Исследование личностной зрелости студентов-психологов в процессе профессионального самоопределен

–PAGE_BREAK–
2.2. Соотношение безумия и разума.
Противоположность правильного высказывания ложное высказывание. Но противоположностью глубокой истины может быть другая глубокая истина.

        Нильс Бор

Безумие как метафора смерти может было характерно для периода, предшествующего земледелию. Все герои и боги, которым присущи свет и мудрость, имеют период помрачения, на короткий срок ими овладевает безумие, случаются разные несчастья и по окончании безумия прекращаются, наступает светлый период восстановления и торжества истины. Хорошей иллюстрацией служат сказки, где герой-дурак живет в бедности, грязи и пренебрежении; но на лбу у Него под грязной повязкой звезда, и вскоре он оказывается царевичем-красавцем, типичным «принцем Солнца». Безумие как метафора – это временное исчезновение света, светила, скрытого под покровом ночи и смерти. Оживление, новое рождение, солнце – это Мудрость, Знание, Безумие, Глупость – тьма, незнание, неведение, Смерть. В мифах безумие называется «божьей болезнью», и оно противопоставляется ясновидению, пророчеству, ведовству. Отсюда стремление просветиться, познать истину, дающую жизнь. В одной сказке крестьянин, похожий на одного богатого дурака, воспользовался его смертью и стал с большим успехом выдавать себя за него, внезапно поумневшего; глупый мертв, живой умен, и это не два человека, а один и тот же. В акте обновления герои умнеют, из дураков становятся мудрыми.

Добровольное религиозное безумие, которое принимает на себя последователь божества: человек принимает на себя глупость и становится «эйроном», носителем священной «иронии» и самоунижения. Юродивый – это «блаженный»,- эпитет, специально применяемый к мертвым. Еще у Гомера этот эпитет прилагается только к богам; «блаженные мертвецы» – это не просто умершие в нашем смысле, они – подземные обитатели, жители преисподней, и в этой-то подземности их первоначальное «блаженство», что позднее будет высказано Кардано: «Мудрость, как и все прочие драгоценности, должно вырывать из лона земли» (недаром орфики прилагают к земле эпитет Блаженная; как страна смерти она сохраняет свое значение в фольклоре). «Блаженный» отсюда отождествляется с «глупцом», «дураком»; благо понимается в значении добра и, параллельно, блажи, дури. Функция такого блаженненького, юродивого, шута – направлять на царя инвективу; самые деспотические владыки выслушивают брань дурака, произнесение которой становится его обязанностью, а позднее понимаемой как его право. В религии существуют «праздники дураков» и «праздники сумасшедших»; шуты составляют священные союзы, которые находятся при храме. Блаженный в своей простоте и невинности несет в себе скрытое знание: «Если человек разумный и мудрый различает лишь разрозненные – и оттого еще более тревожные – его образы, то Дурак несет его все целиком, в безупречно сферическом сосуде, в том хрустальном шаре, который пуст для всех, но для него плотно заполнен незримым знанием». Как заметил еще Николай Бердяев: «Мистическое восприятие даётся лишь  безумию, отречению. Только  безумные становятся мудрыми, постигают тайны. Мистический реализм – безумен и требует отречения».

«Природа безумия – это одновременно его мудрость и польза; смысл его существования заключается в том, чтобы, вплотную приблизившись к разуму и сделавшись единосущным ему, слиться с ним воедино в некий нерасчленимый текст, в котором можно разобрать лишь одно — целесообразность природы. Тот порядок, какой угодно было природе установить во вселенной, непреложен, и одно лишь можно сказать по этому поводу: чего природа не сумела бы добиться от нашего разума, она добивается от нашего безумия». М.Фуко как сторонник психоанализа утверждает, что «безумие живёт в каждом как тёмная сторона и просыпается только в определенный момент. Безумие становится формой, соотнесенной с разумом, или, вернее, безумие и разум образуют неразрывную и постоянно меняющуюся местами пару: на всякое безумие находится свой разум, его судья и властелин, а на всякий разум – своё безумие, в котором он обретает собственную убогую истину. Оба служат друг другу мерой, отрицают друг друга в бесконечных взаимных отсылках, но и получают друг в друге основание. Безумие превращается в одну из форм самого разума. Оно проникает в него, представая либо одной из его скрытых сил, либо одним из его воплощений, либо некоей парадоксальной формой его самосознания. В любом случае безумие сохраняет определенный смысл и самоценность, лишь находясь в пространстве разума. Иными словами, нет безумия безотносительно к разуму, истина же разума сводится к тому, чтобы на миг приоткрыть безумие, которое он отрицает, и в свою очередь раствориться, затеряться в безумии. В каком-то смысле безумие ничтожно: безумие людей – ничто пред лицом высшего разума, единственного властелина бытия; а пучина первоосновного безумия – ничто, потому что является таковой лишь для бессильного разума человека. Но что первично: разум или безумие? Может быть безумие является продуктом деятельности разума, получения знания – так же как оно является следствием его наличия («Игры разума»). Но «знание не потому играет в глупости столь важную роль, что она, глупость, может хранить в себе какие-то его тайны; напротив, она – возмездие, настигающее беспорядочную и бесполезную ученость» (…знание усиливает отчуждение человека от Божьего мира, способствует вырождению…», К.Юнг ), «или же оно является его первопричиной как первобытное состояние. Ответить на этот вопрос  можно исходя из учения Фрейда и его последователей: так как человек рождается изначально имея только бессознание, а сознание формируется в течение жизни, безумие, осознавая себя, формирует разум (как это описано в «Я и Оно»: мозг человека подобен сосуду с жидкостью, безумие – извержение жидкости сквозь трещины, жидкость – бессознательное, сосуд – сознание, которое формируется из  «затвердевшей» жидкости). Так как сознание необходимо, по Фрейду, для связи с внешним миром, воспринимать который человек долго не в состоянии, при полной потере сознания при обмороке или  погружении в сон разум возвращается к «внутриутробной устроенной жизни» («Толкование сновидений», «Введение в психоанализ»): разум стремится вернуться к своим истокам. Таким образом, разум и безумие образуют некий жизненный цикл превращений «из безумия в разум» и «из разума в безумие».

3. Поэтическое и философское безумие
Священное безумие – высшее проявление человеческого.

 Гольдерлин

Люди обычно считают, что лучше заблуждаться в толпе, чем в одиночку следовать за истиной.

        Клод-Адриан Гельвеций

Как в обществе есть две крайности тирания и анархия, так же и для разума есть опасность  экстатического безумия, бессвязности, хаотичности  образов, воображения, и доктринального, ноостатического безумия, его неподвижности, зацикленности на какой-либо сверхценной идее. То есть существуют две половины безумия, два полоумия: поэзия – мир опьяняющих, призрачных образов, и  философия – мир вечных, самотождественных идей.

В Античную эпоху, начиная с Платона, безумие рассматривалось как «высочайшая способность человеческой души, восходящей над ограниченностью разума». Безумие в платоническом смысле – это не утрата разума, а скорее «освобождение» из его «плена».

Платон выделяет три вида безумия: пророческое, молитвенное и поэтическое. О последнем он пишет: «Третий вид одержимости и неистовства – от Муз, он охватывает нежную и непорочную душу, пробуждает её, заставляет выражать вакхический восторг в песнопениях и других видах творчества и, украшая несчётное множество деяний предков, воспитывает потомков. Величайшие для нас блага возникают из неистовства (mania), правда, когда оно уделяется нам как божий дар. Кто же без неистовства, посланного Музами, подходит к порогу творчества в уверенности, что он благодаря одному лишь искусству станет изрядным поэтом, тот ещё далек от совершенства: творения здравомыслящих затмятся творениями неистовых». Поэтическое безумие, впервые описанное Платоном, хорошо исследовано в истории культуры, да и само выражение «поэтическое безумие» стало ходовым термином. Это безумие неистовства, экстаза, вольного излияния самых диких образов и фантазий.

Если поэтическое безумие (mania ) подрывает устои морали, за что поэты подлежат изгнанию из государства, то безумие философов (monomania) правит самим государством: это безумие не анархии, а идеократии, идей, от имени которых свершаются безумства на государственном и мировом уровне. Если Платон был философом-открывателем поэтического безумия, то писателем-открывателем философского безумия можно считать Джонатана Свифта: «Эпикур, Диоген, Аполлоний, Лукреций, Парацельс, Декарт и другие; если бы они сейчас были на свете, то оказались бы крепко связанными, разлученными со своими последователями и подвергались бы в наш неразборчивый век явной опасности кровопускания, плетей, цепей, темниц и соломенной подстилки. виднейшие из них, как в древности, так и в новое время, большей частью принимались их противниками, да, пожалуй, и всеми, исключая своих приверженцев, за людей свихнувшихся, находящихся не в своем уме, поскольку в повседневных своих речах и поступках они совсем не считались с пошлыми предписаниями непросвещенного разума и во всем были похожи на теперешних общепризнанных последователей своих из Академии нового Бедлама из какого душевного свойства рождается у смертного наклонность с таким горячим рвением предлагать новые системы относительно вещей, которые, по общему признанию, непознаваемы в виде теорий, для которых бедность нашего родного языка не придумала еще иных названий, кроме безумия или умопомешательства Это безумие породило все великие перевороты в государственном строе, философии и религии» («Сказка Бочки» 1704). Для Свифта нет никакой разницы между государственной диктатурой, военной агрессией и философской системой: в их корне лежит особое «бешенство» мысли («Этот отстой паров, который свет называет бешенством, действует так сильно, что без его помощи мир  лишился бы двух великих благодеяний: философских систем и насильственных захватов…»).

Как заметил Б.Паскаль, «ничто так не согласно с разумом, как его недоверие к себе». Разум, всецело себе доверяющий, тиранически властвующий над личностью,- это уже безумие. Безумие в «изобретателях новых систем» по причине безусловной  методичности их мышления, гиперрациональности и стремления свести всё многообразие явлений к одной всеобъясняющей причине (одержимость правилами, принципами, законами разума, которая переходит в свою противоположность – безумие) любой философский или идеологический «изм» — это маленькое безумие. А некоторые «измы», подобные тем, которыми вдохновлялись советская, капиталистическая  или фашистская системы – это большое безумие, которому удавалось и удается на протяжении  лет сводить с ума правителей и, вместе с ними, целые народы. Ученые, философы, политики, более  чем поэты, музыканты и художники, склонны к ноостатическому безумию, хотя бывают и исключения в виде фанатичных последователей определенного направления, школы, стиля.

3.1. Поэтическое безумие
«Прекрасны только те вещи, что продиктованы безумием и написаны разумом».

Андре Жид
3.1.1. Гениальность и помешательство (по Ч. Ломброзо)
Успех часто бывает единственной видимой разницей между гением и безумием.

Пьер Буаст

Гением (от лат ingenium) в древности назывался дух божественного происхождения, открывающий избранным людям истину, вдохновляющий и указывающий человечеству путь к счастью и знанию. Так идеалистично древние описывали феномен гениальности. Однако в своей книге «Гениальность и помешательство» итальянский психиатр Чезаре Ломброзо утверждает, что  существует неразрывная связь между гением и помешанным. Вот что пишет сам автор в предисловии книги: «Когда, много лет тому назад, находясь как бы под влиянием экстаза, во время которого мне точно в зеркале с полной очевидностью представлялись соотношения между гениальностью и помешательством, я в 12 дней написал первые главы этой книги, то, признаюсь, даже мне самому не было ясно, к каким серьезным практическим выводам может привести созданная мною теория…». Более того гениальность многие психиатры ставят на один уровень со склонностью к преступлениям, даже видят в ней только одну из тератологических форм человеческого ума, одну из разновидностей сумасшествия, так как гениальность само по себе явление ненормальное. Артур Шопенгауэр, сам не лишенный ни того ни другого, утверждал, что «Между гением и безумным то сходство, что оба живут в совершенно другом мире, чем все остальные люди». А Блез Паскаль постоянно говорил, что величайшая гениальность граничит с полнейшим сумасшествием, и впоследствии доказал это на собственном примере.Демокрит даже прямо говорил, что не считает истинным поэтом человека, находящегося в здравом уме. (Excludit sanos, Helcone poetas).

Величайшие идеи мыслителей родятся внезапно и развиваются настолько же бессознательно, как и необдуманные поступки помешанных. Этой же бессознательностью объясняется непоколебимость убеждений в людях, фанатически усвоивших себе известные убеждения. Но как только прошел момент экстаза, возбуждения, гений превращается в обыкновенного человека или падает еще ниже, так как отсутствие равномерности (равновесия) есть один из признаков гениальной натуры. Не подлежит никакому сомнению, что между помешанным во время припадка и гениальным человеком, обдумывающим и создающим свое произведение, существует полнейшее сходство. Латинская поговорка гласит: «Aut insanit homo, aut versus fecit» («Или безумец, или стихоплет»). Древние народы относились к помешанным с большим почтением, считая их вдохновленными свыше,- но в современном мире, благодаря тому, что гений, поглощенный высшими соображениями, отличается от толпы в своих поступках или даже, подобно сумасшедшим (но в противоположность талантливым людям), имеет склонность к хаотичности,- гениальные натуры встречают неприязнь со стороны большинства, которое видит только расхождение сделанных ими выводов с общепризнанными, а также странности в их поведении с полным неведением практической жизни (так, например, высмеивали, называли геометром сумасшедших Яноша Больяи, самостоятельно открывшего четвёртое измерение и создавшего одну из версий анти-Евклидовой геометрии), или же наоборот люди приветствуют оригинальность, граничащую с безумием, но далекую от гениальности,- приветствуют совершенно вслепую дабы показаться просвещёнными и современными. Так, например, Винсент Ван Гог писал в письме другу Раппарду про художника Бока, к которому пришла слава, даже слишком преувеличенная, только когда последнего поместили в лечебницу. Все, кому выпало на долю редкое счастье жить в обществе гениальных людей, поражались их способностью перетолковывать в дурную сторону каждый поступок окружающих, видеть всюду преследования и во всём находить повод  к глубокой, бесконечной меланхолии. Меланхолия, уныние, заносчивость, эгоизм – почти справедливая расплата за высшие творческие дарования. Ч.Ломброзо писал: «Вообще, я не думаю, чтобы в мире нашёлся хотя один великий человек, который, даже в минуты полного блаженства, не считал бы себя, без всякого повода, несчастным и гонимым или хотя бы временно не страдал мучительными припадками  меланхолии».

Отчасти мрачный взгляд гениев  на окружающее зависит, впрочем, и от того, что, являясь новаторами в умственной сфере, они с непоколебимой твердостью отталкивают от себя большинство дюжинных людей. Эта способность обусловливается именно более сильным развитием умственных сил, благодаря которым даровитый человек более способен находить истину и в то же время легче придумывает ложные доводы в подтверждение основательности своего мучительного заблуждения. Моцарт всё время думал, что итальянцы хотят его отравить. Молодой Ф.М.Достоевский пришёл на литературный вечер, в то время как кто-то закончил рассказывать анекдот и все смеялись: Ф.М.Достоевский развернулся и ушёл, решив, что смех вызвало его появление; писатель, исходя из своего субъективного ощущения, мгновенно выстроил гипотезу, для него самого убедительную, но даже не попытался проверить её на опыте. Отчасти ему хотелось быть обиженным, чувствовать, что его не ценят, не понимают и даже смеются над ним, отчасти ему не хотелось убедиться в своей правоте доподлинно, отчасти потому, что это было бы бесполезно, так как людей гениальных и помешанных чрезвычайно трудно убедить или разубедить в чём бы то ни было: источник истинных и ложных представлений лежит у них глубже и развит сильнее, нежели у людей обыкновенных.

По мере развития умственных способностей впечатлительность растет и достигает наибольшей силы в гениальных личностях, являясь источником их страданий и славы. Эти избранные натуры более чувствительны в количественном и качественном отношении, чем простые смертные, а воспринимаемые ими впечатления отличаются глубиною, долго остаются в памяти и комбинируются различным образом. Мелочи, случайные обстоятельства, подробности, незаметные для обыкновенного человека, глубоко западают им в душу и перерабатываются на тысячу ладов, чтобы воспроизвести то, что обыкновенно называют творчеством.

Альбрехт фон Галлер писал о себе: «Что осталось у меня, кроме впечатлительности, этого могучего чувства, являющегося следствием темперамента, который живо воспринимает радости любви и чудеса науки? Свойственная мне чувствительность, конечно, и придает моим стихотворениям тот страстный тон, которого нет у других поэтов».

«Природа не создала более чувствительной души, чем моя»,- писал о себе Дени Дидро. В другом месте он говорит: «Увеличьте число чувствительных людей, и вы увеличите количество хороших и дурных поступков».

Лорби видел ученых, падавших в обморок от восторга при чтении сочинений Гомера.

Живописец Франчиа умер от восхищения, после того как увидел картину Рафаэля.

Лоренс Стерн, после Вильяма Шекспира наиболее глубокий из поэтов-психологов, говорит в одном письме: «Читая биографии древних героев, я плачу о них, как будто о живых людях… Вдохновение и впечатлительность – единственные орудия гения. Последняя вызывает в нас те восхитительные ощущения, которые придают большую силу радости и вызывают слёзы умиления».

Гениев отличает также  непомерное тщеславие, которым страдают многие ученые: в этом отношении они представляют большое сходство с мономаньяками, страдающими горделивым помешательством.

«Человек – самое тщеславное из животных, а поэты – самые тщеславные из людей»,- писал Генрих Гейне, подразумевая, конечно, и самого себя. В другом письме он говорит: «Не забывайте, что я – поэт и потому думаю, что каждый должен бросить все свои дела и заняться чтением стихов». Пуассон говорил, что жить стоит лишь для того, чтобы заниматься математикой. Д’Аламбер и Менаж, спокойно переносившие самые мучительные операции, плакали от легких уколов критики. Лючио де Лансеваль смеялся, когда ему отрезали ногу, но не мог вынести резкой критики Жофруа.

Поэт Люций не вставал с места при появлении Юлия Цезаря в собрании поэтов, потому что считал себя выше его в искусстве стихосложения. Иногда чувствительность искажается и делается односторонней, сосредоточиваясь на одном каком-нибудь предмете, подобно мономаньякам. «Из дома реальности легко забрести в лес математики, но лишь немногие способны вернуться обратно» – пишет математик Хуго Штейнхаус, такая глубокая сосредоточенность служит причиною странных поступков вследствие временной анестезии и анальгезии, которые свойственны великим гениям наравне с помешанными.

Так, о Ньютоне рассказывают, что однажды он стал набивать себе трубку пальцем своей племянницы и что, когда ему случалось уходить из комнаты, чтобы принести какую-нибудь вещь, он всегда возвращался, не захватив ее. Ньютон и Бетховен, принявшись – один за музыкальные композиции, а другой за решение задач,– до такой степени становились нечувствительными к голоду, что бранили слуг, когда те приносили им кушанья, уверяя, что они уже пообедали.

Некоторые из таких людей обнаруживали неестественное, слишком раннее развитие гениальных способностей. Так, например, Андре Ампер в 13 лет уже был хорошим математиком, а Блез Паскаль в 10 лет придумал теорию акустики, основываясь на звуках, производимых тарелками, когда их расставляли на стол.

Сильные увлекающиеся умы всегда берутся за выполнение самых трудных задач, «отыскивают пропасти» (как выразился Андре Ампер), часто не соответствующие их профессии. (Ньютон и Паскаль в моменты помешательства занимались теологией).Ум, находящийся под влиянием экстаза, не воспринимает слишком простых и лёгких положений, не соответствующих его мощной энергии. Так, Монж, делавший самые сложные дифференциальные вычисления, затруднялся в извлечении квадратного корня, хотя эту задачу легко решил бы всякий ученик. Жадный до знаний ум гения пробует себя во множестве областей науки, специальностях (Леонардо да Винчи преуспел в 12ти науках, Галлер – в 11, Ампер – в 5, Кардано – в 4), берётся за разнообразные стили и виды искусств. Такое несоответствие профессии отчасти свойственно помешанным, но те, в отличие от гениев, не обладают специальным образованием и знаниями.

Ещё Аристотель  заметил, что под влиянием приливов крови к голове «многие индивидуумы делаются поэтами, пророками или прорицателями», что «Марк Сиракузский писал довольно хорошие стихи, пока был маньяком, но, выздоровев, совершенно утратил эту способность».Он же говорит, что знаменитые поэты, политики и художники были частью меланхолики и помешанные, частью – мизантропы, как Беллерофонт. Даже в настоящее время мы видим то же самое в Сократе, Эмпедокле, Платоне и других – а сильнее всего в поэтах. «Люди с холодной, изобильной кровью бывают робки и ограниченны, а люди с горячей кровью – подвижны, остроумны и болтливы». И действительно, мыслителям наравне с помешанными свойственны постоянное переполнение мозга кровью (гиперемия), сильный жар в голове и охлаждение конечностей, склонность к острым болезням мозга и слабая чувствительность к голоду и холоду. Многие из них употребляли  средства, которые временно усиливают прилив крови к голове в ущерб остальным членам тела, в том числе и спиртным. Аристотель писал, что «пьянство – это упражнение в безумии». Тассо писал в одном из своих писем: «Я не отрицаю, что я безумец; но мне приятно думать, что моё безумие произошло от пьянства и любви, потому что  я действительно пью много». Не говоря уже об Александре Великом, который под влиянием опьянения убил своего лучшего друга и умер после того, как десять раз осушил кубок Геркулеса,- самого Цезаря солдаты часто приносили домой на своих плечах. Сократ, Сенека, Алкивиад, Катон, а в особенности Септимий Север и Махмуд II до такой  степени отличались невоздержанностью, что все умерли от белой горячки, даже Авиценна, посвятивший половину жизни доказательству бесполезности своих знаний.

Немало пьяниц встречается и в числе великих музыкантов, например, Дюссек, Гендель и Глюк, говоривший, что «он считает вполне справедливым любить золото, вино и славу, потому что первое дает ему средство иметь второе, которое, вдохновляя, доставляет ему славу». Впрочем, кроме вина, он любил так же водку и наконец опился ею.

Есть версия, что гениальность (точнее, её задатки), как и задатки способностей, передаётся по наследству. Так, например, в семействе Бахов было 8 поколений музыкантов, из которых 57 человек были известными. Помешательство (точнее, склонность к тем или иным психическим заболеваниям) передаётся по наследству намного чаще и интенсивнее выражаетсяс каждым новым поколением – гениальность же почти всегда умирает вместе со своим носителем, и наследственные гениальные способности, особенно у некоторых поколений, составляют редкое исключение. Отчасти это объясняется тем, что множество гениальных людей остаются бездетными (Шопенгауэр, Декарт, Лейбниц, Мальбранш, Кант, Спиноза, Микеланджело, Ньютон, Гоголь, Лермонтов, Тургенев) или несчастливы в супружестве (Сократ, Данте, Байрон, Пушкин), имея различные аномалии в половой жизни: либо  они всю жизнь остаются одинокими, холодными, равнодушными к обязанностям семьянина и члена общества ( Микеланджело постоянно твердил, что «его искусство заменяет ему жену», Ленау писал: «У меня есть печальная уверенность, что я не способен к супружеской жизни»). Гёте, Гейне, Байрон, Наполеон, Ньютон хотя и не говорили этого, но своими поступками доказывали еще нечто худшее. В основном помешанные гении были либо гомосексуалистами или страдали от каких-либо органических нарушений в половой системе (Руссо), часто – подагрой,- либо, наоборот, вели распутную, чрезмерно активную половую жизнь — хотя большинство вели распутную и целомудренную жизнь в разные периоды жизни по-разному (Кардано в молодости вел воздержанный образ жизни, а распутный после 35ти; Тассо – наоборот).Известно, в каком рабском подчинении находились Альфьери и Фосколо у женщин, не всегда достойных такого обожания. Красота и любовь Форнарины служили для Рафаэля источником вдохновения не только в живописи, но и в поэзии. Данте был влюблен в девять лет, Руссо – в одиннадцать, Каррон и Байрон – в восемь. С последним уже на шестнадцатом году сделались судороги, когда он узнал, что любимая им девушка выходит замуж. «Горе душило меня,- рассказывает он,- хотя половое влечение мне было еще не знакомо, но любовь я чувствовал до того страстную, что вряд ли и впоследствии испытал более сильное чувство».

Гении, наблюдая за собой, говорят, что под вдохновением они испытывают какое-то необыкновенное лихорадочное состояние, во время которого мысли сами собой  родятся в их уме. Сократ первый указал на то, что «поэты создают свои произведения не вследствие старания или искусства, но благодаря некоторому природному инстинкту. Таким же образом прорицатели говорят прекрасные вещи, совершенно не сознавая этого».

«Все гениальные произведения,- говорит Вольтер в письме к Дидро,- созданы инстинктивно. Философы целого мира вместе не могли бы написать Армиды Кино или басни «Мор зверей», которую Лафонтен диктовал, даже не зная хорошенько, что из неё выйдет. Корнель написал трагедию «Гораций» так же инстинктивно, как птица вьет гнездо».

Поль Гоген считает оригинальность тем качеством, которое резко отличает гений от таланта. Точно так же Юрген Мейер говорит: «Фантазия талантливого человека воспроизводит уже найденное, фантазия гения — совершенно новое. Первая делает открытия и подтверждает их, вторая изобретает и создает. Талантливый человек – это стрелок, попадающий в цель, которая кажется нам труднодоступной; гений попадает в цель, которой нам даже и не видно. Оригинальность – в натуре гения Талантливый человек действует строго обдуманно; он знает, как и почему он пришел к известной теории, тогда как гению это совершенно неизвестно: всякая творческая деятельность бессознательна». Например, Эйнштейн в письме другу так упоминал об источнике своих открытий: «…если бы я сказал кому-нибудь, как я создал теорию относительности, меня бы тут же упекли в сумасшедший дом… мне рассказали её цветы в саду…», также стоит упомянуть открытия, сделанные во сне, как (по легендам) это было с Менделеевым, Кекуле и др.Гросси рассказывал, что однажды ночью, после того как он долго трудился над описанием появления призрака Прина, он увидел этот призрак перед собою и должен был зажечь свечу, чтобы избавиться от него. Баль рассказывает о сыне Рейнолдса, что он мог делать до трехсот портретов в год, так как ему было достаточно посмотреть на кого-нибудь в продолжение получаса, пока он набрасывал эскиз, чтобы потом уже это лицо постоянно было перед ним, как живое. Лютер слышал от сатаны аргументы, которых раньше он не мог придумать сам.

Теперь ни для кого не секрет, что великие люди – великие инвалиды. Психические заболевания наносят твореству гения неповторимый отпечаток оригинальности, какой придает творчеству больных. Конечно, среди здоровых людей много талантливых, так же как и среди больных много бездарей, но установлено, что душевнобольные действительно обладают большей креативностью, чем здоровые люди, даже просто органическая болезнь способствует творчеству: много людей, выздоровевших после тяжелой болезни, начинают рисовать, хотя никогда раньше этим не занимались.

Другими словами, болезнь дает таланту возможность «заговорить» и вместе с тем делает так, чтобы таланту «было что сказать».

Отмечают случаи, когда вследствие тех же причин, которые так часто вызывают сумасшествие, то есть вследствие болезней и повреждения головы, самые обыкновенные люди превращаются в гениальных. Вико в детстве упал с высочайшей лестницы и раздробил себе правую теменную кость. Гратри, вначале плохой певец, сделался знаменитым артистом после сильного ушиба головы бревном. Мабильон, смолоду совершенно слабоумный, достиг известности своими талантами, которые развились в нём вследствие полученной им раны в голову.

Ещё за несколько месяцев до усиления своей  болезни Гейне писал о себе (Correspondance inedite. Paris, 1877): «Моё умственное возбуждение есть скорее результат болезни, чем гениальности – чтобы хоть немного утешить мои страдания, я сочинял стихи. В эти ужасные ночи, обезумев от боли, бедная голова моя мечется из стороны в сторону и заставляет звенеть с жестокой веселостью бубенчики изношенного дурацкого колпака». Когда Монтень встречался с Тассо, ничто не могло поколебать его убеждение, что неразумие – неотвязный спутник любой мысли. «Разум мой… научил меня, что осуждать что бы то ни было с такой решительностью, как ложное и невозможное,- значит приписывать себе преимущество знать границы и пределы воли господней и могущества матери нашей природы; а также потому, что нет на свете большего безумия, чем мерить их мерой наших способностей и нашей осведомленности»

Исходя из того, что гений и сумасшедший в своем творчестве и психической жизни имеют много общих черт: оригинальность, способность к открытиям, бессознательность творчества и сильная рассеянность, аффективность, сменяющаяся апатией, обострённая чувствительность и склонность к меланхолии и мизантропии, злоупотребление спиртными напитками, наркотическими веществами, эгоизм и гипертрофированное  тщеславие,- в физиологическом отношении между нормальным состоянием гениального человека и патологическим сумасшедшего существует немало точек соприкосновения,- исходя из этого возникает вопрос, можно ли считать гениальность психическим заболеванием? Несмотря на то, что генильность – явление само по себе ненормальное, такое заключение было бы ошибочным. Конечно, многие гении становились под конец жизни сумасшедшими, но творчество их в этот период быстрыми темпами шло на спад и вовсе прекращалось, как, например это случилось с Ницше или Ван Гогом. Гениальность проявляется обычно раньше сумасшествия, которое по большей части  подаёт признаки после тридцатипятилетнего возраста, тогда как гениальность обнаруживается ещё с детства, а в молодые годы обнаруживается уже в полной мере: Александр Македонский был на вершине своей славы в двадцать лет, Карл Великий – в тридцать лет, Карл XII – в восемнадцать. Даламбер и Бонапарт – в двадцать шесть. Другими словами творчество невозможно без доли безумия и одновременно несовместимо с абсолютным безумием. Рассматривая безумие Ницше, Ван Гога и Арто, М.Фуко заключает, что «безумие есть абсолютный обрыв творчества». Ван Гогу «было прекрасно известно, что его творчество несовместимо с безумием Творчество Арто испытывает в безумии собственное отсутствие   Где есть творчество, там нет места безумию Молчание безумных поэтов полнится смыслом по отношению к их прежним речам, но само по себе выдает душераздирающую пустоту» (Фуко Мишель. История безумия в классическую эпоху. СПб. Университетская книга, 1997. С 523, 524).

    продолжение
–PAGE_BREAK–
3.2. Философское безумие

3.2.1. Реформаторы и революционеры
Любопытно, каким образом великие успехи в области политики и религии народов нередко бывали вызваны или, по крайней мере, намечались благодаря помешанным или полупомешанным. Некоторые из них, одержимые религиозным или горделивым помешательством, сами выдают себя за вдохновенных богами, за властелинов, повелителей народа и этим заранее располагают его в свою пользу. Располагая лишь небольшим числом привычных ощущений, простой народ с изумлением относится ко всякому новому явлению и готов поклоняться всему необыкновенному; обожание является у него, можно сказать, необходимым рефлексом, вследствие каждого слишком сильного  нового впечатления.

Но самая главная причина, видимо, заключается в том, что многие из помешанных нередко обнаруживали ум и волю, значительно превосходившие общий уровень развития этих качеств у массы остальных сограждан, поглощенных заботами об удовлетворении своих материальных потребностей. Далее известно, что под влиянием страсти сила и напряжение ума заметно возрастают. Глубокая вера этих людей  в действительность своих галлюцинаций, мощное красноречие, с каким они высказывали свои убеждения, контраст между их жалким безвестным прошлым и величием их настоящего положения естественно придавали подобным сумасшедшим громадное значение в глазах толпы и возвышали их над общим уровнем здравомыслящих, но дюжинных, обыкновенных людей. Примером такого обаяния могут служить Лазаретти, Брианд, Лойола, Малинас, Жанна д’Арк, анабаптисты. Только в них, в этих фанатиках, рядом с оригинальностью, составляющей неотъемлемую принадлежность как гениальных людей, так и помешанных, а в еще большей степени гениальных безумцев, экзальтация и увлечение достигают такой силы, что могут вызвать альтруизм, заставляющий человека жертвовать своими интересами и даже самой жизнью для пропаганды идей толпе, всегда враждебно относящейся ко всякой новизне и способной иногда на кровавую расправу с новаторами. Одержимые положительной страстью ко всякой новизне, ко всему оригинальному, они почти всегда вдохновляются только что появившимся открытием, нововведением и на нём уже строят свои выводы относительно будущего.

«Посмотрите,- говорит Маудели,- как подобные субъекты умеют уловить самые сокровенные оттенки идеи, оставшиеся незамеченными более мощными умами, и благодаря этому совершенно иначе осветить данное явление. И такая способность замечается у людей, не обладающих ни гением, ни талантом; они рассматривают предмет с новых, не замеченных другими точек зрения, а в практической жизни уклоняются от общепринятого образа действий… Раз усвоив какие-нибудь верования, они уже держатся за них с несокрушимым упорством, исповедуют их горячо, не обращая внимания ни на какие препятствия и не мучаясь сомнениями, которые обуревают скептические, спокойные умы».Маудели говорит в своей книге «Об ответственности», что, поскольку помешанный не разделяет мнений большинства, то он уже по самой сущности своей является реформатором; но когда его убеждения проникают в массу, он опять остаётся одиноким с немногочисленным кружком лиц, ему преданных.:

3.2.2. Бред в философии и искусстве.

Бред – особый, язык на котором говорит бессознание в моменты помрачения рассудка.В «Толковом словаре психиатрических терминов» Блейхера и Крука бред определяется следующим образом:«некоррегируемое установление связей и отношений между явлениями, событиями, людьми без реальных оснований».

В классическую эпоху бред (delirium) рассматривается как общее заблуждение и души, и тела под действием mania, страсти…

«…Бред как принцип безумия – это система ложных предложений, связанных общим синтаксисом сновидения… Именно этот бред, причастный одновременно и телу и душе, и языку и образу, и грамматике и психологии,- именно он служит началом и завершением для всех кругов безумия. Именно его строгий смысл изначально задавал их организацию. Этот бред – одновременно и само безумие, и та безмолвная, лежащая по ту сторону любых феноменов безумия трансценденция, которая конституирует его в его истине» – такое определение бреда дает М.Фуко.

Бред, в особенности в форме бредовой системы, представляет собой целостный, связный мир, целостную систему поведения личности с не всегда ненормальным, часто вполне здравым рассудком, которую во всех остальных отношениях, согласно общепринятым стандартам, не всегда приходится считать больной. Такой бред неоднороден, он не представляет собой единое по структуре расстройство, но имеет целый набор разнообразных форм. Все их можно условно разделить на 2 вида: бессистемный (осколочный, полный смутных ассоциаций, напоминающий произведения модернистов и постмодернистов, чувственный – по большей части следствие болезни) и системный (всегда последовательный внутри себя бред толкования различного содержания (ревности, изобретательства, преследования, реформаторства и других), но вместе с тем невозможный, не корректируемый опытом). Бессистемный обычно имеет в себе какую-либо одну основную идею, смысл, но не доступную для прямого восприятия и толкования самим больным, обычно имеет вид искажения реальности, иного восприятия, иногда это может иметь место в искусстве, философии («… Всякий, познающий в преходящих вещах вечные идеи, является  сумасшедшим»,- Платон). В отличие от бреда первого типа, бред, способный к разрастанию в систему, может конструировать свою собственную реальность: объективная реальность не нужна или нужна только чтобы быть доказательством бреда, требует памяти, умения аргументировать, устанавливать связи между явлениями и событиями. Другое дело, что связи эти всегда извращенные, надуманно-фантастические («кривая логика»), но они есть. Системный бред (и бредовая система как высшее его проявление), как правило, имеет прямое отношение к интеллектуальной деятельности. Просто интеллект  работает на бред. Вот как об этом написал Карл Ясперс в «Общей психопатологии»: «У людей с высокоразвитым интеллектом бывают сколь угодно фантастические и невероятные бредовые идеи. Критическая способность не ликвидируется, а ставится на службу бреду».

Создатель бредовой системы как правило старается сделать её как можно логичнее, последовательнее и обоснованнее, что указывает на отсутсвие расстройств ума, но также и на непрочность, фантастичность связей. «Кривая логика» и одновременная страсть к всевозможному научному и псевдонаучному доказательству системы в сочетании с искренней несомненной верой в её непогрешимость и некорректируемость, её абсолютизация указывают на некоторое расстройство психики, хотя в остальных сферах жизни автор системы может быть вполне вменяем.

Таким образом к бредовым системам можно отнести марксизм, фашизм, социальный дарвинизм, теорию золотого миллиарда, современный российский либерализм и т.д.

Известно множество типов бредовых систем: антагонистическая (создатель такой системы убежден, что находится в центре противоборства антагонистических сил), бредовая система воздействия (творец системы данного типа считает, что его действия исходят от чужой воли, а процессы, происходящие в нём, являются объектом физического или психического воздействия других людей), ипохондрическая («кости сделались мягкими», «сердце расположено не там», «в теле есть дыра»), мессианская или религиозная бредовая система (больной – это «пророк», Богоматерь, невеста Христова или дьявол, Антихрист и т.п.), а также бредовые системы преследования, величия, реформаторства, интерпретации, сверхценных идей.

Платон утверждает, что «бред совсем не есть болезнь, а, напротив, величайшее из благ, даруемых нам  богами; под влиянием бреда дельфийские додонские прорицательницы оказали тысячи услуг гражданам Греции, тогда как в обыкновенном состоянии они приносили мало пользы или же совсем оказывались бесполезными… Особый род бреда, возбуждаемого Музами, вызывает в простой и непорочной душе человека способность выражать в прекрасной поэтической форме подвиги героев, что содействует просвещению будущих поколений».

Как уже было изложено выше, творческий процесс напрямую связан с экстатическим безумием, свершается в изменённом состоянии сознания, подобном сну, дающем волю воображению, «колодец бессознательного» является источником творчества, что больше всего отражается в мифологии, фольклоре, а также творчестве модернистов и постмодернистов, обнажающих «строительные леса своего искусства». Фрейдисты  утверждают, что творчество – продукт сублимации первичных позывов, отсюда следует, что любое литературное произведение – это обработанный разумом голос бреда, имеющий скрытый смысл с возможностью различных интерпретаций, которые в большинстве случаев являются ложными или субъективными, за исключением  интерпретации самого автора.

В психиатрии интерпретативный бред всегда связан с совершенно произвольным, невозможным, но внешне связным толкованием реальности.

Художественный текст – это ведь тоже реальность, но особая, эстетическая, но когда она подвергается анализу, не слишком объективному вплоть до полного игнорирования текста, исследование вырастает в явление эффектное, яркое, но лжеубедительное. Обычно на текст накладывается какая-либо концепция или бредовая идея, подчиняющая все душевные силы, из-за чего смысл искажается до неузнаваемости, а точнее выражает саму бредовую систему, несёт в себе аргументы, доказательства, не без использования научных данных или сам по себе, в силу авторитета автора произведения является прямым подтверждением бредовой системы.

Создатель бредовой системы выступает с исключительной убежденностью, с несравненной субъективной уверенностью. Часто он одержим своей идеей. Тут, кстати, интерпретативный бред пересекается с бредом одержимости и с бредом сверхценных идей, и в итоге фактически возникает тройственный союз родственных бредовых систем. Примером подобного слияния может служить ленинизм как интерпретация марксизма, просвещенный монархизм Екатерины II– интерпретация французского просвещения, гуманистический психоанализ – перепрочтение фрейдизма, различные ложные интерпретации библии многими авторами.

Все привлекаемые автором факты подстраиваются, подгоняются под эту систему, которая оказывается закрытой, жесткой, ригидной и невозможной для применения и проверки на практике. По мере того, как нарастает систематизация и расширяется круг объектов бредовой интерпретации, меняется и содержание бреда. Если на первых этапах развития болезни речь шла об ограниченном бреде изобретательства, любовном бреде или бреде ревности, то вслед за этим начинает формироваться целая бредовая концепция, связывающая воедино уже не только ближайшее окружение, но и значительно более широкий круг лиц и событий.

Творца глобальной бредовой системы вполне можно сравнить с проектировщиками вечного двигателя, т.е. страдающими бредом изобретательства. Вот как последний определяется в «Толковом словаре психиатрических терминов»: «Содержит идею совершения больным грандиозного по значению изобретения, научного открытия, которое в корне изменит образ жизни человечества. Чаще всего это паранойяльный или парафренный бред, в котором и в настоящее время фигурирует изобретение вечного двигателя, создание универсальных законов («закон буквы», «закон числа» и т.п.)», о чем говорится и в «Общей психопатологии» Карла Ясперса (1913 год): «… Очень часто окружающие демонстрируют готовность следовать той же бредовой системе Бредящий необратимо теряется в том, что неистинно; и если мы не в силах исправить эту ситуацию, мы должны постараться хотя бы понять её».

3.3. Критика поэтического и философского безумия
Естественным продолжением «обезумливания» творчества можно назвать «проекты»-инсталяции «Сумасшедший дом, или Институт креативных исследований» (1991) и «Дворец проектов» (1998), лидеров нонконформистского искусства 1970-х, «московского концептуализма» художников Эмилии и Ильи Кабаковых.

Как уже было сказано выше, творчество больных людей имеет такой же отпечаток оригинальности, как и творчество гениев, при этом их оригинальность обусловлена хаотичностью их мышления, свободным выражением идей, которые разум здорового человека посчитал бы нелепыми, подверг бы внутренней цензуре, не допустившей бы идею до внутреннего восприятия.

«Дворец проектов», по замыслу  Ильи Кабакова,– особый тип сумасшедшего дома, в котором пациенты создают собственные «проекты» по переустройству мира или воплощают различные творческие замыслы, идеи и изобретения, не нашедшие понимания и одобрения в среде, что и привело больных к душевному расстройству (согласно воззрениям заведующего клиникой доктора Люблина, в основе любого психического заболевания или травмы лежит повышенная и постоянно действующая креативность (продуктивная творческая способность) человека, которая по различным причинам (семейным, общественным, культурным и т.п.) не признаётся и отторгается той средой, которая в данный момент окружает человека). Для Кабакова существенно указать, что Институт креативных исследований – это открытое заведение, куда посетители и родственники пациентов могут быть приняты для разработки их собственных «проектов»:  (Кабаков Илья. Дворецпроектов/The Palace of Projects. Artangel. London: The Roundhouse, 1998. ( раздел «Описание и концепция «Дворца», глава «Предисловие к инсталляции». С 17-28)).

«В институте нет деления на «врача» и «пациента», на «больных» и «здоровых» — есть «авторы» и «сотрудники», «креаторы» и их «помощники». И те и другие усердно и настойчиво трудятся над реализацией «проекта», доводя его до успешного результата… Инсталляция представляет собой сложный лабиринт. 1ый кабинет, увешанный по стенам многочисленными инструкциями и правилами, называется «комната врача», остальные 12, куда заглядывает зритель, также, кроме объектов, имеют объяснения по стенам: когда пациент поступил в институт, характер его «проекта» и главная идея, а также мнения о нём лечащих врачей…». По мнению автора, «При посещении института зритель устанавливает для себя важнейшее: любой «проект», каким бы смелым, странным и неожиданным он ни казался, встречает здесь понимание, помощь и признание эта ситуация заставляет зрителя задуматься и спросить себя: «Почему и мой «проект» я не могу реализовать, да и какой он мог бы быть, мой собственный, который я всегда смутно чувствовал в себе с детства?» В этих случаях, если возникает такой вопрос, администрация института идет ему навстречу: в предварительном помещении института, при индивидуальном знакомстве, в непринужденной беседе, зритель может получить самые первые сведения о возможном характере «его проекта»».

Под словом «проект» Кабаков подразумевает одновременно и творческий проект, воплощением которого занят автор Института креативных исследований, и навязчивая идея, объект умопомешательства сумасшедшего, находящегося в психиатрической клинике. Характерная черта всех этих  «проектов» — их системность, доктринальность и направленность на улучшение мира… (С 9. 12—13, КабаковИлья. Дворецпроектов/ The Palace of Projects. Artangel. London: The Roundhouse, 1998. (без пагинации, раздел «Описание и концепция «Дворца», глава «Предисловие к инсталляции»… С 166-533).

С одной стороны, Кабаков создает еще один вид гуманистической психотерапии: к пациентам относятся бережно, уважая и поощряя «полноценность и креативность каждого». С другой стороны, он изображает идеи о преобразовании мира как проявление душевной болезни. Гуманистическая психиатрия оборачивается насмешкой, предубеждением всеобщего умопомешательства. Если сумасшедший дом превращается в «Институт креативных исследований», то одновременно происходит и обратное: серьезные идеи превращаются в бред сумасшедшего. И чем более рационально обосновывается данная идея и чем шире предполагаемый диапазон её применения, тем сильнее в ней отражается болезненность мышления.

Например, проект всеобщего воскрешения изображён как металлическая рама-стол, на которой стоит пластмассовый футляр; в нем насыпана земля, в которую воткнуты вырезанные из бумаги фигурки белых «воскресших» человечков (проект 35). Понятно, что подобная нелепость может только иронически интерпретировать философский смысл всеобщего воскрешения, преуменьшить его и довести до абсурда, придав учению такую игрушечную форму.

Сам Кабаков отмечает, что такое ироническо-утопическое отношение распространяется и на его инсталляцию-«проект», включающий в себя весь институт креативных исследований: «Смысл предлагаемой нами работы – разумеется, к которой тоже нужно отнестись как к очередному проекту,- обратить внимание на этот вид замыслов и предложений, в которых доминирует одно главное свойство: преобразование и улучшение мира…» (Кабаков Илья. Цит. соч. С. 31). Подобная критика сверхценных идей, творчества и приравнивание их к сумасшествию в чистом виде, нахождение их  внутри собственного большого  безумия, указывают на самокритику творческого разума, познающего границы и опасность своего безумия, или другими словами, самокритика, самоирония  разума, способность опознавать кривизну своей модели мира раньше, чем она дорастет до полного бреда («как бы я сошел с ума, следуя до конца правилам собственного дискурса и метода?»).

«Обезумливать себя» – это вразумлять от противного. Ум, который осознает опасность своего безумия, отчасти уже избавляется от него

4. Сумасшедший дом как модель мира

Чтобы сойти с ума, нужно двое.

Жиль Делез
4.1. Изоляция. Безумие и свобода

Человек, который отошёл от мира и располагает возможностью наблюдать за ним без интереса, находит мир таким же безумным, каким мир находит его.

Джордж Галифакс
Согласно Фуко, (1) Роль изоляции состоит в том, чтобы свести Безумие к его истине. (2) Истина Безумия равна ему самому минус окружающий мир, минус общество,  минус всё, что идет вразрез с природой. (3) Этой истиной Безумия является сам человек в своей простейшей изначальной неотчуждаемости. (4) Неотчуждаемым началом выступает в человеке единство Природы, Истины и Морали: иными словами, сам Разум. (5) Исцеляющая сила  Убежища заключается в том, что оно сводит Безумие к истине, которая есть одновременно и истина Безумия, и истина человека, к природе, которая есть одновременно природа болезни и безмятежная природа мироздания. «… Всякое объективное осмысление безумия, всякое познание его, всякая высказанная о нём истина будет разумом как таковым… концом отчуждения в сумасшествии». Безумец прежде выступал Чужим относительно Бытия – человеком-ничто, иллюзией. Теперь он Чужой относительно себя самого, Отчужденный, Сумасшедший. Результатом выступает то, что «всё то, что составляло неоднозначный, основополагающий и конститутивный опыт безумия» окажется утрачено в «сплетении теоретических конфликтов, связанных с проблемами истолкования различных феноменов безумия». Свобода – способность ни от чего не зависеть и действовать по собственному усмотрению – особая привелегия, которой не все могут воспользоваться. Изолированный безумец по сравнению с человеком свободным, но скованным социальными рамками обладает естественной первобытной свободой, освобожденный от верховенства закона (нарушить который он не имеет возможности), морали и почти всех обязанностей, но лишённый всех прав, кроме права говорить правду, так как в социуме он фактически отсутствует, является человеком-«никто».

Вместе с тем, в изоляции человек находится в вынужденном отчуждении от людей, находясь наедине с вечностью, с самим собой, устранив одну из причин болезни – общество. Освободясь от власти разума и толпы человек отчуждается от самого себя, от того, что делало его человеком, но открывая в себе другую глубинную сущность, попадает в новое рабство безумия, неспособный поступать по собственной воле, воспринимать что-либо адекватно и не воспринимаемый другими людьми, стеснённый стенами и истощённый своим недугом, обращает своё существование в ничто.

Сумасшедший дом – не такое древнее явление как безумие, но его история насчитывает не одно столетие. Изначально, ещё в Средневековье от буйнопомешанных и просто «неудобных» людей избавлялись, отправляя их в места паломничеств на кораблях-Narrenschiff, которые еще называют Кораблями дураков. М.Фуко рассматривает это как своеобразный ритуал, где человека, находящегося в духовном и интеллектуальном небытие отправляют в его же стихию (связь воды с безумием прослеживается с античности: в  работах Гиппократа водная стихия – меланхолии рассматривается как источник болезни и ума). В Средневековье море считалось эдаким краем вселенной, неизведанной территорией, другим миром, полным опасности (в конце XVI в. Деланкр был убежден: «именно море причиной тому, что всё племя мореплавателей служит дьяволу: неверная пашня, по которой, полагаясь лишь на звезды, ведут борозду корабли; секреты, передающиеся из уст в уста; удаленность от женщин; наконец, самый вид этой бескрайней волнующейся равнины лишают человека веры в Бога и сколько-нибудь прочных связей с родиной; и тогда он вверяет себя дьяволу и безбрежному океану его происков»), с помощью которого можно доставить безумцев, чьими душами владеет дьявол, к святыне, которая могла бы вернуть утраченный рассудок.

Корабль дураков как символ эпохи практически всегда актуален: таковым его делают как социально-политические потрясения, навязывание массовой культуры и неестественного образа жизни, падение гуманности и морали.

Приведенные ниже гротескные портреты человечества в разные эпохи наглядно иллюстрируют гримасы общественного безумия и доказывают слова А.П.Чехова: «…человечество безумно во все времена».

4.2. Сумасшедший дом в литературе

4.2.1. «Палата№6» — 19-20 век

В Палате№6 в миниатюре изображены общие наши порядки, характеры. Всюду – палата№6. Это – Россия…

Н.Лесков

Это ёмкое замечание Н.Лескова отразило в полной мере подводное течение рассказа, не без свойственного Чехову тонкого юмора изобразившего главнейшие пороки общества и проблемы страны на рубеже 19 — 20 веков. Образ больницы сам по себе указывает на внутреннее несовершенство и ожидание изменений к лучшему или скорого трагического конца. Изображение больницы являет собой художественно преобразованный облик России: « Если вы не боитесь обжечься о крапиву, то пойдемте по узкой тропинке, ведущей к флигелю, и посмотрим, что делается внутри. Отворив первую дверь, мы входим в сени. Здесь у стен и около печки навалены целые горы больничного хлама. Матрацы, старые изодранные халаты, панталоны, рубахи с синими полосками, никуда не годная, истасканная обувь – вся эта рвань свалена в кучи, перемята, спуталась, гниет и издает удушливый запах…»

Здание требующее ремонта, на грани разрушения, похожее на зверинец,- таков облик страны, в которой жестокость режима и невежество действующей власти на фоне пустого суеверия и бесплодных рассуждений – норма и национальная черта.

Обитатели палаты, люди, застывшие в страхе или безысходной апатии, по личным качествам ничем не хуже тех, кто их содержит. Коррупция, карьеризм и безнравственность делает персонал похожим на гротескные маски, уродливые и смехотворные. В каждом персонаже лежит образ определенного слоя общества или преобладающего типа характера, доведенного до предельной выразительности. Ключевым конфликтом выступает столкновение характеров Громова, бывшего чиновника с манией преследования, и флегматичного, обходительного и уклончивого Рагина, «любящего ум и честность, но чтобы устроить жизнь умную и честную, у него не хватает характера и веры в своё право». «За ним с лаем гнались собаки, кричал где-то позади мужик, в ушах свистел воздух, и Ивану Дмитричу казалось, что насилие всего мира скопилось за его спиной и гонится за ним Да и не смешно ли помышлять о справедливости, когда всякое насилие встречается обществом как разумная и целесообразная необходимость, и всякий акт милосердия, например, оправдательный приговор, вызывает целый взрыв неудовлетворенного, мстительного чувства?». После диалогов с доктором Рагиным Громов создал у того  впечатление «единственного умного и интересного человека, встреченного за двадцать лет», возможно собственной недостающей части и скрытого alterego(праобразом которого скорее всего являлся Чаадаев).

Рассуждения доктора Рагина: «Да и к чему мешать людям умирать, если смерть есть нормальный и законный конец каждого? Что из того, если какой-нибудь торгаш или чиновник проживет лишних пять, десять лет? Если же видеть цель медицины в том, что лекарства облегчают страдания, то невольно напрашивается вопрос: зачем их облегчать? Во-первых, говорят, что страдания ведут человека к совершенству, и, во-вторых, если человечество в самом деле научится облегчать свои страдания пилюлями и каплями, то оно совершенно забросит религию и философию, в которых до сих пор находило не только защиту от всяких бед, но даже счастие. Пушкин перед смертью испытывал страшные мучения, бедняжка Гейне несколько лет лежал в параличе; почему же не поболеть какому-нибудь Андрею Ефимычу или Матрене Савишне, жизнь которых бессодержательна и была бы совершенно пуста и похожа на жизнь амебы, если бы не страдания?» – эти его рассуждения создают впечатление очередного варианта Обломова, явно не подходящего для своей преобразующей роли врача. Подобно спору и смешению разума с безумием, победу в котором одерживает безумие, идеологический спор завершается проверкой на практике и полным разоблачением псевдостоической Рагинской философии (по мнению исследователей, близкой к философии Шопенгауэра). Рассказ заканчивается смертью главного героя от апоплексического удара, указавшей на его главную жизненную ошибку и исправляющей её.

Вероломная смена руководства больницы с якобы сошедшего с ума Рагина на материалистичного до цинизма доктора Хоботова выступает как символ крушения гуманизма в 20 веке, где катастрофа становится образом жизни, кризис – естественным состоянием, безумие – нормой.

    продолжение
–PAGE_BREAK–
4.2.2. «Над гнездом кукушки» К.Кизи – 20 век.
Здесь сумасшедший дом представлен уже как портрет 20ого века. Психиатрическая больница изнутри представлена глазами его обитателя как кибер-кошмар, мрачный комбинат по переработке сломанных и слабых людей, где работают чернокожие роботы под руководством механической медсестры Гнусен, женщины-диктатора с голливудской улыбкой. Олицетворяя собой саму больницу, современная Медуза Горгона и одновременно гипертрофированный образ матери, культуры и системы превращает это место в военный лагерь, который борется с любыми отклонениями от нормы, доносит друг на друга, живёт по расписанию и, не смея сопротивляться, принимает «причастие» – транквилизаторы с микросхемой для слежки и управления внутри. Яркий пример карательной психиатрии в восприятии больного. Сумасшедшие ничем не отличаются от «нормальных» людей, кроме слабостей характера и воли, скорее являются вполне «здоровыми» типами людей, рассмотренными под увеличительным стеклом глубокого  анализа личности, изображенными в комичной форме в полном подчинении медсестры, подобно послушным детям следующих указаниям не задумываясь, нужно ли им это. Всех их объединяет неосознанный тотальный страх перед жизнью, из-за которого в общем-то они и находятся здесь и который прямо или косвенно делает невожможным выбраться на свободу, делает пребывание здесь удобным и безопасным, подобно эмбриональному состоянию. Даже сам доктор имеет слабый характер и не способен  к управлению отделением, несмотря на свою должность.

Тем самым Кизи изображает новый современный Эдипов комплекс по-американски: мать убивает отца и забирает сына. Азартный игрок, психопат и дамский угодник Макмерфи выступает как катализатор постепенного созревания разума в больных, стремления к свободе и удовольствиям, свойственным  здоровым людям. Финальная сцена побега вождя Бромдена и смерти Макмерфи является кульминацией и развязкой, одновременно символизируя второе рождение; являя собой протест против искусственной среды, приносит с собой немного свежести и искушения, одерживая мелкие победы,- но терпит неудачу в попытках изменить что-либо существенное в системе (отменить власть как таковую, создать анархию, открыто воздействуя силой) и, обезвреженный в назидание другим, превращается в живой пример того, что система сделает с каждым рано или поздно, и иного выхода, кроме как уход от неё, нет. Но прежде чем уйти нужно созреть.

4.2.3 «Удушье» Ч. Паланик — 21 век
Роман Паланика является естественным продолжением темы современного Эдипова комплекса и американского сумасшедшего дома, но только здесь изображена не карательная психиатрия, а «гуманистическая», какая используется в развитых странах. Здесь безумен абсолютно весь мир и больница святого Антония, изображенная Палаником, мало от него отличается. Ежесекундная чистка и скрывающие все следы, птичье пение для сообщения времени, разделение больницы по степени близости к смерти, и розовые кусты, вызывающие умиление только у тех, кто не знает, что за ними скрыто для иллюзии безопсаности, по словам главной героини, «делающие мир похожим на трудовой лагерь за колючей проволокой, а жизнь на тошнотворно скучную поездку на теплоходе, без приключений, предсказуемую и делающую людей беспомощными». Почти материнская забота за непомерно огромные деньги и презентабельный вид при убогом содержании – портрет американского общества, в котором живут люди под вечным гнетом прошлого и находящиеся в состоянии мании и тревоги, предчувствия надвигающейся неминуемой болезни и смерти, пустоты настоящего, продукты жизненной переработки, точнее – её отходы и обуза для таких же людей в таком же, только грязном, мире снаружи.

Наиболее интересным персонажем в больнице можно назвать мать главного героя Иду Манчини, больную прогрессирующей шизофренией, носительницу своей теории отупения, согласно которой разум и знания бесполезны, и несут в себе только страдание, иллюзии и условности материального мира, занятого другими. По её мнению, на самом деле человеку необходим только ствол мозга, чтобы быть свободным, счастливым и максимально упрощённая жизнь – для чего люди и принимают наркотики, алкоголь или просто фантазируют, чем она и занималась наряду с вечным протестом против системы – такова обратная сторона американской идеологии борьбы с великой депрессией, сохранившейся с начала прошлого века и ставшей чертой национального характера. Роман заканчивается смертью Иды с последними словами сознания: «я всю жизнь разрушала, но ничего не строила, я не оставила миру ничего ценного… материнство – опиум для народа». Сам главный герой, Виктор, бывший студент медицинского университета, очередной Паланиковский лишний «человек, ищущий, куда бы приткнуться», больной нимфоманией, лечится вне больницы, посещая групповые тренинги-сборища нимфоманов, где не излечивается, а только узнаёт новые способы  почувствовать, как он сам выражается, «прекрасное ничто», но меняется, когда встречает в больнице Пейдж Маршалл, врача (позднее она оказалась пациенткой  на добровольном лечении с нервным срывом, бывшей студенткой того же медицинского университета, провалившей экзамен). Подобное положение двух разных героинь показывает несостоятельность и протеста, и беспрекословного подчинения, неправильного и правильного образа жизни. В романе автор практически абсолютизирует Фрейдовскую концепцию сексуальности и делает секс как корнем всех проблем, так и их решением.

Общая разоблачительность гуманизма и атмосфера напряжённой неопределённости придаёт безумию почти средневековый апокалиптический облик, но подавляемая автором страстность изображения разряжается с осознанием героями собственных ошибок и, если покидающие сумасшедший дом герои Кизи совершают символическое «второе рождение», то герои Паланика словно вытаскивают загноившуюся занозу, не меняют своей сути, но готовы  строить Другое  будущее – без планов, поэтому без ошибок.

4.3 Корень безумия

Болезнь же дается человеку для вразумления, чтобы спасти ею душу и жизнь (Иов.33 :19)

Лучше мне  сойти с ума, чем испытать удовлетворение жизнью.

Антисфен
Во всех трёх приведённых выше примерах путем несложного анализа можно придти к выводу, что первопричиной сумасшествия и изоляции является почти кафкианский страх перед действительностью, попытка спрятаться от неблагоприятных ситуаций, переживаний, неготовность к жизни вне изоляции – и вместе с тем постоянного нахождения в этой изоляции.

Подобная причина может быть индивидуальной, но не может относиться ко всем заболеваниям и эпохам. Так, Жан Ипполит, наиболее яркий представитель гегельянства во Франции и любимый учитель Фуко, говорил: «Я придерживаюсь идеи, что изучение безумия – отчуждения в глубоком смысле этого слова – находится в центре антропологии, в центре изучения человека. Сумасшедший дом есть приют для тех, кто не может больше жить в нашей бесчеловечной среде»

Спор о причинах безумия, его идейной и материальной первопричине длится веками: начиная с античности и заканчивая современной «материализацией» духовного начала человека посредством психологии и психоанализа и поиска социальных причин. Отчего сейчас так возросло количество душевнобольных? Обезличенный характер труда, социальное неравенство, урбанизация, нестабильность, возможно, оказывают влияние на количество сумасшествий, но никак не могут быть их истинной причиной: в чём причина безумия отдельных людей и целых цивилизаций?

 Размышления о причинах безумия стали одной из главных тем в творчестве Мишеля Фуко. «Почему западная культура отбросила в сторону своих рубежей то, в чём она вполне могла узнать самое себя, то, в чём она себя действительно узнавала?» — вопрошал он. Фуко приходил к выводу о том, что безумие – это расплата за прогресс, устанавливающий определенные рамки для подсознательных процессов человеческой психики. «Нет ни одной культуры в мире, где было бы все позволено,- пишет Фуко,- Давно и хорошо известно, что человек начинается не со свободы, но с предела, с линии непреодолимого». Именно из-за этого безумие явилось не как уловка скрытого значения, но как восхитительное хранилище смысла. В итоге появляются отклонения, которые символично отражают состояние современного общества. Он видит причину безумия в подавлении общественными нормами, искусственной средой и моральными требованиями дурных инстинктов человека, особой истины тела, которая выражается в состоянии безумия, и «психологическое следствие моральной вины»: «всё что было в безумии парадоксальным проявлением небытия, станет лишь естественным возмездием за моральное зло». Философприводит в качестве аргумента отсутствие психических заболеваний у диких народов, например, индейцев или народов Африки. С этим утверждением можно поспорить, если учесть, что в 20м веке, в котором жил сам Фуко уровень морали низок, по сравнению с предыдущими эпохами, и снижается до сих пор, а распространенность психических заболеваний, напротив, растет; У примитивных народов так же наблюдаются психические заболевания, но в отсутствие медицины они обычно объясняются сверхестественными причинами: одержимостью  злыми духами, демонами, божественным наказанием или даром, как это происходило и с Европейской цивилизацией на ранних этапах её развития, причём в развитых странах уровень заболеваемости во много раз ниже из-за снижения уровня стресса, комфорта и безопасности жизни в цивилизации (заболеваемость в сельских районах выше, чем в городах, что также подтверждает этот факт), а  открытие Павловым неврозов у животных (сам Павлов связывает их появление с перенапряжением ЦНС) полностью опровергает утверждение Фуко (который сам же страдал от невроза, вызванного неприятием им самим собственного гомосексуализма). Но с другой стороны, светскость и презентабельность сохраняется и до наших дней, когда человек наиболее слаб, чем когда-либо и не всегда способен расставить приоритеты и придерживаться собственного разума, отчуждается от себя, говоря словами автора книги «Общество спектакля» Ги Дебора: «Стирание личности фатально сопровождает условия существования, конкретно подчинённые нормам спектакля и, таким образом, всегда более отделённые от возможностей познавать свои подлинные переживания, тем самым открывая собственные индивидуальные предпочтения. Парадоксально, но индивидуальность должна постоянно отказываться от самой себя, если она стремится быть хоть немного уважаемой в данном обществе. В самом деле, такое существование выдвигает непрерывно изменяющуюся преданность – следствие всегда обманчивой приверженности его фальшивым продуктам. Нужно как можно скорее угнаться за инфляцией обесцененных признаков жизни. Наркотики помогают приспособиться к такому положению вещей, безумие помогает бежать от него».

Немецкий философ и психиатр Карл Густав Юнг также ставит социум в корень безумия: «Мне часто приходилось видеть, как люди становились невротиками от того, что довольствовались неполными или неправильными ответами на те вопросы, которые ставила им жизнь. Они искали успеха, положения, удачного брака, славы, а оставались несчастными и мучились от неврозов, даже достигнув всего, к чему так стремились. Этим людям не хватает духовности, жизнь их обычно бедна содержанием и лишена смысла. Как только они находят путь к духовному развитию и самовыражению, невроз, как правило, исчезает. Поэтому я всегда придавал столько значения самой идее развития личности Среди так называемых невротиков есть много людей, которые, если бы родились раньше, не были бы невротиками, то есть не ощущали бы внутреннюю раздвоенность. Живи они тогда, когда человек был связан с природой и миром своих предков посредством мифа, когда природа являлась для него источником духовного опыта, а не только окружающей средой, у этих людей не было бы внутренних разладов Наши страдающие от внутренних разладов современники – только лишь «ситуативные невротики», их болезненное состояние исчезает, как только исчезает пропасть между эго и бессознательным» — так объясняет причину безумия Карл Густав Юнг. Его высказывание об уничтожении мифоса и абсолютизации логоса, дающего ложные ценности, чуждые человеческой натуре и ведущего к падению духовности, намного ближе к истине, так как именно духовность способна удерживать человека от проявления его животной натуры, о которой высказывался Фуко, говоря о безумии, а также  духовность даёт «утешение и надежду», которые с древних времен помогали человеку справиться с трудностями. В результате происходит то, что К.Г.Юнг называл «демонизацией мира». На смену свергнутым светлым божествам приходят черные кумиры и демоны. Один из них – культ сексуальности, отвергающий по сути любовь как высшее чувство и обращенный к животным инстинктам. Этот культ привлекателен, но «и этот кумир оказался не менее капризным, придирчивым, жестоким и безнравственным», чем культ технического прогресса и потребления.

Другой демон современности – массовая культура. Она собственно, и занимается пропагандой того образа жизни, который соответствует понятиям потребительской цивилизации. Ещё один чёрный кумир нашего времени – «абсурдные политические течения и социальные идеи, отличительным признаком которых является духовная опустошенность». И это вполне закономерно  потому, что «в эпоху, когда человечество стремится исключительно к расширению жизненного пространства и увеличению  рационального знания, требовать от человека осознания своей единственности и ограниченности по меньшей мере претенциозно. Ограниченность и единственность – синонимы, без них ощущение беспечности (равно как и осознание её) невозможно, остаётся лишь иллюзорная идентификация с ней, которая приводит к помешательству на больших числах и жажде политического могущества… Таким образом, «демонизация мира» неизбежно заканчивается для тех, кто поддался ей, душевным недугом, вызванным внедрением «демонических» элементов в психическое сознание. Но не лучше обстоит дело и с тем, кто пытается не попасть под влияние демонов современности, но не может найти надежной опоры для противостояния с ними.Человек стал заложником потребительской цивилизации, которая, предоставляя ему различные блага, комфорт и удовольствия, требует от него взамен его онтологическую природу. Смыслообразующие постулаты нивелируются под давлением стремящейся к пределу функции удовлетворения телесных потребностей. «Опережающий рост качества, связанный с так называемыми «gadgests», естественно, производит впечатление, но лишь вначале, позже, по прошествии времени, они уже выглядят сомнительными, во всяком случае, купленными слишком дорогой ценой. Они не дают счастья или благоденствия, но в большинстве своем создают иллюзорное облегчение…»

Получается, что чем дальше развивается цивилизация, чем рациональнее человечество мыслит, тем безумнее становится. Следствием этого является её (цивилизации) дегенерация. Фуко относится к этому как к трагическому, но закономерному исходу. Он отмечает, что «сознание является видимым, потому что оно может перемежаться, исчезать, отклоняться от своего течения, быть парализованным; общества живут, так как в них одни – чахнущие больные, а другие – здоровы; раса есть живое, но дегенерирующее существо, как, впрочем, и цивилизации, ибо можно было констатировать, сколько раз они умирали».

5 Антипсихиатрия

Не дай мне Бог сойти с ума…

 А.С.Пушкин
5.1 Психиатры и антипсихиатры

Если вы поступаете так, настаивая, что человек должен измениться, и для этого вы, так сказать, «закручиваете гайки» с помощью лекарств, стеснения и т.п. – это пытка.

Д -р Ли Колеман, автор книги «Власть ошибки»
Глазами её обитателей психиатрическая лечебница как отдельный мир представляется обычно в вариации от тюрьмы или ада («Палата№6», «Опиум», «Дневник сумасшедшей», «Дом страха» и др.), куда люди попадают за совершенные ошибки, за грехи, не имея надежды на возвращение на волю, чистилища или куколки бабочки («Прерванная жизнь», «Над гнездом кукушки»), которое является испытанием и перестройкой сознания в лучшую или в худшую сторону,- до земного рая («Похождения бравого солдата Швейка»), места заботы, безопасности и абсолютной свободы, откуда сбежит только сумасшедший. Но обычно лечебница изображается как отражение реального мира или как своеобразная проекция «запирания» собственных слабостей и недостатков, как это сделано Эдгаром По в рассказе «Система доктора Смолля и профессора Перро», где больные взбунтовались и заперли весь персонал в палатах, выдавая себя за врачей, а врачей за больных. И это не единственный пример, где врач и пациент меняется местами в литературе, за исключением случаев, когда подобное действие является гуманистическим приемом в психиатрии, когда такая перемена мест указывает на глубокое личное понимание и родство.

Вообще подобные отношения «врач-пациент» в психбольницах в литературе представляют собой видоизмененный конфликт отцов и детей, явный пример «властных отношений, которые игнорирует классический марксизм: например, отношениях между врачом и пациентом, учителем и учеником, родителями и детьми, администрацией тюрьмы и заключенными».

Условно всех теоретиков безумия можно разделить на Психиатров и Антипсихиатров – вне зависимости от их профессии и наличия заболеваний.

Первые (Фрейдисты и постфрейдисты – Ясперс, Пинель, Победоносцев – считают, что больное общество порождает больных людей, настаивают на существовании естественной социально адаптированной нормы и возможности деления людей на больных и здоровых при невозможности найти реальный пример здорового человека. Их девизом можно считать слова Пинеля: «Лечить сумасшедших всё равно что воспитывать молодежь».

Другие ( Ницше, Арто, Кизи, Сас, Сартр, Фуко, Маркузе и др.), напротив, считают, что нормы нет, а психиатрия – лженаука, принявшая «форму репрессии, принуждения, обязанности добиваться спасения собственной души». Наиболее радикальные противники психиатрии утверждают, что никаких психических болезней нет вообще, поэтому лечить их бессмысленно; то, что психиатры называют болезнями, на самом деле представляет собой социально неприемлемое поведение, состояние, противное животной стороне человека и стадности, делает человека пророком, поэтом, мучеником за идею – или просто личностью, уничтожение которой приравнивается к убийству. Таким образом, психиатрия рассматривается как институт социального контроля, психиатры – современные инквизиторы, а диагноз – обвинение и приговор. Кроме того, психиатрию критикуют за чрезмерное пристрастие к биологическим методам лечения, причиняющим существенный вред здоровью, в то время как причины болезни обычно лежат в социальной, а не биологической сфере.

И ницшеанский «сверхчеловек», преодолевающий «слишком человеческое», и фрейдовский фрустрированный противостоят толпе, обыденности, косности.

Возможен и промежуточный вариант (Чехов, Свифт); здесь основную мысль можно выразить словами Свифта: «Вместо того чтобы запирать сумасшедших, можно было бы направить их безумие в полезное обществу русло: бешеных отдавать в солдаты, нимфоманов – в публичные дома…»

Если высказывание «он безумен» можно приравнять к «он нам не нравится», как если бы это было физическое уродство или увечье, то даже если отменить психиатрию вообще, сумасшедшие дома останутся, как останутся отчуждение обществом непохожих на других.

Часто именно неподобающее лечение и делает человека безумным (как, например, в фильме «Управление гневом»).

5.2Антинаучная Антипсихиатрия

Пока существует принудительная госпитализация, психиатрия — это тюрьма, преступление против человечества, не медицина.

 Д-р Томас Сас, профессор и автор книги «Миф о психическом заболевании»:

Антипсихиатрия (от греч. anti — против + psyche — душа + iatreia — лечение) – социально-политическое и научное движение, возникшее в 1960-х гг. и изначально поднимавшее вопрос об упразднении психиатрических институтов как средств социального контроля  и выступавшие против произвола врачей-психиатров и изоляции больных от общества. Антипсихиатрическое движение возникло на фоне широкого общественного недовольства по поводу злоупотреблений и неудовлетворительных условий содержания пациентов в психиатрических больницах и в ряде западных стран привело к деинституционализации психиатрической службы. Наиболее значительную роль в данном движении сыграли Рональд Лэйнг, Дэвид Купер, Франко Базалья, Мишель Фуко, Томас Сас, Эрвинг Гоффман, Лорен Мошер, Питер Бреггин. Медицинское движение антипсихиатрии опиралось на феноменологическую психиатрию, «экзистенциальный анализ» Л.Бинсвангера и «экзистенциальный психоанализ» Ж.П. Сартра. Теоретические аспекты антипсихиатрического движения отражены в книгах Дэвида Купера «Психиатрия и антипсихиатрия» и Рональда Лэйнга «Политика переживания», появившихся в 1967 году, а также в книге «Разум и насилие», появившейся в 1964 году в результате их совместной работы. Наибольшее развитие идеи антипсихиатрического подхода в медицине нашли трудах Т.Саса (Szasz), М.Фуко, Р.Д. Лэйнга.

Одни, в частности – Фуко, вообще не признают существование психических заболеваний, другие, например Томас Сас, признают существование психических заболеваний, однако принципиально отвергают идею принудительного лечения, несмотря на то, что многие больные могут быть абсолютно неспособны устроиться в обществе, освоить хотя бы лёгкую профессию или даже элементарно позаботиться о себе и не иметь опекунов, которые могли бы за ними ухаживать. При этом подвергается критике популярное представление об «опасности» психически больных – в действительности чаще всего они опасны лишь для самих себя, хотя есть и маньяки и психопаты, способные совершить преступление или того хуже – безумные идеоманы у власти, ведущие народы на очередную бойню за идею.

Есть участники движения, которые признают существование заболеваний, но не признают биологических методов лечения: нейролептиков (антипсихотиков), антидепрессантов, транквилизаторов, нормотимиков, электросудорожной, атропинокоматозной и инсулинокоматозной терапии, а в прошлом лоботомии, приносящих вред здоровью, так как лечение становится страшней болезни и нарушается завет Гиппократа «не навреди». Например, психохирургия способна сократить их бюджетные затраты на содержание психически больных, но несёт в себе «побочные эффекты»:

— Смертельный исход в результате операции с вероятностью до 20%.

— Инфицирование, приводящее к нагноениям в мозге.

— Менингит (серьёзное инфекционное заболевание мозга).

— Остеомиелит (воспалительное инфекционное заболевание кости) черепа.

— Кровоизлияния в мозг.

— Увеличение веса, утрата контроля над мочеиспусканием и испражнением.

— Эпилептические припадки у более 50% пациентов.

— Неожиданные и неприемлемые изменения в поведении.

Хотя во многих случаях такие приемы – единственное решение, открытое наукой, и во многих случаях необходимое и оправданное.

Основными причинами критики психиатрии считались неправомерное использование диагнозов и принудительного лечения (Лоренс Придди, юрист: «Принудительного лечения бы не было, если бы у людей не было страховок. Об этом говорит скорость выписывания после окончания страховки»), разночтения и нечёткость формулировки видов заболеваний, допускающие возможность различного толкования (Томас Сас: «… вы много курите – это болезнь, вы много спите – это болезнь, вы полны – это болезнь «Хронические бредовые расстройства» – F22.0 – F22.9 сформулированы таким образом, что под них подпадают практически все люди, достигшие возраста 35 лет. На вопрос «За какую партию голосовали при выборах в Госдуму?» если человек ответит, что в выборах не принимал  участия, то  будет поставлен диагноз «Апатия», а если проголосовал за кого-либо, то – «Индуцированное бредовое расстройство» – F24. По мнению советских психиатров, все диссиденты страдали от «негибкости убеждений», что подпадало под новый диагноз – «вялотекущая шизофрения») и диагнозы, зависящие от усмотрения врача, которые можно поставить кому угодно («в мире нет и не может быть человека, которого нельзя запереть в сумасшедший дом… я обратил на вас внимание, значит, вы больны» — неизвестный психиатр), а также наличие неопасных для общества отклонений, имеющих статус болезни (например – гомосексуализм) и неравенство душевнобольных в правах по сравнению со здоровыми гражданами, жестокое обращение с ними, стеснение и подавление их личности («Даже убийцы, грабители, воры и прочие преступники имеют право присутствовать на своём суде, иметь защитника, выступать в суде. Суды проходят открыто. Больной же, не совершивший никакого преступления, был лишён всех прав ещё до заседания судилища»).

Слабые места психиатрической системы, а именно – компрометирующие финансовые махинации фармацевтических компаний и профессиональная деформация личности психиатра являются рациональными основаниями признания небезопасности психиатрической системы, что оказало существенное влияние на популярность и влиятельность движения.

Психиатры способны за 1 – 2 недели из психически нормального человека сделать психически ненормального – как при помощи морального давления, так и при помощи лекарств. Что особенно выгодно платным психотерапевтам, так как большинство выписываемых ими препаратов вызывают зависимость и наносит непоправимый вред нервной системе ( Уитейкер, автор книги «Безумие в Америке»: «Торазин открыл психиатрии путь в общую медицину. Он стал «волшебной пилюлей». Если я психиатр, и провожу психотерапию кому-то в течение часа, я могу взять лишь определенную сумму. Но если я за 15-10 минут выпишу пилюлю и отправлю вас домой, это гораздо эффективнее с точки зрения финансов. О чём психиатры умолчали, так это о том, что торазин вызывает калечащее неврологическое состояние, известное как «тардивная дискинезия»… Д-р Колин Росс, директор Института Росса: «Это неврологический синдром: конвульсии, подергивания. Они неконтролируемые и длятся долго или остаются навсегда. Эти лекарства вызывают хорошо заметные, длительные или постоянные повреждения мозга»). Да и сами психиатры часто страдают от каких-либо психических или умственных расстройств, что крайне опасно для их подопечных, например, в российском Институте мозга человека в Санкт-Петербурге. Доктор Святослав Медведев, руководил проведением более ста психохирургических операций в 1997—1999 годах. Эти операции проводились главным образом на подростках с целью «излечить» их от наркозависимости: «Я думаю, что Запад чрезмерно осторожен в отношении психонейрохирургии из-за навязчивой идеи с правами человека…»,- сказал он в одном из интервью. Доктор Медведев дал такое, вызывающее оторопь, объяснение своих методов: «Зависимость – это разновидность навязчивого состояния. В мозгу существует своего рода замкнутый круг, который необходимо разорвать. Это наша задача. Мы вырезаем кубический миллиметр из одного полушария, ещё один кубический миллиметр из другого полушария, и тем самым прекращается зависимость».

Новоизобретенная профессиональная болезнь психиатров, по причине которой в больнице может оказаться вполне здоровый «непонятый» человек: шизопсихиатрический синдром, или синдром психиатра,- авалидный диагноз, болезнь, открытая в рамках учения «Научная антипсихиатрия» в 2009 г. Нозологическая группа F20.9., диагноз – синдром психиатра или шизопсихиатрический синдром, терминология ещё не устоялась. Шизопсихиатрический синдром обусловлен тремя факторами: неспособность больного обосновать свою точку зрения или из-за недостаточной осведомленности в вопросе или из-за ограниченого кругозора; уязвимость самолюбия; психоз.

Типичное проявление болезни: больной не может опровергнуть слова собеседника (часто политики) или понять собеседника (часто психиатры) из-за слабой способности к обучению, вследствие чего у больного суженый кругозор, плюс боязненность быть уличенным, приниженным, возникшая от скрытых или явных проявлений нарциссизма, плюс завышеная агрессивность, нервозность.

Синдром может быть как в легкой форме, так и в тяжелой. Легкой формой обычно страдают политики, тяжелой – психиатры.

В реальности первым психбольным с синдромом психиатра можно назвать Владимира Жириновского, далее обязательно следует упомянуть украинского бандеровца Андрея Шкиля из фракции БЮТ. Как В.И.Ленину выдали партбилет под №1, так и Жириновскому можно выдать желтый билет №1 «Шизопсихиатрический синдром», а Шкилю №2.

Противников и сторонников (последователей) часто объединяют общие гуманные цели. Основная идея антипсихиатрии заложена в понимании неспособности общества выйти за рамки традиционных способов мышления и восприятия, а так же способности понять и принять индивидуальность и уникальность человека. Антипсихиатрия не была широко принята  в психиатрических кругах по причине излишнего радикализма многих антипсихиатров, а также негативную эмоциональную реакцию вызывает наличие в рядах активистов движения людей, имеющих серьезные психические расстройства.

Соответствующее духу времени 1960х, времени всеобщего протеста против авторитарной власти и переоценки ценностей, антипсихиатрическое движение добилось многих послаблений в системе психиатрии, были введены новые методы лечения, упразднены наиболее жестокие, наносящиен вред здоровью операции и процедуры, но современная антипсихиатрия, практически лишенная идейной подпитки и поддержки профессиональных психатров приняла облик высмеиваемого сообщества больных, недовольных объективным лечением и диагнозом, на что указывают ярые демагогические ноты в высказываниях (красочность и призывность, элементы откровенной манипуляции сознанием), изображенные с преувеличением несовершенства медицины и драматизируемые ее ошибки и неудачи, вероятность которых довольно мала, искажение фактов и при громоздком научном аппарате нарушение причинно-следственных связей, абсурдно-фантастичные выводы и их серьезное восприятие (вплоть до планов захвата мира психиатрами, содействие их расизму), неумение рационально расставить приоритеты (ЭСТ и потеря части интеллктуальных способностей  или смерть от дисфункции важных мозговых отделов), что является наглядным примером описанной выше бредовой системы с навязчивой идеей внешнего контроля и отчуждения, таким образом научная и антинаучная антипсихиатрия за прошедшие 50 лет невольно совершила над собой частичное обезумливание, пока еще не завершенное и не осознанное самими участниками движения.

    продолжение
–PAGE_BREAK–