“”
Русские религиозные мыслители об авторе «Такговорил Заратустра»
Людмила Гоготишвили
Пожалуй,никому не удалось взбудоражить русскую философию начала века так, как этосделал Фридрих Ницше. Споры о нем велись преимущественно в религиозной области;это «точка кипения» в русской «тяжбе о Ницше». Однакозатем, постепенно внутри религиозно ориентированной дискуссии сталоформироваться и оригинальное собственно научное гуманитарное направление,методика которого генетически увязывалась в том числе и с идеями Ницше.
Посколькуслучилось так, что развитие русской религиозной философии было насильственнопрервано на долгие десятилетия, то с ней были выведены из «легального обращения»и споры о Ницше. Связанное же с его идеями научное направление превратилось,уже почти сформировавшись, в подземную реку, явно не видимую, но все жеулавливаемую чутким гуманитарным слухом. Хотя этой подземной реке и удавалосьиногда пробиться на поверхность и она частично влилась в наше гуманитарноемышление, но почти без всякой осознанной связи с идеями базельского«профессора».
Таквремя ли сейчас, после столь длительного «глухого перерыва», выносить«итоговые» оценки и высказывать «взвешенные» суждения овзаимоотношениях русской философии и филологии с Ницше? Не лучше ли вернуться кэпицентру религиозной дискуссии и прислушаться к живым голосам ее активныхучастников, зафиксировав затем и связанный с нею момент зарожденияоригинального гуманитарного метода? С любого места культурной истории, еслиначать в него вкапываться, начинается, по словам Александра ВикторовичаМихайлова, безбрежность смысла, а значит, мы так или иначе расслышим здесь иотзвук тревожащих нас сегодня проблем.
Представленнаяв подборке рецепция идей Ницше русскими религиозными философами носит на себе,конечно, отпечаток времени и не является ни «единственно возможной»,ни тем более «единственно верной». Более того, предлагаемый коллажявляется в некотором смысле искусственным, поскольку он составлен (по причинежестких требований газетного объема) без соблюдения хронологических иконтекстуальных границ: «как бы» цельные высказывания зачастуюсмонтированы из текстуально и временно отдаленных друг от друга фрагментов, аиногда — и из разных статей или книг одного автора (эти текстуальные разрывы ивнутрисинтаксические «стяжения» никак не отмечаются). Тем не менеевесь предлагаемый текст состоит из прямых цитат. Немногочисленные же вставки«не прямо авторских» слов, введенные ради синтаксической связности,даются в угловых скобках.
АндрейБелый: Касаясь Ницше, я прохожу молча мимо самих творений; вот справедливыйупрек мне! Надо же показать в самом деле структуру его идей — разобратьидеологию.
Ия отказываюсь. Повторять общие места об индивидуализме, имморализме,аморализме, морализме, а также оживлять в памяти все прочие «измы»,указывать на влияние Вагнера, Шопенгауэра, качать головой при упоминании обимени Канта и, наконец, вытаскивать архив по вопросу о ссоре Ницше с Вагнером — все это известно мало-мальски интеллигентному человеку из дешевенькихкомпиляций… А находить в ницшеанской идеологии все новые и новые стороны — наэто у меня нет бессовестности; это значит приурочить колоссальное здание, имвоздвигнутое, к тому или иному животрепещущему вопросу.
Обычноидут совершенно другим путем. Не слушают в «себесамих», читая, не читают, обдумывают, куда бы его скорей запихать, в какуюбы рубрику отнести его необычное слово; и — рубрика готова: только Ницше в нейвовсе не умещается. Тогда поступают весьма просто и решительно. Обходя иисключая противоречия (весь Ницше извне — противоречие), не стараясь вскрытьоснову этих противоречий или вскрывая ее не там, легко и просто обстругиваютНицше: и ветвистое дерево его системы глядит на нас как плоская доска; затемпроделывают с доской решительно все: или ее выкидывают, или сжигают, илиприлаживают к домашним своим потребностям, или же заставляют молиться надеревянный идол — деревянное ницшеанство, деревянная борьба с Ницше.
Такпоступают все идеологи, все популяризаторы: плоская доска из общих суждений освободе личности, о предрассудках морали… и эту-то сухую древесину навязалиширокой публике как заправское ницшеанство! И мы закапываем Ницше насильнозаколоченного в гроб, не подозревая, что живой он — не мертвый.
Оковарный популяризатор! Я отказываюсь к нему присоединиться: не излагаюфилософское «credo» Ницше.
АлексейЛосев: Наступившая в ХIХ в. эпоха расцвета классической филологии была попреимуществу эпохой, отстранявшей себя от всякого обобщенного взгляда наантичность. В течение десятилетий считалось зазорным и недопустимым стольневероятное верхоглядство и фантастика, чтобы говорить об античности вообще.Под влиянием ограниченных и узких философских теорий ученые хотели всецелопогрузиться в собирание и коллекционирование фактов и в нахождение ихфактической же закономерности. Фридрих Ницше, будучи сам академическимфилологом, прорвал наконец плотину и дал удивительную концепцию античности,оплодотворившую к детальным филологическим разысканиям Э.Роде, ВячеславаИванова и др. Университетская наука в лице заносчивогоВиламовица-фон-Меллендорфа не замедлила открыть огонь по гениальной интуицииНицше.
Своезамечательное учение Ницше выразил в книге «Рождение трагедии из духамузыки». Здесь он видит два основных начала, формирующих эллинский дух, — аполлинизм и дионисийство. Аполлон — бог всех сил, творящих образами.Аполлинизм — это полное чувство меры, самоограничения, свобода от дикихпорывов, мудрый покой бога — творца образов. Как один из видов этого чувствамеры Аполлону свойствен «принцип индивидуации». Религия Дионисапротивоположна аполлинизму. Вместо успокоительной стройности и мерностиаполлинийских созерцаний здесь мы находим сомнение в них. «Чудовищный ужас,который охватывает человека, когда он усомнится в формах познаваемыхявлений» , характерен для дионисических состояний. Но вследза этим дионисизм теряет и то отъединение, которое существует между человеком иокружающим его миром. Человек тут переживает восторг и блаженство самозабвенияи выхода из размеренного и узаконенного мира, когда наступает нарушение«принципа индивидуации»: “… просыпаются те дионисическиечувствования, в подъеме которых субъективное исчезает до полного самозабвения…Бывают люди, которые от недостаточной опытности или вследствие своей тупости снасмешкой или сожалением отворачиваются, в сознании своего собственногоздоровья, от подобных явлений, считая их «народным болезнями»;бедные, они и не подозревают, какая трупья бледность лежит на этом пресловутомздоровье, как призрачно оно выглядит, когда мимо него вихрем проноситсяпламенная жизнь дионисических безумцев. Теперь раб — свободный человек, теперьразбиты все неподвижные и враждебные границы, установленные между людьминуждой, произволом и «дерзкой модой». В пении и пляске являет себячеловек сочленом высокой общины; он разучился ходить и говорить и готов впляске взлететь в воздушные выси… в человеке звучит нечто надприродное; ончувствует себя богом… Человек уже больше не художник, он сам сталхудожественным произведением”. .
Греческийдух есть эти две стихии, их борьба и их соединение. Гомер — преобладаниеАполлона. С Архилоха начинается более самостоятельная дионисийская стихия; тутоснова органического сращения начал аполлинийского и дионисийского. Наивысшийже синтез дионисийства и аполлинизма содержится в аттической трагедии. Трагедиявозникает как аполлинийское зацветание дионисийского экстаза и музыки. Дионисне может существовать без Аполлона: «На основании всего нами познанного мыдолжны представлять себе греческую трагедию как дионисический хор, который всеснова разряжается аполлоновским миром образов».
Однакоесть одна сторона в концепции Ницше, которая делает ее слишком современной нами слишком действительно модернизирующей древность. Аполлон и Дионис Ницше несутна себе печать новоевропейского мироощущения, от которой их, правда, легкоможно освободить. Их природа существенно романтическая. Тут слишком многонервов, энергии, «воли», слишком много блужданий, исканий,безысходной тоски, напряжения, неопределенности. Античность спокойнее,беспрерывнее, сосредоточеннее, определеннее, телеснее, ограниченнее. Надопонять Диониса и Аполлона «классически», а не романтически — и тогдазавоевание Ницше станет на совершенно твердую почву. Останется целиком всяхарактеристика Аполлона и Диониса, но сразу переменится культурно-историческийкоэффициент.
ВячеславИванов: Эллинская душа нашла самое себя только с обретением Диониса.Дионисийство одно дало эллинству то, что впервые сделало его эллинством: маску.Прежде маски возлагались на лица усопших и оберегали их облик в царстве теней:Дионис живых научил надевать маски и терять свой облик. Тогда мир был понят какдрама превращений. Тогда политеизм в принципе уже был преодолен: божествоосознано как многоликое единство. Бога страдающего извечная жертва и восстаниевечное — такова религиозная идея Дионисова оргиазма. «Сын божий»,преемник отчего престола, растерзанный Титанами в колыбели времен, он же в лике«героя» — богочеловек, во времени родившийся от земной матери,«новый Дионис», таинственное явление которого было единственнымвозможным чаянием эллина — вот столь родственный нашему религиозномумиропониманию бог античных философем и теологем. Непосредственно доступна иблизка нам мистика Дионисова богопочитания. Она вмещает Диониса жертву, Дионисавоскресшего, Диониса утешителя.
Ницшевозвратил миру Диониса — и отшатнулся от Диониса. Ницше почти не разглядел бога, претерпевающего страдание. Он знал восторги оргийности, ноне знал плача и стенаний страстнуго служения. Страшно видеть, что только в порусвоего уже наступающего душевного омрачения Ницше прозревает в Дионисе богастрадающего вне и вопреки всей связи своего законченного и проповеданногоучения. В одном письме он называет себя «распятым Дионисом». Этозапоздалое и нечаянное признание родства между дионисийством и так ожесточенноотвергаемым дотоле христианством потрясает душу, подобно звонкому голосутютчевского жаворонка, неожиданному и ужасному, как смех безумия, — в ненастныйи темный, поздний час.
Дионис,«зажигатель порывов», равно низводит «правоебезумствование», как говорили древние, и неистовство болезненное.«Правое безумствование» тем отличается от неправого и гибельного, чтооно не парализует, напротив, усиливает спасительную и творческую способность ипотребность идеальной объективации внутренних переживаний. Дионисийский экстазразрешается в аполлинийское видение. Эта объективация — этический принципкультуры. В случаях «неправого» безумствования душа неистекает наружу, не творит, но не может и выдержать заключенной, запертой в нейсилы. Она разбивается; конечное безумие — ее единственная участь.
Ницшедумал, что религия возникла из неправой объективации всего лучшего исильнейшего, что почуял и сознал в себе человек. Это принципиальное отрицаниерелигиозного творчества замкнуло его душу в себе самой и ее разрушило. Напрасноон прибегал к последней казавшейся ему возможною объективации своего«я» в Сверхчеловеке: его Сверхчеловек — только сверхсубъект. В учениио «Сверхчеловеке», преподанном из уст «дионисийского»Заратустры, роковая двойственность в отношении Ницше к Дионису созревает докризиса и разрешается определенным поворотом к антидионисийскому полюсу, завершающимсяконечною выработкою учения о «воле к могуществу». Ничто не может бытьболее противным дионисийскому духу, как выведение порыва к сверхчеловеческомуиз воли к могуществу: дионисийское могущество чудесно и безлично — могущество,по Ницше, механистически-вещественно и эгоистически-насильственно.
Трагическаявина Ницше в том, что он не уверовал в бога, которого сам открыл миру. Он понялдионисийское начало как эстетическое и жизнь — как «эстетическийфеномен». Но то начало прежде всего — начало религиозное.
НиколайБердяев: Дионисийское веяние прошло по России. Эрос решительно преобладает надЛогосом.
ВячеславИванов: В России Дионис опасен: ему легко явиться у нас гибельною силою, неистовством толькоразрушительным.
ВасилийРозанов: Ницше почтили потому, что он был немец и притом страдающий (болезнь).Но если бы русский и от себя заговорил в духе «падающего еще толкни»- его бы назвали мерзавцем и вовсе не стали бы читать.
Приятностоять «выше морали» и на просьбы кредиторов по-наполеоновскиразмахнуться и гордо ответить: «Не плачэ». Но окаянно, когда мне неплатят; а за «ближними» есть должишки. Перебиваюсь, жду. Не знаю, каквыйти из положения. Не обращаться же к приставу, хоть и подумываю (философияНицше).
НиколайБердяев: Рядом с Ницше может быть поставлен лишь столь отличный от него и стольпохожий на него Достоевский.
ВячеславИванов: В «Бесах» мы связаны с целым миром. Достаточно указать на то,что Ницше вышел из «Бесов».
ВасилийРозанов: Когда я впервые узнал об имени Ницше, то я удивился: «да этоЛеонтьев, без всякой перемены». Иногда сравнивают Ницше с Достоевским; ногде же родство эллиниста Ницше, «свирепого», с автором «Бедныхлюдей» и «Униженных и оскорбленных»? Во всяком случае, здесьаналогия не до конца доходит. Напротив, с Леонтьевым она именно до последнейточки доходит: Леонтьев имел неслыханную дерзость выразиться принципиальнопротив коренного, самого главного начала, Христом принесенного на землю: противкротости. Леонтьев сознательно, гордо, дерзко и богохульно сказал, что он нехочет кротости и что земля не нуждается в ней, ибо кротость эта ведет кдуховному мещанству, из этой «любви» и «прощения» вытекает«эгалитарный процесс», при котором все становятся курицами — либералами, не эстетичными Плюшкиными… Леонтьев был plus Nitzsche queNitzsche mкme; у того его антиморализм, антихристианство все же были лишькраткой идейкой, некоторой литературной вещицей, только помазавшей по губамевропейского человечества.
ДмитрийМережсковский: Почему же Ницше не узнал Христа? Откуда этот ужас, откуда этаненависть ко Христу, которая заставила Ницше объявить себя«антихристом»? Помогло бы ответить на этот вопрос явление болеестрашное, чем Ницше. Это явление — Василий Розанов.
ВасилийРозанов: Отчего идеи мои произвели… на Мережковского впечатлениетрагического, и он сказал: «Это, как у Ницше, — конец или, во всякомслучае, страшная опасность для христианства». Почему? у меня все построенона . Удивительна все-такинепроницательность нашей критики. Я добр или по крайней мере совершеннонезлобен. Все статьи обо мне начинаются определениями: «демонизм вР.». И ищут, ищут. Я читаю: просто ничего не понимаю. «Это — нея». С Ницше — никакого сходства! С Леонтьевым — никакого же. Я тольколюблю его. Но «сходство» и люблю — разное. Да, мне многое пришло наум, чего раньше никому не приходило, в том числе и Ницще, и Леонтьеву. Посложности и количеству мыслей (точек зрения, узора мысленной ткани) я считаюсебя первым. Но сюда я выведен был своим «положением», да и пришлиименно мысли, а это — не я сам. Я — добрый и малый. Вот я такой «мальчик снеутертым носом» — «все открывший».
АндрейБелый: Забавно, что процесс усвоения Ницше в своих расстроенных желудках выдаютза освоение Ницше. Он диаметрально противоположен тем, которые довольствуютсяраскраской всего окружающего нас. Ницше — изысканнейший стилист; но своиутонченные определения прилагает он к столь великим событиям внутренней жизни,что изысканность стиля его начинает казаться простотой. Ницше честен, прост всвоей изощренности. И только в оперении сказывается в нас родство с Ницше. Мыутыкались райскими перьями, отняв их у того, кто умел летать; на наших перьяхне полетишь.
ВладимирСоловьев: В теперешних идейных увлечениях не одна, а три очередные модные идеи:экономический материализм, отвлеченный морализм и демонизм«сверхчеловека». Из этих трех идей, связанных с тремя крупнымиименами (К.Маркса, Л.Толстого и Фр. Ницше), первая обращена на текущее инасущное, вторая захватывает отчасти и завтрашний день, а третья связана с тем,что выступит послезавтра и далее. Я считаю ее самой интересной из трех.
Всякоезаблуждение, о котором стоит говорить, содержит в себе несомненную истину иесть лишь более или менее глубокое искажение этой истины; ею оно держится, еюпривлекательно, ею опасно и через нее же только может быть окончательноопровергнуто. Я хочу не разбирать ницшеанство с философской или историческойточки зрения, а лишь применить к нему первое условие истинной критики: показатьглавный принцип разбираемого умственного явления — насколько это возможно — схорошей стороны.
Дурнаясторона ницшеанства бросается в глаза: презрение к слабому и больномучеловечеству, языческий взгляд на силу и красоту, присвоение себе заранеекакого-то исключительного сверхчеловеческого значения… В чем же та истина,которою оно сильно и привлекательно для живой души?
Вседело в том, как мы произносим слово «сверхчеловек». Звучит в немголос ограниченного и пустого притязания или голос глубокого самосознания,открытого для лучших возможностей и предваряющего бесконечную будущность?Человеку естественно хотеть быть лучше и больше, чем он есть вдействительности, ему естественно тяготеть к идеалу сверхчеловека. Внутреннийрост человека в своем действительном начале не создается историей, и не требуется никакой новой сверхчеловеческой формы организма, потомучто форма человеческая может беспредельно совершенствоваться и внутренне инаружно, оставаясь при этом тою же: она способна по своему первообразу статьорудием и носителем всего, к чему только можно стремиться, — способна статьформою совершенного всеединства или божества.
Еслибы даже и не вставал в нашем воспоминании образ подлинного«сверхчеловека» , действительного победителя смерти (ане слишком ли это была бы большая забывчивость с нашей стороны?), или если быдаже этот образ был так затемнен и запутан разными наслоениями, что уже не могбы ничего сказать нашему сознанию (почему же бы, однако, нам не прояснитьего?), то, во всяком случае, есть сверхчеловеческий путь, которым шли, идут ибудут идти многие на благо всех.
Иесли старая традиционная форма сверхчеловеческой идеи, окаменевшая в школьныхумах, заслонила для множества людей живую сущность самой этой идеи и привела кее забвению — к забвению человеком его истинного, высокого назначения, кпримирению его с участью прочих тварей, то не следует ли радоваться уже ипростому факту, что это малодушное примирение с действительностью приходит кконцу, что раздаются, хотя бы и голословные пока, заявления: «ясверхчеловек», «мы сверхчеловеки». Такие заявления, сначалавозбуждающие досаду, в сущности должны радовать уже потому, что они открываютвозможность интересного разговора, чего никак нельзя сказать о некоторых иныхточках зрения. В ту пору, когда я резал пиявок и зоолога Геккеля предпочиталфилософу Гегелю, мой отец рассказал мне однажды анекдот о том, как«отсталый» московский купец сразил «передового»естественника, обращавшего его в дарвинизм. Это учение понималоськак существенное приравнение человека к прочим животным. Наговорив очень многона эту тему, передовой просветитель спрашивает слушателя: Понял? — Понял. — Чтож скажешь? — Да что сказать? Ежели, значит, я — пес и ты, значит, пес, так упса со псом какой же будет разговор?
Нынеблагодаря Ницше «передовые» люди заявляют себя, напротив, так, что сними логически возможен и требуется серьезный разговор — и притом о делахсверхчеловеческих.
НиколайБердяев: Неполнота христианского религиозного сознания привела к страданиямнового человека, новым страданиям, неведомым старине. Таким новымстрадальческим опытом была жизнь богоискателей, жизнь Ницше, жизнь лучших изреволюционеров и лучших из декадентов. Кризис гуманистической антропологиизавершился в Ницше — величайшем явлении новой истории. Ницше — искупительнаяжертва за грехи новых времен, жертва гуманистического сознания. После Ницшегуманизм уже невозможен, навеки преодолен. «Заратустра» — величайшаячеловеческая книга без благодати. То, что выше «Заратустры», то былопо благодати свыше. «Заратустра» — творение покинутого,предоставленного себе человека. И никогда человек, предоставленный собственнымсилам, не поднимался выше. Через Ницше новое человечество переходит отбезбожного гуманизма к гуманизму божественному. Ненависть Заратустры кчеловеку, изобретшему счастье, есть священная ненависть к унизительной лжигуманизма. Заратустра проповедует творчество, а не счастье, он зовет к подъемуна горы, а не к блаженству на равнине. Он проклял добрых и справедливых за то,что они ненавидят творящих. Муку Ницше мы должны разделить, она насквозьрелигиозна. Ницше — предтеча новой религиозной антропологии.
СеменФранк: Величайшая заслуга Ницше заключается в том, что в его лице человеческаямысль пришла к отчетливому сознанию несовместимости обмирщенного понятиячеловека с гуманистическим культом человека. Несмотря на весь антирелигиозныйпафос Ницше, его отказ от поклонения человеку в его эмпирическом, природном — или, как он сам выражался, «человеческом, слишком человеческом» — существе обнаруживает некоторое подлинно религиозное устремление его духа. Вего лапидарной формуле — «человек есть нечто, что должно бытьпреодолено», — подведен итог внутреннему крушению профанного гуманизма ипроизнесен ему смертный приговор. В этой жуткой формуле содержится смутноепрозрение, что человек в его чисто природном существе есть уклонение от некойвысшей идеи человека.
Ноэта забытая спасительная истина только смутно предносится Ницше и подвергаетсяв его мысли страшному и жуткому искажению. Так как Ницше остался в плену уантирелигиозной тенденции профанного гуманизма, то идея«сверхчеловека» не могла быть обоснована иначе, чем биологически.Правильная, по существу, тенденция напомнить человеку об его высшемпроисхождении и назначении противоестественно оборачивается прославлениемчеловека как животного высшей породы. В мире идей совершается роковое страшноесобытие: преодоление профанного гуманизма оказывается провозглашениембестиализма.
Ещесовсем недавно эта странная и жуткая смесь гениальных духовных прозрений ибредовых моральных заблуждений могла казаться каким-то экзотическим цветкомуединенной аристократической мысли; и быстро вошедшее в моду ницшеанство,казалось, должно было остаться сравнительно невинной для жизни умственнойзабавой снобистических кругов. В настоящее время все перепуталось;социал-демократы разговаривают о Боге, занимаются эстетикой, братаются с«мистическими анархистами», теряют веру в материализм и примиряютМаркса с Махом и Ницше. Теперь, после того как вульгаризованное ницшеанстволегло в основу сперва доктрины германского милитаризма, а затем впротивоестественном сочетании с демагогией и культом «массы»выродилось в теорию и практику национал-социализма, — теперь культ беспощаднойжестокости, ужасы тоталитарной войны, истребления «низших» рас вгазовых камерах показали, к чему реально приводит разложение гуманизма и егопереход в бестиализм.
МихаилБахтин: То, что фашисты сделали своим философом Ницше, — это, конечно, чепуха,это недоразумение, основанное только на крайнем извращении Ницше.
АндрейБелый: «Сверхчеловек» у Ницше — не антропологический тип, ахудожественный образ. Сам он неоднократно принимается возражать Дарвину и темне менее пользуется Дарвином: но пользуется как случайно подобранной на путихворостиной, чтобы нанести удар подвернувшемуся под ноги схоластику; нанестиудар, отшвырнуть, обтерев при этом руки. Сомнительно видеть сверхчеловека вбиологической личности, еще сомнительнее, чтобы это была коллективная личностьчеловечества. Скорее это принцип, слово, логос или норма развития,разрисованная всеми яркими атрибутами личности.
Инстинкту подчинил логическое мышление; он — философалогизма. Но он понял невозможность проповеди алогизма в терминах теоретическойфилософии. Вот почему не доказательство, а внушение полагает он в основу своегометода. Вот почему на творчестве, а не на теории базирует он свою систему.Ницше — художник, метод изложения Ницше имеет форму телеологическогосимволизма.
БорисПастернак: Человек реален и истинен, когда он занят делом, когда онремесленник, крестьянин, или великий, незабываемо великий художник, или жеученый, творчески постигающий истину. Кое-кто из лидеров социал-демократии, содной стороны, и Ницше — с другой стороны, стремились стать поэтами иликомпозиторами и потерпели неудачу. Тогда они в ярости и отрицании началипотрясать мировые устои. В них нашла свое крайнее выражение нетворческая частьобразованного европейского общества.
Его отрицание христианства само взято из Евангелия. Разве он невидит, из чего творит своего сверхчеловека? Таким слепым может быть толькополный дилетант, дилетант во всем.
АндрейБелый: Откройте любое место из «Заратустры»: оно будет ни с чем несравнимо, но что-то в Евангелии ему откликнется. Сходство ли здесьпротивоположностей, противоположность ли сходства — не знаю… Только Христос иНицше знали всю мощь и величие человека. Оба соединили кровь с вином, тяжесть слегкостью, иго с полетом. Бог умер для Ницше, старый Бог с длинной седойбородой не существует. Старый Бог превратился для Ницше в того ребенка,которого собирается родить его душа.
«Вы- боги», — объявляет нам Ницше и сходит с ума. «Я — бог», — восклицает Кириллов у Достоевского и застреливается. А мы стоим перед роковой, подступающейк сердцу тайной…
ЛевШестов: «Рождение трагедии» написано человеком, который много слышали читал и который думал, что этого достаточно, чтобы все знать. Потом Ницшеубедился, что не только на небе, но и на земле есть многое, о чем молчат дажесамые умные и ученые книги. Когда Ницше выступил с формулой «по ту сторонудобра и зла», в первую минуту мир содрогнулся от ужаса. Ницше разрывает,разбивает, испепеляет и обращает в ничто именно то, чем люди наиболее всегодорожили. Для Ницше молитва, равно как и Тот, к кому молитвы,перестали существовать. Как молиться, когда никто тебя не слышит, как взывать кБогу, когда «знание» принесло нам «всеобщую и необходимуюистину», что, как говорил Ницше, Бога убили? Добро, братская любовь — мы знаемтеперь из опыта Ницше — не есть Бог. Ницше открыл путь. Нужно искать того, чтовыше сострадания и выше добра. Нужно искать Бога.
Признавалли хоть один философ Бога? Повторяю и настаиваю: все философы равно спокойножертвуют и живым человеком, и живым Богом в убеждении, что если есть наука, тобольше ничего и не нужно.
Единственнымисключением был Ницше. Когда он убедился, что нет Бога, им овладело такоебезумное отчаяние, что, несмотря на его исключительное литературное дарование,ему до конца жизни так и не удалось адекватно рассказать, что сделали люди,убивши Бога. Но Ницше не услышали. По-прежнему все думают, что вовсе и неважно, есть ли Бог или нет Его. Достаточно, что Его до сих пор называют, номожно было бы без этого обойтись, можно было бы заменить Его такими словами,как natura, substantia и т. д.
Можетбыть, если бы Ницше воспитывался на Гегеле, он бы до конца своей жизни незаметил, что гегелевский бог есть только замаскированное безбожие. И толькопотому, что Шопенгауэр приучил его говорить правду о философском боге, ему данобыло почувствовать, какое преступление совершили люди, обоготворив и создавкульт общего понятия (или «идеального»). Мы только понемногу начинаемчувствовать, в какую бездну мы провалились. И по мере того, как обнаруживаетсядействительность, растет ужас по поводу совершенного и совершающегося. Раны не залечатся — наоборот, раскроются с новой силой.И вновь замученные люди возопиют и вновь станут спрашивать, зачем убивали,зачем убивают Бога. Ницше сам говорит, что люди до сих пор не дали себе отчетав том, что сделали. Это — верно.
* * *
Рецепцияидей Ницше в начале века вовсе не исчерпывалась, как мы уже говорили,религиозной дискуссией: изнутри нее постепенно высветилось и собственно научноегуманитарное течение — феноменологическая филология, генетически связанная сидеями Ницше (но, конечно, не только с ними). Ее представители увидели и сталиизучать язык в органическом единстве с архетипическими формами сознания. Здесьмногообразно (и совсем иным образом, чем, например, в структурализме)применялся бинарный принцип, заложенный в усмотренном Ницше противостоянииАполлона и Диониса. На конкретно-историческом литературном материале здесьвыявлялись и анализировались «нестандартные» принципы объединениябинарных оппозиционных начал в сложноорганизованные и концептуально новые длягуманитарного мышления единства, такие, как «мифологическоевысказывание» Вячеслава Иванова, целостные языковые проявленияэйдетической «логики противоречия» Лосева, карнавальная«серьезно-смеховая» концепция и теория двухголосого слова Бахтина.Как и в религиозной сфере, инициатором этого связанного по импульсу с идеямиНицше, но вполне оригинального научно-филологического течения стал ВячеславИванов, написавший в начале 20-х гг. академическую и аналитическую (в отличиеот прежних, метафорических по стилю, статей о Ницше, цитировавшихся выше)монографию «Дионис и прадионисийство».
ВячеславИванов: Могучий импульс Ницше обратил меня к изучению религии Диониса. аналитическому заданию, книга представляет собой полныйпереплав и коренную переработку материала , метода исследования. Прежде всего — филологический: критика и герменевтика в применении к памятникам слова, историческим в не меньшей мере, чем филологическим, хочет быть нашеисследование. Как первоначальный предлежит нашему изучению факт сознания.Поскольку наше внимание устремлено на истоки, мы должны делать из этих данныхобратные заключения от позднейшего состояния к тому, какое им логическипредполагается. Мы обнажаем в свидетельствах сознания из-под оболочки новейшихкультурных наслоений основное, простейшее и конкретнейшее содержание. Трудность и ответственность заключается в совлечении позднейшихкультурных наслоений, их изначального ядра. Что это ядроесть, в том ручается консерватизм сферы религиозной эмоции, не меньший, чемвнутренний консерватизм мифа, который, как это видел и Э.Роде, во всех своихразветвлениях и метаморфозах хранит свой морфологический принцип.Религиозно-историческая наличность сквозит и через . Поздняяфилософема оказывается старинной мифологемой: изменилась форма, тожественнымиостались и содержание, и психологическая окраска мысли. , чтофилософема раскрывает подлинный умозрительный смысл мифологемы, мы вправе лишьпо выяснении несомненной исторической связи между той и другой. Прямоезаключение от философемы, без посредства дидактической мифологемы, к фактампервоначального религиозного сознания — незаконно и недействительно. В попыткереконструкции древнейшей религии наиболее надежной базой служит обряд; ондолжен быть понят из потребностей, его вызвавших к жизни, и осмыслен как фактсознания; задача исследователя, предпринявшего реконструкцию, состоит вустановлении и истолковании обряда. Мы должны критически обрабатывать миф,стремясь обнажить из-под наносов времени его первичную форму ,почему и возможно говорить о «логике мифа». Центр тяжести переносиммы на внутреннюю логику развития. начертать общую схемумифотворческой функции.
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.nietzsche.ru