А. В. Макушин П. Н. Милюков как критик и объект критики неославянофилов

А.В.МакушинП.Н.Милюков как критик и объект критики неославянофиловП.Н. Милюков традиционно, и вполне справедливо, считается одним из наиболее ярких представителей западнической ориентации в истории русского общественного движения и общественной мысли. Ему довелось создавать свои научные и публицистические труды, участвовать в политической жизни России в тот период, когда представители классического славянофильства давно сошли со сцены и их споры с представителями классического западничества превратились в достояние истории. Однако Милюков стал современником бурной дискуссии, развернувшейся в начале 90-х годов XIX века вокруг так называемого неославянофильства, и принял в ней активное участие, что дает нам право на рассмотрение проблемы, обозначенной в заголовке статьи. Сразу же оговоримся, что сам Милюков термином “неославянофильство” в то время не оперировал, да и впоследствии этот термин в его работах не встречается. Этому обстоятельству возможны два объяснения. Первое и самое простое: этот термин в то время не был широко распространен и не приходил Милюкову в голову. Однако возможна и более изощренная трактовка. Будучи оппонентом славянофильства, констатируя прекращение его существования в качестве живого течения общественной жизни, Милюков не хотел противоречить сам себе на терминологическом уровне, допуская существование “нового славянофильства”. О взглядах Милюкова написано много работ, но непосредственно нашей темы касается лишь статья А.В. Репникова “П.Н. Милюков и К.Н. Леонтьев”, в которой рассмотрено отношение будущего лидера кадетской партии к наиболее яркой фигуре неославянофильского лагеря1. В нашей статье мы попытаемся рассмотреть тему в несколько более широком контексте, так как Милюков рассматривал неославянофильство в тесной связи с классическим славянофильством 1840 – 1850-х годов. Основная критика Милюкова в адрес неославянофилов сосредоточена в его статье “Разложение славянофильства”2, которая появилась на свет как лекция, прочитанная им 22 января 1893 г. в Москве, в Историческом музее в цикле публичных чтений в пользу библиотечного фонда Московского комитета грамотности3. В творчестве Милюкова эта статья носит далеко не случайный характер. В ней он, по позднейшему собственному признанию в мемуарах, открыл свое “идейное знамя”4. Впоследствии основные тезисы этой статьи вошли в милюковскую статью о славянофильстве для “Энциклопедического словаря” Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона5. Суть милюковской концепции “разложения славянофильства” достаточно широко известна. В публичной лекции он утверждал, что в основе классического славянофильства лежали две идеи – национальная и мессианская, которые впоследствии сделались исключительным достоянием двух противоположных фракций неославянофильства. Разработкой национальной идеи занялись Н.Я. Данилевский и К.Н. Леонтьев; разработкой мессианской идеи – В.С. Соловьев и в какой-то мере Ф.М. Достоевский. Первые два мыслителя, и в особенности Леонтьев, дошли с точки зрения Милюкова, в своем националистическом экстазе до самых изуверских выводов. А Соловьев стал пропагандировать химеру всемирной теократии; за исключением же этого фантастического проекта, взгляды Соловьева, с точки зрения Милюкова, принципиально не отличались от взглядов “нормальных” русских либералов, сторонников европеизации России. В 1893 г. Милюков предрекал даже, что Соловьев может полностью отказаться от своих философских чудачеств и превратиться в солидного либерального публициста. Но впоследствии он признал, что этот прогноз не оправдался6. Тем самым, согласно Милюкову, славянофильская доктрина при ее последовательном развитии вела либо к проповеди оголтелой реакции, либо к капитуляции перед западничеством. Сам Милюков, безусловно, принадлежал к западническому лагерю, хотя в свое время он отрицал это, заявляя о своем нейтралитете. Таким образом, оба исхода были для него благоприятны – реакция исторически обречена и рано или поздно уступит дорогу тем же либералам-западникам. Однако, не только нам сегодня, по прошествии более сотни лет, ясно, что Милюков выдавал желаемое за действительное, это было ясно и тогда ему самому. И он, опять-таки, признал это в мемуарах7. Славянофильская традиция, глубоко укорененная в национальном сознании, оказалась ничуть не менее живучей, чем западническая, разве что менее влиятельной. Тем не менее, рассуждения Милюкова об этой проблеме представляют интерес, быть может, даже не для истории славянофильства, а для истории его самого как либерального мыслителя. Нельзя не признать, что приоритет в пробуждении очередной волны общественного интереса к славянофильству в начале 1890-х гг. принадлежал отнюдь не Милюкову. Он лишь вклинился в печатную дискуссию, в которой, помимо него, участвовали такие видные фигуры, как П.Г. Виноградов, С.Н. Трубецкой, генерал А.А. Киреев, сам Вл. Соловьев и др. Эту дискуссию Милюков использовал для того, чтобы в публицистической форме высказать те свои идеи, до научной разработки которых у него не дошли руки. Впрочем, форма в данном случае не оказывала практически никакого влияния на содержание. Дело в том, что параллельно с лекцией о “Разложении славянофильства” в 1893 г. в журнале “Русская мысль” под заголовком “Главные течения русской исторической мысли XVIII и XIX столетий” начал публиковаться милюковский курс русской историографии, который он читал в Московском университете. Печатный вариант этого курса был доведен автором до конца 30-х гг. XIX в., т.е. славянофильство в собственном смысле слова в нем, опять-таки, не было представлено. Зато в этом курсе, а также в ряде статей и рукописных материалов Милюков высказал собственный взгляд на процесс его формирования. При анализе этого взгляда выясняется, что он во многом совпадал с вышеизложенным взглядом Милюкова на разложение славянофильства. Историческая схема славянофилов, согласно Милюкову, стала звеном в цепи, предшествующими последовательными звеньями которой являлись схемы Н.А. Полевого – М.П. Погодина – раннего И.В. Киреевского – П.Я. Чаадаева. И именно два последних мыслителя сыграли ключевую роль в синтезе славянофильской схемы из двух главных элементов: национальной идеи, воплощенной в историческом прошлом России (к которому скептически относился Чаадаев, но в которое со временем уверовал Киреевский) и мессианской идеи осуществления царства Божия на земле, которую, согласно Милюкову, славянофилы заимствовали при посредстве Чаадаева из католической философии, изменив ее в том плане, что роль богоносца была приписана русскому народу. Перебрасывая логический мостик между тридцатыми и девяностыми годами, Милюков утверждал: “Разложение славянофильства завершилось тою же борьбой между его составными элементами, с которой началась его история”8. В этом смысле Вл. Соловьев оценивался им как идейный наследник Чаадаева. Впрочем, делая уступку своим оппонентам, Милюков признавал, что в период существования классического славянофильства “национальное было в нем … тесно связано с всемирно-историческим”9, противоречие между двумя началами не было явно выражено, имел место их синтез, который начал распадаться в пореформенную эпоху, в новых общественно-политических условиях. На первый взгляд, изложенная схема развития славянофильства, от возникновения до распада, выглядит довольно стройно, как и большинство других логических конструкций, вышедших из-под пера Милюкова. Но автор схемы упустил из виду одно немаловажное обстоятельство. Прослеживая судьбу славянофильства в узком смысле, как идейной доктрины, он в статье “Разложение славянофильства” фактически распространял свои выводы на славянофильство в широком смысле, как общественно-политическое течение (“не теория только, а живой тип общественной мысли”10). Между тем в его же статье для “Энциклопедического словаря” Милюков указывал, что это течение базируется не только на вышеуказанной доктрине. Другой важнейшей опорой славянофильства был, по Милюкову, “националистический протест против заимствований с Запада, – протест, не прекращавшийся с тех самых пор, как начались эти заимствования”. При такой постановке вопроса сразу же становится ясно, что почва для его существования в той или иной форме будет существовать всегда (по крайней мере, до тех пор, пока существует Россия) и любой прогноз, сулящий ему преждевременную кончину, будет ошибочным. Помимо этого формального упрека, также и содержательная сторона милюковской критики в адрес эпигонов славянофильства вызывает определенные претензии. Речь идет прежде всего о представителях правой фракции разлагающегося славянофильства, Данилевском и Леонтьеве, которые, по его словам, перестали, в отличие от своих предшественников, “заботиться об общечеловеческой стороне русской культуры, но не перестали возвеличивать ее над другими. Таким образом получились ультранационалистические утверждения, опиравшиеся исключительно на чувство. Такой постановкой упразднялся, а не разрешался вопрос об объективном критерии сравнительных достоинств разных племенных групп. Всемирно-исторического начала просто не считали нужным искать в русской народности… Но была и другая возможность: можно было искать и не найти всемирно-исторического начала в русской истории, признать его отсутствие огромным минусом и все-таки защищать самобытность народности, лишенной общечеловеческого значения. До этих крайних пределов национализма … довел славянофильскую теорию К.Н. Леонтьев… В теории Леонтьева охранение русской самобытности становилось само по себе целью. Дальше этого, очевидно, идти было нельзя…”11.Эта милюковская тирада производит тяжелое впечатление, демонстрируя, что скорее сам ее автор “опирался исключительно на чувство”, а не на рассудок. В своей ненависти к национализму Милюков доходит до крайних пределов, требуя, чтобы отношение того или иного субъекта (исследователя, публициста, политика) к “сравнительным достоинствам разных племенных групп” (включая свою собственную) строилось на основе “объективного критерия”. Таковым критерием сам он считал “степень сознательности, с какою организуется в обществе достижение общего блага”12. Однако гораздо четче и яснее этот критерий был сформулирован древними римлянами: ubi bene, ibi patria. В подтверждение патологического характера милюковского антинационализма можно привести и другие его высказывания: “Никакой идеальной творческой программы общественной деятельности на идее национальной самобытности построить нельзя… Идея национальности в своем практическом применении может дать только мертворожденные плоды”13. При этом Милюков силился доказать, что консервативные политические взгляды Данилевского и Леонтьева “не случайно, а совершенно естественно вытекали у обоих из теории национальной исключительности”14, т.е. он даже и помыслить не мог себе возможность существования национал-либерализма. Причина подобного подхода кроется, несомненно, в твердой убежденности Милюкова в том, что национализм – естественный союзник самодержавия, и союз этот, идеологически оформленный в свое время в рамках известной уваровской триады “православие – самодержавие – народность”, настолько прочен, что бесполезно пытаться разорвать его и взять на вооружение либералов националистические идеи. Лекция “Разложение славянофильства, издававшаяся в общей сложности четырежды15, вызвала в свое время немало откликов. Пожалуй, самый короткий из них принадлежит В.О. Ключевскому, под руководством которого Милюков защитил в 1892 г. магистерскую диссертацию и с которым у него сложились к тому моменту отвратительные личные отношения. По поводу лекции Милюкова Ключевский сочинил такой афоризм: “Разложение славянофильства – пахнет от разлагателя”16. Гораздо большего внимания удостоил труд Милюкова петербургский цензор Н.М. Соколов, опубликовавший о нем в 1902 г. (по случаю очередного переиздания) резко критический отзыв в “Русском вестнике”, а впоследствии переиздавший его в сборнике своих статей17. Объем этого отзыва почти в полтора раза превысил объем самой милюковской статьи. Отзыв не лишен остроумия и проницательности в собственно критической части. Так, в частности, Соколов справедливо уличает кичащегося своей “научностью” и непримиримостью к “метафизике” Милюкова в том, что он “по наклону своего ума, по методам и приемам мышления – отъявленный метафизик, непримиримый враг опытной науки и эмпирического метода, отвлекающий свои фикции не от фактов, а от процессов мышления”. В данном случае критик обладает заведомым преимуществом, поскольку является приверженцем новомодного неокантианства, пришедшего в западной философии на смену классическому позитивизму, приверженцем которого так и остался Милюков и который, конечно, представляет собой благодатную почву для критики его наивных методологических установок. Кроме того, Соколов подвергает уничтожающей критике восторженное западничество Милюкова, справедливо указывая на то, что “представление об универсальности европейской культуры является “идеологическим” покровом для вполне реального стремления европейского запада к мировому господству”. Но, с другой стороны, отзыв Соколова откровенно слаб в тех местах, где автор пытается противопоставить Милюкову свою собственную положительную программу. С упорством, достойным лучшего применения, критик пытается уличить Милюкова в самом плоском материализме и утилитаризме, перевести разговор из политической плоскости в этическую. В то время как в действительности Милюков пытался похоронить славянофильство, руководствуясь идеалами либерального реформизма, Соколов приписывает ему стремление к “земным наградам”, игнорирование высших “нравственных задач человечества”. Притом сам Соколов понимает эти задачи в высшей степени примитивно. Для него, судя по тексту отзыва, единственной основой нравственности является угроза посмертного воздаяния. И с этой трусливой мыслью (которая была не чужда и Достоевскому: если бога нет, то всё дозволено?) он трусливо прячется за широкую спину Канта, за его регулятивные принципы. Поскольку моды на экзистенциализм тогда еще не существовало, охочий до западных новинок защитник истинно русских устоев полагал, что без идей “загробной жизни и воздаяния за земную деятельность” “мы не можем мыслить, … вся система нашего мышления разорвется и распадется на клочки…”. Соответственно, для Соколова немыслима история без Бога, без “смысла”, ему претит идея о “праздном коловращении” исторического процесса. Избыточный пафос Соколова заставляет обоснованно подозревать за его нарочитым морализаторством прожженный цинизм. Неверующий Милюков, по крайней мере, верует в свои “научные идеалы”, верующий же Соколов производит впечатление отъявленного нигилиста. Помимо всего прочего, в случае с Соколовым обращает на себя внимание скудость выразительных средств консервативной публицистики. Дабы побольнее уязвить Милюкова, Соколов цитирует в его адрес некрасовские строки: “Что ему книга последняя скажет, то на душе его сверху и ляжет”23. Эти же самые строки цитировал девятью годами ранее Ю.Н. Говоруха-Отрок, рецензируя в “Московских ведомостях” милюковскую статью сразу после ее первой публикации24. Впрочем, и в сочувственном по отношению к Милюкову отклике “Одесского листка” не обошлось без курьеза. Автор подробной рецензии, В. Чуйко, охарактеризовал К.Н. Леонтьева как “верного последователя Каткова”25, очевидно перепутав его с П.М. Леонтьевым, профессором греческой словесности, многолетним компаньоном М.Н. Каткова по изданию “Русского вестника” и “Московских ведомостей”. Подводя итоги, следует отметить, что выступление Милюкова с лекцией “Разложение славянофильства” имело определенный тактический, публицистический эффект, но устроенные им похороны славянофильства оказались преждевременными, а в своей критике русского национализма Милюков руководствовался либеральными предрассудками. В его оправдание можно сказать, что консервативные предрассудки ничуть не лучше, но у консерваторов они более извинительны, так как консерватизм, в отличие от либерализма, от них и не отрекается. До сих пор у большинства отечественных либералов, идейных наследников Милюкова, сохраняются сильные предрассудки в отношении национализма. Между тем это мощнейший политический ресурс, и с их стороны было бы весьма недальновидно отдавать его целиком на откуп консерваторам. Тем более что очень велика вероятность того, что консерваторы в очередной раз не смогут этим ценным ресурсом правильно распорядиться. Что же касается непосредственно интеллектуальных взаимоотношений Милюкова с неославянофильством, ирония истории состоит в следующем. Как с точки зрения Данилевского, так и с точки зрения Леонтьева доминантой внешней политики России должно было стать стремление к приобретению Константинополя. Эту идею Милюков впоследствии принял так близко к сердцу, что, отстаивая ее, он отказался от своих пацифистских убеждений (которые гораздо более к лицу последовательному либералу, чем кличка “Дарданелльский”) и даже лишился министерского поста, которого так долго добивался. Таким образом, в конечном итоге Милюков оказался в какой-то степени идейным наследником неославянофилов.Репников А.В. П.Н. Милюков и К.Н. Леонтьев// П.Н. Милюков: историк, политик, дипломат. М.,2000.2 Милюков П.Н. Разложение славянофильства// Вопросы философии и психологии. 1893. №3.3 Подробнее см.: Макушин А.В., Трибунский П.А. Павел Николаевич Милюков: труды и дни (1859 – 1904). Рязань, 2001.4 Милюков П.Н. Воспоминания. М.,1991. С.114.5 Милюков П.Н. Славянофильство// Энциклопедический словарь. СПб.,1900. Т.59.6 Милюков П.Н. Разложение славянофильства// Милюков П.Н. Из истории русской интеллигенции. СПб.,1902. С.295.7 Милюков П.Н. Воспоминания. М.,1991. С.114.8 Милюков П.Н. Главные течения русской исторической мысли. М.,1898. С.392.9 Там же.10 Милюков П.Н. Разложение славянофильства… С.306.11 Милюков П.Н. Славянофильство// Энциклопедический словарь. СПб.,1900. Т.59. С.314.12 Милюков П.Н. Разложение славянофильства… С.274.13 Там же. С.288,291.14 Там же. С.290.15 Помимо двух указанных изданий, в 1893 г. оттиск из “Вопросов философии и психологии” выходил отдельной брошюрой, а сборник “Из истории русской интеллигенции” был переиздан в 1903 г.16 Ключевский В.О. Сочинения. М.,1990. Т.9. С.398.17 Скиф Н. [Соколов Н.М.] Г. Милюков и славянофильство// Русский вестник. 1903. №1; Соколов Н.М. Об идеях и идеалах русской интеллигенции. СПб.,1904.18 Скиф Н. [Соколов Н.М.] Г. Милюков и славянофильство… С.275.19 Там же. С.290.20 Там же. С.285,287-289.21 Там же. С.284.22 Там же. С.295.23 Скиф Н. [Соколов Н.М.] О русской национальной традиции// Русский вестник. 1903. №2. С.687.24 Николаев Ю. [Говоруха-Отрок Ю.Н.] Славянофильство перед судом либеральной критики// Московские ведомости. 1893, 27 мая. №143. С.4.25 Чуйко В. Журнальное обозрение// Одесский листок. 1893, 8 июня. №147. С.2.