Антироссийская подлость

Юрий Мухин Антироссийская подлость Предисловие. Почему они так боятся суда? 1. О Катынском деле — о поиске того, кто казнил около 12 тыс. польских офицеров, сдавшихся в плен в войне 1939 г., — вряд ли в России кто-либо не слышал вообще ничего, но вряд ли многие знают, почему этот эпизод Второй мировой войны раздут в Польше до масштабов всемирного потопа. Многие ли в России понимают, что даже не итог расследования этого дела, т.е. не судебно установленный факт того, кто же именно расстрелял пленных, а всего лишь отдельные тенденциозно подобранные сообщения, документы и фальшивки, поставляемые сначала советской, а затем российской генпрокуратурами антирусски настроенным полякам в Варшаве, привели к тому, что бывший, почти 40-летний военный союзник СССР ныне стал потенциальным врагом России — членом НАТО? Многие ли понимают, что как только в этом деле будет поставлена вожделенная поляками и отечественными негодяями точка, нынешние граждане России будут платить нынешним гражданам враждебной Польши денежную “компенсацию”? 2. В 1995 г. я написал небольшую книгу, скорее брошюру, “Катынский детектив” [1], в которой показал, что та подлость, с которой Катынское дело фабрикуется Генеральной прокуратурой России и продажной прессой, была немыслима даже для прожженных следователей Н. Ежова в 1937-1938 гг., которые, кстати, в подавляющем большинстве были расстреляны уже в 1939-1940 гг., когда НКВД возглавил Л. П. Берия. И хотя моя книга продавалась фактически в единственном киоске в Москве, а я работал в то время в Казахстане, бывая в Москве очень редко, меня разыскало во время одной из командировок в Москву польское посольство и попросило о встрече по поводу “Катынского детектива”. Польша еще не была в НАТО, теоретически среди поляков могли быть порядочные и здравомыслящие люди, поэтому я охотно приехал на встречу. Принимал меня консул Польши в России и одновременно первый секретарь посольства Ежи Ольшевский (Jerzy Olszewski), видный деятель в этом вопросе М. Журавский, и, как говорится, другие официальные лица. Интересовало их несколько вопросов, возможно, главный — кто за мной стоит? Были и другие вопросы, на которых я остановлюсь в книге. От них же я узнал, что “Катынский детектив” уже обсуждался в польском Сейме (высшем законодательном органе) и что в Польше 800 тысяч “близких родственников” расстрелянных польских офицеров уже держат карманы шире в ожидании, когда же Россия начнет набивать эти карманы долларами. Я не стал реагировать на наглость такой постановки вопроса и предложил примерно следующее. Панове! Кто бы ни убил тех офицеров, сам по себе этот факт является преступлением. Это убийство уже семь лет (на тот момент) расследует Генпрокуратура России. Требуйте от нее, чтобы она побыстрее подписывала обвинительное заключение и передавала дело в суд, поскольку по конституциям как России, так и Польши признать кого-либо преступником может только он. Никаким прокурорам, журналистам, депутатам и послам этого права не дано. Только после того, как суд рассмотрит Катынское дело, выслушав обвинителей, адвокатов, рассмотрев все доказательства и вынеся приговор, можно будет говорить об иске граждан Польши к гражданам России. Как мне помнится, от самой мысли о суде по Катынскому делу поляки даже побелели: это невозможно!! Мертвых нельзя судить! Этикет не позволил мне по этому поводу высказать им то, что я о них думаю, тем более в нужных словах. А чем же они сами занимаются? Они, избегая публичного рассмотрения этого дела, уже осудили Россию! Осудили на основании только того, что какие-то лица в прессе и в Генпрокуратуре России болтают о том, что поляков, дескать, расстреляло НКВД. И эта идея — признать СССР преступником как-нибудь без суда — идет от Генпрокуратуры России неспроста. Катынское дело сегодня насквозь сфальсифицировано. Причастные к нему работники Генпрокуратуры — совершили преступление и страшно боятся публичного разоблачения его в суде. По сей день они ищут способ, чтобы от этого дела избавиться незаконно. 3. В книге “Катынский синдром”, написанной в соавторстве одним из следователей, ведших это дело, А. Ю. Яблоковым, к примеру, написано: “В подготовленном и вынесенном старшим военным прокурором ГВП Яблоковым постановлении о прекращении уголовного дела Сталин и приближенные к нему члены Политбюро ЦК ВКП(б) Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян и Берия, руководители НКВД/НКГБ/МГБ СССР и исполнители расстрелов на местах признавались виновными в совершении преступлений, предусмотренных статьей 6 пункты “а”, “б”, “в” Устава Международного военного трибунала (МВТ) в Нюрнберге (преступления против мира, человечества, военные преступления) и геноциде польских граждан. Вынося постановление, Яблоков руководствовался тем, что катынское преступление уже имело свою квалификацию, которую дало государство (СССР) в лице высших правоохранительных органов в МВТ. Согласно Конституции СССР, а затем и РФ провозглашался приоритет международного права над внутренним законодательством, а по признанному СССР международному праву катынское преступление подпадало под все признаки статьи б Устава МВТ в Нюрнберге. На эти преступления не распространялись сроки давности, применялась обратная сила закона. В постановлении прокурора было признано также, что совершили различные преступления, предусмотренные статьями УК РСФСР в редакции 1926 г., участники фальсификации выводов Специальной комиссии под руководством Бурденко (1944г.), фальсификации в МВТ в Нюрнберге (1946 г.) и другие лица, скрывавшие тайну в последующие годы. В постановлении также был решен вопрос об ответственности исполнителей явно незаконных приказов о расстреле поляков. Уголовное дело прекращалось на основании статьи 5 пункта 8 Уголовно-процессуального кодекса (У ПК) РСФСР за смертью виновных… …В соответствии же с новой Конституцией РФ обвиняемых виновными в преступлениях может признать только суд (статья 49). Если учитывать реальные масштабы и последствия этого преступления, следует признать, что оценку содеянному мог бы дать как минимум только суд. Но суд, как и прокуратура, не рассматривает дела в отношении умерших (статья 5 пункт 8 УПК РСФСР)… …Начиная с 1994 г. отношение руководства ГВП к Катынскому делу претерпело значительные изменения, связанные с осознанием необходимости принятия непопулярного решения о квалификации действий виновных по статье 6 Устава МВТ в Нюрнберге, о чем руководству неоднократно докладывал следователь. С подобной квалификацией во время консультаций соглашались С. Снежко и М. Журавский, но резко возражали против нее надзиравшие за расследованием дела прокуроры — генералы II. Л. Анисимов, В. И. Купец, а затем и первый заместитель Главного военного прокурора Г.Н. Носов. Начальник Управления ГВП Н.Л. Анисимов сначала в устной, а затем и в форме 2-х письменных обязательных для исполнения указаний потребовал прекращения уголовного дела в течение месяца…” [2]. И т.д. и т.п.4. Сначала немного о персоналиях. С. Снежко — заместитель генерального прокурора Польши, а Н. Анисимов — тот самый первый следователь Главной военной прокуратуры СССР, который начал фальсификацию этого дела и стал за эти заслуги генералом. Обратите внимание на наглость: эти лица без суда уже признали умерших государственных деятелей СССР виновными по статье 6 Устава Международного военного трибунала в Нюрнберге. А почему не по уставу суда святой инквизиции? Дело в том, что МВТ в Нюрнберге был создан для суда над очень узким кругом лиц. Статья 6 Устава, на которую ссылаются эти фальсификаторы Катынского дела, гласит (выделено мною): “Трибунал, учрежденный Соглашением, упомянутым в статье 1 настоящего Устава для суда и наказания главных военных преступников европейских стран оси, имеет право судить и наказывать лиц, которые, действуя в интересах европейских стран оси, индивидуально или в качестве членов организации совершили любое из следующих преступлений”[3]. (Далее следует перечисление трех групп преступлений: а) против мира; в) военные преступления; с) против человечности). “Страны оси” —это страны, примкнувшие к договору 1934 г. между Берлином и Римом, который назывался “ось Берлин-Рим”, впоследствии к этой оси примкнула и Япония, после чего ось стала называться “Берлин-Рим-Токио”. Но Нюрнбергский трибунал судил преступников не всех стран оси, а только европейских. Азиатских судил другой такой же трибунал, но с несколько отличным уставом, — Токийский. СССР скорее азиатская страна, нежели европейская, почему же его лидеров не судить по Уставу Токийского трибунала? Но главное даже не в том, что этим трибуналам был неподсуден никто, кроме военных преступников стран оси, а в том, что сама эта ось была военно-политической организацией, направленной против СССР! А в случае с Польшей дело вообще выглядит издевательски: ведь военные преступники наказывались и за агрессию против Чехословакии в 1938 г.,[4] а самым дерзким агрессором в этом нападении выступала Польша! Так что лидеров поляков по этому Уставу обвинить еще как-то можно, но лидеров СССР?! Вот этот юридический маразм показывает, что фальсификаторы готовы даже в ущерб своему профессиональному достоинству городить что угодно, лишь бы не допустить открытого суда по Катынскому делу. 5. К этому страху относится и их ссылка на пункт 8 статьи 5 УПК РСФСР. В данном случае закон гласит: “Уголовное дело поможет быть возбуждено, а возбужденное дело подлежит прекращению… в отношении умершего, за исключением случаев, когда производство по делу необходимо для реабилитации умершего или возобновления дела в отношении других лиц по вновь открывшимся обстоятельствам”[5]. А официальный комментарий к этим статьям и пункту разъясняет: “33. Производство в отношении умершего может быть продолжено только в интересах его реабилитации, т.е. в случаях, когда имеющиеся в деле данные дают основание считать, что в действиях лица, которое привлекалось к у головной ответственности, не было состава преступления, что отсутствовало событие преступления или что при рассмотрении дела в суде была допущена ошибка, исправление которой может повлечь отмену или изменение вынесенного приговора”. [6] За расстрел польских офицеров ранее привлекался к уголовной ответственности Гитлер и его окружение, на Нюрнбергском трибунале они официально не были оправданы и считаются преступниками до сих пор. Сегодня же получается, что Главная Военная Прокуратура нынешней России выяснила, что в действиях Гитлера в Катыни “не было состава преступления”, следовательно, пора России Гитлера реабилитировать, следовательно, нужен суд! Еще Хрущев подобрал такой состав судей Верховного суда СССР, перешедших в Верховный суд нынешней России, который рассмотрел дела и реабилитировал сотни тысяч казненных откровеннейших преступников, почему же он не может рассмотреть и Катынское дело? То есть, никаких законных препятствий суда по Катынскому делу нет, тогда почему же этого суда так боятся и поляки, и Генпрокуратура России? 6. Они ведь что выдумали: “Учитывая, что Государственная дума РФ заменила собой Съезд народных депутатов СССР, который 24 декабря 1989г. рассмотрел вопрос о пакте Молотова-Риббентропа и принял постановление “О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года”, логично предположить, что именно она, как высший законодательный орган, может и должна дать оценку одному из наиболее тяжких последствий этого договора. К этому же предположению подводят многочисленные публикации в средствах массовой информации как внутри страны, так и за рубежом” [7]. То есть, не судьи, которым платят за то, чтобы они рассматривали такие дела, и которым полагается до 10 лет лишения свободы, если они вынесут заведомо неправосудный приговор, а безответственные депутаты, которые заведомо не рассмотрят ни одного доказательства, поскольку не обязаны этого делать, должны признать СССР и Россию виновными в этом деле. (Наши нынешние безответственные депутаты признают, конечно, что угодно и дорого за это не возьмут, и если они почему-то до сих пор колеблются, то только потому, что им хватает доходов и от ежегодного дележа бюджета). А вопрос остается — почему фальсификаторы так боятся суда, что готовы на что угодно, лишь бы не суд? Ведь сами признают, что “оценку содеянному мог бы дать только суд”, так почему же такой страх? Тем более, что нынешний состав Верховного Суда России таков, что легко плюнет и на законы России, и на саму Россию и вынесет такой приговор, какой прикажет режим. Чего его бояться? 7. Да, сами судьи Верховного Суда фальсификаторам не страшны, им страшно само действие, сам процесс суда — публичное разбирательство тех фальшивок, которые они насобирали в дело за все эти годы. Ведь такое громкое дело (материалы которого уже известны) тайно (закрытым судом) провести нельзя. Судебное следствие должно быть публичным. И фальсификаторам страшны не судьи, а страшна публика, т.е. вы — читатели этой книги. От вас все скрывается. Возьмите такой пример. Когда я в 1995 г. написал книгу “Катынский детектив”, то чтобы никого не уговаривать, издал ее за свой счет. Денег у меня не много, поэтому я издал ее в мягкой бумажной обложке и напечатана она на газетной (самой дешевой) бумаге. Но я издал ее тиражом 10 тыс. экземпляров. Я не боюсь, что вы ее прочтете и узнаете результат моей работы. А мои оппоненты, доказывающие, что поляков расстреляли по приказу Сталина, потратив из бюджета СССР, России и Польши десятки миллионов долларов на исследования в архивах, на раскопку кладбищ, на журналистов и телепрограммы, на командировки и халявную выпивку со жратвой на бесчисленных встречах, заседаниях за круглым столом и презентациях, итоговые результаты своей работы публикуют тиражом 1,5-2,0 тыс. экземпляров и жалуются, что у них нет денег. Перекопать все кладбища под Смоленском, Харьковом и Тверью деньги были, а сообщить гражданам России, что же там за их деньги нашли — денег нет. Ну что же, раз уж у них нет денег и раз уж они никак не знают, как им Катынское дело представить на суд, то я им в этом помогу данной книгой. Издателей я найду, а судьями будете вы. Ведь по существующему законодательству каждый гражданин России может быть вызван в суд в качестве присяжного, т.е. судьи, который определяет, виновен подсудимый или нет. Соответственно, у каждого читателя есть право самому рассмотреть все доказательства по этому делу и самому решить, кто же расстрелял тех поляков — немцы или НКВД. (Напоминаю, что маленькими цифрами в тексте обозначен номер источника фактов для каждой главы из списка, помещенного в конце книги, а цифрой в круглых скобках будет дана ссылка на эпизод из этой книги). Две бригады 8. Официальных незаинтересованных органов, расследующих Катынское дело, практически нет и не было. После того, как немцы в 1943 году открыли могилы с телами расстрелянных польских офицеров, правительственные органы Германии и СССР стали главными подозреваемыми в убийстве, правительство Польши того времени было чрезвычайно заинтересовано в совершенно определенных выводах следствия, а правительства западных стран стремились урвать с этого дела как можно больше политических выгод. В 80-х годах у СССР уже не было государственных деятелей, способных лично что-либо анализировать, но зато было полно таких, кто стремился понравиться “цивилизованным странам”, не стесняясь брать с последних не только нобелевские премии, но и просто денежные подачки. С тех пор наши профессиональные “исследователи” и должностные лица, которые занялись Катынским делом, прямо купаются в собственном хамстве, любуются и гордятся им. И в этом своем вожделении плюют на могилы своих отцов с остервенением, переходящим границы маразма. 9. Вот, к примеру, работа таких исследователей. Г. Жаворонков выехал в Харьков на “исследования” [8] и поделился результатами. Они таковы. Есть в Харькове захоронения. Документов или каких-либо фактов, что там расстреляны польские офицеры — нет. Есть мужик, который перед войной слышал от другого мужика, что тот возил трупы расстрелянных из тюрьмы на кладбище и среди этих трупов были и трупы в польской форме. Есть пацан, который говорит, что другие пацаны раскапывали в этих захоронениях польские ордена. Этих пацанов Жаворонков искать не стал, на захоронения не съездил и поэтому делает твердый вывод, что тысячи польских офицеров расстреляны в Харькове НКВД. Жаворонкову вторит А. Клева [9]. Он (или она) установил, что в захоронениях в Харькове находятся расстрелянные преступники — советские граждане, умершие от тифа немецкие военнопленные из инфекционного лагеря, расстрелянные полицаи и предатели, а также расстрелянные по приговору трибунала “300 перебежчиков из довоенной Польши”, то есть пытавшиеся перебежать из СССР через границу члены банд, действовавших на Украине и Белоруссии, и их польские пособники. Отсюда делается вывод, что “преступники в форме НКВД убили в Харькове 3 891 пленного поляка”. Ни первый, ни второй “исследователи” ничего еще не установили, но прямо дрожат от нетерпения плеснуть помоями в отцов. 10. Уже полвека по факту в этом деле сложились две следственные бригады — одна добывает доказательства того, что поляков убили русские, другая — немцы. Причем, первая бригада безапелляционно утверждает, что все факты, добытые второй бригадой — ложные, так как они добыты под угрозой расправы со стороны НКВД. Отвергается все и без какого-либо рассмотрения. Если вы принесете из архива 1941 года фотографию, на которой немецкий солдат вгоняет штык в польского офицера, то первая бригада вам объявит, что эта фотография поддельна, так как она из НКВД; немецкий солдат на ней — это переодетый генерал НКВД Меркулов; немецкий солдат на ней на самом деле не вгоняет штык в польского офицера, а наоборот — вытаскивает, а вогнал его стоящий за кадром Берия. Читатели могут подумать, что я сгущаю краски. Отнюдь! Чтобы доказать это, мне придется несколько забегая вперед дать пару примеров, напомнив, что подобные извращения фактов следователями ГВП делаются за счет, как говорят американцы, налогоплательщиков России, т.е. за счет каждого из нас. 11. Когда наши войска освободили Смоленск в 1943 г. и сотрудники НКГБ начали выяснять, кто убил поляков (а кому еще этим заниматься?), то они в ходе следствия допросили крестьянина Киселева, который при немцах говорил, что поляков убило НКВД, но который (в отличие от других таких же “свидетелей”) с немцами не сбежал. Киселев тогда показал: “Осенью 1942 года ко мне домой пришли два полицейских и предложили явиться в гестапо на станцию Гнездово. В тот же день я пошел в гестапо, которое помещалось в двухэтажном доме рядом с железнодорожной станцией. В комнате, куда я зашел, находились немецкий офицер и переводчик. Немецкий офицер, через переводчика, стал расспрашивать меня — давно ли я проживаю в этом районе, чем занимаюсь и каково мое материальное положение. Я рассказал ему, что проживаю на хуторе в районе “Козьих Гор” с 1907 года и работаю в своем хозяйстве. О своем материальном положении я сказал, что приходится испытывать трудности, так как сам я в преклонном возрасте, а сыновья на войне. После непродолжительного разговора на эту тему офицер заявил, что, по имеющимся в гестапо сведениям, сотрудники НКВД в 1940 году в Катынском лесу на участке “Козьих Гор” расстреляли польских офицеров, и спросил меня — какие я могу дать по этому вопросу показания. Я ответил, что вообще никогда не слыхал, чтобы НКВД производило расстрелы в “Козьих Горах”, да и вряд ли это возможно, объяснил я офицеру, так как “Козьи Горы” совершенно открытое многолюдное место и если бы там расстреливали, то об этом бы знало все население близлежащих деревень. Офицер ответил мне, что я все же должен датъ такие показания, так как это, якобы, имело место. За эти показания мне было обещано большое вознаграждение. Я снова заявил офицеру, что ничего о расстрелах не знаю и что этого вообще не могло быть до войны в нашей местности. Несмотря на это, офицер упорно настаивал, чтобы я дал ложные показания. После первого разговора, о котором я уже показал, я был вторично вызван в гестапо лишь в феврале 1943 года. К этому времени мне было известно о том, что в гестапо вызывались и другие жители окрестных деревень и что от них также требовали такие показания, как и от меня. В гестапо тот же офицер и переводчик, у которых я был на первом допросе, опять требовали от меня, чтобы я дал показания о том, что являлся очевидцем расстрела польских офицеров, произведенного, якобы, НКВД в 1940 г. Я снова заявил офицеру гестапо, что это ложь, так как до войны ни о каких расстрелах ничего не слышал и что ‘южных показаний давать не стану. Но переводчик не стал меня слушать, взял со стола написанный от руки документ ч прочитал его. В нем было сказано, что я, Киселев, проживая па хуторе в районе “Козьих Гор”, сам видел, как в 1940 году сотрудники НКВД расстреливали польских офицеров. Прочитав этот документ, переводчик предложил мне его подписать. Я отказался это сделать. Тогда переводчик стал понуждать меня к этому бранью и угрозами. Под конец он заявил: “Или вы сейчас же подпишите, или мы вас уничтожим. Выбирайте!” Испугавшись угрозы, я подписал этот документ, решив, что на этом дело кончится”. “В действительности получилось не так. Весной 1943 года немцы оповестили о том, что ими в Катынском лесу в районе “Козьих Гор” обнаружены могилы польских офицеров, якобы расстрелянных органами НКВД в 1940 году. Вскоре после этого ко мне в дом пришел переводчик гестапо и повел меня в лес в район “Козьих Гор”. Когда мы вышли из дома и остались вдвоем, переводчик предупредил меня, что я должен сейчас рассказать присутствующим в лесу людям все в точности, как было изложено в подписанном мною в гестапо документе. Придя в лес, я увидел разрытые могилы и группу неизвестных мне лиц. Переводчик сказал мне, что это “польские делегаты”, прибывшие для осмотра могил. Когда мы подошли к могилам, “делегаты” на русском языке стали задавать мне различные вопросы по поводу расстрела поляков. Но так как со времени моего вызова в гестапо прошло более месяца, я забыл все, что было в подписанном мною документе, и стал путаться, а под конец сказал, что ничего о расстреле польских офицеров не знаю. Немецкий офицер очень разозлился, а переводчик грубо оттащил меня от “делегации” и прогнал. На следующий день, утром, к моему двору подъехала машина, в которой был офицер гестапо. Разыскав меня во дворе, он объявил, что я арестован, посадил в машину и увез в Смоленскую тюрьму… После моего ареста я много раз вызывался на допросы, но меня больше били, чем допрашивали. Первый раз вызвали, сильно избили и обругали, заявляя, что я их подвел, и потом отправили в камеру. При следующем вызове мне сказали, что я должен публично заявлять о том, что являюсь очевидцем расстрела польских офицеров большевиками и что до тех пор, пока гестапо не убедится, что я это буду добросовестно делать, я не буду освобожден из тюрьмы. Я заявил офицеру, что лучше буду сидеть в тюрьме, чем говорить людям в глаза ложь. После этого меня сильно избили”. “Примерно через месяц после моего ареста немецкий офицер вызвал меня и сказал: “Вот видите, Киселев, к чему привело ваше упрямство. Мы решили казнить вас. Утром повезем в Катынский лес и повесим”. Я просил офицера не делать этого, стал убеждать его, что я не подхожу для роли “очевидца” расстрела, так как вообще врать не умею и поэтому снова что-нибудь напутаю. Офицер настаивал на своем. Через несколько минут в кабинет вошли солдаты и начали избивать меня резиновыми дубинками. Не выдержав побоев и истязаний, я дал согласие выступать публично с вымышленным рассказом о расстреле поляков большевиками. После этого я был освобожден из тюрьмы с условием — по первому требованию немцев выступать перед “делегациями” в Катынском лесу… В каждом случае перед тем, как вести меня в лес к раскопкам могил, переводчик приходил ко мне домой, вызывал во двор, отводил в сторону, чтобы никто не слышал, и в течение получаса заставлял заучивать наизусть все, что мне нужно будет говорить о якобы имевшем место расстреле НКВД польских офицеров в 1940 году. Я вспоминаю, что переводчик говорил мне примерно следующее: “Я живу на хуторе в районе “Козьих Гор” недалеко от дачи НКВД. Весной 1940 г. я видел, как свозили в лес поляков и по ночам их там расстреливали”. И обязательно нужно было дословно заявить, что “это дело рук НКВД”. После того, как я заучивал то, что мне говорил переводчик, он отводил меня в лес к разрытым могилам и заставлял повторять все это в присутствии прибывших “делегаций”. Мои рассказы строго контролировались и направлялись переводчиком гестапо. Однажды я выступал перед какой-то “делегацией”, и мне задали вопрос: “Видел ли я лично этих поляков до расстрела их большевиками”. Я не был подготовлен к такому вопросу и ответил, как было в действительности, т.е. что видел польских военнопленных до начала войны, так как они работали на дорогах. Тогда переводчик грубо оттащил меня в сторону и прогнал домой. Прошу мне верить, что меня все время мучила совесть. так как я знал, что в действительности расстрел польских офицеров производился немцами в 1941 году, но у меня другого выхода не было, так как я постоянно находился под страхом повторного ареста и пыток” [10]. Показания Киселева П. Г. о его вызове в гестапо, последующем аресте и избиениях были подтверждены проживающими вмести с ним его женой Киселевой Аксиньей, 1870 года рождения, его сыном Киселевым Василием, 1911 года рождения, и невесткой Киселевой Марией, 1918 года рождения, а также занимающим у Киселева на хуторе комнату дорожным мастером Сергеевым Тимофеем Ивановичем, 1901 года рождения. Увечья, причиненные Киселеву в гестапо (повреждение плеча, значительная потеря слуха), подтверждены актом врачебно-медицинского обследования. Поскольку Киселев мог быть добровольным пособником немцев, т.е. врать в НКГБ о том, что его избивали в гестапо, председатель советской Специальной комиссии по расследованию этого дела академик Н.Н. Бурденко в протоколе данного допроса Киселева в 1943 г. записал: “Я настаиваю на экспертизе психики и слуха Киселева. Он не знает, какой врач его лечил, а это усложняет дело. Никто не сомневается в правильности его показаний, но нужно уточнить” [11]. Как видите, уточнили и выяснили — да, у Киселева была повреждена рука и он оглох на одно ухо. 12. Давайте посмотрим сами, есть ли противоречия в показаниях Киселева, данных НКГБ и Специальной комиссии, возглавляемой президентом академии медицинских наук академиком Бурденко. Гестапо — это следственный и дознавательный орган, а в этих органах во время войны с противником никто не церемонится ни в одной стране. Так что могли избить, и очень сильно. Немцы начали раскапывать могилы в феврале, а закончили в конце июня, т.е. шоу с показом трупов поляков различным делегациям длилось 4 месяца. За это время Киселева могли представить какой-то экскурсии, перед которой он с поручением не справился, затем подержать полтора месяца в гестапо, после чего подлечить и еще два месяца пичкать любопытных его рассказами. Противоречий не видно, а то, что Бурденко засомневался в его психическом состоянии и послал на экспертизу, говорит, что в НКГБ Киселева по написанному тексту никто говорить не заставлял. 13. Но вот прошло почти полвека, и следователи ГВП, вновь “расследуя”, кто же убил поляков, вернулись к показаниям Киселева. Один из следователей ГВП А.Ю. Яблоков, непрерывно ссылаясь на листы уголовного дела № 159, пишет: “Гак, в немецком “Официальном материале о массовом Катынском убийстве” содержались показания П. Г. Киселева, подсобного рабочего — сторожа дачи НКВД до начала войны, свидетеля того, как весной 1940 г. на железнодорожной станции Гнездово почти ежедневно из вагонов выводили мужчин, сажали в грузовики и отвозили в Катынский лес, откуда затем слышались крики и выстрелы. На протяжении 4-5 недель в Катынский лес привозили по 3-4 таких машины. Он обнаружил в лесу несколько свежих холмов и после прихода немцев показал группе рабочих-поляков эти холмы, дал лопаты для раскопок и знает, что поляки нашли там трупы своих сограждан. Это были принципиально важные показания. Поэтому выяснение дальнейшей судьбы Киселева для проверки этих показаний стало одной из первых задач прокуроров. Из хранившегося в УКГБ по Смоленской области секретного уголовного дела по обвинению П. Г. Киселева и его сына В. П. Киселева в сотрудничестве с оккупантами (которое, несмотря на тяжелые обвинения, впоследствии было прекращено) из протоколов допросов П. Г. Киселева и его сына, а также A.M. Субботкина и Т. И. Сергеева следует, что эти показания были даны сотрудникам НКГБ практически сразу после освобождения, но затем тщательно скрывались. При этом П. Г. Киселев не только полностью подтвердил данные во время оккупации показания, но и конкретизировал их в том, что, говоря о расстрелянных, имел в виду поляков. Протоколами допросов Киселева, Субботина, Сергеева из того дела подтверждается: показания Киселевым были даны немцам добровольно и соответствовали тому, что он действительно видел. Когда после освобождения Смоленска предпринимался ряд мер для ликвидации “советского следа” в Катынском лесу, в ходе “предварительного расследования” там работала комиссия из представителей центрального аппарата НКГБ СССР, которая передопросила всех перечисленных свидетелей. Все они коренным образом изменили свои показания. Теперь Киселев-старший показал, что якобы немцы избиениями и угрозами вынудили его утверждать, что поляков расстреляли в 1940 г. органы НКВД, и неоднократно заставляли выступать с этим сообщением перед различными делегациями в Катынском лесу. В действительности же Катынский лес всегда был излюбленным местом массовых гуляний населения. И только с момента оккупации район дачи НКВД огородили и запретили туда заходить под страхом смерти. В августе — сентябре 1941 г. немцы стали завозить на грузовиках и гнать колоннами польских военнопленных в Катынский лес, откуда затем были слышны выстрелы. Аналогичные показания П. Г. Киселев дал на заседании комиссии Бурденко, на пресс-конференции по итогам работы этой комиссии. В таком же виде они были закреплены в официальном сообщении. Аналогично и соответственно показаниям Киселева были изменены и показания его сына и Сергеева. Более того, в сообщении утверждалось, что в результате избиений в гестапо Киселеву-старшему якобы были причинены увечья, что подтверждалось актом врачебного обследования, а из показаний Сергеева следовало, что от избиений в гестапо у П. Г. Киселева отказала правая рука. Но Киселев в своих первых показаниях ничего об этом не говорил, в акте не выяснялся вопрос о времени и механизме получения травмы плеча, а на подлинных фотографиях, сделанных немцами в 1943 г., Киселев во время выступления перед врачами международной комиссии свободно держит в правой руке микрофон. Поэтому следствие пришло к выводу, что травмы руки у П. Г. Киселева не было” [12]. Оказывается, в уголовном деле на Киселева были подшиты какие-то первичные показания, которые противоречили окончательным показаниям, но из этого дела тогдашними следователями УКГБ Смоленска почему-то не были удалены, а “тщательно” в этом деле скрывались. Как, интересно? Когда прокурор это дело читал, следователи Смоленского УКГБ на эти страницы грудью ложились? Ну ладно, поверим в эту галиматью и вдумаемся в те показания Киселева немцам, которые, по уверениям ГВП России, “соответствовали тому, что он видел”. 14. Итак, Киселев живет на хуторе близ места расстрела, работает сторожем и подсобным рабочим в доме отдыха НКВД, возле которого поляки и закопаны. Но по геббельсовской легенде, НКВД еще в 1934 г. окружил будущее место расстрела поляков колючей проволокой и никого туда не пускал. Как же Киселев туда ночью пробирался, чтобы обнаружить “свежие холмики” могил? Под пулями энкаведистов, охранявших место расстрела? Затем он, рабочий дома отдыха НКВД, месяц сидит на станции Гнездово в 5 км от своего места жительства и места работы и наблюдает, как поляков из вагонов сажают в грузовики. А кто же за него на даче НКВД ворота открывал и картошку чистил? Еще, из Гнездово в 1940 г. поляки перевозились в лагеря на автобусах с закрашенными окнами, причем днем, а не ночью. Гестапо этого не знало, соответственно и Киселев врал про “грузовики” и “ночь”. Что ни строчка, то и противоречие, а ГВП за наши деньги нам же и впаривает — вот святая правда! И смотрите, какие нынешние прокуроры тонкие аналитики: раз на фото у Киселева в правой руке микрофон, то значит его в гестапо не били. Неужели в гестапо работали такие идиоты, чтобы представлять иностранным комиссиям Киселева в избитом виде? Да и сколько весит микрофон, чтобы его не удержать даже больной рукой? (На самом деле с микрофоном все еще смешнее, но об этом позже). 15. То есть, по мнению ГВП, верить нужно только тем, кто работал на гестапо, и только тогда, когда они на него работали. И упаси Господь, если этот человек на гестапо не работал, тогда, по мнению ГВП, верить ему абсолютно нельзя. Подтверждений этих слов в “расследованиях” ГВП полно, к примеру, то, что следователи ГВП сотворили с дневником Меньшагина, бургомистра Смоленска во время оккупации его немцами. Предыстория тут такая. Когда наши войска подошли к Смоленску, Меньшагин удрал с немцами и был пойман только в 1945 г., когда комиссия Бурденко следствие уже закончила. Меньшагин получил 25 лет, выйдя из тюрьмы был устроен в дом престарелых и там за деньги надиктовал на пленку и отправил на Запад свои воспоминания [13]. А его заместитель, профессор Базилевский, с немцами не удрал, сам в 1943 г. явился в НКГБ и сам рассказал все, что знал об этом деле. К этому времени НКГБ в архивах смоленской управы нашли записную книжку Меньшагина, где были такие записи, адресованные начальнику русской полиции в Смоленске Умнову: “Всех бежавших поляков военнопленных задерживать и доставлять в комендатуру… Ходят ли среди населения слухи о расстреле польских военнопленных в Козьих Горах (Умнову)” [14]. Базилевский, хорошо знавший почерк шефа, подтвердил, что это почерк Меньшагина, кроме этого, тогда же НКГБ провела графологическую экспертизу, что было нетрудно сделать, поскольку до войны Меньшагин был известнейшим адвокатом Смоленска и написанные им ходатайства хранились в судебных архивах всех судебных инстанций СССР. 16. Однако сегодня следователи ГВП по этому эпизоду пишут следующее: “Фабриковались и другие фальшивые документы, подтверждающие показания лжесвидетелей. В частности, сотрудниками оперативно-следственной группы НКВД был “найден” так называемый блокнот бывшего бургомистра Смоленска Б. Г. Меньшагина, в котором имелись записи о расстреле польских военнопленных. Эксперты НКГБ СССР дали заключение, что все записи в блокноте были сделаны Меньшагиным. В сообщении комиссии Бурденко и на Нюрнбергском процессе советским обвинением делались ссылки на Меньшагина и на записи в его блокноте. Как видно из книги Меньшагина “Воспоминания”, изданной в Париже, он никогда не приписывал расстрела поляков немцам и не делал никаких записей об этом в блокноте. После освобождения Меньшагина из тюрьмы (после 25 лет заключения) и его ознакомления с показаниями “опознавшего” блокнот Базилевского, в своих “Воспоминаниях” он написал, что они “совершенно не соответствуют действительности” и ничего подобного не было. Все это легко можно было бы проверить, взяв непосредственно у Меньшагина образцы почерка для исследования. Однако этого сделано не было: работавшие с вещественными доказательствами оперативники были заинтересованы отнюдь не в установлении истины. Выводы экспертизы почерка Меньшагина нельзя считать обоснованными и объективными. Объективно в них только то, что почерк в блокноте и на четырех образцах почерка, представленных на исследование, идентичен, но кому он принадлежит, неизвестно. Утверждение Базилевского, что это почерк Меньшагина, не может приниматься во внимание, поскольку он сотрудничал с НКВД. С учетом всех этих обстоятельств, а также того, что самого Меньшагина скрывали в Московской, а затем Владимирской тюрьме и не взяли у него подлинных образцов для сравнительного исследования, следует признать, что “блокнот Меньшагина” — фальшивка, сфабрик