I. Святой Франциск и его время Глава II

Агостино Джемелли ФРАНЦИСКАНСТВОСОДЕРЖАНИЕПредисловиеВведениеГлава I. Святой Франциск и его времяГлава II. Духовность святого Франциска в векахXIII векXIV векXV векXVI векXVII векXVIII векXIX векГлава III.I. Проблемы и ошибки современного сознанияII. Внутренняя жизньIII.СвободаIV Разум и знаниеV. ДеятельностьVI. РадостьПредисловиеБез сомнения, причину успеха, который сопровождает эту книгу, следует искать как в жажде, которую многие испытывают в отношении религиозной литературы, так и в сильной привлекательности, особенно для нашего времени, фигуры святого Франциска Ассизского.Те, кто является верными сынами католической Церкви, любят святого Франциска как совершенного подражателя Иисусу Христу, следовательно, как человека, который учит нас быть христианами; и распространение этой книги – один из многих знаков вечно возрождающейся любви к святому Франциску и идеалу, который он исповедовал. Но святой Франциск приобретает все большее очарование и для тех, кто далек от католической Церкви и практики христианской жизни. Его человечность призывает и их признать евангельское учение.Поскольку при написании этого труда я хотел познакомить читателей со святым Франциском, его учением и работами его последователей, чтобы привести души к познанию Иисуса Христа и любви к Нему, я благодарен всем, кто благосклонно отозвался в журналах и газетах о моей работе.Я благодарен также тем, кто трудился над ее переводом на другие языки, способствуя таким образом ее распространению в своих странах.Интерес, возбуждаемый этой работой, подтверждает и тот факт, что после каждого нового издания я получаю письма, в которых содержатся те или иные исправления, изменения, дополнения. Это письма друзей, неизвестных читателей, признанных знатоков истории францисканства, собратьев из различных ветвей Ордена святого Франциска. Все их наблюдения и советы относятся исключительно ко второй части, той, в которой я попытался показать, как францисканство вошло в историю человечества и что сделали францисканцы в разное время в разных странах. Я всегда старался удовлетворять моих добрых и зачастую справедливых советчиков, еще и потому, что данные предложения вызваны их желанием сотрудничать и улучшить мою книгу, чтобы она сделала известной широкому кругу читателей те факты и имена, которые, как им кажется, лучше освещают значение проповеди. Если бы я должен был удовлетворить все пожелания, которые присылают мне люди, напоминая о забытых мной личностях, эпизодах и событиях, по какой-либо причине дорогих для тех, кто призывает меня заполнить пустоты, я не смог бы закончить свой труд. Не было ни одного уголка земли и ни одного исторического момента, где бы не действовали и не оказывали влияние сыновья святого Франциска. Если кажется, что части книги непропорциональны, это потому, что вторая часть излишне разрослась; много раз у меня возникало желание сделал то же, что сделал первый переводчик моей работы на английский язык: резюмировать и уменьшить. Но потом я все же не решился тронуть того, что было сделано.Я должен повторить то, что уже говорил в предыдущих изданиях: это не историческая книга и тем более не энциклопедия францисканства. Прежде всего, я не обладаю должной компетентностью, чтобы написать книгу по истории францисканства. Существуют прекрасные книги такого рода, старые и написанные недавно, как частного, так и общего характера. Я ограничиваюсь намерением представить общую панораму францисканства, чтобы сделать эффективным демонстрацию того, что, с научной точки зрения, является объектом изучения в третьей части; то есть того, какое средство предлагает современному человеку идеал францисканства, чтобы с готовностью и легкостью вернуться к Иисусу Христу и Его учению.Некоторые добавления, которые я хотел бы сделать, но которые затем показались мне выходящими за пределы работы, я собрал в томе под названием «Святой Франциск Ассизский и “нищие братья”» («S. Francesco e la sua “gente poverella”», 2-е изд., Милан, «Vita e pensiero», 1946), тоже переведенном на многие языки; я отсылаю читателей к нему.Некоторые критики и рецензенты справедливо отмечали, что библиография, которую я поместил в конце предыдущих изданий, не была ни полной, ни систематичной. Сейчас, когда я пишу какую-нибудь научную книгу, я использую правила, согласно которым должна составляться библиография; в этом томе, который, повторяю, не является научным трудом, я удовлетворился некоторыми наметками, а именно, указал не все книги и статьи, которые прочитал и использовал (они бесчисленны), а только те, которые показались мне самыми значимыми и были для меня самыми полезными. Критика и мои размышления привели к тому, что из этого издания я исключил библиографию. Ученые знают больше меня и знают, где искать книги и журналы, а не ученым не нужна библиография.Я прошу читателей отдавать себе отчет в том, что у меня есть недостатки; поэтому, закрыв мою книгу, пусть они обратятся к чтению текстов первых францисканцев и вновь вдохнут тот свежий и животворный воздух, который я не смог перенести на эти страницы.В заключение я напоминаю, что перед появлением нового издания или перевода я молю Бога, чтобы они помогли полюбить идеал францисканства – инструмент христианского возрождения.АвторВведениеЭта книга – не исторический труд, предназначенный для эрудитов, не философская работа, не поэтическая книга для литературоведов и даже не благочестивое чтение для набожных людей.Я написал ее прежде всего для того, чтобы удовлетворить потребность моей души францисканца. Люди всегда думают, говорят и пишут о том, что любят, и я всегда питал желание поговорить о том, что является поэзией и идеалом моей жизни; поэтому эти страницы кажутся мне возвращением долга благодарности. Но я написал эту книгу и для того, чтобы повторить все это тем душам, которые ищут во францисканской интерпретации христианской жизни слова спасения, утешения и наставления.Для себя и для этих душ я и хотел найти, в чем состоит характер святого Франциска и интерпретации христианства, которую он дал миру; для себя и для этих душ я исследовал его понимание жизни в трудах и деятельности, которые ведут свое начало от него и вдохновлены им; и более всего я искал для себя и других, как францисканство может и сегодня сказать свое новое слово миру, хотя и кажется далеким и отличным от него.Конечно, хотя двадцатый век унаследовал от девятнадцатого симпатию к францисканству, проявляющуюся прежде всего в научных трудах и искусстве, его дух довольно далек от францисканской духовности. Восхищение перед святым из Ассизи было для некоторых тонко чувствующих интеллектуалов реакцией на сухость позитивизма; для некоторых эстетов, пресыщенных красотами музеев и гостиных, – новым удовольствием, сравнимым с домашним хлебом после изысканных сладостей; для некоторых ученых историков и социологов, а также мистиков-дилетантов оно было многообещающим полем исследований; в общем, это был эстетизм. Для других, для верующих, как принадлежащих к францисканским орденам, так и симпатизирующих им, которые подходили к святому Франциску религиозно, без эстетизма и идеологии, францисканство было и остается, за некоторыми исключениями, скорее утешением, практикой милосердия, неисчерпаемым источником мягкости или почетным названием, чем образом мышления или формой жизни.Несмотря на эти различные точки зрения и разногласия, я лично убежден, что францисканство, как интерпретация христианской жизни, как концепция вселенной, как норма поведения и особенно как средство возвращения к христианской жизни способно сказать свое слово в современном мире. Я попытался напомнить, каким было это слово спасения для многих страдающих душ, для тех, кто был далек от дома Отца, для многих, искавших свет и тепло для жизни.Я продолжаю настаивать на утверждении, что эта книга не является историей францисканских орденов или трактатом о францисканской мысли. Читатель-специалист, который, может быть, удивится, не найдя относящихся к теме и хорошо известных ему фактов, людей и трудов и обнаружив не полностью развернутые основы философии и теологии францисканства, или же, напротив, обнаружив, что я уделил слишком много внимания некоторым фигурам и происшествиям, покажет этим, что он не понял план моей работы. Я хотел наметить в общих чертах развитие францисканской духовности и ее вечную и универсальную актуальность, не приводя исторических деталей и не останавливаясь на теологических и философских исследованиях, как бы важны и привлекательны они ни были. Эта задача, учитывая разнообразную деятельность францисканства и богатство его библиографии, могла бы привести к огромному объему информации, которая повредила бы структуре книги и не была бы полезной для достижения цели, которую я поставил. Поэтому я не только не претендую на то, чтобы сказать все, но даже из того, что я знаю, я добровольно исключил и вырезал из моих страниц ненужные подробности, оставив только то, что казалось мне основным. Кроме того, я особо остановился на внимательной характеристике некоторых фигур францисканства, показавшихся мне наиболее видными в определенный исторический период: святой Бонавентура, святой Бернардино Сиенский, Сикст V, святой Леонард из Порто Маурицио, Бернардино из Портогруаро, Лодовико из Казории. Можно будет критиковать этот выбор. Каждая нация, более того, каждая провинция может предложить своих героев. Ну что ж, я и не утверждаю, что все францисканцы, на которых я остановился, были самыми великими и единственно великими, но они те, кого предпочел я; их жизнь наиболее близка мне, а работы наиболее дороги. Прославляя этих людей и восхваляя их память, я как будто прославляю многих других, родственных по добродетели и уму, похожих платьем и духом, братьев по идеалу.Особенно я заботился о том, чтобы изложить результаты моего исследования ясным языком; еще более я заботился о том, чтобы быть убедительным. Именно поэтому я не пошел по легкому пути и не подкрепил мои страницы богатым приложением цитат. Они только утяжелили бы труд и испугали бы робких читателей (они еще есть). Кроме того, мне показалось дурным вкусом дать с учеными заметками документальное обоснование того, что я утверждаю, то есть выделить (историческими, теологическими или философскими изысканиями) мои убеждения по сравнению с не менее достойными внимания исследованиями других ученых, изучающих францисканство.Эрудитам и критикам, которые обнаружат в моей книге многочисленные пробелы, некоторые сознательные, а некоторые ненамеренные, я отвечу словами великого неаполитанского историка: «Вещи и идеи заботили меня больше людей. Беседуя с теми, кто хотел больше фактов, я часто убеждался, что в моих книгах было то, чего они хотели; но они хотели имен, деталей, повторений, а их там не должно было быть. Почему я должен рассеивать внимание читателя на бесконечное число пустяков и отрывать его от наблюдения за ходом событий, – не за людьми, которые сияют лишь миг, – а за идеями и вещами?».Я не обольщаюсь; в историческую главу всегда можно будет добавить какое-нибудь имя или событие; но я не претендую написать одну из так называемых определяющих книг и тем более книгу, которая удовлетворила бы всех. Мой труд не только не исчерпывает обширнейшую тему, напротив, он ее открывает; кроме того, он дает панораму францисканства, каким оно представляется мне. Каждый читатель может добавить к моим и чужим страницам свои – о том, как он понимает и переживает францисканство; и когда это произойдет, книга, продолженная сознанием читателя, будет отвечать моей цели – поучение, а не образование – и станет действительно живой.Я и не хочу иного.^ Глава I. Святой Франциск; и его время1. Время, подготовившее святого ФранцискаСвятой Франциск родился в 1182 году в италийской коммунe, свободном городе, находящемся в лоне умбрийских Аппенин, когда в обществе существовала уникальная ситуация.Средневековые единство и универсализм еще не нашли полного философского и художественного выражения, какого они достигли в следующем веке, во время синтеза схоластики, великих готических соборов и, наконец, «Божественной комедии». В то же время средневековые единство и универсализм утрачивали свое политическое и религиозное значение. В самом деле, империя после смерти Фридриха Барбароссы считалась скорее врагом, с которым нужно бороться, чем властью, которую нужно признавать; в Германии ее раскалывали феодалы и свободные города, в Италии – коммуны. С другой стороны, если господствующими доктринами в школах и среди образованных людей являлись доктрины Церкви; если Церковь после реформы Григория VII постоянно увеличивала свою руководящую силу в святости и влиянии; если Папы были прекрасными священниками, юристами и политиками; если Церковь во время правления Иннокентия III достигла одного из лучших моментов своей истории, то в народных массах ереси распространялись со скоростью микробов.Однако в Италии обнаруживается новый факт. Среди двух значимых сил (Церковь и империя) появилась третья сила, которую поддерживали епископы и с которой боролись феодалы, – коммуна. Коммуна – это группы горожан, которые трудятся, производят, перевозят, путешествуют, манипулируют деньгами, а вместе с ними и властью, и стремятся к самоуправлению, отвергая феодальное подчинение и вмешательства крупных и мелких вассалов; коммуна – это концентрация ранее рассеянных свободных крестьян; медленное растворение деревенского плебса в городском, замена земельной системы денежной, увеличение количества рынков и ярмарок, а также небольших промышленных и торговых предприятий, в которых ремесло развивается посредством узкой специализации под руководством мастеров.Это радикальное политическое и экономическое изменение, зарождающееся внутри универсализма империи, породило гораздо более активную и подвижную жизнь, чем в феодальные времена, с различными духовными потребностями, которые выражались, среди прочего, в чрезвычайно значимом факте распространения и использования даже в официальных бумагах разговорной латыни. Изменение языка – довольно трудная вещь, которая не происходит без изменения общества; разговорная латынь говорит о новом народе.Этот новый народ, собранный в коммуны, избегал феодальной иерархии, а вместе с ней и благотворного влияния одной из самых больших сил Церкви – монастырей. С тех пор как святой Бенедикт дал латинскому Востоку правило монашеской жизни, в котором к существующей практике молитвы и строгости присоединил принцип труда и умеренности, аббатства стали важными центрами евангелизации, воспитания и культуры в годы господства варваров и феодализма. Рядом с самовластием замков и зачастую противореча ему, возникали аббатства, вокруг которых формировались поселения работников, которые трудились под руководством аббата и монахов. В аббатствах были собственные библиотеки и школы; обрабатывались обширные территории, осушались болота, осваивались новые земли; они, вместе с сельским хозяйством, порядком и благосостоянием, несли Крест туда, где еще молились идолам. По инициативе святого Григория Великого бенедиктинцы стали первыми миссионерами; святой Августин Кентерберийский со своими сорока монахами обратил в веру Англию; святой Бонифаций – Германию; святой Адальберт – Венгрию и Богемию. Бенедиктинское правило с течением времени породило другие ветви, жаждущие обновления, например, клюнийцев и цистерцианцев во Франции и камальдолийцев и валломброзан в Италии. Этими сильными ветвями, пустившими ростки от большого бенедиктинского ствола в 10 и 11 веках, были присоединены к Церкви и цивилизации зоны, принадлежавшие ранее варварам в Германии, Шотландии, Ирландии и Скандинавии. В первые десятилетия 12 века среди цистерцианцев был великий деятель, человек, который, подчиняясь Риму, вышел за пределы монастыря как реформатор монашества и миссионер в крестовых походах, оставаясь при этом, как и в своей келье, высочайшим мистиком: святой Бернард из Клерво.Но он был исключением: как правило, монахи не нарушали своего уединения. И тогда, в первые десятилетия 12 века, их голос не мог быть услышан теми горожанами, которые работали и страдали в коммунах, и новыми рыцарями новых приключений, которые, формируясь в деятельности, современной для нас, на спине мула пересекали Альпы со своими полотняными мешками, со своими тюками шерсти или сумками недавно отчеканенных монет. И вместо монахов к этой заальпийской буржуазии приходят еретики: катары, патарийцы, вальденсы, распространяя свои принципы необходимого возвращения к жизни по Евангелию, бедности, общинности и противостояния Церкви. Они заставляли слушать себя, проникая в среду ремесленников и кумушек, начиная с темы, которая интересовала всех – с привычек духовенства; они чернили священников, епископов, монахов, иногда не без оснований; потом они утверждали, что сами они бедны, чисты, и являются истинными последователями Христа; они объясняли Евангелие слушателям на разговорной латыни, в то время как в церквах использовалась официальная; некоторые распространяли апокалиптические идеи о будущем Антихристе, которые завораживали толпы; и все, говоря о бедности, затрагивали самые близкие интересы, намечающиеся в том обществе, где уже вырисовывалось разделение если не на господ и рабов, то на «больших» и «меньших». Во второй половине 12 века эти пророческие голоса крепнут в деятельности Джоаккино из Фьоре, предрекающем третью эпоху, эпоху Духа, эпоху очищения Церкви. Эти доктрины и мрачные пророчества волновали души, которые никогда не «утопали» в труде настолько, чтобы забыть о проблеме вечности, живейшей в тот век, когда религия имела определяющее значение.И тем не менее, старые силы существовали наряду с новыми; империя, феодализм, конная армия были еще учреждениями, а не словами; они, приходя в упадок, все же сохраняли свое величие, которое тем больше увеличивалось в представлениях народа и в искусстве, чем больше оно угасало в реальности, пока память не сделала его поэзией. Кавалерия нашла свой героический закат в крестовых походах, которые, открыв рынок сбыта для старого феодального мира, придали новые идейные и экономические черты складывающемуся обществу. В самом деле, с одной стороны стремление к героическим поступкам, оценка личных заслуг, красота веры и жажда приключений в дальних землях пробудили в рыцарях горячее желание освободить Гроб Господень из рук неверных, а евангельский идеал, увиденный в стране Иисуса, заворожил истинно верующих и через них перешел к толпам. С другой стороны, открытие ворот на Восток и облегчение торгового обмена посредством прямого знакомства с другими народами привлекали морские республики и буржуазию, которая жила перевозками.Эта сложность факторов делает жизнь европейских народов (и особенно итальянцев, которые, хотя и позже всех освободились от античности как нация, были в тот момент наиболее готовы встретиться с новым) все более обращенной к деятельности. Феодальное Средневековье в некотором смысле обладает стабильностью поселения. Земля привязывает к себе; а стабильность ведет к созерцанию. Коммуна – это, напротив, движение, а движение – это действие. Из этого вытекают два различных состояния души. Церковь с ее крупными монашескими учреждениями, которые укрощали варваров, воспитывали рыцарей и лично зависимых слуг, примиряли угнетателей и угнетенных, заботилась о первом, но что она могла предложить новым буржуа, которые не хотели знать латынь, не терпели длинных литургических песнопений, не находили времени, чтобы пойти в поисках покоя в соседнее аббатство, читали и писали по собственому почину и для собственной выгоды? Священники, иногда прекрасно, иногда неудовлетворительно выполнявшие свои обязанности, не справлялись со всем. Ереси проникали в народные массы, в частности, в прослойку мелких ремесленников (ткачей, текстильщиков, швейников), которые пополняли секты. В конце 12 века среди христианских народов появилась двойная тенденция: приблизить жизнь к Евангелию, с христианской точки зрения оценить новые формы жизни, и прежде всего то, что отличает современное общество, – деятельность. И тогда Господь послал святого Франциска.2. Человек ФранцискКак человек Франциск, сын Петра Бернадоне, почувствовал контрасты своего времени, и почувствовал их именно для того, чтобы в своей личности святого суметь примирить и согласовать их, обратиться к новым силам жизни.Его время, стоящее между феодализмом и коммунами, между средневековой империей и выделением наций, между латынью и разговорным итальянским языком, между аскетизмом и распутством, сообщило ему понимание сущности иерархии и гордость личности как таковой, рыцарские фантазии и конструктивные качества, желание самоотречения и пылкость жизни.Его отец дал ему свойственую торговцам проницательность, активность, способность приспосабливаться; его мать – чувствительность, великодушие, рыцарскую тягу к приключениям. Такое смешение буржуазности и аристократизма в его крови сделало его способным понять нужды каждого социального класса.Его интеллект, сильный и скромный одновременно, позволяет ему проникать в души и сохранять их секреты. По своей природе он имеет, в плодотворных контрастах, импульсивность мыслителя и горячность деятеля, уверенность благородных и смирение бедных, желание занять высокое место и необходимость любить и быть любимым, стремление к славе и жажду самозабвения. Он склонен к любви, но не к чувственной любви. Как в панораме Ассизи, где на суровых каменистых горных склонах разлиты нежные краски, так и во внутреннем мире юного Франциска за мужественной энергией, не терпящей ослабляющей ласки, видны богатство и утонченность чувства, а не мучения чувственности, желание красоты, превышающее желание удовольствия, желание дружбы, превышающее желание любви. Из того же Первого жития («Vita prima») Фомы Челанского, которое рисует молодость Франциска в красках греха, можно сделать вывод, что женщина никогда не казалась ему помехой или реальной опасностью, каковой являлись, например, амбициозность или самовлюбленность, против которых он после обращения боролся всеми силами своей души. Он чист сердцем, поэтому, когда ему встретятся две женщины, достойные быть его идеалом, он посмотрит им в глаза и поведет их по дорогам, которые привлекали, хотя и не без противоречия, его дух: для проповеди исправления и преклонения – девственницу, для проповеди молитвы и деятельности – вдову.Сначала он очарован роскошью мирской жизни, но неожиданно испытывает отвращение к ней; потом он обращается к военной деятельности, от которой его отрывает сверхъестественный голос, который не разрушает святого Франциска, а ведет и изменяет его характер, чтобы воздвигнуть в нем строение благодати. Итак, можно предположить, что его натура, симпатизирующая всем творениям, не была расположена к военному делу и завоеваниям как к профессии. Может быть, только тяга к рыцарству вовлекла его в поход на Пулью. Какой другой путь оставался открытым на поприще человеческой славы? Писательство? Оно не соответствовало его жажде деятельности. И тогда его захватил Царь царей и в Своей неизмеримой любви привел его ко Кресту. Пока он жил для мира, рыцарь и торговец боролись в нем; когда он решил жить для Бога, в нем совпали отшельник и апостол, гений полководца и сладость мистика, дерзость завоевания и суровость самоотречения, любовь к Богу и творениям и удаление от сотворенного мира; это делает его неповторимым даже среди святых.3. Святой Франциск и еретикиДаже несведущие знают, что главная добродетель Франциска – бедность; но нельзя забывать, что свою молодость он провел в области, затронутой влиянием еретиков, которые ставили нищету во главу угла своих доктрин и делали ее основанием для нападок на Рим. Сначала Милан и Ломбардия, потом Умбрия и Марке были центрами патарийцев, а Пьемонт был охвачен вальденсами. Франциск хорошо знал их принципы и привычки; поэтому идея буквального следования евангельской жизни не может считаться его оригинальной идеей, хотя глубина проникновения и непосредственность исполнения были необычными. В конце 12 века эта идея витала в воздухе, и человек или группа людей, которые воплощали ее, не удивляли современников, как они удивили бы в наше время, все более удаляющееся от идеала бедности, все более привыкающее идти на компромиссы с исполнением Евангелия, приспосабливая его ко времени, нуждам, индивидам. Но то, что сразу же выделяет Франциска из числа еретиков и ставит его намного выше сект, это его решительное и полное подчинение католической Церкви. Все пункты, по которым еретики вступали в противоречие с Римом, Франциск понимает и решает в согласии с Римом: они хотели буквально следовать Евангелию, и святой Франциск делает это, принимает все слова Евангелия, включая то, что касается власти Петра, апостолов и их последователей; еретики хотели говорить с народом на народной латыни, и Франциск говорил так, но с разрешения Папы; они требовали нищеты, чистоты и труда, хотя сами преувеличивали свои добродетели, обвиняя священнослужителей в жадности и дурных привычках, осуждая тех, кто не жил, как они, и сея ненависть; святой Франциск, напротив, признает себя последним из людей, целует землю, по которой прошел священник, пусть и недостойный человек, но преемник Бога; увещевает грешников прежде всего своим примером и покаянием; не требует от других святости; никого не осуждает, но обвиняет и исправляет самого себя и везде несет мир. Еретики пришли к двум крайностям: отрицанию духовного наследства и половой неразборчивости; святой Франциск, напротив, смотрит на творения очень светлым взором; он отдаляется от них, но не отрицает их; беспощадный к себе, он снисходителен ко всем, как и мать-Церковь. Еретики провозглашали себя евангелистами, а были сектантами, со всеми пороками гордыни, исключительности, бунтовства сект; святой Франциск был истинно, цельно евангелист, и поэтому он был католическим, апостольским, римским.Его полное присоединение к Церкви имеет два корня: один, сверхъестественный, – вера, смирение, послушание, другой – естественный. По поводу этого последнего уместно заметить, что святой Франциск, будучи жителем Умбрии, унаследовал характерные черты древней италийской религиозности, а также любовь к земле, труду, порядку, иерархии, свойственную латинянам и олицетворенную Вергилием. Из этой естественной почвы его набожности, возможно, и возникает его характерно латинское стремление к конкретности и деятельности. 4. Любовь в святом ФранцискеГоворилось, что главная харатеристика святого Франциска – любовь. Это совершенная правда; святой Франциск обладает такой способностью любить, которая выше не только обычной для людей, но и для святых. И тем не менее, утверждать, что любовь – его характеристика, значит сказать немного, потому что нет ни одного святого и ни одного ордена, который не обращал бы внимания на этот мотив, основополагающий для христианства; то, что отличает святых (и нигде человек не раскрывается так, как в любви), – это способ любить.Способ любить, характерный для Франциска, – это конкретность и самоотречение; его любовь воплощается в деятельности и бедности. С тех пор как в Сполетской долине Великий Царь дал ему понять, что нет Господа выше Него; с тех пор, как в церкви святого Дамиана перед Распятием Франциск понял, что в мире нет человека, который обещал бы без обмана, как Иисус Христос (Который обещает в земной жизни только Свой крест и Свой мир), который шел бы нам навстречу, как Иисус Христос, который так отдавал бы себя нам, как Иисус Христос, святой Франциск любит Христа уникальной любовью. Но поскольку любовь для такого человека, как он, – источник действия, он тут же спрашивает: «Что я должен делать?», а так как Евангелие отвечает: «Кто любит Меня, пусть следует Моим указаниям», – он не обращается к какому-нибудь духовному учителю, не думает пойти в монастырь, а когда не знает, как поступить, открывает Евангелие, и любой прочитанный там совет исполняет буквально, как будто он написан для него одного.Из-за этого конкретного способа любить благоговение святого Франциска обращается к человеческой природе Сына Божьего в ее самые трудные или унизительные моменты: Вифлеем, Крестный путь, Евхаристия. Более того, он так горит огнем любви, что добивается того, что сверхъестественное становится чувственным; и в самом деле, на его теле появляются – печати для него, знаки святости для нас – пять ран Христа. Из-за этой конкретной любви он подчиняется Церкви, будучи уверенным, что Церковь рождается от Христа и является Его мистическим телом. Святой Франциск во всем верен римской Церкви; его католичество – опознавательный знак его любви к Иисусу Христу, именно потому, что это было конкретным способом реализовать ее. В отличие от этого современные ему еретические секты, которые боролись против последователей Петра и не полностью принимали Евангелие, хотя и претендовали на то, чтобы возродить его в мире, прямо отрицали эту конкретность любви; их любовь к Богу терялась в фантастическом стремлении к божественности и божественной воле, понимаемым произвольно.Даже проявления божественной любви приобретают у Франциска конкретный чувственный смысл. Следует отметить, что его конкретность – конкретность не ученого, а художника, то есть его любовь усиливает творческую фантазию, и поэтому его молитвы превращаются в гимны, а его созерцание – в драматизированные представления, как, например, Рождественские ясли. Это конкретное видение любви неизбежно отражается в деятельности, то есть в реальных делах, в благодеяниях для тех, кто страдает, в миссиях по обращению язычников. В деятельности, как в динамичном следовании, сливаются все контрасты удивительной натуры святого Франциска Ассизского.5. Как святой Франциск любил БогаВсем легко понять святого Франциска в его любви к творениям; но чтобы понять ее глубину и силу ее слова и дела, нужно вникнуть в ее основу – любовь к Богу. Выяснять, почему Бог сделал объектом Своего предпочтения этого маленького человека и покровительствовал ему так, как Он покровительствовал ему, было бы непозволительной дерзостью с нашей стороны, но нужно учитывать эту божественную любовь, чтобы понять постоянную и непосредственную «отдачу», простое и глубокое смирение, рыцарскую деликатность, с которыми Франциск, в свою очередь, любил Бога.Подумаем, как началась эта божественная дружба. Это было в Ассизи лунной ночью. По узким и кривым улочкам проходит компания молодых людей; обычные песни, обычные любовные стихи, более старые, чем поэзия Гомера. К звездам, этим алмазным рекам над убогими и черными домами людей, поднимаются голоса молодых людей, требующие любви. И звезды отвечают, но только один, имеющий чистое сердце, понимает их. В то время как другие с песнями идут дальше, он останавливается посреди дороги, погруженный в глубокий голос, отвечающий его тоске. Кто не испытывал такого экстаза в молодости? Другой задержался бы на минуту перед этой вспышкой бесконечного, а потом, пожав плечами, пошел бы искать любовь в глазах, украдкой выглядывающих из-за прикрытых окон. Другой, но только не Франциск; он останавливается, слушает и спрашивает, взволнованный: «Но что это такое?». И вселенная отвечает ему: «Бог».С того момента он с абсолютной уверенностью и готовностью следует за этим голосом, тогда ли, когда тот требует восстановить церковь святого Дамиана, тогда ли, когда в Порциунколе призывает его к проповеди и нищете, тогда ли, когда на Верне требует от Франциска всего его, чтобы дать ему всего Себя в чувствах, в виде стигматов. Любовь, которая расплавляет святого Франциска, делает его настолько внимательным, что он может постичь путь Святого Духа и быть бесконечно благодарным за каждый Его дар, смиренным беспредельным смирением, которое укрепляется той любовью, которая не требует ничего, кроме как раствориться в том, кого любишь. Смирение не отнимает у него ни уверенности в том, что он возлюбленный у Бога, ни божественной радости этой любви, но поселяет в его душе страх потерять все это из-за собственной греховности; и поэтому святой Франциск с неподражаемой наивностью говорит Богу: «Сохрани меня, ибо я украл Твои сокровища».Этот человек, так сильно любящий Бога, чувствует целомудрие своей любви и защищает ее от людского любопытства, вплоть до того, что он, честнейший и очень простой, прибегает к мелким хитростям, чтобы скрыть благодать. Так, вечером он шумно, чтобы это слышали все, укладыватся спать, но глубокой ночью тихо-тихо, чтобы никто не заметил, уходит; когда он возвращается с молитвы с горящим лицом и далеко витающей душой, он старается говорить спокойно и участвовать вместе со всеми в ежедневных делах; когда непреодолимая божественная любовь настигает его в людном месте, он притворяется сумасшедшим, чтобы никто не заметил его экстаза. Но все равно вокруг него устанавливается молчание, потому что в нем обитает Господь; Сам Бог требует хорошего обращения со Своим возлюбленным творением: когда ассизский епископ позволяет себя шпионить за молящимся святым, Он наказывает его, парализуя на пороге, и даже епископский сан не в силах защитить его. 6. Как молился святой ФранцискОднако любопытство епископа Гвидо – это любопытство и беспокойство всех веков. Мы тоже хотим приподнять завесу над этим молящимся человеком, которого никакие людские дела и отношения не могут оторвать от разговора с Богом. Святой Франциск не написал, да никогда и не смог бы написать трактат о молитве и любви к Богу, потому что это показалась бы ему опошлением его сокровища, и еще потому, что тот, кто любит так, как он, угадывает, а не размышляет, а кто размышляет о любви и анализирует ее, уже преодолел ее, то есть сделал из нее привычку, или долг, или воспоминание. Люди, написавшие трактаты о любви к Богу, обладали другим характером, чем Франциск: они были более рациональными и сложными, и еще они были большими интеллектуалами. В нашем случае только предписания, советы и немногие молитвы, которые оставил святой Франциск, дают представление об его тайне.Святой Франциск – это святой молитвы «Отче наш». Он предписывал своим неграмотным братьям в миру повторять ее семьдесят пять раз в день; что касается его самого, он никогда не устает повторять ее, он чувствует в ней удивительный вкус, который в поверхностных душах разжижает или сводит к нулю привычка; он размышляет над ней и в ней находит свою защиту; он почти не признает иных молитв. После того, как Иисус сказал эти слова, Франциску кажется неправильным заменять их своими, как ему кажется необходимым и прекрасным заменить волей Учителя свое собственное «я», которое объято гордыней, неустойчиво и эгоистично даже в молитве.Кроме «Отче наш», Франциск любит и повторяет литургическую молитву, потому что она продиктована Церковью, которая переносит во времени жизнь Христа; он любит литургическую молитву, потому что это коллективная молитва в Духе (даже когда она происходит не в конкретном коллективе) и еще потому, что о совместной молитве благосклонно говорил Иисус.Он рекомендует тем, кто умеет читать, божественную службу; и даже сам пишет одну о Страстях нашего Господа; но он не чувствует потребности вместе с хором исполнять ее в церкви, как монахи, которые посвящали молитве Opus Dei большее и лучшее время дня. В отношениях с Богом святой Франциск уважает церемониал и даже восхищается им, но он не связывает себя с церемониалом. Он любит молитву, но не связывает еГлава II. Духовность святого Франциска в векахXIII векСемя обновления, оставленное святым Франциском в обществе его времени, столь плодотворно, что, хотя сам Франциск умер в конце первой четверти трин