А. А. Блок — трагическая фигура в нашей национальной истории, как писала о нем 3. Гиппиус, — “потерянное дитя”. Он трагичен своей ролью романтика в революции, гения, захваченного стихией и видевшего своими глазами “слепой и беспощадный русский бунт”, трагичен и своим поздним пониманием той цены, которую заплатила русская интеллигенция и вся Россия за бесовское наваждение — веру, что к “солнечному краю непочатому” (Маяковский) можно прийти через кровь, разрушение, новую “пугачевщину”. Свидетель “страшных лет России” стал гениальным исследователем и того, что мы называем “русская революция”, ибо поэзия — своеобразная художественная лаборатория, в которой поэт исследует какое-то явление.
“Двенадцать” — самое важное и, я бы сказал, самое бессмертное блоковское творение, потому что подводит итог безумному увлечению русской интеллигенции идеей революции. Поэма бессмертна и потому, что является настоящим художественным шедевром. Но что сделало с ним время! Оно окрасило “Двенадцать” в красный цвет кумача, замутило смысл, извратило суть, сделав политическим манифестом в руках тех, кому нужно было как-то оправдать национальную трагедию 1917 года. Блок, хотя и приветствовал революцию в статье “Интеллигенция и революция” (“Слушайте, слушайте музыку революции!”), не был политиком.
Поэма начинается поэтической запевкой: “Черный вечер, белый снег…” “Ветер, ветер на всем белом свете!” В реальный и символический город ворвалась стихия, ветер космический, вселенский, мировой. Пока нет ничего страшного — просто весело противостоять ему и стараться удержаться на ногах… Но ветер крепчает, сливается с вьюгой, “смеющейся в очи” человеку, и вместе они накрывают город живых людей. А в этом городе обычная вроде бы жизнь: сугробы, на улицах лихачи, распахнуты двери кабаков, плакаты, кто-то кого-то убил, идут двенадцать солдатиков… Читатель ловит себя на мысли о сюжетной бедности поэмы. Но как только он овладевает ее художественным шифром, он начинает в ней жить и понимать, что в этом городе происходит сейчас что-то очень важное: борются не на жизнь, а на смерть хаос и гармония, свет и тьма.
Нет, не двенадцать воплощают в себе идею гармонии, света… Он где-то есть, он брезжит, но где? В чем? А пока перед нами предстает ночная душа города. Скачущий, лихорадочный, меняющийся от марша к городскому романсу, от романса к частушке ритм поэмы как бы собирает всех жителей, все классы и сословия на огромную площадь, где решается их историческая судьба.
Вот мимо прошли двенадцать. Какой странный у них вид: картуз, в зубах цигарка! Кто они — люмпены, дети подвалов и чердаков, куда и зачем они идут? Почему радостно скандируют: “Свобода, эх, эх, без креста!” Как к ним относится поэт, сказавший о них: “… на спину б надо бубновый туз!”, т. е. видевший в них потенциальных преступников. Но не будем спешить с выводами, ибо сам поэт, прошедший путь “вочеловечения”, дает шанс и своим героям преодолеть злобу, снять накипь с души, очиститься в процессе революции. Блок, как романтик, был убежден, что из стихии должна родиться гармония, а перевести на обычный язык это можно так: вот идут люди, почти звери, готовые к разрушению и насилию, “выпить кровушку за зазнобушку”, им позабавиться не грех… Но должно же быть в них что-то человеческое? Ведь два начала есть в человеке: бесовское (черное) и Христово (белое). А как эта мысль реализуется в художественном тексте? По-блоковски.
Группу из двенадцати “апостолов” революции замыкает пес (не просто бездомная собачонка, а символ дикого, необузданного, злого, лающего, что может быть в каждом из нас в минуты раздражения и гнева), впереди их, за снежной завесой, где-то очень далеко, идет тот, от кого они отказались, сняв с себя крест, т. е. освободившись от обязанности быть людьми, — Христос. И память о нем, по Блоку, в душе есть, но они об этом не знают. “Эка тьма!” — говорит один из них. Тьма и вокруг них и в душах — тьма безверия и слепоты. А доказательством этому является центральный эпизод поэмы — убийство Катьки. Убийство из-за ревности, из-за этой душевной “тьмы” и “дозволения” революции делать что хочешь. Сначала Петька и Катька на минуту заставляют забыть “страшный мир” и своей бедовой удалью, и хмельным разгулом, восторженным упоением, в которых “для Блока была самая сущность России” (Чуковский). Но когда мы видим девчонку убитой, лежащей на снегу, нам становится не по себе. В чем вина ее? Гетры носила, с юнкерами гуляла, шоколад “Миньон” жрала? Пролита кровь невинной жертвы. А сколько таких “катек” и “ванек” убьют эти солдатушки на своем историческом пути! Блок и для себя делает открытие: “ветер, ветер на всем Божьем свете” — это романтично и красиво, но кровь на снегу — это трагедия, которой нет оправдания.
Но почему блоковскому убийце стало стыдно (“голову повесил”, “что, Петруша, что с тобой?”)? Блок считает, что память о Боге, называемая совестью, живет даже в атеисте, поэтому тот так свирепо защищает свою идею безбожия.
Совесть убийцы оборачивается страхом. Тут-то и появляется Христос в белом венчике из роз, с кровавым флагом… Каков смысл этого символа? Гумилев говорил Блоку, что “это место в поэме кажется ему искусственно приклеенным”. Блок ответил: “Мне тоже не нравится конец… Когда я кончил, я сам удивился: почему Христос. Но чем более я вглядывался, тем яснее видел Христа”. Интуиция гения, позднее прозрение и для самого Блока, который хотел оправдать революцию и не сумел. Осталось одно — предупредить Россию, нацию, что путь преодоления прошлого лежит не через братоубийственную войну и разжигание темных, слепых инстинктов в человеке, пускай в благородной форме: “Вся власть Советам!”, а через движение к Учителю Добра, Красоты, Истины, Любви, воплощенных в его бессмертном учении. Не надо перестраивать мир, не надо целиться в “неугомонного, незримого врага”, не надо кричать: “Запирайте етажи, нынче будут грабежи!”, не надо чеканить революционный шаг. Нужна духовная революция, преображение нашего “внутреннего человека”, необходимо до конца осознать трагические уроки безумной революции под руководством лжепророков.
Блок совершил нравственный подвиг всем своим творчеством, и в первую очередь поэмой “Двенадцать” — честной и бескомпромиссной оценкой революции. Слово К. Чуковскому: “Я назвал эту поэтому гениальной. Его темы огромны: Любовь, Бог, Россия. Его тоска вселенская: не о случайных, легко поправимых изъянах иного случайного быта, но о вечной и непоправимой беде бытия”. Чуковский не развивает свою мысль, а зря. Что это за “непоправимая беда бытия”? Безбожие, отсутствие нравственного закона, незнание, откуда идет свет.
Светлое, святое будет вытравляться в нашей стране всеми возможными и невозможными способами: заставят детей в 20—30-х годах публично отказаться от родителей, взорвут и дороги к храму и сами храмы. А в конце XX века изгонят с родной земли Солженицына, ускорят смерть Сахарова, убьют А. Меня.
Блок предвидел развитие бесовства в России, но верил, что Иисус Христос вернется на благодатную русскую землю, которая не сняла еще “плат узорный до броывей” и не разучилась каяться.