«В наше время, когда вечер мира клонится к полному закату, старое зло, не прекращавшее ни на одну минуту, в силу неиссякаемого вреда своего падения, насылать на мир полную яда заразную чуму, особенно отвратительным образом проявляет себя, так как в своем великом гневе чувствует, что в его распоряжении осталось мало времени…»
(Шпренгер, Инсисторис «Молот ведьм»)
Эта работа посвящена анализу причин преследования ведьм на Западе и в России. Какие факторы повлияли на формирование беспрецедентной по своим масштабам и бессмысленной по своей жестокости борьбы с ведьмами в Западной и Центральной Европе? Почему мы не можем говорить о столь глобальном искоренении ведовства в России? Было ли оно вообще в России? Все эти вопросы уводят нас в глубокое прошлое, в мир средневековья, к образованию института инквизиции в Европе, к крещению Руси.
Массовая охота на ведьм, распространившаяся в Западной и Центральной Европе в XV-XVII вв., давно привлекает внимание исследователей. Ныне, в связи с возрастающим у историков интересом к социальной психологии и мировоззрению простого человека, эта проблема становится особенно актуальной.
При объяснении сложных феноменов массовой психической жизни прошлого историки стоят перед трудностями, которые подчас кажутся непреодолимыми.
Одна из трудностей состоит в том, что подъем демонологии и демономании приходится на период позднего Возрождения, барокко и начало Просвещения. Естественно возникает вопрос: как сочетались культурные явления, радикально обновившие духовную жизнь Европы, с предельным обострением суеверий и мракобесия? Этот парадокс нуждается в объективном, всесторонне взвешенном анализе.
Точка зрения на то, что гонения на ведьм – пережиток «темного Средневековья» – несостоятельна перед лицом фактов: среди демонологов мы находим не одних только «темных людей», но и гуманистически образованных философов и писателей.
Чтобы лучше понять это явление, необходимо заглянуть в раннее Средневековье, посмотреть, как складывались представления о нечистой силе в то время, как возник и действовал институт инквизиции.
Эпоха Средневековья была проникнута своеобразным сочетанием христианских учений о едином Боге с языческим пантеизмом. Именно с этими вкраплениями язычества и вела борьбу католическая церковь. Вопросы веры, вопросы о Боге, об источнике грехов и пороков, о путях спасения души были самыми важными в духовной жизни людей того времени. Бог присутствовал в повседневной жизни, во всех делах человека, в конце концов, став частью реальной жизни, но все же достаточно абстрактной и далекой для него. Иконы, мощи святых, распятия имели ту же функцию защиты от зла, что и языческие идолы и амулеты. Зло в христианском мире было чинимо сатаной – противником и самым страшным врагом Бога, искушавшим и вводившим во грех людей.
В представлении средневекового человека у сатаны была целая армия, в которую входили все вероотступники. Наравне с падшими ангелами армию дьявола составляли языческие божества, превратившиеся в процессе развития христианства в презренных и коварных демонов. Греко-римские божества, как и слово «даймон», некогда обозначавшее «божество», были низведены торжествовавшим христианством с божественного пьедестала и низринуты в пучину дьявольской преисподней.
Будучи всезнайкой и всесторонним искусником, обладающий ключами от всех замков и тайнами от всех ремесел, дьявол все свое внимание и все свои необыкновенные способности сосредотачивает на том, чтобы как можно больше вредить человечеству, как можно глубже подорвать власть бога над людьми и подчинить их своей сатанинской воле. Нравственное зло имеет своим источником дьявола и его помощников: они насаждают язычество и заставляют язычников смотреть на них как на божество. Они враги христианской веры, толкают людей на ереси и язычество. Дьявол является созидателем всякого церковного раскола и ереси.
Собор 306 г. в Эльвире самым суровым образом осудил колдовство ввиду того, что оно возможно лишь в силу возврата человека к идолопоклонничеству.
Еще в VIII в. светское законодательство проводит резкую грань между «колдовством» и «языческим безумием». Колдун – реальность, он несет с собой реальный вред ближнему и подлежит как вредитель суровому наказанию; разнообразные действия, которыми наделялись некоторые женщины (способность летать, пить кровь у живых людей) признавались бредом одураченных дьяволом отдельных безумцев, которые за насилие над мнимыми преступниками сами подлежали ответу перед законом.
До IX в. светское законодательство упорно ставило ударение на вреде, учиняемом колдунами, и в меру этого вреда устанавливало для колдунов то или иное наказание. С момента же ослабления светской власти и усиления церковной начинается выпячивание религиозного характера преступления колдуна. Его ждет наказание не только за то, что он учинил ущерб людям, но и за то, что он совершил богохульство, впал во власть демона, преклонился перед силой языческого начала; и степень наказания, определяемая светским судом, соответствовала все более и более величине греха, а не преступления: убийство, совершенное без специфической примеси колдовства, могло быть наказано менее сурово, чем гадание или заговаривание, в которых ярко сказывались элементы дьявольского наваждения. Это имело роковые последствия.
Церковь не только все более и более стала выпячивать греховный характер колдовского преступления, но и санкционировала, расширяла и углубляла народное безумие, связанное с представлениями о летающих стригах (женщинах, летающих по ночам), пожиравших живых людей вампирах и живших половой жизнью с дьяволом женщинах, способных оборачиваться в самых разнообразных животных. Рассуждая подобным образом, церковь сделала шаг в сторону народного безумия и усвоила его наиболее характерные черты.
Народная фантазия обогащается «учеными» измышлениями, схоластическими ухищрениями и языческой мифологией. Богословская мысль питается народными суевериями и, в свою очередь, сеет в народе фанатизм, безумие и ужас. “Как из рога изобилия, льются на обезумевшее человечество комментарии к «великим учителям», рассказы о небывалых и неслыханных дерзостях и злодеяниях дьявола” (1). Монахи изощряли все свои способности, чтобы изобразить самый фантастический подвиг ставшего героем целой эпохи дьявола.
Ученый характер литературы о проделках дьявола исключал возможность колебаний насчет реальности существования демонов со стороны необразованной массы, которая все более и более охватывалась паникой перед грозной и таинственной силой нечистого. Эта паника ввергала многих в тяжелые формы психических болезней, и люди верили в то, что они действительно околдованы злым духом, и в то, что они, благодаря дьявольскому содействию, могут других околдовать и превратить их в орудие своей воли. Так общество в XII в. шло навстречу большой катастрофе.
В связи с расширением сферы действий дьявола страх перед ним быстро увеличивался и его всемогущество начинало угрожать самому Богу. Ничто в этом новом, ужасающем демоне теперь не напоминает нам того когда-то забавного черта, над уродством которого можно было посмеяться. Возможность столкновения подобных двух сил с трудностью предвидения, на чьей стороне окажется победа, пугает многих верующих. И даже авторитетные представители церкви говорят о неограниченном всемогуществе дьявола.
Всякое новшество, всякая смелая мысль, все, что уклонялось даже в очень незначительной степени от привычного мышления и повседневной жизни, вызывало представление о вмешательстве дьявола, о его персте.
У одного священника, рассказывает писатель-монах начала XIII в. Цезарий Гейстербахский, был очень приятный голос, и его друзья постоянно наслаждались его пением. Однажды услышал его пение какой-то монах и тотчас заявил, что подобный голос не свойственен человеку и что он принадлежит дьяволу. В присутствии всех поклонников певца монах стал изгонять дьявола из тела несчастного, и певец переживал тяжкие минуты, когда его тело покидал дьявол (10).
Так, церковь, всячески распространяя бредни о дьяволе, запуталась в собственных противоречиях и сама начала бояться дьявольского наваждения. Созданный церковью дьявол ее же стараниями принял всеобъемлющий характер и всепроникающий образ, и теперь для борьбы с ним требовалась неимоверная энергия, необычайное напряжение. Мечом и огнем должен быть уничтожен враг рода человеческого.
Мы подошли к мрачной и кровавой теме, оставившей нам представление о средневековье как о зловещем периоде бессмысленных казней, беззакония и безумств. Речь пойдет об инквизиции, феномене до сих пор недостаточно изученном.
Почти не разработана научная периодизация деятельности инквизиции, отсутствует цельная картина массовых еретических движений средневековья, против которых был в первую очередь направлен террор инквизиции. Существуют самые различные мнения о том, что, собственно говоря, следует понимать под инквизицией и каковы ее хронологические рамки.
Если под инквизицией понимать осуждение и преследование господствующей церковью инакомыслящих, то хронологические рамки инквизиции следует расширить на всю историю христианской церкви – от ее возникновения по настоящее время.
Если же инквизицию понимать в более узком смысле, подразумевая под этим термином деятельность особых трибуналов католической церкви, преследовавших еретиков, то ее рамки суживаются от возникновения этих трибуналов в XII-XIII вв. до их повсеместной отмены в первой половине XIX в. Но и после этого в системе папской курии в Ватикане вплоть до 1866 г. существовала конгрегация инквизиции – «священная канцелярия».
Инквизиция не возникла на «пустом месте». Созданию «священных трибуналов» предшествовала многовековая борьба правящих кругов церкви с ересью, в процессе которой вырабатывалось также и богословское обоснование необходимости применения к еретикам различных видов и форм насилия, вплоть до их физического истребления. Это была нелегкая задача, ибо теологам для оправдания инквизиции пришлось совершить подмену основного принципа христианства, превратив ее из религии любви в «религию ненависти». На такую трансформацию ушли столетия.
Что же все-таки представляет собой инквизиция? Учрежденный папой Григорием IX между 1231-1233 гг. особый суд, возглавляемый монахами-доминиканцами, наделенный полномочиями разбираться с очень специфической сферой преступлений – преступлениями против веры – был фактически создан для более эффективной борьбы с ересью. Инквизиция, как любой институт, имела свой чиновничий аппарат, с помощью которого инквизиторы вели суд, свою армию доносчиков, «поставлявших» все новых и новых еретиков за приличное вознаграждение, своих советников, присутствовавших при допросе. Роль советников на допросе была чистой формальностью, поскольку решающее слово оставалось за инквизитором, который к тому же имел право и не прислушиваться к мнению советника. На допросе также должен был присутствовать епископ.
Еретики по существовавшей классификации делились “на условных, объявленных и заведомых” (14) в зависимости от степени тяжести подозрения. Паутина плелась очень хитро, и иногда проще было признаться в ереси, чем защищать свою невиновность.
Итак, инквизиция должна была вырвать из Европы жало ереси. Но есть ли колдовство ересь? Ведь ересь характеризуется, во-первых, ошибкой в мышлении, во-вторых, упорством в этой ошибке. Но ведь колдун, веря в дьявола, не совершает ошибки в мышлении, ибо дьявол действительно существует, и упорство колдуна не может быть еретическим, так как он упорствует не в ошибке, а в том, что фактически подтверждено церковью и всеми ее авторитетами. Казалось, что все виды колдовства, которые так трудно подогнать под ересь, остаются вне сферы компетенции инквизиционных судов.
Однако постепенно мысль о тесной связи между колдовством и ересью начинает проникать в церковную среду, и все настойчиво выдвигают необходимость включить колдовство в сферу деятельности инквизиции и отождествить колдунов с еретиками, в частности с катарами и вальденцами, представляющими серьезную опасность католической церкви.
Уже в первой половине XIII в. против катаров и вальденцев, жестоко преследуемых и потому, естественно, совершающих свои религиозные обряды тайком, по ночам, в подполье, было выдвинуто обвинение в устройстве «синагоги сатаны». Появление сатаны, который прибывал в синагогу для вящего посрамления истинной веры, дает повод стремиться в эту синагогу и колдунам, чтобы там вместе с катарами выражать свои чувства дьяволу и получить от него те или иные указания относительно колдовства. Такие собрания не могут не сблизить всех поклонников дьявола и не сплотить их в почти однородную еретическую массу. Так как катары представляли собой еретиков, то и колдуны не могут не быть еретиками, подлежащим ведению инквизиции. Они в большей степени грешники, чем преступники; они не должны пользоваться «льготами» светских и епископальных судов. Сближение колдунов с катарами, сделанное церковниками в интересах распространения на первых жестоких норм инквизиционного судопроизводства, вело к тому, что из индивидуального преступления колдовство превратилось как бы в коллективное, и возникла мысль о колдовской секте, члены которой, собравшись группой, совершают общий акт поклонения дьяволу. Разумеется, групповое, сектантское преступление приобретает в глазах церкви более тяжкую форму, чем индивидуальное, и с конца XIII в. каждый разоблаченный колдун влечет за собой розыски его сообщников. Начинаются массовые казни и открытие целых гнезд колдунов.
Суд над еретиками проходил следующим образом: инквизитор или викарий неожиданно врывались в толпу народа, призывая всех, заподозренных в ереси или чувствующих ее в себе, покаяться и получить прощение. На этом заканчивалась общая часть инквизиционного суда (14).
Когда спектакль с помилованием завершался, всех задержанных вызывали повесткой в суд, на котором инквизитор был полновластным судьей, обвинителем и присяжным. Эта процедура не была публичной, для суда достаточно было двух свидетелей, и обычно известными становились только общие пункты обвинений. Имена свидетелей, чье присутствие на суде вызывает сомнения, хранились также в тайне.
Подозреваемому не разрешалось приглашать адвоката. Суд мог тянуться годы, в течение которых подозреваемый чах в темнице. Но для обвиненных в ведовстве темница была еще достаточно счастливым исходом.
Наиболее эффективным средством вырвать признание у обвиняемого были пытки. Если проводить пытку повторно запрещалось, то ее можно было растягивать. Палач тщательно осматривал тело ведьмы в поисках «ведовской печати», за которую сходило любое родимое пятно, любое пятнышко на коже. Наличие «ведовской печати» считалось железным доказательством виновности. Палач начинал свой «богоугодный» труд с умеренных – «человеческих» – пыток, переходя по мере надобности к более рафинированным, утонченным, бесчеловечным. Наиболее часто практиковавшееся пыточное средство – связывание рук обвиняемого за спиной и подвешивание за руки; к ногам привешивали груз, вес которого в случае запирательства увеличивали. Применялись и иные виды пыток.
Наряду с пыткой, которая должна была заставить жертву процесса признаться в связи с дьяволом, применялись и другие процедуры установления ее ведьмовской природы. Например, применялось «испытание слезами», заключавшееся в том, что обвиняемой читали отрывок из Библии, и если она не плакала, то считалась виновной. Подсудимую взвешивали на весах, так как вера в способность ведьм летать предполагала наличие у них меньшего веса, чем у честных людей. Весьма распространено было испытание водой: связанную по рукам и ногам женщину бросали в воду, и если она не тонула, то это означало, что чистая стихия не принимает ведьму. Наконец, существовали «специалисты», которые якобы могли отделить ведьм от остальных по внешнему виду. Такой случай имел место в 1644 г. в Дижонском диоцезе, где “некий сумасшедший ходил по деревням и с разрешения властей осматривал собранных для проверки крестьян; обвиненные им в колдовстве были подвергнуты испытаниям, и часть их была сожжена” (6).
C самого начала процесса в центре внимания судей оказывались не «малефики» (зловредители), а условия, которые с их точки зрения, только и могли сделать эффективными магические действия. Судьи уже заранее располагали развернутым перечнем вопросов, которые они задавали обвиняемым, добиваясь признания в том, что колдовские акты они осуществляли при содействии нечистой силы. Их внимание было всецело сосредоточено на договоре с дьяволом и на обстоятельствах, при которых он был заключен, посещении обвиняемыми шабаша и его описании, а также на выяснении того, кто еще в шабаше участвовал.
Неизбежным и вполне объяснимым следствием предъявления такого рода обвинения было запирательство жертв процесса, которые отрицали связь с нечистой силой. Однако судьи проявляли в этих случаях исключительное упорство, во что бы то ни стало, добиваясь нужных им признаний, чаще всего благодаря пытке.
Запуганные и сбитые с толку жертвы преследований, преимущественно неграмотные и изолированные от своей среды, подвергаясь изощренному умственному давлению ученых-юристов, которые руководствовались заранее подготовленной системой вопросов, нередко заимствованных из признаний, исторгнутых на более ранних процессах, как правило, не могли им противостоять.
Возникает естественный вопрос: почему религиозные и юридически образованные люди, превосходно понимавшие, что применение физических мук может исторгнуть у жертв любые, и в том числе самые фантастические, признания, тем не менее, видели в пытке вполне приемлемое и неизбежное орудие судебного разбирательства при обвинениях в ведовстве?
Прежде всего, сношения с нечистой силой и служение ей рассматривалось как исключительно серьезное преступление и здесь никакие ограничения в отношении применения пытки не имели силы.
Но существовало и другое обоснование необходимости прибегнуть к пытке над предполагаемой ведьмой. Обратим внимание на то, что упорное отрицание обвиняемой ее связи с дьяволом только усиливало подозрения судей, мало этого, служило в их глазах доказательством существования подобной связи, и пытка возобновлялась и усиливалась. Дело в том, что лицо, которое подозревали в сношениях с нечистой силой, рассматривалось как одержимое ею, следовательно, возникала необходимость изгнать вселившихся в него бесов, применяя самые жестокие меры. Пытка направлена, собственно не против обвиняемой, а против засевшего в ней беса. Истязающие «ведьму» судьи, мнят себя ее защитниками и прилагают усилия к тому, чтобы спасти ее из лап Сатаны. Пока он обитает в человеческой оболочке, он препятствует своей жертве сделать нужные судьям признания.
Если у мужчин, обвиненных в колдовстве, были ничтожные шансы на спасение, то у женщин таких шансов вовсе не было. Женщину, «сосуд нечестивый», «врата адовы», считали более падкой на всякого рода соблазны, поэтому более открытой дьявольским искушениям. Обвиненную в колдовстве женщину, попавшую в адскую машину инквизиции, никто и ничто не могло спасти. Разница в казни заключалась лишь в том, что раскаявшуюся и давшую показания ведьму сперва обезглавливали или душили, а потом сжигали, а «упорствующую» просто сжигали живьем или предварительно калечили. При казни присутствовало огромное количество народа.
Публичная казнь была своеобразным зрелищем, мрачным представлением, символизирующим торжество Бога над сатаной. Зрелище живьем сжигаемых людей стало чем-то заурядным. Для жителей города и деревни это зрелище сделалось и обязательным и притягательным, своего рода праздником. “Процедуре расправы над ведьмой придавался подчеркнуто публичный и торжественный характер, она явно была рассчитана на то, чтобы произвести максимум психологического воздействия на коллектив, члена которого подвергли ритуальному уничтожению” (5). Терроризированные крестьяне или горожане испытывали вместе с тем чувство облегчения: носительница зла была устранена!
Зрелища смерти, пыток, казней не могли не оказывать воздействия на восприятие и психику жителей города и деревни. Но они отнюдь не были лишь зрителями кровавых расправ. Нередко они и сами принимали в них прямое участие. Период религиозных войн во Франции и Германии, в других странах богат уличными самосудами толпы над попавшими в ее руки врагами. Католики в этом отношении не отличались от протестантов. Мучительные убийства сопровождались надругательствами над трупами. В силу некоторых черт средневекового мышления, сочетавшего бескомпромиссность, страстность в принятии решений с суеверными страхами, народ выносил приговор преступнику на основании одних подозрений, не имея ни малейших сомнений в справедливости своего обвинения.
В большинстве случаев суд был строгим и скорым. В г. Линдейме, например, обвинили шесть женщин в том, что они вырыли на кладбище труп новорожденного младенца и употребили его для приготовления какой-то чудодейственной мази. Их пытали и под пытками несчастные сознались во всем, в чем их обвиняли. Муж одной из этих женщин настоял, однако, на том, чтобы разрыли могилу и на месте убедились бы в невиновности женщин. Могила была разрыта в присутствии всех судей. Раскрыли гробик – внутри лежал нетронутый труп младенца. Но судьи не признали ошибочной поспешности своего обвинения и объявили, что, раз женщины сознались, значит они виноваты; что касается того, что в гробе оказался нетронутый труп младенца, – так это не что иное, как дьявольское наваждение. И женщины были сожжены.
Для создания более полной и цельной картины о процессе охоты на ведьм, для того, чтобы понять природу массовых преследований и тех стрессовых состояний, которые их порождали и которые им сопутствовали, было бы желательно уяснить некоторые характерные особенности социальной психологии населения Европы в указанный период. Тем самым был бы намечен тот фон, на котором развертывалась охота на ведьм.
Социальная психология масс периода XV-XVII вв. трудно уловима. Основные классовые и сословные противоречия позднефеодального общества создали почву для определенных настроений простонародья: ненависти к господам, недоверия к священникам, зависти, испытываемой к богатеям.
Начавшееся в переходный от феодализма к капитализму период расшатывание традиционных деревенских микроструктур, таких как сельская община, не могло не порождать беспокойства и служило источником внутренних конфликтов в этих прежде замкнутых мирках крестьянской жизни. При переходе от средних веков к новому времени большой мир все энергичнее вторгался в пределы деревни. Но, очевидно, наиболее мучительными оказались внутренняя ломка общинного порядка и кризис сельской солидарности, вызванный усилением противоречий между жителями деревни. С этой напряженной социально-психологической обстановкой, сложившейся в западноевропейской деревне, связана и охота на ведьм, развернувшаяся в XVI-XVII вв (6).
Поведение и психология простолюдинов в первую очередь определяется, естественно, их трудом. Тесная, неразрывная связь с землей и высокая оценка с/х труда – неотъемлемая часть крестьянской психологии.
Первое, что приходиться отметить в крестьянском мироощущении этого периода, – это страх и неуверенность, которые владели народными массами. Они провоцировались многими важными причинами, в частности, отношением крестьянина к земле, которую он обрабатывал. Он был кровно, многими прочными узами с нею связан, но ею законно не владел. Эта неуверенность в том, будет ли земля принадлежать крестьянину и дальше или же будет отобрана феодалом, двигала крестьян как во время столь частых в XV-XVII вв. восстаний, так и в ранних буржуазных революциях.
Как уже было сказано ранее, все исследователи отмечают неуверенность и страх, владевшие массами в XV-XVII вв., рост напряжения в социально-психологической сфере с общей экономической и политической ситуацией в Европе конца XVI-XVII вв. В период между 1580 и 1620 гг., хозяйственный подъем предшествующего времени сменился длительным застоем и упадком. Последний нашел также и демографическое выражение. Социально-экономический кризис сопровождался крупными политическими коллизиями. Население не могло не ощущать и не осознавать обрушившихся на него бедствий. Оптимистические настроения, характерные для раннего Средневековья, сменяются всякого рода страхами, отчаяньем и попытками как-то объяснить кризис.
Одной из важнейших коллективных фобий был страх перед смертью и загробной гибелью. Страх этот, присутствовавший в сознании народа на протяжении всего Средневековья, обострился после великих эпидемий чумы в конце XIV и XV вв. “Частые рецидивы эпидемии, которые не давали времени для восстановления прежней численности населения, высокая смертность новорожденных и маленьких детей, низкая продолжительность жизни, разрушительные войны, сопровождавшиеся жестокими расправами над мирными жителями, постоянный голод, – все это делало смерть близко знакомой” (6).
Есть основание предполагать, что идея вечности внедрялась в народное сознание прежде всего в образе нескончаемых мук, которым будут подвергаться души грешников. Если картины рая оставались смутными и не проясненными (ведь о небесных радостях вообще невозможно поведать на языке человеческом), то картины ада и народно воображение, и живопись, и литература рисовали с большой наглядностью. Ад был намного реальнее рая.
Со страхом загробных мук был непосредственно связан страх перед нечистой силой. Этот страх присутствовал в сознании верующих на всем протяжении Средних веков, и тем не менее трактовка сил ада существенно изменилась как раз в указанный период. Как уже было сказано выше, если ранее черт, страшный по своей сути, был подчас вместе с тем и смешон, то в конце Средневековья начинается в высшей степени показательная трансформация образа сатаны и его приспешников. Бесы, количество которых неимоверно увеличилось, утратили былую двойственность и стали воплощением абсолютного зла. Мало того, Сатану мыслят теперь как всесильного соперника Бога, как «князя мира сего». С идеей о постоянном и всестороннем вмешательстве в жизнь человека нечистой силы смыкалось представление о близящемся конце света. Усиление всемогущества дьявола – показатель того, что перед завершением земной истории он выступает в роли Антихриста. Готовясь к этой финальной, всемирно-исторической драме, сатана собирает все свое воинство, включающее и людей, которые принесли ему присягу верности и вступили в договор с целью вредить божьему люду. Поэтому обнаружение и уничтожение ведьм и колдунов расценивалось как борьба против Антихриста.
Самые различные факторы воздействовали на психику народных масс в неблагоприятном направлении, порождая напряженность и страхи. Поэтому нельзя не прислушаться к голосу тех историков, которые говорят о крайней неустойчивости настроений масс, легко впадавших в панику и склонных к внезапным коротким иррациональным взрывам возмущения, с сопутствовавшей им кровавой жестокостью. При характерной для доиндустриальной Европы демографической структуре (высокая детская смертность, низкая продолжительность жизни, постоянно возвращающиеся эпидемии чумы и других болезней), в обстановке, когда угроза неурожая, голода, вражеского нашествия и его непременных спутников – грабежа, насилия и убийства была заурядной бытовой реальностью, в обществе, в котором склонны были винить в болезни и смерти какие-то таинственные силы, демонов или ведьм, человеческая жизнь ценилась невысоко. Все исследователи отмечают легкость, с какой совершалось убийство, распространенность детоубийств, вкус к кровавым, жестоким зрелищам, в которых смерть играла главную роль, грубость в нравах, агрессивность в человеческих взаимоотношениях.
Среди черт массовой психологии населения Западной Европы в XVI-XVII вв. нужно отметить высокую возбудимость, неспособность отличить естественное от сверхъестественного, чувство человеческого бессилия перед стихиями. Господство устной культуры способствовало умножению суеверий, слухов и неконтролируемых коллективных паник.
Тяжелое положение женщины, ставшее особенно острым в связи с разложением натурального хозяйства и феодального общества вообще способствовало тому, что дьявол пожинал особенно богатую жатву среди женщин. Не принимаемые ни на какие службы, не допускаемые в цехи, отталкиваемые насильно от трудовой жизни, женщины страдали наиболее сильно.
Численно превосходя мужчин, из-за неучастия ни в войнах, ни в междоусобицах, ни в опасных предприятиях, ни в изнуряющих занятиях, ни в тяжком, подрывающем силы труде, женщины оказывались в избыточном количестве и наполняли монастыри. Оставаясь вне брачных уз и ведя затворническую жизнь, женщина зачастую впадала в опасную созерцательность и мечтательность. Эта почва была чрезвычайно благодатной для безумных фантазий церкви о дьяволе и демонах. Со всей страстностью физического неудовлетворения женщина бросалась в объятия той фикции, которую церковь сделала реальностью и в которую так крепко поверила глубоко невежественная истеричная женщина, выбитая из строя разлагающегося феодального общества. И женщина вместо того, чтобы выходить замуж, всходила на костер и приносила безумные жертвы собственному невежеству и взлелеянной церковью фантасмагории. Больные женщины оказывались в роли самых сильных представителей дьявола, и церковь не жалела сил, чтобы вырвать с корнем этих наиболее опасных и упорных еретиков, укреплявших в обществе идею ведовства и дьявольщины и сея вокруг себя безумие. Будучи источником опасного суеверия, питая все слои населения губительным ядом фантасмагорий, церковь не могла, конечно, искоренить того дела, которое сама же взращивала.
Дело в конце XV в. шло не о теоретических доказательствах и не о приведении все новых и новых фактов о существовании всемогущего и вездесущего дьявола, а о том, как лучше всего бороться с ним; и папа Иннокентий VIII своей знаменитой буллой “Summis desiderantes”, так называемой “ведовской буллой”, указал, что основной задачей инквизиции отныне является беспощадная борьба с ведовством и окончательное его истребление, так как это зло приняло слишком большие размеры, чтобы инквизиция могла относиться к нему со снисхождением. Против дьявола, в своей дерзости дошедшего до стремления овладеть всем человечеством, церковь обязана выступать во всеоружии своей мощи и энергии. Дьявольское упорство должно быть во что бы то ни стало уничтожено.
И началась эра страшных, кровавых преследований всех заподозренных в той или иной степени в сношениях с дьяволом и его сотрудничестве.
Таково историческое значение той буллы, во имя которой в течение свыше двух столетий “сжигали, мучили, терзали и уничтожали суеверных, больных, жалких и невежественных людей” (10). Булла эта была поворотным пунктом в деятельности инквизиции, которая с этого момента сосредотачивает главное свое внимание на ведовстве и не столько стремится к установлению чистоты католической веры и правильности отдельных догматов, сколько к искоренению
той страшной силы, которая дерзала овладеть человеком, чтобы вырвать его из лона церкви и из ведения самого Бога.
Определить даже приблизительно количество жертв буллы папы Иннокентия VIII нет возможности: почти ежегодно публикуются различными провинциальными архивами протоколы процессов против ведьм, и жуткая картина бессмысленных жестокостей обогащается все новыми деталями.
В небольшом Оснабрюке за три месяца в 1588 г была сожжена 121 ведьма, вокруг Оснабрюке пылали костры, и практически все женское население округа было обречено на гибель. По официальным данным в двадцати деревнях вокруг Трира в 1587-1593 гг. было сожжено 306 человек, в двух деревнях осталось всего две женщины. В Бамберге был особый дом для ведьм, где их держали до суда; их кормили страшно солеными селедками (ведьмы не едят соли), не давали воды и купали в кипятке, куда бросали перец.
В народе господствовало такое возбуждение, что многие выдавали себя за ведьм сами. В Манке в 1583 г иезуитам хитростью удалось из 16-тилетней девушки Анны изгнать 12655 чертенят. В 1546 г. тюремный смотритель заявил, что все тюрьмы переполнены ведьмами, а палач не справляется в одиночку с его обязанностями.
В Эльзасе, Швабрии, Брейсгау в XVII в беспрерывно жгли людей: в 1620 г сожжено 800 человек, и всем кажется, что чем больше будут сжигать людей, тем больше будет ведьм. “Словно из пепла», – говорит Штебер в своем описании Эльзаса, – «появляются ведьмы”.
Денежный момент играл очень значительную роль в деле инквизиции по ведовству, и не без оснований каноник Корнелий Лоос называл процесс против ведьм алхимией, с помощью которой из человеческой крови получают серебро и золото. Существовали специальные “ищейки ведьм”. Так в Англии один такой ищейка накопил значительную сумму, получая по 20 шиллингов за каждого обнаруженного преступника, но он вызвал против себя возмущение народа. Арестованный и привлеченный к суду, он сознался, что отправил на костер 220 невинных душ. Ищейка погиб в огне.
Когда доходность процессов стала падать, начало уменьшаться и их число, – так заявляет С. Зугенгейм в своем серьезном описании Баварии XVI века, хотя прибавляет, что и в «плохие» годы палач зарабатывал на ведьмах 169 талеров. Инквизитор «рвал на себе волосы» вследствие больших расходов, но, по-видимому, сократить их было невозможно, нужно было платить юристам и священникам за их работу (10).
Впрочем, установилась практика – священникам вместо денег выдавать крепкое вино. Большая часть расходов по ведовским процессам покрывалась из средств осужденных или просто привлеченных к ответственности ведьм и колдунов. Конфискации подлежала не только недвижимость, но и все движимое имущество, вплоть до предметов первой необходимости. Обратно оправданный ничего не получал.
Иногда ведовское доносительство являлось последним средством лишить человека его имущества; когда иной способ законного грабежа оказывался невозможным, выдвигалось обвинение в ведовстве.
Доносительство нередко принимало эпидемический и совершенно безумный характер, в особенности при наличии страха у доносителя, что он сам на подозрении у ревнителей религиозной чистоты. Тот, кто не обвинял других, рисковал сам быть обвиненным; паника распространялась, захватывая все новые жертвы. Первыми пали всякого рода маргинальные элементы деревни, не отвечавшие требованиям всеобщего конформизма, и тем самым коллектив жителей деревни мог ощутить себя более гомогенным, как бы «очистившимся от скверны».
Вскоре дьявол стал предметом добычи средств для самых разнообразных слоев населения. Калеки, горбуны, прокаженные, слепые, глухие выдавали себя не то за спасенных от еще худших дьявольских наваждений, не то за его жертв, и жалостливые сердца одаряли всяческими подаяниями несчастных, торговавших своими уродствами и болезнями.
Что же касается прекращения охоты на ведьм во второй половине XVII в., то, по мнению американского историка К. Томаса, «протрезвление» пришло не из книг и не из среды какой-то умеренной группы, а от мрачного осознания того, что дальнейшее преследование ведьм грозит разрушением всяких социальных связей. Эта мысль лишь постепенно дошла до умов людей, испытавших историю массовых ведовских процессов. Следует, однако, отметить, что и после официального прекращения судебных преследований по обвинению в ведовстве в деревне еще долго сохранялась практика внесудебных расправ с подозреваемыми в причинении вреда соседям с помощью магии.
Еще в 1781 г. была сожжена ведьма в Севилье – жертва была занесена в актив инквизиции. Но в XVIII веке «великие подвиги», соперничавшие между собой за славу расправ с дьяволом, были уже на исходе. Мария Тереза в 1746 г. Прекратила процессы против ведьм. Через год этому примеру последовал Вюртемберг, а в 1775 г. – Бавария. В год казни во Франции Людовика XVI в 1793 г. Познань отменила у себя процессы против ведьм.
Таким образом, мы видим, что история гонений не столь прямолинейна и проста, как ее представляли себе историки конца XIX и начала XX в. (Г.-Ч.. Ли, Й. Ганзен и другие) и как ее и ныне иногда все еще изображают. Гонения конца XVI и XVII вв. не явились продолжением более ранних преследований еретиков, и демонология сама по себе не породила ужасной практики конца XVI и XVII вв. Нужны были специфические социальные и социально-психологические условия для того, чтобы развязать этот процесс, в котором рационализированное суеверие сочеталось с массовыми страхами и политическим расчетом.
Итак, мы проследили темную, полную загадок и противоречий, массовых фобий и порожденных ими жестокостей историю преследований инквизицией колдунов и ведьм в средневековой Европе на рубеже XVI-XVII вв. Мы попытались понять причины этого феномена, не только проследив историю гонений на ведьм с самых ее истоков, но и представив как можно более полную картину того социально-психологического фона, тех тенденций в средневековом обществе, которые и легли в основу преследований ведовства в Европе.
Вторая часть этой работы посвящена ведовству на Руси, вопросу о преследованиях ведьм, об особенностях русского православия, об особенностях русского сознания, в силу которых в России не сложилось такой обстановки безумной охоты за ведьмами, какая была на Западе.
Прежде всего необходимо заметить, что феномен ведовства в России так мало изучен российскими историками, так ограниченно представлен в литературе, что создается впечатление о том, что в России ведьмы не только не подвергались преследованиям, но что само ведовство не имело такого значения и не было настолько важным фактом действительности для русских, каким оно было на Западе.
Естественно, что ограниченное знание об этом явлении никоим образом не уменьшает значения поставленной нами проблемы: на Руси существовали, причем не в меньших количествах, чем на Западе, колдуны и колдуньи, и конечно, в связи с принятием христианства они, оставаясь носителями язычества, не могли не подвергаться преследованиям со стороны православной церкви. Наша задача – выяснить, почему в России, несмотря на упорную борьбу церкви с ересями и ведовством, преследование ведьм не приняло таких грандиозных размеров, как на Западе.
Ведовство – явление язычества, сохранившееся и после принятия христианства в 988 году на Руси. Чтобы лучше понять природу язычества и вместе с ним и природу ведовства, имеет смысл рассмотреть вопрос о крещении Руси, о борьбе новой религии со старыми верованиями, о противоречиях, возникших в связи с христианизацией Руси.
Новая вера принесла с собой новые идеалы, новые обряды и представления, чуждые исконному язычеству восточных славян. Между ними тотчас вспыхнула борьба, суровая и духовно обременительная, растянувшаяся на десятилетия, но так и не доставившая победы христианству – все свелось, к «зыбко-осторожному» двоеверию, «прочертившему глубокую борозду неустроенности и разлада в сознании каждого отдельного человека, всего общества” (7).
Но тем не менее христианство на Руси проходит сравнительно легко, и в причинах этого следует разобраться. Как и у варваров, на Руси до принятия христианства жизнь человека была тесно связана с природой. Жизнь крестьянина была во власти стихий, и отказаться от языческих богов, управлявших ими, – значило поставить под удар само свое существование. Вместе с тем древнеславянская религия была довольно примитивна и не оказывала большого влияния на народ. Пантеон славянских богов был достаточно обширным, каждый человек мог выбрать себе своего бога и поклоняться ему. Естественно, это не способствовало единению людей и провоцировало разобщенность и междоусобицы. Поэтому, когда Перуна в народном сознании в конце концов заменил пророк Илья, переход совершился достаточно безболезненно, но одновременно и не слишком осознанно, к тому же пышность византийского православия, усвоенного Русью, способствовала выдвижению на первый план скорее обрядов, чем содержательной стороны христианства.
Принятие христианства в очень малой степени изменило религиозный быт древнерусского общества. Язычество по-прежнему сохранялось во всей силе. Несмотря на кажущуюся безболезненность перехода от одной религии к другой, язычество и христианство воплощали два разных типа мировоззрения, отнюдь не связанных между собой преемственностью. Со временем они постепенно наслаивались друг на друга, и в процессе этого наслоения, с одной стороны, язычество получило стимул к дальнейшему развитию, а с другой – христианство низводилось до уровня языческих понятий и представлений. Оказавшись не в состоянии полностью подавить и искоренить древнеславянские верования и культы, православие постепенно приспосабливалось к языческому обществу и идеологическим принципам, отчасти ассимилируя их, отчасти видоизменяя и подчиняя строгому контролю. В течение нескольких столетий православие преломлялось сквозь призму языческих религиозных воззрений. В этом процессе оно приобретало новую специфику, новую форму. На протяжении столетий древнеславянская религия, мифология, демонология, обрядность перерабатывается, приобретает новое содержание и социальное назначение. В переосмысленном виде они и включаются в христианский культ. Так сложилось двоеверие – мировоззрение раздвоенного сознания русичей, синкретизм, в котором ведущую роль играло славянское язычество.
Сочетание христианской веры и языческих верований проявляется вплоть до наших дней. Многие элементы древнеславянского земледельческого уклада и скотоводческого культа вошли в христианский церковный календарь. Так, промежуток между Рождеством и Крещением заняли дохристианские святки, за ними следует масленица, которую церковь превратила в преддверие великого предпасхального поста. В христианскую Пасху вплелись языческие поминальные обряды, а также древнеславянский культ хлеба, в Троицу – культ березы и другие элементы древнеславянского праздника Семика. Преображение Господне стали отмечать как праздник сбора плодов – яблочный спас.
Под влиянием языческой мифологии весь мир оказывался ангелохранимым, заступая на место прежних богов, ангелы выполняли принадлежавшие им некогда функции. К традиционному родоплеменному идолопоклонничеству восходит также понимание культа святых. На святых русский человек возлагал избавление от всех страхов и переживаний.
Стихийная природа дохристианских народных верований имела и положительный аспект. Она дала возможность развиться тому чувству близости Бога, близости Христа, Господа-Батюшки, который присутствовал не где-то в заоблачных высях, а здесь, на земле, с людьми. Христос помогает и сострадает им. Как мы видим, в понимании образа Бога русские люди расходятся с западными, для которых образ черта, дьявола был намного реальнее и живее образа Бога. Если славяне искали и находили у своего Бога поддержку, то население Западной и Центральной Европы металось в безумии, не пытаясь даже и искать поддержки у Бога, который уступал Сатане и по силам, и по характеру вмешательства в дела человеческие. На Руси же чувство близости Бога явилось сильной поддержкой народному сознанию, не давая ему «опрокинуться» в ужас перед нечистой силой. Это чувство естественной и непосредственной близости Христа стало основой русской святости, в целом лишенной страсти и порыва, свойственных западному христианству. Это чувство религиозного обновления и чистоты и сформировало представление о русском православии как об одном из самых ярких и значительных явлений христианства, создав из Москвы «третий Рим».
Именно благодаря идее о вероятности «непосредственного» общения с богом, о возможности как-то «договориться» с ним у славян не сложилось характерной для Запада веры в непреложное предопределение, в «фатум», что, по существу, не оставляло здесь почвы для распространения астрологии, а также фанатичных форм мистики. Бог может произвольно повернуть дело в ту или иную сторону, в зависимости от того, как ведут себя его почитатели. На Западе общение с богом происходило через папу, который продавал прощение грехов, сам при этом демонстрируя образ жизни, далекий от праведности и благопристойности. Это не могло не вызывать возмущения у мыслящих и праведных людей, которые таким образом провоцировали враждебные церкви и папе настроения, приводящие к ереси. Это незамедлительно вызывало ответную реакцию католицизма.
Вернемся же к славянам. Перун, противостоявший организуемой церкви, не имел прочных корней ни у населения, ни у жречества. Когда княжеское окружение отказалось от него, он не смог стать знаменем сколь-нибудь массового антихристианского движения. Во всяком случае мы нигде не встречаем проявлений массового религиозного фанатизма. Старая вера не слишком удерживала славян, многим из них, возможно, отказ от Перуна был желанен.
После принятия христианства на Руси развернулась мощная языческо-волхвистская оппозиция. Борьба с язычеством в северной полосе Руси растягивается на несколько столетий. Сведениями о ней пестрят памятники книжности. В «Повести временных лет» упоминается о восстаниях 1024 и 1071 годов в Суздальской земле, во главе которых становятся волхвы. Под 1071 годом читаем: «Такой волхв явился при князе Глебе в Новгороде. Он разговаривал с людьми, притворяясь богом, и многих обманул, чуть не весь город, разглагольствуя, будто наперед знает все, что произойдет, и, хуля веру Xристову, он говорил, что «перейду Волхов на глазах у всех». И замутился весь город, и все поверили в него, и собирались убить епископа… И начался великий мятеж в людях».
Ничуть не изменилось положение позднее. Владимирский епископ Серапион в XIII в. сокрушался по поводу того, что паства его больше верит волхвам, чем священникам, ставя дела мирские выше дел божеских.
Однако локальный характер языческих выступлений не угрожал реставрацией старой веры на территории всего государства. С другой стороны, и церковь не могла вести особо активной деятельности, поскольку и здесь шла довольно острая борьба между общинами (борьба между нестяжателями и иосифлянами, например).
В христианстве существовало разное отношение к язычеству. И, конечно, проще относились к нему те направления, которые не признавали централизованной иерархии. На Руси нетерпимость к инакомыслящим привносилась прежде всего византийским духовенством. Князья же русские не проявляли особого рвения в искоренении язычества у своих подданных. А без княжеских дружин насильственная христианизация была просто невозможна.
За язычеством и христианством сохранялись самостоятельные сферы. Христианство, однако, проникало прежде всего в верхние слои общества, где конкуренция у него была слабой, поскольку государственные институты только что начали создаваться, а церковь являлась частью этих институтов. Бывшие язычники тем легче принимали новую религию, чем меньше церковь пыталась вторгаться в их быт. Там, где христианизация проводилась насильственно, она для большинства обращенных означала порабощение, что противоречило самому сознанию крайне свободолюбивых славян. Видимо, поэтому князья предпочитали устанавливать новую веру, увещевая и проповедуя, чем используя «меч и крест».
Всюду в Европе горели костры, сжигавшие языческих кудесников. На Руси тоже эти костры вспыхнут, но несколько позже: впервые упоминает об этом новгородский летописец под 1227-м годом, а затем сведения о них относятся к XV в., когда само русское христианство приобретает, наконец, характерные византийские черты. В монашеско-аскетическом варианте христианства особенному гонению подвергалось вообще языческое жизнеутверждающее «веселие». Поучения наполнены осуждением светских развлечений. Но результат от этого был крайне незначительный. В конце XI в. греческий митрополит Иоанн II осуждал священников, участвовавших вместе с мирянами в пирах и гуляньях, совместные гулянья мужчин и женщин, проводившиеся в монастырях. В миру же на такого рода призывы не обращали внимания.
Церковь на Руси все-таки изначально стояла под княжеской властью. А, по замечанию видного знатока позднего язычества Н. М. Ганьковского, «в деле искоренения игр и плясок гражданские власти не всегда проявляли энергию, потому что сами в глубине души сочувствовали этого рода развлечениям».
И много столетий спустя перед церковными служителями будут стоять те же самые проблемы. В начале XVI в. игумен Елизарова монастыря Памфил осуждал псковичей за празднование ночи Ивана Купалы: «Мало не весь град возмятется, струнными и всякими неподобными играми сотониньскими, плесканием и плесанием…»
Много позднее, в 1636 г., нижегородские священники жалуются на свою паству, празднующую Семик, языческий праздник, приспособленный к христианству как троицын день: «В седьмой день по Пасце собираются жены и девицы под древа, под березы, и приносят, яко жертвы, пироги и каши и яичницы, и поклоняясь березам, учнут походя песни сатанинские приплетая пети и дланями плескати, и всяко бесятся».
В быт никак не могла войти восточная неделя с нерабочим днем в воскресенье. Еще и в XVI в. праздновали пятницу – остаток старого славянского календаря. Не случайно пятница позднее станет базарным, торговым днем во многих районах: в язычестве в этот день нельзя было работать, но можно было торговать. Интересно, что пятница в литературе о ведьмах была сделана днем нечистым, днем шабаша – это была попытка новой религии изменить языческие воззрения, приписав им сатанинские черты.
Нужно заметить, что русское духовенство хотя и боролось с языческими пережитками, все-таки относилось к ним довольно терпимо. И именно это обстоятельство обеспечивало обратную терпимость язычников к христианству. Поэтому еретические движения на Руси не приняли такого широкого размаха и не удерживались на русской почве с таким упорством, как на Западе. Лишь в пору голодных лет, моров, следовавших обычно за извне приходившими разорениями (вроде татаро-монгольского нашествия), между религиозными воззрениями обострялись отношения, а православная вера и языческие суеверия проникались фанатизмом.
Наступление церкви на повседневный быт, естественно, возрастает в эпоху образования централизованного государства, когда подчинение требованиям церкви становится одним из средств усиления контроля социальных верхов над низами. При этом низам запрещалось теперь делать то, что позволялось верхам. В требнике XVI в. можно прочесть вопросы на исповеди: «Не пел ли еси песней бесовских? Не играл ли еси в гусли или шахматы?» В то же время в связи с третьей свадьбой Ивана Грозного по всем городам и волостям переписывали «веселых людей» и ученых медведей, которых и свезли на потеху в Москву.
Хотя христианство и дало название основной массе сельских жителей – крестьяне – мировоззрением их оно не овладело. В быту и производстве крестьяне оставались язычниками, иначе и быть не могло. В условиях жизни и труда крестьян за тысячу лет мало что изменилось. По-прежнему подворье составляло основу хозяйства и повседневной жизни, а община удовлетворялась большей частью потребностью в общении, обмене знаниями и опытом.
Перейдем же теперь к вопросу наиболее нас интересующему – как происходило преследование колдунов и ведьм на Руси, как сложился отрицательный образ ведьмы у славян.
У славян ведуны и ведьмы сосуществовали достаточно мирно со своими односельчанами, практически ничем не отличаясь от них в своем образе жизни. В каждом селе был свой ведун. Если им часто и приписывались злые, враждебные действия, то во многих случаях колдуны и ведьмы были просто необходимы крестьянам. Враждебный характер действий ведьм – результат более позднего влияния. В язычестве же колдовство имело благое, чистое назначение. Ведьма, так же как и знахарка, обладала способностью предвидеть и прорицать, врачевать (то есть очищать от болезни), славилась мудрыми, чарующими речами, ценилась за свои сверхъестественные знания. Колдунья, таким образом, служила своеобразным посредником между высшими силами и человеком. Позднее, с принятием христианства образ ведьмы демонизировался, стал символом всего язычества как эпохи непросвещенной, бесовской.
Во времена язычества народ понимал ведовство как чудесный божий дар; весь объем познания сосредотачивался в умении понимать таинственный язык природы, которая была наделена божественным обликом, наблюдать и истолковывать ее явления и приметы. Ведение было высшей премудростью: оно соединяло человека со стихиями воды, огня и света, над которыми гадали и предсказывали, которым молились и приносили жертвы. Функции ведунов были подобны функциям жрецов. Колдунов призывали для очищения не только от болезней, но и от нечистой силы – домового, лешего, кикиморы. Волхвы защищали молодоженов от чар и вреда нечистого. К ним приносили даже детей, и они давали им ладанки, амулеты, служащие предохраняющим средством от всякого сглаза, чар и влияния нечистой силы. Колдуны и ведьмы призывались во всех трудных случаях жизни. Они собирали травы и коренья, из которых делали чудодейственные мази и снадобья, обладали способностью угадывать вора и врагов, снимать с сердца кручину.
Остатки старинных молений уцелели в заговорах, заклятиях, загадках и некоторых народных обрядах и песнях. Жертвоприношение и гадание сопровождались речами, обращенными к божеству. Первая молитва у всякого народа была первым песнопением. Вот почему песни для народа получили священный характер. Песня, представлявшая собой одновременно и молитву и заговор, была напрямую связана с колдовством. Такое значение песни и сопровождавшей ее пляски объясняет неприязненность к ним христианства, боровшегося с языческими остатками.
Ведун сохранял знания о религиозном языке мифов, понимание которого постепенно стало недоступным большинству; ведунам и ведьмам отводится роль избранников божьих, более одаренных по сравнению с другими. Они – народные предсказатели и учители. Народ прибегал к ним за помощью, веря, что они, как близкие к божествам и понимающие их знамения, имеют дар предвидения, могут открывать правду. Волхвы пользовались уважением народа, тем более что первоначально они выделялись из числа старейшин рода.
Образование из волхвов и ведунов класса жрецов требовало долгого процесса, который был прерван принятием христианства. Поверья о колдунах и колдуньях в течение многих столетий изменились во многом, потеряли прежнюю ясность. С ведьмами для народа соединились все остатки языческих поверий и тот враждебный характер, который был придан им в христианскую эпоху. Положительное значение ведьм видится теперь только в их способности лечить болезни и угадывать скрытое.
Ведьмам стали приписывать полеты на Лысую гору, на шабаш, кражу светил (луны, месяца), превращения в разнообразных животных. Вообще о ведьме говорят, что она или старуха незапамятных лет или молодая красавица, а колдун – всегда старик. Такое представление сделается совершенно понятным, если вспомнить, что языческие богослужения и жертвоприношения совершались старшими в роде, стариками и старухами, и что во всех религиозных языческих обрядах девушки принимали живое и непременное участие, так как язычество выше всего ставило творческую силу молодости, красоты и плодородия, боготворило «красну девицу зарю» и само Солнце первоначально представляло в образе юной и прекрасной женщины.
По ночам ведьма обыкновенно расчесывает по плечам косы, надевает белую рубашку, садится верхом на помело (кочергу, метлу, ухват, лопату и т. д.), заварив в горшке зелье, чтобы стать невидимой, и вместе с дымом очага уносится в трубу на вольный свет. Самые важные полеты ведьм бывают два раза в году, на коляду (от Рождества до Крещения) и Купалу (в ночь на 24 июня), совпадающими с двумя главными праздниками язычества. Колдуны и ведьмы собираются вместе с нечистой силой на Лысой горе, чтобы гулять всю ночь напролет на шабаше.
Собрание колдунов и ведьм, или шабаш, есть мифическое представление о древнеязыческом богослужении, которое совершалось с особенным торжеством.. На Лысой горе собирались колдуны, ведьмы и бабы-яги – лица, которые выполняли все функции, относящиеся к языческому богослужению: ворожбу, гадания, врачевания и т. д. Колдуны и ведьмы летали на гору, которая лежала у Киева. Киев был главным городом язычества, в нем жил великий князь. В нем стояли кумиры, идолы, которым поклонялись. Горы у славян-язычников были священными местами жертвоприношений и игрищ. После принятия христианства именно на горах, на холмах – местах наиболее близких к богу – стали возводить храмы. «Лысая гора», открытая возвышенность, где нет ни человеческого жилья, ни растительности, представляет собой удобное для религиозных игр и обрядов место. Это гора священная. На Лысой горе колдуны и ведьмы собирались для совещаний, общего веселья и пиршества, что соответствовало характеру языческих празднеств, которые сопровождались песнями, музыкой, плясками. Публичным совершением браков и очищений, требовавших полного обнажения. Эти празднества соединялись с общими пирами, на которых ели жертвенные яства и пили жертвенные напитки до излишества.
Летописцы, усвоившие дух христианского учения, смотрели на эти празднества как на крайнее явление разврата и безнравственности. Остатки подобных празднеств и игр жили в народе до позднейшего времени, о чем свидетельствует Стоглав. Царская грамота 1684 г. Такое «срамословие и безстудство» в эпоху христианства представлялось до того нечистым, греховным, что родилось поверье об участии в этих празднествах темных, злых духов и о связях их с ведьмами.
Атрибуты домашнего очага: труба, через которую вылетала в небо ведьма, помело, веник, ухват, которые она использовала для полета, получили в глазах язычников религиозное значение и были первыми орудиями при его жертвоприношении. Также и другие атрибуты кухни (зажженные лучины, заслонки, сковороды, тазы) употреблялись при языческом богослужении, которое еще не успело развиться до того, чтобы создать особые жертвенные и богослужебные орудия. Способность летать идет от веры древних славян в то, что ведьма, совершая жертвоприношение божеству, наделяется его силой, его могуществом. Ведьма уносится в трубу в белой сорочке и с распущенными волосами, что было необходимо для участвующих в служении божествам света. Белый цвет – цвет светлых божеств, и потому священный и благотворный. Распущенная коса – символ девственных, полных сил. В христианскую эпоху простоволосие (непокрытая и распущенная коса) стало рассматриваться как грех.
Выше говорилось о священном значении песен, музыки и плясок в язычестве. Ими сопровождались и празднества. Пляска – обыкновенное и любимое занятие ведьмы. Плясать ведьмы и колдуны ходили в места, где появлялись зеленые и желтые круги, создавшиеся в силу физических причин, но воспринимаемых людьми как дело рук божества. Колдуны и ведьмы плясали в кругу или водили хоровод. Круговая линия была священна. Через нее не могла переступить нечистая сила (вспомним Хому Брута, очертившего вокруг себя в церкви круг, чтобы ведьма не могла его достать). Круг – образ небесных светил и символ солнечного оборота. Религиозные круговые пляски символизируют приобщение к таинственному знанию, к сверхъестественным силам, выделяя колдунов в особый разряд людей. Таинственные песни, которые ведьмы пели отправляясь на игрища и при самом их совершении, посылали человеку здоровье и богатство.
По болгарскому поверью, колдуны и ведьмы могут снимать с неба месяц, обращая его в корову, из молока которой приготавливалось масло для лечения неизлечимых ран. По нашим преданиям, если случится лунное затмение или тучи неожиданно закроют месяц – тогда, значит, ведьма украла с неба это светило. Скрадывание месяца и звезд, составлявшее обычное занятие ведьм, главным образом производилось ими в праздники коляды и Купалы (вспомним, как черт у Гоголя крадет месяц в ночь перед Рождеством).
Полеты ведьм на Лысую гору, доение крестьянских коров, получили враждебный характер. Ведьмы вместо помела стали использовать для своих поездок лошадей, которые от этого стали худеть. Более того, ведьмы могли отправиться на Лысую гору на мыслях спящего человека, который на другой день чувствовал себя измученным и полумертвым. В христианскую эпоху против ведьм и колдунов, как и против нечистой силы, были придуманы разные средства, чтобы не подпускать их к скоту (ладан, святая или крещенская вода, кресты, священная верба, страстная свеча).
Действия колдунов, направленные в язычестве на добро, в христианстве получили злой характер. Знахарь, говорил народ, может располагать дождем и градом, по желанию насылать их на людей. Доение коров, ранее имевшее символический характер доения коров небесных, дававших плодородие земле, не только получило враждебное значение, но сало рассматриваться как страшный грех. Ведьм стали обвинять в уничтожении урожаев и голоде. Приношение даров природы в качестве посвящения и умилостивания божества стало представляться христианством делом самым греховным.
Указанные изменения в характере верований, связанных с ведуном и ведуньей, совершились с утверждением христианства на Руси как вероисповедания господствовавшего. Разумеется, изменение это совершалось не всецело, не во всех местностях и не относительно всех древних верований и обрядов. Новое верование не отрицало того, во что верили славяне ранее; они только приписывали языческие верования началу злому, демоническому.
Вера в возможность отрицательных действий со стороны старших и знающих женщин (так-то: похищение с небес светил и росы, дождей и плодородия) была так велика в XI в., что родичи без сожаления отдавали на расправу своих матерей, жен и дочерей. Но поскольку всеобъемлющего и ослепляющего страха перед ними не возникало, то преследования ведьм носили локальный характер. В основном ведьм преследовали в года неурожаев и войн, когда населению нужно было найти причины тяжести его жизни и его гнев на судьбу находил выход в преследовании творящих зло людей – колдунов и ведьм. Обвинения в произведении голода вполне соответствовали грубому и неразвитому взгляду тогдашнего человека на явления природы.
Г. Даль уверяет, что на Украине существует сказание, взятое из судебных актов, как одна злая и пьяная баба, поссорясь со своей соседкой, обвинила ее в скрадывании росы. Обвиненную признали ведьмой и сожгли. Даже сами знахари и ведьмы потеряли всякое понимание старинных обрядов и верований. Они действительно стали совершать все то, что им приписывалось (совершать «заломы» на пшенице, доить коров) с целью повредить своему заклятому врагу. Ведьм стали обвинять в том, что они портят беременных женщин, крадут у них из утробы детей, насылают на людей болезни.
В христианскую эпоху и колдуны, и ведьмы подвергались сильному преследованию; известно несколько примеров о сожжении «вещих жонок» и кудесников (примеры выше). Противодействие колдунам и ведьмам тем более было необходимо, что они сами стали во враждебные отношения к новому учению, открыто хулили христианство и возбуждали народ против духовенства, которое для ведунов олицетворяло религию, чуждую их интересам, недоступную их пониманию, направленную против праотеческих заветов. Под влиянием этих обстоятельств создавалось в народе убеждение о враждебном, греховном значении ведунов и ведьм, о связи их с нечистой силой, в вместе с тем создавались новые обряды, направленные против их зловредного влияния. Тем не менее, ведуны представляли собой хранителей вековых народных культов и обрядов, которые не так легко было полностью уничтожить. Волхвы подвергались строгому преследованию именно потому, что они воплощали прошлое, древние языческие верования. Остатки этих древних верований хранились в семьях, и потому так легко укрывались от постороннего взгляда.
Духовенство, особенно высшие его представители, видело вред в этой привязанности к древним преданиям и обрядам и пыталось ей противодействовать. Оно старалось искоренить суеверное доверие народа к волхвам, колдунам и ведьмам и преследовало эти лица, как скоро обнаружились их зловредительские действия. В поучении священникам 1499 года сказано, чтобы они не принимали в храм приношений от волхва, а в дополнении к Судебнику указом 1552 года велено было «кликать по торгам, чтоб к волхвам, чародеям и звездочетцам не ходили под опасением опалы и духовного запрещения».Духовенство пыталось истребить обычай лечиться у знахарей, убеждая, что тот, кто лечится у колдуна, губит не только тело, но и душу, потому что колдуны служат сатане и врачуют его силой. И «Домострой», и царская окружная грамота 1684 г. требуют прекращения всяческих сношений населения с волхвами.
Другим явлением, обращавшим на себя внимание духовенства, были народные игрища, сопровождавшиеся музыкой, пением и плясками. Как уже было сказано ранее, в древности они составляли языческие празднества, на которых совершались религиозные обряды, жертвоприношения, гадания, браки и т. д. По языческим представлениям, музыка и песни имели чудодейственную силу, как и слова заговора, и вместе с пляской принадлежали к числу религиозных языческих обрядов. Преследование игр, песен, плясок и музыки началось с первых времен христианства. Воеводам предписывалось отбирать у любого музыкальные инструменты, ломать их и жечь, поскольку люди «забыв Бога и православную веру, последуют скоморохом и прелестником». Такой строгий взгляд на скоморохов понятен – им придавали особое значение в языческом мире, сама пляска и пение были необходимыми при языческом жертвоприношении.
И светская, и духовная власть подвергала обвиненных в колдовстве строгому суду и наказанию. Сожжение чародеев на кострах согласовывалось с общими убеждениями народа, который, обвиняя колдунов и ведьм в засухах, неурожаях и повальных болезнях, почитал такую казнь за единственное средство против постигших бедствий.
Здесь следует заметить, что и в Европе, в которой христианство существовало уже не один век, велась активная борьба с остатками язычества, которые наиболее долго сохранялись в народной культуре, в народных праздниках и мировоззрении.
Крестьян, включенные в аграрные циклы, как и во времена язычества, разделяли уверенность в одушевленности природы, на явления которой необходимо воздействовать при помощи разветвленной системы магических средств. От умения применять подобные средства зависели урожай и здоровье скота, так же как душевное и физическое благополучие населения. Деревенская магия была далека от христианства, и главными носителями ее считались сведущие люди – колдуны и колдуньи, предсказатели и целители.
Магический подход к природе распространялся и на христианские обряды. Для обеспечения урожая жители прихода во главе со священником совершали религиозные процессии по полям; эффективным средством против насекомых – вредителей с/х культур служила анафема; для предотвращения градобития звонили в церковный колокол. За помощью обращались наряду со знахарями к святым. Но вместе с тем народ видел в святых могущественные существа, которые, если их не умилостивить, могут причинить вред. Эта вера сохранялась в народе даже и после Реформации, отменившей поклонение святым.
Вера в чудеса была повсеместной. В Англии с одним лишь святым Томасом Беккетом было связано более полутысячи чудес. Обладатель изображения святого верил, что не только защищает себя от земных невзгод, но и избавляет душу от мук чистилища; помимо того, он мог навлечь болезни на врагов. Верили в действенность физического соприкосновения со священными предметами, которыми пользовались как магическими амулетами. Ребенка лечили, вешая ему Евангелие на шею. Святое писание возлагали на голову, для исцеления от головной боли. Магическую силу придавали и мессе и евхаристии, верили, что молитвы действуют подобно заклинаниям, а молитва, прочитанная наоборот, вызывает зловредные последствия.
Духовенство сетовало на то, что люди из простого народа сплошь и рядом не имеют самого элементарного представления о христианском учении. В конце XVII в. английский проповедник возмущался тем, что некий мальчик не знал, сколько богов существует, не мог назвать лиц святой Троицы, не слыхал о Христе, небесах и аде. Массы не знали основных молитв и десяти заповедей, а многие вообще даже не были крещены. Простолюдины не посещали церкви, не слушали проповеди, не понимали мессы и не уважали своих пастырей.
В канун Реформации деревенский священник обычно вел образ жизни, мало отличающийся от образа жизни крестьянина, был поглощен сельскохозяйственными заботами, неофициально имел семью, проводил досуг в одной таверне со своими прихожанами, да и внешним видом не выделялся из их среды. Грань между мирским и сакральным была если не стерта, то, во всяком случае, смазана. Эта профанация сакрального неизбежно сопровождалась утратой священниками остатков своего авторитета. Если священник затягивал проповедь, то рисковал услышать от нетерпеливых прихожан, что пора отпустить служанок доить коров. Нелюбовь к духовным пастырям – повседневное явление. Не редкостью были нападения на них и даже убийства.
Смешение религии и магии вызывалось не только неодолимой потребностью верующих видеть и испытывать чудеса и добиваться нужного им результата при посредстве колдовских действий, но и неясностью в понимании самими духовными лицами различия между христианством и языческой практикой. Поэтому, как мы видели выше, священники нередко принимали участие в процессиях вокруг полей, с Евангелием и крестом в руках, чтобы вызвать дождь и обеспечить урожай, звонили в колокола в непогоду и подвергали отлучению червей и насекомых.
Магизм, пронизывающий народную религиозно-культурную практику, всегда внушал опасения духовенству, поскольку он выражал особое понимание причинности, противоречившее учению о всемогуществе божьем. Церковь боролась против колдовства, заклинаний, гаданий, знахарства, усматривая в них дьявольское начало.
Между тем в XVI-XVII вв. культурная традиция простонародья стала все более терять функцию своеобразной опоры для всего многосложного здания культуры. Терпимость в отношении к ней, в какой-то мере проявляемая в предшествующую эпоху, сменяется нетерпимостью и преследованиями. Комплекс представлений, верований, ритуальных и практических действий, образовывавших народную культуру, отныне оценивается церковью и светской элитой как дикие суеверия, внушения дьявола, как некультура. Весь фонд крестьянских культурных и религиозных традиций и представлений был решительно противопоставлен культуре Церкви и необразованных.
Искоренение суеверий и остатков язычества, ограничение и запреты аграрных культов, праздников и развлечений, с одной стороны, и преследование ведьм и колдунов – с другой, в своей основе были проявлениями одного и того же процесса наступления на народную культуру. Демонизация ведьмы шла рука об руку с демонизацией крестьянского праздника. Налицо упорное, последовательное стремление носителей ученой культуры перевести определенные элементы культуры народной на язык демонологии. Этот перевод, в корне меняющий смысл и содержание народной традиции, подготавливает ее уничтожение.
За ненавистью к дьяволу и его приспешникам у служителей католической религии, образованных и нередко интеллигентных людей, скрывалось, может быть, не вполне осознанное ими отвращение к культуре простого народа. Поскольку же своя собственная культура представлялась им единственно возможной и допустимой, то эту другую культуру они воспринимали в качестве антикультуры. Их культура была всецело ориентированна на бога, следовательно, другая культура но необходимости должна была быть порождением дьявола.
Таким образом, в ведовстве церковь и светская власть видели воплощение всех особенностей народного миросозерцания, в корне враждебных их идеологии. Поэтому расправа над ведьмами создала обстановку, благоприятствовавшую подавлению народной культуры. Прекращение гонений на ведьм Р.Мюшембле объясняет тем, что основа, на которой произрастала вера в ведовство, – традиционная народная культура – была, по сути дела, уже уничтожена. В таком случае историческую трагедию массовой охоты на ведьм можно трактовать как один из актов длительной борьбы церкви против народной культуры.
Таким образом, мы наблюдаем схожие тенденции как в истории католической, так и в истории православной церкви, которые стремились заменить старую, языческую, народную культуру, получившую в их глазах окраску демоническую, новой, христианской культурой, установление которой проходило, как видим, с таким трудом как на Западе, так и в России.
Свет науки, возожженный Петром 1, все более оттеснял религию на второй план, давая место новому поколению людей – активных практиков, просветителей, – ориентированных на здравый смысл, логику. Но и в петровские времена опасность заражения западным духом борьбы с ведьмами была велика.
Вместе с усилением культурных связей с Западом и проникновением в Россию веяний барокко появлялись тревожные признаки того, что одновременно в Россию будет перенесена атмосфера страха и культурного невротизма, разрешившаяся на Западе кострами инквизиции. Угроза эта не была надуманной.
В начале XVIII в. в Москве началось следствие по делу Григория Галицкого, учившего, что Петр I – антихрист, и возвещавшего приход последних времен. Галицкий был подвергнут редкой и жесточайшей казни – копчению живым. Митрополит рязанский Стефан Яворский по распоряжению Петра опубликовал в 1703 г. обличительное сочинение против ереси Галицкого «Знамения пришествия антихриста и кончины века». Само написание книги было простым выполнением правительственного заказа. Однако решение задания принадлежало рязанскому митрополиту и было знаменательным: весь ход рассуждений Яворский позаимствовал у испанского инквизитора Мальвенды. Полностью эти тенденции развернулись в главном сочинении Яворского – «Камень веры». Книга эта претендовала на то, чтобы дать в руки борцов с ересью то оружие, какое Шпренгер и Инсисторис дали борцам с ведьмами. Она содержала все основные положения теории инквизиционного судопроизводства. Прежде всего утверждалось, что еретиков следует передавать в руки светских властей. Далее на многих страницах развивается идея жестоких расправ с еретиками. «Еретиков достойно и праведно убивать, сожещи». Прямо из арсенала инквизиторов-доминиканцев был заимствован аргумент: «Самем еретиком полезно есть умерети и благодеяние тем бывает, егда убиваются, елико множае живут, множае согрешают».
Яворский не ограничился теоретическими рассуждениями, – он выступил в качестве вдохновителя и практического организатора процесса Дмитрия Тверитинова и, несмотря на противодействие государственных инстанций, добился редкого в России приговора: сообщник Тверитинова Фома был сожжен в Москве как еретик.
При жизни Петра 1 «Камень веры» не мог быть напечатан. Однако после его смерти в 1728 г. он был выпущен в свет неслыханным для той поры тиражом – 1200 экземпляров. Второе издание появилось в 1729-м, а уже в следующем 1730 г. – третье. Кроме того, по рукам циркулировали списки этого огромного сочинения. Наконец, в 1749 г. в Москве вышло еще одно издание. Эта беспрецедентная в условиях XVIII в. пропаганда идей костра и религиозной нетерпимости не могла не встревожить тех, кто стремился противопоставить страху – разум, а фанатизму – терпимость.
Западная культура XVII в. создала не только атмосферу страха и нетерпимости, но и борцов с этой атмосферой. Выступивший на идейную арену отряд рационалистов направил свой основной удар против веры в дьявола как властелина мира. Спиноза, Декарт, Лейбниц – создали образ мира, основанного на разуме и добре. В этом мире есть место Богу – математику и великому конструктору, но нет места дьяволу. Это было единственное средство рассеять зловещую атмосферу страха и очистить закопченное кострами небо Европы. В этом смысле «Теодицея» Лейбница с подзаголовком «О том, что бог добр» наносила сильнейший удар атмосфере охоты за ведьмами. Общая установка борьбы с инквизиционным духом требовала замены атмосферы страха и веры в могущество зла убеждением в неколебимой силе разума и доброго начала.
Костры, сжигавшие ведьм в XVI-XVII вв., пылали по всей Европе – от Шотландии до Саксонии, от Испании до Швеции. Границ, разделявших католическую и протестантскую Европу, для них не существовало. Однако граница, отделяющая Российскую землю от Запада, оказалась непроницаемой. Невротический страх перед ведьмами России был неизвестен, неизвестны были и инквизиционные их преследования. По эту сторону культурной границы пылали другие костры – костры самосожжений, гари старообрядцев.
Западный страх XVI-XVII вв. был предчувствием неотвратимости общественного порядка, который в массах народа осмысливался как порядок сатанинский. Психология русского старообрядчества была другой: страха – спутника неуверенности и ожидания – не было. Было ясно, что конец света уже наступил, антихрист уже народился, время уже не существует. Костер был попыткой обезумевшего от страха мира спасти себя, найдя то злокозненное меньшинство, которое причиняло ему гибель. Самосожжение – средство спасти себя от влияния и соблазна уже погибшего мира. Идеи были глубоко различными, но дымом костров одинаково тянуло и с Запада, и с Востока.
В заключение хотелось бы сказать, что преследование колдунов и ведьм являлось главным образом преследованием пережитков язычества, достаточно глубоко и надолго укоренившихся в народной культуре, преследованием, проводимым господствующей церковью повсеместно и целенаправленно. Колдуны, ранее в язычестве выполнявшие функции жрецов, в христианском мироощущении приобрели демонические черты, стали оплотом нечистой силы. Страх перед нечистой силой, охвативший европейское общество в XVI-XVII вв., и неконтролируемая государством деятельность католической церкви привели к тому, что в этот период на территории Европы запылали костры, на которых сжигались в немыслимых количествах ведьмы. В России, где также проводились расправы над ведьмами, не было такого страха перед нечистой силой, а церковь не имела такого влияния на светскую власть, как в Европе. Поэтому расправы с колдунами совершались локально. Отношение к народной культуре как к антикультуре у верхних слоев общества в России не успело сложиться. Все намеки на «огненную борьбу» с ведьмами были пресечены здесь мощным потоком Просвещения, который не оставляло места нечистой силе в этом мире и наполнило сердца людей мыслями о добре и разуме.
Библиография:
1. Андреев Н.Н. “Человек и нечистая сила. Культурно-исторический очерк”, Санкт-Петербург, 1914 г.
2. Афанасьев А. Н., статья в альманахе “Комета”, М., 1851 г., “Ведун и ведьма”
3. Афанасьев А. Н., статья в журнале “Современник”, изд. Панаевым И. и Некрасовым Н., том XXVI, №4, 1851 г. “Колдовство на Руси в старину”
4. Афанасьев А. Н., “Поэтические воззрения славян на природу”, изд. “Индрик”, М., 1994 г.
5. Гуревич А.Я., “Категории средневековой культуры”, М., 1985 г.
6. Гуревич А.Я. “Средневековый мир: культура безмолствующего большинства”, М., 1986
7. Замалеев А.Ф., Овчинникова Е.А. “Еретики и ортодоксы. Очерки древнерусской духовности” : Л., 1991
8. Кузьмин А. Г. “Падение Перуна”, М., “Молодая гвардия”, 1988 г.
9. Лаврецкий И.Р. “История инквизиции”
10. Лозинский С. Предисловие к “Молоту ведьм”, Саранск, 1994
11. Лотман Ю.М. “Об “Оде, выбранной из Иова” Ломоносова”. Статьи по истории русской литературы XVIII – половины XIX в. Избранные статьи, том 2
12. А. Мень “История религий. Пути христианства”, том 2
13. Носова Г.А. “Язычество в православии”
14. The History of Christianity, Lion Handbook, 1989
15.
24
24