Айтен Юран

Айтен Юран Размышления у зеркала илипространство и время в психоанализеРанние детские воспоминания неизменно возвращают к завораживающему, притягивающему, гипнотизирующему образу зеркала. Зеркала мутного, порой искажающего, составляющего неотьемлемую часть старого, доставшегося в наследство шкафа, за дверцей которого открывалась пустота – аморфная, неопределенная, пугающая вдвойне в контрасте с ясно очерченным, предсказуемым пространством зеркального отражения. Зеркальная поверхность манила и притягивала причастностью к тайнам человеческого бытия. Смерть временно изымала зеркальную поверхность и пространство, отражающееся в ней, завешивая ее тканью; жизнь возвращала ее. Ощущалась тайна ускользающей, не видимой, разделяющей границы – границы смерти и жизни, видимого и невидимого, реального и иллюзорного, осязаемого и неосязаемого, пространства и антипространства, пред-зеркалья и зазеркалья. Прикосновение к этой тайне оставляло глубокие следы, подобно тем, что остаются на зеркальной поверхности. Неимоверное, страстное детское желание проникнуть в антипространство зазеркалья будило воображение, фантазию. Но зеркальная поверхность не терпела прикосновений, неизменно манифестируя гладкую, почти «немую», однообразную поверхность, отталкивающую своей холодностью. Впрочем, быть может все эти ясно переживаемые ощущения-воспоминания от столкновения с завораживающей поверхностью – лишь фон, своего рода «покрывающее воспоминание», за которым – самое главное? Ведь пространство у зеркала место ключевой встречи – встречи с образом своего тела, подтверждающим смутные первоощущения его контура, встречи с глазами в зеркальном отражении как со своими, а не глазами двойника. Это первые шаги в движении к миру абстрактного, символического, нетелесного… Момент этой встречи во многом травматичен, экзистенциален, остро переживаем. Образ в зеркале явился той «трепещущей клеточкой, через которую оказалось возможным прикосновение к тайне пространства – своего и чужого, к тайне познания, как увиденной возможности раздвижения границ видимого, подобно тому, что рождают множащие зеркала в калейдоскопе. Покрываясь пылью времени, тайна зеркала не становилась менее загадочной. Встреча с ним пробивала брешь в привычном эвклидовском пространстве, каждый раз являясь напоминанием о некогда забытом, ушедшем. Знакомство с психоаналитическими текстами позволило вновь оживить переживания, по иному прочуствовав глубину звучания человеческого измерения, прильнув к его экзистенциальной сути, обнажив тайну пространства и времени…Пространство и время являются теми понятиями, с переосмыслением которых можно вести отсчет новой парадигмы в культуре начала 20-го столетия. Последняя пришла на смену эпистеме классического рационализма, идущей от Декарта и Канта, в рамках которой было естественным противопоставление тела и духа как низшего высшему. Пространственно – временные явления позитивистски больному восприятию представали как не значимые, и не представляющие интереса. В ряду привычных метафизических оппозиций, господствующих вплоть до Гегеля, – идеального и материального, истинного и ложного, небесного и земного, возвышенного и низменного – пространство и время связывалось со вторыми компонентами пар противоположностей. В рамках же нарождающейся эпистемы пространство вновь предстало семантически многозначным1, время становится подлинной базисной характеристикой бытия. Впрочем, новое учение о пространстве и времени в физике, пришедшее на смену классическим представлениям2 – это только следствие созревавшего нового философского видения человеком самого себя.Такая трансформация понятий пространства и времени в философии, которые являлись базисными для традиционной онтологии, неминуема, когда на место всеобщего и унифицированного картезианского субьекта привходит индивид, личность. Когда бытие в философии становится, прежде всего, человеческим бытием (Бергсон, Хайдеггер), тогда время из общезначимого становится «жизненным», «феноменологическим» временем, «длительностью», «подлинным» временем. Жизненное время Бергсона, последействие Фрейда, феноменологическое время Хайдеггера – это уже осмысление времени как бытийной характеристики. Психоаналитическое осмысление симптома, сновидческих, фантазийных, галлюцинаторных образов опрокидывает привычное течение времени, выворачивая его наизнанку, рушит однородность эвклидовского пространства, искривляя и деформируя его, являя собой сгустки, особые точки, в которых пространство обретает другое качество, время течет по-особому. Пространство и время из обезличенных, надиндивидуальных представлений вновь обретают человеческое измерение, по-новому преломившись сквозь телесность человеческого бытия. И психоанализ сыграл в этом переосмыслении не последнюю роль. В 1920 году Фрейд, называя вопрос о времени и пространстве «вопросом, который заслуживает самого основательного изучения», писал: «кантовское положение, что время и пространство суть необходимые формы нашего мышления в настоящеее время может под влиянием известных психоанализу данных быть подвергнуто дискуссии» (2:398). «Психика имеет протяженность, хотя и не ведаетоб этом»Фрейд З. Note manuscrite1. Пространство в психоанализе1.1. Между организмом и телом«Родиться – это значит наряду с другими характеристиками, занять свое место» (1,с.499), свою пространственную определенность. Это телесное пространство с момента рождения неоднородно, в нем существуют «неровности», «узлы», «складки», «морщины» – суть сгущения, своего рода эрогенные зоны. «Я – в первую очередь нечто телесное: оно выступает не только как поверхностное образование, но и как проекция некоей поверхности… Я может рассматриваться одновременно и как психическая проекция поверхности тела и как поверхность психического аппарата» (19:87). Осознание своего Я, границ между собой и внешним миром – не есть некая данность, совпадающая с границами нашего тела в обьективном мире. Конституирование своей телесности возможно лишь посредством различения от внешнего: «то, что включается вовнутрь, отличается от того, что отброшено в процессе исключения и проекции» (3,с.107). Телесность человека, не совпадая в своих границах с организмом-телом, охватывает иное пространство, граница которого не задана изначально. При переходе от аутоэротизма к первичному нарциссизму в представлениях Фрейда или от первичного «комплекса разделения» к «стадии зеркала» в представлениях Лакана происходит конституирование субьектом целостного единого телесного пространства из фрагментарного и «раздробленного образа тела». Нежность прикосновений, мелодичность голоса, запахи, взгляд, тело другого, его образ позволяют осуществить первые наметки последующей захваченности человеческим обликом, помогают ощутить ребенку самый первый, еще мозаичный и дискретный набросок телесности, его предварительный контур, своего рода «край» внутреннего-внешнего. «Всякий извне данный обрывок тела должен быть мною пережит изнутри и только этим путем он может быть приобщен ко мне, к моему единственному единству» (4,с.69). Материнский обьект дает опыт определения границ тела младенца. Тело другого предстает как необходимость в конституировании собственной телесности. Разрыв симбиоза, сопровождающийся тревогой и беспокойством по поводу утраты единства, толкает на поиск замещающего обьекта. Он будет найден – в плененности захваченности и зачарованности собственным образом. Актом присвоения образа в зеркале, пришедшего извне, его узнаванием подтверждается телесное пространство, которое станет основой для конституирования пространства психического. Из паралитика, «который без посторонней помощи способен лишь на движения некоординированные и беспомощные», который зачарован и пленен «устремленным на него взглядом, взглядом невидящим» (5,с.76), в акте со-образования с ним, рождается человек, появляется возможность конституирования человеческой субьективности. Это очень тонкий процесс. Субьект улавливает свое единство, собирает его в зеркальном образе или в образе другого. Разложенный, фрагментированный, расчлененный, отрешенный, анархичный субьект вбирается в себя образом другого. Субьект оказывается «пойман на наживку пространственной идентификации», образом зеркальным, пришедшим извне, и поэтому отчуждающем, внешнем. И в то же время реальный утраченный обьект, приносивший удовлетворение конституируется в представлении, т.е. изнутри. Это то, что помогает наметить первые наброски отграничения внутреннего от внешнего. Это основа – суть матрица последующих идентификаций, их возможностей. Это то, что запускает воображаемую, фантазматическую жизнь, механизм представления. Отныне этот образ будет манящим, влекущим центром притяжения, создающим напряжение, и в то же время отчуждающим, разрушительным, вселяющим ужас. Ведь первоначально беспомощное человеческое существо увидит целостную форму как мираж, как блуждающую тень, как похищенный образ себя самого – лишь во вне. Воспринятый извне образ себя будет всегда недостаточен. По мысли Лакана, идеальное единство никогда не достигается им и в каждое мгновение ускользает от него. Человек никогда не будет удовлетворен этим плененным образом, ведь за ним кроется слишком тягостное переживание – потеря симбиотического единства. Отсюда стремление расширить границы посредством трансцендирования, выхода из своих границ в череде идентификаций – все того же стремления вобрать в себя чужое пространство, присвоить его.Пустое пространство сформировано утратой обьекта, потерей симбиотического единства, символической кастрацией в лакановском понимании. Пустое пространство задает место символического заместителя. Кастрация предстает как опустошение пространства, изьятие его полноты, как лишение, как оставление «выметенного» дочиста пространства – пространства метафизического3. Конституированное телесное пространство позволяет избежать столкновения с пустотой, бездной, тьмой – суть заменой так и не конституированного замещающего обьекта. Если не произойдет новое заполнение оставшейся пустоты, дыры в психическом, не будет найден новый символический заменитель утраченному, то «опустошенное пространство» окажется «черной дырой» вневременья, не-бытием, бездной, при заглядывании в которую всякий раз будет возникать цепенящий страх, ужас, станет трудным комфортное сосуществование с нею. «Ничто плодотворное не дается человеку иначе, нежели путем утраты обьекта… На самом деле субьект всегда вынужден заниматься воссозданием обьекта» (5,с.196).Подобным образом в психической реальности рождается внешний обьектный мир. По мысли Лакана, «субьект не предшествует миру форм, которые его очаровывают: он конституируется ими и в них» (5,с.68). Внешний мир не просто привходит извне, он конституируется изнутри. Внешнее конституируется изнутри, как отсутствие, взывающее к присутствию. Так появляется внешний мир, так происходит отслоение внутреннего от внешнего. Это диалектика вместилища-содержимого, о которой много говорил Лакан, и которая еще долго отдает эхом в играх детей.Представим ребенка у зеркала. Гримасы, неестественные позы, активные движения, ликование – вот что отражает зеркальная поверхность. Ребенку важнее увидеть себя в действии, в жизни, как будто уточняя контуры своего тела, осваивая свое тело-пространство, прочувствовав степень возможного перевода внутренних самоощущений на язык внешнего выражения, язык поверхности тела – жеста, экспрессии, движения, мимики. Любые вмешательства и угрозы телесной целостности в раннем возрасте наносят, прежде всего, сильную психическую травму. Быть может кастрационный страх – не что иное, как страх потери обретенной с таким трудом пространственной целостности, своего пространства-места, страх перед возможным ущербом как вынутом, изьятом, опустошенном пространством?!4 Не отсюда ли стремление проникнуть в чужое пространство-место?! С этой точки зрения представляют интерес такие желания маленького Ганса как, например, стремление переступить черту дозволенного, «разбивание стекла или проникновение в загражденное пространство». Мир, не рожденный изнутри, вторгнется извне, представ в своей неприкрытости, обнаженности, реальности, способной вызвать сартровскую тошноту. Речь идет о творческом воссоздании обьекта, а не о сохранении обьекта за счет отказа от себя, подобно тому, что происходит в меланхолии. Пустое пространство требует возможности впускания. Но и полное заполнение пространства не возможно. По мысли Лакана, субьект «наметив идентификацию с одними обьектами, тут же разрывает ее, строит идентификацию вновь, но уже с другими. И каждый раз окончательную идентификацию, фиксацию реальности задерживает тревога» (6,с.94). Обьект никогда не будет последним и окончательным, он будет демонстративным напоминанием распада, обьектом ужасающим, недоступным, напоминающим о невозможности примириться ни с ним, ни с этим миром. В духе Лакана, внешний мир разлагается, дезинтегрируется, становится враждебным, отчужденным, обессмысливается, когда человек предстает самому себе в его единстве. Тогда становится ясно, что «отношения человека с миром поражены глубочайшим изначальным в самом основании их лежащим пороком» (5:239). И наоборот, когда обьект внешнего мира приобретает единство, в человеке возникает состояние напряженности, отчужденности, себя он воспринимает как неудовлетворенное желание.Телесным прообразом механизмов интроекции и идентификации является инкорпорирование. Поглощение чужого пространства, его включение в свое, присвоение качеств обьекта при удержании его внутри себя, выстраивание его по образу и подобию границ другого, экспансия чужого пространства другим как в проективной идентификации – все это необходимые этапы на пути конституирования человеческой субьективности. В игре этих механизмов проекций, интроекций или выбрасывания вовне того, что привносит неудовольствие, включения того, что порождает удовольствие, привходит ощущение границ собственного тела, рождение телесности из организма, данного при рождении. Идентификация сродни трансцендированию как выходу из своих границ по ту их сторону, как заполнению собою чужого пространства. С этой точки зрения разорванность человеческого существа в том, что мы одновременно и в месте-пространстве, единственном инеповторимом и вне определенного места-пространства. Конституированное телесное пространство-место предстанет пристанищем в хайдеггеровском понимании, в котором человек сможет обрести бытие. Ведь собирание пространства обозначает границы, которые придают пространству бытие. Важно, что с момента признания своего образа и принятия его человек оказывается «заброшен» не только в пространство мира как такового, но и в свое пространство, которое приходит к нему образом извне и которое он принимает на веру. Пространство, которое так и не станет собственным, «равным самому себе, но в то же время пространство-пристанище на долгом пути поиска себя, порождаемом нехваткой… Это пространство «далекое от равновесия», в котором субьект, подобно Алисе Керолла, обречен на нескончаемый процесс соотнесения своего внутреннего пространства с окружающим, с внешним. Это поиски своей идентичности, целостности, оси внутри себя, своего пространства. Пространства, которое может стать бездонным пространством бытия-в-теле в мгновениях обнаружений полноты экзистенциального смысла, переживаний, когда потеря своих границ и слияние с внешним миром будут происходить вне страха потерять себя в нем…В то же время тело неизбежно будет реализовано как нечто внешнее и иное по отношению к самому субьекту. Тело как некий репрезентатор нас во вне, мы так никогда и не увидим или увидим фрагментарно. Более того, внешняя выраженность внутренних переживаний себя никогда не будет удовлетворяющей, никогда не будет переведена на язык тела. Именно поэтому в моменты горя, эйфории, при которых наше лицо искажено, а внутренняя боль, страдание или радость пытаются найти выражение в языке тела, мы не увидим себя, даже если столкнемся со своим образом в зеркале. Разве может быть иначе?! «Мы видим отражение своей наружности, наружность не обнимает меня всего, я перед зеркалом, а не в нем» (12,с.59). Не потому ли так трудно полностью присвоить собственный образ на фотографии? Вырванный миг, отпавший, мертвый предстает в своей визуальной отчужденности: неестественным, чужим, уплощенным, впечатанным в глянцевую поверхность. Ведь «внешний образ может быть пережит как завершающий и исчерпывающий другого, но не переживается мною как исчерпывающий и завершающий меня» (4,с. 66). ^ Человек рождается, конституируя свою субьективность на границе пространств – внутреннего и внешнего, во вне данности по отношению к себе и в отношении к другому…1.2. ДругойПостигнуть себя пространственным или осуществляющим пространство, приобрести внешность возможно через другого.5 «Путь внутрь себя лежит через другого» (1:246). Появление другого дезинтегрирует мое пространство, рушит привычные мне в нем расстояния, отрицая их и разворачивая свои собственные расстояния. Отношение я-другой разрушает единый и общезначимый мир. Это не что иное, как опровержение однородности и гомогенности пространства. В межсубьектных отношениях, с которыми имеет дело психоанализ, важен другой как субьект. Именно поэтому здесь не остается ничего от единого эвклидовского пространства с прямой перспективой и единственной точкой зрения. Видимое одним субьектом пространство не совпадает с видимым пространством другого. Возникает новая организация пространства, не являющаяся моей пространственностью, поскольку другой развертывает вокруг себя свои собственные расстояния, по законам, не понятным мне, отличным от моих. Пространство перегруппируется, ускользает от меня, и это ускользание означает потерю мной центра мира. Мир становится плюральным, пространство неоднородным с того момента, как я испытаю присутствие, существование другого. Это и является, по мысли Лакана, ключевым моментом в психоаналитической сессии, когда речь пациента качнулась в направлении другого,- аналитика, слушателя, свидетеля, когда привходит четкое осознание присутствия другого. Это ощущение не является постоянным, при том, что оно, казалось бы, подразумевается в нашем мире. «От подобного рода ощущений мы всегда пытаемся в жизни избавиться. Было бы нелегко существовать, если бы в каждый момент мы ощущали присутствие со всей таинственностью. Это тайна, которую мы стараемся не замечать и к которой, вообще говоря, привыкли» (3:58).В то же время, в стадии зеркала ребенком будет обретено то пространство, то место, которое впоследствии займет Другой, в пространстве которого будет конституироваться, формироваться поле человеческого желания. Человек, в отличие от животного, не просто заполняет некое место-пространство, смирившись с предзаданными границами внутреннее-внешнее. Ему свойственны переживание себя, переживание своего переживания, возможность дистанцироваться от себя. У человека «…связь с природой оказывается искаженной в силу наличия в недрах его организма некоей трещины, некоего изначального раздора» (5:512). Животное «переживает то, что содержится в окружающем мире, чужое и свое. Оно способно даже научиться господствовать над собственным телом, оно образует самосоотносящуюся систему, возвратность, но оно не переживает себя» (7,с.123). В лакановском понимании то новое, что принес Фрейд, сконцентрировано в мысли: человек – это субьект, центр которого смещен (decentre). Это перекликается с тезисом о «позициональной эксцентричности» Плеснера (1928): жизнь человека эксцентрична, он не может порвать эксцентрирования, но одновременно выходит из него вовне».«Все пространственно данное во мне тяготеет к непространственному внутреннему центру» (4:67). С принятием своего образа обессмысливается понятие внешнего пространства вне соотнесения с пространством внутренним. Ведь «внешний мир не снаружи субьекта, но внутри его, другой уже в нем». Не существует «внешнего или ощущения внешнего, так как субьект изначально располагает в себе это пространство, которое управляет впоследствии его отношением ко всему реальному внешнему миру» (5:115). Человек находится больше «не в здесь-и-теперь, но «за» ним, за самим собой, вне какого-либо места, в ничто, он растворяется в ничто, в пространственно-временном нигде-никогда… Будучи вне места и вне времени он делает возможным переживание себя самого и одновременно переживание своей безместности и безвременности… Он положен в свою границу, которая его вещь ограничивает. Он не только живет и переживает, но он переживает свое переживание» (7:126). Будучи эксцентрическим существом, существом децентрированным по отношению к своей оси, существом, находящимся не в равновесии, вне места и времени, он должен создать новое равновесие в поиске символических заместителей утраченных обьектов, в поиске нового центра в сфере символического, в которой неудовлетворенное желание найдет себе «достойного» заменителя. Экцентричность человеческого существа предполагает особое пространство далекое от однородности и гомогенности.^ Это долгий путь становления человеческой субьективности на сцене, где главным действующим лицом является желание…1.3. Сцена или  в психоанализеПсихоаналитическая мысль пронизана пространственными аналогиями и представлениями. Фрейд говорил об особом «пространственно-метафорическом языке» психоанализа (8:32). Топическая точка зрения, согласно которой психический аппарат расчленен на несколько, определенным образом соупорядоченных систем, по-разному преломлялась в творчестве Фрейда, с самого начала противопоставляясь анатомо-физиологической теории мозговых локализаций. В «Проблеме дилетантского анализа» Фрейд отмечал: «Мы вообще оставляем в стороне материальную точку зрения, но не пространственную. Мы представляем перед собой неизвестный аппарат, который предназначен для психического функционирования, и именно в качестве инструмента, состоящего из нескольких частей – которые мы называем инстанциями, каждая из которых снабжается особой функцией и которые имеют определенные пространственные расположения относительно друг друга, то есть пространственные отношения «впереди» и «позади», «поверхностно» и «глубоко»6(9:60). Уже в 1895 году в«Исследованиях истерии» осознание бессознательного материала описывается сквозь призму пространственных образов – как «проход» через «ущелье», в котором одновременно в «пространство Я» может проникнуть только одно воспоминание .В 1913 году Фрейд пишет: «вся масса пространственно расположенного патогенного материала оказывается как бы протянутой через узкую щель и приходит к осознанию уже разрезанной на отдельные полоски. Задача психотерапевта – восстановить на этой основе ранее существовавшую организацию» (11:211). Пространственные представления в первой и второй теориях психического аппарата в виде «передней» и «границ» говорят сами за себя. Очевидно, что такие важные психоаналитические понятия как вытеснение (Verdrangung), сгущение (Verdichtung), смещение (Verschiebung), интериоризация как синоним интроекции (Verinnerlichung) имеют непосредственное отношение к пространственным аналогиям 7Потрясающая мысль Фрейда заключена в словах: «пространственность – это, возможно, проекция протяженности психического аппарата. Никакой другой вывод не представляется правдоподобным. На место априорных условий Канта встают априорные условия нашего психического аппарата» (11:525). Итак, во фрейдовском видении пространственная протяженность психического аппарата предстает как первоначало априорных форм пространства. Переворот кантовского видения? Именно! Этим шагом Фрейд ввел субьекта в обезличенное со времен Канта пространство. Этот шаг по своей грандиозности роднит психоанализ с концептуальной революцией в физике ХХ века.Сновидение рождает новые пространства. Поле действий у сновидений иное, нежели у бодрствующего мышления, сновидение разыгрывается на иной сцене, в ином пространстве8.Это особое пространство – центр собирания других – «результат «притяжения», которое отображенное в зрительной форме и стремящееся к повторному оживлению воспоминание оказывает на домогающиеся изображения и изолированные от сознания мысли» (12:382). Ведь на пути возвращений, оживлений воспоминаний сновидения приобретает изобразительность.Похоже, слово сцена, – одно из любимых у Фрейда. На сцене разворачивается сновидение, на особых сценах-событиях разворачивается психическая жизнь, в конечном счете вращающихся вокруг главной сцены, первичной сцены психического события… Более того, сам анализ, по мысли Фрейда, предстает как нечто, разворачивающееся на разных сценах. На одной сцене главную роль играет пациент, на другой – аналитик.9 Резонен вопрос – кем написан сценарий? Ибо один сценарий уже написан. Сценарий как эхо травматического события, как многократное репродуцирование, проигрывание, воспроизведение того, забытого, первичного. Сценарий, неудачный, ведь главное действующее лицо неведает о своей роли. Все ниточки анализа по работе толкования ведут к этой сцене психической реальности, она оказывается необходимой для обобщающего разрешения всех загадок неудавшегося сценария. Анализ тормозит все новое и новое его воспроизведение, актуализацию, драматизацию (agieren), перенося его в строго очерченную область, место, на выбранную совместно сцену – в кабинет. Локализация в пространстве позволяет активировать следы воспоминаний о главной сцене, расплести воспроизводящийся сценарий. Сценарий угадывается, дабы положить конец навязчивому его повторению.Представляет интерес яркая пространственная модель, которую Фрейд представил в «Толковании сновидений»: «пуповину сновидения» обволакивают клубки мыслей, «которые скрываются за сновидением и которые всплывают при его толковании, должны оставаться незавершенными и расходиться во все стороны сетевидного сплетения нашего мышления. Из самой густой части этого сплетения произрастает желание сновидения, подобно грибу над мицелием»10. Аналогичная пространственная модель представлена Фрейдом в «Исследованиях истерии», где воспоминания в виде цепочек, нитей, линий располагаются концентрическими кругами вокруг патогенного ядра, образующих на пересечении «узловые точки». Позже в 1905 году Фрейд пишет «о бессознательном ассоциативном потоке мыслей, которые протекают над ранее сформированными органическими связями, подобно тому, как венок из цветов располагается на проволочном каркасе, так что иной раз можно найти проложенными и другие пути мысли между теми же самыми пунктами начала и конца» (13:285). Подобно тому, как в риманновском пространстве всякий путь смыкается на самого себя, так и здесь пуповину сновидения обволакивает сетчатая паутина, по которой ассоциативные пути и цепочки вновь ведут к центру.Психоаналитическое знание разворачивается на разных сценах, из разных «мест». Анализ протекает на границе пространств – строго очерченного определенного пространства кабинета, с одной стороны и пространственных психических образов с другой. Каких? Образов сновидений, воспоминаний, представленй – тех, что отсылают нас к прошедшему времени, точнее к безвременью в бессознательном…2. Время в психоанализеВремя – то, что привходит после освоения ребенком своего пространства, после того как подсказка–слово помогло узнать его, присвоить его. Оно привходит через загадочные «завтра», «вчера», «сегодня», которые еще долго путаются ребенком и ощущаются в их чуждости и непонятности. Часовой механизм предстает непостижимой тайной, которая подвластна только взрослым, загадочным образом соизмеряющих свою жизнь с положением стрелок на циферблате. Каким образом эти многочисленные колесики, стрелки, маятники могут быть связаны с нашей жизнью? Зачем нужно это членение, деление на равные отрезки, которые нивелируют и обезличивают нашу жизнь? Вопросы, с которыми неизменно сталкивается ребенок…Чувство ужаса и жути сопровождало детскую игру, в которой отсчитываешь минуту, которую только предстоит прожить, которая является еще будущей минутой, и которая через минуту, пройдя через настоящее, становится уже прошлой, навсегда ушедшей, невозвратимой. Хотелось остановить неумолимый ход времени, разгадать, приблизиться к тайне пожирающего Кроноса. Миг превращал ее в прошлое, и все усилия продлить его, были тщетны, обнажая человеческое бессилие. Подаренные родителями прозрачные часы, в своем завораживающем движении колесиков, в красоте механизма еще более отчуждали, оставляя ощущение обмана, сокрытости, фокуса. Тайна времени в видимом механизме делалась еще более неуловимой, ускользающей, отчуждающей, растерзанной, развивая скорее каузальное мышление в наглядности и слаженности его функционирования. Загадочным образом это ускользающее время выстраивалось отнюдь не по прямой… Ритуалы – праздники, природа, особые точки – суть временные разрывы и лакуны особым образом преобразовывали линейность в вечное возвращение, в котором оказалось возможным обнаружить время свое, субьективное, переживаемое в глубинах и еще более обнажающее неразрешимость тайны времени.Вечность сменяется конечностью, луч отрезком, непрерывность дискретностью. Появляется история – «когда тебя не было», влекущая за собой сильнейшие экзистенциальные переживания. Ведь «когда тебя не было» означает – «когда тебя не будет». И тогда приходит понимание конечности и временности человеческого существа, тогда смысл ощущается на острие времен, тогда прошлое кончается пред будущим. Это еще одна утрата, которую нужно пережить, своего рода микросмерть, которая придает смысл субьективному, переживаемому времени… Какое отношение зеркало может иметь к тайне времени? Самое непосредственное. Ведь зеркальное изображение обманывает нас не только потому что оно переворачивает изображение, а еще и потому что мы видим в нем свое прошлое. Об этом говорят физики. Ведь существует некое время, пусть бесконечно малое, необходимое для того, чтобы электромагнитные волны достигли поверхности зеркала…«Время – это нечто такое, чтоконструируется в каждый данныймомент».И.Пригожин«Философия нестабильности»(1998)2.1. Между Кроносом и длительностьюНевротики больны воспоминаниями, – воспоминаниями, которые в навязчивом повторении заслоняют настоящее. Жизнь превращается в вечное воз-вращение к тому, что желает и не желает умереть, – вращение вокруг мучающего образа. Амнезия как одновременная возможность и не возможность смерти. Невозможность умереть тому, что мешает жизни – в страхе от столкновения с ним, возможность – в озвучивании, в вос-поминании, в повторном пере-живании и придании смысла патогенному образу. Не просто отбросить «от себя то, что желает умереть», а придать смысл, выразить словом, из-жить его. Отброшенное, отверженное (Verwerfung) вновь проявится в галлюцинаторных феноменах. Прошлое навсегда останется в нас, «первичные состояния всегда могут возникнуть вновь. Первичная психика в собственном смысле слова неуничтожима» (11:419). Другое дело насколько мучительной и давлеющей будет эта неуничтожимая часть.Фрейд с самого начала обратил внимание на то, что психический аппарат «имеет определенное направление», т.е. «при известных психических процессах возбуждение с определенной последовательностью во времени проходит по всем этим системам» (12:375, выделено мной). Временной регресс предстает как то, что возвращает к прошлому, к пройденному, то, что увязывает настоящее с прошлым, то, что придает сновидению изобразительность, то, что рождает новое пространство, «новую сцену» в топической регрессии. Сновидение как еще один способ вспоминать, как регрессивное, регредиентное движение, как то, что оказывается пригодным для ознакомления с прошлым. Ведь «сновидение можно определить как измененное, благодаря перенесению на новый материал возникшего эпизода детства. Последний не может быть воспроизведен; ему приходится довольствоваться лишь воспроизведением его в форме сновидений». Но не только. Сновидение еще и то, что «рисуя перед нами осуществление желания переносит нас в будущее» (12:439). С этой точки зрения, сновидение увязывает прошлое, настоящее и будущее. Сновидение разыгрывается на сцене, которой чужда привычная нам хронологическая упорядоченность, течение будничного времени в череде «до» и «после». Впрочем, разве может быть иначе? Ведь бессознательное не знает времени, бессознательные процессы не упорядочены во времени, время ничего в них не меняет, в нем ничего нельзя довести до конца, в нем ничего не проходит, не поддается забвению. Там царствует свое время, время далекое от линейного, астрономического, внешнего… Время многомерное, а значит неразрывно и глубоко связанное с пространственными образными представлениями, время, в котором прошлое перемешано с настоящим, где конкретность условна, где одновременно сосуществуют образы разных времен. Это напоминает картины М.Шагала как некие смутные воспоминания, неясные очертания, смазанные контуры сосуществующих Витебска и Парижа, людей и животных, скрипок и скрипачей, акробатов и художников, рук и голов…Пространственно-временная воронка, как результат сгущения, в которую затягиваются образы разных времен, разных пространств.Обнаруживаемое время, не имеет ничего общего с нивелированным, обьективным, астрономическим временем. Это вихревое, вращающееся, нелинейное, субьективное время, время подобное бергсоновской длительности, которое не приходит из-вне. Невротизм не ведает об этом времени. Жизненное время, облаченное в астрономическую хронологичность, предстает в своей тяжести, косности, суетной сиюминутности. Время-длительность нельзя измерить в часах, минутах, секундах… Ведь секунда может предстать вечностью, вечность пережиться мгновением. Его можно прочувствовать только внутренним взором, сосредоточившись на собственных глубинах. В духе Бергсона, чем глубже расположена та точка, которой, опустившись, коснемся мы, тем сильнее окажется порыв, выталкивающий нас вверх. Быть может, именно это погружение в ситуацию здесь-и-сейчас в психоаналитическом кабинете и возможность пережить время – длительность в бергсоновском понимании как основную реальность, более главную, чем внешнее, обезличенное время и делает возможным терапевтический процесс?! Ведь длительность – это связующее взаимопроникающих прошлого и настоящего, продолжение «того, чего уже нет, в том, что есть сейчас». Посредством этого связующего появляется возможность изжить прошлое в настоящем, признать прошлое, признать его историчность, уйти от беспамятства к хайдеггеровскому забвению, к жизненному порыву, к творчеству, наконец. Как сопоставить это время–длительность, время субьективного переживания с астрономическим временем-продолжительностью психоаналитического сеанса, не считающимся с субьективным внутренним временем и пытающимся упорядочить его, вогнав в тиски общего времени?! Вопрос отнюдь не риторический…Впрочем, так как все значительные вытеснения выпадают на долю раннего детства», очевидно, что аналитическая работа возвращает нас к этому времени жизни. Аналитический сеанс предстает как безвременье, совмещающее прошлое, будущее и настоящее, как дыра в привычном отсчете времени, в абсолютном различии времен. Он предстает на границе – хронометрически отсчитанного времени сессии, предстающим внешним, обезличенным и внутренним, субьективно переживаемом временем – длительностью…2.2. От действия к последействиюЖить во времени – это значит не просто воспринимать поочередно образы и выстраивать их в ряд «перед-после», «еще-уже», «теперь-тогда», то есть по оси безличного линейного времени, получая простой набор кадров, как будто бы время – это нечто вроде пустой полости, в которую