Аманда Рипли кризисы, катастрофы: кто и почему выживает Введение

Аманда РиплиКРИЗИСЫ, КАТАСТРОФЫ: кто и почему выживаетВведение«Жизнь становится похожа на расплавленный металл…» Утром солнечного безветренного дня 6 декабря 1917 г. из зали­ва Галифакс в Новой Шотландии начал медленно выходить французский сухогруз «Монблан». В те времена Галифакс был одним из самых загруженных портов Британской империи. В Европе шла война, и залив бурлил от избытка судов, людей и вооружений. В тот день «Монблан», на борту которого было больше 2,5 тысячи тонн взрывчатых веществ, включая тротил, направлялся во Францию. Проходя через узкий канал в заливе, бельгийский «Имо», более крупное судно, случайно протаранил нос «Монблана». Само столкновение не было катастрофичным. «Имо» просто пошел дальше. Но команда «Монблана» знала, что их судно пред­ставляет собой плавучую мину замедленного действия. Матросы пытались погасить пожар, но делали это не особенно долго. По­том они просто бросились в спасательные шлюпки и погребли к берегу. Некоторое время «Монблан» дрейфовал по заливу, наво­дя страх на наблюдателей. Он коснулся пирса, и огонь перекинул­ся на него. Посмотреть на происходящее собрались дети. Множество самых страшных катастроф начинались почти не­заметно. Один несчастный случай порождал другой до тех пор, пока в цивилизации не появлялась некая линия сброса напряже­ния. Через 20 минут после столкновения «Монблан» взорвался, прошив металлом, огнем и ветром весь город и обрушив на него черный дождь. Никогда прежде еще не взрывалось такого количе­ства взрывчатых веществ. Взрыв вынес стекла в домах, располо­женных в радиусе 60 миль. Осколки стекла ослепили почти тыся­чу человек. Затем берега затопило порожденной взрывом прилив­ной волной. Потом по городу поползли пожары. Вставший над заливом столб огня и дыма превратился в белое грибообразное облако. Выжившие в катастрофе люди пали на колени в полной уверенности, что заметили в небе над городом германский цеппелин. В момент взрыва в расположенном недалеко от порта ресторане завтракал англиканский священник и ученый по имени Сэмюэл Генри Принс. Он немедленно бросился на помощь и открыл в своей церкви пункт сортировки раненых. Как ни странно, для Принса эта катастрофа была второй за последние пять лет. В 1912 г. он стал участником другого локального катаклизма, когда в пяти сотнях миль от берега Галифакса затонул шикарный океанский лайнер «Титаник». Тогда Принс служил за­упокойные службы в море, посреди ледяных вод. Принс был из тех людей, кого завораживают вещи, о которых другие предпочитают не думать: он был потрясен увиденным в день взрыва. Принс смотрел, как мужчин и женщин на скорую ру­ку оперируют прямо на тротуарах, и они переносят это, очевидно, не чувствуя никакой боли. Как мог один молодой солдатик рабо­тать весь день с вытекшим глазом? У некоторых людей были гал­люцинации. Почему родители не могли узнать своих собственных детей в больнице… а особенно в морге? Принса мучили мелкие де­тали. Почему в утро взрыва самый первый пункт неотложной по­мощи организовал не кто-нибудь, а труппа театральных актеров? В качестве финального акта эпической трагедии в эту ночь на Галифакс обрушилась снежная буря. К тому моменту, когда вол­ны катастрофы прокатятся по всей стране, погибнут уже 1963 че­ловека. В немом кинофильме, снятом после взрыва, Галифакс по­хож на город, на который сбросили атомную бомбу. Из покрытой снегом равнины, как обгоревшие спички, торчат руины домов, железнодорожных вокзалов и церквей, повсюду видны сани, зава­ленные мертвыми телами. «Здесь, в одном ужасном событии, впервые в истории наблюде­ния за сотворенными человечеством катастрофами, мы могли на­блюдать комбинацию из кошмаров войны, землетрясения, пожа­ра, наводнения, голода и урагана», — напишет Принс. Позднее ученые, работавшие над созданием атомной бомбы, будут изучать взрыв в Галифаксе, чтобы выяснить, каким образом ударная вол­на распространяется над землей и морем. Оказав помощь в восстановлении Галифакса, Принс переехал в Нью-Йорк, чтобы заняться изучением социологии. Для доктор­ской диссертации в Колумбийском университете он деконструировал взрыв в Галифаксе. Его работа «Катастрофа и социальные перемены», опубликованная в 1920 г., стала первым системным анализом поведения людей во время катастроф. «Жизнь становится похожа на расплавленный металл, — написал он. — Старые устои рушатся, и всем правит нестабильность». Главное, что делает работу Принса такой увлекательной, — его оптимизм. Несмотря на завороженность мрачными подробностями, он видел в катастрофах новые возможности, а не только, как он сказал, «последовательность злоключений, к счастью, закан­чивающуюся в один день мощным финальным катаклизмом». Он был священником, но его явно очаровывала индустриальность. Жуткий взрыв «забросил Галифакс в XX век», заставив ввести множество изменений к лучшему. Его диссертация начинается ци­татой из блаженного Августина: «Эта ужасная катастрофа — не конец, а начало. История таким образом не заканчивается. Так открываются ее новые главы». После смерти Принса область изучения поведения людей во время катастроф пришла в упадок. С началом «холодной войны» и появлением целого спектра новых страхов о том, каким образом массы могут среагировать на ядерное нападение, она возроди­лась, а после падения коммунизма вновь впала в стагнацию вплоть до террористических атак 11 сентября 2001 г. Принс, казалось, предвидел склонность людей закрывать глаза. «Я предлагаю эту небольшую книгу о Галифаксе в качестве начала», — писал он. Не дайте ей стать концом, умолял он: «Знание превратится в науку только после самого досконального изучения множества катастроф». Остаток столетия оказался богатым на фактический материал. Многие из нас представляли себе, каково будет переживать авиакатастрофу, пожар или землетрясение. У нас есть мысли о том, что мы можем сделать, чего не сделаем, каково будет чувст­вовать, как в груди колотится сердце, кого мы позовем в самые последние мгновения, а также не почувствуем ли мы внезапного желания схватиться за руку бизнесмена, сидящего у окна. У нас есть страхи, в которых мы открыто признаемся, а есть и такие, которых мы никогда не станем обсуждать. Мы носим в себе это незаконченное предложение, вставляя в него разные сценарии в за­висимости от того, какие страхи актуальны для нас в тот или иной момент: «Интересно, что я буду делать, если…» Задумайтесь на мгновение о давно заученных наизусть истори­ях. Когда мы слышим слово «бедствие», многим из нас в голову приходят мысли о панике, охваченных истерией толпах людей и жестокости в стиле «каждый за себя», то есть об оргии разруше­ния, прервать которую способно лишь появление профессиональ­ных спасателей. Однако все фактические свидетельства со времен Принса до наших дней опровергают этот сценарий. Реальность гораздо интереснее, и в ней всегда больше надежды. В Галифаксе Принс узнал, что во время катастрофы наша лич­ность может сильно отличаться от той, с которой мы ожидали встретиться. Но это не значит, что ее невозможно постичь. Это просто означает, что мы искали не там, где нужно.^ Те, кто выжил, хотят, чтобы об этом знали все Идея этой книги появилась случайно. В 2004 г., будучи репорте­ром журнала Тiте и работая над материалом о третьей годовщине событий 11 сентября, я решила поговорить с некоторыми из выживших в этой террористической атаке людей. Мне было инте­ресно, как они живут. В отличие от многих членов семей жертв террористического акта выжившие в основном держались в тени. Они были настолько счастливы (или чувствовали свою вину, или были морально изранены), что не хотели поднимать большого шума. Но таких спасшихся, то есть тех, кто тем утром пришел в небо­скребы на работу, а потом в течение часов боролся за возмож­ность их покинуть, были десятки тысяч. Мне было любопытно по­слушать, как сложилась их дальнейшая жизнь. Я связалась с World Trade Center Survivors’ Network, одной из первых и самых крупных групп взаимопомощи, и они позволили мне присутствовать на одной из своих регулярных встреч. Они встречались в освещенном флюоресцентными лампами офисе вы­соко над шумной Таймс-Сквер. Поднимаясь туда однажды вече­ром в лифте, я готовила себя к обмену горестями. После 11 сентября я выслушала слишком много таких рассказов. У любой вдо­вы, любого пожарного и любой жертвы была своя уникальная история, и я до сих пор могу повторить эти интервью почти до­словно. Боль города казалась беспредельной. Но та встреча оказалась совсем не такой, как я ожидала. У этих людей была цель. У них были мысли, о которых они хотели рассказать другим людям до того, как произойдет следующая террористическая атака, и в комнате оказалась напряженная атмосфера. Выжившие были из разных районов, имели разные профессии и этнические корни, но все они говорили очень похожие и удиви­тельные слова. То утро многому научило их, и они задумывались, почему никто не подготовил их к этим событиям. Один мужчина даже предложил организовать цикл выездных лекций, чтобы рас­сказать людям о том, какие чувства испытываешь, выбираясь из небоскреба. «Мы были первыми, кому пришлось реагировать на события», — сказала одна женщина. Чтобы начать планировать лекции в церквях и офисах, по кругу пустили подписной лист. Наблюдая за ними, я поняла, что этим людям удалось загля­нуть в ту сферу человеческой жизни, которой большинство из нас никогда не видело. Мы беспокоимся о всяких ужасах, которые могут произойти с нами, но почти ничего не знаем о том, каково переживать их в действительности. Мне было интересно узнать, чему научились они. Я начала исследовать истории выживших в других катастрофах. Все люди, пережившие кораблекрушения, авиакатастрофы и наводнения, казалось, проходили через таинственную метаморфозу. В одних аспектах они действовали гораздо лучше, чем могли себе представить, в других — гораздо хуже. Я хотела знать, по­чему. Что должно произойти с нашим мозгом, чтобы он заставил нас делать столько неожиданных вещей? Неужели мы были под­готовлены нашей культурой для того, чтобы рисковать своими жизнями для спасения незнакомых нам людей во время корабле­крушения? Неужели мы эволюционно запрограммированы впа­дать в ступор в экстренных ситуациях? Поиски ответов на эти во­просы привели меня сначала в Англию, чтобы изучить исследова­ния поведения людей во время пожаров, потом в Израиль, чтобы встретиться со специалистами по психологическим травмам и изучить опыт контртеррористической деятельности, а затем об­ратно в США для участия в симуляциях авиакатастроф и пожаров и изучения военных исследований человеческого мозга. Работа над книгой о бедствиях может показаться мрачным и даже вуайеристским занятием, однако эта тема заворожила меня, потому что давала надежду. Когда в течение продолжительного времени описываешь трагедии, возникает необходимость найти точку опоры. Я знала, что невозможно предотвратить все катастрофы. Я понимала, что имеет смысл готовиться к ним и работать над минимизацией вызываемых ими потерь. Мы должны устанав­ливать индикаторы задымления, покупать страховки и заранее собирать сумки на случай необходимости быстро покинуть дом. Но ни одна из этих мер не приносит особенного удовлетворения. Выслушивая выживших, я вдруг поняла, что мы постоянно ре­петируем пьесу, не зная ни одной строчки из своей роли. Наше правительство предупредило нас, что надо быть подготовленны­ми, но не сказало, почему. В Новом Орлеане после урагана Катрина я узнала от обычных людей на улицах больше, чем когда делала репортажи о конференциях по безопасности страны. На пожарных станциях и в лабораториях по исследованию деятельности мозга я узнала, что, если мы познакомимся с той своей личностью, которая проявляется во время бедствий раньше, чем произойдет катастрофа, у нас, возможно, будет больше шансов на выживание. По крайней мере, мы изгоним из своего вооб­ражения некоторые неизвестные и узнаем нечто важное о самих себе. Я никогда не предполагала немедленно воспользоваться полученными знаниями. Обычно я появляюсь на месте катастрофы сразу после того, как она произошла, в тот момент, когда выска­зываются сожаления и взаимные упреки, но пожар или землетря­сение уже закончились. Однако с психологической точки зрения повседневная жизнь полна крошечными репетициями катастроф. Как это ни забавно, но, написав книгу о бедствиях, я стала в целом беспокоиться меньше, а не больше. Теперь, поняв собственную формулу страха, я стала гораздо трезвее судить о рисках. Изучив десятки авиакатастроф, я начала спокойнее чувствовать себя во время перелетов. Неважно, сколько предупреждений типа «код опасности — оранжевый, бойтесь, бойтесь еще сильнее» я вижу в вечерних новостях: я чувствую спокойнее, потому что уже имела возможность взглянуть на худший сценарий. Правда, как оказы­вается, он лучше кошмара.^ Собаки-спасатели спасают не всегда В беседах о бедствиях всегда присутствует оттенок страха и суеверия. Disaster, происходящее от латинских слов dis (отсутствие) и astrum (звезды), можно перевести как «под плохой звездой». После урагана Катрина в 2005 г. мэр Нового Орлеана Рэй Нагин явно был «зол на Америку» за вторжение в Ирак, а также на темнокожих людей за их нежелание «позаботиться о себе». Какими бы поспешными ни казались эти сюжетные линии, импульс Нагина, то есть попытку внести смысл в хаос, вполне можно было понять. Повествование — начало выздоровления. Но в повествовании могут отсутствовать важные второстепен­ные сюжетные линии. В книгах и официальных отчетах вину за трагедию, вызванную ураганом Катрина, вполне закономерно возлагают на политиков, нищету и низкое качество инженерных сооружений. Но должен был возникнуть и другой разговор — не о вине, а о понимании. Что делали обычные люди до, во время и после шторма? Почему? Что они могли бы сделать лучше? Сегодня мы склонны думать о катастрофах как о проявлении сшей силы и последствиях действий правительств. Обычные люди фигурируют в этом уравнении только в качестве жертв, и это очень плохо. Ведь именно обычные люди каждый раз оказываются главными действующими лицами любой катастрофы. В 1992 г. по Гвадалахару, второму по величине городу Мексики, прокатилась серия вызванных утечкой газа взрывов в канализации. Буйство стихии пришло из-под земли, разрушая квартал за кварталом. Начиная с 10 часов утра не менее девяти отдельных взрывов вскрыли зазубренную траншею длиной больше мили. Погибло около 300 человек, 5 тысяч домов были снесены до основания. На ноги была поднята мексиканская армия. Из Калифорнии на помощь бросились спасатели. По приказу на место катастро­фы были доставлены поисковые собаки. Но сначала, до того, как пришли все эти профессионалы, на месте бедствия друг друга спасали обычные люди. Эти обычные люди делали невероятные вещи. Они вытаскивали выживших из-под развалин при помощи автомобильных домкратов. Они ис­пользовали садовые шланги, чтобы закачивать воздух под завалы, где оказались запертыми их соседи. В действительности, как почти во всех других катастрофах, абсолютное большинство выжив­ших были спасены обычными людьми. Спустя первые два часа мало кого удается достать из-под развалин живым. Собаки-спасате­ли смогли прибыть на место бедствия только через 26 часов после взрывов. Осознание собственной важности приходит к обычным граж­данам только во время бедствий. Например, знаете ли вы, что в большинстве серьезных инцидентов с самолетами можно выжить? Статистика высказывается по этому поводу совершенно ясно. Из всех пассажиров, вовлеченных в серьезные происшествия между 1983 и 2000 гг., выжили 56 %. («Серьезными», по определению На­ционального комитета по безопасности транспорта, считаются происшествия, влекущие пожар, тяжкие телесные повреждения и значительные повреждения авиационной техники.) Более того, возможность выжить нередко зависит от поведения самого пассажира. Эти факты уже давно и хорошо известны в авиационной индустрии. Но большинство обычных людей, не прошедших через авиакатастрофу, не имеет о них никакого представления. С 11 сентября 2001 г. американское правительство во имя национальной безопасности переслало штатам и городам больше 23 млрд долларов. Почти ни цента из этих денег не было потраче­но на разумное привлечение обычных людей, таких, как вы или я, к борьбе за общее дело. Почему мы не рассказываем людям, что надо делать, когда в национальном масштабе объявлен «оранже­вый» код опасности террористических атак, вместо того чтобы просто приказывать им пребывать в страхе? Почему у каждого пожарного в городке Каспер, штат Вайоминг (население 50 632), есть защитный костюм НА2МАТ стоимостью в 1800 долларов, а у любого из нас нет статистически взвешенного рейтинга реальных опасностей, с которыми нам приходится сталкиваться, а также разумного, творческого плана борьбы с ними? Мы по всей стране нарядили своих профессиональных спасате­лей в новые доспехи, возлагая на этих смелых мужчин и женщин очень большие ожидания. Но только когда все идет не так, мы начи­наем осознавать, что все зависит только от нас. И чем крупнее ката­строфа, тем дольше нам придется отвечать за себя самим. Никакой пожарный департамент не способен присутствовать одновременно везде, независимо от того, насколько хорошо он оснащен. В террористических атаках на лондонские автобусы и поезда метро, которые произошли 7 июля 2005 г., погибли 52 человека. Обширную городскую сеть камер наблюдения превозносили до небес, потому что она оказалась весьма полезной во время после­дующего расследования. Гораздо меньше известно о том, на­сколько бесполезной оказалась данная технология для обычных пассажиров этих поездов. Официальный отчет о реакции на это происшествие вскрыл один «всеобъемлющий и фундаментальный урок»: планы экстренных действий были разработаны для удовле­творения потребностей чиновников, работающих с экстренными ситуациями, а не обычных людей. В тот день у пассажиров не бы­ло никакой возможности сообщить о взрывах машинистам. Кроме того, людям было трудно выбраться из поездов, так как конструк­ция дверей не позволяла им открыть их самостоятельно. Наконец, пассажиры не могли найти аптечки, чтобы помочь раненым. Выяс­нилось, что медицинские комплекты хранились в кабинетах на­чальников станций, а не в поездах.^ Удача — дело ненадежное Вот главная головоломка, о которой мы будем говорить на стра­ницах этой книги: сегодня мы беззастенчиво флиртуем с риском, строя высотные города в долинах, по которым гуляют ураганы, и возводя кварталы на линиях тектонических разломов. Во многом именно из-за того, где мы живем, катастрофы стали случаться го­раздо чаще, а также возрос наносимый ими материальный ущерб. Однако, создавая все более внушительные здания и самолеты, мы все меньше и меньше делаем для того, чтобы дать человеку более высокие шансы на выживание. Как же мы дошли до такой жизни? Чем больше я узнавала, тем сильнее задумывалась о том, сколько элементов нашего поведе­ния, направленного на выживание (или ошибок в этом поведении), можно объяснить эволюцией. В конце концов, эволюция научила нас спасаться от хищников, а не выбираться из зданий, уходящих на четверть мили в небо. Может быть, технологии просто обогна­ли развитие нашего механизма выживания? Существует два типа эволюции, генетическая и культурная. Обе они формируют наше поведение, и культурная стала двигаться го­раздо быстрее. Теперь у нас есть много способов создания «ин­стинктов »: мы можем учиться действовать лучше или хуже. Мы мо­жем передавать потомкам традиционные способы борьбы с совре­менными рисками так же, как передаем им языковые навыки. Но тогда встает вопрос: почему же мы не старались более каче­ственно насаждать навыки выживания через свою культуру? Гло­бализация — одно из тех слов, которое повторяется так часто, что теряет свой смысл. Отчасти это происходит потому, что оно охва­тывает слишком много всего, включая противоположные друг другу идеи. За последние два столетия мы стали гораздо меньше привязаны к своим семьям и сообществам. В то же самое время повысилась наша зависимость друг от друга и от технологий. Зву­чит парадоксально, но мы оказались изолированными в своей взаимозависимости. Более 80 % американцев сегодня живут в городах или пригоро­дах и полагаются на обширную сеть государственных и частных юридических лиц в деле снабжения пищей, водой, электричеством, транспортными и медицинскими услугами. Мы почти ничего не производим сами для себя. Поэтому вероятность того, что ка­тастрофа, постигшая одну группу людей, повлияет и на других, чрезвычайно велика. Но вместе с усилением взаимозависимости растет и наша оторванность от традиций местных сообществ. Это отрыв от нашей эволюционной истории. Наши эволюционные предки провели несколько миллионов лет, живя в маленьких группах своих родственников. Мы эволюционировали из поколе­ния в поколение, передавая потомкам свои гены и свою мудрость. Но сегодня мы пренебрегаем теми типами социальных связей, ко­торые обычно защищали нас от угроз. Мы подменили их новыми технологиями, работающими лишь время от времени. В мае 1960 г. у побережья Чили произошло самое сильное земле­трясение за историю научных наблюдений, в результате которого погибли 1000 человек. К счастью, на Гавайях сработали системы ав­томатического оповещения, и предупреждающие о цунами сирены включились за десять часов до того, как на остров обрушились вол­ны. Технология сработала именно так, как планировалось. Но поз­же выяснилось, что большинство из услышавших сирены людей не стали эвакуироваться. Они просто не знали, что означает весь этот шум. Некоторые думали, что сигнал велит им дожидаться дополни­тельной информации. Технология была на месте, но традиции от­сутствовали. В тот день на Гавайях погиб 61 человек. Очень трудно выявить общую причину, по которой мы ведем себя определенным образом в обстановке крайнего давления. По­следующие главы позволят протестировать несколько гипотез на примерах реальных катастроф. Я сопротивлялась соблазну пре­вратить книгу в одно большое, последовательное повествование. Чем больше выживших в бедствиях я встречала, тем чаще убежда­лась в том, что решения наших проблем не обязательно должны быть сложными. Они могут быть скорее социальными, чем техно­логическими, а некоторые из них — даже старомодными. Но, только изучив, как работает наш мозг во время катастрофы, мы сможем научиться спасать себя. Прежде чем двигаться дальше, было бы разумно признать, что большинство западных людей не погибает в катастрофах. Они умирают от болезней, атакующих изнутри, а не от внешних насильственных факторов. Болезнь Альцгеймера убивает больше людей, чем пожары. Далее если ваш уход из жизни окажется осо­бенно драматичным, он, скорее всего, не будет связан с катастро­фой. У вас гораздо больше шансов умереть от пищевого отравле­ния, чем утонуть. Однако весьма вероятно, что катастрофы затронут вас. В ав­густе 2006 г. журнал Тiте провел опрос тысячи американцев, и около половины респондентов сказали, что лично пережили ка­кую-то катастрофу или попадали в экстренные ситуации. В дейст­вительности, по оценкам, составленным в 2006 г. Институтом изу­чения опасных и потенциально опасных ситуаций Университета Южной Каролины, около 91 % американцев живут в местах, где степень риска землетрясений, вулканической деятельности, тор­надо, лесных пожаров, наводнений, ураганов или терроризма на­ходится на уровне от среднего до высокого. По традиции слово бедствие (disaster) означает любую внезап­ную катастрофу, влекущую большие человеческие или материаль­ные потери. Вы заметите, что в данной книге я буду отвлекаться на обсуждение несчастий, технически не подходящих под это оп­ределение, например, автомобильных аварий и случаев примене­ния огнестрельного оружия. Но я хочу включить сюда обсужде­ние этих повседневных трагедий по двум причинам. Во-первых, потому, что модели человеческого поведения остаются теми же, независимо от того, находимся мы на круизном морском лайнере или в Хонде. Как ни странно это звучит, мы можем выяснить, ка­ким образом поведем себя во время землетрясения, изучив свое поведение во время ограбления, и наоборот. Автомобильные ава­рии и стрельба, устроенная маньяком, так же как и авиационные катастрофы, — это несчастья, выживать в которых мы не подго­товлены эволюцией. Другая причина такого нечеткого определения бедствий за­ключается в том, что маленькие трагедии складываются в мегака-тастрофы. В целом в автомобильных катастрофах в Соединенных Штатах каждый год погибает 40 тыс. человек. Любой читатель этой книги знает кого-нибудь, кто умер в автомобильной аварии. Огнестрельное оружие ежегодно убивает еще 30 тыс. американ­цев. Друзья и родные жертвы воспринимают выстрелы как катаcтрофу, но не осознают ее в национальном масштабе. Поэтому я оп­ределяю слово «бедствие» достаточно широко, чтобы включить в него все типы происшествий, убивающих слишком большое коли­чество людей. Последнее предостережение: можно предсказать бедствия, но не выживание в них. Никто не даст вам гарантированного плана спасения. Если бы жизнь и смерть были бы таким простым делом, эта книга уже давно была бы написана. Но это не означает, что нам следует жить в состоянии сознательного неведения. Как ска­зал Хантер С. Томпсон, «взывай к Богу, но греби подальше от камней». Нам необходимо познать древнейшую часть нашей индивиду­альности, которая берет на себя управление в кризисные моменты и даже изредка проявляется в повседневной жизни. Она находит­ся в сердцевине нашего существа. «Если инженер хочет изучить то, что создает, он подвергает конструкцию испытанию огромным давлением, — говорит Питер Хэнкок, более 20 лет занимавшийся изучением человеческого поведения для армии Со­единенных Штатов. — То же самое касается и людей. Если вы хо­тите выяснить, каким образом те или иные вещи работают в нор­мальной обстановке, интересно узнать, как мы действуем под дав­лением». Мы можем без особого труда научить свой мозг работать в обстановке стресса быстрее и, возможно, даже эффек­тивнее. Мы можем в гораздо большей степени управлять своей судьбой, чем нам кажется. Но нам необходимо перестать недо­оценивать себя. Знаний для этого хватает. В лабораториях и на стрельбищах есть люди, которым известно, что делается с нашим телом и соз­нанием под экстремальным давлением. Ученые, изучающие выра­батываемую мозгом реакцию страха, теперь могут видеть, какие его области начинают «светиться» в режиме стресса. Военные ис­следователи проводят сложнейшие эксперименты, пытаясь пред­сказать, кто «развалится» в кризисной ситуации, а кто, наоборот, встанет в полный рост. Полицейских, солдат, автогонщиков и пи­лотов вертолетов учат предугадывать странные модели поведе­ния, с которыми они столкнутся в момент кризиса. Кроме того, есть еще и выжившие в катастрофах люди, свидетели, доносящие до нас голоса жертв. Они были там, сидели ря­дом с ними, видели то же самое, что и они. Позже они проводят часть своей жизни в раздумьях о том, почему им удалось выжить, когда многие люди не смогли этого сделать. Им, выжившим, про­сто повезло. Удача — штука ненадежная… Но почти все выжив­шие, с кем мне доводилось встречаться, говорили, что есть опре­деленные вещи, о которых им стоило бы знать заранее, и они хо­тели бы донести их до нас. К сожалению, все эти замечательные люди редко разговаривают друг с другом. Эксперты по авиационной безопасности не ведут бе­сед со специалистами в области неврологии. Инструкторы армей­ских спецподразделений не проводят много времени в общении с жертвами ураганов. У них немного возможностей поделиться всем, что они знают, с обычными людьми, и поэтому их знания оказыва­ются запрятанными в «черном ящике» человеческого опыта. Данная книга лишь заглядывает в этот «черный ящик». Она рассказывает не о том, как можно восстановиться после катаст­рофы, но о том, что происходит в самый разгар бедствия, еще до прибытия полиции и пожарных, до того, как нагрянут в своих до­ждевиках репортеры, еще до того, как будут подсчитаны потери. Эта книга — о дуге выживания, по которой всем нам надо пройти, чтобы перебраться из опасности в безопасность.^ Дуга выживания Во время бедствий любого типа мы начинаем приблизительно в одной и той же точке, а потом проходим через три фазы. Первую из них мы будем называть фазой отрицания. Если исключить ка­кие-то запредельно страшные случаи, можно сказать, что у нас есть склонность проявлять на удивление творческий и сознатель­ный тип отрицания. Это отрицание может принимать форму про­медления, которое для многих способно стать фатальным, как это произошло с некоторыми людьми во время событий 11 сентября. Но почему же мы так поступаем, если это настолько опасно? Ка­кие еще функции выполняет отрицание? Длительность промедления в значительной мере зависит от то­го, как мы оцениваем риски. Проводимый нами анализ риска меньше зависит от фактов, чем от сумрачного чувства страха, как мы увидим в главе 2, где будет приведен подробный рассказ о че­ловеке, ожидавшем в Новом Орлеане прихода урагана Катрина. Пройдя через первичный шок фазы отрицания, мы переходим в стадию осмысления, то есть во вторую фазу дуги выживания. Мы знаем, что что-то не так и происходит нечто ужасное, но не пони­маем, что можно с этим сделать. Каким образом принять реше­ние? Прежде всего нужно понять, что все вокруг далеко от нор­мального состояния. Мы думаем и воспринимаем внешний мир по-другому. Мы превращаемся в супергероев с нарушенной обу­чаемостью. В главе 3 мы проведем исследование анатомии страха на примере дипломата, захваченного в заложники на коктейле. «Бывают времена, когда страх полезен, — говорил Эсхил. — Он должен чутко стоять у руля сердца». Но за каждый дар, который наше тело дает нам во время катастрофы, оно отнимает у нас ка­кой-нибудь другой: иногда способность контролировать мочевой пузырь, в других случаях — зрение. У всех людей одна и та же базовая реакция страха. Тогда поче­му же некоторым удается выбраться из горящего здания, а дру­гим — нет? В главе 4 мы исследуем жизнеспособность, этот элик­сир выживания. У кого она есть? Имеет ли значение пол человека? А склад личности или расовая принадлежность? Но почти никто не проходит через катастрофы в одиночку. В главе 5 мы погово­рим о «группомыслии», то есть о влиянии толпы на процесс ос­мысления. Качество функционирования нашей группы во многом зависит от того, кто в нее входит. Большое значение имеет то, с кем мы живем и с кем работаем. И, наконец, мы достигаем третьей фазы дуги выживания: ре­шающего момента. Мы уже осознали, что находимся в опасности, и осмыслили вероятные варианты действий. Теперь необходимо действовать. Мы начинаем с процесса исключения. В главе 6 речь пойдет о панике, самом неверно понимаемом поведении в репер­туаре катастроф. В результате чего возникает паника? Какие ощу­щения переживает человек, охваченный паникой? Многие люди (если не большинство) склонны полностью вы­ключаться во время бедствий, то есть проявлять поведение, пол­ностью противоположное панике. Но такой паралич может быть стратегическим преимуществом. В главе 7 мы увидим самый смертоносный в истории США расстрел в Технологическом универси­тете Вирджинии глазами студента-счастливчика, который не стал предпринимать ровным счетом ничего. Далее мы рассмотрим противоположность бездействия. Глава 8 представляет собой исследование героизма. Какое эволюционное объяснение можно дать поведению человека, бросившегося в за­мерзшую реку, чтобы спасти совершенно незнакомых ему людей? И, наконец, мы начнем думать более масштабно и обсудим, ка­ким образом можно повысить свои шансы на выживание. Мы встретимся с революционно мыслящими людьми, научившими обычных людей выживать, исходя из того, как в действительности работает наш мозг. Речь идет о тех, кто научил целые города спа­саться от цунами, а крупные корпорации — покидать небоскребы. Три хронологических фазы — отрицание, осмысление и ре­шающий момент — определяют структуру данной книги. Конеч­но, реальная жизнь не движется по этой дуге линейно. Иногда до­рога к выживанию больше походит на петли американских горок, когда в поиске направления на север приходится поворачивать обратно и возвращаться на уже пройденные точки. Вы заметите, что внутри каждого раздела мы нередко будем обращать наш взгляд к предшествующим стадиям. К сожалению, в таких ситуа­циях не существует единого сценария действий. Но редко кому удается выжить в катастрофе, не пробившись (или если его не «протолкнут») через каждую из этих трех главных стадий, по крайней мере единожды. В ходе нашей экскурсии по «черному ящику» я проведу вас вниз по лестнице Всемирного торгового центра, мы побываем на борту тонущего в Балтийском море судна, а также выберемся из горящего самолета, который навсегда изменил представления экспертов в области безопасности о поведении пассажиров. Це­лью всего этого будет получить ответ на два простейших вопроса. Что происходит в разгар катастрофы? Почему некоторым из нас удается действовать гораздо лучше, чем другим? Черты нашей личности, проявляющиеся во время бедствий, гораздо более сложны, чем мы можем подумать. Но именно они и являются наи­более податливыми для корректировки.^ Часть первая ОТРИЦАНИЕ 1Промедление Промедление в башне-1 26 февраля 1993 г., когда террористы впервые атаковали Всемирный торговый центр (ВТЦ), Элия Зедено с куском пиццы из Sbarro в руках находилась в ка­бине экспресс-лифта. Она водила нового временного работника в ресторанный дворик, чтобы показать ему, где он находится, и теперь они возвращались на свои рабочие места. Когда взорва­лась бомба, они услышали громкий хлопок, лифт остановился, а потом начал спускаться. Затем он окончательно остановился, и Элия вместе с пятью другими людьми оказалась в ловушке. Сни­зу медленно начал просачиваться дым. Двое мужчин стали пы­таться открыть двери. Женщина упала на колени и начала мо­литься, заставив Зедено занервничать. Затем один из мужчин хладнокровно приказал всем сесть на пол и прикрыть лица. Все сделали, как было сказано. Зедено сконцентрировалась на том, чтобы ее дыхание было не­глубоким и медленным. Но чем больше она старалась успокоить­ся, тем сильнее, казалось, колотилось ее сердце. Затем они услы­шали, как в соседнем лифте закричал мужчина. «Я горю!» — вы­крикивал он, колотя по окружающим его металлическим стенкам. Вскоре он затих. «Я помню, как подумала: мы будем следующи­ми», — говорит Зедено. Она представила, как позднее спасатели найдут в кабине лифта их мертвые тела. Именно тогда она реши­ла, что бросится на двери и начнет биться в них всем телом. Но прежде нее это начал делать временный работник. Он колотил в двери и истошно кричал, поэтому Зедено взялась утихомиривать его. «Роберт, успокойся. Так ты слишком надышишься дымом», — сказала она. Он закашлялся и вернулся на пол. В этот момент Зедено охватила необъяснимая волна умиротво­рения. «Я знала, что, независимо от исхода событий, все будет хо­рошо, — вспоминает она. — Мне стало очень легко дышать. Мыс­ли перестали разбегаться. Внезапно я почувствовала, что уже на­хожусь не здесь. Я просто наблюдала. Я видела людей, лежащих на полу лифта. Звуки доносились издалека, и я просто висела в пространстве. У меня не было никаких эмоций». Когда они провели в лифте около часа, пожарному удалось взломать двери и вытащить их из кабины. Оказалось, что лифт вернулся на первый этаж, и они находились там все это время. Дыма было так много, что Зедено даже не удалось увидеть лица пожарного, вытащившего ее из лифта. Она сделала, как он сказал, схватилась за веревку, пошла по ней через вестибюль и вышла че­рез двери. Ее шокировала темнота в холле и пустота снаружи. Она думала, что, как только ей удастся выбраться из своей собст­венной персональной катастрофы, все будет нормально, мир ока­жется полон суеты и света. Она и представить себе не