«Бывшие люди» в социальной структуре и повседневной жизни советского общества (1917-1936 гг.)

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУКИНСТИТУТ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИНа правах рукописиСмирнова Татьяна Михайловна«БЫВШИЕ ЛЮДИ» В СОЦИАЛЬНОЙ СТРУКТУРЕ И ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА(1917-1936 гг.)Специальность 07.00.02 – Отечественная историяАВТОРЕФЕРАТдиссертации на соискание ученой степени доктора исторических наукМосква – 2010Работа выполнена в Центре изучения новейшей истории России и политологии Института российской истории РАН ^ Научный консультант: доктор исторических наук, профессорСоколов Андрей Константинович ^ Официальные оппоненты: доктор исторических наукЗубкова Елена Юрьевнадоктор исторических наук, профессорПихоя Рудольф Германовичдоктор исторических наукХлевнюк Олег Витальевич ^ Ведущая организация Российский университет дружбы народов Защита состоится « » 2010 г. в часов на заседании диссертационного совета Д 002.018.02 на соискание ученой степени доктора наук при Институте российской истории РАН по адресу: 117036, Москва, ул. Дм. Ульянова, д. 19 С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института российской истории РАН (Москва, ул. Дм. Ульянова, д. 19)Автореферат разослан « » 2010 г. Заместитель председателя Диссертационного совета доктор исторических наук В.М. Лавров ^ Общая характеристика работыАктуальность темы исследования. После Октября 1917 г. миллионы людей, считавшихся представителями имущих слоев и привилегированных сословий дореволюционного российского общества (аристократия, гражданское и военное чиновничество, помещики, купечество, духовенство, буржуазия всех категорий, значительная часть интеллигенции и проч.), то есть, на деле – представители крайне разных социальных групп, – оказались выбиты из привычной социально-культурной и профессиональной ниши. Они и члены их семей, – по разным оценкам, от 12 до 20% общего населения России1, – лишились не только относительного материального достатка, собственности, но и прежнего статуса и положения в обществе. Те, кто не пожелал или по разным причинам не смог покинуть Советскую Россию, после Гражданской войны вынуждены были приспосабливаться к новым условиям. Эти «осколки проклятого прошлого», оказались искусственно объединены властью в единую категорию под символичным названием «бывшие люди» или просто «бывшие». Однако между понятиями «бывшие» и «эксплуататоры» не всегда и не во всем ставился знак равенства. Известная «двойственность» в отношении данной категории определялась, в том числе, тем, что «бывшие» трудились на ответственных должностях в советском аппарате, да и многие руководители большевиков, включая В.И. Ленина, являлись выходцами из семей «бывших». Крушение эпох сопровождалось мощными социальными катаклизмами. Диктатура пролетариата провозгласила в качестве задач подавление сопротивления свергнутых классов, их перевоспитание и определила новую шкалу социальной иерархии, в которой «бывшим» – в противоположность их «высокому положению» в царской России – теоретически было уготовано место социальных изгоев. Но как обстояло дело не на словах, а на практике? Насколько быстро и успешно шел процесс «адаптации» к условиям жизни в Советской России? Какое место реально занимали «бывшие» в формирующемся послереволюционном обществе и в последующем, в условиях преобразований 1920-х – сер. 1930-х гг.? Можно ли выявить их присутствие в сфере социальных, культурных, экономических, трудовых отношений? В том числе с учетом того, что «бывшие» объективно являлись наиболее образованной и профессионально подготовленной частью послереволюционного общества. Наконец, что происходило с такой важной и многочисленной категорией населения, как дети «бывших»? На наш взгляд, в контексте современных дискуссий о революции и природе большевистского режима, о взаимоотношениях общества и власти в 1920-1930-е гг., о демократии и тоталитаризме и др. научная значимость и актуальность поставленных в диссертации вопросов несомненна. Кроме того, данное диссертационное исследование напрямую выходит на важнейшую – для любых переходных эпох – и сложнейшую в научном плане проблему path dependence. Речь идет о зависимости нового общества от «груза» ранее сформировавшихся у разных групп населения социокультурных представлений, норм поведения и повседневных практик, в которых если не «тонули», то причудливо трансформировались многие установки большевиков. В целом известно, что разрушение прежних и формирование новых социально-культурных связей и отношений шли параллельно. Однако то, как и какие именно элементы старого и нового сосуществовали, взаимодействовали или боролись между собой, лучше всего прослеживается на уровне повседневной жизни, причем особенно рельефно – на примере «бывших», оказавшихся в перекрестье политики большевиков. Актуальность и одновременно практическая значимость диссертационного исследования заключается и в аналогиях, важных для изучения современной постсоветской истории России. В широком плане речь идет об анализе последствий крушения общественно-экономических систем и исследовании трансформационных процессов.^ Объектом исследования является сложный и противоречивый социальный феномен, вошедший в историю под названием «бывшие люди». Следует подчеркнуть, что это не искусственно изобретенный научный термин, а понятие, получившее бытование в условиях послереволюционной России. Под собирательным термином «бывшие люди» в различные периоды послереволюционной истории оказались объединены представители разных социальных групп «старого общества». Причем у многих из них при ближайшем рассмотрении оказывалось значительно больше различий (с точки зрения имущественного положения, социального статуса, уровня образования, профессии, мировоззрения, жизненных ценностей, культурных и бытовых традиций и т.п.), чем общих черт. На определенных этапах и в определенных ситуациях указанные выше различия и противоречия могли сглаживаться либо обостряться. Все это предопределило сложность и внутреннюю противоречивость «бывших» как социальной категории советского общества. Объектом нашего исследования являются лишь «бывшие», проживавшие на территории Советской России. История тех, кто эмигрировал из России сразу после Октября 1917 г. или в годы Гражданской войны, имеет свою специфику и в данном исследовании не рассматривается.^ Предметом исследования являются процессы социальной стратификации послереволюционного общества; деятельность органов власти центрального и регионального уровня, осуществлявших социальную политику в отношении бывших имущих и привилегированных слоев и определявших формирование новой социальной иерархии; повседневные практики «бывших», используемые ими приемы и методы «адаптации» к новым социально-экономическим и политическим условиям; социальные отношения, складывавшиеся в условиях трансформационных процессов 1917-1936 гг., и отразившие их дискурсы.^ Научная разработанность темы. Историография вопросов, в той или иной степени входящих в исследуемую проблему, настолько обширна, что могла бы стать предметом отдельного исследования. С учетом задач настоящей диссертации, мы сочли возможным сосредоточиться на анализе основных историографических тенденций в рамках двух важнейших периодов изучения темы – советского и постсоветского. В советской исторической науке отсутствовали работы, непосредственно изучавшие категорию «бывшие люди». Специалисты обходили подобные темы, на их изучение и публикацию накладывались известные ограничения. Тем не менее, некоторые вопросы социальной мимикрии представителей «чуждых» сословий поднимались в ходе исследования проблем ликвидации «эксплуататорских классов» в СССР, а также изменения социальной структуры и становления «бесклассового» общества2. Кроме того, отдельные аспекты темы затрагивались в работах, посвященных формированию советской интеллигенции3, истории отечественной культуры, культурной революции и проблемам сохранения культурного наследия в первые послереволюционные годы4. Вопросы адаптации к новым условиям бывшего чиновничества, служащих ряда ведомств затрагивалась в исследованиях, посвященных созданию советского госаппарата и отдельных его структур, а также становлению и развитию тех или иных отраслей народного хозяйства5. Господствовавшие в советской исторической науке методологические приоритеты обусловили тот факт, что в центре внимания большинства исследований этого периода находились не люди или социумы как таковые, а социально-политические и экономические процессы: классовая борьба, политика ликвидации эксплуататорских классов, культурная революция, перевоспитание «старых» специалистов и т.п. Соответственно, объектом изучения были преимущественно не судьбы бывших помещиков или домовладельцев, а вопросы конфискации помещичьих земель и муниципализации строений; не чиновничество и российская интеллигенция в условиях Советской России, а использование старых чиновников и буржуазных специалистов на советской службе, а также «перевоспитание», «перековка» интеллигенции6. В результате, несмотря на значительное приращение фактографического материала, жизненный мир «бывших» во всей совокупности понимаемых под этим понятием сюжетов и проблем, реконструирован не был. Отношение к революции и к новой власти, осознание своего места в новом обществе; социальные связи и повседневные практики, способы адаптации к новым социально-экономическим условиям и пути интеграции в советское общество; отношение к представителям «чуждых» социальных слоев и т.п.,  все эти вопросы в советской историографии рассматривались лишь косвенно и фрагментарно, с постоянной оглядкой на господствовавшие методологические установки, а также на приоритет изучения истории «сверху», сквозь призму реализации политики партии и государства. Имелись и «запретные» темы, и проблемы, по которым источники не были доступны. Например, размеры и характер репрессивной политики большевиков по отношению к «бывшим». Неудивительно, что даже в рамках, на первый взгляд, сравнительно хорошо разработанной проблематики оставались малоизученные и дискуссионные сюжеты. В частности, в советской историографии не было достигнуто единства мнений о том, каково было соотношение репрессивных и воспитательных методов «переработки человеческого материала» в 1920-1930-е гг.; по каким принципам этот «материал» подразделялся, выражаясь словами А.В. Луначарского, на «доброкачественный» и «недоброкачественный». Не изученным оставался и сам спектр социальных групп, включавшихся в разные годы в категорию «бывшие люди». Сложность интерпретации определялась в том числе и тем, что данная категория существовала преимущественно в политическом дискурсе большевистской власти, а также в общественном лексиконе послереволюционных десятилетий. Такого термина не было ни в юридической литературе, ни в советских законодательных актах, ни в толковых словарях. Более того, категория «бывшие люди» отсутствовала и в научной литературе, посвященной социальной структуре советского общества 1920-1930-х гг. Советским исследователям в принципе было понятно, что категория «бывших» отличалась аморфностью и неопределенностью, а также зависимостью от изменчивой политической конъюнктуры и от общественных представлений. Но дальше этого они не шли. О реконструкции повседневной жизни и социальных связей «бывших» речи не шло. Стоит отметить, что представления о «бывших» в советском обществе формировались на основе не только исторических исследований, но и произведений изобразительного искусства, художественной литературы и кинематографа. Ими был создан в значительной степени клишированный, гротесковый образ «бывших хозяев жизни»  «буржуинов», на которых, по образному выражению М. Горького, «классовый признак» наносился на лицо, «словно бородавка»7. Первые попытки отказаться от искусственного «втискивания» крайне противоречивой, сложно структурированной социальной системы, каковой являлось советское послереволюционное общество, в прокрустово ложе классовой структуры, начали предприниматься уже в рамках советской историографии. В частности, с конца 1970-х гг. довольно активно разрабатывалась тема места и роли средних слоев города в российских революциях8. Однако более детально этими вопросами исследователи занялись уже после распада СССР, когда в русле изучения социальной истории и истории повседневности были предприняты попытки реконструкции послереволюционного общества «снизу»; а также создания «социального портрета» разных общественных слоев, в том числе и «бывших»9. В условиях уже постсоветской историографии 1990-х гг. успехи были достигнуты в изучении истории «лишенцев»  лиц, лишенных избирательных прав в соответствии с Конституцией 1918 г., значительная часть которых являлась выходцами из «бывших»10. Значимым историческим событием стало создание в 1990-е гг. в бывшем объединении «Мосгорархив» (ныне Главархив г. Москвы) компьютерной базы данных «Лишенцы», в основу которой легли заявления тысяч граждан московского региона о неправомерном, по их мнению, лишении избирательных прав. Аналогичная работа с большим массивом заявлений «лишенцев» в адрес контрольных органов Сибири была проделана американской исследовательницей Голфо Алексопулос (Golfo Alexopoulos), защитившей на эту тему диссертацию11. Новое освещение получили в постсоветской историографии вопросы взаимоотношений власти с интеллигенцией12 и духовенством13, разные аспекты формирования советской номенклатуры и присутствия в ней «буржуазных» специалистов14. Параллельно активно развивалось начавшееся уже с конца 1980-х гг. изучение биографий лидеров «белого» движения, оппозиционных большевикам партий и анархистских групп15. С конца XX века изучение интеграции непролетарских слоев в послереволюционное общество становится одним из приоритетных историографических направлений не только истории, но и смежных гуманитарных дисциплин, прежде всего, социологии. Важно отметить, что в новой иерархии исследовательских задач социальные практики «чуждых» сословий, их повседневная жизнь постепенно вышли на первый план, потеснив изучение традиционных вопросов государственной политики по отношению к ним16. Обращение к социально-культурным аспектам истории революции, советского общества и государства 1920-1930-х гг. стало возможным в результате двух параллельных процессов. Во-первых, заметного расширения источниковой базы, главным образом, за счет рассекречивания архивных документов и публикации мемуаров. Во-вторых, в результате обогащения отечественной историографии современным методическим инструментарием. Важный вклад в исследование тех или иных аспектов истории «бывших» в 1917-1930-е гг. внесли и иностранные исследователи, изучавшие культурную, социальную и экономическую политику большевиков, историю коллективизации и раскулачивания, вопросы зарождения и становления сталинизма17. Среди них можно выделить исследования Шейлы Фитцпатрик (Sheila Fitzpatrick) по социальной истории Советской России 1920-1930-х гг., в которых, помимо прочего, изучаются судьбы различных непролетарских слоев18. Отдельно следует отметить также работы Катрионы Келли (Catriona Kelly), специализирующейся на исследовании истории советского детства и в рамках этих исследований уделяющей внимание положению детей социально чуждых слоев в послереволюционной России19. Однако, несмотря на значительные достижения в изучении послереволюционной истории представителей бывших имущих и привилегированных слоев, данная тема до сих пор остается малоизученной. Следует с сожалением признать, что в 1990-е гг. новизна заявленных целей не всегда воплощалась в оригинальные исследования. Дело нередко ограничивалось изменением идеологического вектора с сохранением традиции подгонять фактический материал под готовую схему. Тенденциозный подход к анализируемым событиям и социальным процессам зачастую усугублялся недостаточно тщательной контекстной проработкой материала и отходом от комплексного подхода при формировании источниковой базы исследований. Как и в советской историографии, в постсоветский период декларируемые лозунги и юридические акты большевиков нередко принимались на веру без критического исследования того, в какой мере и как именно они осуществлялись на практике. Между тем, адекватная реконструкция положения того или иного социума возможна только в общеисторическом контексте, не изолированно, а с учётом взаимосвязей данного социума с другими социальными группами, а также иных факторов. В этом отношении на фоне работ, посвященных непосредственно судьбам тех или иных социальных групп, входивших в категорию «бывшие люди», своей взвешенностью выгодно отличаются труды демографов, изучающих весь комплекс социальных отношений, не подразделяя отдельные социальные слои на «плохие» и «хорошие», на «жертв» и их «палачей»20. Тщательной контекстной проработкой материала отличаются и вышедшие в конце 1990-х гг. под редакцией А.К. Соколова документальные публикации с обширными комментариями «Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918-1932 гг.» (М., 1997) и «Общество и власть. 1930-е гг.» (М., 1998). В указанных трудах, наряду с введением в научный оборот большого количества новых источников, в том числе относящихся непосредственно к судьбам «бывших», продемонстрированы широкие возможности социально-исторического подхода для решения задач исторической реконструкции. В них сделан принципиальный вывод о необходимости пересмотра традиционного классового подхода в сторону поиска более «тонких» путей определения социальной структуры постреволюционного общества. Особенностью современного периода изучения проблем социальной стратификации послереволюционного российского общества, а также положения в нем представителей бывших имущих и привилегированных слоев, является расширение источниковой базы и круга исследовательских задач, относящихся к теме «бывших». В последние годы в научный оборот вводятся материалы ВЧК-ОГПУ; используются детские тексты; личные дела студентов и др. История «бывших» затрагивается в работах, посвященных формированию в России гражданского общества; становлению и развитию советской системы образования; жилищной политике и девиантному поведению21 В рамках переосмысления социальной стратификации советского общества исследуются вопросы классовой идентификации в послереволюционной России и, в частности, идентификации отдельных групп «бывших»22. Давая в целом положительную оценку сложившимся в современной историографии тенденциям в изучении различных проблем, так или иначе относящихся к теме «бывших», мы должны обратить внимание на сохраняющуюся политизацию, а также на то, что часть исследований тяготеет к региональному уровню, а другие – напротив, при опоре на ограниченный круг источников претендуют на важные обобщения. Таким образом, несмотря на определенные достижения отечественной (как советской, так и постсоветской) и зарубежной историографии, в целом история «бывших» в послереволюционной России остается недостаточно изученной. В частности, история детей «бывших» рассматривается лишь сквозь призму проблемы классовой дискриминации в сфере образования. Слабо изучены повседневные практики различных групп «бывших», критерии их социальной идентификации; проблема соотношения и взаимосвязи декларируемой политики и политической практики по отношению к «бывшим» на местах, а также факторы, определявшие эту практику и ее динамику. До сих пор нет устоявшегося представления о том, кого следует относить к «бывшим». Нередко приходится встречать отождествление понятия «бывшие люди» с широко распространённым в середине 1920-х гг. термином «социально опасные» (или «социально вредные») элементы. Некоторые исследователи не разграничивают «бывших» и «лишенцев», либо «социально чуждых» и «нэпманов», объединяя тем самым не только различные социальные слои, но и совершенно разнохарактерные понятия. Указанные проблемы постсоветской историографии в значительной степени обусловлены тем фактом, что история «бывших» изучалась преимущественно (за редким исключением) в рамках двух полярных концепций – «просоветской» и «антисоветской»23. Суть первой из них сводилась к тому, что Советская власть была вынуждена бороться с классовыми врагами. Что касается «буржуазной» интеллигенции, то отношение к ней было бережным; большевики старались привлечь на свою сторону всех «попутчиков революции» и колеблющихся. В результате лучшие представители интеллигенции приняли и поддержали Советскую власть. Напротив, в «антисоветской» историографии 1990-х гг. подчеркивался насильственный характер большевистской власти, которая беспощадно мстила всем, «рожденным в ²плохом² классе»24. Что касается отношения самих «бывших» к новому режиму, то во многих работах последних лет подчеркивается, что лучшие представители интеллигенции (научной и творческой) находились в «абсолютной духовной оппозиции» по отношению к власти большевиков; поддерживали же ее по преимуществу «маргиналы». Обе трактовки имеют солидное документальное обеспечение, но страдают политической заданностью, нежеланием прислушаться к позиции оппонента, учесть многогранность и противоречивость послереволюционной действительности, которая не может быть представлена в чёрно-белом цвете, без оттенков и полутонов. В 2003 г. автором данной диссертации была издана монография «Бывшие люди Советской России: стратегии выживания и пути интеграции. 1917-1936 гг.», ставшая первым комплексным исследованием этой темы в отечественной и зарубежной историографии. Проблематика монографии была впоследствии расширена и углублена в публикациях автора, вышедших в течение 2004-2009 гг.25. Общие результаты исследования автором проблемы «бывших» с учетом достижений историографии последних лет изложены в данном диссертационном исследовании.^ Цель исследования. Анализ историографии по теме диссертационного исследования заставляет вспомнить слова академика Ю.А. Полякова о необходимости тщательно изучить «весь “пакет проблем”, связанных с судьбой классов, групп, слоев, отстраненных от власти, лишившихся доходов и привилегий», «проследить судьбы тех, кого мы на протяжении десятилетий называли “бывшими”»26. Эти слова были сказаны около 20 лет назад, но указанные задачи сохраняют свою актуальность и сегодня. Данное диссертационное исследование имеет своей целью комплексное, всестороннее изучение социальной категории «бывших людей» (взрослых и детей) и реконструкцию их повседневной жизни в условиях послереволюционного двадцатилетия 1917-1936 гг. Комплексный и всесторонний характер решения заявленной научной проблемы достигается за счет сочетания хронологического и проблемного подходов. При этом автор последовательно, этап за этапом, рассматривает социальную категорию «бывших» в трех взаимодополняющих системах координат, а именно: 1) сквозь призму вопросов самоидентификации и внутреннего мироощущения представителей социальных групп, относимых к категории «бывших»; 2) через анализ отношения к «бывшим» внутри советского социума – в глазах разных общественных слоев Советской России, главным образом, на уровне повседневных практик и бытового общения; 3) путем исследования представления о «бывших» и их восприятия на уровне официального властного дискурса. В результате такого подхода появляется реальная возможность исследовать социальный феномен «бывших» в разных ракурсах. В соответствии с указанной целью, определены следующие основные задачи диссертации: 1. Реконструировать процесс возникновения и проанализировать историю бытования понятия «бывшие люди»; определить спектр социальных групп, относимых к данному социуму на уровне официального дискурса, в практике повседневно-бытового общения и с точки зрения самоидентификации тех, кто по формальным признакам должен был быть отнесен к «бывшим». 2. Определить, какое место отводилось «бывшим» и их детям в социальной иерархии формировавшегося послереволюционного общества, и какое место они реально занимали в советском социуме в ходе трансформационных процессов 1920-х – сер. 1930-х гг. 3. Реконструировать реальную политическую практику в отношении «бывших» в центре и на местах, сопоставить ее с заявленными властью принципами и выявить факторы, влиявшие на изменение как декларируемой политики, так и реальной политической практики; определить степень их взаимозависимости и векторы влияния. 4. Изучить отношение представителей различных групп «бывших» к революции, послереволюционным преобразованиям большевиков и к реалиям советской действительности 1920-1930-х гг.; реконструировать условия жизни и повседневные практики «бывших» в Советской России, установить социальные связи, а также приемы и методы их «адаптации» к новым социально-экономическим и политическим условиям. 5. Проанализировать специфику интеграции в советское общество молодого поколения «бывших» – тех, кто вырос и сформировался в период краха царской России или даже в условиях становления советского строя, но генетически принадлежал и социально был связан с различными группами т.н. «враждебных классов» и потому носил клеймо «чуждых». Все эти вопросы предполагается исследовать в динамике, с учетом положения других социальных групп и в контексте общей ситуации в стране в данный период. Особое внимание в диссертации уделено вопросу о том, в чем конкретно на разных этапах исследуемого периода выражалась дискриминация «бывших» по признаку социального происхождения (как на уровне государственной политики, так и в рамках бытовых отношений), а также каковы ее причины, результаты и следствия.^ Хронологические рамки. Исследование охватывает двадцать чрезвычайно важных, сложных и динамичных лет советской истории: с октября 1917 г., когда в результате революции начался процесс кардинальной ломки старой социальной структуры и социальных отношений; оно включает периоды нэпа, «соцнаступления» и первых пятилеток, и завершается 1936 г., когда новая Конституция СССР формально закрепила равноправие всех граждан, независимо от их социального происхождения. Принятие Конституции 1936 г. означало признание властью, что процесс «социальной переплавки» завершен. Тем самым категория «бывшие» ушла в прошлое. С этого времени и сам термин «бывшие» постепенно исчезает из властного и бытового лексикона. Констатация ликвидации в стране антагонистических классов, безусловно, не означала прекращения практики преследований и негласных ограничений по признаку «чуждого» происхождения. Однако со 2-й пол.1930-х гг. ситуация все же перешла в иное качество. Массовые репрессии 1937-1938 гг., направленные в равной мере против рабочих, крестьян, старых большевиков, советской партийной и военной элиты и проч., имеют очевидную специфику и хронологически выходят за рамки исследуемой темы.^ Территориальные рамки. Широкий диапазон рассматриваемых проблем и значительный хронологический период исследования вынуждают нас ограничить его территориальные рамки преимущественно центральной частью Советской России. Наиболее детально рассматриваются социальные процессы, происходившие на территории бывших Московской и Петроградской губерний, где наиболее наглядно прослеживались противоречия между декларируемой политикой и политической практикой. Положение «бывших» в национальных республиках имело свою специфику и в данном диссертационном исследовании не рассматривается.^ Методология и методика исследования. Настоящее диссертационное исследование лежит в русле социальной истории, предполагающей изучение комплекса взаимоотношений общества и власти в неразрывном единстве. Автор опирался на приемы и методы, выработанные отечественной и зарубежной историографией в рамках истории повседневности, исторической антропологии, биографической истории, микроистории, а также – на наработки гендерного анализа. Они применялись в диссертации в зависимости от решения конкретных исследовательских задач (например, гендерный анализ оказался особенно полезен в связи с изучением детей «бывших»)27. При работе с текстами автор использовал дискурсивный подход, который позволил глубже понять язык времени и психологию эпохи. Большое внимание уделялось контекстной проработке материала. Перечисленные научные направления делают акцент на изучении многообразия, противоречивости, динамики и преемственности исторического процесса, что, на наш взгляд, крайне важно для исследования периода 1917-1936 гг. Они отдают приоритет задачам документальной реконструкции прошлого, изучению повседневности во всем ее многообразии, включая общественные практики и стратегии выживания. Помимо этого, для нас было важно привлечение методического инструментария, который позволяет исследовать проблемы социальной идентификации и межиндивидуальных взаимодействий. Нам близко сформулированное адептами истории повседневности понимание того, что к рядовым людям необходимо относиться как к полноправным участникам исторического процесса, являющимся одновременно как его объектами, так и субъектами. Поскольку именно на «нижнем этаже» жизни общества, на микро историческом уровне и сквозь призму истории повседневности наиболее рельефно прослеживается реальное преломление «больших» политических, экономических, культурных процессов, а также происходит столкновение как общественного, так и частного интересов.^ Источниковедческая база исследования. Диссертационное исследование основано на комплексном подходе к источникам, предполагающем использование широкого круга разновидовых, «разноуровневых» и «многоведомственных» источников, включая официальные документы, а также материалы, отражающие настроения представителей различных социальных групп послереволюционного общества и «рядовых обывателей». Подобное разнообразие источниковой базы дает возможность, во-первых, добиться более детальной исторической реконструкции за счет получения данных об одном и том же событии из разных источников и под разными углами зрения и, во-вторых, взаимной перепроверки информации и реализации иных приемов источниковедческой критики. Исследование опирается как на опубликованные, так и на не введенные ранее в научный оборот архивные материалы центральных и местных, советских и партийных органов. Привлечены фонды широкого круга организаций, предприятий и учреждений; частных лиц разного социального происхождения и политических убеждений. Особое внимание уделено источникам, позволяющим реконструировать взаимоотношения представителей различных социальных слоев друг с другом и с властью: прошения и жалобы граждан; отчеты и сводки местных партийных и государственных органов, их переписка друг с другом; материалы «легкой кавалерии» и «летучих бригад» РКИ, партийных и производственных собраний, «чисток» аппарата и т.п. Комплексы документов, составивших фундамент данного исследования, отложились в фондах центральных государственных архивов (ГА РФ, РГАСПИ), архивов и музеев Москвы и Московской области (ЦАГМ, ГУМО ЦГАМО, коллекция документов Московского музея образования), а также личных архивов. Из госучреждений это, прежде всего, фонды высших органов государственной власти и управления, а также высших партийных структур: СНК; ВЦИК и ее уполномоченных, комиссий и отделов (Комиссия по проверке служащих и сотрудников; Комиссия по проверке личного состава центральных учреждений Москвы, Комиссии по обследованию Наркоматов РСФСР, Междуведомственная комиссия при Президиуме ВЦИК по предварительному рассмотрению жалоб и ходатайств о восстановлении в правах, Комиссия по улучшению жизни детей, Отдел детских учреждений и др.); НКВД; НК РКИ, Главного комитета по проведению трудовой повинности при СТО; ЦК партии, а также обширные коллекции писем и телеграмм, посланных гражданами в адрес В.И. Ленина и Н.К. Крупской и др. источники. Данные материалы позволяют ответить на вопросы, как и почему изменялась политика советской власти по отношению к бывшим имущим слоям, а также насколько провозглашаемая руководством страны политика в данной области соответствовала реальной практике ее реализации на местах. Имеющаяся в фондах корреспонденция частных лиц, сводки и отчеты с мест отражают отношение к власти различных групп населения. Чрезвычайно ценные в этом отношении материалы отложились в фонде уполномоченных ВЦИК (ГАРФ), регулярно проводивших обследование местного советского аппарата. Отдельно следует остановиться на находящихся в фонде НКВД (ГАРФ) материалах регистрации «лиц бывшего буржуазного и чиновного состояния», проведенной осенью 1919 г. на основании декрета СНК об «обязательной регистрации бывших помещиков, капиталистов и лиц, занимавших ответственные должности при царском и буржуазном строе». В диссертации использованы результаты обработанных нами на компьютере данных 764 анкет лиц, зарегистрированных на основании этого декрета в Москве и Московской губернии, а также 394 анкет по Петрограду и Петроградской губернии28. Полученная информация не только характеризует политику Советской власти по отношению к «бывшим», но и дает возможность проследить изменения, произошедшие в их социальном и имущественном положении с 1917 г. до середины 1919 г.; помогает определить пути и степень интеграции той или иной группы «бывших» в советскую жизнь29. Материалы различных судебно-следственных органов (Верховного трибунала при ВЦИК и его Следственной комиссии, Революционного трибунала при Петроградском Совете рабочих и крестьянских и солдатских депутатов и его Следственной комиссии, Революционного трибунала печати) позволяют оценить особенности судебно-следственной практики исследуемого периода; определить наличие и характер зависимости применяемых репрессивных мер от социального происхождения обвиняемых. Кроме того, в фонде Революционного трибунала печати использованы уникальные экземпляры различных оппозиционныГлава первая «Понятие “бывшие люди” и его содержание в официальном и бытовом дискурсах 1920-1930-х гг.» рассматривает, как появился термин «бывшие люди», как со временем менялось его содержание и каков спектр социальных групп, входивших в данную социальную категорию. Категория «бывшие» присутствует на уровне дискурса – в повседневных речевых практиках, в официальных документах и прочих письменных текстах. Соответствующее отражение она нашла в общественном сознании и в реальных поступках людей послереволюционной эпохи. Однако с формальной точки зрения категория «бывших» не только не была юридически оформлена, но и вообще как бы «не существовала» в рамках официальной социальной структуры советского общества. Критерии идентификации «бывших» как особого социума формировались во многом стихийно, подвергаясь существенным корректировкам в течение исследуемого периода. Как следует из дискурсивного анализа, в определении социального спектра «бывших» у современников не было единства. На языке власти, на уровне обыденного понимания и для самих представителей «социально чуждых» слоев понятие «бывшие» имело свою специфику. В частности, изучение официального дискурса показывает, что трактовка представителями власти содержания понятия «бывшие люди» зависела не только от политической конъюнктуры момента, но и от уровня компетенции властных структур, от удаленности данной территории от центра, от степени экономического благосостояния данного региона, а также от так называемого субъективного (человеческого) фактора. В частности, для идеологов и