Два
подхода к изучению истории языка
С. А. Старостин
Есть в принципе два подхода. Один – это глоттогенез:
думать, как мог возникнуть язык, какие могут быть его истоки, как соотносится
человеческая коммуникация с коммуникацией животных и т.д. Это вполне легитимная
тема, но, к сожалению, здесь мало на что можно рассчитывать, кроме ответов
общих и, может быть, даже спекулятивных.
Другое – это движение сверху вниз (от нашего времени
вглубь истории), то, что делаем мы, то есть постепенное сравнение всех языковых
семей и «пошаговое» продвижение вглубь. Мы, может быть, никогда и не дойдем до
истоков, но зато максимально продвинемся вглубь и даже попытаемся восстановить
первые стадии развития человеческого языка. Это сравнительно-исторический
метод, сравнение языков, реконструкция.
И тут тоже есть разные подходы и разные методы. Сейчас
приходится все время полемизировать с американцами, потому что у них совершенно
другая школа – гринберговский метод массового сравнения. Джозеф Гринберг (уже
покойный, в прошлом году он умер) был, конечно, великий лингвист. Он первым
сделал классификацию африканских языков, разделил их на четыре семьи; он
занимался американскими языками и выдвинул теорию о том, что все они, в
сущности, представляют собой одну «америндскую» макросемью, кроме северных –
эскимосских и надене. Последняя его книга – о евразийской семье языков, которая
практически совпадает с нашей ностратической. Гринберговская методика основана
на методе массового сравнения. Он смотрит на современные языки в больших
количествах и обнаруживает какие-то общие модели, сходства в системах
местоимений, не устанавливая соответствий, не делая реконструкций, а просто
пытаясь сделать классификацию. На наш взгляд, это такая эвристика, определение
на глазок. У Гринберга остался ученик – Меррит Рулен из Стэнфорда, с которым мы
сопредседательствуем в нашей новой программе.
Это пятилетняя программа в институте Санта Фе,
посвященная эволюции человеческого языка. В программе участвуют и американские
ученые, и российские. Реально и австралийские – Пейрос, и израильские –
Долгопольский, но в основном это все российская школа, выходцы из бывшего СССР.
Есть англичане, есть европейцы (Вацлав Блажек из Чехии и др.) – мы собрали
более-менее всех, кто занимается дальним родством.
Весь последний год я занимался организацией этой
программы, провел четыре конференции. Всех надо собрать, более того, надо
примирить: реально этой тематикой в мире, если хорошо «поскрести по сусекам»,
занимаются человек тридцать, не больше, и необходимо то, что в американской
практике называется «team-work». Конечно, очень много лингвистов занимаются
отдельными частными семьями, и мы со всеми стараемся сотрудничать и
использовать их результаты, но людей, которые занимаются собственно
макрокомпаративистикой, очень немного. Практически всех мне удалось собрать на
последней январской конференции в Нью-Мексико. Все работают интересно,
результаты у всех есть.
Главное – это необходимость как-то «притереть» друг к
другу российскую и американскую школы. Оба подхода, на мой взгляд, имеют право
на существование.
Прежде чем что-то реконструировать, устанавливать
соответствие между языками, мы должны иметь хотя бы приблизительное
представление о языковых семьях. Любимый пример Рулена – это индоевропейские
языки. Конечно, представление о том, что есть индоевропейская семья, сложилось
задолго до того, как возник сам сравнительно-исторический метод. Сначала просто
заметили бросающиеся в глаза сходства между санскритом, латынью, греческим. Не
было никакой научной методики, тем не менее было вполне ясное представление о
том, что индийские языки и европейские языки должны восходить к общему
источнику, потому что иначе трудно объяснить наблюдаемые параллели. Только
потом, когда стали анализировать эти сходства, обнаружилось, что есть
регулярные соответствия, что нужно реконструировать праиндоевропейские формы и
т.д. То есть в каком-то смысле «массовое сравнение» оправданно. И это – главный
тезис американцев: даже индоевропейскую семью установили без всякого вашего
сравнительного метода, почему же нельзя так же поступить и с остальными
семьями? Метод «массового сравнения», в сущности, – это почти отсутствие
метода: просто смотришь на языки и видишь. И действительно, возьмем, например,
индоевропейские личные местоимения – «меня, mich, moi», во втором лице – «ты,
тебя, dich, toi». Достаточно взгляда на систему личных местоимений, и мы
вынуждены сказать, что здесь скорее всего общность происхождения. С другой
стороны, возьмем северно-кавказские языки: лезгинские зун «я», вун «ты»;
абхазские са «я», ва «ты». Cразу невооруженным взглядом видно, что это – другая
семья, там другая система местоимений, и они очень сходны между собой. Для
этого не требуется никакой работы, достаточно посмотреть, как будет «я» и «ты».
Кроме местоимений, можно набрать и еще какое-то количество сходной лексики. До
некоторого уровня такой подход себя оправдывает.
Но вот мы определили, где какие местоимения, а дальше?
Личные местоимения – это чрезвычайно устойчивый и архаичный элемент, но за
период в 10 – 12 тысяч лет даже и система личных местоимений исчезает –
меняется на другую. При этом сходств в остальных сферах лексики остается еще
меньше, часто слова и корни меняются до полной неузнаваемости. И тогда уже не
остается никаких видимых критериев.
То есть в какой-то момент массовое сравнение перестает
работать. Утрачивается почти все. Какие-то слова и корни сохраняются в языках,
но уже классификацию по ним фактически определить невозможно.
А дальше – две возможности. Либо мы останавливаемся,
говорим, что глубже классификации сделать невозможно. Довольно многие так и
делают, считая, что есть временной лимит, предел, дальше которого наука
бессильна. Либо мы должны предложить какой-то выход.
Вот этот выход как раз и предлагает российская школа –
это реконструкция.
Основное достоинство сравнительно-исторического метода
заключается в том, что мы можем восстановить исходное состояние, конечно,
приблизительно, условно, но, тем не менее, достаточно верно воссоздать и
лексический состав праязыка, и его грамматику. И тогда мы уже можем сравнивать
не современные языки, а реконструированные, которые в случае родства, по логике
вещей, должны быть ближе друг к другу, чем их современные потомки. Поэтому
выход из этой ситуации, преодоление этого временного барьера существует. И это
– реконструкция. Рабочая платформа, на которой можно всех объединить, сказав, и
мы хороши, и вы хороши, но мы все-таки лучше, потому что можем идти дальше и
видеть глубже. Происходит масса баталий, но все-таки какая-то общая позиция
находится.
Про эту программу говорить можно много. Интересно
сказать, кто ее «пробил» и что это за институт Санта Фе. Это чисто
исследовательское учреждение, американский «think-tank», и лингвистики там до
сих пор не было: исследовалась теория сложных систем, генетика, математика и
т.д. Инициатором всей этой программы оказался Мюррей Гелл-Манн – нобелевский
лауреат по физике, автор теории кварков, один из основателей института и
страстный любитель лингвистики. Он был в близких отношениях с Гринбергом, всю
жизнь интересовался языком, человек колоссальной эрудиции – с ним можно вполне
серьезно обсуждать японские этимологии. Личность совершенно фантастическая!
Встретившись с ним на конференции в Санта Фе в 1997 году, мы разговорились, и
он сам предложил, что надо бы попробовать что-то организовать в этом институте.
И вот попробовал, и совершенно неожиданно все получилось.
Список
литературы
Для подготовки данной работы были использованы
материалы с сайта http://www.philology.ru