ГЕНЕАЛОГИЧЕСКАЯ КЛАССИФИКАЦИЯ ЯЗЫКОВ
Генеалогическая классификация языков — изучение и группировка языков мира на основании определения родственных связей между ними (отнесения их к одной семье, группе), т. е. на основе общего происхождения из предполагаемого праязыка. Каждая семья происходит из разошедшихся друг с другом диалектов одного языка (праязыка этой семьи), например, все романские языки происходят из диалектов народной (вульгарной) латыни, на которых говорила большая часть населения Римской империи перед ее распадом. Для определения места языка, согласно генеалогической классификации языков, он должен быть сопоставлен с другими родственными языками той же семьи и с их общим праязыком (который обычно известен лишь на основании реконструкций, осуществляемых при сопоставлении всех этих языков друг с другом) посредством сравнительно-исторического метода. Для семей, образовавшихся незадолго до фиксации одного из диалектов праязыка на письме (как в случае славянских и тюркских языков), наличие и характер исходного праязыка не вызывает сомнений. Чем дальше отстоит во времени реконструированный праязык от письменных или устных языков-потомков, тем менее отчетливо его представление. Наиболее достоверные результаты в генеалогической классификации языков могут быть получены при сравнении морфологических показателей, легкость сравнения которых определяется, во-первых, семантическими причинами (ограниченностью набора возможных грамматических значений во всех языках мира и их исключительной устойчивостью при четкости вероятных смысловых изменений, подчиняющихся строгим правилам: морфа, обозначающая наклонение или вид, может приобрести значение времени и т. п.), во-вторых, принципом морфонологического характера, согласно которому из всех фонем каждого языка в окончаниях используется относительно небольшая часть. Это облегчает установление соответствий между языками, особенно в тех случаях, когда совпадающие формы образованы от одинаковых корней и соответствие простирается на всю словоформу (ср. ст.-слав. jes-mь, др.-инд. as-mi, хет. esh-mi ‘я есмь’ из общеиндоевроп. *es-mi, ст.-слав. jes-tь, др.-инд. as-ti, хет. esh-ti ‘oн есть’ из общеиндоевроп. *es-ti и т. п.). В языках, использующих морфонологические чередования, которые связаны с изменением места словесного ударения в словоформе, могут быть отождествлены друг с другом по происхождению и целые группы словоформ, связанные друг с другом в пределах одной парадигмы (др.-инд. han-ti, хет. kuen-zi ‘он бьет, убивает’ из общеиндоевроп. *gwhen-ti, др.-инд, ghn-anti, хет. kunanzi из общеиндоевроп. *gwhn-onti: древнее место ударения в хеттской клинописи передается сдвоенным написанием гласных как «долгих»). При наличии системы таких отождествляемых форм с одинаковыми значениями принадлежность языков, обладающих морфологическими показателями, к одной семье (в приведенных примерах — к индоевропейской) не может вызывать сомнений.
Значительно более сложным является использование для генеалогической классификации языков словарных соответствий между языками. В таких областях лексики, как числительные, возможно заимствование целых лексических групп из одного языка в другой, что даже при наличии системы словарных соответствий, подчиняющихся определенным правилам, не дает возможности непосредственно сделать вывод о вхождении языков в одну семью. Совпадение современных японских форм числительных от ‘одного’ до ‘шести’ с современными тибетскими объясняется только тем, что японский язык более 1000 лет назад, в эпоху сильного китайского влияния на японскую культуру, заимствовал эти числительные (сосуществующие в японском языке с другой, собственно японской системой числительных) из китайского языка, в конечном счете родственного тибетскому. При этом фонетическое развитие в самом тибетском яз. привело к такому упрощению звуковой структуры древнетибетских слов (с потерей первого согласного в древней начальной группе фонем и т. п.), при которой современные тибетские формы (лхасского диалекта) оказываются значительно более близкими к японским, чем древнетибетские. Но если бы древнетибетские формы не были известны, то прямое сравнение современных японских и тибетских числительных могло бы привести к ошибочным выводам относительно генеалогической классификации языков. Между тем до недавнего времени были распространены такие опыты сопоставления многих бесписьменных языков (например, Африки), которые основывались преимущественно на сравнении относительно небольшого числа употребительных слов этих языков. Некоторое основание для такого метода (который по отношению к языкам без развитой системы флексий может — при отсутствии контроля лексичических сопоставлений грамматическими — не привести к окончательным выводам) дает лексикостатистика (глоттохронология). согласно которой в пределах нескольких (одной или двух) сотен наиболее употребительных слов языка темп изменений обычно остается очень медленным, хотя этот темп и может сильно варьировать в зависимости от условий развития языка (ср. крайнюю медленность изменения языков, не контактирующих непосредственно с другими, как, например, исландский). В генеалогической классификации языков обычно именно сравнение подобных наиболее употребительных слов и использовалось для выводов о языковом родстве. Однако сравнение лексики разных подгрупп австралийских языков, находившихся в длительном контакте друг с другом (уже через много тысячелетий после распада общеавстралийского языка, к которому все эти подгруппы в конечном счете восходят), показывает, что при определенном типе социальной организации и численной ограниченности коллектива (делающей необходимыми интенсивные смешанные браки между разными племенами) значительное число таких наиболее употребительных слов языка (включая многие термины родства, названия животных и растений, числительные, а также и ряд глаголов) может заимствоваться из одного языка в другой. Наиболее интенсивно лексические контакты этого типа происходят (как и в случае с австралийскими языками) при наличии первоначального родства позднее контактирующих языков, как, например, при контакте древнеанглийского с древнескандинавскими в эпоху завоевания Британии древнескандинавскими племенами (из их языка в древнеанглийский проникли не только многие употребительные существительные, но и такие местоимения, как 3-е л. мн. ч. they и др.).
Значит, близость двух контактирующих языков (как и в случае аналогичного культурно-исторически обусловленного взаимодействия старославянского — позднее церковнославянского — и древнерусского языков) делала возможным сосуществование двух параллельных форм одного и того же слова (напр., др.-англ. еу ‘яйцо’ и др.-сканд. egg > совр. англ. egg ‘яйцо’; рус. «надежа» и церк.-слав. «надежда»), после чего одно из слов (во многих случаях, как в приведенных примерах, заимствованное слово) побеждало. Наличие письменных памятников (соответственно др.-англ. и др.-сканд., др.-рус. и ст.-слав.) делает возможным проследить по ним это развитие. При отсутствии таких памятников или же (как это было, по-видимому, в истории большинства языков мира) при большой хронологической удаленности процессов позднейшего смешения двух первоначально родственных языков только тщательное применение сравнительно-исторического метода, позволяющего выделить разные типы звуковых соответствий между словами (исконно родственными или позднее заимствованными), дает возможность наметить пути этого смешения. Предполагается, например, наличие целого пласта иранских лексических заимствований в словаре общеславянского праязыка, исконно родственного иранскому (из которого общеславянский, возможно, заимствовал такие термины религиозно-социального характера, как слав. * bogъ
Процессы такого смешения первоначально родственных языков приводят к тому, что в словаре многих языков имеется два типа слов — слова, непосредственно восходящие к древнему «пра» состоянию данного языка, и их «двоюродные» родственники — слова, происходящие из языка, близкородственного данному, но от него отличного (куршские балтийские заимствования в латышском, мидийские слова в персидском, «догреческие» или «пеласгские» индоевропейские заимствования в древнегреческом и др.). При большом числе таких «этимологических дублетов» отнесение языка к одной из подгрупп в генеалогической классификации языков становится в известной мере условным. В конечном счете именно этим процессом постоянно осуществляющегося лексического взаимодействия близкородственных языков и диалектов объясняется и феномен кажущегося отступления от звуковых законов при развитии группы диалектов. В частности, осуществленное в 70-х гг. 20 в. на ЭВМ сопоставление разных китайских диалектов на протяжении тысячелетнего развития от среднекитайского языка к современным диалектам (далеко отстоящим друг от друга) привело к парадоксальному выводу о том, что звуковые законы выполняются только в части случаев. Это объясняется не отсутствием правильных фонетических изменений, которые определяют (как проверено на большом материале истории отдельных социальных и местных диалектов современного английского языка) переход от каждой предшествующей стадии развития диалекта к последующей (в масштабах микровремени — одного поколения), а интенсивным междиалектным (и межъязыковым) смешением (в масштабах макровремени, например тысячелетия или более). Таким образом, формулируемое в работах У. Лабова и других современных лингвистов кажущееся противоречие младограмматического принципа, по которому звуковые законы не знают исключений, и реальной сложности звуковых соотношений между родственными языками (диалектами) объясняется тем, что большинство родственных языков (диалектов) после отделения друг от друга могут оказаться вторично в языковом контакте, при котором из одного языка (диалекта) в другой заимствуется значительное число слов (в т. ч. и наиболее употребительных). В традиционной генеалогической классификации языков обычно фиксируется только начальная точка отсчета (первоначальное общее происхождение языков из диалектов одного языка), но это схематизированное описание полностью адекватно лишь в том (относительно редко встречающемся) случае, когда родственные языки далее никак не контактировали друг с другом. В противном же случае возможно вторичное интенсивное смешение, накладывающееся на первоначальные отношения между языками, но, как правило, с помощью методов сравнительно-исторической фонетики удается отделить интенсивные позднейшие словарные заимствования (дающие другую систему фонетических соответствий) от исходно унаследованного словарного запаса родственных языков.
По отношению к неродственным языкам (или языкам, находящимся в очень отдаленном родстве друг с другом) в большинстве случаев исконный лексический запас легко отделяется от результатов позднейших контактов тогда, когда языки имеют систему флексии (как правило, не заимствующуюся из одного языка в другой неродственный), поэтому соответствия, наблюдаемые между фонемами в составе грамматических морф, могут служить контрольным материалом для сравнения слов, относимых к общему исходному словарю (и соответственно не объясняемых заимствованиями). При отсутствии в данной группе языков системы флексий такого контрольного материала нет, и тогда вывод о принадлежности слои к общему исходному словарю остается гипотетическим. В качестве альтернативного объяснения в этом случае возможно вторично приобретенное (аллогенетическое, по Г. В. Церетели) родство языков. Гипотеза вторично приобретенного родства в особенности вероятна по отношению к явлениям синтаксического уровня языка (если они никак не связаны с морфологическими) и к фонетическим структурным сходствам: последние часто возникают при позднейшем ареальном контактировании языков в пределах одного языкового союза (например, балканского). Согласно взглядам ряда лингвистов (Е. Д. Поливанов, Н. С. Трубецкой, В. Пизани), языковые семьи, фиксируемые в генеалогической классификации языков часто (как в случае индоевропейской) в действительности и представляют собой языковой союз.
Если родственные языки или диалекты не полностью прекращают контакты друг с другим, то вторично возникающие межъязыковые (междиалектные) связи могут перекрывать более ранние, что затрудняет последовательное проведение генеалогической классификации языков по принципу родословного древа. Этот последний предполагает, что каждый общий язык (праязык) распадается на два или более праязыка, которые, в свою очередь, могут распадаться на два или более промежуточных праязыка, из которых (при допущении в принципе неограниченного числа промежуточных праязыков) могли развиться реально известные языки. Например, все известные славянские языки выводились из общеславянского (славянского праязыка) через посредство трех промежуточных праязыков (западнославянского, южнославянского и восточнославянского), причем можно предполагать и наличие промежуточных праязыков. Родословное древо по отношению к славянским, как и применительно ко многим другим языкам, является удобным схематическим упрощением, но оно в очень малой степени отражает реальные исторические процессы развития диалектов. В частности, по отношению к славянским языкам несомненно, что южнославянская подгруппа не представляет собой результатов развития реального промежуточного праязыка, а только служит обозначением всех тех славянских диалектов, которые после переселения носителей венгерского языка в Венгрию к концу 1-го тыс. до н. э. оказались отделенными от остальных славянских диалектов и позднее развивались в контакте с языками балканского языкового союза. До этого времени часть западнославянских диалектов, позднее развившихся в словацкий и чешский языки, была связана с тем диалектом, из которого развился словенский язык, другая же часть западнославянских диалектов, из которых развились лехитские языки, имела некоторые общие черты с северным диалектом древневосточнославянского языка, позднее давшим диалект, известный начиная с новгородских берестяных грамот 10-12 вв. Обозначая древние диалекты праславянского языка в соответствии с языками, в которые потом эти диалекты превратились, можно выделить не менее 7 таких диалектов, находившихся в контактных отношениях друг с другом в 1-м тыс.
Пралехитский
Прасеверно-восточнославянский
Пралужицкий
Прачешско-словацко-словенский
Праюжно-восточнославянский
Працентрально-южнославянский
Прапериферийно-южнославянский –PAGE_BREAK–
Эта схема тоже является условной, но для определенного периода (около сер. 1-го тыс. и несколько ранее) она могла отвечагь определенной исторической реальности. Однако переосмысление традиционной генеалогической классификации языков в терминах таких схем, отвечающих принципам лингвистической географии, еще только начинается.
Согласно этим принципам, намеченным по отношению к генеалогической классификации языков уже в теории волн И. Шмидта, каждое новое языковое явление распространяется из определенного центра постепенно затухающими волнами. Каждый диалект, постепенно развивающийся в родственный язык, представляет собой сочетание («пучок») таких волн (изоглосс). При исчезновении промежуточных звеньев (диалектов или языков) могут наблюдаться более четкие различия между родственными языками. При сохранении таких звеньев различия между родственными языками (например, западно-романскими: французским, провансальским и др.) являются непрерывными и родственные языки постепенно переходят друг в друга через ряд промежуточных диалектов, позднейшие контакты которых делают особенно сложным разграничение древних и более поздних диалектных связей.
Чем ближе разделение родственных языков к историческому времени и чем больше число памятников, отражающих древнюю диалектную дробность этих языков, тем более реалистической может быть картина их исторических соотношений, фиксируемая в генеалогической классификации языков. При отсутствии же древних текстов и при большой удаленности времени разобщения родственных языков схемы их соотношений, фиксируемые в генеалогической классификации языков, остаются более условными (например, по отношению ко многим языкам Юго-Восточной Азии или Южной Америки).
Особенно много трудностей вызывает проблема реальности промежуточных праязыков (и соответствующих им членений на подгруппы в генеалогической классификации языков) при объединении четко выявляемых языковых семей, разделившихся (как, например, семитские или индоевропейские языки) во время, отделенное от современности 5-7 тысячелетиями, в большие «макросемьи», время разделения которых древнее в два или более раза и относится соответственно к историческому периоду до «неолитической революции», осуществлявшееся после 10-го тыс. до н. э. По отношению к такой макросемье, как ностратическая, проблематична необходимость сохранения всех промежуточных делений, ранее предполагавшихся в генеалогической классификации языков до выявления этой макросемьи. Например, к числу восточно-ностратических языков относят корейский и японский, но пока еще не удалось установить, входили ли они в число языков, образовавшихся из промежуточного алтайского праязыка, или же их (как, возможно, и другие восточно-ностратич. языки, относимые к алтайским) можно прямо возвести к восточно-ностратическому праязыковому диалекту. Аналогичные трудности возникают и по отношению к возможности возведения семитских и других афразийских языков (и ряда других языков Африки, возможно, с ними родственных) к западно-ностратическому праязыковому диалекту без промежуточного афразийского праязыка; в последнее время предположено, что афразийские языки образуют особую семью, праязык которой родствен праностратичсскому, но не произошел от него. Допускается и наличие промежуточных диалектов, делающее различие между западно- и восточноностратическим не столь существенным. Промежуточные праязыки являются некоторой схематизацией, полезной при формулировке выявленных генеалогической классификацией языков соотношений, но не обязательно отвечающей некоторой исторической реальности. Но как промежуточные могут рассматриваться и праязыки отдельных макросемей в связи с постановкой вопроса о возможном моногенезе (общем происхождении) всех языков мира. Путем последовательного сравнения всех реконструированных праязыков древнейших макросемей, чему препятствует количественная ограниченность общих слов, которые могли сохраниться от столь далекого времени, проверяется возможность наличия древнейших родственных связей между языками. Часть наблюдаемых сходств в словаре восстанавливаемых макроязыков для больших семей может объясняться контактами после разделения предполагаемого общего языка всех сравниваемых макросемей. А это, в свою очередь, крайне затрудняет выделение исконно родственных элементов словаря. Поэтому при углублении временной перспективы определение степени языкового родства становится все менее надежным. Следовательно, в генеалогической классификации языков наиболее достоверными следует признать выводы, относящиеся к основным языковым членениям времени после «неолитической революции». Заключения негативного характера (об отсутствии родственных связей между языками), возможно, не являются вполне корректными. Точнее было бы говорить о предельно малом числе доводов в пользу допущения родственных связей (поскольку пока для наиболее древнего периода остается возможной и гипотеза моногенеза). При очевидности основных поздних объединений языков в семьи, фиксируемой в генеалогической классификации языков, она не гарантирует пока точности деления семей на подгруппы, происходящие из промежуточных праязыков, в случае, если языки не разделились в пространстве и времени достаточно рано (но в этом случае родство иногда определяется в меньшей надежностью). Наконец, генеалогическая классификация языков фиксирует только происхождение некоторой основной части грамматических и лексических (корневых) морф, не предполагая, что известен источник всех остальных морф. Например, в таких хорошо известных индоевропейских языках, как германские и греческий, только в настоящее время начинает выясняться происхождение значительного числа субстратных слов, в конечном счете предположительно родственных северокавказским. По всем указанным причинам генеалогическая классификация языков может до сих пор считаться находящейся лишь на предварительной стадии своей разработки. Существенное уточнение ее происходит, с одной стороны, благодяря выявлению ареальных связей между современными контактирующими диалектами, с другой — благодаря выявлению более древних отношений между «макросемьями».
Отдельные наблюдения, предваряющие генеалогическую классификацию языков, содержатся уже в работах средневековых ученых: Махмуда Кашгари по тюркским языкам, арабских и еврейских лингвистов, сравнивавших друг с другом семитские языки, и т. п. Удачный опыт синтеза предшествующих мнений о генеалогической классификации языков можно найти у Г. Лейбница. Но до установления родства индоевропейских языков и выработке в начале 19 в. на их материале принципов генеалогической классификации языков на основе сравнительного метода эти отдельные наблюдения не основывались на сколько-нибудь надежном научном аппарате. Основы генеалогической классификации языков были намечены в сравннительно-историческом языкознании еще в 19 в., но дальнейшее ее совершенствование в духе теории волн Шмидта осуществлялось в свете достижений лингвистической географии в 20 в. Наиболее интенсивные работы по уточнению генеалогической классификации большинства языков Юго-Восточной Азии, Африки, Северной и Южной Америки проведены в середине и 2-й половине 20 в. К этому же времени относится и начало систематических работ по объединению языков в «макросемьи».
Литература
Мейе А. Сравнительный метод в историческом языкознании, пер. с франц., М., 1954.
Иванов В. В. Генеалогическая классификация языков и понятие языкового родства. М., 1954.
Бонфанте Д. Заметки о родстве европейских языков. К истории постановки вопроса в период с 1200 по 1800 гг., «Вестник истории мировой культуры», 1957, № 4.
Теоретические основы классификации языков мира, под. ред. В. Н. Ярцевой, М., 1980.
Pisani V., Parente linguistique, «Lingua», 1952, v. 3, № 1.
Pulgram E. Family tree, wave theory and dialectology, «Orbis», 1953, t. 2, № 1.
Allen W. Relationship in comparative linguistics, «Transactions of the Philological society. 1953», Oxford, 1953.
Greenberg J. Genetic relationship between languages, вегокн.: Essays in linguistics, Chicago, 1957.
Penzl H. Zu den Methoden einer neuen Germanischen Stammbautheorie, «Beitrage zur Geschichte der deutschen Sprache und Literetur», 1986, Bd. 108, H. 1, S. 16-29.