© Аман Газиев, 1995. Все права защищены © Плоских В. М., 1995. Все права защищены Произведение публикуется с письменного разрешения В. М

© Аман Газиев, 1995. Все права защищены © Плоских В.М., 1995. Все права защищены Произведение публикуется с письменного разрешения В.М.Плоских Не допускается тиражирование, воспроизведение текста или его фрагментов с целью коммерческого использования Дата размещения на сайте www.literatura.kg: 7 декабря 2008 годаАман ГазиевПУЛАТ-ХАНЗанимательная повесть о предводителе повстанцев против Кокандского ханства Пулат-хане (своего рода кыргызском Пугачеве) основана на широком документальном материале и воспоминаниях современников. События охватывают период агонии Кокандского ханства (1874-1876) и завоевания Южного Кыргызстана русскими войскамиПубликуется по книге: Аман Газиев. Пулат-хан. Историческая повесть. – Б.: Илим, 1995. — 212 с.Редакция и послесловие профессора В.Плоских Г 12 ISBN 5-8355-0847-6^ I. Ночь предательстваНа Коканд опустилась ненастная и холодная, с дождем и ветром, воровская ночь. Но в ханском дворце — уютная тишина. Тускло горят светильники в многочисленных дворцовых переходах. Дремлют, опершись на парадные пики, часовые. Спят дворцовые слуги. Спит гарем. Тихо похрапывает в своей опочивальне сам властелин Алим-Бахадур-хан. Лишь ветер злобно воет за стеной да с размаха швыряет капли дождя в витражи стрельчатых окон… Неслышно ступают сафьяновые сапоги по мягким коврам. Встрепенувшиеся часовые не успевают задать вопрос — без звука падают, пронзенные кинжалами. Двери ханской опочивальни раскрываются, шум короткой борьбы, сдавленный крик, перешедший в хрипенье… И снова тишина. …Глубоко за полночь любимая жена Алим-хана красавица Мамлакат проснулась от чьего-то прикосновения. Она узнала своего евнуха. — Вставай, хатун, беда! Еще объятая сном, она села на постели и привычно спросила: А где мой сын? Тише! Мальчика уже собирают. Одевайся: вот плащ, вот чачван… Жирное доброе лицо евнуха кривилось, растягивалось, сжималось… Или это светильник бросает такие тени? Но его глаза полны ужаса. О, Аллах! Ты, пугаешь меня, Афдал. Быстро! Быстро! Если хотите спасти сына. Я слышу, сюда уже идут. Мамлакат лихорадочно натягивала шаровары прямо на ночную рубашку. Потом — какие-то поношенные тряпки, старый чачван и такой же старый плащ; руки ее дрожали, и евнух помогал ей. Она знала: он был предан ей и телом и душой. Она больше не спрашивала о причине беспокойства: в ханском дворце ночные убийства, бесследно исчезнувшие люди — обычное дело… Но где мой сын? Вот он… Встрепанная служанка с расширенными от испуга глазами ввела в опочивальню хорошенькую девочку; девочка зевнула и захныкала голоском ее сына… — Я спать хочу… Зачем меня так одели? Мама, куда мы идем? Евнух тем временем схватил со столика шкатулку с драгоценностями и бросил ее в мешок, сгреб несколько дорогих одежд… Далеко в переходах послышался невнятный шум, потом громкий крик… Евнух кинулся к двери с легкостью юноши. — Скорее, скорее! Промедление будет стоить жизни! Нет, не сюда… Мы выйдем через другие двери… Опустите чачваны… Закройте лицо, ханзаде, прошу вас! Евнух, две женщины и девочка бежали узкими переходами. Навстречу им бежали другие. В раскрытых дверях многочисленных комнат метались тени испуганных обитательниц гарема. Повсюду раздавались встревоженные голоса, кто-то истерически рыдал. От движения одежд язычки светильников изгибались, гасли. Вот и заветные двери — они вели в хозяйственный двор; его окаймляли помещения для прислуги, амбары с припасами, обширное строение ханской кухни. Здесь еще было тихо. Лишь несколько поварят под навесом при свете факела чистили овощи и рубили мясо для утренней трапезы хана и его придворных: во дворе вставали рано, вместе с утренним азаном — призывом к первой молитве. В это время вся урда уже светилась огнями, оттуда доносились громкие крики, лязг оружия, топот и ржание лошадей. Мамлакат еле выговорила дрожащими губами: — Что же случилось, Афдал? Евнух тихим шопотом отвечал на ходу: Убили светлейшего повелителя… Теперь он охотится за наследником трона, вашим сыном… Кто он? Потом, потом! Надо спешить… В стене были ворота: через них обычно доставлялись припасы в ханский дворец. Сейчас они были на запорах. У маленькой, также запертой, калитки обычно дремал стражник; теперь он стоял, вытянув шею; в темноте блестели белки его глаз. — Это ты, Юнус? — Ходжа Афдал! — стражник узнал евнуха и продолжал встревоженным голосом. — Я вижу в урде огни… Какой-то шум… Что произошло? — Не наше с тобой это дело, Юнус. Пусть в этом разбираются великие, а мы будем выполнять наши маленькие дела. Открой калитку: видишь, мы спешим на базар. Какой базар ночью? — изумился часовой. Разве ты не слышал о нраве третьей жены пресветлого хана? Наш повелитель подарил ей вчера ночью несколько тилла. А сегодняшней ночью ей вздумалось купить на них аравийские благовония. И вот она подняла служанок ни свет ни заря и отправила на базар, а мне велела сопровождать их. Ничего, пока мы доберемся до базарной площади, будет уже утро. Стражник отпирал калитку и бормотал: Ай-яй-яй, что за женщина! Ты бы лучше посоветовал ей приобрести не благовония, а хороший нрав. Хороший нрав не купишь на базаре. Да и за такой совет можно угодить под плети. Поостерегить говорить плохое о стоящих над нами. Разве я сказал плохое? Я пошутил! — встревожился стражник. Я тоже пошутил. Чего ты копаешься? Нам ведь надо поспеть назад ко второму намазу. Так и быть, Юнус, буду возвращаться — принесу тебе насваю. Юнус наконец-то справился с замком и четыре фигуры выскользнули наружу. Справа от дороги, прямо от зубчатых стен урды, начинался знаменитый ханский виноградник площадью во много танапов. Здесь произрастали самые сладкие сорта. Иноземцы, попадавшие в Коканд, спешили полюбоваться этим виноградником — слава о нем давно перешагнула городские пределы. Евнух повел спутников не по дороге, а через этот виноградник. И правильно сделал: скоро они увидели огни там, где оставалась калитка; потом раскрылись ворота и вереница скачущих факелов устремилась по дороге… Глухо и дробно застучали копыта. Беглецы уходили все дальше и дальше. Миновав виноградник, свернули на узкую улочку, потом долго пробирались по ночному городу извилистыми переулками, где даже арба не могла бы проехать. Когда же совсем рассвело, евнух привел их к домику; за высоким дувалом прятался небольшой густой сад. Евнух трижды постучал в калитку. — Здесь живет мой племянник Якуб. Он все сделает. …Когда открылись городские ворота, из города выехала двухколесная крытая повозка. Возница, молодой парень, усиленно погонял лошадь. В арбе, невидимые глазу посторонних, сидели беглецы. Достигнув развилки, возница почтительно спросил: Куда же теперь? В горы, в Каратегин, — был ответ. …Так в трагическую ночь 1809 г. бежала из Коканда жена тогдашнего правителя знаменитого Алим-хана; она спасла от неизбежной смерти своего малолетнего сына, наследника престола ханзаде Аталык-Ибрагим-бека. Алим-хан был зарезан ночью в своих покоях родным братом и его подручными. Убийца, Омор-хан, повелел уничтожить всех своих племянников, дабы между ним и кокандским престолом не оставалось никаких препятствий. Через двенадцать лет Омор-хан лишился жизни точно таким же образом…^ II. Загадочная депутация (через 63 года)Ранней осенью 1872 г. в одном из пригородов Самарканда по пыльной улице ехала небольшая группа богато одетых всадников-кыргызов. Самарканд в то время был уже под властью российского императора, однако в жизни местного населения мало что изменилось: тот же многовековой уклад, те же халаты и чалмы; так же высились минареты в гуще по-осеннему расцвеченных садов. Всадникам встретился водонос, приветствовавший их вежливым поклоном. Ехавший впереди дородный старик в парчовом халате бросил ему серебряную таньгу: — Укажи-ка нам путь к мечети Ходжа-Ахрар. — С радостью и повиновением, — весело оскалил белые зубы водонос. — Она вон за этим садом. Пусть глянут почтенные: отсюда виден ее минарет. Говор у него был какой-то странный, непривычный для слуха. У ограды мечети всадники спешились. У вышедшего служки спросили: — Здесь ли живет некий молдо Пулат-бек, наставник при медресе? А зачем он вам? — в свой черед спросил служитель. Вопрос задал первым я, — надменно сказал седобородый всадник. — И тебе надлежит ответить. Служитель и ответил — спокойно, рассудительно: — Если человека спрашивают, живет ли он здесь, человек вправе поинтересоваться: кем задан вопрос и почему? Седобородый сказал недоверчиво: Значит, вы и есть Пулат-бек? Я и есть. Почтенный! По одежде мы приняли вас за простого служку. Еще раз простите. Я — Шир-датха, родопра-витель племени найман. Со мной Сулайман-удайчи и Муса-бек из племени куткул-сеит. И всадники в дорогих халатах поклонились человеку, на котором был старый, но аккуратно заштопанный и чисто выстиранный халат. — Я всего лишь наставник, а не имам, и кланяться мне не надо. Входите. Эй, сестра! К нам гости. Он провел нежданных гостей в небольшую, комнату, попросил извинения и вышел. Через несколько минут вошла женщина с закрытым лицом — по обычаю узбеков, расстелила достархан, положила стопку лепешек, расставила щербатые пиалы. Хозяин же вместо ожидаемых чайников внес нечто такое, отчего у гостей глаза полезли на лоб. Это «нечто» было медноблестящим как кумган, но большим и пузатым; по бокам его торчали две ручки, впереди — подобие орлиного клюва, а вверху выступала короткая труба, над которой дрожал раскаленный воздух. Видя изумление гостей, хозяин пояснил: — Это русский чайник, мне его подарил друг. Называется «само-ор». Он поставил пиалы под орлиный клюв, повернул что-то сверху — из клюва полился кипяток. — Очень удобно в хозяйстве, — продолжал Молдо-тепло. Гости молча пили, приходя в себя, с опаской поглядывали на самовар — тот пищал по-особому, будто пел протяжную песню. Сластей — халвы, засахаренных фруктов, изюма — почему-то не подавали, видно, от бедности. Но рядом с самоваром стояла пиала (тоже щербатая), полная густой полупрозрачной жидкости абрикосового цвета. Пулат-бек усиленно приглашал отведать из нее, но гости только благодарили. Тогда хозяин взял деревянную лопатку, зачерпнул тягучей жидкости, щедро намазал на лепешку. По комнате поплыл приятный аромат. Пришлось попробовать. Кушанье оказалось необыкновенно сладким — куда слаще сахара или халвы. На любопытные вопросы хозяин ответил: — Это мне тоже подарил все тот же орус. А лакомство называется «мед». Его делают особые цветочные мухи. Гости вторично разинули рты. Поистине, этот Молдо-Пулат способен удивлять! — Ничего удивительного, — пояснил хозяин. — Орусы давно разводят цветочных мух, как мы — баранов. Эти мухи с начала весны и все лето собирают с цветов сладкие капли и складывают в маленькие домики, которые построил им хозяин. А осенью хозяин забирает у них половину, как плату за жилье. Гости крутили головами: мир полон чудес! Они украдкой оглядывали маленькую комнатку, похожую на келью дервиша-монаха. Долгий путь с гор Чаткала проделан был сюда ради вот этого человека, выглядевшего таким бедным, ничтожным… За чаепитием велись пустые обязательные разговоры о здоровье семьи, скота, о торговле и т. д. Пулат-молдо отвечал коротко и вполне откровенно: семьи у него нет, живет он с сестрой и ее мужем, землей и скотом не владеет, доброхотных подаяний учеников медресе ему вполне хватает на пропитание; у него есть книги; ни в чем другом он не нуждается. — Я вижу, вы не из тех, кто без всякого дела разъезжает по стране. Пусть скажут почтенные гости о цели их приезда. Гости переглянулись. Шир-датха откашлялся: — Вы правы. Мы не из бездельников. Тронуться в путь нас заставила крайняя нужда. Нет-нет, не в золоте и серебре наш интерес. Мы приехали, надеясь приобрести то, что дороже всех драгоценностей. Знает ли почтенный хозяин, что творится в ханстве? А что может твориться в ханстве? Хан царствует, подданные вносят подати… Все так, но это только половина истины. А вот другая половина: Худояр-хан сошел с пути справедливости на кривую дорогу неправды. Жадность его не знает предела. Он преступил шариат и нарушил законы, установленные Аллахом. Знаете ли вы, что хан увеличил зякет втрое? Хозяин отрицательно покачал головой. — Теперь у кочевников вместо одного барана забирают трех; вместо одной сороковой части имущества забирают одну двадцатую и даже одну десятую часть! Скотоводы стонут! Стонут и земледельцы: человек не может шагу ступить, чтобы с него не потребовали новую подать! Вмешался Сулайман-удайчи: Кочевник не может спуститься с гор и пригнать баранов на продажу, потому что везде его ждут ловушки: за прогон скота по дороге — подать; за проезд через реку — подать; за место на базаре — подать, и если я продал баранов, то плачу подать в полтаньга с головы; с рогатого скота — целую таньга, с лошади — даже две таньга… Что же остается продающему? Даже за колючки, за курай, за кизяк, собираемый для топлива, мы платим подать. А кизяк-то — от нашего же скота… А уж если человек привез на продажу арбу хвороста, у него тут же забирают половину в пользу хана, и хан продает его через своего сборщика. Если охотник привез на базар пару диких уток или гусей, каждую вторую птицу забирает хан… Он дошел до такой низости, что даже с имамов за назначение в мечеть собирает по пять таньга… — И этого ему мало! Если хан узнает, что в каком-то семействе собрались на обрезание или на свадьбу, он посылает туда своих музыкантов и требует для каждого по халату и по пять таньга, которые потом забирает себе. А еще у хана есть несколько ученых медведей, волков и собак, которых он посылает вместе с шутами на базар для развлечения продающих и покупающих. И все — кто смотрит и кто не смотрит — должны платить ему по два чека, и эти деньги хан употребляет на расходы по своей кухне… А земледельцы? Подати за зерно, овощи, бахчи и сады превзошли всякую меру! Многие разорились и теперь дороги полны обнищавших дыйкан; одни просят милостыню, другие — разбойничают… Худояр даже из блохи готов жир вытопить! — уже кричали гости все разом. — Народ не может больше терпеть! И камень лопнет, если раскалить его! Чего же вы хотите от меня? — тихо спросил Пулат-бек. Гости опомнились. Шир-датха сделал знак остальным молчать: — Почтенный, высокоученый хозяин видит теперь: нынешний хан довел правоверных до полного разорения. Он — посланник шайтана, злой джинн, сидящий на наших шеях. Он идет против шариата, значит, против Аллаха. Такого хана больше терпеть нельзя. — Но я-то что могу? — сказал Пулат-бек. Шир-датха начал вкрадчиво: — Мы приехали к вам потому, что Аллах отметил вас особой печатью… Нетерпеливый Сулайман-удайчи перебил: — От знающих людей мы слышали: вы — единственный, кто имеет законные права на ханский трон. Так ли это? Пулат ответил уклончиво: Что же вы хотите? А вы не догадываетесь? Догадываюсь… Вы решили поднять бунт, свергнуть Худояр-хана и поднять на белой кошме другого… И этим другим должен стать я… Истинно! — хором воскликнули гости. А Шир-датха добавил: Нас выбрал народ посланцами к вам. — Я бедный человек, — сказал Пулат. — И совсем не знаком с жизнью. Сказано: не плыви по реке, если не знаешь ее водопады и водовороты. Всю жизнь я про­вел среди книг — единственных друзей. Я — маленький человек и не гожусь на такую высокую должность. Посланцы иного и не ожидали: всякий уважающий себя стал бы поначалу отказываться из приличия. И гости принялись горячо убеждать. Говорить они умели: недаром кыргызские родоправители избрали их посланцами. Посмотрите на несчастный народ! Прислушайтесь к его стонам! — Сам Аллах благословит вас на праведное дело! …Но оставим гостей на попечение хозяина и расска­жем предысторию этого визита…* * *Тогда, в 1809 г., шах Каратегина радушно принял беглецов. Он определил содержание вдове, наградил слуг за верность и усердие, и маленького Ибрагима взял на воспитание. Когда Ибрагим подрос, шах женил его на своей дочери и отправил на службу к эмиру Бухарскому в Самарканд. В 1842 г. был зарезан в своем дворце-урде очередной кокандский хан — Мадали. Вот тут-то и выступил Ибрагим в роли претендента на престол — наконец-то шах Каратегина и эмир Бухары дождались своего часа. Но, видно, изгнанник родился под несчастливой звездой. В первом же столкновении он попал в плен к другому претенденту на престол — Шералы, которого поддерживали могущественные кыргызские родоправители. Несчастный пленник был убит. После его смерти жена и дети (сын и дочь) остались в Самарканде без всяких средств. Прежний шах-отец к тому времени умер насильственной смертью, а его преемник вовсе не собирался помогать дочери и внукам того, убийство которого он организовал. Вдова неудачника-принца тоже больше не интересовала эмира Бухарского. Несчастная царская семья влачила жалкое существованне на подаяния прихожан самаркандской пригородной мечети Ходжа-Ахрар. Так продолжалось некоторое время. Умерла и вдова. Мутаваллий (попечитель) мечети давно уже присматривался к дочери вдовы: девушка-подросток походила на нераспустившийся бутон. Повзрослев, она превратилась в розу, смущающую умы. Но мутаваллия останавливало слишком высокое происхождение девушки. Тогда он заложил свое имущество, полученные золотые тилла сложил в пояс и отправился в Бухару к трону властелина. Тогдашний эмир принял дары и выслушал просителя. Мутаваллий яркими красками расписал беспросветную нужду царских сирот и просил только об одном: позволить ему заботиться о них. Эмир сначала кривился и морщился, но, услыхав о просьбе, сразу повеселел: — А в брачном ли возрасте эта девушка? Да? Так женись на ней и дело с концом! Мутаваллий горячо поблагодарил, но добавил осторожно: — Спешу донести до слуха повелителя: девушка для меня, ничтожного, слишком знатного рода. Может не согласиться. Эмиру не терпелось свалить с плеч эту обузу. Он обратился к главному писцу: — Повелеваю: упомянутую девицу выдать замуж за этого достойного мутаваллия. Напиши фирман и прило­жи печать — дело государственное! Таким-то образом внучка Алим-хана Кокандского стала женой обыкновенного попечителя мечети. Мутаваллий, обретя желаемое, обнаружил, что его высокородная супруга ни в чем не отличалась от обыкновенной смертной женщины. — За что же я заплатил такие деньги? — горестно вопрошал он. Его шурин по имени Пулат оказался очень способным юношей, склонным к наукам. При мечети Ходжа-Ахрар находилось маленькое медресе с двумя десятками учеников. Юный Пулат прислуживал в нем с самого детства; и по прошествии нескольких лет выяснилось, что он умеет читать, писать и отлично знает Коран — все это получилось как бы само собой. Мутаваллий поставил его учителем: — Ты будешь учить нерадивых, а жалованье буду получать я: надо же мне возместить хоть часть моих убытков/ С тех пор вот уже второй десяток лет внук могущественного Алим-хана служил в медресе, вдалбливая в бритые пустые головы учеников «алиф, лам, ра…». Питался скромно и ютился в маленькой келье, обстановку которой составляли соломенный тюфяк, два ватных одеяла, медный кумган в нише, да самовар. Но он не жаловался: погруженный в свои книги, он не испытывал, казалось, никаких неудобств от такой жизни. И вот теперь этот человек сидел перед посланцами кыргызских родоправителей. Ему в то время было 32-33 года. Лицо его можно было бы назвать красивым, если бы не следы оспы, которую он перенес в детстве, да не кривой левый глаз. Несмотря на крайнюю бедность, которая проглядывала во всем, Шир-датхе показалось: облик этого человека исполнен одновременно величия и скромности. Именно такой хан им и нужен: величие — для простолюдинов, скромность — для родоправителей… Время для смены хана как раз приспело. В конце 60-х — начале 70-х годов прошлого века обширное Кокандское ханство сотрясали нескончаемые бунты. Невыносимый налоговой гнет вызвал возмущение всех народов, населявших Фергану и окаймляющие ее огромные горные массивы. Недовольны были все — и оседлые земледельцы — узбеки, таджики, и кочевники — кыпчаки, кыргызы, казахи. То там, то здесь сборщики налогов сталкивались с открытым неповиновением. Особенно выделялись в этом отношении кыргызские племена. Приведем один пример. Современник событий, русский исследователь Н. Маев сообщает: «Суровая зима 1870-1871 гг. тяжело отразилась на скотоводстве киргиз»… Множество скота пало от джута. Начался голод. Но ханские сборщики знать ничего не хотели: вынь да положи ханскую долю! Забирали последних баранов, обрекая людей на голодную смерть. Весной 1871 г. в Алайской долине восстали скотоводы. Туда был направлен Атабек-датха с большой воинской силой. Он разбил нестройное, плохо вооруженное ополчение, повесил 12 главных зачинщиков и возвел крепость. Но, как пишет уже другой исследователь Л. Костенко, в 1872 г. «…гарнизон укрепления вместе с датхою был захвачен врасплох алайскими киргизами и вырезан до одного человека». Родоправители многих южнокиргизских племен, не связанные с придворной кликой, начали подумывать о всеобщем восстании, способном смести Худояра. Но им нужен был вождь с громким именем, обязательно из царствующего рода минг — так уж повелось издавна… Лучше всего на эту роль подходил Пулат-бек — прямой потомок Алим-хана… …Между тем Пулат-бек говорил: — В одном вы правы: если Худояр-хан так грабить народ, значит он — исчадие ада. Но не мне возглавлять борьбу с ним. Выберите другого. Только все это — зря. Любой человек, даже самый добрый, став ханом, или погибает от руки заговорщиков-корыстолюбцев, или становится притеснителем. Такова уж природа власти… На все уговоры и взывания Пулат-бек отвечал твердым «нет». Тогда Шир-датха решил подъехать с другого конца: Разве вам не хочется сесть на место своего деда? Кто еще более достоин этого? А зачем мне место моего деда, залитое его кровью? Каждый человек стремится от низкого к высокому, от безвестности — к славе, от бедности — к богатству. Так ведется от века. Простите, но ваша теперешняя жизнь — разве это жизнь? Все беды человека — от жадности. Купец торгует, обманывает, рискует жизнью — от жадности к богатству. Знатные беки и правители устраивают заговоры, ведут войны, режут друг друга — от жадности к славе и власти. И чего же они находят, добившись вожделенного? Того, чего хотели: славы, власти, богатства, всего лучшего, что даровал Аллах человеку. Разве достойно истинного батыра, к тому же знатного, прозябать в без­вестности, бедности и унижении? Безвестность ограждает человека от дурных слухов и клеветы. Бедность не страшна тому, кто доволь­ствуется малым. Я зарабатываю миску плова и чашку чая, зато не должен никому. А бедность без долгов — уже зажиточность… Унижение, говорите вы? Но чванливые и высокомерные считают себя униженными, если не могут повелевать. А ведь Аллах, да будет преславно имя его, обязал нас быть покорными и скромными. — О, бек! — воскликнул в нетерпении Шир-датха. — Вспомни своих великих предков! Что бы они сказали, слыша такие рассуждения! — Предки мои своим примером отвратили меня от подражания им. Лучше вспомните, почтенные, их судьбы. Один из первых основателей нашего рода Рахим-бий, сын Шахруха, правил всего J0 лет и был убит заговорщиками, которых возглавлял его родной брат Абд-аль-Карим. Сын Абд-аль-Карима Бабабек правил только год и тоже был убит. А мой дед, Алим-хан? Когда он был зарезан родным братом, Омор-ханом, моя бабка еле спаслась с моим малолетним отцом. Но и отец погиб, как только попытался занять трон. А дальше? Омор-хана тоже зарезали. Следующего, Мадали-хана, постигла та же участь. За ним правил Шералы, его тоже заставили испить чашу мученичества. Малля-хана в спальне искромсали кинжалами собственные приближенные — люди, которым он поверял. И теперешний корыстолюбивый Худояр дважды убегал из своей урды, спасая жизнь; я знаю, побежит он и в третий раз, проклинаемый народом. Вот их пример, вот какую судьбу предлагаете вы мне! Могу еще добавить: на меня уже охотились люди Худояра несколько лет назад, тогда я и лишился глаза… — Но если прямой потомок славнейших ханов отказывается выступить за восстановление справедливости, то кто же сделает это? Воистину, Аллах послал нам черные дни! Пулат-бек покачал головой: Каждый хан, садясь на белый войлок, объявлял о наступлении эпохи справедливости. Много ханов сменилось, а справедливость так и не восторжествовала… Разве я буду лучше?.. И это ваше последнее слово? — сказал Шир-датха. Да, — твердо ответил Пулат. Тогда, — Шир-датха тяжело поднялся. — Тогда нам здесь делать больше нечего. Молча поднялись другие гости. Хозяин проводил их до ворот. Тут им пришлось еще раз удивиться: в воротах стоял давешний водонос. Но теперь он был в хорошей одежде он выглядел уважаемым человеком. Возгласив неизбежное «салам алейкум», он обратился к Пулату: — Сиятельный господин! Я принес ваш заказ. Вынув из сумки лист плотной бумаги, он протянул его хозяину. Депутаты еле сдержали крик удивления: на листе был изображен Пулат-бек, словно живой. Казалось, сейчас заговорит; хорошо были видны даже латки на старом халате. Пулат принял портрет с благодарностью и заметил: — Я уже просил не называть меня сиятельным, — а гостям объяснил: — Это мой друг орус, тот, кто подарил самовар. А теперь принес мое изображение, называется «фото». Орус большой мастер, у него есть хитроумное приспособление, которое само рисует за такой короткий срок, что человек не успевает три раза повторить «Аллах акбар», — и уже готово… Не желаете ли попробовать? Гости не знали, что и ответить. Выручил водонос: — Во-первых, я не совсем орус. Я — немец, мое имя — Якоб Дитрих, а попросту — Якуб. Во-вторых, могу сфотографировать почтенных беков, но фото будут готовы только через два дня. Шир-датха обрадовался: — Мы не можем ждать два дня. А вы, уважаемый Пулат-бек, подумайте хорошенько. И если надумаете, дайте нам знать. — Нет, я не надумаю. Счастливой дороги!* * *Покинув медресе, посланцы некоторое время ехали в молчании. Неудачный исход миссии угнетал всех троих. Наконец Мусабек сказал в раздумье: — Молдо-Пулат — ученый человек, его знания обширны и глубоки, как Иссык-Куль. Сулейман-удайчи покачал головой: Ученый-то ученый, да больно странный. Как дубанй. И чайник у него не чайник, а «самовар», и халва у него не халва, а «мед», и друг у него — то водонос, то фиранк, то «фото»… Да мусульманин ли он? Конечно, мусульманин, — возразил Муса. — Он и фиранка, как видно, обратил в истинную веру. Не забывай: Пулат-молдо живет при мечети и служит наставником в медресе. Разве позволили бы все это отступнику? — Не падайте духом, братья,— ободрил их Шир-датха. — Найдем нового хана. Как говорит народ: если сбежит один ишак, останется другой. Где же взять другого? Есть тут, в Самарканде, еще Насыр-хан, племянник Худояра. Он, конечно, не тот человек, прав на ханский престол у него мало. А в Узгене живет Музафар, тоже из рода минг… — А у него какие права? Шир-датха помолчал немного: Пока живы сыновья Худояра — тоже маловато… Лучше бы всего — прямой наследник Алим-хана, этот самый Пулат… Поехали домой! — решили остальные делегаты.* * *Обратный путь их лежал через Ташкент.^ III. Роковое решениеВ Ташкенте посланцы остановились в доме курасин-ца Абду-Мумина, своего земляка. Когда-то Абду-Мумин служил сотником в ханских войсках, совершил много военных, а также иных подвигов под водительством знаменитого временщика Алымкула. В 1865 г. он сражался с орусами генерала Черняева под стенами Ташкента. После сдачи города и смерти Алымкула сотник оставил военное дело и стал кочевать в родных Чаткальских горах. Однако вскоре это занятие ему наскучило; в 1867 г. он вернулся в Ташкент и занялся торговлей. Ташкент, присоединенный к Российской империи, оставался, как и Самарканд, чисто азиатским городом: с приходом русских в нем мало что изменилось. Абду-Мумин жил не сказать чтобы богато, но в полном достатке. Гости расположились на большом ковре-паласе, на грудах одеял; хочешь откинуться — пожалуйста, под локтями — подушки. И пиалы для чая нарядные, без единой щербинки… И слушал-расспрашивал хозяин не так, как тот сиятельный молдо, а с живым участием, с прищелкиванием языком и покачиванием головой. Такому и рассказывать интересно. Гости поведали ему о своей неудаче с Пулат-беком. Абду-Мумин слушал, качал головой и радушно подливал гостям ароматного чаю. Предки Пулат-бека были настоящими батырами, не выпускали из рук саблю и умирали как надлежит мужчинам, — говорил он. — А этот потомок Алим-хана… Видно, правду говорят в народе: не каждый, у кого есть борода, — дедушка… А Худояр похож за засохший плод инжира: держится и держится на ветке, пока птицы не расклюют или очень сильный ветер не стряхнет. Вот и надо стать птицами, превратиться в ветер! Я уже стар, но хоть сейчас готов опоясаться мечом войны — такое дело благословит сам Аллах! Но где взять замену Худояру? Дурак теряет, умный подбирает. Разве мир совсем опустел? Когда борода моя не была еще такой белой, храбрецы решали, какому хану сесть на трон, а какого отправить в райские кущи. Покойный Алымкул сменил четырех ханов; сменил бы и пятого, если бы не орусы. Подали плов. Прежде чем приступить к трапезе, Абду-Мумин велел служанке: — Позови муллу Исхака. Пусть прочтет молитву. Скоро вошел юноша среднего роста, в белой кисейной чалме, с черными живыми глазами. Шир-датха глянул на него — и поперхнулся чаем. Мусабек вытаращился, словно увидел привидение, и закричал в испуге: «Калак!». — О, бой! — воскликнул потрясенный Сулейман-удайчи. Мумин с удивлением смотрел на гостей: чем их так поразил вид его работника? Юноша ровным тихим голосом прочитал молитву, затем обратился к хозяину: Мне необходимо отлучиться до вечера. Раз необходимо — иди, — отвечал Абду-Мумин. Когда молодой человек вышел, Сулайман-удайчи сказал: Или мои глаза обманывают меня, или я не в своем уме… Не иначе, тут вмешался шайтан, — поддержал Мусабек, Абду-Мумин спросил нетерпеливо: — Почтенные! Что вас так удивило и почему вы упоминаете шайтана в нашей благочестивой беседе? Шир-датха вместо ответа спросил: — Скажи, юзбаши, кто этот человек? — Как кто? У меня живет. Зовут его мулла Исхак, сын Хасана. Но почему у вас такой вид, словно вы действительно шайтана встретили? Клянусь бородой пророка, это вполне достойный юноша. Он учился в двух медресе, правда, ни одного не закончил… Однако очень многознающий, ученый человек! Книги арабские читает так же легко, как я ем бешбармак. Но я ничего не понимаю… Твой мулла похож на Пулат-бека, словно его отражение в воде! Только у твоего оба глаза целы. Аллах велик! — воскликнул Абду-Мумин. — Что вы говорите! Этого не может быть! — Они примерно одного возраста, — рассуждал Шир-датха как бы про себя. — Может быть, покойный Ибрагим-бек, отец Пулата, когда-то приблизил к себе мать этого юноши? Этого не может быть! — закричал Абду-Мумин. — Я знаю отца муллы Исхака, знаю и мать его — очень почтенная байбиче. Они никогда не покидали окрестностей Маргелана, а Ибрагим-бек никогда не был в тех местах! Жаль, — задумчиво сказал Шир-датха. — Жаль, что этот скакун не благородных кровей… Долго еще велась беседа об этом удивительном совпадении, а под конец в голове Абду-Мумина созрела еретическая мысль: — А если мы выдадим муллу Исхака за Пулат-бека?.. Эта мысль наверняка уже бродила под тюбетейкой каждого сотрапезника, но, высказанная вслух, поразила всех… …Обсуждение велось, что называется, вдоль и поперек. Все понимали, какое дело затевают: в случае неудачи уже мерещились впереди и палач в красной одежде с топором, и заостренный кол, скользкий от крови, и намыленная веревка… Убеждали сами себя: Оба похожи друг на друга, как мои ладони… Оба — почти муллы, знают Коран… Настоящего Пулата никто из кочевников не видел, — толковал загоревшийся Абду-Мумин. — Он всю жизнь просидел затворником в своем медресе. А мой мулла умеет вести поучительные беседы, может и повелевать. Клянусь саблей, он рожден для настоящего дела! Что делать! — вздыхал, соглашаясь, Шир-датха.— За неимением плова едят и кашу… Перелезают там, где дувал ниже. Только согласится ли мулла Исхак? Тут и смельчак задрожит. Разве нельзя уговорить? — возразил хозяин. — Сладкая речь даже змею выманит из норы. К тому же, каков подлинный Пулат? Будет ли он прислушиваться к советам? Мы не знаем. А Исхака я знаю хорошо. Лучше проверенный шайтан, чем непроверенный ангел. Мы не можем больше терять времени в поисках, — поддержал Сулейман-удайчи. — Худояр-хан разорит нас вконец, а может быть, и наши головы возьмет. Кто знает, не донесли ли уже ему соглядатаи о нашем посещении мечети Ходжа-Ахрар? Надо брать того хана, который под рукой. Но справится ли он? — все сомневался Шир-датха. — Ишака, сколько ни бей, конем не сделать. Абду-Мумин обиделся: — Это мой-то мулла — ишак? Да он на семь дней раньше шайтана родился! Этот парень только и мечтает, в чей бы казан пальцы запустить! Итог подвел Сулайман-удайчи: — Друг друга мы уговорили. Теперь осталось уговорить муллу. Подождем его возвращения… Стемнело. Служанка зажгла светильники. Муллы Исхака все не было и гости стали укладываться в гостевой комнате на ночлег. Не нравится мне все это,— тихонько ворчал Шир-датха. — Этому недоучившемуся мулле, продавцу насвая мы должны будем кланяться? А как иначе? Если у тебя к псу дело, приходится говорить ему «братец», — отвечал Сулайман-удайчи. Может быть, лучше попытаться договориться с каким-нибудь сыном Худояра? С тем же Наср-эд-дином ханзаде? Он — наследник престола и, наверное, рад будет посрамлению отца. У ханов это бывает. — Нет уж, Наср-эд-дин глуп и к тому же испорчен, как и отец. — Если есть из кого выбирать, бритого предпочитают лысому, — поддержал Мусабек. Утомленные дорогой, обильным ужином и обсуждением великого замысла, они скоро заснули и спали крепко. Они не слышали, как вернулся мулла-полуночник, как всю ночь проговорили старый Абду-Мумин и его молодой слуга. Кто же он, этот человек, которому заговорщики решили отвести такую важную роль в истории Кокандского ханства? Сведения о биографии нашего героя в источниках весьма кратки. Мулла Исхак Хасан-оглы происходил из рода бостон южнокиргизского племени ичкилик. Его отец — из простых скотоводов, служил мударисом (учителем) маргеланского духовного училища «Ак-Медресе». Окончив сельскую школу «мектеби», Исхак сначала учился в кокандском медресе «Тумкатаре», а потом вернулся в Маргелан, к отцу в «Ак-Медресе». В 1867 г. он бросил учебу по неизвестным причинам (но известно, что против воли отца) и поселился в кочевье рода бостон. Через два года он переселился в родной кишлак Ухне; короткое время служил имамом в местной мечети. И вот он уже в Андижане; здесь он тоже занимал должность имама в одной из городских мечетей. Видно, средств не хватало, и он стал торговать табаком-насваем. Интересы торговли вынуждали его часто ездить в Ташкент. В Ташкенте судьба его свела с Абду-Мумином, у которого он и остался жить — то ли на положении работника, то ли друга-собеседника. По св