Аполлон Давидсон

Аполлон Давидсон В годы Сердечного Согласия. Англо-российские общественно-политические контакты накануне и во время первой мировой войны Памяти Николая Александровича Ерофеева, моего учителя История государственных взаимоотношений Британии с Российской империей, а затем и Советским Союзом, полна недоверия, недоброжелательства, а то и прямой враждебности. Это отражалось и на общественных связях – хотя интерес и любовь к английской культуре были в России всегда очень высоки, да и в Великобритании умели ценить лучшее в русской литературе. Периодов смягчения этой напряженности, увы, немного, и они были короткими. Один их них приходится на 1907-1917 годы, когда Россия и Британия заключили договоры Сердечного Согласия – Антанты, а затем были союзниками в первой мировой войне. Нескольким вехам тогдашних отношений и посвящена эта статья.* * *Прежде всего, надо сказать, что смягчение отношений наступило не резко, не сразу вслед за договоренностями 1907 г. Слишком тяжело было наследие прошлого, даже совсем еще недавнего. В русско-японской войне 1904-1905 гг. симпатии Великобритании, даже более того – ее поддержка, были на стороне Японии. А в англо-бурской войне 1899-1902 гг. русские симпатии – на стороне буров. Да что там говорить! Помнилась еще Крымская война, еще живы были некоторые из ее ветеранов – и в России и в Англии. В России хорошо помнили, что Англия не дала ей воспользоваться плодами победы над Османской империй в войне 1877-1878 годов. Помнили, как тогда с подмостков лондонского мюзик-холла неслась песенка We don’t want to fight, But by jingo if we do, We’we got the men, We’we got the ships, We’we got the money too.1 (Мы не хотим войны, но уж если придется, именем Джинго, Нам хватит людей, И кораблей, И денег, чтоб воевать). Да если бы в России и забыли эти слова, кайзер Вильгельм II напоминал их ей, даже полностью цитировал в письме Николаю II, чтобы настроить его против Англии.2 Кажется, именно после этой песни британский шовинизм стали называть джингоизмом. А слово “джинго” было введено в эту песенку, чтобы не божиться, не употреблять имя Господа всуе. Но главными в песне были слова: «И русские не получат Константинополя». А в России – как только ни называли Англию: «Коварный Альбион», «Дряхлый Альбион», «Метрополия злата». В бульварной, да и не только бульварной печати бытовало выражение: «англичанка гадит». Вот широко бытовавшая на рубеже XIX и ХХ вв. точка зрения: «никак не могу примириться с их международной политикою, основанной на эгоизме, маккиавелизме и бесчеловечности ко всем прочим народам земного шара. Недаром политики прозвали Англию коварным альбионом». Так говорилось в пьесе «Джон Буль конца века», изданной в Петербурге в 1898 г.3 Под влияние таких настроений попадали иногда и лучшие умы России. А Александр Иванович Гучков, который был потом председателем Государственной Думы и военным и морским министром Временного правительства, в гимназические годы мечтал поехать в Лондон, чтобы убить Дизраэли. Так что договоренности 1907 года отнюдь не были закреплением издавна наметившегося сближения. Британское правительство решило протянуть руку России из страха перед стремительным ростом военно-промышленного могущества Германии. В 1906 г. Германия начала строить новый тип кораблей-дредноутов, что ставило под вопрос даже роль Англии как владычицы морей. А Российская империя, ослабленная поражением в русско-японской войне и революцией 1905 года, была вынуждена отказаться, во всяком случае, временно, от дальнейшего расширения влияния в Центральной Азии – давней арене соперничества с Англией – да и в других регионах Востока. Надо было обезопасить себя от потери уже завоеванных ранее позиций – и для этого лучшим способом считались договоренности с Лондоном. Разграничение сфер влияния в Иране, соглашение об Афганистане, взаимные обязательства уважать территориальную целостность Тибета – все это и привело в ходе переговоров 1906-1907 годов к ослаблению англо-российских противоречий.4 Стараясь как-то оправдать англо-русское сближение в глазах немцев, Николай II писал кайзеру Вильгельму: «Наше соглашение с Англией в данном случае в интересах как России и Персии, так и других заинтересованных сторон». Вильгельм в своем ответе, очевидно, понимая, что прямо поносить Англию в такой момент более чем бестактно, сыпал соль на свежие раны, нанесенные России союзницей Англии – Японией. «Поучительно наблюдать, как хорошо японцы готовятся к возможным случайностям. Они действуют во всей Азии, тщательно подготовляя свои удары и против белой расы вообще! Вспомни мою картину, она осуществляется». Картина, которую по наброску самого Вильгельма, нарисовал один из немецких художников, назывались «Желтая опасность». На ней было образно показано, какая страшная угроза нависла над всей Европой. Эту картинную Вильгельм подарил Николаю.5 Налаживание англо-русских отношений не могло идти спонтанно, на его пути стояли горы противоречий – как реальных, так и надуманных. Эти противоречия очевидны не только в экономике,6 государственной политике и в массовых предрассудках, но даже в личных пристрастиях царственных особ. Так, у Николая II даже в его дневниках конца XIX-начала ХХ в. чувствуется англофобия. Хотя его жена, Александра Федоровна, была внучкой королевы Виктории, и ни о какой англофобии у нее не могло быть и речи. Вот такое несовпадение в семье, где муж и жена, казалось бы, жили душа в душу. Антипатии царствующих особ, конечно, могли играть немалую роль. За неприязнь Николая II к японцам, которых он называл макаками, русские солдаты заплатили кровью. Но в отношениях между монархами в Европе, которые были повязаны родственными узами, личная неприязнь такой уж большой роли все же зачастую не играла. И все-таки жена Николая II была не только внучкой, но и воспитанницей королевы Виктории, а сам Николай II так походил на своего кузена, другого внука Виктории, будущего английского короля Георга V, что придворные путали их, принимали одного за другого, когда Николай, еще наследником престола, в 1893 г. побывал в Англии на свадьбе Георга. Другое дело – общественное мнение, особенно британское – настолько, что визит Эдуарда VII в Россию, наметившийся на 1907 г., пришлось отложить. Оно было более устойчивым, чем видимые антипатии монархов. 27 мая 1908 г. Эдуард, его жена Александра (сестра императрицы Марии Федоровны, вдовы Александра III) и их дочь Виктория нанесли визит в Россию, прибыли в Ревель (Таллин). Их встретили Николай II и обе императрицы, Александра Федоровна и Мария Федоровна. Эдуард присвоил Николаю звание адмирала британского флота, а Николай Эдуарду – звание адмирала российского флота. «Эдуард VII на этом свидении навел разговор со Столыпиным на тему о Третьей Думе, проявил неожиданную осведомленность…».7 Но на российский берег высокие британские гости со своих кораблей, кажется, так и не сходили. И их визит не был приравнен к государственному – общественное настроение в Великобритании к братанию с самодержцем не были готово. На следующий год – летом 1909-го – Николай II приезжал в Англию. Но его встретил протест Лейбористской партии против режима русского самодержавия. Даже демонстрация на Трафальгарской площади. При той разнице в политической системе и в исторических традициях, которая была между Россией и Британией, какое-то согласие, тем более «сердечное», требовало наведения мостов над, казалось бы, зияющей пропастью. Были, правда, повторяю, и опоры для таких мостов: давняя любовь российской читающей публики к английской культуре и постепенно усиливающийся в Великобритании интерес к русской литературе, прежде всего, к Толстому, Достоевскому, Чехову. Но общественные связи были все же очень слабы.^ Российские парламентарии в Англии Создание Думы вызвало в Англии надежду на рождение парламентаризма в России. В дар Думе были посланы горы материалов британского парламента: сотни томов протоколов и стенограмм заседаний, бесчисленные «белые» и «синие» книги, – вдруг это пригодится думцам, позволит им использовать накопленный англичанами опыт. (Эти материалы, кажется, так и не были тогда использованы. В дальнейшим они оказались в отделе полиграфии Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина и были разобраны, рассортированы лишь в конце 1940-х. Эту большую трудоемкую работу провела тогда библиотекарь Ф.Д. Бортновская. И мне, еще студенту, посчастливилось, одним из первых читателей библиотеки познакомиться с этими материалами – для дипломной работы об английской колониальной политике). Возникла в Англии и идея об установлении связей между парламентами. Делегация Первой Думы и Государственного совета приехала в Лондон на съезд межпарламентского союза – но как раз в эти дни Николай II распустил Первую Думу.8 Обмен делегациями все же состоялся, но позднее; уже после договоренностей Сердечного Согласия. Делегация Третьей Думы побывала в Англии в 1909 г., делегация британского парламента – в России, в 1912-м. В подготовке и организации обеих визитов большую роль сыграл англичанин Бернард Пэйрс (1867-1949). Вся его долгая жизнь связана с Россией. Приехав в Москву в 1898 г., он два года был вольнослушателем Московского университета, бывал на лекциях В.О. Ключевского и П.Г. Виноградова. А с 1904 г. – почти каждый год. На родине его знания оценили, тем более что своими сведениями он делился с британским посольством в Петербурге и напрямую – с министерством иностранных дел в Лондоне. В 1907 г. он создал в Ливерпуле научно-образовательный центр – Школу российских исследований. С 1912 г. при этом институте стал выходить журнал «Русское обозрение». С началом первой мировой войны он был назначен британским военным наблюдателем при русской армии и провел в России большую часть времени в 1915-1917 гг. К другим его книгам и статьям о России прибавилась и такая: «День за днем с русской армией» (1915). С января по октябрь 1919 г. – в Сибири при штабе Колчака. Наряду с практической работой он не оставлял и научно-организационную. В 1922 г. вместе с известным славистом Робертом Ситоном-Уотсоном основал журнал «Славоник ревью». В 1922-1939 гг. был директором Школы славистики Лондонского университета (ныне – Школа славистики и восточноевропейских исследований), способствовал созданию ее прекрасной библиотеки и организации ее печатных изданий. Находясь на посту директора этого научного центра, он нашел возможности для установления контактов с большевистскими властями – для возобновления своих поездок в Россию, уже советскую. Последние семь лет жизни, 1942-1949, Пэйрс провел в США, читал лекции о России в различных американских университетах.9 Каковы бы ни были перипетии в его биографии и его взглядах (которые менялись, наверно, вместе с изменениями британской политики), он был в течение нескольких десятилетий одним из лучших, а, скорее всего, просто лучшим знатоком России в Англии. В какой мере сам Пэйрс был инициатором обмена парламентскими делегациями в 1909 и 1912 годах, а в какой – выполнял заказ каких-то вышестоящих инстанций, установить сейчас нелегко. Но самый богатый материал об этих визитах хранится в его обширном фонде (86 коробок и 7 больших конвертов) в архиве научного центра, которым он руководил много лет.10 Там сохранились программы пребывания – по дням, списки делегаций и лиц, приглашенных к встречам с ними, переписка, связанная с визитами, и различные материалы о встречах и приемах. Некоторые из этих материалов Пэйрс использовал при подготовке соответствующих глав своей автобиографии.11 Основные черты намечавшегося визита из России определены в документе, который озаглавлен «Визит в Англию ведущих деятелей Государственного совета Российской империи и Российской Думы». Это типовое письмо, очевидно, для тех видных лиц в сферах общественной деятельности, культуры, науки, экономики и политики, которые могли быть заинтересованы в контактах с российской делегацией. Нет имени адресата – она вписывалась в каждое письмо. Нет даты. Есть пометка «лично». В письме – краткие сведения о намечавшемся визите. Подписано оно рядом видных британских общественных деятелей, во главе с лордом-мэром Лондона Джорджем Траскоттом. В письме сказано: «Достигнута договоренность о приглашении членов Государственного Совета Российской империи и Российской Думы нанести визит в Англию. Состав делегации обсужден главами различных групп; среди тех, кто решил принять приглашение: Н.А. Хомяков (председатель Думы), А.Ф. Ермолов (бывший министр сельского хозяйства, а ныне видный член партии Центра в нижней палате), А.И. Гучков (глава октябристов) и профессор П.Н. Милюков (лидер конституционных демократов). Все группы, представляющие умеренные политические взгляды, примут участие в визите: среди гостей будут один поляк и один мусульманин. Мы не можем припомнить другого события, в котором так много ведущих политиков со столь различными взглядами готовы были бы составить общую делегацию». Последняя фраза особенно знаменательна. Действительно, согласие на участие в делегации дали даже те депутаты Думы, которые неохотно здоровались друг с другом, а то и вообще не подавали руки. Бывало, и вызывали на дуэль, как Гучков Милюкова. Но визит в Англию всех объединил. Не вошли в делегацию лишь крайние реакционеры и черносотенцы. Этих депутатов зачастую отличала и англофобия. Так что или они сами не захотели, или коллеги дали им понять, что это участие нежелательно. Заслуживает внимания и приглашение польского и мусульманского депутатов Думы. «Польский вопрос» в России широко обсуждался тогда английской общественностью. А мусульманский был важен для обеих империй: как Британской, так и Российской. Цель визита, говорилось в этом официальном письме: «подчеркнуть чувство сердечной доброй воли между двумя странами и желание обеих сторон к более тесному сотрудничеству – интеллектуальному, политическому, социальному и коммерческому». Чтобы устранить тревогу русских делегатов, выражалось “желание избегать обсуждения всех вопросов российской внутренней политики и спорных сторон международных отношений”. В документе говорилось также, что вопрос о приглашении согласован с членами правительства Великобритании, что официальное приглашение должно быть подписано представителями всех сфер британской общественной жизни (то есть теми, кому направлялось это письмо). Организационными вопросами будет заниматься специально созданный для этого комитет, а пока все предложения следует направлять профессору Бернарду Пэйрсу. Русские гости прибудут после окончания сессии заседаний Думы, примерно 21 июня. Их будет около двадцати: пять членов Государственного Совета и пятнадцать депутатов Думы. Дорогу они оплачивают сами, а пребывание в Великобритании английская общественность должна взять на себя.12 Составлен был – тоже предварительно – список участников встреч и приемов: общественные деятели, политики, редакторы и корреспонденты газет и журналов (под номером 54 стоял Киплинг).13 Составлена была и программа пребывания: с понедельника, 21 июня, до дня отъезда – вторник, 6 июля. Памятные места Лондона, обед в парламенте, обед с лордом-мэром Лондона, прием в Букингемском дворце, прием в министерстве иностранных дел, посещение Британского музея, Королевского общества, Виндзорского дворца, Собора Св. Петра, Вестминстерского аббатства. Поездки в Оксфорд, Ливерпуль, Эдинбург. Приемы, приемы, приемы…14 Примерно так все и произошло. В России и премьер Столыпин и министр иностранных дел Сазонов идею одобрили. Думское большинство отнеслось к идее с энтузиазмом. В Лондон гости прибыли 20 июня. Было их 19. В английской печати особенно отмечали приезд М.А. Стаховича, члена Государственного совета, Н.А. Хомякова, в то время председателя Думы. От октябристов: А.И. Гучкова, С.И. Шидловского, А.И. Звегинцова. От кадетов: П.Н. Милюкова, В.А. Маклакова, М.В. Челнокова. От прогрессистов: И.Н. Ефремова. От “умеренно правых” – В.А. Бобринского. На приеме в парламенте кадеты говорили о своем глубоком уважении к английским парламентским традициям и о том, что многое следовало бы перенести на русскую почву. Октябристы высказывались сдержаннее, хотя один из них, Звегинцов, поднял тост ”за славные традиции парламента Великобритании”. Стахович удивил британцев, после своего тоста швырнув бокал о каменный пол. В целом встреча прошла дружественно. Русские гости даже позволяли себе шутки по поводу Маркова-2-го, Пуришкевича и других своих наиболее реакционных коллег в Думе. Встречались и с членами правительства, и с лидерами оппозиции. На приемы приходилось приезжать в высоких цилиндрах. Думцы всердцах говорили, что на обратном пути выбросят цилиндры с парохода в море. В Букингемском дворце их принял Эдуард VII, королева Александра, принц и принцесса Уэльские. Но в своей речи, хотя и весьма дружественной, король говорил больше о погоде. Его положение оказалось сложным. Ведь Николай II к тому времени еще ни разу не посетил Думу. Наибольшим успехом в течение всего визита пользовался Милюков. Он лучше других знал и Англию и английский язык. А английскую литературу – лучше многих англичан, с которыми беседовал. Через много лет он вспоминал: «Ввиду разнобоя в печати, делегация Третьей Думы явно не пользовалась успехом. Я позна­комился с сэром Эдвардом Грэем, министром иностран­ных дел, — и он произвел на меня наилучшее впечатле­ние своей простотой обращения, вдумчивостью и от­четливостью своей речи, общим своим обликом иск­ренности и честности. Я имел интересную беседу с во­енным министром Холдэном о его творении, “терри­ториальных войсках”, о которых он был высокого мне­ния. Молодой тогда Черчилль произвел на меня впечат­ление раскупоренной бутылки шампанского».15 Но в чем-то память изменила Милюкову. Этому визиту в целом он дал такую оценку: «Все сошло бы благополучно, если бы приезд делегации Третьей Думы не встретил резкой критики и протеста с левой стороны, где не забыли участи Первой Думы. Члены делегации решили ответить печатно, и мне был принесен готовый текст контрпротеста для подписи […] Помню, как наш менед­жер, профессор Лондонского университета Пэре (Pares), мой старый знакомый с 1905 года, – получивший за свою миссию потом титул баронета, – просиживал це­лыми часами в моем номере гостиницы, всячески убеж­дая подписать нашу декларацию, настаивая на моем со­гласии и, в ожидании, флегматично покуривая трубку. Я не сдавался и с своей стороны предложил простое ре­шение. Пусть за всю делегацию подпишет Хомяков; я возражать не буду. Так и было решено». Милюков помнил, что он «наотрез отказался от подписи».16 Но, увы, совсем забыл, какой именно «контрпротест» он отказался подписать. В чем же было дело? Как раз на дни пребывания думцев в Англии намечался визит Николая II. Лейбористская партия опубликовала свое заявление против его приезда. Думцы оказались в трудном положении. Они написали свой контрпротест, где говорилось, что при добром отношении к русской делегации их удивляет неприятие русского монарха. Понятно, что Милюкову с его взглядами не захотелось ставить свою подпись. А сам текст «контрпротеста» сохранился. Б. Пэйрс полностью привел его в приложении к своей автобиографии.17^ Ответный визит Англичане смогли нанести ответный визит лишь через два с половиной года. Насколько же трудно шло сближение! Будущие роли в концерте европейских держав еще до конца не прояснились и для России и для Великобритании. Британские газеты постоянно напоминали общественности о еврейских погромах в России и о ”польском вопросе”. Вскоре после возвращения русской делегации из Лондона в Думе горячо обсуждался статут Финляндии в составе Российской империи. Финны хотели бы чего-то сходного с положением доминионов Британской империи – такой самостоятельности, какую получили Канада, Австралия, Новая Зеландия и только-только, в 1910-м – Южно-Африканский Союз. Яркое выражение эта идея нашла в объемистом исследовании, озаглавленном «Автономные колонии Великобритании». Автор, барон С.А. Корф, профессор Александровского университета в Гельсингфорсе (ныне – Хельсинки), старался, опираясь на британский опыт, разъяснить русским властям и общественности, что либерализация режима и предоставление определенной самостоятельности таким частям империи, как Финляндия, не ослабит общеимперские интересы, а, наоборот, укрепит их. Он утверждал: «Успех имперского единения во многом находит себе объяснение именно благодаря тому, что Англия вовремя сумела отказаться от насилия в этих областях; наградой же ей служит теперешний рост симпатий и дружбы». 18 Английская печать, конечно, выражала симпатии Финляндии. А такие политики, как Пуришкевич и Марков-2-й, к тому же настроенные прогермански, сочли это вмешательством во внутренние дела России. Известный тогда журналист Меншиков написал в газете «Новое время», что если Россия решит дружить с Великобританией, то ей придется подчиниться британскому диктату. Бэрнард Пэйрс, находившийся в России, послал в «Новое время» и в газету «Речь» статьи самого примирительного характера. Беседовал он и со Столыпиным. Столыпин сказал, что он восхищен системой управления британских владений, в которой «явно видна имперская идея». Пэйрс вынужден был напомнить, что в организации Британской империи есть и идея автономии. Столыпину такой поворот, очевидно, не был по душе. И, несмотря на стремление сблизить Великобританию с Россией, пусть и самодержавной, Пэйрс считал, что отношение Столыпина к финскому вопросу «не нравилось никому, кроме правых и его собственной партии националистов».19 Но все же решение вопроса об ответном британском визите, хоть и медленно, но продвигалось. Инициаторами по-прежнему были англичане. Исходили они, конечно, из интересов своей страны. Но в сознании у многих из них это сочеталось, как бы сказали теперь, с гуманитарной идеей. Они видели свою миссию в содействии либерализации и демократизации российских порядков. Пэйрс писал, и, наверно, искренне: “каждый российский контакт с Англией означает улучшение атмосферы в самой России”.20 Визит состоялся с 23 января по 6 февраля 1912 г. Его оттяжка официально и полуофициально объяснялась сложностью обстановки как в Англии, так и в России. К тому же требовалось одобрение Николая II. Делегация состояла из 31 человека. Наряду с шестью членами палаты лордов и десятью – палаты общин – в нее вошли епископы, военные, журналисты. Главой делегации был спикер палаты лордов лорд Алсвотер (он доехал с делегацией только до Берлина и вернулся из-за семейных обстоятельств, а главой делегации выбрали лорда Уирдейла, президента британской секции Межпарламентского союза). Предварительное приглашение для ответного визита было дано российской делегацией еще во время ее пребывания в Англии. Затем был создан, как и в Англии, Комитет по приему. Поначалу его возглавил Н.А. Хомяков, затем – М.В. Родзянко, сменивший Хомякова на посту председателя Государственной Думы. В комитет вошло 42 человека, в том числе все члены делегации, побывавшей в Англии. В британской делегации старались представить все сферы общественной жизни Великобритании. Но лорд Алсвотер потребовал, чтобы не было никого из тех, кто имеет в России серьезные коммерческие интересы. Очевидно, предполагалось, что не у всех членов делегации есть достаточные знания о России – или что эти знания надо освежить. Поэтому делегацию сопровождала целая библиотека книг, которые можно было читать во время долгого путешествия на поезде через всю Европу. ”Война и мир”, ”Анна Каренина”, ”Преступление и наказание”, ”Ревизор”, ”Тарас Бульба”, ”Отцы и дети”, ”Рудин”, многочисленные книги о России как русских авторов (Ключевского, Милюкова), так и английских (Морис Беринг, Бернард Пэйрс, Стивен Грэм) и французских (П. Леруа-Болье). И 35 экземпляров ”Русского приложения” к ”Таймсу”. Встречи, приемы, обеды и ужины состоялись в Государственном совете, в Думе, в Академии наук. И в Петербурге и в Москве принимали отцы города, земство… Повидали Эрмитаж, Петропавловский собор, Публичную библиотеку, Санкт-Петербургский и Московский университеты, Народный Дом, Музей императора Александра III, Домик Петра I, музеи артиллерии, флота, Институт экспериментальной медицины. Завод фарфора… Посмотрели в Мариинке “Спящую красавицу” с Кшесинской. Не забыт и знаменитый цыганским хором ресторан “Яр” (английские гости называли его: московский «Мулен руж»). Получили бесконечное число приветствий и приглашений. Даже от Архангельского купеческого общества, Женских курсов, Юрьевского русского семейно-общественного собрания “Родник”. С Валдая – от братьев Якуниных… Писали на имя Родзянко – для передачи англичанам.21 Председатель Санкт-Петербургской губернской земской управы на обеде в Городской Думе сказал: «Англия, со своим образцовым местным самоуправлением, сумела превратить свою чудную страну в сплошной вечно цветущий сад, красоты которого доступны нам на континенте лишь в мечтаниях о Земном рае».22 Николай II принял гостей 26 января в Царском Селе. Он разговаривал с ними час с четвертью, обращаясь, по очереди, почти к каждому из них. Высказался и о Думе: “Дума попыталась взять старт слишком быстро. Теперь – медленней, но лучше». Гости нашли английский язык Николая II хорошим. Им сказали, что со своей женой он разговаривает и переписывается по-английски. Один из членов делегации, писатель и журналист Морис Беринг, 15 февраля, через несколько дней после возвращения в Англию, опубликовал статью ”Английский визит в Россию”. Там он рассказал, что еще перед отъездом из Лондона в Россию делегаты получили послание какого-то общества. В нем говорилось, что английским делегатам покажут в России только те группы лиц, которые отобраны властями. Беринг не назвал это общество и не привел текста письма. Он даже не счел нужным задуматься над письмом, просто решил, что оно ”полностью лживо”. Он был знатоком русской литературы, преклонялся перед ней, писал о ней книги. Но так ли он знал тайную полицию, охранку, ее методы? В этом письме, наверно, была и правда. Все же визит в целом, конечно, способствовал пусть и не вполне взаимопониманию, но, во всяком случае, взаимному ознакомлению части властных структур.Последний взгляд на дореволюционную Россию21 февраля 1917 г. в Петроград прибыла совершенно необычная делегация. Генералы, адмиралы, политики, экономисты, специалисты по снабжению военным оборудованием. 41 человек. Из Великобритании, Франции, Италии. Даже английский военный министр лорд Алфред Милнер. Пробыли они в России три недели. Уехали всего за несколько дней до Февральской революции. Это была самая большая конференция Антанты с участием России. В историю она вошла как Петроградская конференция. В исторической литературе она освещалась. В западной – меньше, а в отечественной ей уделено немало внимания. Самые подробные исследования – моего коллеги и товарища М.М. Карлинера23 и А.В. Игнатьева.24 К их чести, они использовали все или почти все доступные в то время, к началу 1960-х, материалы, в том числе и документы Архива внешней политики России. Почему же я счел себя вправе опять обратиться к этой теме? Мне казалось важным выбрать иное направление для исследования. В тех работах акцент был на злокозненности английской стороны, на то, что даже в союзнические времена у Великобритании было «изначальное стремление экономически ослабить и закабалить Россию»25 и только «революционная борьба российского пролетариата в 1917 г. спасла Россию от того зависимого положения».26 При этом досталось и нашим соотечественникам: «лидеры русской буржуазии – Родзянки и Гучковы, Милюковы и Шингаревы в своих суждениях не поднимались выше интересов капиталистической мошны».27 Что ж, тогда, полвека назад, такой подход был типичен. И упомянутые работы были далеко-далеко не их худших. Скорее – наоборот. Но все же, конечно, в начале 1917 г. целью такой серьезной и влиятельной делегации союзников в Россию была не подготовка к ее закабалению, а изыскание пути к успеху в тяжелой борьбе против общего врага в мировой войне. Все остальное, все задние мысли отступали на второй план как для англичан, так и для Родзянко и Гучкова, Милюкова и Шингарева. Я хотел бы привлечь внимание и к еще одной стороне истории той петроградской встречи. Ведь приехавшие тогда английские, французские и итальянские представители оказались последними представителями западных стран, повидавшими дореволюционную Россию. Разве не стоит теперь, через 90 лет, вглядеться в их тогдашние впечатления? Для этого сейчас есть больше возможностей, чем было у авторов упомянутых мной исследований – и не только по причинам идеологического характера. В Англии вышло несколько биографий главы английской делегации Алфреда Милнера, и в них приведены важные архивные материалы.28 Главное же – появилась и у российских историков возможность работать в английских архивах. Документы об этой конференции оказались в нескольких архивах. В Музее имперских войн (Лондон) – архивный фонд фельдмаршала Генри Вильсона, который участвовал в Петроградской конференции. Часть архива так и названа: ”Миссия в Россию”.29 Документы, как-то связанные с этой миссией, есть и в других частях фонда. Коллекция документов об этой конференции есть и в Кембридже в библиотеке Тринити-колледж.30 Идея отправки высокой делегации в Россию для согласования военного сотрудничества родилась еще в первые месяцы 1916 г. Правда, в мае в Англии снова побывали представителе Государственной Думы и Государственного совета и им была устроена торжественная встреча, но британскому правительству в напряженной обстановке мировой войны нужны были переговоры на высшем государственном уровне, вплоть до российского императора. В качестве главы британской правительственной делегации обсуждалась кандидатура Ллойд Джорджа, но затем премьер-министр Асквит объявил, что Ллойд Джордж сосредоточит внимание на соглашении с вечно бунтовавшей Ирландией. Скорее всего, это не случайно. Вряд ли Ллойд Джордж, пользовавшийся славой социалиста, четь ли не революционера, мог быть приятен царю. 13 мая британский военный министр фельдмаршал лорд Г. Китченер получил через российское посольство приглашение Николая II приехать в Россию. Китченер сообщил послу: ”ничто не доставило бы мне такой радости, как поездка в Россию”, но что ему необходимо узнать мнение короля и премьер-министра. Вскоре он сообщил послу, что принял приглашение. 5 июня, в пять часов вечера, он вместе с большой группой военных отплыл на крейсере «Хэмпшир» в сопровождении еще двух кораблей. А без двадцати восемь, не успев еще далеко отойти от шотландского берега, «Хэмпшир» подорвался на мине, установленной, как выяснилось, немецкой подводной лодкой в ночь с 28 на 29 мая. Корабль затонул в течение четверти часа. Спаслись всего десять человек. Китченера среди них не было.31 В Англии это произвело шок: поездка Китченера держалась в строжайшем секрете. В России стали почти открыто обвинять прогерманские силы, и, прежде всего, Распутина. Дескать, царь сказал царице, она – Распутину, ну и дальше все как бы понятно. (Об этих слухах писал потом даже Деникин, в ”Очерках русской смуты”). Конечно, настроение Распутина было известно. А потом, когда разобрали и опубликовали переписку Николая II с женой, выяснилось, что она писала ему из Петрограда в Ставку: ”По мнению нашего Друга для нас хорошо, что Китченер погиб, так как позже он мог бы причинить вред России ”. И ”нет беды в том, что вместе с ним погибли его бумаги. Видишь ли, Его всегда страшит Англия, какой она будет по окончании войны, когда начнутся мирные переговоры”.32 Все же фактов прямой вины Распутина и распутинцев не обнаружено до сих пор. Была гибель «Хэмпшира» случайностью или нет, так и осталось тайной. Грешить на Распутина, конечно, было легче всего. Но ведь в Петрограде, да и в Москве поездка Китченера вообще особого секрета не составляла, о ней знали многие.33 Да и среди ближайших родственников царя, в большой семье Романовых, прогерманские настроения не преобладали. В великий князь Михаил Михайлович, находившийся тогда в Лондоне, писал Николаю II: «К великому моему сожалению, мое письмо, отправленное с бедным покойным лордом Китченером, погибло с ним […] Смерть и гибель бедного Китченера была большая, неожиданная драма, всех страшно поразившая. Для меня лично это весьма чувствительная потеря, я его душевно любил, был его большим поклонником и глубоко его уважал и ценил. Я его часто видел, и он ко мне всегда очень сердечно относился. Последний раз я его видел за 3 дня до его смерти. Он меня продержал около часа и, главное, говорил про свою поездку в Россию, спрашивая разные советы […] Он Россию очень любил […] Он был нашим лучшим и вернейшим другом».34 Михаил Михайлович был одним из великих князей, которые попали в немилость к царю из-за того, что они решились на неравные браки – по любви. Михаил Михайлович вступил, еще в 1891 г., без разрешения Александра III, в морганатический брак с внучкой Пушкина, графиней Меренберг. Он жил постоянно за границей и, вероятно, знал Англию лучше любого из Романовых, правда его письма об Англии и англичанах бывали порой уж очень восторженными. Сама идея обсуждения с русскими проблем совместного ведения войны не только не была снята – она становилась все более важной. Западные союзники всерьез боялись, что Германия соблазнит сепаратным миром Россию, уже измученную двухлетней тяжелой войной, утратой громадных территорий, потерей, убитыми и пленными, миллионов своих солдат. Слухи о переговорах немецких представителей с русскими возникали вновь и вновь. Николай II 7 ноября 1916 г. одобрил идею созыва союзников в Петрограде. В Англии состав делегации обсуждался тщательно. Кандидатуры главы делегации возникали и отклонялись. Наконец, 10 декабря 1916 г., Ллойд Джордж, теперь уже глава правительства, предложил преемнику Китченера, военному министру фельдмаршалу лорду Алфреду Милнеру, возглавить объединенную делегацию союзников для переговоров с Россией. Сложности с организаций конференции продолжались буквально до последних дней перед отправкой делегации. Англию тревожили перемены в правительстве России: не усилилось ли влияние прогермански настроенных министров? Об этом беспокойстве русское посольство в Лондоне 11 января 1917 г. сообщило в Петроград. И сразу же английский посол Бьюкенен на аудиенции у Николая II поставил под сомнение целесообразность проведения конференции. Никогда прежде Бьюкенен не был так откровенен и так резок: ”политическое положение в России не дает мне смелости ожидать сколько-то крупных результатов от ее заседаний… На революционном языке заговорили не только в Петрограде, но и во всей России”. Он даже высказал сомнение, ”что нынешнее русское правительство будет оставаться у власти”. Царь был холоден и сух, он даже не предложил послу сесть. Свое молчание он прервал для двух возражений. Сперва: – Вы мне говорите, господин посол, что я должен заслужить доверие моего народа. Не следует ли скорее народу заслужить мое доверие? И затем: – Вы, по-видимому, думаете, что я пользуюсь чьими-то советами при выборе моих министров. Вы ошибаетесь, я оди