Адин Штейнзальц, Амос Функенштейн. Социология невежества

Адин Штейнзальц, Амос Функенштейн. Социология невежества—————————————————————OCR: Сергей Васильченко—————————————————————1. ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ Предметом нашего изучения является практически неисследованная тема -социология невежества. Мы беремся утверждать, что социология невежества неесть перевернутое отображение социологии знания. Невежество, как мы егопонимаем, не является лишь временным или случайным недостатком знаний. Мыведем речь о таком невежестве, которое создано обществом и намеренно имоберегается (или культивируется).В связи с этим не все то, что подлежит рассмотрению в рамках социологиизнания, является также и предметом социологии невежества, и не все то, чтоподлежит рассмотрению в рамках социологии невежества, представляет интересдля социологии знания. Но поскольку между ними имеется несомненнаявзаимосвязь, мы начнем с более знакомого – с социологии знания и покажемнесколько направлений ее исторического развития.Можно сказать, что в каком-то смысле социология знания существует с техпор, как существуют размышления о самой культуре. Это означает следующее:любое использование нами таких понятий, как “предрассудок”, “субъективноеутверждение” и т.п., свидетельствует о том, что мы находимся в сфересоциологии знания. В более широком смысле, всякая попытка составитьпредставление или рассказать о другой культуре сопряжена с определеннымсоциологическим осмыслением как самой этой культуры, так и характерного длянее способа познания. Такого рода размышления и оценки появляются уже вкнигах древних историков, но историки эти, рассуждая о чужой культуре,изначально исходят из воззрений той культуры, к которой они принадлежат.Лишь в сравнительно позднее время возникла общая социология знания, имеющаядело также и с той культурой, представителем которой является исследователь.Однако еще в начале семнадцатого столетия Френсис Бэкон, систематизируя своеучение об идолах и намечая общие черты того, что можно назвать прообразомсоциологии знания, обратил особое внимание на весомость предшествующихзнаний, а именно на то, что с точки зрения человека, находящегося внесистемы этих знаний, кажется заблуждением. Новаторство той социологиизнания, которая возникла в 19 веке и получила развитие в 20-м, проявилось втом, что ее стали интересовать не только заблуждения. Она стала связывать собществом и различными социальными системами не одни лишь заблуждения, аособо подчеркнула тот факт, что также и сама истина связана с той или инойобщественной системой и зависит от нее.Представляется, что впервые такого рода воззрение было высказано вмарксизме, утверждавшем, что способ получения знаний является формойвыражения характера производительных сил, существующих в обществе, иклассовых интересов. В начале двадцатого столетия социология знания достиглазрелости в исследованиях Шелера и Мангейма. В наше время наиболее любопытнойработой, посвященной этой теме, является совместное исследование Бергера иЛукмана “Социальная конструкция действительности” (The Social Constructionof Reality). Здесь пришло время спросить: если всякое знание, как истинное,так и ложное, является относительным и зависит от социума, от историческихусловий и политических интересов, а задача социолога – эту зависимостьобнаруживать, то не следует ли отказаться от самого понятия знания? Разве неправильно будет отказаться от всякого критерия истины? И разве самасоциология знания не зависит от социума, подобно тем предметам, которыми оназанимается, то есть разве сама социология знания в свою очередь не являетсявыражением определенного рода социальных отношений? Ведь начиная с 19 векаизвестно и становится все более и более очевидным, что состояние и развитиедаже такой науки, как математика, которая совершенно невосприимчива ксоциальному влиянию, находятся в зависимости от определенных социальныхфеноменов. На первый взгляд, здесь наличествует парадокс, подобныйизвестному “парадоксу лжеца”: некто говорит, что жители его местечка, в томчисле и он сам, всегда лгут. В начале нашего столетия парадоксы такого родагрозили расшатать основания математики. Однако утверждение, что “всеутверждения ложны”, не равносильно утверждению, что “все утвержденияотносительны”. Первое из них, подразумевая само себя, отрицает само себя;второе же, даже имея в виду само себя, не является самоопровержением,поскольку может оказаться верным – если оно также относительно и преходяще.И все-таки оно заставляет нас блуждать в бесконечной регрессии. “Волнаисторизма”, вызвавшая множество разговоров о релятивизме социологическихзнаний, вовсе не спотыкается на парадоксах. Если математика в конце концовнашла способ конструктивно использовать парадоксы, тем более гуманитарныенауки сумеют совладать с серьезной, однако совсем не парадоксальнойпроблемой.Нас интересует не всякое невежество. Оруэлловский лозунг “Невежество -сила” (Ignorance is Power) – хорошо иллюстрирует наше убеждение в том, чтоневежество, в котором заинтересовано общество, не является простымнедостатком знания и необразованностью, то есть чем-то таким, что обладаетлишь отрицательным бытием предмета, который либо вовсе не существует, либопока еще неизвестен. Мы хотим исследовать невежество, которое несет в себебольше определенности, и со временем попытаемся гораздо точнее очертитьграницы этого невежества. Мы собираемся заняться в основном такимневежеством, которое является результатом деятельного усилия, укоренено вкультурной и социальной структуре общественной жизни и заставляет исключитьопределенные области и определенные объекты знания из числа того, что можетбыть известно каждому. То есть речь идет не о таком невежестве, котороеможет быть рассмотрено как некий случайный и второстепенный феномен, простоенезнание, а о необразованности как о социально-педагогической мере, как оцели и задаче общества, и не важно, заявляется ли об этом публично и вовсеуслышание, или такое положение вещей сохраняется в тайне. Подобнообластям знания, существуют области невежества, которые общество поощряет истарается культивировать их при помощи соответствующих образовательныхинститутов. В то же время существуют общеизвестные вещи, знакомые каждому, иобществу не надо делать специальных усилий для распространения этих знаний.С этой стороны, невежество, как и знание, имеет своим источникомсовокупность условий, общую структуру социума, которая зависит не столько отосознанных формулировок, сколько от полубессознательных концепцийруководителей общества и управляющих обществом сил. Однако, с другойстороны, существует намеренное и сознательное невежество, насаждаемое припомощи хорошо отлаженного механизма, предназначенного для того, чтобыспособствовать торжеству невежества – либо посредством сокрытия информации отех сферах бытия, о которых члены общества ничего не знают или не должныничего знать, либо посредством хорошо организованной цензуры, скрывающейфакты от населения, либо посредством социальных концепций, утверждающих, чтоопределенные знания недоступны для всех или запретны.Невежество, являющееся предметом нашего рассмотрения, – это такойнедостаток знания, который существенен с точки зрения общества. Ибо сам посебе недостаток знаний, характерный для того или иного общества, не имеетровно никакого социального значения. Древние египтяне не имели представленияоб амебах и вирусах, о лунных горах, а также о белых карликах и черныхдырах, но отсутствие подобного рода знаний никак не связано с темневежеством, которое способно что-либо поведать нам о социальном устройствеДревнего Египта.Стало быть, недостаток знания, имеющий существенное значение дляобщества, обладает двумя признаками. Во-первых, речь должна вестись о такомзнании, которое потенциально доступно для членов этого общества. Этоозначает, что знание в принципе доступно, но тем не менее искусственнымобразом сокрыто от людей. Во-вторых, это знание должно быть значимым ссоциальной точки зрения, то есть небезразличным для общества. Например, отом факте, что на завтрак я съел яйцо всмятку, я из скромности не станусообщать каждому встречному, однако это знание не представляет интереса сточки зрения общества, и поэтому к нему не относится понятие социальнозначимого невежества. Иное дело, например, медицинские сведения или военныесекреты, которые являются знаниями, представляющими интерес для общества, имогут даже оказаться жизненно необходимыми для него, и тем не менее этотакие знания, которые общество держит в тайне, стараясь, чтобы они не сталидоступны каждому его члену, а тем более не сделались достоянием враждебногообщества.Однако тайна не является единственным источником общественногоневежества, хотя тайна – это то, что в первую очередь бросается в глазавсякому, кто приступает к исследованию социально значимого невежества. Тайна- это явление, имеющее много сторон, в соответствии с которыми его можноклассифицировать по-разному. Например, можно его классифицировать,рассматривая причины его возникновения, то есть задаваясь вопросом: какова,с точки зрения социальной и юридической системы, причина того, что знаниезасекречено? Есть множество секретов, возникших из-за очевидныхэкономических интересов; существование же других служит совсем иным целям:они не называются тайнами, то есть чем-то таким, о чем запрещено знатьнепосвященным, однако эти секреты охраняются всем обществом или отдельнымиобщественными группами не менее тщательно, чем официально признанные тайны.Разумеется, знание, которое явно засекречено, легче поддается определению иклассификации, поскольку всегда возможно определить, какого рода информацияутаивается. То есть отсутствие информации и дезинформация являются частьюнекой системы. Более сложными, и в определенном аспекте более интересными,являются изыскания, призванные определить, каким образом сохраняются в тайнеи остаются неизвестными те вещи, которые не носят названия секретов.Понятно, что невежество не остается в тех границах, которые емуустанавливает общество; невежество, как и любого рода положительное знание,имеет склонность к расширению, оно расширяется и распространяется, выходитза рамки предписанных ему границ, приобретает новые масштабы, также весьмазначимые для общества и, само собой, имеющие социальные последствия. И,подобно положительному знанию любого рода, оно влияет на общество и изменяетего в ту или иную сторону.Обратимся к той сфере жизни, для которой, по общему мнению, необходимосохранение невежества; мы имеем в виду политические и военные знания.Что касается военных знаний, то можно сказать, что поддержаниеневежества является чуть ли не частью военного дела. Это означает, чтовоенная тайна не меньше связана с профессией солдата, чем оружие. Следуетотметить, что обычай воинов скрывать свои намерения и замыслы во все векасчитался проявлением стратегической мудрости. Эта мысль ясно выражена уже всамых древних текстах, посвященных описанию военных действий или изложениювоенных теорий; хитрость, сокрытие от врага информации, касающейсячисленности и мощи армии, оценивается в них как фактор, способный изменитьход войны, дать стратегическое или тактическое преимущество. Более того, вэтой сфере принято создавать невежество посредством дезинформации,осуществляемой сознательно и намеренно. Таким образом, существует вполнеосмысленная задача ввести противника в заблуждение, скрыть от него точныесведения или передать ему такую информацию, которая заставит его предпринятьошибочные ходы. Воин чуть ли не по своей природе окутан тайной ираспространяет вокруг себя невежество. Надо сказать, что поступать такимобразом военнослужащего заставляет избранная им профессия. При этомармейское невежество не ограничивается рамками военной тайны. Явлением,укорененным едва ли не в природе военнослужащего, может считаться тот факт,что на любом документе стоит графа: “Совершенно секретно” или что-то в томже роде. Этот факт бесспорно проистекает из характера военной профессии;военный человек ненавидит утечку информации или, по крайней мере, вернойинформации, поскольку невежество превратилось для него не только вповседневную практику, характерную для его дела, но и в жизненную задачу подезинформации.Рассуждая в том же духе, нам следует, наверное, процитировать впреобразованном виде известное высказывание Клаузевица: “Политика – этопродолжение войны другими средствами”. И однако, даже для политическойпрактики демократического государства (следует, наверное, отметить, чтодемократических стран во все времена и во все эпохи было очень мало,ничтожное количество среди других государств), политика которого, какпредставляется, открыта для всеобщего обозрения и доступна для всеобщегоучастия – благодаря открытому судопроизводству и открытым дебатам впарламенте, – даже для этой политической практики характерны те же самыечерты, те же самые тенденции и ограничения, которые свойственны военномуделу. Это значит, что политические приемы формируются в соответствии саналогичными военными приемами, когда различные партии стараются перехитритьодна другую, скрыть одна от другой свои настоящие намерения. Нечего иговорить о парламентских ухищрениях, скроенных по ратному образцу, которыенапоминают единичные партизанские вылазки и без которых не обходится ни одинуважающий себя парламент. Существуют еще, разумеется, недемократическиесистемы, а также системы, называемые народной демократией, правящаяпрослойка которых придерживается мнения, что народ следует информировать необо всем подряд, а только о том, что способствует целям и задачам режима.Таким образом, многие государственные системы базируются на глубокой тайне,на попытке сохранить полнейшее невежество, коль скоро во многих странах, ане только в странах с коммунистическим режимом, под запретом находятся неодни лишь так называемые тайные сведения, но и правдивая информация о жизнив других странах; закрытой и тайной считается также информация о том, чтопроисходит внутри страны, например в местах заключения.Из этого следует, что уже многие годы существует практика замалчиваниязнаний и распространения ложной информации. Иногда она приобретает особокрупные масштабы, и тогда министерства информации разных стран, как в своевремя министерство пропаганды Геббельса, начинают играть исключительноважную роль в политике. В этих случаях возникает мнение о важностидезинформационной работы во всех областях и в любой степени, и одновременнопоявляется ясное осознание того, что невежество – это все-таки сила, араспространение невежества – необходимая часть политической системы.^ 2. РЕЛЕВАНТНОЕ И НЕРЕЛЕВАНТНОЕ ЗНАНИЕ В нашей предыдущей беседе мы попытались определить понятие невежества,которое представляет интерес для общества и которое может стать предметомрассмотрения отдельной дисциплины, названной нами “социологией невежества”.Мы упомянули о том виде невежества, который, без сомнения, являетсянеотъемлемой частью жизни любого общества, о военной тайне и о тайнеполитической. Их объединяет то, что любое современное государство, какдемократическое, так и тоталитарное, ощущает себя как бы постояннопребывающим в потенциальной войне с другими государствами, или, пользуясьвыражением Томаса Гоббса, современное государство, в отличие от человека всоциуме, все еще находится в естественном состоянии войны всех против всех,bellum omnium contra omnes. Поэтому даже демократическое государство находитоправдание тому, что государственные дела хранятся в тайне и не являютсядостоянием всех и каждого.Другая сфера, за которой общество признает право на намеренноесоблюдение тайны, – это профессиональная сфера. Существует сферапрофессионального знания, и это знание стараются защитить отнепрофессионалов И следует отметить, что даже в том случае, когда доступ кэтому знанию не закрыт полностью, общество все же предпочитает, что бы тот,кто не является профессионалом, не был искушен в этом знании или же знал какможно меньше. Так например, медицина – это открытое знание, посколькусведения о медицинских открытиях публикуются в общедоступных научныхжурналах, и учебники по медицине продаются в каждой книжной лавке. С другойстороны, медицина использует огромное количество специальных терминов, иочевидно, что делается это не только для того, чтобы облегчитьпрофессиональное общение между врачами, но и для того, чтобы затруднитьпонимание медицинских вопросов для тех, кто не является врачом.В недалеком прошлом врачи широко использовали латинский язык, которыйслужил не только ясным и выразительным языком научного общения, но и удобнымспособом скрывать лечебную науку от остальных людей, принадлежавших, с точкизрения врача, к миру профанов. С этой же целью в наши дни, когда невежествораспространилось среди самих врачей, слабо уже знающих латынь, в медицинскойсреде продолжается намеренное или непреднамеренное использование латинскихтерминов, иной раз даже ничем не оправданное и чрезмерное. Медицинскаякарточка, созданная для того, чтобы охранять личные секреты пациента, исодержащая, как это явствует из сказанного нами, сведения, непредназначенные для публичного оглашения, превратилась в такую тайну засемью печатями, что стала недоступна для самого пациента. Понятие “личнойтайны” гипертрофировалось настолько, что потеряло всякую связь со своимпервоначальным значением, и превратилось в социальную идефикс,общепризнанный элемент общественного невежества. Для оправдания этогофеномена находят множество аргументов; мы еще будем говорить об этом; здесьже ограничимся простым указанием на то, что такой феномен существует.Следует обратить внимание и на другие профессиональные тайны, многие изкоторых представляют собой благодатную почву для исследований. Значениепромышленной тайны вышло в наши дни за рамки личных проблем и приобрелосоциально-экономический характер. Двойственное отношение к практикепатентования указывает на то, что, с одной стороны, получение патентаявляется свободной процедурой, но, с другой стороны, выдача патента – этосвидетельство о существовании некой тайны. Иными словами, патент – это внекотором смысле почти неприкрытое признание того, что в определенной сфересуществует тайна, которую человек хочет сохранить. При этомпромышленно-экономическая тайна является инструментом, имеющим политическиемасштабы, и обладает внутренним смыслом, меняющимся в зависимости от страны.Профессиональная тайна существует до сих пор среди таких профессий,которые позволительно назвать гильдиями, – например, среди бухгалтеров иадвокатов. Они тоже охраняют профессиональную тайну: иногда из соображенийзащиты личной тайны клиентов, иногда – руководствуясь характером своейпрофессии, заставляющей использовать стратегию утаивания и дезинформации, аиногда потому, что углубление невежества отвечает некой потребности враспространении общего недостатка знаний. У такой потребности имеются вчисле других и социальные источники: она, как мы объясним в дальнейшем,возникает из стремления сохранять закрытость профессии и то положение вещей,при котором профессиональное знание является не столь общедоступным, какимоно должно быть согласно теории.Другую разновидность намеренного замалчивания знаний можноохарактеризовать как “педагогическое невежество”. Здесь имеется в виду неневежество педагогов, что представляет собой отдельную тему, а такоеневежество, которое является методическим средством воспитания. В свое времяоб этом писал Моше Маймонид в предисловии к своей книге “Морэ невухим”, и стакого рода вещами сталкивался на собственном опыте каждый воспитатель. Влюбой заслуживающей упоминания книге по педагогике содержится мысль,продиктованная заботой о пользе ученика, что в процессе обучения ученику неследует сообщать все сведения, относящиеся к теме. Это идея основывается насправедливом иногда предположении о том, что избыточная информация, которуюученик не в состоянии усвоить, не только не приносит дополнительных знаний,но и мешает ученику продвигаться в обучении. Здесь, разумеется, возникаетвопрос, до каких пределов преподаватели (или учебное ведомство) должныдопускать такого рода невежество, чтобы оно оставалось временным явлением, ане прогрессировало, углубляясь в процессе обучения от этапа к этапу.Примером сознательного “педагогического невежества” может послужитьпреподавание математики на определенных этапах обучения вниманию учеников непредлагают полноценные математические доказательства. Для достиженияпедагогических целей такие доказательства следует пропустить и неуглубляться в тонкости существующих принципов математического вывода.Причина для подобного рода невежества имеется, например, и в сфересудопроизводства. Это то невежество, в котором должен пребывать присяжныйзаседатель. Всюду, где существует соответствующая судебная практика,присяжному заседателю рекомендуют воздерживаться от чтения газет, чтобы бытьсвободным от чужого мнения о деле. Мало того, кое-где бытует убеждение втом, что присяжный заседатель не должен хорошо разбираться взаконодательстве, поскольку предполагается, что знание законов не стольспособствует принятию решения, как намеренное невежество. Иными словами,присяжному поверенному надлежит установить истинность или ложностьпредъявленных ему фактов, а не пускаться в рассуждения о характере июридических последствиях этих фактов.Точно так же практикуется намеренное невежество в тех случаях, когдатребуется, чтобы свидетель ничего не знал о показаниях других свидетелей;очевидно, что здесь мы имеем дело с сознательным сокрытием информации, хотясокрытие это носит лишь методологический характер, облегчая выяснениеобстоятельств дела. В более широком смысле такое сохранение тайны являетсятехническим приемом некоторых жанров литературы и театра, в той мере, вкакой знание читателем или зрителем сюжетной развязки наносит ущербэстетическому восприятию художественного произведения. Стало быть, и в этомслучае имеет место процесс намеренного утаивания с целью созданияневежества, процесс, который в любом случае следует охарактеризовать какположительный. То есть в этих случаях речь идет не о постоянном,сохраняющемся как можно дольше невежестве, а о неком воспитательномпроцессе, во время которого шаг за шагом приподнимаются покровы тайны иувеличивается знание. Вместе с тем, также и в основе этого процесса лежитхорошо продуманная, расчетливая и запланированная политика утаиваниясоответствующих сведений, преследующая воспитательные, художественные илиюридические цели ради достижения определенных результатовЧто касается нашего примера, в котором сохранение в тайне сюжетнойразвязки преподносится как идеал занимательности, то следует обратитьвнимание на социальную обусловленность этого явления. Как известно,удовольствие, которое древний эллин получал от трагедии, совершенно нетребовало неведения им перипетий сюжета. Он прекрасно знал сюжет, аудовольствие получал от самого зрелища. Лишь в новую эпоху, благодарясоциальным причинам, которые связаны с развитием общественных идеалов,возник новый идеал или новый тип эстетического наслаждения, ставящий воглаву угла динамику развертывания действия во времени.Наряду с этими разновидностями невежества, возникшего благодарязапланированному дефициту знания, существует еще такое знание, доступ ккоторому совершенно открыт, но общество или определенные общественныеинституты объявляют это знание вредным или неуместным.Возьмем, например, астрологию. В древности, а также в средние века,астрология считалась наукой, то есть была признана релевантным знанием длятех, кто занимается ею профессионально. Астрология являлась вполне уместнымзнанием, поскольку считалось, что во вселенной, чьи масштабы конечны иограничены и у которой имеется фиксированный центр, а именно земля, вокругкоторого обращаются планеты и звезды, существует взаимосвязь между движениемнебесных тел и процессами, происходящими на земле, и что положение светилвлияет на земные события или, как тогда выражались, на подлунную сферу.Однако с появлением классической физики, и именно тогда, когдавселенная вдруг стала бесконечной, а земля перестала быть центроммироздания, а точнее говоря, мироздание вовсе оказалось без центра,астрология перед лицом астрономии превратилась в нерелевантное знание. Приэтом нельзя утверждать, что астрология была окончательно отвергнута,поскольку у астролога всегда остаются аргументы, объясняющие, почему егопредсказания не сбылись или же сбылись лишь отчасти. Астрология, как и любаядругая наука, не может быть опровергнута, если кто-то отрицает ее исходныепредпосылки. Но астрология превратилась рядом с астрономией в неуместноезнание. Здесь не место останавливаться на связях астрологии иастрологического учения, поскольку это учение формировалось тысячелетиями, ссовременной астрофизикой. Астрономическая критика релевантности астрологиине превратила астрологию в знание, неуместное для общества. Общество(включая и астронома) все еще готово настойчиво утверждать, что знание этонебезразлично для него, как это происходит в наше время во многих странах (икасается, по неофициальным сведениям, многих государственных деятелей).Вместе с тем научное сообщество не только воздерживается от занятийастрологией, но и считает такие занятия неприличными, поэтому астрофизикнаших дней, который признается в том, что он сведущ в астрологии, будетзаподозрен в профессиональной непригодности, если он, конечно, не объяснит,что интересуется астрологией лишь в историческом плане или же находит в нейматериал для иронии и шуток.То же самое относится к области медицины. Врач, который обнаружитхорошее знакомство с гомеопатией или с другими лечебными системами, которыемедицина, однако, не считает полностью несостоятельными (ибо научная теорияне может быть окончательно опровергнута, как не может быть раз и навсегдадоказана), но рассматривает их как нерелевантные учения по сравнению софициально признанной доктриной, – итак, врач, который окажется сведущим вгомеопатии или в народной медицине, будет выглядеть весьма подозрительно,особенно в глазах собратьев по профессии.Точно таким же образом психологи относятся к парапсихологии, котораясама по себе является серьезной и вызывающей интерес темой. Здесь мы можемувидеть, что психологи, даже не являющиеся бихевиористами, отрицаютсуществование парапсихологических фактов. Мало того, когда в некоторыхсолидных научных учреждениях осуществляются эксперименты, вроде быдоказывающие справедливость тех или иных парапсихологических теорий,возникает любопытный феномен когда комиссия психологов, занимавшаясяисследованием парапсихологических явлений, приближается к выводу о том, чтона основании статистических данных эти явления можно объяснить лишь в томслучае, если предположить верность утверждений парапсихологии, всегданаходится один из членов комиссии, который заявляет, что следует усомнитьсяв научности самой статистики, а двое других настаивают на том, чтобы выводыкомиссии не публиковались. И это еще один пример сознательного замалчиваниязнания, благодаря чему о знании этом распространяется мнение, что ононеуместно, не соответствует истине, а потому не заслуживает внимания. Такимобразом, помимо сниженного интереса к некоторым разделам знания (что связанос соответствующей оценкой их научной состоятельности), существует соглашениеобщества или определенных социальных кругов игнорировать это знание.Недостаток сведений (или невежество) создается в этом случае вполненамеренно и сознательно. Общество провозглашает, что определенные наукиотносятся к разряду таких вещей, о которых лучше ничего не знать.Заметим вскользь, что последние наши рассуждения мы привели потому, чтов дальнейшем собираемся исследовать различие между открытым знанием изнанием закрытым, между знанием, доступ к которому открыт для каждого, изнанием, доступ к которому закрыт.Исследуя это различие, следует остановиться на методологической сторонепроблемы, итак, открытое знание – это такое знание, доступ к которому, покрайней мере в идеале, доступен для всех и каждого. Мало того, доступными иоткрытыми являются также критерии, согласно которым та или иная информацияоценивается как имеющая отношение к этому знанию, а то или иное суждение,возникающее в рамках этого знания, считается истинным или ложным. Сталобыть, речь идет о знании прозрачном, неогражденном, о знании, углубляться вкоторое позволено любому человеку, и с таким положением вещей согласенкаждый, кто подвизается в этом знании.Фактически мы подошли к определению рационализма, или того, что мыназываем рационализмом. Рациональное знание, или рационализм, означаетпостоянную проверку знания посредством критериев, которые сами в своюочередь подвергаются непрекращающейся проверке на основании другихкритериев. И про все эти знания и критерии следует сказать, что онисовершенно прозрачны, то есть доступ к ним всегда открыт, а от тех, ктозанят познанием, ничего не скрывают. Разумеется, любое знание покоится нааксиомах, фундаментальных принципах, о которых те, кто имеет отношение кэтому знанию, могут ничего не знать. Если же речь идет о рациональномзнании, то эти принципы должны быть выяснены, и, когда они выяснены, а такжеопределена область их применения, с ними должны согласиться все и все должныиметь возможность подвергать их проверке.Ибо у рационализма нет иного определения, кроме социального. Урационализма нет такого мерила, о котором можно было бы сказать, что оноабсолютно. Даже математические высказывания не являются “абсолютными”.Конечно, математические высказывания легко принять за абсолютные, так именнои полагали до начала тридцатых годов. Но в начале тридцатых годов молодойматематик Курт Гедель выступил с доказательством потрясающей теоремы,согласно которой любая непротиворечивая система, формализующая теориюнатуральных чисел, может быть непротиворечиво дополнена разнымивысказываниями, про которые нельзя сказать, истинны они или ложны. Этозначит, что даже в математической области имеются высказывания, которыенельзя считать абсолютно доказанными.В отличие от открытого знания, закрытое знание характеризуется в первуюочередь не тем, что доступ к нему ограничивается той или иной группой людей,а тем, что это такое знание, путь передачи которого непрозрачен. Оно неявляется доступным, неогражденным знанием, и путь овладения им неизвестенширокой публике. Что является предметом этого знания, а что не является,полного и недвусмысленного согласия на этот счет не существует, все зависитот традиции, от посвящения одного человека другим; такое знание называетсяпо-английски tacit knowledge – знание, значительная часть которого, посуществу, непонятна даже для самого носителя этого знания. Различие междуоткрытым и закрытым знанием мы рассмотрим в ракурсе исторического развитиязападной культуры, однако следует заранее оговорить, что мы будем говоритьлишь об идеальных формах, поскольку нигде и никогда не существовалосовершенно открытого или совершенно закрытого знания. То, что нас интересуетздесь и будет интересовать в дальнейшем, – это именно диалектика, состязаниезнания открытого с закрытым знанием.^ 3. ОТКРЫТОЕ И ЗАКРЫТОЕ ЗНАНИЕ В предыдущей беседе мы указали на различие между открытым знанием изакрытым знанием. Нам представляется, что это не количественное различие(определяющееся числом тех, кто посвящен в знание), а качественное. Открытоезнание – это не только такое знание, доступ к которому открыт для всехчленов общества. Открытое знание отличается тем, что критерии суждения (тоесть те критерии, посредством которых мы устанавливаем, что одна информациянаходится в границах приемлемого знания, а другая выходит за эти границы илиже не заслуживает внимания) общедоступны, известны всем и открыты длякритики тех, кто этим знанием обладает. Стало быть, открытое знание – этознание прозрачное, не находящееся за семью печатями, знание, которое можнопроверить с помощью хорошо сформулированных и общеизвестных критериевоценки.Закрытое знание, напротив, – это такое знание, которое передается отодного человека к другому путями, недоступными критике, освященнымимноголетней традицией: оно переходит от отца к сыну, от мастера к егопреемнику, усваивается через подражание тому, кто считается знатоком.Большая часть подобным образом передаваемого знания является тем, чтоназывается “безмолвным знанием” (tacit knowledge), – это приемы ремесла,способы суждения, не имеющие ясного выражения в словах; в этом по сути исостоит разница между открытым и закрытым знанием. Мы говорили, что открытоеи закрытое знание – это идеальные, абстрактные понятия; фактически в любомобществе существуют смешанные формы этих знаний. Вместе с тем эти видызнания являлись атрибутами западной культуры – той культуры, котораявозникла на берегах Средиземного моря и развивалась в Западной Европе, – иоткровенно противостояли друг другу. Борьба между открытым зна