«классовая борьба, сталинизм, постмодернизм». Обсуждение статьи д. Бенсаида

«КЛАССОВАЯ БОРЬБА, СТАЛИНИЗМ, ПОСТМОДЕРНИЗМ». ОБСУЖДЕНИЕ СТАТЬИ Д. БЕНСАИДА // Альтернативы 2006, №3, с. 42 -64. (В соавт. с В. Таратутой, Е. Рыжененковым, О. Трубицыным, И. Борисовым).Обсуждение статьи Даниэля Бенсаида «Марксизм: тезисы о сопротивлении» было организовано Новосибирским отделением движения «Альтернативы». Оно состоялось 12 мая 2006 г.Участники дискуссии: Таратута В. П. (доцент кафедры философии Новосибирского Государственного Университета)Немцев М. Ю. (младший научный сотрудник Института Философии и Права СО РАН, ассистент кафедры социологии Технического Университета, координатор движения «Альтернативы»)Рыжененков Е. В. (преподаватель кафедры философии НГУ, аспирант Института Философии и Права СО РАН, координатор движения «Равенство»)Трубицын О. А. (преподаватель НГУ)Борисов И. (ассистент кафедры философии НГУ)Немцев М. Почему я предложил для обсуждения статью Бенсаида? Этот текст представляет собой пример саморефлексии современного европейского марксиста. Вообще говоря, мы совсем плохо представляем, что там происходит, чем на самом деле занимаются современные марксисты и левые вообще. А это – пример «зеркала», попытка представить общую картину, представить форма её понимания, и предложить пути дальнейшего движения. И поэтому интересно, каким образом такая работа воспринимается нами и отсюда, в нашей российской ситуации. Итак, это попытка самоопределения по отношению к собственной традиции, но взятой в контексте других интеллектуальных традиций, и в контексте политического, нетеоретического противостояния. Слово «современного» означает здесь, что, будучи теоретиком, автор не может игнорировать современный уровень развития философии и гуманитарного знания, даже если эти результаты получены не-марксистами. А такая этическая позиция редко встречается, и особенно – в среде российских «левых». Надо также отметить, что речь идёт здесь о теоретической борьбе. Это противостояние Бенсаид и называет «сопротивлением». Бенсаид – теоретик, насколько может быть «теоретиком» марксист; а они заявляет о себе именно как об ортодоксальном марксисте. Когда Бенсаид говорит о «сопротивлении», он борется на два фронта, каждый из которых имеет академическое измерение, и речь идёт о борьбе сугубо в академическом пространстве. Хотя понятно, что есть прямая взаимозависимость между академическими спорами и конкретными политическими позициями конкретных общественных групп. Первый фронт – это, очевидно, антимарксизм – отрицание истинности марксистского учения, тех истин, на которых основывается марксистское учение. Антимарксист отрицает также и то, что теоретические споры являются зеркалом политической борьбы. Для немарксиста академическая позиция не является политической позицией. А марксист должен постоянно устанавливать и отслеживать соответствие между тем, что он думает (проговаривает) и тем, что он делает или может делать в политическом пространстве. Это этический императив – рефлектировать эту связь. Конечно, здесь надо определить, что такое «марксизм», о котором идёт речь. Бенсаид этого не делает в данной статье, поскольку он опирается на некоторый европейский интеллектуальный консенсус, на традицию понимания марксизма, в рамках которой и возможна его «догматическая» позиция. Сейчас я эскизно представлю своё представление структуры марксистской теории. Я уже высказывал своё мнение о том, что марксизм как философское учение состоит из 4-х основных взаимообусловленных разделов, или позиций: из (1) философской антропологии, которой фундирована (2) социальная философия – «исторический материализм», и из неё выводима определенная (3) политическая философия. Эта политическая философия1 свой критический заряд получает из определенной (4) антропологической утопии – идеи коммунистического общества; но сама эта утопия является проекцией спекулятивной антропологии… и круг замкнут. Это целостное учение. Мысль пробегает круг от антропологии к социальной философии, от неё – в политику, и опять к антропологии. Теоретическое значение такого взаимосвязанного перехода из сферы в сферу, до сих пор, к сожалению, мало осознаётся даже специалистами. Можно коротко сформулировать: марксизм состоит из проективной гуманистической антропологии, материалистической теории общественного развития и политической философии классовой борьбы. При этом методология его, как известно, основана на диалектической логике, но действительный статус диалектики в марксизме довольно проблематичен. Всё вышеназванное можно получить и без последовательного применения диалектики – гегелевской, или марксистской. Не знаю, какой именно это будет «марксизм», какого качества… но, в принципе, такое учение можно построить. С другой стороны, можно видеть, что Бенсаид в этих тезисах не пользуется диалектическим инструментарием. Может быть, это обусловлено тем, что Бенсаид позиционирует марксизм как теорию, имеющую практическое, даже прикладное применение в конкретной политической борьбе. Использование диалектики в этой ситуации для него излишне. Он излагает некую позицию и обосновывает её просто с помощью грамотно выстроенного рассуждения. Итак, борьба с немарксизмом на «первом фронте» – это утверждение своей позиции в сопротивлении экспансивному представлению о том, что такой позиции больше нет. И здесь Бенсаид открывает «второй фронт» – это борьба с постмарксизмом «новых левых», которые как раз не удерживают рефлексивную ясность относительно того, каким образом различные общественные конфликты, по поводу которых они строят свои дискурсивные практики, соотносятся с конечными целями и основными категориями общественной борьбы. Иными словами, они уклоняются или отказываются обсуждать общество как целое. В «пояснении 5.5» он вступает в прямую полемику с Эрнестом Лакло, автором, который пишет о «невозможности общества» и о том, что нам в целях обоснования борьбы, различного рода «борьб», вообще не нужен концепт общества как целостности – это всегда, мол, некоторая политическая фикция, и мы теперь можем без этого обойтись2. Под «новыми левыми» понимаются здесь не просто и не только участники событий в Париже в 1968 г., но их ученики и вообще – те, кто пришёл на смену «старым» левым с конца 1960-х гг., кто и в отличие от них не связан какими-либо отношениями с коммунистическими партиями своих стран3, но при этом старался сохранить левое мировоззрение, используя по крайней мере элементы марксисткой теории. Однако они основывались при этом уже больше на «критической теории», Франкфуртской школе и т.п. Конечно, если «новые левые» не называют себя марксистами, то и претензия в непоследовательности к ним неуместна. Но они часто «марксистами» себя как раз называют. И Бенсаид отстаивает «догматический», ортодоксальный марксизм от не то, чтобы «неподлинного», а точнее – неверного его прочтения, неадекватного употребления его категорий и схем.Рыжененков. От ревизионизма. Немцев. Ну… ревизионизм – это пересмотр принципов в согласии с неудачной практикой их применения. А тут речь идёт о каком-то «антифундаментализме» – как бы о марксизме «уже без марксизма», без «ортодоксии». Реально такой отказ от ортодоксальности часто происходит в силу неспособности теоретиков быть настолько последовательными, чтобы быть действительно марксистами, «пробегать» весь этот теоретический круг, увязывая абстрактные положения с конкретным «здесь и сейчас». Во-вторых, развитие, «апгрейд» такого мощного учения не может же происходить за счёт элиминации внутренних связей между его частями. В-третьих, у марксистов есть существенные моральные причины противостоять плюрализму т. н. «новых левых»: исследуя, критикуя и «разоблачая» с младогегельянскими интонациями различные формы угнетений, дискриминаций и т.п., опирающаяся на философские и культурологические прорывы ХХ в. критическая теория «новых левых» оказывается от обсуждения конкретных программ преобразования наличной социальной системы. Об этом много пишет, например, Славой Жижек. Без этого можно критиковать со страшной силой частные формы угнетения и т.п., но критиковать в рамках либерально-демократической системы, используя её ресурсы для устранения этих форм. Бенсаид говорит о конкретных проектах преобразования системы как целого, как о «тотализации». «Реальная тотализация» – это процесс создания целого, поскольку иначе невозможно полное изменение общества. Новые левые её не обсуждают, а без этого можно, конечно, успешно развивать дискурсивные стратегии, обосновывать различные виды борьбы против классового, сексуального, расового, этнического, националистического и пр. угнетений, но это – опять-таки не марксизм. Ортодоксальный марксизм выступает против мультикультуралистских «политик идентичности». И об этом Бенсаид прямо говорит в последних 3-х тезисах. «Новые левые», сделавшие ставку на конкретику множества (пусть и разрозненных) противостояний, попали в ситуацию, когда частичные институциональные изменения, к которым они реально стремятся, происходят в рамках замкнутой саморазвивающейся позднекапиталистической общественной системы, и за счёт её собственных ресурсов самоизменения4. Позиция современных марксистов по отношению к мультикультуралистским современным новым левым состоит в политизации их борьбы. В превращении частных видов борьбы в общий фронт политического противостояния через объявление общих конечных и предельных целей. Это старая проблема «разделения труда» в рамках левого движения. С одной стороны, есть богатая теоретическая традиция, скажем, объяснения эпистемологических корней расистского дискурса. И «левая теория» в этом отношении сделала в ХХ веке очень много, создала мощный язык. По тезисам видно, что Бенсаид незаметно для себя сам переходит на язык тех, кого критикует, и с третьего тезиса начинает говорить на постструктуралистском языке. Язык захватывает, и позволяет при анализе общества описывать фундаментальные сущности, которые в силу своей фундаментальности в повседневной жизни наглядно не проявляются. Для этого нужно специально, с помощью сложных мыслительных техник, деконструировать повседневность, Но в этой же самой повседневности есть конкретный активизм, конкретные активисты «на местах». И они вообще не нуждаются в теории, чтобы противостоять, скажем, национализму в своём городе или районе – потому что зло и несправедливость очевидны, с ними надо бороться. И, соответственно, эти теоретики на «командных высотах» и активисты на местах между собой почти не связаны. Хотя, конечно, есть те, кто пытается установить такую связь – например, Негри с Хардтом прямо говорят, что эти описываемые ими «множества» есть теоретическая рефлексия конкретных случаев конкретной социальной борьбы, и она предназначена, чтобы задать активистам общий контур согласования усилий. Но делёзианские схемы, лежащие в основе концепции «множества» – это сложная метафизика, её тоже надо специально осваивать и практически без неё тоже можно обойтись. Практика не требует обращения к таким сложным схемам. И современные «новые левые» в целом отказываются от связывания (академической) теории и конкретной местной борьбы (скажем, лесбиянок и проституток города Варшава за свои конкретные права), и нет способа связать всех их в единый социальный фронт, который и стал бы субъектом исторического преобразования общественной системы. «Новые левые», однако, отказываются от поиска хотя бы теоретической возможности такого объединения. Во-первых, потому что это требует от них самих невозможно жёсткой самоорганизации, а сложившиеся формы самоопределения «новых левых» предполагают большую меру автономии и более свободный тип коммуникации, чем те формы связывания, которые есть. Такой «прошивающей» различные позиции и объединяющей их в едином историческом движении субъективной силой является, по определению, партия. Таким образом, вопрос – в том, может ли современный «ортодоксальный марксизм» обосновать создание новых политических партий и лечь в их основу. В основание новых политических партий. Георг Лукач, определяя, что «организация – это форма опосредования между теорией и практикой»5, прямо утверждал, что какая-либо форма массового сознания (теоретическое знание «что делать», практическое знание «кто виноват» и т.д. ) могут вторгнуться в действительность, т.е. стать действующей исторической силой в определенной форме6, которой и является партия. Именно таким образом «классовое сознание» начинает играть роль субъекта в истории! При этом есть исторический опыт коммунистического партстроительства в ХХ в., с косностью КПСС и убожеством еврокомпартий, и этот исторический опыт препятствует обсуждению программ организации партий современными марксистами. Об этом опыте Бенсаид говорит в тезисе 2: мы не должны считать термидор логически необходимым продуктом революции; и также мы не должны считать коммунистические и социалистические партии ХХ века неизбежной парадигмой «левой» партии вообще. И я уж не говорю о какой-нибудь КПРФ и о либеральном парламентаризме. Назовем это «антиномией практики»: марксизм требует практической формы партии; но опыт показывает, что такие формы непрактичны, а в современных условиях классовой борьбы, как она происходит, вопрос о партии вообще едва ли может быть поставлен. Ведь парадигма «новых социальных движений» – это есть стремление найти способ осуществления функций партии не в партийной форме. И это стремление иметь партию без партии – тоже существенный признак современного этапа. В этом плане, в «пояснении 5.5.» Бенсаид полемизирует с Э. Лакло, а на его примере – «с подходами, не предполагающими рассмотрение процесса конкретной универсализации посредством расширения пространства борьбы и её политического объединения». Я говорю сейчас об ортодоксальном марксизме, который для завершения своей «современности» требует переопределения. Это переопределение, вероятно, совершается через теоретическое утверждение и политизацию категории классовой борьбы с практическим возвращением к идее партийной организации как субъекта политической борьбы. О «классовой борьбе» как основном онтологическом схематизме политической философии марксизма (и марксизма «вообще») говорит автор близкий, как мне кажется, Бенсаиду и по теоретической позиции, и по принадлежности к одной философской традиции – Этьен Балибар, причём в тексте, также посвященном рефлексии современной ситуации в марксисткой теории общества и путям её желательного переопределения7. Балибар так же, как и Бенсаид, начинает с констатации кризиса теоретической определенности и идентичности марксизма. К слову скажу, что констатируемый кризис оформился в этом виде к концу 1970-х., и за 35 лет ситуация принципиально не изменилась. Поэтому современные его констатации Бенсаидом, Валлерстайном, Жижеком, и другими структурно воспроизводят ламентации 20-летней давности. Кстати, для историка философии, это, кроме прочего, означает, что правомерно утверждать о целостном периоде в истории марксизма как теоретической традиции, который и начался в конце 1970-х., и до сих пор продолжается. Это период «марксисткой современности». Здесь Балибар вводит «центральную тему» своего переопределения марксизма. «…Вполне ясно, что идентичность марксизма целиком и полностью зависит от определения, от эффективности и правильности его анализа классовой борьбы. Вне этого анализа марксизма не существует: ни как специфического теоретического анализирования о социальном, ни как связующего звена между политической «стратегией» и историей. И наоборот, что-то от марксизма может рассматриваться как неустранимое до тех пор, пока классовая борьба остается принципом постижимости социальных трансформаций, существующим… по крайней мере как непримиримый, всеобщий антагонизм, абстрагироваться от которого не может никакая политика»8. Понятие классовой борьбы возвращается, конечно, не в том вульгарном виде, который был в популяризованном марксизме, и даже у Лукача – когда есть две больших социальных группы, они непримиримы одна к другой, и кроме этого противостояния вообще ничего в социальном нет… Эта категория начисто снимает распространенные представления о том, что в новых условиях марксизм уже многого не объясняет, что новый тип общества, возникающий на наших глазах, уже не описывается марксистской политэкономией и т.д. – это «тезис устаревания». Бенсаид говорит об этом уже в тезисе 1, говоря о «метаморфозах отношений зависимости и доминирования» – отношения-то сохраняются, но «метаморфозы» их маскируют. Геоэкономическое рассуждение Бенсаида об империализме и порождённых им войнах можно обобщить таким образом: описанная классическим марксизмом общественная неравновесность, система неравенства сохраняется, хотя её феноменология резко изменилась. Очевидно, что при анализе общественных процессов обнаруживаем напряжение. В стандартном вузовском учебнике по социологии мы уже в самом начале встретим рассуждения о «социальном неравенстве» и о социальной стратификации как проявлении этого неравенства. Это неравенство выражается в напряжении, или, как говорили – в антагонизмах, внутренне присущих самой социальной системе, и обнаруживаемом даже при поверхностном её анализе. Здесь не время говорить о конкретных формах существования этого напряжения, об его феноменологии. Важно то, что это напряжение объективно коренится в различии жизненных возможностей различных групп людей (которых сами эти различия и группируют); и субъективно это напряжение приводит к борьбе, к социальному конфликту; и сами эти группы рефлектируют неравенство шансов и жизненных возможностей, и соё подчинённое положение. И утверждается, что мы можем с помощью специальной теории проследить генезис и действительное содержание этого напряжения, и предложить, далее, универсальные способы его разрешения. В принципе, уже из этого исходного положения можно получить марксизм. Итак, пока обнаруживается совокупность явлений, называемых «классовой борьбой», и пока их разрешению можно придать (1) прогрессивную, т.е. направленную на их завершение , (2) гуманистическую форму, марксизм актуален. Поэтому говорят, что марксизм – форма существования истины данного общества, данной общественной системы9. Мы, какие угодно исследователи, обнаруживаем в обществе диспропорции. Мы начинаем исследовать их происхождение, отвечая на вопрос «что это такое на самом деле» – и тем самым мы приходим к марксизму (хотя возможны и другие решения – консервативные и т.д.). Поэтому третий фронт, на котором «сопротивляется» Бенсаид – это фронт сопротивления некоторой «теоретической остановке», несогласию провести продумывание социального до конца, стремлению остановиться на полпути и «принять видимость за сущность». Он говорит: нет, давайте теорию достраивать, а не ограничиваться возможностями языка (т.е. изящной «вязью концептов») и здравого смысла. Вернёмся к его тезисам. Итак, мои краткие «тезисы о тезисах». Работа Бенсаида посвящена отстаиванию ортодоксии (1) «против» (как правило, консервативного) ревизионизма; (2) против «опровержения» марксизма его собственным историческим опытом; (3) против мультикультуралистского пересмотра содержания самоопределения действующего субъекта (когда вместо утверждения универсальной общественной истины сосредотачиваются на утверждении собственной региональной, даже частой идентичности) – против «политики самоопределения сообществ»; (4) против связанного с предыдущим размывания субъекта борьбы, отказа от его формирования (оформления); и (5) против натурализации рафинированных интеллектуальных построений интеллигентного класса (обычно некорректно называемых в «левой» среде постмодернизмом) – т.е. пятый тезис направлен против деполитизации социальной философии. В условиях современной России первые два тезиса Бенсаида полностью актуальны. Особенно исторический опыт в нашей стране, где «Сталин умер вчера» (М. Гефтер) до сих пор не является темой открытого и непринужденного обсуждения. А последние три – неактуальны ввиду отсутствия в России развитой системы институтов гражданского общества и, соответственно этому – непроявленности этих «политик идентичности». С другой стороны, у нас усиленно и успешно де-политизируется общественная публичная жизнь, и эта деполитизация направлена не против каких-бы то ни было «левых», а против «политичности», т.е. против появления в публичном пространстве автономных политических субъектов. Когда-то я, воспользовавшись выражением Нанси, охарактеризовал устанавливающийся в нашем обществе социально-политический режим как консенсусный адемократический10. При таком режиме сохраняющаяся классовая борьба должна еще быть политизирована, потому что она в настоящее время почти не имеет политического выражения. И есть институциональное сопротивление появлению таких форм выражения. И вот марксизм – это возможный вектор будущей её политизации. Если в современной России может быть политизирована классовая борьба, то это может происходить с применением марксистских средств и с марксистским представлением об её содержании и целях. Рыжененков. Даниэль Бенсаид в своей статье ставит ряд важных вопросов, которые я хотел бы еще обозначить более четко и высказать по ним свое мнение. Прежде всего, вслед за автором считаю необходимым отметить, что социальное и экономическое неравенство сегодня имеет четкую географическую корреляцию (данный факт нашел свое отражение, пожалуй, наиболее ярко в таких спекулятивных и поверхностных теоретических конструкциях как концепция «золотого миллиарда»). Столетие назад это, возможно, было не столь очевидно, поскольку периферия мировой капиталистической системы не обнаруживала даже малейших признаков самостоятельности. Сегодня, когда традиционная практика колониализма ушла в прошлое и периферия представляет собой калейдоскоп «независимых» государств их плачевное экономическое положение резко контрастирует с мощным экономическим потенциалом развитых капиталистических стран. Является ли это изменение основанием для утверждения о конце империализма? Нет, не является, поскольку речь идет о различии формы капиталистической эксплуатации, а не ее содержания. В то же время, как бы развивая мысль автора, хотел бы отметить специфику текущего момента. На повестке дня сегодня стоит вопрос о новых структурах, легитимирующих и воспроизводящих неравенство между центром и периферией капиталистической миросистемы, поскольку национальным государствам не под силу более выполнять эту функцию. Неоимпериализм стремится найти свою опору в наднациональных институтах и в этом отношении очень актуальны такие работы левых теоретиков, как «Империя» М. Хардта и А. Негри. Нельзя не согласиться с Д. Бенсаидом и в том, что идеологический кризис левых сил, во многом связанный с объективными причинами, в частности «консервативными революциями» 1980-х гг., которые рассматриваются, в частности, Кристофом Агитоном,11 искусственно «подогревается» идеологами неолиберализма, или, как называет его Ульрих Бек, глобализма12. Глобализм стремится отождествить в массовом сознании людей коммунизм и сталинизм, создать искусственную ценностную дилемму между левой «тоталитарной идеологией» и неолиберальным «здравым смыслом». И это, как мне представляется, яркий признак слабости позиций неолиберальной идеологии, обосновывающей свою востребованность утверждением о том, что ее якобы единственная альтернатива – сталинизм – гораздо опаснее.Вслед за автором хочется отметить сомнительность тезиса, утверждающего неизбежность «бюрократизации» режима диктатуры пролетариата, устанавливающейся в результате социальной революции. Однако опыт строительства социализма в СССР, безусловно, ставит перед левыми необходимость теоретического переосмысления таких теоретических конструкций как «диктатура пролетариата» и «социалистическая демократия». В таком переосмыслении нуждается и сама практика реального социализма. Следует поддержать и тезис автора о необходимости проведения глубокой дискуссии о понятии тоталитаризма вообще и «бюрократического» тоталитаризма в частности. Отмечаемая в ряде академических исследований проблема современной социальной стратификации актуальна для левых сил. Важно то, что ее разрешение необходимо не только (а может и не столько) для собственно теоретической, но и для практической стороны деятельности сил социального освобождения. Чтобы остаться на позициях марксизма следует подвергнуть критическому переосмыслению понятие «пролетариата», соотнести актуальные, существующие сегодня конфликты национального, расового, религиозного характера с ключевыми – социально-экономическими и мировоззренческими – противоречиями. Необходима новая «политология» марксизма, в частности более тесная увязка ключевых противоречий с тенденциями в политической сфере, в идеологическом движении элит, их консолидации на основе той или иной («жесткой» или «мягкой») формы неолиберального консенсуса. Без всего этого практическое движение как левой мысли, так и левого действия вперед попросту невозможно. Следует согласиться с Д. Бенсаидом в критике постмодернистского подхода, формально выступающего за многообразие и толерантность (на основе «антидогматизма»), а на деле отражающего и легитимирующего господствующие отчужденные отношения атомизированных «индивидов без индивидуальности». И в этом он представляет серьезное препятствие не только в самой консолидации различных левых, протестных групп, но и в необходимо предшествующей этой консолидации осознании отчужденного, неподлинного характера социальной реальности. Претендуя на разоблачение мифов, постмодернизм преуспевает в деле их производства. В то же время, безоговорочное отрицание самой возможности универсальной идеи или теории ведет к невозможности становления нового пролетариата как универсальной силы, призванной преобразить мир. Кризис традиционной политики, все более превращающейся, по меткому выражению Н. Хомского13 в «производство согласия без согласия», запертой в национальных границах, нередко воспринимается как кризис политики как таковой. Однако, как отмечает Бенсаид, политические проблемы по-прежнему не нашли своего решения, а значит, продолжают оставаться актуальными. Ключевой ресурс для проведения политики в интересах большинства – капитал – обретает сегодня невиданную мобильность – неоспоримое преимущество по отношению к своему контрагенту – труду. Однако следствием этого должна стать постановка вопроса о полном контроле труда над географическим пространством, вопроса создания и упрочения универсальной, глобальной солидарности пролетариата, сталкивающегося в разных регионах с одинаковыми проблемами, приходящего к сходным методам их решения в глобализированном мире. В рамках каких структур должна расти и укрепляться эта практика солидарности? Бенсаид пытается занять среднюю позицию между политическими (партия) и социальными (общественными организациями) институтами. Однако представляется, что сегодня следует не просто признать тот факт, что «между социальной и политической борьбой нет ни китайской стены, ни водонипроницаемого отсека», но и осознать тот факт, что социальная борьба и есть политика! Политика не элитарная, а массовая, не кулуарная, а публичная. И только такая политика и может называться сегодня политикой в подлинном, аристотелианском смысле, политикой, реализуемой во благо пролетариата, а значит – всего человечества.Немцев. А всё же почему неолиберализм противопоставляется сталинизму? Как я понимаю, у тебя «неолиберализм» – это некое общее идеологическое основание действий глобальных элит, которое позволяет им согласовывать свои интересы; а сталинизм – это этап в политической истории, но ни в коем случае не современность, не современная идеология. Неолиберализму, наверное, обычно противопоставляется неоконсерватизм. И в американских элитах, и в подобных… При чём здесь сталинизм? Рыжененков. Начну отвечать с конца. На мой взгляд, противопоставление неоконсерватизма и неолиберализма относительно, это противопоставление мягкой или жёсткой формы неолиберального консенсуса. Например, одна из сторон – участников неолиберального консенсуса, социал-демократия уже утратила свою аутентичность, она практически полностью стоит на правых позициях. Что касается противопоставления сталинизму, я говорю об этом противопоставлении как о ложной, идеологизированной схеме, которую теоретики и практики неолиберализма предлагают, так сказать, «потребителю», поскольку это очень удобная и очень выгодная форма, в которой можно представить врага.Трубицын. «Ты за Ельцина или ты коммунофашист?»Рыжененков. Да, таким образом формируется это ложное сознание, ложная дилемма. Бенсаид об этом и размышляет.Трубицын. Что касается меня, я специально какие-то тезисы не готовил, я скорее пришёл сюда послушать товарищей. Целостную картину, как сделал Миша, я не буду предлагать, просто несколько разрозненных суждений по поводу. Я тоже думаю, что основная цель этой статьи – это решение одной проблемы. Эта проблема возникла перед марксистами и левым движением ещё в начале ХХ в., когда произошёл этот раскол на «ревизионистов», «ортодоксов» и так далее. Отсюда и отсылка в статье к империализму – предполагается, что он не закончился, и обсуждения, споры того времени и сейчас актуальны. Это связано с тем, что когда марксисты анализировали социальную ситуацию в конце ХIX в., они её анализировали на основе национального государства, причём обычно прежде всего брали конкретно Англию. Смотрели на её социальную структуру, динамику, и говорили, что вот, у Маркса же нет такого примитива – просто «два класса»; у него сложнее, он говорит о трёх больших группах классов, во множественном числе. Но при этом предполагается, что одна из этих групп – это архаика, она усыхает, уменьшается. Крестьянство исчезает, мелкая буржуазия тоже исчезает, и формируются по большому счёту два более или менее целостных класса – резко противостоящих, антагонистических. Один –это индустриальный пролетариат, причём предполагалось, что это будет абсолютное большинство населения, и второй – это крупная буржуазия. И вроде бы динамика такой и была: в Англии в конце ХIX в. получалось так, что промышленный пролетариат составлял боль половины населения. Но позже оказалось, что, во-первых, и в Англии эта тенденция изменилась, и там уже нет большинства у промышленного пролетариата, а в других странах большинства у него вообще никогда не было. Добавился еще фактор разделения труда. Получается, что пролетариат разделён на множество групп, классов со своими интересами, которые сложно свести к этой бинарной позиции – труд и капитал, чтобы построить монолитную, проходящую через все границы, идентичность. Поэтому попытка создания «Интернационала еще в XIX в. удалась, а уже в ХХ в. произошли расколы, которые до сих пор не преодолены. И в теоретическом плане не ясно, что с этим делать. В этом и состоит проблема. Бенсаид пытается эту проблему решить, хотя я так не совсем понял, какое решение он предлагает – не совсем ортодоксальное, но он и против «множественных идентичностей», когда есть множества маленьких групп со своим собственным видением, без попытки свести всё это к универсальной основе. В любом случае, для марксизма характерна имена попытка за множеством конфликтов увидеть нечто более фундаментальное, основное разделение. Но проблема осталась, и ей посвящены эти тезисы – шесть тезисов, потому что «вступление» в самом начале – это тоже своеобразный тезис. Я бы остановился на тезисе 1: «империализм не исчез с глобализацией». Вот это именно и есть попытка сказать, что та эпоха еще продолжается. На мой взгляд, не совсем оправданно говорить, что «тот» империализм – это и сейчас империализм. В принципе, можем использовать слово «империализм» применительно к современной эпохе, но это будет условность, поскольку империализм в том виде, как его анализировали, скажем, Ленин, Гильфердинг, и прочие диалектики того времени, принадлежал определенной эпохе, определенному уровню развития производительных сил. К уровню, когда есть национальный монополистический капитализм, когда происходит слияние финансового и промышленного капитала, когда технологический толчок в связи со «второй технологической революцией» как раз 1880-х годов, от которого пошла необходимость концентрации капитала. Когда возникают крупные монополии и образуются альянсы государственной бюрократии и крупного национального капитала, когда национальные рынки были заполнены и обострилась конкуренция за рынки сбыта – и внешнеполитическим проявлением этого стал империализм, борьба между государствами. Но сейчас-то этого фактически нет, сейчас речь может идти скорее о том, что Каутский называл «ультраимпериализм». Глобализация – это уже другая стадия, и проблемы во многом уже другие. Сейчас речь же не идёт о том, как бы сделать, чтобы рабочие Франции и Германии не воевали а, наоборот, объединялись. Они и не воюют, этим странам это не грозит. Сейчас актуальны уже другие противостояния.^ Немцев. Т.е. понятие «империализм» уже должно быть изменено, и его вообще лучше не использовать? Трубицын. Если соблюдать точность, то – да, его использовать неправомерно. Либо, если использовать, надо понимать, что это другое понятие, не то, которое развивали Ленин и другие.Немцев. Вот Бенсаид пишет: «крайне важно усовершенствовать понятие империализма с учётом не только отношений экономического доминирования, но и всей глобальной системы доминирования»14.Трубицын. Но тогда термин настолько размывается, что можно всё, что угодно в него «впихнуть» – по-моему, это не оправданно. Империализм связан с империями, а сейчас и технологический базис другой, и структура отношений в мире другая. Далее – о сталинизме. По-моему, сталинизм вообще закончился не вчера, а давно уже исчез, хотя его действительно часто вспоминают, чтобы дискредитировать. На самом деле, сейчас сталинистов-то нет. В «левом» движении фигура Сталина действительно очень популярна, например, в компартии. Но на самом деле, это не более чем священный атрибут, или священная мумия, а сталинизма уже и нет. Это – явление своей эпохи, кода была необходима индустриализация России, превращение её в индустриальную страну, да ещё в условиях внешней военной опасности. Сейчас ситуация совершенно другая, и зарождение сталинизма ни нам, ни другим странам не грозит. Что же касается тезиса, что сталинизм является неизбежным следствием революции, и вообще термидорианство как неизбежное следствие любой революции… Я недавно читал статью Тарасова о революции, где он полагает, что при революции всё происходит по циклам, всё там закономерно, и за пиком якобинства следует термидор. Я с таким утверждением не согласен, хотя он там и ссылается на Маркса. На мой взгляд, никакой термидор не закономерен в принципе. Но, что касается соотношения большевизма и сталинизма, я вопреки Бенсаиду сказал бы, что здесь преемственность действительно существует. Он критикует точку зрения либералов, что, мол, Сталин – законный сын Ленина и Маркса, и это логическое следствие революции. Я так считаю, что всё-таки нужно признать, что определенная ответственность на них лежит. Нельзя сказать, что они к этому стремились. Определенно они это предвидели, в какой-то мере опасались этого. Определенная ответственность лежит на всём «левом движении». Нельзя сказать, что Сталин пришёл и всё изгадил – в самой большевистской революции была заложена не то что возможность – буквально неизбежность такого перерождения. Я не буду это доказывать сейчас анализом исторических фактов. Немцев. Вот заявленный мной тезис о классовой борьбе – можешь как-то к нему отнестись? О том, что это есть основная социальная категория марксизма, котора