ней задачу религиозного воспитания. Создание
“островков церковной культуры” под силу только семье, вернее –
семьям, соединяющимся вместе для этого. Религиозная значительность нашей эпохи
определяется тем, насколько новой и религиозно живой является семья. Это
глубокое мое убеждение, одну из граней которого я попытаюсь осветить в
настоящей статье.
I. Семья как орган религиозного воспитания
Может
ли современная семья иметь религиозное влияние на своих детей? […] Нам необходимо
присмотреться к переменам в современной семье, чтобы оценить эти возможности.
Главное
здесь – в изменяющемся положении женщины и в превращении семьи из трудовой
единицы в единицу потребительскую. Христианизация семьи, которая безостановочно
шла в течение веков и которая изнутри преображала семейную жизнь, подверглась в
XIX веке серьезнейшему испытанию… Процессы христианизации семьи либо должны
искать иных для себя оснований, либо должны стушеваться и уступить место новой
варваризации семьи.
Коснемся
сначала экономической стороны. Семья издавна была трудовой единицей, той
социальной клеточкой, вернее, тем организмом, в котором осуществлялась всеми ее
членами общая жизнь. Возникновение денежного хозяйства, отход мужчины на
сторону, появление фабрик и заводов разрушало трудовой характер семьи, но не до
конца, пока мать оставалась дома. Семья как целое оставалась замкнутой трудовой
единицей, в которую дети включались самим ходом жизни, участвуя в общем труде
семьи. Разнообразные функции семьи выполнялись в ней самой, семья трудилась как
целое, имея свое хозяйство, вырабатывая дома целый ряд нужных вещей. Семейный
быт, семейная атмосфера, уют и поэзия семьи – все, что заключает в себе
драгоценнейшие для детской души питательные силы было интимно связано с
трудовым характером семьи.
Слова
“семейный очаг” не случайно явились синонимом уюта и тепла семьи:
вокруг трудовых процессов семья объединялась, чувствовала свое единство,
реально переживала свою внутреннюю спаянность.
Вся
огромная область семейного труда, часто мелкого и незаметного, но реально очень
существенного, становилась сферой обнаружения взаимной связанности: для чувств,
которые рождает общая семейная жизнь, этим открывалась широкая возможность их
выражения, а потому и возможность их цветения. В семейной активности, в
семейном труде всегда был неисчерпаемый источник самых глубоких и лучших
душевных движений, которыми питалась и крепла семейная целостность. XIX век
постепенно вырывает женщину из семьи и этим разрушает главную основу семьи как
трудовой единицы: в ответ на развитие женского труда, уводящего мать из семьи,
жизнь даст целый ряд существенных изменений в строе семейной жизни.
Семейный
труд становится все менее нужным, сводясь постепенно к такому ничтожному
минимуму, при котором смешно говорить о семье как трудовой единице. Техника
современной жизни дошла до такой высоты, при которой в доме нужно очень мало
труда. Очень состоятельные люди могут теперь прекрасно обходиться без прислуги
– это достаточно характеризует техническую организованность жизни. Продукты
доставляются в таком виде, что над ними минимально нужно потрудиться, чтобы
употребить их в пищу, печей топить не надо, мойка белья дома не нужна… Все
эти технические удобства современной жизни сводят семью к потребительской, а не
трудовой единице: в семье вместе потребляют, но не вместе трудятся.
Этот
процесс еще в самом разгаре, но он имеет тенденции расширяться и захватывать
все более широкие слои. Нечего удивляться, что современная семья зачастую
напоминает гостиницу, а не тот прежний семейный дом, в котором целый день шла
непрерывная жизнь. С утра вся семья расходится в разные стороны: отец и мать
идут на работу, дети – в школу, в детские сады. Все приспособляется к тому,
чтобы прийти на помощь семье в новом ее положении, – и только к вечеру все
сходятся вместе. Внешнему растеканию семьи очень часто соответствует и
внутреннее: у каждого члена семьи своя социальная среда, с которой он связан,
свой круг знакомств, свой круг интересов.
Что
же объединяет еще семью в одно целое? Не только в истории семьи, но и в
современной семье мать является ее связующей силой, ее живым, средоточием.
Семья сохраняет свое единство только благодаря матери. Чем меньше семья
является трудовой единицей, чем дальше и глубже идет рассечение семьи, тем ответственнее
и существеннее становится роль матери, но тем и труднее она, ибо все члены
семьи мало нуждаются в семье. […]
Нельзя
сказать, что такое взаимотяготение невозможно, неосуществимо: жизнь показывает
нам и в наши дни удивительные примеры такой целостности семьи, которая
сохраняется и там, где совершенно почти исчез семейный общий труд. Но всегда
центром и источником семейной связи оказывается мать, и тут, собственно, и
обнаруживается, что целостность, столь естественная в семье при семейном труде,
может существовать и без этого, находя неистощимый источник своих сил в тех
связях членов семьи с матерью, которые духовно настолько содержательны и
богаты, что в состоянии крепко и глубоко связать всех.
Мать
связана с детьми глубже, чем одной лишь бытовой, жизненной связью. Глубже,
раньше трудового единства было в семье ее духовное единство. Нельзя сказать,
что лишь христианство дало семье это духовное единство; оно присуще натуральной
семье, оно есть выражение самой природы семьи. Но лишь в христианстве раскрывается
и осмысливается эта духовная сторона семьи, ибо в христианстве открывается
вечность связи членов семьи. Неповторимость, единичность каждого человека, как
она впервые возвещена и раскрыта в христианстве в его благовестии спасения и
воскресения, впервые раскрывает то, что семья есть духовный организм, ибо связь
в семье не исчезает со смертью, но сохраняется для вечности.
Мать
для всех нас не есть только та точка в эмпирической ткани бытия, где каждый из
нас приходит в мир, но это есть и та метафизическая точка для каждого, через
которую мы связываемся с вечностью и в вечности. Христианство утверждает
метафизическую силу семейных связей; как цветение семейной жизни, как высшее
раскрытие ее выступает в христианстве учение о семье как малой Церкви. Семья
есть малая Церковь – это значит, что она образует единое, целое, нерасторжимое,
жизнью созидаемое, но выходящее за пределы жизни духовное единство, входящее в
Церковь как тело Христово, подобно клеткам сложного организма.
Единство
семьи не исчерпывается ее жизненно-трудовым единством. Там, где
жизненно-трудовое единство колеблется, там не исчезают еще предпосылки
подлинной целостности семьи. Мать по-прежнему является средоточием семьи, ее
главной зиждущей силой. Поэтому описанный выше кризис семьи, связанный с
превращением ее в потребительскую единицу, с рассечением и внешним распадом
семьи, может быть изнутри преодолен, но лишь в том случае, если духовная
связанность семьи сохранится.
Духовная
крепость семьи раньше давалась легче, почти “сама собой”, теперь же
она дается с трудом, осуществляется лишь при действенном преодолении всех тех
сил раздробления и охлаждения, которые заключены в современном строе жизни.
Но
тут приходится вернуться ко второму фактору распада современной семьи, мельком
нами уже затронутому, – к изменению положения современной женщины. Дело идет не
только о развитии женского труда, хотя и это имеет огромное значение. Женщина,
становясь экономически самостоятельной и независимой, не мирится с прежним
подневольным положением, на которое она была обыкновенно обречена. У
современной женщины все больше и все ярче выступают ее запросы как человека;
происходит несомненное, хотя и медленное, изменение психологии женщины.
То,
что писал Дж. Ст. Милль в трактате “О подчинении женщины”, где многие
слабые стороны женщины объяснены историческим ее подчинением, оправдывается.
Рост женской организованности, развитие гражданских и политических прав
женщины, рост просвещения среди женщин, безусловные их успехи в области
научного и культурного творчества – все это характерно для нашего времени.
Женщина занимает все более активное место во всей современной жизни, но этот
рост личности у современной женщины, благой и ценный сам по себе, сказывается
весьма тяжело на современной семье. Переставая жить одной семьей, женщина дает
очень много обществу, но сплошь и рядом у нее не хватает не только времени, но
и внимания для семьи.
Пока
женщина живет лишь своей семьей, она является ее реальным средоточием, чутко
отзывается на все ее нужды и определяет своей незаметной, но постоянной
обращенностью к семье ее жизнь. Уход матери из семьи на сторону, как бы ни был
он ценен сам по себе, лишает семью ее основной силы, подрывает самые ее основы.
Это роковой факт нашего времени. Не следует думать, что из этого положения нет
выхода, но если в прежних условиях жизнь семьи создавалась “сама
собой”, без каких-либо усилий со стороны женщины-матери, то в новых
условиях лишь при особых усилиях возможно сохранить семью как целостный и
единый организм.
Христианство
имело глубокое влияние на жизнь семьи, на внутренний строй ее – оно как бы
приоткрыло и осветило то, что в натуральной семье могло раскрываться лишь
случайно: духовную связанность в семье. […] На этой как раз почве и
происходит кризис семьи: христианский смысл семьи, до которого мы доросли, с
которым сжилась наша душа, все труднее вмещается в реальные условия семейной
жизни, и отсюда вырастает своеобразное “оязычение” современной семьи,
ее “паганизация”.
Это
очень сложный вопрос, отчасти близкий к тому, что случилось во всей современной
культуре, оторвавшейся от связи с Церковью. Для преодоления тех трудностей,
которые создает современность, у нас оказалось слишком мало религиозной силы.
Общее религиозное оскудение и одичание побуждают наших современников искать выхода
на путях отрицания христианского подхода к семье. Положение в этом вопросе
столь серьезно и трагично, что трудно и осудить наше время за все его
судорожные попытки найти выход на путях “оязычения”. Но все же нельзя
отрицать, что современная семья стоит перед вопросом, который никогда еще не
поднимался с такой остротой, как ныне, – вопросом о том, быть ли семье
христианской или нет? Сомнения здесь подсказаны не буйством воли, не
извращением чувства и не лукавством разума – они растут из мучительных фактов
жизни, разрушающих семейный быт в его былом укладе.
Семья
подтачивается изнутри, и ее христианский путь изнутри темнеет, колеблется в
самых основах своих. С особенной силой это проявляется как раз в том вопросе,
которому посвящена настоящая статья, – в вопросе о религиозном воспитании в
семье. Здесь действует положение, которое по его бесспорности может быть
названо аксиомой религиозной педагогики: религиозно влиять на детей может
только тот, кто сам. живет религиозной жизнью. В применении к семье это значит,
что только та семья, которая, как целое, живет религиозной жизнью, может дать
своим детям религиозное воспитание. Но если кризис современной семьи вообще
заключается в падении и ослаблении ее духовной целостности, то сильнее всего
это сказывается на религиозной жизни.
Целостность
в семье сохраняется и проявляется легче в сфере внешнего быта, ущемление же
этой целостности больше всего касается духовной стороны. Сколько среди нас есть
семей, внешне еще не утративших своей целостности и даже глубоко чувствующих
ее, но уже растерявших в себе духовную близость и единство! Религиозное
бессилие семьи именно этим больше всего определяется, ибо семья уже почти не
является духовным организмом – это скорее бытовая и социально-психическая
организация, а вовсе не духовный организм. Тот духовный аромат, который раньше
выделялся семьей и был выражением глубокого духовного взаимосвязывания, ныне
стал редким, в силу чего семья начинает утрачивать свою главную, питательную
для детей силу. Здесь заложены основные причины трудности религиозного
воспитания в семье нашего времени. Духовное обмеление и потускнение современной
семьи изнутри ослабляет силу ее религиозного воздействия. Но это не есть
роковой и неустранимый факт: христианская семья возможна и в наше время в тех изменившихся
условиях, которые были описаны выше. Но духовное развитие семьи предполагает,
что она, невзирая на враждебные силы, на ослабление бытовых связей проявит свою
духовную целостность и отстоит ее. Органом воспитания современная семья может
быть только в этом случае: духовно питать детей может только семья, духовно
целостная и здоровая.
II. Задачи религиозного воспитания в семье
Мы
будем исходить в дальнейшем из предположения, что имеем дело с духовно здоровой
семьей. Как понимать задачи ее религиозного воздействия на детей?
В
этом вопросе много неясного, неопределенного; многие беды и ошибки в
религиозном воспитании в семье происходили и происходят больше всего оттого,
что самые задачи религиозного воспитания мыслились неопределенно или ложно. Чтобы
разобраться несколько в этом вопросе, погрузимся на время в психологию
религиозной жизни.
Основной
факт всей нашей духовной жизни есть искание Бога, томление о Нем. Душа наша
никогда не может до конца насытиться тем, что дает ей текущая жизнь, она ищет
того, что выходит за пределы жизни, что связано с Вечностью. Это томление о
Боге, о Бесконечном определяет динамику всей нашей духовной жизни. […]
Религиозная
функция так же изначально присуща нашей душе, как и другие формы духовной
жизни; религиозную жизнь не нужно вовсе насаждать, ей нужно лишь дать простор в
ее выражении, определенность в ее содержании. В детской религиозности особенно
поразительна простота и естественность, с какой душа обращается к Богу: дети по
природе своей ближе к Богу, как к Отцу Небесному, они непосредственнее и прямее
чувствуют Его, чем, мы. Область мистических переживаний, религиозный опыт не
отделены у них от реальности так, как отделены у нас. Интуиции смысла в мире
как простейшая, но и основная религиозная интуиция, открывающая детям с
неповторимой простотой единство и гармонию в мире, дается им без всяких усилий.
Религиозное развитие заключается у детей в том, что они ищут религиозных
образов, которые могли бы раскрыть смысл их переживаний, что они через общее
духовное созревание идут к более адекватному пониманию горней сферы, к более
одушевленному выражению своей устремленности к Небу.
Религиозная
сфера постепенно выделяется из общей духовной жизни; и это отделение имеет три
разных грани, три стороны, которые первоначально координированы, можно сказать,
слиты в нерасчлененной целостности, а затем начинают созревать и расти в
известной, хотя и ограниченной, независимости одна от другой. Первая грань
охватывает все то, что можно назвать сознанием Бога, – это совокупность интуиции,
чувств, образов, мыслей, итогов религиозного опыта. Это не знания, привносимые
извне, а именно сознание Бога – интеллектуально-эмоциональное.
Вторая
грань включает в себя всю полноту выражений религиозных чувств, движений,
мыслей – сюда относится молитва, участие в богослужении, разнообразная
религиозная активность. Все это образует сферу “благочестия”,
формирует внутренние и внешние навыки в религиозной жизни, облекается в
“обряды”, реализует духовные порывы. Над этой стороной религиозной
жизни владычествует закон привычки, благой для других сфер, но роковой для
духовной жизни вообще. Он является здесь роковым в той мере, насколько, в силу
повторения, система выражений внутренних движений становится привычной, все
менее нуждается в внутренней стимуляции, почти механизируется. Мы крестимся,
кладем поклоны, произносим молитвы почти без всякого усилия внимания; внешние
действия уже не столько выражают внутренний мир, сколько становятся
самостоятельной областью, за которой следует (а иногда и вовсе не следует)
внутреннее побуждение.
В
развитии религиозной жизни накопление навыков, привычных действий неизбежно,
отчасти и желательно, но оно заключает в себе большую опасность и сплошь и
рядом ведет к механизации этих действий, к замиранию и высыханию религиозной
жизни, к своеобразному “окамененному нечувствию”…
Но
есть еще третья сторона в религиозной жизни – это развитие и формирование
духовной жизни в нас. Человек духовен по своей природе, и начало духовности
пронизывает собой всю нашу личность, всю нашу жизнь. В процессе общего
созревания духовные силы, духовные запросы поднимаются над общим ходом жизни, в
глубине нашей формируется “внутренний человек”. Рождение внутреннего
человека таинственно, неисследимо, но оно должно когда-нибудь прийти, если мы не
утопим себя во внешней жизни.
Духовная
жизнь в нас ищет во всем “смысла” – вечного, глубокого, достойного;
она не отвергает внешней жизни, ее законов, она хочет только во всем видеть
смысл, хочет связать внешнюю жизнь с Вечным и Бесконечным. Это есть общий факт
созревания в нас духовных сил, но особую глубину и содержательность, свою
настоящую полноту духовная жизнь в нас получает только от религиозной области.
Жизнь, религиозно освещенная и согретая, открывает безграничный простор для
духовного делания – ив этом духовном самопреображении, в самом устремлении к
нему религиозная жизнь получает свое последнее и особенно важное раскрытие.
Богопознание, не ведущее к духовной жизни в нас, к духовному деланию,
становится пассивным восприятием горней сферы, как факта; Богообщение (молитва)
без духовного делания легко подменяется погружением в самого себя. Религиозная
функция нам дана как изначальная сила души, но лишь в духовном делании, в
духовной жизни она находит для себя питание и применение.
Человек
по природе духовен, но духовная жизнь может не быть сосредоточенной вокруг идеи
Бога – она может рассеиваться по каким-либо частичным и неполным идеям, может
быть связана со злом. То, что так глубоко описал Достоевский, как наше
“подполье” и что еще у св. Макария Великого было до конца раскрыто в
его учении о духовной тьме, скрытой в нас, – это все свидетельствует о том,
какой фактически неустроенной оказывается наша духовная жизнь, сколько в ней
хаоса, провалов, противоречий. Мы не можем перестать быть духовными, но мы
можем разменять нашу духовность на пустяки и мелочи, можем за чечевичную
похлебку ничтожных достижений отдать наше духовное первородство.
[2]
В каждом из нас духовная жизнь есть, но она должна быть устроена и освещена
светом Божиим, иначе она будет пребывать в хаосе и будет источником не нашей
силы, а наших ошибок, противоречий, грехов.
Мы
отделили для ясности три стороны в религиозной жизни, но в живом процессе
религиозного развития они реально слиты и связаны. Укрепление и раскрытие
духовной жизни невозможно без развития сознания о Боге, а формирование
религиозного сознания не обязательно ищет своего выражения только в молитве,
обряде, богослужении. Центральное значение здесь должно быть отдано духовной
жизни, вне которой религиозное сознание может выродиться а бесплодную, холодную
работу чистого интеллекта, а молитва, крестное знамение, посещение богослужения
могут стать чисто внешними, формальными.
Жизненность
духовной работы потускнеет, если религиозное сознание подростка станет
неопределенным и тусклым, если он утеряет ясность религиозных идей, если
перестанет молиться; но пока живы духовные устремления, пока душа ищет вечного,
глубокого, бесконечного – есть почва, на которой может вновь расцвести вся
полнота религиозной жизни. Главнейшие испытания, которым подвержено религиозное
созревание детей и подростков, связаны именно с духовной стороной в них. При
нашей обычной склонности довольствоваться внешними достижениями у детей, при
обычном слабом внимании к внутреннему миру ребенка для нас часто проходит
незамеченным факт духовного измельчания детской души. Между тем как раз в
истории религиозной жизни, в зигзагах ее развития именно и нужно искать главную
причину религиозного потускнения, а иногда и утери всякого интереса к
религиозной сфере.
Отмечая
центральное и основное значение духовной жизни, мы должны указать и на основной
закон ее развития, таящий в себе разгадку ее часто непостижимой логики, т.е
загадочного ритма. Я говорю о законе свободы. […] Обращение души к Богу,
прикосновение к вечности, эта окрыленность души и ее устремление к
Бесконечному, сама эта жизнь о Боге и в Боге, а не конкретные идеи, не образы и
выражение наших чувств глубоко связаны с свободой, овеяны ее дыханием. Господь
создал нас с даром свободы, который есть в нас частица силы Божией, залог
Богообщения, свечение образа Божия в нас. Этим полагаются границы всякого
религиозного воздействия на душу человека – в том числе и церковного
воздействия: нельзя спасти, духовно возродить человека помимо его самого.
Свобода
есть Дар, который вне Христа становится бременем, свобода есть сила, которая,
вне Церкви не помогает, а мешает человеку. Самое раскрытие дара свободы,
раскрытие путей свободы и условий ее творческого выражения, иначе говоря,
воспитание к свободе – и образует поэтому главную задачу религиозного
воспитания.
Наши
жизненные трагедии, наши духовные блуждания, глубокая неустроенность, от
которой так ужасно страждут люди, вся эта затягивающая сила мелочей, мнимых
ценностей и злых страстей – все это есть следствие того, что мы не понимаем
дара свободы, не умеем им пользоваться и потому становимся его жертвами.
Свобода вырождается в произвол, в хаос, теряется; иногда мы даже не доходим до
сознания того, что свобода реализуется лишь в Церкви. Редкие из нас знают тайну
свободы, ее сил и ее опасности вне тяжких уроков жизни, но именно это и есть
задача старшего поколения – помочь младшему в том, в чем оно беспомощно, –
помочь овладеть нашей свободой.
Свобода
есть закон духовной жизни, и вне ее духовная жизнь либо вырождается и мельчает,
либо пустеет. Это мы можем наблюдать вокруг себя на каждом шагу: всюду мы
видим, как люди стремятся уклониться от основного пути духовного развития,
подменить главную задачу маленькими жизненными делами. Мы забываем о Боге,
зарываемся в маленькие, ничтожные дела. Но памятование о Боге – этот свет, от
которого становится ясен путь жизни, – психологически нереализуемо в суете, в
задавленности маленькими и мелкими задачами. Главная причина религиозного
оскудения – и индивидуального и исторического – лежит как раз в плененности
души маленькими и мелкими задачами, господство которых вовсе не есть реализм, а
есть близорукое погружение в мелочи.
Религиозное
горение, обращенность души к Богу совсем не требуют и не обуславливают
невнимания к реальной обстановке; говоря условным языком нашей эпохи, это можно
выразить так: мистицизм и реализм соединимы один с другим. Духовное своеобразие
Православия как раз выражается понятием “мистического реализма”,
совмещающего полноту духовного видения и трезвого учета действительности.
Общая
задача религиозного воспитания в том, чтобы вызвать к жизни духовные силы,
духовные запросы у детей и подростков, дать им окрепнуть и созреть. Это
духовное созревание не может быть регулировано извне, оно определяется
свободным устремлением души к Богу, к Вечности. Этой главной задаче
религиозного воспитания должны быть подчинены все остальные.
В
особенности это относится к тому, что является, по существу, лишь внешним
выражением религиозной жизни. По ограниченности нашего духовного зрения мы
часто останавливаемся именно на внешнем выражении религиозной жизни. Существует
даже такое мнение, что через приучение к внешнему выражению создается у ребенка
и внутренний религиозный мир. Известной практической справедливости этого я не
буду отрицать, хотя и необходимо обратить внимание на то, что такой путь от
внешнего к внутреннему по меньшей мере в 50% не дает положительных результатов.
Однако основная неправда этого метода заключается в том, что он подменяет
главную цель вторичной и побочной.
Если
главная задача религиозного воспитания заключается в том, чтобы помочь душе
“жить в Боге”, раскрыть для нее путь свободного духовного развития,
то эта задача будет достигнута и в случае бедности или сдержанности внешнего
выражения религиозных движений – и наоборот, привычные формы таят в себе ту
опасность, что привычки оттеснят внутренний мир.
Я
не хочу вовсе отрицать значение религиозных знаний, развития религиозных
навыков и т. п., но основная задача религиозного воспитания заключается все же
в том, чтобы помочь детям и подросткам в росте и устроении их духовной жизни, –
все остальное есть или средство, или плод, или применение и выражение духовной
жизни. Трудность заключается совсем не в этих вторичных сторонах религиозной
жизни – трудность заключается именно в запутанном, часто непостижимом ритме
духовного развития, в том, что духовная жизнь у детей и подростков даже больше,
чем у нас, подчинена закону свободы.
Мы
можем иметь то или иное влияние на детей, можем увлекать и воодушевлять их, расширять
и направлять их интересы, но будем бояться, чтобы за деревьями не перестать
видеть леса: духовная жизнь в ее своеобразном ритме, в ее часто непонятном,
порой капризном развитии не зависит от нас. Мы можем подавить, заглушить,
отодвинуть вглубь то, что зреет в глубине души у детей или подростков, но
положительная и творческая задача религиозного воспитания не находится в прямой
зависимости от нас. Встает поэтому и такой вопрос: возможно ли религиозное
воспитание вообще? Возможно ли наше не случайное, а сознательное участие в
духовном созревании детей и подростков? Если брать живые факты, то поистине
можно усомниться – до такой степени часты отрицательные его результаты.
Мы
сейчас перейдем к вопросу о средствах религиозного воспитания в семье, поэтому
сразу же подчеркнем, что семья не одна имеет влияние на детей: рядом с семьей
стоит знакомый и близкий социальный мир ребенка, влиятельным оказывается и весь
огромный незнакомый социальный мир, откуда исходят различные притяжения,
влияния, которым бессознательно отдается дитя. Отделить дитя от обоих
социальных миров – близкого и далекого – невозможно и не нужно, но можно и
должно воспитывать дитя к свободе, т. е. укреплять в нем духовные силы, при
которых он не будет подавлен окружающей средой, помогать ему в его детских
исканиях, быть источником и резервуаром сил, необходимых ему.
Религиозное
воспитание средствами семьи еще более необходимо, когда дитя уходит из семьи,
подчиняется влиянию школы, сверстников, всей жизни. Роль семьи в этот период
становится еще более ответственной и серьезной: именно в это время духовные
силы семьи могут оказаться особенно ценными для подростка, если только семья
духовно не распалась, если она еще духовно жива.
III. Средства религиозного воспитания в семье
Чем
же располагает семья для религиозного воспитания детей, понимаемого так, как
это описано выше?
Духовное
богатство семьи часто значительно больше, чем это мы сознаем; мы не умеем, а
порой к не хотим использовать все то, что накопляет семья внутри себя. Я не
говорю, конечно, о тех случаях, когда семейная жизнь идет неудачно и
развертывается в драму или даже трагедию. Об этом просто нечего говорить: наша
задача состоит в том, чтобы выяснить, чем располагает хорошая, устроенная семья
в деле религиозного воспитания. […]
В
раннем детстве семья является единственной социальной средой, близкой, нужной и
дорогой для ребенка, который воспринимает весь мир через семью. Дитя находит
себя на заре своего самосознания включенным в семью, которая просто дана
ребенку как естественная, понятная и ничем не заменимая социальная среда. Очень
медленно дитя научается сосредотачиваться на себе как на отдельном существе – и
этот процесс никогда не доходит до конца: связи с семьей, как они раскрываются
для нас в раннем детстве, хранятся нами всю жизнь как нерастрачиваемый капитал,
как источник жизненных сил, к которому мы припадаем в самые горькие и трудные
минуты жизни.
В
религиозном созревании ребенка семья занимает тоже исключительное место именно
тем, что она является для него главным проводником религиозных чувств.
Зависимость религиозных образов . и чувств от семейного опыта ребенка
несомненна. Для ребенка семья светится религиозным светом. Горняя сфера – Бог,
святые, ангелы – предстают детской душе как некое восполнение его семьи. […]
Свет, исходящий для ребенка из семьи, создающий всю незабываемость поэзии
семьи, ее сладость, ее единственную счастливую успокоенность, открыт детской
душе потому, что она глядит на семью духовным зрением. […] В раннем детстве
семья, сама того не ведая (я все время, конечно, говорю об устроенной семье),
духовно питает ребенка, развивает его религиозные силы. От семьи исходит
какой-то исключительный аромат, в котором нуждается детская душа, которым она
питается.
Именно
в христианской семье раскрывается с исключительной силой ее, “великая
тайна”, по слову ап. Павла, – тайна ее духовного пути как пути к Богу.
Таинство брака, как его понимает православное сознание, есть не простое
благословение или освящение семейной жизни, а раскрытие той духовной силы, которая
всегда есть в браке, но которая без благодати не может действовать в семье.
Христианская семья таит в себе. благодать, которая неистощимо пребывает в браке
и излучения которой проходят сквозь всю полноту семейных отношений. Отсюда, из
этой силы благодати, неистощимо пребывающей в христианском браке, надо выводить
все глубокое религиозное значение семьи в духовном созревании ребенка. Все, что
уводит семейные отношения от этого духовного, благодатного начала, ослабляет и
влияние семьи на религиозное созревание ребенка.
Мы
здесь с новой стороны подходим к тому, что было выше названо “аксиомой
религиозной педагогики”: насколько семья не утрачивает религиозной силы,
ей присущей через таинство брака, настолько же она в самом своем бытии, без
всяких усилий религиозно воспитывает детей. И обратно: утеря, ослабление или
тем более сознательное отвержение (столь ныне частое) духовной, благодатной
основы в браке обрекает семью на бессилие в смысле религиозного влияния. Лучший
способ религиозного воспитания детей заключается в том, чтобы семья сохраняла в
себе благодатную основу, оставалась религиозной в своей природе.
Живительное
действие семьи, не утратившей и не отвергшей благодатной силы таинства брака,
часто незаметно, а порой и приостанавливается, как будто парализуется встречным
дурным влиянием на ребенка внесемейной среды. Да, это возможно, но тех семян,
которые сеются в детской душе от ранних годов, когда дитя живет одной жизнью с
семьей, этих семян ничто не может вытравить – и рано или поздно светлые силы
души вступят в бой с темными, душа вновь будет искать Бога. Для нас существенно
то, что развитие духовных сил ребенка в раннем детстве не требует никаких
усилий, если семья сама живет духовной жизнью, – и с другой стороны, оно не
почти невозможно, если семья духовно опустошена.
В
раннем детстве развитие духовной жизни у ребенка находит чрезвычайное подспорье
в чистоте и невинности детской души. Внутренний мир ребенка еще открыт,
обыкновенно имеет полную свободу своих проявлений. Хотя наблюдение над детьми
констатирует уже и в раннем детстве начатки лукавства, приспособления, лжи, но
все это еще само по себе ничтожно и не занимает большого места в душе ребенка.
Очень
важно уже в это время приучать дитя к тому, чтобы дитя поступало в соответствии
с его глубокими, искренними чувствами, чтобы его “сердце” было
вдохновителем его действий. Этим вовсе не устраняется значение рассудочности,
для ряда натур уже в это время играющей немалую роль в их поведении. Но
христианство в “сердце” видит центр личности.
В
воспитании детей наше время сплошь и рядом выступают ветхозаветные мотивы:
внушение детям “закона” – системы правил, которыми они должны
руководствоваться. Внедрение этих правил не как начала контроля и вразумления
(что правильно), а как мотивов поведения уже в раннем детстве намечает
опаснейший дуализм между подлинными желаниями и стремлениями ребенка и его
действиями. Поскольку между этими двумя сферами только намечается разрыв и
расхождение, постольку наносится чрезвычайный, порой почти непоправимый удар нормальному
развитию духовной жизни.
Духовная
жизнь в своем развитии подчинена закону свободы, как мы уже видели. Путь
свободы, поскольку он касается именно духовной жизни, познается и усваивается
не сразу, но он предполагает, что человек постепенно определяется в том, чем
живет его сердце.
Я
не хочу, конечно, сказать, что путь свободы определяется только влечениями
сердца: существуют вечные, непреложные законы морали, которые определяют
границы свободы. Не все, что рождается в сердце, хорошо, к действиям сердца
необходимо относиться с чрезвычайным вниманием, с
“рассудительностью”, но все же христианская жизнь определяется
мотивами сердца, а не правилами закона. Для нас это важно потому, что духовная
жизнь всецело связана с нашим сердцем (хотя и не с ним одним): духовный лик
человека определяется тем, что таит в себе его сердце. Поэтому крайне важно,
чтобы уже в раннем детстве не намечался дуализм внутреннего мира и внешнего
поведения, важно, чтобы дитя воспитывалось к свободе и в свободе. Внешние
границы нашего поведения должны быть, но следование им должно свободно
определяться голосом сердца: там же, где приходится определять эти границы
извне, там засоряется источник духовного развития ребенка.
В
формировании духовной жизни ребенка чрезвычайно важно, чтобы эта духовная жизнь
слагалась не под спудом, не прикровенно, что всегда создает затем почву для
лжи, лицемерия и т. п., – а на просторе. Достаточно, например, указать на
психологию детского раскаяния; какую творческую силу имеет это раскаяние, когда
оно свободно и искренне рождается душе, и как оно бесплодно, ненужно, а часто и
вредно, когда вынуждается родителями. Именно в эти годы, когда все в душе еще
так наивно и примитивно, мы загоняем в подвалы души духовную жизнь ребенка, его
внутренний, закрытый мир, насаждая в то же время желанные для нас внешние
привычки… Нелегко воспитывать детей в свободе и к свободе: нужно много
терпения, разума, прозорливости, чтобы дать детской душе самой опознать свою
неправду в каком-либо действии, чтобы отделить свободу от произвола и
своеволия, – но, не приучая к свободе и ответственности, нельзя дать простора
для укрепления духовной жизни ребенка.
То
благодатное действие семьи, которое было описано выше и которое непрестанно
привносит в детскую душу свет и добро, может быть совершенно парализовано
внешним режимом: если поведение ребенка заранее определено известными
правилами, для этого поведения ни к чему все излучения Божией силы в семье.
Тема,
о которой мы сейчас говорим, так глубока и трудна, к ней так мало прикасались
еще
[3], что нельзя ее исчерпать. Чтобы обозреть основные
вопросы нашей статьи, обратимся теперь к тому, что может семья дать для
развития религиозного сознания ребенка.
Религиозность
не может быть только эмоционально-интуитивной, она должна найти свое выражение
в религиозном сознании, которое и у детей слагается из образов и идей.
Количество идей, доступных религиозному сознанию ребенка, гораздо больше, чем
обычно кажется: нас часто обманывает наивная форма, в которой дети выражают
свои религиозные размышления. Но кто способен понимать детей, а не только
внешне коллекционировать их слова и действия, тот не может не согласиться, что
детям доступны – в своем смысле, конечно, – идеи Бога-Творца, Боговоплоще-ния,
спасения и искупления, греха, воскресения…
Эти
идеи непременно должны быть связаны с религиозными образами – и, конечно,
больше всего с образом Христа Спасителя. Бесчисленные свидетельства
удостоверяют огромное значение того, как глубоко входят в детскую душу
религиозные образы, с которыми они знакомятся в семье.
Чтобы
привести всем известный и доступный пример, укажу на замечательные страницы в
“Дворянском гнезде” Тургенева, где с глубочайшей правдивостью
рассказано религиозное развитие Лизы, когда она была совсем маленькой девочкой
и когда она находилась под влиянием своей няни. Именно в семье, на общем фоне
всего то:, о, что дает семья ребенку, религиозные образы глубоко внедряются в
детскую душу и вызывают такую ответную любовь к Богу, к святым, которая
приближается к переживаниям святых.
Нельзя,
однако, не сделать тут же одного замечания: Родители и воспитатели нередко
стремятся использовать идею Бога в целях утилитарных: то мы слышим это в виде
угроз, что “Боженька накажет”, за неисполнение какого-нибудь
обыкновенно мелкого требования, то внушается мысль, что Бог придирчиво следит
за всеми делами детей. Все это не только низводит религиозную жизнь к уровню
житейской морали, но и создает почву у детей для первых проявлений скептицизма,
роняет значение священных образов.
Но
все же большинство ошибок в религиозном воспитании относится к третьей стороне
религиозной жизни – к сфере ее “выражений”. Родители и воспитатели
торопятся усвоить детям ряд внешних навыков, не только не связывая их с
внутренним миром ребенка, но часто прямо игнорируя его. Для примера возьмем
молитву. Дети в раннем возрасте очень охотно повторяют за старшими слова
молитвы, крестятся, целуют иконки; за этими внешними действиями легко встают в
детской душе, духовно незатуманенной и чистой, отвечающие всему этому внутренние
движения. Но надо еще открыть душу ребенка для молитвы, а не только уста; то
психическое дополнение, которое обычно рождается в душе ребенка при молитве,
крестном знамении, еще не связывает молитвы, крестного знамения с внутренним
миром.
Наилучший
способ одушевить дитя тем, что отвечает словам молитвы, смыслу крестного
знамения, – это молиться вместе с ребенком, т. е. не просто присутствовать при
молитве ребенка, но самому молиться вместе с ним, вкладывая всю силу, весь
огонь своей души в молитву эту. Молитва родителей так глубоко западает в душу
ребенка, что она становится настоящим проводником религиозного опыта для
ребенка. Давно сказано, что у одних религиозных людей ядро их религии есть вера
в Бога, а у других – их вера в чужую веру в Бога; а говоря точнее: у одних есть
свой религиозный опыт, а у других – церковный, т. е. от Церкви, от других людей
идущий в души религиозный опыт. Молитва родителей при детях дает детям именно
церковный религиозный опыт, подготовляя духовную почву для собственного религиозного
опыта.
В
раннем детстве не существует особых трудностей в вопросе о посещении храма:
дети сами охотно пойдут в храм, если идут родители. В эту пору здесь просто не
нужно принуждение – настолько охотно дети посещают храм. Очень углубляет
религиозные детские переживания забота об иконках в детской комнате, зажжение
лампадки, украшение цветами к празднику и т. д. Если все это делается не просто
в воспитательных целях (дети рано или поздно это разберут, и тогда это может
вызвать сразу упадок в религиозной жизни), а отвечает всему быту семьи, тогда
это очень помогает детям. Велико также значение бытовых сторон при праздновании
великих праздников, которые тоже очень много дают детям.
Мы
уже говорили выше, что участие семьи в религиозном созревании детей не
ограничивается только дошкольным периодом, наоборот, оно становится в
дальнейшем лишь более серьезным и ответственным. Поэтому мы в самых общих
чертах коснемся еще двух периодов – так называемого второго детства и
отрочества. Во втором детстве
[4] основной чертой души
является приспособление к окружающей жизни, к ее порядкам, законам: дитя
выходит совершенно из того раннего сплетения реальности и воображения, в
котором оно пребывало, отчетливо сознает всю силу объективного мира, стремится
постичь его и приспособиться к нему. Эта обращенность к миру видимому,
осязаемому резко отрывает дитя от мира духовного – оно как бы вдруг становится
духовно близоруким. За всем этим стоит несомненный и неустранимый духовный
надлом: дитя погружается целиком в мир реальный и теряет интересы и чутье к
духовной сфере. Это пора духовного обмеления, измельчания, напряженного
внимания к социальной среде; она неблагоприятна вообще для религиозной жизни,
которая теперь более доступна со стороны внешней, чем с внутренней. Если угодно,
это пора “законничества”, своеобразное прохождение через “Ветхий
Завет”, через внешний закон, правила.
Дети
в это время очень любят что-либо “делать” в храме – прислуживать
священнику, следить за свечами, наблюдать за порядком и т. д. Их поведению
свойствен самоконтроль с оттенком практицизма и реализма; игра детей
наполняется героическим, иногда авантюристическим содержанием, но в то же время
реалистична. Это возраст духовно хрупкий, если угодно, бескрылый, мелкий; в
него по линии приспособления очень легко врываются обман, хитрость, подлинное
лицемерие. Задача воспитания в общих чертах заключается в это время как раз в
том, чтобы ослабить значение духовной мелочности и близорукости, углубить и
расширить то, что заполняет душу, до известной степени спасти и охранить
духовную жизнь, удержать начало свободы от рокового действия закона привычки.
В
это время привычки – даже в религиозной сфере – имеют роковое значение,
ослабляя духовное внимание. Очень легко впасть в это время в иллюзию, думать,
что у ребенка все хорошо и благополучно, тогда как на самом деле под покровом
привычных действий (молитва, крестное знамение и т. д.) происходит отделение их
от духовного ядра личности, идет быстрое распыление и выветривание духовных
движений и в силу этого растрачивается дар духовной свободы, ибо сердце
перестает быть силой руководящей и на его место становится близорукая
социальная интуиция, приспособление и подражание.
Духовная
работа над ребенком в это время должна быть больше всего направлена на то,
чтобы удержать прежнюю духовную жизнь в ее глубине и содержательности. Родители
должны помнить, что именно во втором детстве дети духовно отходят от семьи – и
это происходит не оттого, что новая социальная (внесемейная, преимущественно
школьная) среда духовно интереснее и богаче. Эта новая среда берет в плен дитя
не духовным, жизненным, реальным своим богатством. Это в значительной степени
нормально, но собственно проводником духовной жизни в это время может быть все
еще только семья. УХОД от семьи в это время (особенно в 9-10 лет) почти всегда
означает уход от духовной жизни, душа с “верхнего” этажа спускается в
“нижний” и со всем пылом отдается вживанию в новый мир. Много может
помочь ребенку в это время внешкольная религиозная среда, если она только есть:
современные религиозные кружки девочек и мальчиков спускаются до 9-10 лет и
оказывают большую помощь детям в их духовных исканиях. Но об этой теме,
затрагивающей вопросы внешкольной религиозной работы, не будем сейчас говорить.
Остановимся лишь на том, что может дать семья.
Удержать
дитя внутри дома в это время семья не способна, если пытается конкурировать с
внесемейной средой в ее сфере – это состязание ей не под силу. Социальные
запросы настолько велики у детей в это время, что в случае выбора: семья или
внесемейная среда – дитя в подавляющем большинстве случаев идет из семьи в
новую среду. Такого выбора предлагать нельзя – наоборот, семья должна по
возможности сблизиться с новой средой, вбирать в себя тот новый социальный
круг, которым живет ребенок. Но семья имеет свой не заменимый и неповторимый
мир, участие в котором по-прежнему будет духовно питать ребенок: это мир
внутрисемейной жизни, мир семьи как единого и целостного организма.
Как
удержать детей внутри этого мира, охранить интерес к нему? Это бывает там, где
общение родителей и старших в семье с детьми становится в это время глубже и
полнее. Одного совместного труда в доме, который раньше “сам собой”
давал обильный материал для взаимной связанности, в наше время уже совершенно
недостаточно. Необходимо установление и упрочение духовной связи детей с
родителями. Для этого нужно постоянное общение с детьми, вовлечение детей в мир
забот и трудностей в семье, возложение на них ответственных (конечно,
посильных) дел, вообще вовлечение детей в активную работу для семьи.
Если
дети не по принуждению, а сами идут на это (при правильной духовной атмосфере,
при действительном охранении свободы детской личности этого, в сущности,
несложно добиться!), если дети свободно и охотно разделяют заботы и труды
родителей, через них проходят токи общесемейной целостности. Духовная связь с
семьей пульсирует в них как реальная сила. Могут и здесь быть конфликты семьи с
внесемейной средой, и в этих случаях важно, чтобы дитя свободно выбрало семью,
свободно соединилось с ней. Не нужно даже бояться отдельных случаев
“измены” семье: часто такая “измена”, при которой семья
оставляет свободу ребенку, ведет дитя к трезвому и отчетливому сознанию своей
неправды – и это изнутри, свободно и глубоко возвращает его к семье. Важно то,
чтобы семья дорожила не внешним вниманием ребенка к себе, а именно внутренним,
свободным соучастием его в жизни семьи. Только на этих путях и можно духовно
помогать ребенку: он должен сам, без подсказки, без внешних мотивов
почувствовать и пережить всю духовную реальность, значительность его связи с
семьей, должен сам освободиться от гипноза всесемейной среды. По этой линии как
раз и идет главная борьба в детской душе в это время. […]
В
борьбе ребенка с самим собой за свою духовную зрячесть и глубину, в его внутреннем
споре с самим собой из-за семьи, решается главный вопрос религиозного его
созревания. Охранение духовных, т. е. свободных, а не наивных, внутренних, а не
внешних связей с семьей. Главный религиозный вопрос для ребенка в это время
касается не его отношения к Богу, а его отношения к семье: это может казаться
парадоксальным, но это так.
Можно
провести параллель: при рождении, переходя из утробы матери в мир, дитя
переживает некоторую физическую и физиологическую катастрофу, пережив которую,
дальше нормально живет в мире. Так и во втором детстве, переходя из лона чисто
семейной среды в широкий и холодный внесемейный мир, дитя переживает некоторую
духовную катастрофу. Преодолеть эту катастрофу, духовно не измельчать, не
оскудеть (уйдя во внешнее изучение мира и приспособление к нему) возможно, лишь
восстановив и по-новому осмыслив свои связи с семьей.
Понимая
так этот запутаннейший и ответственнейший момент в жизни ребенка, я свожу
воедино итоги всех своих наблюдений. Духовное оскудение и измельчание ребенка
во втором детстве (особенно к 9~10 годам) сплошь и рядом остается незамеченным,
особенно если родители требуют одних только внешних религиозных навыков. Между
тем, уже в эту пору наступают странные “засухи” в душе, когда не
хочется молиться; внешнее совершение молитвы лишь усиливает тяжесть положения и
часто подготовляет то выветривание религиозных движений, которое в какой-либо
день закончится внезапным исчезновением религиозных запросов в душе…
Нередко
во втором детстве не хочется и в храм – и если есть привычка или внешнее
принуждение, это тоже не улучшает положения. Принуждения идти в храм в этом
возрасте не должно быть: это нужно категорически подчеркнуть. Можно и должно
стремиться к тому, чтобы посещение храма стимулировать теми или иными вторичными
мотивами (особенно, например, привлечением ребенка к какому-нибудь делу в
храме), можно и должно стремиться к тому, чтобы непосещение храма переживалось,
как грех (в свободном самосознании ребенка, а не по подсказке родителей), но
надо бояться здесь ухудшения положения всяким видом принуждения.
Общее
духовное положение ребенка в это время, как это ясно всякому, кто умеет читать
в детской душе, трудно само по себе; дело идет об охранении в нем основного –
его духовной жизни, и больше всего это касается его связи с семьей. Если эти
связи не внешне, а подлинно сохранены, значит главное достигнуто; со всей
сферой внешнего выражения в религиозной области приходится быть уже очень
осторожным, чтобы не подменить внутреннего внешним и тем не ухудшить положения.
По-прежнему самым плодотворным оказывается непосредственное влияние собственной
религиозной жизни родителей и старших.
Но
если приходится особенно осторожно, блюсти духовное здоровье ребенка, уберегать
его от духовного оскудения и измельчания, уберегать от подмены внутреннего
внешним, то совсем иное приходится сказать о развитии религиозного сознания
ребенка. Второе детство – это годы учения, и религиозное развитие ума не только
возможно, но и крайне существенно. Обыкновенно именно в эти годы изучают Закон
Божий, как принято у нас называть предметы религиозного преподавания в школе.
Но даже тогда, когда школа прекрасно справляется с своей задачей, на долю семьи
остается и в этом отношении очень большое и существенное участие в развитии
религиозного сознания.
Работа
ума вообще никогда не идет в том темпе и в том направлении, как это заранее
определено программами: как бы ни были они заранее согласованы с общим ходом
интересов ребенка, собственное мышление ребенка то обгоняет, то идет мимо того,
что намечают программы. Вместе с тем, духовная пытливость ребенка очень велика,
если только мы заранее не убиваем ее. Важно заметить, что ум ребенка двигается
не в логическом или дидактическом порядке, а перескакивая с одной темы на
другую, не теряя, однако, из виду целого. Я держусь взгляда, что именно в эти
годы и именно в семье душа ребенка особенно легко воспринимает то, что можно
назвать “религиозным мировоззрением”. Духовно-интеллектуальные
интересы ребенка вообще имеют очень долго именно этот “миросозерцательный”
характер, и в особенности это оправдывается в религиозной сфере.
Можно
навсегда связать в развитии ума подростка сферу религиозных идей и сферу
миросозерцания, но можно если и не навсегда, то надолго разместить их 6 разных
плоскостях. Существенные воздействия могут быть сделаны именно в это время; в
беседах, которые возможны в семье и которые при своей внешней несистематичности
всегда будут определены общими вопросами, можно приучить ум ребенка к более
глубокому, религиозному пониманию мира и жизни.
Менее
всего здесь уместен примитивизм; дитя не способно еще к абстрактному мышлению,
но оно может забираться своей мыслью на самые высокие вершины, куда только
доходит человеческий дух. Мне представляется, что эти беседы при удачном и
умелом их ведении, при достаточной подготовленности родителей и наличности у
них религиозного мировоззрения, не упраздняющего данные науки и опыта, но
охватывающего их в высшем, органическом синтезе, могут быть одним из наиболее
могучих воспитательных средств, а вместе с тем одним из наиболее сильных
проводников того духовного связывания ребенка с семьей, на которое должны быть
употреблены главные усилия в это время.
Я
ограничусь этими общими замечаниями, чувствуя, что при отсутствии достаточного
числа конкретных фактов общие мои рассуждения могут показаться односторонними,
неполными, может быть, идущими мимо основной задачи. Я вынес свои идеи из живой
практики и глубоко убежден в справедливости того педагогического пути, который
мною обрисован, но в настоящей статье я не могу больше останавливаться на
затронутых вопросах, чтобы иметь возможность коснуться – к сожалению, тоже
вкратце – роли семьи в религиозном созревании подростков в период отрочества.
На
грани второго детства и отрочества стоит половое созревание – со всеми теми
глубокими физиологическими, психологическими и духовными переменами, которые
оно с собой несет. Интерес к внешнему миру, приспособление к нему, связанное с
этим духовное измельчание сменяются равнодушием, иногда даже враждебностью к
внешнему миру и его порядку – все внимание подростка отдается теперь его
внутреннему миру, который встает перед ним как некая темная глубина, некая
бездна, в которой он плохо разбирается, но которая владеет им и откуда исходят
глубокие, страстные, часто противоречивые, самому подростку непонятные
стремления.
Неопределенность,
туманность, хаотичность этих стремлений, какая-то темная бесконечность,
открывающаяся в глубине его существа, – все это вновь обращает его к духовному
миру. Плененность внешним миром и его маленькими делами куда-то проваливается;
подросток чувствует себя
окрыленным,
томится о чем-то неведомом, бесконечном, глядит в перспективу, которая для него
темна, но которая так несоизмерима с внешним миром. Эта свобода от власти
материи возвращает права духовной стороне, но перспектива, в которую глядит
подросток, так темна, те новые силы и стремления, которые его волнуют, тоже так
темны, что сама эта духовность имеет темный характер.
Это
пол дает себя знать, и не только в просыпающейся сексуальности, по и в своей духовной
стороне – в эросе. По наблюдению психологов, сексуальное и эротическое в это
время резко отграничены одно от друга; я думаю, что эта формула не совсем
точна, но верно, что, кроме сексуального томления, начинающего уже тревожить
душу, у подростка могуче и глубоко заучат новые стремления, увлекающие его к
бесконечному, но, увы, не к тому, которое открывается в Небе, а к тому, которое
томится в недрах падшего собственного духа как сила эроса
Отрочество
томительно для самого подростка и для окружающих. Упрямство, критика, часто
придирчивая, всего и всех, недоверие к чужому опыту, частая неудовлетворенность
собой, смена настроений и желаний, жуткое приближение через авантюру к границам
морали, иногда одержимость преступными мыслями – все это совмещается с
болезненным ощущением одиночества, непонято-сти, ненужности, с страстной мечтой
о дружбе. Внешнее и внутреннее одинаково не дают опоры, путь свободы во всем
своем бремени и жути влечет к себе, какая-то глубокая беспочвенность создает
возможность неожиданных, почти беспричинных кризисов в религиозной и моральной
сфере, всегда близка опасность игры со смертью.
Общая
тема воспитания в это время двойная: с одной стороны, в хаосе внутреннего мира
нужно создать свсглую и творческую силу, зажечь душу глубоким и содержательным
увлечением, которое могло бы облагородить и успокоить душу, с другой стороны,
нужно растворять аритмические скачки настроений в доступном, легко себя
оправдывающем в удаче, уводящем на реальные пути занятии. Хорош и спорт для
этого, и занятие искусствами, экскурсиями, юношеские организации – все это
переводит внутреннюю тревогу, неясные искания на жизненные, легкие рельсы,
создает комплекс увлекательных и легко тормозящих внутреннюю неуравновешенность
дел. Но это спасительное отвлечение только извне тормозит буйство сил, но не
вносит начала упорядочения в самую духовную жизнь. Необходимо дать развернуться
духовным порывам, оберегая их от темных влечений: это дает и романтическая
влюбленность, сковывающая буйствующие стремления и глубоко их преображающая,
это дает и ранний идейный энтузиазм, до которого возвышаются немногие, но
который способен глубоко просветлять душу подростка, но это же дает и пафос
революционизма, честолюбивые мечты.
Это
значит, что духовное брожение, идущее в подростке, укрощается и просветляется в
любом конкретном делании, если оно имеет хоть какой-нибудь смысл, возвышающийся
над обычной жизнью. Эта конкретность тех внутренних движений, которые случайно
или неслучайно привходят в душу и упорядочивают ее внутренний хаос, неблагоприятна
для религиозной сферы. Немногие способны в это время к той мистической жизни,
которая дает душе подлинную радость и подлинное питание. Религиозная сфера
кажется как бы абстрактной – особенно дело складывается тяжело, если в уме
подростка совершился разрыв религиозного и общекультурного понимания жизни. И
наоборот, там, где обойдены все подводные камни, где в сознании упрочена
целостность религиозного жизнепонимания и раскрыта перспектива религиозного
мышления, – там есть возможность живой религиозности.
Самая
существенная помощь в религиозной жизни исходит в это время не от школы и не от
семьи и даже не от Церкви, а от социальной среды. Создание социальной среды
утоляет духовный голод и дает живое удовлетворение подростку, но самый путь
такой внесемейной и внешкольной религиозной работы теперь только раскрывается
перед нами в религиозно-педагогических исканиях во всем мире.
Что
же может дать семья в это время подростку? Нужно быть крайне осторожным с
вмешательством семьи в жизнь подростка, даже небольшая погрешность может быть
роковой и духовно совсем отодвинуть подростка от семьи, создать глухую стену.
Это стадия “блудного сына”, и семья больше всего должна думать о том,
чтобы подростку было привольно и свободно в ней, чтобы ничто его не гнало из
семьи.
Охрана
этой свободы подростка, разумное, ни в чем себя внешне не проявляющее, но
чувствуемое и тем более ценимое подростком бережное отношение к нему, без
малейшего намека на принуждение или выговор могут создать в семье светлую
духовную атмосферу, к которой захочется вернуться “блудному сыну”.
Совершенно невозможно требовать в это время посещения храма, обязательной
молитвы; если подросток чувствует, что семья горько переживает его религиозную
халатность, но никогда не позволяет себе упрекнуть его, она этим достигает
гораздо больше, чем прямым вмешательством. Сознание, что семья пребывает в
верности религиозным своим верованиям, светит подростку в дни и часы его
духовных авантюр и блужданий, и если он свободно вернется в свой час к этому
свету и теплу – это будет не временной вспышкой прежних чувств, а началом
ровного, светлого духовною роста.
Как
ни тяжело в семье воздерживаться от реакции на все внешние неправильности у
подростка, но надо помнить о главном и основном – о сердце подростка, о внутреннем
его мире.
Семья
должна бояться утерять путь к сердцу подростка, мятущемуся, неуравновешенному,
неспокойному; искушение вмешаться и “разъяснить” подростку опасность
и неправильность его каких-либо поступков чрезвычайно велика. А между тем
темная духовность этого периода, создаваемая томлением пола, не укрощается
через интеллект; надо терпеливо и любовно ждать того, когда юная душа свободно
вернется к светлой духовной жизни. Она может вернуться только свободно – всякое
же понуждение и принуждение может только совсем закрыть путь для внутреннего
обращения души к Богу. Религиозное воспитание в этот период не под силу школе,
оно дается легко лишь внешкольной религиозной среде, но роль семьи, безмолвная,
часто незаметная, тем более значительна в непрерывности ее любви, ее
собственной религиозной жизни, ее уважения и доверия к подростку, ее молитв за
него…
В.
Соловьев рассказывает, как его отец однажды заметил, что он читает Ренана (В.
С. было тогда 1 б лет). Он не стал отнимать у него книгу, не стал убеждать его
в истинности церковного учения, он только добродушно ему сказал, что пути
отрицания знают более основательные и глубокие построения, чем Ренана.
Невыраженная грусть верующего отца, охрана им свободы в сыне принесли скоро
желанный результат. Возврат к вере, победа над темной духовностью творится в
глубине сердца, в свободе его исканий.
IV. Проблема каждого [5]
Красной
нитью через все изложенное выше проходит мысль об основном значении сердца как
средоточия духовной жизни во всех возрастах, об основном законе свободы, вне
которого немыслимо подлинное развитие духовной жизни. Но даже признавая все это
верным, родители могут поставить законный вопрос: для всех ли это верно ? Не
имеется ли в виду в изложенном выше очерке духовно одаренный, тонкий тип
ребенка? А сколько есть “средних” детей, в которых так трудно
констатировать движение духовных запросов, душа которых так насыщена внешними,
маленькими, ограниченными интересами? Можно ли к каждому ребенку приложить
сказанное?
При
первом наблюдении детей и подростков, а отчасти и взрослых, хочется сказать,
что не все “способны” к религиозной жизни. Существуют ведь люди,
которые не любят живописи или не наслаждаются поэзией и т. д. Не должны ли мы в
соответствии с этим констатировать наличность значительной группы людей,
которым остается чуждым религиозный мир? Эти люди могут быть верными сынами
Церкви, исполнять все обряды, но душа их молчит, их не влечет, не тревожит, не
наполняет Б о г, им не дано знать радость в молитве, тихий свет благодатных
озарений.
Они
как бы по природе своей пребывают в не-ком “нечувствии”, которое не
есть вовсе “окаме-ненное” нечувствие, ибо последнее предполагает
окаменение сердца. Здесь же просто нечуткость. И не будет ли просто
справедливым установить на глаз приблизительно такое распределение религиозных
типов:
Религиозно
одаренные …………………………..25%
Религиозно
средние ………………………………50%
Религиозно
нечувствительные……………25%
Не
будем отрицать справедливости того, что эти три категории существуют, но
существование этих категорий как раз и ставит на первый план вопрос о
религиозном воспитании. Лишь религиозное воспитание может помочь среднему типу
не растерять тех скромных сил, которые присущи его религиозной сфере, но в
особенности необходимо религиозное воспитание для третьей категории. В самом
деле, какова может быть причина т. н. религиозной нечувственности? Прежде
всего, она может заключаться в необычайной медленности в развитии религиозной
функции – здесь мы имеем полную параллель с явлением интеллектуальной
отсталости.
Но
и при медленном темпе в детской душе идет свой религиозный процесс – необходимо
только считаться с этим. Тургенев когда-то сравнил некоторые души с фруктами,
которым надо полежать, чтобы окончательно созреть и стать вкусными. В этом
сравнении есть правда. Нечуткие натуры не реагируют много раз на самые яркие и
глубокие проявления религиозности, но в доброй, любящей атмосфере семьи, где не
спешат закрепить и заклеймить тупость, но бережно охраняют жизнь души, приходит
и для них свой час рассвета и пробуждения религиозных сил.
Этот
час может прийти поздно, душа может долго не отзываться на религиозные
впечатления, но если дело не идет о ненормальности, то час пробуждения
наступит. Именно в этом случае семья совершенно незаменима, как единственная
среда, где с любовью относятся к такому отсталому ребенку. Гораздо чаще
религиозная неотзывчивость является следствием какой-либо задержки, тормозящей
проявление религиозных сил. Эти задержки могут быть самого различного
характера, иногда даже не иметь прямого отношения к религиозной сфере.
Психопатология накопила за последнее время много материала, свидетельствующего
о том, что задержки в духовной жизни идут именно от детства, когда душа не
умеет еще защищать самое себя, не умеет отстоять свою свободу, свою личность.
Мы можем совершенно бессознательно нанести очень болезненный удар детской душе,
причем сам ребенок даже не замечает того, что с ним сделали, – тем не менее
рана нанесена. Обыкновенно семья сама же и является источником таких
болезненных ущемлений души. Их излечивать трудно, их нужно всячески избегать.
При
обсуждении “проблемы каждого” всегда надо иметь в виду многообразие
типов религиозной жизни. То, что нам представляется ничтожным, вялым, скудным,
может быть нечем иным, как следствием нашей односторонности, нашим неумением
оценить иной духовный тон, нежели наш. Чем больше каждый из нас живет на свете,
тем яснее и значительнее выступает этот факт многообразия типов религиозной
жизни. Но не только велико это многообразие – сами пути, ритм и характер
раскрытия этих различий тоже настолько неодинаков, что нужно быть очень
осторожным в отнесении кого-либо к числу “религиозно тупых”.
Раньше
в школе учителя обыкновенно высоко ценили тех, кто обладал гак называемой
непосредственной памятью, что дает эффектную картину быстрого и точного
запоминания. Теперь мы хорошо знаем, что такой тип запоминания обыкновенно
связан с быстрым забыванием, знаем и то, что за “неточностью”
запоминания сплошь и рядом стоит плодотворнейшая и чрезвычайно ценная
переработка материалов восприятия и что медленность запоминания объясняется не
относительной слабостью работы памяти, а более сложным и потому требующим
больше времени типом работы памяти.
Но
это наблюдение может быть распространено и на духовную восприимчивость, в
частности, на живость религиозной сферы. Мы еще недостаточно знаем закрытый
процесс внутренней работы в детской душ” в ее религиозных движениях, но
есть все основания полагать, что в медленности и видимой вялости этих движений
нередко играют свою роль особенности духовной работы.
Интуиция
смысла, эта простейшая и изначальная форма религиозного опыта у детей, присуща
всем детям, как это совершенно бесспорно при наблюдении детской души, и если
это семя религиозной жизни растет медленно и вяло у кого-либо, то, может быть,
дело совсем не в религиозной скудости, а в той общей духовной структуре
ребенка, которая определяет темп и стиль развития. Кто из нас не знает,
например, того факта, что более глубокие натуры религиозно более целомудренны и
стыдливы, заботливо прячут от всех свой внутренний мир? Более поверхностные
натуры легко и просто вбирают в себя религиозные влияния старших, могут даже
вызвать впечатление религиозной одаренности, хотя их религиозная жизнь может
быть очень поверхностной и слабой, а натуры более глубокие, застенчивые,
закрытые могут оставлять впечатление неотзывчивости именно тогда, когда душа их
объята религиозным волнением.
Семья
дает благоприятные условия для взаимного понимания, для более чуткого восприятия
закрытых движений души, но взаимное понимание внутри семьи часто очень
тормозится тем, что та или иная характеристика кого-либо в семье, верная для
данного момента, как бы застывает и сохраняет долго свое значение. Мы,
руководясь ею, просто не замечаем ее несоответствия новым движениям в душе;
приходится сказать, что нигде так нелегко понимать друг друга, как в семье, и
нигде не встречается так часто упорное, почти неисправимое непонимание друг
друга, как именно в семье.
Проблема
“каждого” есть, в сущности, проблема индивидуализации нашего
воспитательного подхода к детям. Сваливать на тупость детей наше неумение, а
порой и нежелание присмотреться к своеобразию ребенка не приходится.
В
заключение настоящей статьи мне хочется вернуться к ее исходной основе. Семья,
которая ищет воплощения и реализации всей своей “тайны”, возвещенной
нам в христианском учении о браке, есть духовный организм, обладающий
неоценимым и неистощимым ресурсом духовных сил. “Великая тайна”
семьи, заключающей в себе через таинство брака неистощимый источник благодати,
тайна семьи как малой Церкви раскрывается в семье не сразу, не по решению или
по желанию супругов, а как живой итог духовной жизни семьи как целого. Источник
духовных сил семьи перестает действовать часто вовсе не потому, что он иссяк,
но потому, что мы не хотим пользоваться им, сводим реальность брака к его
внешней бытовой стороне. Отказываясь от духовной силы, реализуемой в браке, мы
самую содержательность семьи, семейной жизни обедняем и ослабляем. Но поскольку
семья не отходит от своей духовной основы, она есть истинная малая Церковь,
хранящая в себе огромное богатство религиозных сил. Благоухание религиозно
живущей семьи наполняет детские души тем питательным материалом, который
помогает детской душе духовно зреть. Религиозное воспитание в семье имеет
поэтому своей главной силой, главным средством самое семью как живую
религиозную реальность, излучающую от себя свет и тепло.
Современная
семья всюду переживает глубокий кризис, восходящий к изменению положения женщины
и к постепенному исчезновению семейного труда, к превращению семьи из трудовой
единицы в единицу потребительскую. Кризис этот очень глубок, а в связи с общим
религиозным обеднением, от которого как будто теперь уже отходит христианский
мир, этот кризис семьи имел и имеет особенно трагический отсвет. Однако
поскольку в кризисе семьи выступают социальные и технические причины, нечего
говорить о действительном ее кризисе. Социальные и технические перемены сами по
себе не разрушают еще семьи как духовного единства – они только затрудняют
реализацию этого духовного единства.
Ныне
семье трудней охранить и осуществить свою целостность, но она возможна при
использовании тех духовных сил, которые скрыты в семье как таинственной малой
Церкви. По нашему глубокому убеждению, в осуществлении семьи как духовной
целостности при новых социальных и технических условиях главное будет зависеть
от женщины-матери. Наступает новая эпоха в истории семьи – дело идет о том,
чтобы охранять детей духовно. Это осуществимо в новых условиях лишь в том
случае, если сама семья уцелеет как духовное единство. Женщина-мать должна
добиться этого.
Религиозное
воспитание детей не есть что-то дополнительное, могущее быть или не быть. Так
часто у нас думают, между прочим, и те, кто считает себя
“передовыми”. Но пора понять, что религиозное воспитание касается
самой сердцевины личности ребенка, его духовной жизни. Полагаться на то, что
окружающая среда восполнит то, чего не даст семья, тоже нельзя, так как
христианские народы утеряли прежнюю целостность народного духа: решительно
всюду приходится наблюдать пагубный и болезненный дуализм в народной душе,
которая, с одной стороны, не растеряла еще связи с Церковью, но в других своих
слоях отошла или отходит от Церкви. Мы живем в эпоху религиозно нецельную, и
это не может быть заглажено никаким религиозным подъемом в отдельной части
народа. Явление нигилизма, богоборчества, демонизма этим не снимается… Но
именно потому детям и необходима помощь со стороны семьи в их религиозном
созревании. Семья может дать религиозное воспитание своим детям, но для этого
она сама должна овладеть той религиозной силой, которая сообщается ей в
таинстве брака. Вне этого остается лишь социально-психическая реальность семьи,
а ее религиозно-онтологическая основа скрывается в недоступную глубину, дети
растут без приобщения к тому духовному лону, в котором заключены нужные для их
возрастания силы. Проблема религиозного воспитания в семье есть проблема
возвращения самой семьи к ее религиозной основе, проблема усвоения семьей благодатных
сил, подаваемых ей в таинстве брака.
Примечания
1.
Печатается с незначительными сокращениями – прим. сост. ^
2.
Имеется ввиду библейское повествование о том, как Исав отрекся
от своих прав старшего сына, променяв их на сытость желудка (см. Быт. 25,
29-34) – прим. сост. ^
3.
Ей посвящены некоторые главы в моей “Психологии
детства”, см. особенно последнюю главу о метафизике детства – прим. авт. ^
4.
Согласно классификации автора, это период от 6,5-7 лет до 12
лет. Первое детство – до 6-6,5 лет; отрочество – от 12 до 16 лет; юность от
16-17 лет. Подробнее о возрастной периодизации детства и характерных
особенностях периодов см. ниже, раздел “Возрастные этапы…” на с.
223 – прим. сост. ^
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://synerg.narod.ru/