КриницынА.Б.
В черновикахк «Подростку»есть знаменитоерассуждениеДостоевскогоо сущности“подполья”:
Нет основанийнашему обществу, не выжито правил, потому что ижизни не было.Колоссальноепотрясение,— и все прерывается, падает, отрицается, как бы и несуществовало.И не внешнелишь, как наЗападе, а внутренно, нравственно…Я горжусь, чтовпервые вывелнастоящегочеловека русскогобольшинстваи впервые разоблачилего уродливуюи трагическуюсторону. Трагизмсостоит в сознанииуродливости…Только я одинвывел трагизмподполья, состоящийв страдании, в самоказни, в сознаниилучшего и вневозможностидостичь егои, главное, вярком убежденииэтих несчастных, что и все таковы, а стало быть, не стоит иисправляться!.. Еще шаг отсюда, и вот крайнийразврат, преступление(убийство)”.(16; 329)[1].
Таким образом, Достоевскийсчитает, чтоподполье —главное определяющеесвойствоизображенногоим “русскогобольшинства”.И действительно: почти всехглавных героевДостоевскогообъединяетнекий комплексчерт, свидетельствующийоб их “подпольномпроисхождении”.Ниже мы попытаемсявыделить иперечислитьэти черты, чтопоможет нампонять в целомлогику построенияхарактера уДостоевского.
Достоевскийподчеркиваетв подпольнойжизни ее неполноценность, призрачность(“все прерывается, падает, отрицается, как бы и несуществовало”).Жизнь реальнаяподменяетсяв подполье, отстраха переддействительностью, жизнью в воображении.Но самое страшноето, что в подпольепроисходитукоренениечеловека всознательном, метафизическомзле — не по слабостиили низостихарактера, апо убеждениюи отчетливомужеланию. И вместес тем чувствуется, что Достоевскийкак автор оченьценит, несмотряни на что, своихподпольныхгероев и придаетих чувствами переживаниямсамое серьезноезначение, какчему-то кровноблизкому, считая, что именно отих духовныхпоисков зависитсудьба России.
Очевидно также, что духовноестановлениебольшинствагероев Достоевскогопроходит поодной и той жесхеме, с повторениемодних и тех женеправильностейи нарушений, и именно этиобщие закономерностиразвития, общийпсихологическийопыт (пустьдаже отрицательный)обуславливаютдуховное родствомногих героевв каждом романе, что и позволяетговорить обих двойничестве, при всей ихразнице в идеяхи отдельныхчертах характера.Подполье является, таким образом, духовнымпространством, где формируютсяхарактеры игенерируютсяидеи героев.
Попробуемнаметить всамых общихчертах путьразвития подпольногогероя.
На первой стадиисвоей духовногоразвития подпольныйгерой являетсянам как “мечтатель”по своемупсихологическомускладу, то естьчеловек, живущийпочти исключительносвоим внутренниммиром, питающийсясвоими мыслямии грезами, обогащающийсвою душу необщением слюдьми, а чтениемкниг, и потомуутратившийсвязь с реальнойжизнью, замкнувшийсяна себе. Поэтомуон беззащитенперед оценкойсебя со стороны.Если другойне признаетценность еговнутреннегомира, то этотмир вместе сего обладателемвообще оказываетсяфикцией. Никакне соотносясьс жизнью, мечтательпроваливаетсяв пустоту (отсюдабесконечныеобразы углов, каморок, луны, Америки и вообщесуществованияв пустоте угероев Достоевского).
“Странное”детство, в котором“мечтательностьвсе съела” (16;187), детальноописываетсялишь у АркадияДолгорукого(“Да, я мечтализо всех сили до того, чтомне некогдабыло разговаривать…Особенно счастливя был, когда…уже один, в самомполном уединении,…начинал пересоздаватьжизнь на инойлад,” — 13; 73), но понемногим скупымзамечаниямавтора мы узнаемо сходном периодежизни и НастасьиФилипповны, и Ивана Карамазова, и Ставрогина, которого сдетства сделалмечтателемСтепан Трофимович:
Надо думать, что педагогнесколькорасстроил нервысвоего воспитанника…он был тщедушени бледен, страннотих и задумчив…Степан Трофимовичсумел дотронутьсяв сердце своегодруга до глубочайшихструн и вызватьв нем первое, еще неопределенноеощущение тойвековечной, священнойтоски, которуюиная избраннаядуша, раз вкусиви познав, ужене променяетпотом никогдана дешевоеудовлетворение.(Есть и такиелюбители, которыетоской этойдорожат болеесамого радикальногоудовлетворения, если б дажетаковое и быловозможно.) Ново всяком случаехорошо было, что птенца инаставника, хоть и поздно, а развели вразные стороны.(10; 35).
“Любители”, которые дорожатсвоей мечтойболее, нежелиее осуществлением,— это и естьнастоящие“мечтатели”, о которых Достоевскийпишет, как мывидим, достаточножестко. Намдается понять, что воспитанникостался нетолько вдохновленна всю жизньвозвышеннымиидеями, но ичем-то отравлен.Данное воспитаниедало толчокко всему будущемуразвитию Ставрогинаи во многомпредопределилострашнуюдвойственностьего характера.
Незнание реальностиоборачиваетсядля мечтателятем, что когдаон пытаетсяпреодолетьсвой солипсизм, то делает этокрайне эксцентричнымипоступками, которые никакне вписываютсяв реальнуюжизнь, будучиаффектированными,“надрывными”и в то же времядо крайностибеспомощными(мечты о поджогеи изнасилованииАхмаковой уПодростка, скандалы НастасьиФилипповны, преступлениеРаскольникова, беснованиеСтаврогина, попытка самоубийстваИпполита). Всеэти отчаянныедействия бесполезны, лишены положительногосодержанияи выдают полнуюнеспособностьгероев реальноизменить себяи свою судьбу.“Мечтательное”прошлое продолжаеттрагическимобразом ограждатьгероя от действительностии приговариваетего к полномуодиночеству.
Одновременномечтателяпостигает некаяжизненнаякатастрофа, резко отделяющаяего от прочихлюдей, в результатечего геройначинает болезненнопереживатьсвою неполноценностьи обездоленность.Для одних героевэто крайняябедность (какдля Раскольникова, Ивана Карамазова), для других —унижение илибесчестье (дляШатова, Кириллова, Аркадия, ростовщикаиз “Кроткой”, Настасьи Филипповныи Сони), для третьих— неожиданноеосознаниесвоего позорногопроисхождения(для Аркадия, Шатова), длячетвертых —неизлечимаяили смертельнаяболезнь (дляМышкина и Ипполита).Тут-то и происходитперерождениемечтателя вподпольногогероя, когдаон озлобляетсяна людей, отталкивающихи презирающихего (по глубокомуубеждениюгероя). Встретивхолод и равнодушиев ответ наоткрытость, насмешки вместолюбви, геройснова и окончательноуходит в себя, враждебнонастроенныйпротив всегомира и лелеющийсамые немыслимыепланы овладенияим.
Совершаетсякак бы внутреннее«грехопадение»мечтателя. Котстраненностиот жизни прибавляетсяозлобленность.Когда и как этопроисходит, читателю остаетсянеизвестным, этот моменттщательно скрытавтором. Онпроисходитглубоко внутри, в душевнойглубине герояи всегда доначала действияромана.
Это превращениесвершаетсявтайне дляокружающихза месяцы (илиза годы) и внешнехарактеризуетсяособым, демонстративныммолчанием героя(в результатекоторого Кирилловдаже разучилсяправильноговорить (“ямало четырегода разговаривали старался невстречать, длямоих целей, докоторых нетдела, четырегода.” “Я презираю, чтобы говорить”—10; 76, 77). Такое молчаниеозначаетпринципиальнуюотъединенностьот людей иневозможностьобщения. Такоемолчание мывстретим такжеу Ипполита иРогожина (начинаясо второй частиромана) и Шатова.Даже князьМышкин, одиниз самых просветленныхгероев, появившисьпервый раз уЕпанчиных, произноситфразу в духешатовских: “Янелюдим, и, можетбыть, долго квам не приду”(8; 65). Вспомнимтакже, как неожиданнозаговорилмолчавший доэтого Смердяков(“У нас валаамоваослица заговорила, да как говорит-то, как говорит!”(14; 114). Наконец, ВеликийИнквизиторперед Христом“за все девяностолет высказываетсяи говорит то, о чем все девяностолет молчал.”(14; 228). Молчаниеусугубляетсятакже затворничествомгероя. ТакРаскольниковнамеренно невыходит суткамииз ненавистнойему каморки-гроба(чтобы накопитьпобольше злобына весь мир —6; 320) и замыкаетсяв угрюмое уединениебольной Ипполит:“улица стала…производитьво мне такоеозлобление, что я по целымдням нарочносидел взаперти, хотя и мог выходить, как и все”— 8;326).
В романе мывидим герояуже послеперерождения, а о его мечтательном, фантастическом,“шиллеровском”прошлом обязательнорассказываетсяв его предыстории, ибо без этогоневозможнопонять, по мнениюавтора, новоедушевное состояние.Для постороннихже наблюдателейпревращениепроисходитмгновенно, неожиданнои ужасно, чтомы можем наблюдатьна примереРаскольникова, Настасьи Филипповны, Ставрогина, Верховенского, Кириллова ит. д.
Психика и сознаниегероя раздваиваются, появляетсяжелание властвоватьнад миром череззло, путем«переступленияграницы”. Носохраняютсяи чистые, хотяи отвлеченные, юношескиепомыслы и наивнаяжажда встречнойлюбви и теплоты, в ответ на которуюможно было бысамому полюбитьвесь мир, вступивтем самым в“общий пир ихор жизни”. Такв одном человекесовмещаютсядва: мечтатель(“Шиллер”) ипарадоксалист— философиндивидуализмаи своеволия, чьи взглядыпотом выстроятсяв законченнуюсистему у ВеликогоИнквизитора.Эти две сущностипо очередисменяют другдруга, и человекотныне не властеннад своимипобуждениямии поступками.Внезапно длясамого себяон может совершитьчто-либо оченьжестокое, потомучто внезапнонахлынувшаяобида за прошлоеможет затмитьвсе остальныечувства и ненавистько всем изольетсянеудержимымпорывом. “Я былобщечеловек, я кончилчеловеконенавистником”(11; 284) — эта фразаиз подготовительныхматериаловк „Бесам“ рисуетобщий путьразвития подпольныхгероев.
Особенно ясновырисовываетсяподпольноепроисхождениебольшинствагероев Достоевскогов черновыхзаписях к романам, где построениепочти каждогообраза начинаетсяс указания наего раздвоенность, противоречивость, благородство(искаженноеи подавленноенегативнымивпечатлениямидетства), крайнийэгоцентризм, мечтательность, замкнутостьи озлобленность,— так что налицобывает некийсхематизм, откоторого писательзатем старательноизбавляется, усложняя илидаже целикомизменяя характерперсонажа (какэто было в случаес Мышкиным). Нов основе иххарактера всеравно все останетсяподпольнаяпсихология, объединяющаяих всех и делающаясразу узнаваемымикак “героевДостоевского”.
Следующий этаппосле уходав подполье —зарождениеу героев идеи, их самой важноймысли, придающейсмысл всей ихжизни. Когдав момент кризиса(затворничества)герой окончательнотеряет равновесие, перед ним возникает“стена” — символнеумолимыхприродныхзаконов, говорящихчеловеку о егонеминуемойскорой смерти(как образ фигурируетв „Идиоте“ и»Записках изподполья”). Спридвижениемэтой глухойи страшной“стены” вплотнуюгерой не можетболее жить, неразрешив длясебя “проклятыхвопросов”; емустановитсянеобходимоосмыслить,“укоренить”свое существованиев мире, разрешитьдля себя вопросо бессмертии— “высшую идею”, без которойне может житьчеловек. Именново время этихстрашных минутперсонажиобретают свои“идеи”, которыемогут бытьсамыми разными(например, Кириллови Шатов, месяцаминаходясь водной комнате, вынашивалидиаметральнопротивоположныеидеи). Но в целом, как бы героине формулировалисвои идеи вкаждом конкретномслучае, сущностьих может бытьсведена к двумпонятиям: богочеловечестваи человекобожества.Либо “есть Боги бессмертие”, либо “Бога нет”и “все дозволено”.Подобныенадличностныеидеи приобретаютнад герояминепобедимуювласть: “вдругпоразит какая-тосильная идеяи тут же разомточно придавитих собою, иногдадаже навеки.Справитьсяони с нею никогдане в силах, ауверуют страстно”(10; 27). Сказанноездесь про Шатовавполне применимоко всем “подпольным”героям романовДостоевского.
С рождениемидеи завершаетсянаконец период“мечтательства”: идея принимаетсякак указаниек действию:“Самая яростнаямечтательностьсопровождаламеня вплотьдо открытия“идеи”, когдавсе мечты изглупых разомстали разумнымии из мечтательнойформы романаперешли в рассудочнуюформу действительности.(13; 73).
Важно отметить, что идея являетсягероям не каклогическоеубеждение, акак идеал красоты.Герои созерцают,“чувствуют”идею, по выражениюСтаврогина, который “почувствовалсовсем новуюмысль”(10; 186). Болееподробно объясняетсяэто выражениев черновикахк «Подростку»:
“Тут было толькочувство. Доводами, что право и чтоне право, я дажеи не смущался, напротив, ощущалв этом невыразимуюкрасоту, и чувствуюдаже теперь, что никто быне мог меняпереспорить…Тут не теория, а красота, тутмогущество, все дело вмогуществе…Я записываю— не прощенияпрошу, я, можетбыть, и теперьтаков. Толькоидея выросла”.(16; 216)
Такова сущностьвсех идей угероев Достоевского.Все они имеютсверхчувственныйидеал, с которогоих невозможносдвинуть иначе, как представивдругой, болеепрекрасный.Убеждать желогическимидоводами ихбесполезно, что и объясняетих пресловутыйфанатизм, какстрастныхверующих, таки страстныхатеистов.
Идея можетродиться ослепительнопрекраснойи великой, возрождающейсобой человека, а может бытьгубительнойдля него и длямногих других.В случае благополучногоисхода, человеквыходит изподполья иначинает новуюжизнь, как ислучается сМышкиным иШатовым, которыерешаются прийтиобратно к людям.Но я продолжурассказ о персонажах, остающихсяв подполье —в безмерномсамоутверждении.
У них идеязамышляетсяпрежде всегокак месть всемокружающимза непризнание.Условиемсуществованияподпольнойидеи продолжаетоставатьсяпрежде всегоуединение.Герой “удаляетсяв свою мрачнуюидею” от людей(16; 340), как в некуюпещеру. “Всятвоя идея —это: “Я в пустынюудаляюсь,” —говорит ВерсиловАркадию (16; 242). Нопри отчужденииот всех людейгерою еще непременнонадо могущества, чтобы смочьотомстить всемобидчикам. “Всяцель моей “идеи”— уединение”, но “кроме уединениямне нужно имогущество,”— откровеннозаявляет подросток(13; 72), и далее поясняет:“С самых первыхмечтаний моих, то есть чутьли не с самогодетства, я иначене мог вообразитьсебя как напервом месте, всегда и вовсех оборотахжизни.” (13; 73-74). Также мыслят всегерои данногоряда. Аркадийвоображаетсебя Ротшильдом, Ганя Иволгин— “королемиудейским”, Раскольников— Наполеоном, Иван — ВеликимИнквизитором, Ипполит — дипломатомОстерманом, Верховенский— вершителемистории[2] и тд.).
Воплощениемэтих чувству Аркадия оказываетсяобраз отдаленногоострова, гдеон был бы всевластнымцарем: “… идеяотчужденияродилась у негоеще давно, именнов желании сделатьсяцарем острова, которого быникто не знал, на полюсе илина озере СреднейАфрики. (16; 93, 37). Нельзяне заметить, что этот образ— ярко романтическийпо своемупроисхождению, символизирующиймечту романтикао недостижимомидеале — статьна “тихом островке”“царства дивноговсесильнымгосподином”, по выражениюЛермонтова.Подполье такимобразом выявляетперед нами своеромантическоепроисхождение.Романтическимявляется иобраз Наполеона— властителяи гения, неотступнопреследующийсознание подпольногогероя.
Но реальностьвеличия подпольныйгерой можетполучить толькочерез признаниеего другимилюдьми, и потомудругой — одновременножеланен и страшен.Герою, до сихпор в мечтахощущавшемусебя центромвселенной, нужно всеобщееи полнейшеепризнание —признание своейгениальностии наполеоновскогодостоинства( а иногда дажеи своей божественности— вспомниммечты Кириллова, Раскольникова, Аркадия). И здесьвозникает уперсонажанеудержимаяпотребностьв исповеди.Исповедь становитсядля героевмоментом иливсеобщегопризнания, илибезжалостногоуничтожения.Им нужен сразу“весь капитал”— они намерены“лишь четвертьчаса говоритьи всех, всехубедить” (Ипполит).Так же и АркадийДолгорукий, пустившисьв излишниеоткровенностиу дергачевцев,“торопитсяих убедить иперепобедить”, и вспоминает:“это так былодля меня важно! Я три годаготовился!”(13; 49).
Разумеется, к решительному“завоеваниювсех” героиникогда немогут ощутитьсебя окончательноготовыми. Онидолжны накопитьпредварительнов подполье силыили заручитьсякаким-либострашным, сверхчеловеческимпоступком(богатствоподростка, убийствоРаскольникова, самоубийствоКириллова, мерзости Ставрогина). Однако и заветныеслова, выношенныебессоннныминочами, и отчаянныепоступки могутоказаться вглазах людейпросто смешными, а потому презренными.Этого героибоятся большевсего.
Получается, что исповедь— это всякийраз одновременносвидетельствоо силе и о слабостигероя: в силе, потому чтовынуждаетдругого молчать, слушая, как он“утверждает”свое самолюбие,“свое своеволие”.И в слабости— потому чтоне выдержал, заговорил, разрушил молчание, выдал своюнужду в людяхи свою зависимостьот них — то естьодновременноуронил своесамолюбие. Этидве причиныи обуславливаютдвойственнуюоценку исповедидругими героямисо стороны: приосознанностиее неизбежностиона можетрасцениватьсякак крик души, призыв “горячегосердца” либокак скандал, неуместнаявыходка, неумениесдерживатьсвои чувства, эгоистическаяпопытка привлечьк себе всеобщеевнимание. Исповедьоказываетсядля подпольныхгероев выходомиз молчания, уникальными единственнымспособом общениядля подпольныхгероев, которыев принципе неумеют общатьсяи боятся людей.Боятся из-затого, что встречас другим — слишкомответственное, огромное дляних событие: в подполье ониразучилисьобращатьсяс людьми и пониматьих.
В свете вышеизложенногоможно четкопроследить, как постепенноподпольнымгероем становитсяРогожин. Изживущего настоящей, полнокровнойжизнью, непосредственногов своей грубоватостикупца, какиммы видим Рогожинав первой частиромана, формируетсязатем угрюмыймолчальник, уходящий отвсякого общения, но очень тонкоразбирающийсяв душевномсостоянииокружающих(князя, НастасьиФилипповны, Ипполита), интересующийсябогословскимии философскимивопросами, странный“созерцатель”, заглядывающийсяподолгу нажуткую картинуГольбейна ивзращивающийв глубине душизамысел убийства, так что присопоставленииРогожина вконце романас Ипполитомвыявляетсяих психологическаяобщность: “lesextremités se touсhent”(“крайностисошлись”).
В «Подростке»же, наоборот, изображаетсяпреодолениегероем подпольяв своей душе, когда оно ещене успело войтив кровь и статьнеотъемлемойчастью личности.Именно такуюситуацию мынаблюдаем вромане «Подросток», на примересудьбы Аркадия.Настрадавшийсяв детстве отсвоего ложногоположения, сиротства ибеззащитности, он замкнулсяв себе и ужевынес из одиночестваидею безграничноговладычестванад людьми —идею Ротшильда.Однако эта идеяне успеваетглубоко пуститькорни и переродитьсяв “злокачественную”.Жизнь заставляетего постоянноотступать отэтой идеи ивыявляет егонеспособностьк сосредоточенномуи враждебномууединению —в силу природнойотзывчивостии добродушия.Главным же, чтооказало на негосерьезноевлияние, спасшиот подполья, была встречас родными, обретениелюбимого отца, приобщениек тихой кротостии благостностиматери, любовьк Ахмаковойи встреча сМакаром Долгоруким, показавшемуАркадию идеалблагообразия.
Подводя итогинаблюдений, попробуемокончательносформулировать, что же Достоевскийобозначаетпонятием “подполья”: склад личности, ощущение, идеяили духовноепространство?
Это и психологическоесостояние, итогда это чувствокрайнего отчужденияот людей (“идеяотчуждения”), комплекснеполноценности, желание бытьбез людей, ивсе-таки возвышатьсянад ними. (Романтическийостров).
Это и характер— крайняяраздвоенностьчувств, способностьк добру и злуодновременно; необыкновенноусиленноесамосознание(от книг) — ввозмещениеотсутствияреальной жизнии положительныхкачеств (“усиленносамосознающаямышь”); беспрестанноесамокопательствои “отвлеченность”ума, мечтательность.
Это и комплексидей, идейноепространство, и тогда этоидея безмерноговозвышенияили же идеяосчастливитьчеловечество(Кириллов, ИванКарамазов, Верховенский, Раскольников).Эти две идеидруг другу непротиворечат: конечным результатомвозвышенияи должно статьпересозданиемира. (Апокалиптическоесознание).Список литературы
[1] Все ссылкина текст Ф.М.Достоевскогодаются на Полноесобрание сочиненийв 30-ти тт., Л., “Наука”,1971-1989, с указаниемв скобках первойцифрой — номертома, второй— страницы.
[2] В черновикахчитаем: ”Нечаевстрашно самолюбив, но как младенец…“Мое имя неумрет века, моипрокламации— история. Мояброшюра проживетстолько же, сколько проживетмир”. (11; 150).