А. Воскресенский. Город Елец ббк 63

А. Воскресенский. Город Елец ББК 63.3 (2Р – 4ЛИ)Е 50В Ваших руках восьмой выпуск «Елецкой были». Мы продолжаем работу по переизданию старых книг о Ельце, давно ставших библиографической редкостью. Книга А. Воскресенского «Город Елец в его настоящем и прошлом. (Опыт исторического очерка)», напечатана в 1911 году в елецкой типографии газеты «Голос порядка». Она не переиздавалась. Это, пожалуй, самый солидный труд о Ельце, увидевший свет в начале XX века. Сведения о ее авторе очень скудны. Известно, что он был священником, переведенным для служения в Елец. При создании книги А. Воскресенский использовал работы своих предшественников по краеведению: М. Стаховича, Н. Ридингера, Е Назарова, Г. Пясецкого, иеромонаха Геронтия, а также документы Елецкой духовной канцелярии, многочисленные летописи елецких церквей и монастырей.© Историко-культурный центр г. Ельца © Елецкий государственный педагогический институт © Составитель Горлов В.П.ISBN 5-09-000738-9Основательный краеведческий труд.Счастливым для елецкого краеведения был 1911 год. В тот год после полувекового перерыва увидели свет сразу две книги о нашем городе: «ЕЛЕЦ. Историческое исследование» Ивана Сергеевича Кожухова и «ГОРОД ЕЛЕЦ в его настоящем и прошлом. (Опыт исторического очерка)» А. Воскресенского. Общественный заказ на книгу о Ельце был, видимо, настолько ощутим в ту пору, что два автора, купец и священник, независимо друг от друга взялись за этот труд. Вот как сам Воскресенский характеризует эту потребность: «Когда, в сентябре 1910 года, волною жизни занесен я был в г. Елец мне больно сделалось за русскую историю вообще и стыдно за граждан этого, одного из древнейших городов России, в частности. Не говоря уже о том, что не существует подробной истории его, я не встретил ничего напоминавшего ее хотя бы то даже в самой отдаленной степени. Правда, существуют “Материалы для истории и статистики г. Ельца, собранные д. ч. статистического комитета Н. Ридингером” и напечатанные в 1865 году в типографии Орловского Губернского Правления, но этот труд, изданный в свое время в весьма ограниченном количестве, теперь представляет собою такую библиографическую редкость, что даже такое крупное учреждение, как Иннокентиевская церковно-общественная библиотека не имеет ни одного экземпляра его». Труд А. Воскресенского стал одним из краеугольных камней в здании елецкого краеведения. Все последующие краеведы, включая и автора этих строк, в той или иной мере пользовались в своих работах о Ельце сведениями, почерпнутыми в этой книге. Она отличалась достаточной полнотой и основательностью. Автор детально изучил работы своих предшественников, историческую литературу о Ельце. Он ввел в оборот значительное число новых церковных источников: работы религиозных деятелей, летописи и ведомости елецких храмов и монастырей. А. Воскресенский работал над книгой “Елецкие подвижники и подвижницы благочестия ХVIII и XIX веков”, об этом он сообщает в одном из примечаний к последней главе. Судьба этого труда пока неизвестна. К сожалению, нам мало что известно об авторе книги. Мы не знаем даже его имени. Можно лишь достаточно уверенно сказать, что Воскресенский был священник. Об этом говорит и его потомственная священническая фамилия, и круг его интересов, и язык книги. Сегодня в Ельце нет Воскресенских – возможных потомков автора. Пока не найдены ни какие архивные упоминания о нем. Остается лишь надеяться, что будущие исследования приподнимут эту завесу неизвестности. Мы погрешим против истины, если не скажем и о недостатках переиздаваемой книги. В ее тексте немало страниц является пересказом, а иногда и прямой компиляцией своих предшественников и, прежне всего, работ Н. Ридингера и Г. Пясецкого. При издании подлинника пропущена целая страница исторического текста (между 16-ой и 17-ой), допущена ошибка в номерации глав, «потеряны» два елецких храма. Мы постарались исправить издательские ошибки оригинала, опираясь на работы предшествующих краеведов. Но имеющиеся недостатки не умаляют несомненных достоинств книги и ее важного значения в елецком краеведении. Библиографическая редкость старого издания превзошла ожидания. Его полным экземпляром, к сожалению, не располагает даже краеведческий музей. В ходу у краеведов имеются лишь машинописные копии или, в лучшем случае, как в горархитектуре, – не очень качественные отпечатки с оригинала. По счастливой случайности полный подлинник удалось найти в собрании Василия Афанасьевича Климова, которому мы выражаем искреннюю признательность. Это дало возможность сверить настоящее издание с оригиналом. Книга А. Воскресенского не имела рисунков или фотографий. Мы сочли необходимым проиллюстрировать ее старыми открытками и снимками из коллекций В.А. Заусайлова, краеведческого музея, В.А. Климова, горархитектуры и архива редактора. Выражаю сердечную благодарность всем лицам, содействовавшим успеху этого интересного издания.^ В. ГОРЛОВВСТУПЛЕНИЕ. В моих многочисленных скитаниях по необъятному пространству земли Свято-Русской меня прежде и более всего интересовала история тех мест, в которых суждено мне было проводить более или менее значительное время. Кроме того, я всегда твердо помнил слова первого нашего отечественного историографа Н.М. Карамзина, а он говорит1 буквально следующее: “…… если всякая история, даже и неискусно написанная, бывает приятна: тем более отечественная. Истинный космополит есть существо метафизическое или столь необыкновенное явление, что нет нужды говорить об нем, ни хвалить, ни осуждать его. Мы все граждане, в Европе и в Индии, в Мексике и в Абиссинии. Личность каждого тесно связана с отечеством: любим его, ибо любим себя. Пусть греки, римляне пленяют воображение: они принадлежат к семейству рода человеческого, и нам не чужды по своим добродетелям и слабостям, славе и бедствиям. Но имя русское имеет для нас особенную прелесть: сердце мое еще сильнее бьется за Пожарского, нежели за Фемистокла или Сципиона. Всемирная История великими воспоминаниями украшает мир для ума, а Российская украшает отечество, где живем и чувствуем. Сколь привлекательны берега Волхова, Днепра, Дона, когда знаем, что в глубокой древности на них происходило! Не только Новгород, Киев, Владимир, но и хижины Ельца, Козельска, Галича делаются любопытными памятниками, и немые предметы красноречивыми. Тени минувших столетий везде рисуют картины перед нами”. Когда, в сентябре 1910 года, волною жизни занесен я был в г. Елец, мне больно сделалось за русскую историю вообще и стыдно за граждан этого одного из древнейших городов России, в частности. Не говоря уже о том, что не существует подробной истории его, я не встретил ничего напоминавшего ее, хотя бы даже в самой отдаленной степени. Правда, существуют “Материалы для истории и статистики г. Ельца, собранные д. ч. статистического комитета Н. Ридингером” и напечатанные в 1865 году в типографии Орловского Губернского Правления. Но этот труд, изданный в свое время в весьма ограниченном количестве, теперь представляет собою такую библиографическую редкость, что даже такое крупное учреждение, как Иннокентиевская церковно-общественная библиотека, не имеет ни одного экземпляра его. И только благодаря одной счастливой случайности, я мог раздобыться единственным экземпляром этого редкого издания, да и то данным мне владельцем его в кратковременное пользование. Между тем желание проследить минувшую историческую судьбу того города, который в данную минуту служит местом моего временного пребывания, было велико и искренно. И вот пишущий настоящие строки обращается к печатным источникам по интересующему его предмету, не касаясь архивов различных учреждений, для него закрытых. И в результате является настоящий менее чем скромный труд, источники которого будут указаны в подстрочных примечаниях. Автор этого труда, по неимению средств для напечатания его отдельным изданием и вместе с тем желая поделиться с своими согражданами результатами своих изысканий, предпочитает сделать это через правую местную газету “Голос Порядка”, не признавая за ним, – трудом своим, – значения, почему и называет его “опытом исторического очерка”, питая сокровенную надежду, что его пример послужит, быть может, и для других побуждением поработать, кто чем может, в этом направлении. Буду искренно счастлив, если предположения мои не окажутся ошибочными. За многие же недостатки предлагаемого благосклонному вниманию читателей скромного труда заранее прошу великодушного их прощения. В этом отношении я держался глубоко-разумной, основанной на всестороннем житейском опыте, пословицы: «Лучше сделать малое, – чем не сделать ничего». ^ ГЛАВА ПЕРВАЯ. (до 1166 г.) В 358 от Москвы, в 1043 от Петербурга и 183 верстах от своего губернского города Орла, под 52° 37″ сев. шир. и 56° восточ. дол. на левом крутом берегу р. Сосны уже многие века существует многолюдный и промышленный город Елец, с его 2 обителями, 22 храмами и 58-тысячным населением. Он принадлежит к числу цветущих и во всяком случае самых населенных уездных городов России, не принимая в соображение городов, составляющих особые градоначальства. Вместе с тем Елец есть и один из древнейших городов черноземной полосы России. Обратимся своею мыслью ко временам глубокой древности, предшествовавшим началу нашей истории, и через глубокую даль веков видим, что эта страна еще задолго до начала нашей исторической жизни была уже обитаема различными племенами, принадлежавшими к великой семье человеческой. Возможно, что еще древние скифы и сарматы имели здесь свои кочевья, уступив потом свое место воинственным остготам, смененным в свою очередь аварами или обрами, а затем финнами и славянами. Последние, оттеснив финнов к северу, явились прочными обитателями верхней Оки и всего течения р. Десны. Это были славянские племена: вятичи и северяне. По сказанию летописца Нестора, вятичи получили название от своего родоначальника Вятко: “Быста бо, – говорит он, – два брата в лесях, Радим и другий Вятко, и пришедше седоша, Радим на Сожу и прозвашася радимичи; Вятко же седе с родом своим на Оце, от него же и прозвашася вятичи”1 Северянами же, по словам Нестора, назывались племена, поселившиеся по Десне, и по Семи, и по Суле: “Друзии же седоша по Десне и по Семи и по Суле и нарекошася северо”.1 Такое название, как думают некоторые, усвоено им потому, что они были переселенцами из земли полочан, т.е. пришли для нового своего поселения на р. Десне с севера. 2 Вятичи, по сказанию Нестора, перед призванием Рюрика в русскую землю отличались сравнительно с другими славянскими племенами грубостью нравов, суровостью и вообще стояли на низшей степени развития. “И радимичи, и вятичи, и север (северяне), – говорит летописец, – один обычай имяху: живяху в лесе, якоже всякий зверь, ядуще все нечисто; срамословие в них пред отцы и снохами. Брацы не бывают в них, но игрища меж селы: схожахуся на игрища, на плясанье и на вся бесовская песни и ту умыкаху себе жены, с нею кто совещав прежде, имяху же и по две, и по три жены. И аще кто умираше, творяху тризну над ним, и по сем творяху кладу велику и возлагаху на кладу мертвеца и сожигаху. И по сем, собравши кости, влагаху в сосуд мал и поставляху на столп на путех, еже творят вятичи и ныне”. Вятичи были язычниками, среди которых господствовало многобожие и образовались культы известных жертвоприношений и религиозных празднеств.3 Жизнь среди дремучих лесов, борьба с дикими зверями и племенная замкнутость дали вятичам возможность развить в себе большую физическую силу и сделаться бесстрашными и храбрыми, что подтверждается их упорной борьбой за свою самостоятельность после того как остальные племена почти безропотно покорились власти русских князей. С вятичами дело обстояло иначе, и этот результат достигнут был нашими князьями не прежде, когда в их земле успела уже раскинуться целая сеть городов с княжескими посадниками и гарнизонами. Потребовалось весьма много времени, пока с вятичами познакомились как следует. Первым из великих русских князей проник в их землю воинственный Святослав Игоревич. Узнав, что они платят дань хазарам «по шелягу с рала», Святослав разбил хазар, разрушил их столицу – крепкий город Саркел, или Белую Вежу, и силою заставил вятичей платить ту же дань себе. Это было в 964 году.4 Но вынужденное признание над собою власти Святославовой было мимолетным. Едва только он ушел в Болгарию, как вятичи отложились от него и не платили дани как ему, так и сыну его Ярополку. Владимир Святославич принужден был идти на них со своею дружиною и обложить их прежнею данью; но едва он оставил их пределы, как они “заратились” снова и даже вошли в союз с печенегами, чтобы сообща противостоять русскому великому князю. Вторичный поход владимиров выразился в обложении их двойной данью. В это же время он построил в земле их некоторые города. 1 Долго еще вятичи не могли помириться со своею зависимостью от Киева. А причиною этого было то простое обстоятельство, что Владимир, обложив их данью, не подчинил их себе окончательно, оставив им прежнее самоуправление через их природных князей, с оружием в руках пытавшихся свергнуть с себя ненавистную им зависимость. В своей обособленности они были настолько грозными, что не всякий русский князь отваживался с дружиною “проходить сквозь вятич”. Сам бесстрашный герой Владимир Мономах считал свои походы против вятичей особо важными подвигами, говоря в завещании: «В вятичи ходи по две зимы на Ходату и на сына его и ко Корьдну”. Таким образом, для наиболее тесного слияния обособленного племени с семьею русского народа требовались особые и чрезвычайные меры. А такою, и при том самою главною мерою, могло быть признаваемо только просвещение их христианством. Но это достигнуто было не вдруг, так как хотя по крещении св. Владимира вера христианская быстро распространилась по русской земле, но лучи евангельского света не достигли еще верховья Оки. И преподобный Нестор даже в начале ХII века наравне с другими язычниками называет вятичей «погаными, не ведающими закона Божия, но творящими себе закон». Известно, что просветителем вятичей светом Евангелия был киево-печерский инок св. Кукша, в ХII веке ходивший к ним со словом благовестия о Христе с учеником своим Никоном. Однако не могло быть, чтобы они только вдвоем отправились в отдаленную страну и при том на такое великое дело: им нужны были и помощники, и проводники. В случае успеха проповеди, им необходимы были лица, которых бы они могли оставить на месте в качестве духовных руководителей и продолжателей их дела. Им необходимы были, наконец, иконы, богослужебные книги, церковные облачения и другие принадлежности богослужений. Всем этим св. Кукшу могли снабдить частию черниговский епископ Феоктист, в состав Епархии которого входила земля вятичей, бывший печерский игумен, и князья, а частию Киево-Печерская обитель. Сколько именно времени пробыл св. Кукша в земле вятичей и насколько успешна была его проповедь, – на это исторических указаний нет. Известно только из записанного в Печерском Патерике сказания св. Симона, епископа владимирского, что проповедь Кукши сопровождалась великими знамениями и многими чудесами. “Многа же и велика чудеса сотвори, – говорится в Патерике, – бесы прогна, дождь с небесе сведе, озеро изсуши и ина различна удивительна знамения последоваша ему”. Подвиг проповеди христианства Кукша закончит мученической смертью: «По многих муках, – говорится там, – от неверных усечен бысть с учеником своим. Также прозрев Пимен-постник усечение блаженного Кукши, отстоящего далече, посреде церкви печерския велегласно возопи: «Брат наш Кукша в сей день противо света убиен есть!» И сия рек, преставися в един день с Кукшею святым и его учеником”. “Языческое имя Кукши и самое звание проповедника вятичей, – говорит преосв. Филарет Черниговский, – дают право предположить, что преподобный Кукша сам был уроженцем страны вятичей, и любовь святая к соплеменникам, страждущим от язычества, вызвала его на многострадальный апостольский подвиг среди вятичей”.1 Эту же мысль с особенной настойчивостью проводит в своей книге автор “Истории Церкви в пределах Калужской губернии”, населенной, как известно, вятичами. Он говорит: “Сохранение при просветителе вятичей языческого имени, вероятно в отличие от других своих собратий по обители, дает разуметь, что он был иноплеменник и, по всем вероятиям, из вятичей. Мы знаем, что еще при преподобном Антонии монастырь Печерский имел до ста братий, которые стеклись со всех концов России, из всех сословий, иные же приходили от других народов: Антоний из Любеча, Феодосий из области Курской, сопредельной вятичам, Исаакий из Торопца, Арефа из Полоцка, Ефрем – Грек, Моисей – Угрин (мадьяр). Следовательно, нет ничего неправдоподобного предположить, что в такой разнообразной по происхождению семье св. Кукша был из вятичей. Да и чем же, как не этим предположением, можно объяснить себе его апостольскую ревность к просвещению этого племени. Это тем вероятнее, что по замечанию ученого Шафарика, вятичи, как пришлецы с берегов Вислы, без сомнения, вначале отличались своим наречием от ближних соседей – ильменских славян и северян, конечно, и полян (киевских): и потому необходимо было для проповеди среди них Слова Божия явиться человеку со знанием местного наречия”.2 К этому следует добавить, что со знанием языка вятичей необходимо было и всестороннее знание племенного их быта, своеобразных верований, нравов и обычаев, чем без сомнения и располагал в совершенстве св. Кукша. Время его проповеднической деятельности священный Филарет полагает между 1115 и 1141 годами.3 Но мы нимало не погрешим против исторической истины, если примем на себя смелость сказать утвердительно, что Евангелие Христово и вероучение христианское возвещено им было еще несколько ранее миссионерских подвигов св. Кукши. Вот почему Карамзин полагает, что вятичи приняли христианство или в исходе XI, или уже в XII веке.1 Наш же именитый церковный историк митрополит Макарий говорит буквально следующее: “Вятичи в царствование св. Владимира еще не входили совершенно в состав русской державы. Они только платили дань нашим князьям и в течение всего XI века продолжали управляться собственными князьями”. Это и могло служить препятствием для русского духовенства к распространению между ними христианской веры. С другой стороны, из слов летописца строго не следует, будто вятичи все даже в его время оставались совершенными язычниками и им дотоле возвещено не было Евангелие. Потому что, и приняв св. веру, многие из них по грубости могли сохранить древние суеверия, как нередко поступали и другие новообращенные христиане. Явление совершенно естественное и неизбежное. Невозможно, чтобы в каком-либо народе вдруг могли искорениться религиозные верования, существовавшие, может быть, целые века и тысячелетия, чтобы все люди легко отказались от тех сердечных убеждений, которые всосали они с молоком материнским, на которые привыкли смотреть, как на самые священные и драгоценные. Было это явление повсюду при введении христианской веры. Неудивительно, если оно повторилось и здесь. Выражение св. Симеона, епископа владимирского, что препод. Кукша2 “вятичи крести” уже в ХП веке, не значат того, будто Кукша крестил тогда всех вятичей и прежде между ними не было христиан. Нет, можем справедливо повторять слова пресвитера Иллариона, что в России еще при св. Владимире “труба апостольская и гром Евангельский огласили все города, и вся земля наша в одно время стала славить Христа со Отцом и Св. Духом” 3 Даже во дни Владимира Мономаха вятичи имели еще собственного князя Ходату.4 Да и можем ли сомневаться, чтобы в продолжение многолетней деятельности св. Владимира осталось хотя бы одно место в России, куда бы не проникла Евангельская проповедь, – когда есть известие, что он посылал проповедника даже к булгарам волжским и обратил ко Христу некоторых из них, а также четырех князей их,5 принявших крещение в Киеве, что он старался насадить христианство даже в глубине севера, в Биармии, на берегах Двины? Можем ли сомневаться, когда летописи уверяют, что первосвятитель Михаил, предпринимавший путешествие с другими святителями сперва в Новгород, потом в Ростов, в то же время не обтекал с проповедью и всю земли русскую? Правда, все сказанное нами – не более, как одни догадки, но догадки, не чуждые оснований.1 Таким образом, несомненна истина, что елецкие земли, входившие в состав завоеваний Олега, Святослава, Владимира и по кончине Ярослава I-го в 1054 году доставшиеся сыну его Святославу черниговскому,2 еще в XI веке были уже несомненно христианскими. Местный историк Н. Ридингер3 предполагает, что собственно самый город Елец основан еще великим князем Владимиром в 982 году.4 Происхождение названия города, речки Ельчика, впадающего перед самым городом в р. Сосну, получили свое название от находившегося здесь некогда хвойного леса, в котором преобладающими породами были сосна и ель. Такое предположение подтверждается и “Древнею Картою Российского Государства”, или, так называемою «Книгою большого чертежа», где (на стр. 3-й) говорится: “Лесная Ливна вытекла из Красного лесу, от города Ливен с 10 верст, и пала близко города в Полевую Ливну, а Полевая пала в Сосну под городом Ливнами”. Хотя одновременно существует и другое предположение относительно настоящего предмета. «Название свое Елец, – читаем мы в одном месте, – подучил от р. Ельчика, впадающей в Сосну. А р. Ельчик, или Елец, от “ель, елень”, т. е. ель и олень, значащиеся в гербе города (по историко-географическому словарю Щекатова), потому, что здесь в глубокой древности росли ели и водились олени. По местному преданию, название реки Ельца произошло от слова “елань”, что по-татарски значит – котловина: из этой котловины когда-то, говорят, брал начало Елец. А так как “елец” в Тамбовской губернии доныне означает “дубовый кустарник”, то, можно думать, г. Елец и река названы так потому, что здесь росли дремучие, почти непроходимые лиственные леса, следы которых сохранились доныне, тогда как хвойных пород совершенно нет”5 Приведя оба эти мнения, мы лично на стороне первого, ибо откуда же тогда могло получиться наименование реки именно “Сосною”? И как Тула считалась украйною московскою, а Оскол – украйною Курскою, так Елец был украйной Рязанской, а далее за ним начиналось поле,6 или то пространство, на котором с незапамятных времен кочевали различные народы, которые вели постоянную борьбу между собою и Русью. Это были половцы, берендеи, торки, черные клобуки и, наконец, татары. Во все время река Сосна служила естественною границею, отделявшею русскую землю от народов, известных в истории под общим именем половцев. Таким образом, Елец, возникший на самом рубеже русских владений, был необыкновенно важным стратегическим пунктом, громадное значение которого охарактеризовано летописцем в следующих выражениях: “Бе бо страна сия защита всей земле Русстей”,– говорит он об этой местности. И вот на самом рубеже ее возникает город, укрепленный по всем правилам защиты того времени. Занимая самое важное место в стратегическом отношении, город этот долженствовал принимать на себя первые удары всех, имевших дело с ним и желавших проникнуть за переломную черту русских владений. И предки ельчан пережили весьма много-много невзгод, обид и притеснений. Но, к сожалению, подробных исторических данных почти не сохранилось не только об Ельце, как городе, его былой исторической жизни, но даже и вообще об елецкой местности. До конца первой половины ХII века непроницаемая мгла покрывает его историю, и только в первый раз, под 1144 годом, мы видим упоминание об Ельце по случаю женитьбы елецкого князя Владимира Ярославича на псковской княжне, дочери Всеволода Мстиславича 1. В следующем, 1145 году, тот же князь Елецкий женился вторично на дочери великого князя Всеволода Ольговича Черниговского. 2 Кроме Ельца в ХII веке мы видим в древней вятицкой земле уже целый ряд городов, а именно, кроме Брянска и Карачева, Мценск, Тулу, Колтеск (нынешнее село Келтево на Оке, близ Каширы)3 Устройство русских городов того времени было одинаковым, почему мы и считаем необходимым сказать о нем несколько слов. Сначала насыпался искусственный вал, или осыпь. На осыпи были срублены стены из дубовых бревен. Наружное и внутреннее пространство между стенами заполнялось землею и камнями, а сверху было покрыто дубовыми досками. Над стенами, имевшими до трех сажен высоты, возвышались башни. Верхняя часть каждой башни представляла из себя род шатра с промежуточными стенами для действий осажденных и с подзорами для выслеживания неприятеля. В шатрах были караульные чердаки, в которых укрывался в случае надобности караул. На одной из башен висело или чугунное било, или вестовой колокол. Башни, стоявшие над воротами, назывались проезжими, а прочие – глухими. Последние, для предохранения от неприятельского огня, обложены были дерном. У ворот стояли особые караульщики, или воротники. Число ворот было не одинаково. Таков был вид и первоначального Ельца, с тою только, впрочем, разницею, что крепостные его стены с трех сторон примыкали к неприступной круче, делавшей этот город весьма грозным для врагов. В 1146 году мы встречаем в Никоновской летописи упоминание, что “князь Святослав Ольгович иде в Резань и быв во Мченске, и в Туле, и в Дубке на Дону и в Елце, и в Пронске и приде в Резань на Оку”. 1 В том же году 2 елецкий князь Андрей Ростиславич приезжал в Чернигов 3 и Киев. Княжение его памятно для этого города тем, что в 1166 г. 4 приходили на реку Сосну половцы “и поплениша много народу”, опустошив окрестности. Впрочем, этот поход не был удачным для хищников. Князья рязанский, северский и елецкий погнались за ними в степи, напали ночью на спящих, полон отняли, а самих избили.5 Этот урок, полученный половцами от русских князей, надолго, без сомнения, остался им памятным. Но этим летописным сказанием и заканчиваются первоначальные исторические сведения о Ельце, представлявшем уже собою довольно внушительный оплот русской силы .^ ГЛАВА ВТОРАЯ (до 1380 г.) Конец ХII и век ХIII прошли, очевидно, для Ельца без особо выделяющихся событий политической жизни, в водоворот которых он был бы неизбежно вовлечен даже и против собственного желания. Иначе ни чем другим нельзя объяснить совершенного молчания о нем наших летописей. Если и были за этот период времени какие-то нападения и набеги со стороны беспокойных соседей, то они являлись настолько незначительными и были явлением по тому времени столь обыкновенным, что летописцы, неукоснительно отмечавшие наиболее крупные события, совершавшиеся на пространстве современной им Руси, не считали нужным заносить их на страницы истории. И Елец, со всех сторон окруженный дремучими лесами, предоставленный самому себе, в тишине и невозмутимом спокойствии обыденной жизни продолжал год от году благоустрояться и мирно вступил в ХIII век, совершенно не подозревая о близости грома небесного, грозившего разразиться над несчастною Русью и сковавшего наших предков цепями невыносимого и долговременного рабства. Так, 31 мая 1224 г. на р. Калке произошла несчастная битва русских с татарами, а в 1237 г. грозный Батый прошел через Елец, разоряя и истребляя на своем пути все, что встречал: взял Рязань, Москву, Владимир, везде оставляя по себе кровавые следы, при виде которых неизвестный по имени современник этих ужасных событий 1так начинает свое сказание о нашествии Батыя: «Хощу рещи, о друзи и братие! Повесть, яже не точию человека но и безсловесные скоты и не чувственное камение может подвигнути на плачь и глаголание: горе и увы!» И действительно, нельзя без ужаса читать сказание о тех временах, когда, по словам летописца, живые завидовали спокойствию мертвых. 2^ После этого нашествия Россия 200 лет страдала под игом татар, и во все это время Елец из первых принимал на себя удары врагов нашего отечества. 1353 год замечателен для России страшною моровою язвою, известной под названием «черной смерти». Язва была так губительна, что в некоторых городах не осталось ни одного человека.3В шесть лет мор этот, начав4шийся в Китае и обошедший Персию, Грецию, Сербию, Египет, Европу и Русь, истребил две трети народонаселения. Болезнь обнаруживалась опухолями на мягких впадинах тела, в особенности под пазухами: человек харкал кровью и умирал на другой или третий день мучительной болезни. Летописец говорит, что нельзя вообразить повсеместного ужаса. Супруги, дети, юноши и старцы лежали друг подле друга и сначала из корыстолюбия одни служили другим; но когда узнали, что болезнь заразительна, даже от прикосновения к больному или его имуществу, то сын убегал от отца, брат от брата, и некому было ни отпевать, ни хоронить умерших. Язва эта возвращалась несколько лет сряду и очень сильно свирепствовала от 1365 до 1387 года,1 так что в этом году в Смоленске осталось, например, пять человек, которые ушли из него, затворив город с трупами. Едва только несколько оправившийся после монгольской бури, едва только начавший было новое свое гражданское бытие под вечно занесенными над нашими предками плетью и мечем татарским, Елец в конце ХШ столетия должен был испить новую чашу бедствий. В 1283 году он принадлежал к Курской области, когда баскаком2 ее был хивинец Ахмат Темиров, который, взяв ханскую дань на откуп, по обыкновению, страшно притеснял князей и бояр, не говоря уже о простом народе. Елецким князем в то время был Олег, предпочитавший жизнь в разоренном Ельце пребыванию то в Рыльске, то в Ворголе, тогда как брат его Святослав княжил и жил в Липецке. Воспользовавшись отъездом баскака к хану Ногаю, Олег обратился с жалобою на притеснения его к хану Телебугу и, с его дозволения, разорил слободы баскака, в которых большею частью жили беглые люди из владений князей. По возвращении домой баскак отмстил тем же, но только в большей мере, разорив все владения Олега и Святослава и казнив многих бояр. По сказанию летописца, несмотря на жестокую зиму, города и села опустели. Трупы казненных долго висели на деревьях, а оторванные члены этих несчастных возили по селениям, приговаривая: “Кто имеет спор со своим баскаком, тако же ему будет”. Далее летописец прибавляет, что “татары пометаша головы и руки псам на изъедь… и хлеб в уста не идет от страха”.3 В Никоновской летописи это ужасное происшествие описывается весьма подробно, и на основании его мы узнаем, что и в то время Елецкая местность была покрыта лесами, начинавшимися от Ельца и тянувшимися к северу и западу, дававшими возможность желающим заниматься разнообразною охотою. А Олег, как видно по ходу исторического повествования, был страстным охотником, потому что баскак, желая разгневать хана и вооружить его против Елецкого князя, сказал ему: “Пошли охотников в Олегову землю ловить лебедей и вели ему к тебе приехать. Увидишь, что он тебя не послушается”. Охота была любимым занятием не только Олега, но и других владык елецких, которому они предавались с увлечением в мирные времена. Подтверждением этому служит сохранившееся до XX века предание, указывающее на с. Воронец (в 7 в. от Ельца), бывшее в былые дни скотным и охотничьим двором Елецких князей. Других же сказаний о месте жительства здешних князей никаких не сохранилось. Да и трудно было бы требовать этого от жителей злосчастного украинного городка, поставленного волею судеб на самом пути в улусы грозных завоевателей, которому всякий мало-мальски чиновный ордынец мог безнаказанно причинять и разорения, и всяческие озлобления. Чаще других бедствий описываемого времени Елец страдал от губительных пожаров, бывших, быть может, в большинстве случаев делом рук тех же ордынцев и только в некоторых случаях явившихся последствиями собственней неосторожности ельчан. Так, когда в 1357 г. св. Алексий, митрополит московский, предпринял путешествие в Орду для исцеления ослепшей жены хана Чанибека Тайдулы и в конце августа был в Ельце, город представлял собою жалкое пепелище от пожара. Садясь в лодку для продолжения дальнейшего путешествия, св. Алексий благословил этот город и, несмотря на его разрушенное и бедственное в то время состояние, предсказал ему в будущем довольство и богатство. Благоговейно внимая вдохновенным словам российского первосвятителя, ельчане просили его указать им место, где бы они могли построить новый город. 1 Предание рассказывает, что св. Алексий, взглянув на гору, в то время покрытую дубовым лесом, указал то место, где над деревьями в ту минуту вилось много голубей. В память этого события на левом берегу р. Сосны, где останавливался благодатный путешественник-святитель, сначала был поставлен столб с иконою, впоследствии замененный деревянною часовнею, в 1812 г. исправленною и покрытою железною крышею. В этой часовне впоследствии был поставлен образ святителя Алексия, перед которым в дни памяти его соборным духовенством совершались молебные пения. В 1362 г. при описании похода вел. князя Димитрия (Донского) упоминается с ним и князь Феодор Елецкий, 2 а в 1365 г. Ногай, пройдя Елец, сжег Рязань. 3 Этими отрывочными сведениями о Ельце летописи наши обмолвились случайно при повествовании о ходе исторических событий того времени. Несколько более подробных указаний о состоянии вообще всей здешней местности дает монах Игнатий в своем описании путешествия митрополита Пимена в Царьград, в числе свиты которого он находился. Он говорит в своем “Хождении митрополита Пимена к Царю-Граду”, что они выехали из Москвы 13 апреля 1389 г., а 9 мая, в день св. чудотворца Николая, утром, в неделю, их встретил елецкий князь Юрий с боляры своими, исполнявший в данном случае наказ Рязанского великого князя Олега. Эту почетную встречу Игнатий описывает в следующих выражениях: “Приспехом, – говорит он, – до усть Воронежа реки, на утрие прииде к нам князь Юрий Елецкий с боляры своими и со многими людьми и воздате нам радость и честь велию”. После чего путники вошли в суда и поплыли “рекою Доном на низ. Бысть же сие путное шествие печально и унывливо: бяше бо пустыня зело всюду, не бе бо видети тамо ничто же, ни града, ни села. Аще бо и бываша тамо грады красны и нарочиты зело видением, место точию пустожь все и не населено. Нигде бо видети человека, точию пустыня велия. И зверей множество: козы, лоси, волцы, лисицы, выдры, медведи, бобры и птицы: орлы, гуси, лебеди, журавли и прочая, и бяше вся пустыня велия”.1 Так сказалось владычество монголов над Русью, так изменило оно в самых существенных чертах самый характер местности и обратило населенные места в дикую и безлюдную пустыню!.. Но если еще и далеко было от Руси желанное освобождение от невыносимых цепей рабства монголов, то уже занималась на небосклоне русской государственной жизни, правда, еще очень слабая и бледная, но все же отрадная для исстрадавшегося русского народа заря золотой свободы. 8 сентября 1380 года произошла знаменитая Куликовская битва, в 80 верстах от г. Ельца на берегах Дона и Непрядвы, в нынешнем Епифанском уезде Тульской губернии. Сюда, на эту маленькую точку земного шара, были устремлены взоры и мысли всех россиян и монголов. Здесь решалась судьба двух народов, пред которыми вставало роковое: быть или не быть. Тогда еще в первый раз с такою силою и такою очевидностью обнаружилось явное желание русского народа стряхнуть с себя цепи татарского ига, и потому в этой битве принимала участие вся тогдашняя Русь, за исключением одного только Рязанского князя Олега. Хотя Елец и принадлежал тогда к этому княжеству, но елецкий князь Феодор принимал активное участие в этой битве. Правда, хотя она и послужила началом спасения Руси по своему необыкновенно важному нравственному и историческому значению, как для русских, так и для татар, но не избавила еще нашего общества, и в особенности елецкой земли, от татарских нашествий и неизбежно сопряженных с ними страшных злодейств. Так, в 1382 г. Тохтамыш взял Москву, а в 1387 г. и в конце 1388 г. он же вновь грабил Рязань и елецкие земли. Еще долго суждено было здешним жителям ежесекундно дрожать за свою жизнь и безопасность, еще долго пить горькую чашу кровавых страданий, еще долго ожидать желанного момента золотой свободы. И невольно удивляешь