Концепт дом в русской языковой картине мира скачать бесплатно на Диплом IQ

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ УКРАИНЫ
ХАРЬКОВСКИЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
имени В. Н. Каразина
Филологический факультет
Кафедра русского языка
Концепт «дом» в русской языковой картине мира
Магистерская работа
студента 5 курса
специальность- русский язык
и литература
группы ЛР- 51
Тимошенко Дмитрия Владимировича
Научный руководитель:
доц. Педченко Л. В.
Рецензент:
доц. Чернцова Е.В.
Харьков – 2005
ВВЕДЕНИЕ
Язык – одно из самых сложных явлений человеческого общества. Разнообразные языковые средства, которыми мы постоянно пользуемся при общении, образуют систему. Изучение законов образования и развития языка, его жизни необходимо в языкознании. В языке нет хаоса, всё в нём подчинено языковым закономерностям. «Значение вновь образованного слова всегда определяется значением производящего слова. Но как только слово станет самостоятельным, отделяется от родительского, войдёт в семью родственных по значению и по форме, его сразу же поставят на его собственное место».
Так, например, от корня жи-, кроме слов: жить, «живот», «животное», «желудок», «жизненный уровень», «жилище», «жизнь», «житьё», а также «жизненная идея». «житейское дело» и «животная злоба»; образовались ещё: жизненный нерв у живого существа – жила (жилы надорвал), основной продукт питания – жито (и в разных жители называют разные злаки: либо пшеницу, либо ячмень, либо просо), основное место обитания – жить… Последнее сохранилось в церковно-славянском пажить `пастбище`, попавшем в наш литературный язык, и в современных говорах, где жить обозначает жилое помещение в доме.
Известно, что славяне вели оседлый образ жизни. В связи с этим, понятие «дом» для них, в отличие от некоторых других народов, играет существенную роль. В русском, как и в других славянских языках, существует множество наименований концепта «дом», связанных с признаками, отличающими его от обычного о нём же представления.
Цель настоящей работы – выявить основные параметры концепта «дом» в русской языковой и концептуальной картине мира
«Языковая картина мира (ЯКМ) – выработанное многовековым опытом народа и осуществляемое средствами языковых номинаций изображение всего существующего как целостного и многочастного мира. В своём строении и в осмысляемых языком связях своих частей, представляющих; во первых, человека, его материальную и духовную жизнедеятельность и, во вторых, всё то, что его окружает: пространство и время, живую и неживую природу, область созданных человеком мифов и социум».
В современном языкознании плодотворно исследуется проблема ЯКМ, под которой подразумеваются формы языкового выражения человеческих знаний о мире, знаний, которые составляют концептуальную картину мира (ККМ). ЯКМ представляет собой не зеркальное отражение действительности, а определённую интерпретацию её. Не совпадают и ЯКМ, выраженные различными языками, поскольку всякая интерпретация подразумевает определённую специфику различных индивидуумов и языковых коллективов.
А.В. Головачёва так определяет картину мира: «Картина мира – это комплекс знаний о мире, об устройстве и функционировании макрокосма и микрокосма. Она формируется в результате перекодировки восприятия данных с помощью знаковых систем и в первую очередь языка». Автор дает определение ЯКМ, которая формируется менталитетом языкового коллектива: «Языковая картина мира – отражение «универсального знания» этноса о мире, что находит свое отражение в функционировании языковых категорий».
Н.И. Сукаленко, говоря об образной ЯКМ, отмечает, что в ней находит свое отражение обыденное сознание. Автор пишет, что КМ, отражаемая национальным обыденным сознанием, запечатлевается его носителями в некотором целостном, относительно устойчивом во времени состоянии, на деле являющемся продуктом длительного исторического опыта.
Далее автор отмечает: «Естественно, что подобная картина, сформированная стихийно, включает многообразие форм и уровней проявления обыденного сознания: в ней причудливо переплетаются знание, предположение, вера, порождающие прототипы как материалистического, так и идеалистического воззрения на мир, отражение действительности в практике повседневного труда и быта и эстетическое освоение человеком реального мира, т.е. обыденные знания, здравый смысл и иррациональность, отраженная в мифах, легендах, суевериях». КМ, по мнению Н.И. Сукаленко, характеризуется интернациональными, общечеловеческими и национально-специфическими особенностями.
Тем не менее, стихийно сформированная многоплановая, нередко противоречивая мозаика картины обыденного сознания может быть объяснена и связана воедино его особым интерпретирующим характером, специфическим способом восприятия объективной действительности. В обыденной, или наивной, КМ «способ восприятия» имеет приоритет перед действительным положением вещей. Речь идет о собственно человеческом предметном восприятии и предметном отражении действительности, закрепленном в первую очередь с помощью языковых эталонов. Совокупность предметов, явлений, с которыми человек на протяжении жизни встречается чаще, чем с другими; запечатление в сознании человека циклически меняющихся объектов в наиболее продолжительной по фазе разновидности – все это формирует некоторую стабильную картину отражения объективной действительности.
Стабильная КМ какими-то очень сложными способами соотносится с позитивными установками. Позитивность – это настроенность сознания на благоприятную для человека привычность. Как известно, маркируются любые отклонения от установленного миропорядка, оцениваемые человеком как отрицательно, так и положительно.
Таким образом, ККМ – это человеческие знания о мире, а ЯКМ – это отражение обыденного сознания, отражение этих знаний.
Одним из значимых фрагментов языковой и концептуальной картин мира является концепт «дом».
Концепт «дом, жилище» не раз становился предметом изучения в работах этнографического и культурологического характера (Зеленин Д. К., Байбурин А.К., Будилович А.С., Степанов Ю.С., Гура А.В., Воронин Н.Н. и др.), но языковой материал в них носит вспомогательный характер и рассматривается фрагментарно. Тогда как именно языковой материал позволяет выявить структуру и место определенного концепта в национальной картине мира.
Кардинальное свойство языкового знака – автономность формы и содержания – создает внутри языка свободную и, в то же время, обязательную ассоциацию формы и содержания. Это лежит в основе различного в различных языках семантического членения действительности, установления сходных и различных ассоциативных связей, конструирующих как языковую систему, так и речемыслительную деятельность.
Это кардинальное свойство языкового знака обеспечивается взаимодействием двух системообразующих факторов языка – категоризации и ассоциирования. Будучи по существу явлениями логического и психологического порядка, категоризация определяет включение фиксируемого понятия в систему языка, а ассоциирование – его закрепление в ней.
Категоризация, обеспечивая классификацию понятий, дает нам классификацию картин мира. Это делает язык средством познания и орудием коммуникации. Установление посредством ассоциирования связи понятий открывает возможность для фиксации старыми языковыми средствами нового идеального содержания [Годинер, с. 3].
Изучение национальной специфики языка – это не только изучение формы. Это, по словам Гумбольдта, возможность «установить путь, которым идет к выражению мысли язык, а с ним и народ, говорящий на этом языке».
И различия ассоциативных путей, и изменения категориального статуса слова – все это участвует в создании национальной специфики языка, которая, по словам Гумбольдта, «описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, из пределов которого можно выйти только в том случае, если вступить в другой круг» [там же, с.80].
Тесно связана со спецификой установления пути познания народом окружающего мира довольно устойчивая категория наименований – названия типов жилых построек. Этот лексический пласт, меняющийся только с утратой реалий, инерционально стремится к постоянству в народно-диалектной речи. В этом аспекте он почти не изменился с XVII в. Так, «в древнерусских текстах домъ как `здание` известно уже в 1230 г., как `жилище` тоже в XIII в.». Такой стабильный пласт лексики обусловливает системность фрагмента ЯКМ.
«Сферы, связанные с хозяйственной деятельностью человека (дом и двор, поле), носят более подчеркнуто номинативный характер, чем все остальные, более самостоятельны в плане выражения нового знания о предмете. В тематическом плане обращает на себя внимание более детальная разработка сферы «дом»».
«В основе процесса номинации (языковой), которую можно грубо определить как создание значащих знаковых единиц (слов, словоформ, предложений), положен один из процессов, который, в конечном счете, вбирает в себя всё разнообразие, всю глубину проблем взаимоотношения языка и действительности, языка и мышления, языка и мира человеческих эмоций. Языковая номинация во многом связана с явлением мотивированности слова.
«Мотивированность – это количественная и качественная характеристика внутренней формы. Внутренняя форма присуща любой лексической единице, в то время как этимология слов не способствует обнаружению мотивированности».
Понятие мотивированности и внутренней формы (далее – ВФ) слова как частного проявления являются ключевыми в исследовании вопроса о ЯКМ. ВФ слова, отражающая характер воплощения мотивировочного признака в соответствии с «принятыми» в языковой системе типами означивания имеет интерпретационный характер, что создает возможность переосмысления первичного номинационного кода на основе ассоциаций, сопряженных с её синхронным понятием.
Исследования наименований определенных тематических групп позволяет выявить роль ВФ слова в создании частных фрагментов ЯКМ и характер связанных с ВФ системно значимых ассоциаций в диахронно-синхронном сопоставлении. Интересный материал в этом смысле дают нам наименования жилища – одна из самых древних микросистем, в которой закреплен опыт практического и культурно-мифологического освоения мира.
ВФ слова является лишь частью мотивационной модели, на основе которой создается наименование. Мотивировка названий осмысляется в собственно лингвистическом и внешне лингвистическом контексте употребления слова в языке и отражает превалирующую функцию мотивированных лексических единиц в создании ЯКМ. Восприятие ВФ слова находится под регулирующим воздействием языка (диалекта), где действуют процессы неомотивации как реакция системы на изменения ассоциативного фона ВФ слова.
Отсюда вытекают задачи настоящей работы:
Выявить репертуар диалектных лексем, номинирующих дом, жилище.
Осуществить семантическую классификацию наименований жилья.
Выявить основные семантические признаки, реализующиеся в наименованиях жилья.–PAGE_BREAK–
Проанализировать данные лексемы с точки зрения мотивированности.
Установить наиболее характерные мотивировочные признаки и принципы номинации.
Описать характер интерпретации концепта «дом» в русской традиционной культуре.
Охарактеризовать проявления концептуальной модели «дом» в современном политическом дискурсе как одной из форм вторичной репрезентации мифа.
В настоящей работе используются в качестве материала диалектная лексика, так как именно она наиболее дифференцированно отражает семантическое пространство, а также фольклорные тексты, интерпретирующие концепт «дом» в народном сознании.
Источниками диалектной лексики послужили как сводные диалектные словари («Опыт областного великорусского словаря», «Толковый словарь живого великорусского языка» В.И. Даля, «Словарь русских народных говоров», «Словарь современных русских народных говоров»), так и региональные («Словарь русских донских говоров», «Словарь брянских говоров», «Ярославский областной словарь», «Мотивационный диалектный словарь (Говоры Среднего Приобья)», «Псковский областной словарь с историческими данными» и др.); этимологические словари («Этимологический словарь русского языка» М. Фасмера, «Этимологический словарь славянских языков; праславянский лексический фонд» под редакцией О. Н. Трубачева, «Этимологические заметки» А. А. Потебни и др.); исторические словари («Материалы для словаря древнерусского языка» И. И. Срезневского, «Словарь русской народно-диалектной речи в Сибири XVII – перв. Половины XVIII вв. сост. Л. Г. Панин).
Теоретическую базу работы составили труды А.А. Потебни, В.фон Гумбольдта, А.Ф. Лосева, исследований Т.Р. Кияка, В.Г. Гака, М.Э. Рут, О.И.Блиновой, В.Г. Вариной, Т.И. Вендиной, О.П. Ермаковой, А.П. Чудинова и др., а также работы культурологического и этнографического характера («Избранные труды. Очерки русской мифологии» и «Восточнославянской этнографии» Д.К. Зеленина, «Константы» Ю.С. Степанова, «Язычество Древней Руси» Б.А. Рыбакова, ст. «Жилище» Н.Н. Воронина в кн. «История культуры Древней Руси»).
В работе используются сравнительно-исторический, описательный методы, метод когнитивного анализа и элементы компонентного анализа.
Сравнительно-исторический метод предполагает такое сравнение языков, которое направлено на выяснение их исторического прошлого.
Описательный метод по своей сути предполагает системное описание лексем с точки зрения синхронии.
Метод компонентного анализа получил широкое распространение в лексикологии в последние десятилетия. Этот метод заключается: во-первых, в соответствии с достижениями современной лингвистики постулируется, что значение слова – это сложный феномен; во-вторых, этот сложный феномен можно разделить на составляющие, для обозначения которых используются разные термины: компоненты значения (содержания), или семантические компоненты, дифференциальные элементы, фигуры содержания, семантические множители, дифференциальные признаки, ноэмы, семы и т.д.; в-третьих, разложению слова на его семантические множители должно предшествовать распределение значений по семантическим полям, выделение семантических полей.
Когнитивный подход предлагает для описания знаний о мире аппарат фреймов и сценариев, которые представляют собой нечто вроде «упаковок» для знаний о мире, причем сами эти упаковки допускают чисто формальное описание на различных языках математики.
РАЗДЕЛ 1. Наименование жилых построек в говорах русского языка
Основные понятия теории номинации
§ 1. Внутренняя форма слова
Идея о ВФ впервые была представлена В. фон Гумбольдтом в его работе «О различии строения человеческих языков и его влияние на духовное развитие человечества». Согласно Гумбольдту «Слово – не эквивалент чувственно-воспринимаемого предмета, а эквивалент того, как он был осмыслен речетворческим актом в конкретный момент изобретения слова. Именно здесь – главный источник многообразия выражения для одного и того же предмета…» [Гумбольдт, с. 103]. То есть ВФ – осмысление слова речетворческим актом в конкретный момент его изобретения.
Продолжил и развил идею Гумбольдта А.А. Потебня в работе «Мысль и язык».
«ВФ слова – отношение содержания мысли к сознанию. Она показывает, как представляется человеку его собственная мысль. Этим только можно объяснить, почему в одном и том же языке могут быть много слов для обозначения одного и того же предмета и наоборот – одно слово, совершенно согласно с требованиями языка может обозначать предметы разнородные».
Кроме того, «ВФ – ближайшее этимологическое значение слова, заключающее в себе только один признак». «В слове мы различаем: внешнюю форму, т.е. членораздельный звук, содержание (т.е. значение слова субъективная в говорящем и слушающем), объективируемое посредством звука, и внутреннюю форму (единственное объективное в слове, в процессе речи, ВФ и названо единственным объективным содержанием в слове), или ближайшее этимологическое значение слова, тот способ, каким выражается содержание с внутренней формой».
«В современной лингвистике, как известно, нет единого взгляда на проблему взаимоотношений ВФ и этимологии лексических единиц. Более логично не смешивать эти две категории, так как между ВФ и этимологией не существует непосредственной взаимосвязи» [Варина, с. 237]. Вместе с тем на определенном уровне ВФ может иметь своей предпосылкой раскрытие этимологического значения соответствующих единиц, особенно с целью обоснованного подтверждения ее существования (это характерно в первую очередь для непроизводных единиц типа «стол»). Главное же отличие между ВФ и этимологией состоит в том, что последняя рассматривается преимущественно гипостазировано, безотносительно к синхронному состоянию лексического значения, в то время как ВФ, будучи имманентно присущей каждому слову, для носителей языка не всегда имеет скрытый характер, несмотря на возможное субъективирование ее оттенков, особенно в случае восприятия или интерпретирования априори.
Поэтому можно также утверждать о существовании «этимологической ВФ слова, обнаруживаемой посредством специальных исследований на определенном этапе развития ad hoc, и узуальной ВФ лексической единицы, функционирующей сегодня в языке».
Таким образом, существует два подхода к определению ВФ:
Этимологический подход, при котором ВФ совпадает с этимологическим значением. Так, В. В. Иванов определяет ВФ как «первоначальное его значение, в основу которого положен какой-то определенный признак предмета или явления» [Иванов, с. 43-44]. Наряду с такой точкой зрения, существует противоположная; Б.А.Серебренников, комментируя определение Р.А. Будагова ВФ как «способа выражения понятии через слово, характер связи между звуковой оболочкой слова и его первоначальным содержанием», не соглашается с ним, а утверждает, что «новое слово, созданное на основе звуковой оболочки, соотнесенной с каким-либо его признаком, с самого начала становится содержательно богаче по сравнению с содержанием, воплощенном в признаке», т.е. Б.А. Серебренников не отождествляет ВФ с этимоном, а считает, что первичное значение имеет свойство модифицироваться.
Существует «синхронная трактовка» понятия ВФ. Макс Алинеи (один из составителей Лингвистического атласа Европы), комментируя определение Л.С.Выготского слова «как сокращенного пути» понятия, утверждает, что такое «сокращение пути» осуществляется с помощью мотивации или ВФ. «Именно потому, что мотивация является сокращенным путем для значения понятия, она не может полностью совпадать со всем понятием, следовательно, знание мотивации понятии не обозначает автоматически знания понятия во всей ее полноте». Если слово современного происхождения, его мотивация прозрачна, и значение понятия является автоматическим.
«Но если слово старое, мотивация, даже являясь прозрачной, может являться как бы вершиной айсберга, и лингвист должен сделать значительное усилие, чтобы заполнить промежуток между мотивацией и полным понятием».
О.И. Блинова считает, что «понятие ВФ слова (наряду с понятием мотивированности и мотивационного значения) базируется на осознании рациональной связи звучания и значения слова, на осмыслении этой связи». Другими словами, «система номинации слов – принцип (и признак) номинации, способ номинации, средство номинации, — находят свое воплощение во ВФ, аккумулирующей в себе мотивировочный и классификационный признаки обозначаемого и одновременно потенцию отношений лексической и структурной мотивированности слова», т. е. рассматривает ВФ в качестве компонента семантической структуры слова, элемента его значения.
Аналогичного мнения придерживаются О.П. Ермакова и Е.А. Земская, однако они считают «нецелесообразным включать в понятие ВФ указание на денотат (вопреки О.И. Блиновой, которая полагает, что ВФ слова голубика – «голубая ягода»), ибо понятие ВФ должно иметь объяснительную силу», а при подобном подходе «понятие ВФ теряет свою объяснительную силу, а ВФ предстает как редуцированное лексическое значение». В этом случае речь идет о живой ВФ. «Каждый носитель языка ощущает ВФ слова, причем нередко это ощущение имеет более или менее индивидуальный характер. Восприятие ВФ зависит от личных свойств человека, но и знакомства с тем, что называет слово. ВФ дает представление о том, почему именно так названо нечто. Иными словами: ВФ – это «способ мотивировки значения в данном слове. «ВФ отражает дух языка, наивное, донаучное сознание народа, она глубоко национальна».
В.Г. Варина, как уже упоминалось (см. с.9 настоящей работы), считает, что «постановка вопроса о ВФ как синхронном компоненте семантики слова предполагает в качестве необходимого условия разграничение понятий ВФ и этимологии языковых единиц в принципе». Причем в качестве элемента лексического значения ВФ сопровождается указанием на живую ВФ, т.е. на признаки номинации, которые создаются носителями языка».
«Именно за этими признаками и следовало бы, по В.Г. Вариной, закрепить понятие и термины «ВФ» в отличие от понятия и термина «этимология языковых единиц»».
То есть В. Г. Варина также рассматривает ВФ «в качестве компонента семантической структуры лексических единиц (в синхронно-описательном плане), где одно из наиболее важных для синхронной семантики свойств данного компонента заключается в его динамическом характере, который обнаруживается по-разному в различных условиях функционирования лексических единиц».
Т.Р. Кияк предложил различать этимологическую ВФ и узуальную ВФ лексической единицы, функционирующей сегодня в языке.
Подчеркивая второстепенное значение этимологии для раскрытия современного состояния ВФ слова, можно согласиться также с тезисом о том, что «и по объекту изучения и по проблематике учение о ВФ шире этимологии».
В дальнейшем рассуждении, «с учетом сложности структуры знаков», Т.Р. Кияк различает имплицитные и эксплицитные ВФ [Кияк, с.14], где первые «представлены простыми словами, принадлежащими в большинстве своем к первозданной лексике», а последними наделены «производные слова».
По своим семантическим, когнитивным и словообразовательным характеристикам узуальные внутренние формы подразделяются на:
эксплицитные ВФ: а) синтетические (лексемные): например, «вычислительная машина»; б) производные (морфемные): например, «быстрота», «учитель»; в) переосмысленные ВФ – выражения, образованные путем «семантического словообразования» (термин Е. С. Кубряковой); например, «палец» — технический термин от «палец» — общеупотребительное слово; «медведь» — силач от «медведь» — род животного;
имплицитные ВФ, т. е. ВФ непроизводных единиц (дом, рука, огонь) [Кияк, с.25] (см также с. 9 настоящей работы).
В словаре лингвистических терминов О.С. Ахмановой рассматриваемое понятие трактуется следующим образом: «ВФ слова (*символическая ценность, смысловая структура) – семантическая структура слова, т. е. те его морфологические свойства, которые символизируют связь данного звучания с данным значением или с данными лексическими коннотациями». продолжение
–PAGE_BREAK–
Таким образом, понятие ВФ неоднозначно трактуется в современной лингвистической литературе.
Принимая во внимание все основные проблемы исследования ВФ, а именно: неосязаемость, недоступность ее непосредственному наблюдению, необходимо различать ВФ и этимон, как это предлагают В.Г. Варина,
Т.Р. Кияк и др. Если слово немотивированно с точки зрения современного русского языка либо той же частной диалектной системы, то оно не имеет узуальной внутренней формы.
§ 2. Типология мотивированности
Внутренняя форма (ВФ) входит в значение; мотивирует его. «Понятие ВФ и мотивированность близкие, но не совпадающие. Мотивированность содержит указание на принадлежность базового слова или словосочетания и той или иной части речи к семантической группе. Оно работает на собственно словообразовательную характеристику слова. Понятие ВФ вскрывает характер (природу) наименования, которым является слово; оно работает на ономасиологический аспект слова [Ермакова, Земская, с. 518].
Лексическая мотивированность, с точки зрения словообразования, это деривационное соотношение между производными и производящими словами.
В ономасиологии мотивированность – это результат процесса создания мотивированной формы наименования на основе мотивировочного признака, легшего в его основу.
В лексикологии мотивированность – структурно-семантическое свойство слова, позволяющее осознать обусловленность связи его звучания и значения на основе соотнесенности с языковой или неязыковой действительностью.
Вопрос о лексической мотивированности остается актуальным на сегодняшний день. Так, О. И. Блинова, вслед за А. И. Моисеевым замечает, что «слова, ясные в словообразовательном или этимологическом отношении, при прочих равных условиях (степень употребительности, характер предметной соотнесенности и пр.), легче воспринимаются и воспроизводятся, прочнее удерживаются в памяти, нежели слова, лишенные мотивации».
«Не случайно освоение слов иноязычного происхождения рождает много самых разнообразных фонетических вариантов, например: кватера, кватира, квартера, фатера, фатира и др. – у одного только заимствования, функционирующего в русском языке с 18 века. То же явление характеризует и старые заимствования, употребляющиеся в диалектах несколько сот лет: «сабог», «забог», «обок» «сапог». Видоизменение звуковой оболочки заимствованного слова, помимо прочих факторов, бывает обусловлено и трудностью запоминания неосмысленной мотивировочной последовательностью звуков «чужого» слова.
В языке наряду с мотивированными словами имеются немотивированные. Но, во-первых, слов мотивированных в русском языке значительно больше, чем слов немотивированных. Если следовать точке зрения К.А. Левковской, то и непроизводные исконно-русские слова, составляющие незначительный процент немотивированных слов, нельзя считать полностью немотивированными, так как они входят в ряды производных однокоренных слов и, будучи органически связанные с ними, «получают как бы «вторичную» («обратную») мотивированность».
Во-вторых, иноязычные, немотивированные слова появляются в языке совсем не потому, что мотивация слов актуально не значима, а по иным причинам, равно как и деэтимологизация, наблюдающаяся в языке, порождается, как выяснено, рядом условий, не имеющих прямого отношения к мотивированности слова и ее роли в языке (в числе этих условий – выпадение из словаря опорного слова, изменение его звуковой оболочки, стилистическая или экспрессивная дифференциация слов, связанная по словопроизводству).
В-третьих, в языке в соответствии с действующей тенденцией к мотивированности осуществляется ряд процессов, приводящих к увеличению процента мотивированных слов.
Одним из таких процессов является этимологизация – «процесс установления новых словопроизводственных связей и создания на их базе лексической мотивированности». Этот процесс иначе называется народной (реже – ложной) этимологией.
В пользу значимости мотивации слова в процессе языкового общения говорит возникновение в диалектах мотивированных слов-параллелей к иноязычным словам или исконно русским словам, утратившим мотивированность.
Тенденцией к мотивированности обусловлено и возникновение в говорах лексико-морфологических (или словообразовательных) вариантов, которые характеризуются более развернутой морфологической структурой. Наблюдается это в тех случаях, когда в слове слабо выражен классифицирующий признак и слово является недостаточно мотивированным, например: хором, хоромина, хоромы.
Недостаточная мотивированность отмечается и у аффиксальных образований, что бывает, связано с многозначностью аффиксов и семантической перегруженностью производящих основ». Это приводит к возникновению лексико-морфологических вариантов слова, которые получают как бы вторичную мотивированность, например: «опечек – подопечек основание печи» .
«Изучение лексической мотивированности слова в рамках тематических групп лексики, сгруппированной, как известно, на основе внеязыкового принципа, обнаруживает структурно-семантические (мотивационные) связи между словами в дополнение к тем связям, которые являются отражением внеязыковых соотношений обозначаемых предметов».
Иными словами, «лексическая мотивированность и варьирование слова в диалектах – этот план представляется особенно перспективным. Прежде всего, мотивированность или тенденция к мотивированности является одной из причин, порождающей различные виды вариантов, начиная от лексико-семантических, где ни один вариант не создается помимо мотивации, и кончая лексико-фонетическими».
Не следует смешивать понятия мотивированность – свойство слова и мотивация – связь между словами, обнаруживаемая их мотивированностью, т. е. то же, что и мотивационные отношения; мотивировка – объяснение рациональности связи звуковой оболочки слова и значения.
Типология мотивированности восходит к дихотомии, введенной Ф.де Соссюром: абсолютная/относительная мотивированность, где абсолютная это слово, звуковая оболочка которых воспроизводит какие-либо элементы их значения (звукоподражание, звуковой символизм).
Ю.С. Маслов назвал такую мотивированность «изобразительной», т. е. «позволяющей в той или иной мере имитировать характерное звучание предмета».
Относительная мотивированность выявляется посредством соотношения слова с языковой действительностью.
У Ю.С. Маслова этот тип мотивированности называется «описательной» мотивированностью, которую «можно наблюдать либо при употреблении слова в переносном значении, либо в производных сложных словах. Переносное значение мотивировано сосуществующим с ним прямым (переносное «второй степени» – переносным «первой степени» и т. п.), как в словах окно, зеленый и проч.».
«Описательная мотивированность» относительна, ограничена: в конечном счете, она всегда опирается на немотивированное слово. Так, столяр или столовая мотивированы, но стол – нет. Итак, во всех случаях: все незвукоподражательные слова, непроизводные с точки зрения современного языка, употребленные в своих прямых значениях, являются немотивированными».
О.И. Блинова выделила семантический тип относительной мотивированности и морфологический тип, где семантическая – это разновидность относительной мотивированности, выраженной ЛСС языка, например, колокольчик ‘цветок‘; морфологическая – это разновидность типа относительной мотивированности, выраженная посредством морфем; лексическая – это мотивированность на уровне корней; структурная – на уровне аффиксов: разновидность типа относительной мотивированности, которая связана со структурой, например: тигрица.
Т.Р. Кияк различает формальную (внешнюю) мотивированность и содержательную (внутреннюю).
«Содержательная мотивированность характеризует способность ВФ отражать наиболее релевантные признаки языкового содержания слова или выражения, т. е. раскрывает ее структурно — семантические особенности в сопоставлении с лексическим значением». В момент возникновения все слова мотивированы.
Таким образом, с точки зрения синхронии, существуют лексемы: формально мотивированные и содержательно мотивированные; формально мотивированные, а содержательно немотивированные; формально и содержательно немотивированные.
С понятием мотивированности тесно связано понятие языковая мотивация, причем Е. Б. Комина называет «мотивацией» не что иное, как «мотивированность». Она указывает на проблему мотивации как «неотделимую в лингвистической литературе от проблемы номинации, связи «означаемого и означающего», с одной стороны, и имманентными закономерностями развития языка – с другой».
§ 3. Принципы номинации
Принцип номинации и способ номинации не следует синонимизировать. Принцип номинации – это исходное положение, правило, которое формируется на основе обобщения мотивировочных признаков, связанных с использованием растений в быту, медицине, на производство и т. д., сформировался принцип номинации по функции (назначению, использованию, роли). Следовательно, принцип номинации – категория семантическая, содержательная, фиксируемая в сознании носителей языка. Способ номинации – это прием осуществления, реализации принципа номинации, представленного мотивировочным признаком. Таким образом, способ номинации и принцип номинации соотносятся как форма и содержание. Способ номинации может быть прямым (когда мотивировочный признак выражен непосредственно, т. е. Основной, корневой морфемой слова, например: рыжик гриб от рыжий) и опосредованным (когда мотивировочный признак обозначен ассоциативно, посредством другого, уже существующего в языке слова или новообразования, например: лисичка «гриб рыжик», ежевика «ягода» название по ассоциации с еж).
«Средством номинации являются фонетические, морфологические, лексико-фразеологические и синтаксические единицы языка».
Ведущим в изучении лексики говоров являются два взаимно дополняющих подхода: тематический (исследование лексики по тематическим группам) и проблемный (исследование на диалектном материале разных проблем). Тематический подход в изучении словарного состава диалектов, имеющий как преимущества, так и ограничения, при выявлении значения слов предполагает установление связи между словами и обозначаемыми реалиями. Это, в свою очередь, способствует определению мотивировочного признака в словах с живой ВФ, а затем и общих тенденций номинации, принципов и способов номинации данного комплекса реалий. В итоге становится возможным выяснение одного из способов формирования определенных тематических групп лексики.
Опыт такого изучения осуществлен на материале названий растений, животных, построек и их частей, рыболовецкого комплекса в системе различных говоров русского языка и заслуживает самого пристального внимания. Таким образом, локальная окраска и специфика одной и той же тематической группы лексики в системе разных говоров русского языка достигается различными комбинациями многих компонентов: мотивационных признаков, признаков и способов номинации, мотивационных основ и т. д.
Выявлено, что принципы номинации характеризуются тематической «привязанностью»: для разных тематических групп лексики свойственны как общие, так и частные, специфичные принципы номинации и набор мотивировочных признаков. Это обусловлено как внеязыковой сферой (например, специфика предметов живой и неживой природы), так и внутриязыковыми семантическими закономерностями, которые еще недостаточно выявлены. Так, в составе названий животных представлена мотивировка звукоподражанием, что невозможно среди названий бытовых предметов, которые в свою очередь, получают названия по материалу изготовления (железка железная печь).
Попытка показать наличие системной организации слов тематической группы осуществлена В. Е. Гольдиным на материале названия построек и их частей в русских говорах. «Мотивационная связь – связь органическая и постоянная, связь, имеющая многовековую традицию. Формы проявления этой связи разнообразны».
В противовес такой концепции, существует иная трактовка природы номинации. Так, Б.А. Серебренников справедливо полагает, что «создание слова по какому-нибудь признаку является чисто техническим языковым приемом. Признак выбирается лишь для того, чтобы создать звуковую оболочку слова. Признак, выбранный для наименования, далеко не исчерпывает всей сущности предмета, не раскрывает всех его признаков».. продолжение
–PAGE_BREAK–
Процесс же утраты ВФ объясняется «тенденцией языка к устранению опасности ложной характеристики значения слова, которая может возникнуть по той причине, что в основу наименования кладется название какого-либо одного признака, тогда как действительное значение основывается на системе признаков».
Эти две тенденции существуют в языке: с одной стороны – тенденция к мотивируемости одних лексем другими, с другой – к формальной изоляции лексем.
1.2 Сегментация семантического пространства ‘жилье‘ в говорах русского языка
§ 1. Общие наименования жилья
Для русских говоров наиболее характерны три родовых наименования жилья: дом, хата, изба.
Четко дифференцировать по значению лексемы затруднительно.
Различия в значениях данных лексем имеют не собственно языковой характер, а связаны с различиями самых обозначаемых реалий, с многообразием типов построек, используемых на Руси.
В.Е. Гольдин, вслед за Ф.П. Филиным отмечает в своей статье «О языковом выражении тематических связей названий построек и их частей в русских говорах», что осуществление классификации лексем подобного рода представляют значительные трудности… «Языковеды, исходя не из семантических закономерностей, а из той или иной группировки предметов и явлений, очень часто не имеют прочных оснований для своих классификаций и стоят на грани утраты предмета своей науки» [Гольдин, с. 282].
Автор также выделяет широко распространенные названия крестьянского дома: хата, изба, дом. Для них характерно развитие в разных говорах значений с противоположной экспрессивной окраской. Так, в с. Бобрик Мценского района Орловской области изба – новый дом, а хата – «похуже»; в с. Фентисово Золотухинского района Курской области хата – обычный дом, изба – «плохой дом» и курень – «самый плохой дом» (ср. значения слова курень, указанные В. Далем). У русских старожилов северного Прииссыккулья встречаются варианты лексико-семантической группы изба–хата–дом, в которых хата занимает противоположные места в альтернации «маленький дом» – «большой дом» [Гольдин, с. 282, 287].
Лексема дом в литературном языке известна в значении `жилое здание, строение, жилое пространство человека` [ТСРЯ, 1, с. 425]. Лексема дом имеет также значения династия, семья, государственное учреждение, а также диал. `двор, дом с пристройками; «ходить домами» означает жить дружно. В словаре В. Даля во втором значении дом это изба, крестьянский дом со всеми хозяйственными постройками` (без указ. Места). Это слово непроизводно.
В русском языке данная лексема имеет ряд дериватов; например: домашность в значении жилой дом со всеми хозяйственными пристройками; домовина 1. дом, постоянное жилье (в отличие от летника и зимника). 2 гроб. 3. сооружение, сруб в виде гроба над могилой; домовище 1. жилище злых духов. 2. `гроб. 3. в суеверных представлениях – омут, в котором живет водяник (дух); домовка 1. дом, жилище 2. хозяйство. 3. могила; домишко уничижит. Дом; доможира дом со всем хозяйством.
«Общее значение слов с корнем дом- можно было бы описать как искусственно выстроенное и для каких-либо целей предназначенное сооружение: домец – деревенская игра, род лапты, домик – пчелиный улей, домник – чан для варки пива, домушка – будка для собаки».
В настоящее время в литературном языке это слово обозначает родовое понятие и ассоциируется в языковом сознании с сооружением из камня, либо из кирпича и соотносится с лексемами изба (из дерева) и хата (из глины, (первоначально на Украине и в Белоруссии).
Последняя лексема, несмотря на свою территориальную закрепленность, имеет также родовое значение `жилище`.
«Уже в очень раннее время, в начале первого тысячелетия нашей эры, наблюдаются различия в жилищном строительстве северной и южной групп восточнославянских племен. На севере, в лесной полосе, как правило, использовали бревенчатую срубную постройку, на юге в лесостепной полосе постройки полуземляночного характера. Это различие приводит в дальнейшем к сложению устойчивых типов рядового жилья – бревенчатой избы в средних областях и хаты-мазанки на Украине» [Воронин, с. 208].
«Южнорусское жилище строилось без подклета, пол первоначально был земляной, глинобитный, а потом деревянный, пол назывался «земь». Леса в южных районах мало, поэтому, помимо деревянных домов, можно было встретить саманные дома, сделанные из смеси глины и резаной соломы или же мякины».
Д.К. Зеленин отмечает в своей работе, что «южнорусский жилой дом отличается от всех остальных восточнославянских домов тем, что угол около двери предназначается не для печи, а для святого угла с иконами. Печка же помещается в противоположном углу избы» [Зеленин, с. 288].
В юго-западных областях России (Смоленской, Брянской, Орловской, курской, Белгородской, Воронежской), а также в Белоруссии и на Украине крестьянское жилище называется хатой. Это название изредка встречается и на других территориях Центральной России. Слово хата заимствовано славянами из иранских языков, где оно обозначало `дом земляночного типа`. По поводу того, как происходило заимствование, единого мнения у этимологов нет. Одни полагают, что славяне переняли его непосредственно от носителей иранских языков – скифов и сарматов. Другие же считают, что оно пришло в восточнославянские языки от венгров (haz-`дом`) в то время, когда предки венгров перекочевали из-за Волги на свою современную родину – в Венгрию.
Этимологически родственные этой лексеме слова пришли в русский язык как самостоятельные единицы. «Слово казино ‘игорный дом‘ вошло в русский язык в 18 веке из французского языка, который в свою очередь усвоил его из итальянского, где казино возникло как уменьшительно ласкательное производное от casa дом».
«Модное сейчас слово коттедж, как и сам обозначаемый им дом, пришло к нам в середине 19 века из английского языка. В последнем cottage было образовано с помощью французского по происхождению суффикса –age от cot хижина, дом; хлев, старого индоевропейского названия дома, известного в древнеиранском (kata-), немецком (Kate), финских языках (kota)», испанском, итальянском языках casa дом.
К заимствованиям от того же корня относятся слова, пришедшие в русский язык в эпоху Петра I: казарма и каземат (казамат) ит. Casa matte ‘невидимый дом, укрытие‘.
Лексема хата ассимилирована в русском языке, о чем свидетельствует ряд дериватов: хатица избушка; хатина небольшой дом или комната, хатка клеть. употребляется в значении горница, а также изба Смол. Поречн. Росл. Это слово имеет не меньшую важность для русского крестьянина, чем слово дом, о чем свидетельствуют пословицы, рожденные народом: «своя хатка – родная матка»; «моя хата с краю» и проч.
В литературном языке лексема хата обозначает:
1. Крестьянский дом (бревенчатый или мазанка) в украинской и южнорусской деревне.
2. употр. В названиях сельских учреждений (нов.) хата-читальня, хата-лаборатория.
Лексема дом является более нейтральной, хотя дом как особый тип строения можно квалифицировать по основному материалу для постройки, а также по способу его обработки: «основным материалом для постройки жилища служит разного рода дерево: дом либо рубят из плах цельных древесных стволов, либо плетут из хвороста. Кирпичи первоначально применяли только при постройке церквей; крестьянские дома из кирпича стали строить в деревнях не раньше 18 в.».
В комментариях к карте 3 «Диалектологического атласа русского языка», автор статьи классифицирует типы построек таким образом: «на карте показаны различия в значениях названий жилой постройки при их сосуществовании в одной частной диалектной системе, если такие отношения дают заметные ареалы. Значения этих слов в частных диалектных системах в известном смысле определено типами постройки, бытующими по традиции на той или иной территории, — характерными этнографическими типами крестьянской жилой постройки.
Но различия в значениях слов не находятся в непосредственной зависимости от различий в характере постройки. Одни и те же слова при одном и том же типе постройки в разных диалектных системах могут передавать различия в значениях по разным признакам.
Не все материальные различия, если они наблюдаются в одних и тех же населенных пунктах, находят выражение собственно в названиях; так, постройка может называться избой независимо от того, представляет ли она сруб из четырех стен или имеет усложнение в плане, сделана ли она из дерева или кирпича, камня; а может, напротив, именно в зависимости от этих качеств иметь разные названия: изба – четырехстенная, дом – пятистенный; или изба – деревянная, дом – каменный; изба – деревянная, хата – каменная.
Слова могут различать разновидности одной реалии – 1) по материалу: а) деревянная постройка каменная (кирпичная) постройка: дом изба; изба хата; б) деревянная постройка деревянный верх на каменном (кирпичном) фундаменте каменная (кирпичная) постройка: изба полудомок дом; в) единичные: литуха саманная; глинобитка – хата из глины; хоромы – кирпичные; 2) по соотношению частей: жилое помещение разделено на несколько комнат жилое помещение по обе стороны сеней: дом изба; 3) по функции: постройка для зимы постройка для лета – изба: дом; зимовка: изба.
«Квадратный сруб определял простейшую форму деревянного жилья – избы. Срубы изб встречаются при раскопках всех городов севера Руси».
« Весьма характерно, что самый термин изба (истба, истопка, истебка) связывается с различным по конструкции жильем – как срубным, так и полуземляночным; этот термин обозначает жилье вообще, с печью; теплое жилье, о чем говорят приведенные варианты термина, а также частный эпитет «теплая изба». Так, например, «теплая истопка» на дворе Ратибора в Киеве, в которой был убит половецкий военачальник Итларь (1095 г.), едва ли не была полуземляночным сооружением – сын Ратибора Ольберг застрелил Итларя «възлезше на истобку прокопаша и верх»; этот «прокапываемый» верх напоминает остроконечную задернованную кровлю землянок, описанных в рассказе Ибн-Русте. На миниатюре Кенигсбергской летописи, иллюстрирующей рассказ о смерти Итларя, изображена, однако, срубная изба».
Слово изба, др.-русск. истъба ‘дом, баня‘ (истобка в «Повести временных лет»), известно, как уже говорилось, всем славянам. Происходит из праславянской формы *jьstъba, которая могла быть заимствована или из герм. *stuba, вероятно, из кельт. (по Шахматову); другие (Соболевский, Мейе) считают, что изба романского происхождения от народнолат extufare парить. Этот зодческий термин так же, как хата и дом, прижился в русском языке, о чем свидетельствует ряд устойчивых словосочетаний: разволочная изба разъемная, разборная; черная изба; курная изба; белая, красная – с красным, т. е. большим или переплетным окном‘; шестистенная, четырехстенная; а также обширный ряд вариантов форм и дериватов приставочно-суффиксального образования.
Следует отметить также и относительную неустойчивость семантики в частных диалектных системах, так, в Псков. Твер. Осташ. истепок, истепка имеет значение подвал; Смб. Орл. Ряз. Твр. чердак, подволока, верх, вышка, все место под избной кровлей, сверх наката; изба передняя половина избы‘, в отличие от кути, женской половины и т. д., что свидетельствует о большой популярности этого слова и о широком его употреблении. Это становится наиболее наглядно, если проследить преобразование лексемы по народной этимологии *stъba в необычное *istopьba (ср. истопити) как реакция системы на изменение ассоциативного фона внутренней формы слова.
Такое многообразие словообразовательных аффиксов без тенденции к их функциональному разграничению, создающее большую вариативность средств выражения одного и того же значения характерно для разговорного словообразования. Например, дом: домище, домина, домишко, домовина, домовище, домашность, домовка; хата: хатина, хатка, хатица; изба: избушка, избенка, избешка, избица, изобка, истопка… продолжение
–PAGE_BREAK–
Дом, изба и хата – слова нейтрального значения, которые означают место, где живут, жилье.
Итак, на примере соотнесения трех терминов дом, изба и хата мы убедились в том, что одни и те же лексемы могут сочетать как самые общие значения, так и более конкретные.
Весьма распространенными названиями жилища вообще на Руси были и два других древнерусских зодческих термина – хоромы и палаты. Только хоромы, как сказано в «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля, – «здание деревянное, а палаты каменное (ср. пословицу «от трудов праведных не наживешь палат каменных)».
По свидетельству исторических памятников, до Х века каменные постройки вообще не были известны славянам. Первые упоминания встречаются в Киевской летописи под 945-989 гг. это подтверждается и данными новых раскопок. Первое каменное укрепление отмечено на Руси в 1044 году внутри детинца в Великом Новгороде. Несомненно, каменное зодчество пришло на Русь вместе с христианством (кстати, происхождение термина стена (ср.-готск. stains – ’камень’) связано именно с камнем, первым строительным материалом, используемым для возведения стен. Таким образом, факты истории архитектуры помогают установить время появления слова стена: оно появилось в русской лексике не раньше Х века – только после распространения на Руси христианства и связанного с этим каменного строительства). Можно утверждать, что слово хоромы (как обозначение деревянной постройки) было известно в древнерусском языке значительно раньше, чем слово палаты. По сведению этимологических словарей хором (хоромы) является обозначением самых разных построек вплоть до ворот (!). помимо этих значений в третьей Новгородской летописи слово имеет и обобщенное значение всего домашнего имущества.
В Русу же много народа собравшеся в суды великия на реку Волхв и з женами и з детьми и со всеми статки и животы и со скотом многим и с хоромы и придоша место жилищ своих Илмера ерезом.
В бумагах Петра Первого термин хоромы встречается в значении отдельные покои в доме: …загорелось вверху у царицы Прасковьи Федоровны и сгорело ее хоромы… зело жаль мне, что хоромы без меня сгорели.
Употребление термина преимущественно во множественном числе показывает, что подобное жилище представляет собой сочетание нескольких или многих составных частей, каждая из которых является равноправным звеном, «особняком», самостоятельным элементом целого. Каждое из звеньев можно было изъять и заменить другим. Этим обусловлена своеобразная архитектура старых русских строений их неожиданность, порой ассиметричность, «причудливое нагромождение построек разной высоты с разными окнами, с крышами разного вида и наклона, с несколькими лестницами, напоминавшими, что каждое помещение есть особый сруб, особый дом».
Сравните рассказ псковского летописца о ледоставе на реке Великой; нагромождение льдин здесь уподобляется башням и кровлям древнерусских строений: …лед стал наборзе не ровно, как хоромы.
В древнерусских памятниках зафиксированы формы: храмина, храм, хором для обозначения дома, горницы, комнаты, часовни, шатра. Старославянское же храм встречается в узком значении ’церковное здание’; в более поздних документах это значение передается словом церковь.
Разница в значении слов хоромы ’деревянные’ – палаты ’каменные’ находит косвенное подтверждение в указе 1688 года, в котором говорилось о том, что в целях борьбы с пожарами запрещалось возводить трехэтажные (в три жилья) хоромные строения и предлагалось «сломать неотложно» даже деревянные чердаки на каменных палатах.
Термин палата (палаты) так же, как и хором (хоромы), обозначающий жилище, использовался в основном, как уже было сказано, применительно к каменным строениям, причем иноземным, а не русским.
В «Словаре архитектурных терминов» Ф. Каржавина (1789) так объясняется этимология слова палата: «это то же, что и чертог, отменного благолепия здание. Некий грек, именуемый Паллас, дал свое имя богатым чертогам, для него выстроенных и прозвал их Паллациум». Этим же именем назвал Август жилище императора, построенное в Риме, на горе, которая «по самой той причине прозвана Mons Palatinus (палатин). Аналогичные сведения приводятся и в «Новом словотолкователе…» Н. Яновского (1803-1806).
Этимологические словари М. Фасмера и А. Г. Преображенского также связывают происхождение слова палата (полата) с греч. palation от лат. palatum.
В обоих словарях, наряду со значениями дворец, покой, шатер, дом, барский дом, обитель и т.д. отмечается значение полати – хоры в церкви. Это последнее значение термин полаты приобрел, по мнению историков и этнографов, потому, что на хорах (на возвышении) в церкви обычно стояла княжеская (царская) семья.
В одном из значений слово употреблялось как название помещений специального назначения: скатертная палата, хлебная палата, панихидная палата. Такое употребление в современном языке не сохранилось, но до наших дней употребляются терминологические названия особого рода учреждений: судебная палата, палата мер и весов, палаты в Конгрессе и т.д.
Другой зодческий термин – терем: слово является одним из ранних заимствований из греческого языка. Греческий teremnon (теремнон) было воспринято как суффиксальное образование, и в результате усложнения основы из него в древнерусском языке «извлечено» слово терем, обозначавшее дом, жилище. Если под усложнением основы подразумевать «процесс превращения ранее непроизводной основы в производную» (Н. М. Шанский), можно понять, почему в одной из первых фиксаций в русских памятниках слово терем предстает в форме теремьнъ. Позднее в результате этимологически неоправданного выделения суффикса -ьнъ по аналогии с именными прилагательными (зима – зимний, вечер – вечерний) появляется слово терем.
В «Словаре архитектурных терминов» Ф. Каржавина (1789) приводится такое, не очень точное объяснение значения слова: «Терема – так названы, кажется, от греч. слова τορξυμα (торевма) аки бы резною и гранитовою работой изукрашенные покои».
В русских летописях слово терем впервые упоминается в Х веке в значении ’высокий дом, дворец’: за стеною Бцею над горою двор теремный, бе бо ту терем камен.
В «Материалах к словарю древнерусского языка…» (1893-1903) И. И Срезневский указывает много значений, в которых использовался термин в летописях: это и уже упомянутые нами ‘дом’, ‘дворец’; это и ‘сень’, балдахин’; ср.: Володимеру бо хотяшу я поставити средь церкви и терем серебрян поставити над ним. (Ипатьевская летопись, 1115г.).
В этом же значении используется слово и в «Хождении…» Афанасия Никитина при описании заморских диковинок: …а Махмут сидит на кровати на золотой, да над ним терем шидян с маковицею золото1.
Употребляется слово терем (теремок) также для обозначения навеса над алтарем.
Деминутивные формы теремок и теремец обозначали небольшое строение типа башни, вышки.
Кроме того (по И. И. Срезневскому) лексема терем обозначала небольшой храм без алтаря и часовню, и вообще – сень.
В одном из терминологических словарей приводится случай использования слова теремец в неизвестном значении: Да перед ним (султаном) скачет Кофар пеш, теремцом играет [цит. по Батурчева, с. 82].
Таким образом, терем – достаточно многозначное слово. Терем мог быть и частью строения, как, например, лестничной башней, увенчанной особой вышкой с шатровым верхом; мог быть и отдельной постройкой, (поднятое высокое жилое строение, отдельный терем, теремок, замок боярский, одинокий домик в виде башни’. Но во всех случаях предусматривалось заостренность кровли, шатровое покрытие. На древнерусских миниатюрах часто изображались островерхие терема. Так, например, на миниатюре, изображающей княгиню Ольгу наблюдающую из своего терема, как на теремном дворе роют яму для древлянских сватов, ясно видна архитектура этого сооружения. В том, что княгиня Ольга сидит именно в тереме, сомнения нет – именно в теремах жили (и довольно замкнуто) княжеские жены, вдовы и дочери.
Эту функциональную особенность русских теремов подчеркивает в своем словаре и В. Даль, возводя этимологию слова к Thurm башня, тюрьма. Приводимая Далем пословица «В клетках птицы– в теремах девицы» раскрывает еще одно назначение терема– своего рода древнерусского гинекея [Даль, 4, с. 400]. В таком назначении терема, по мнению И. Забелина, особенно широко использовались в 16-17 вв., что нашло отражение в былинах, сказках, песнях, как древних, так и более позднего времени.
Таким образом, за более чем десятивековую историю своего существования термин терем не претерпел существенных семантических изменений и вполне вписался в структуру современного русского языка [Батурчева, с. 82-84]. Примечательно, что в языке современных СМИ используется родственное лексеме терем слово терминал, употребляемое в значении ‘объект, здание, строение’.
К общим наименованиям жилья можно также отнести лексемы, производные от глагола жить:
Прожитбище место, где можно проживать; жительство жилище, обиталище, жилье, дом или занимаемое кем-либо помещение; житьё помещение для жилья, жилище [СРНГ, 9, с. 197]; житьё этаж; житье жилая постройка, жилище; жира и жиры, мн. жилое помещение, дом, изба; жирушка жилое помещение, изба [СРНГ, 9, с. 187]; жило всякая постройка.
Общими наименованиями жилья являются также лексемы:
Дымъ дом, жилищ; домовище жилище; хануля хата, изба [Доп., с. 288]; хатица хата, избушка; хутъ угол, также в значении ‘дом’ [Доп., с. 295].
Эти лексемы обозначают любое жилье и потому не выражают конкретного семантически дифференцированного концепта.
§ 2 Конкретные наименования жилья
Кроме общих наименований типов жилых построек, существуют также и конкретные. Это огромный массив названий, образующих совокупность однодиалектных и разнодиалектных полных (или абсолютных) синонимов; мотивированных и немотивированных (иноязычных и исконно русских), который может быть описан в рамках тематического подхода. Такой подход «предполагает установление связи между словами и обозначаемыми реалиями. Это, в свою очередь, способствует определению мотивировочного признака в словах с живой ВФ, а затем и общих тенденций номинации, принципов и способов номинации данного комплекса реалий».
Наиболее характерным признаком, который актуализируется в наименованях жилья, является темпоральный признак, реализующийся в различных аспектах:
– во-первых, в оппозиции временное постоянное жилье, причем маркированным членом этой оппозиции является признак ‘временное’:
1.1.летнее зимнее:
а) дача загородній дом для летнего отдыха [ПОСИД, 8, с. 138 ]; летник летнее жилое помещение летнее жилище за пределами основного селения, жилье, стойбище кочевников, летняя постройка, шалаш в лесу для охотников [СРНГ,17, с. 18-19]; кочлетнее жилье кочевников [СРНГ,17, с. 18-19]; клеть, омшеник ‘отдельная избушка для поклажи, без печи; летом спят в клетях, там же устраивают новобрачных [Даль, 2, с. 121]; вышка, пристроенная к сеням летняя изба, на подклети’, почему и горницы выше этой, и окна ее выше избных [Даль, 1, с. 315];
б) зимнее: зимница небольшая изба рядом с основной избой или позади двор, использованная для хозяйственных нужд (в ней хранят домашнюю утварь, зимой кормят скот, иногда живут); [СРНГ, 11, с. 275 и сл.]; избушка в лесу, служащая зимой притоном для работающих в нем; жилище местных народов Сибири’ [СРНГ, 11, с. 274]; зимовник, зимовье, зимовка, зимовейка, зимовинка, зимница, зимовница, зимник – изба, для зимнего жительства, для приюта, пристанища в лесах и степях путников, промышленников и пр.; землянка пастухов, в камышах или в степях, для истравы сена на месте; постоялый двор на безлюдье’; ‘хижина для зверавщиков; станок, станция и приют проезжим; кухня, людская, отдельно от прочего строения; место, где зимуют кочевые народы’; ‘скотная и в то же время жилая изба на задах, на дворе или усадьбе мужика, для сбережения чистой, или передней избы, которая преет от сильной топки и содержания скота; зимовище место, где зимуют’, особенно об инородцах [Даль, 1, с. 682-683]; зимовля место, где зимуют’ [Доп., с. 322]; зимовинка [СРНГ, 9, с. 278]; зимняк зимняя крестьянская изб зимнее жилище, дом у бурятов [СРНГ, 9, с. 276-277]; зимовья, мн. ‘дома, в которых жили зимой прибывшие на заводы для вспомагательных работ рабочие’; зимовьё ‘загородный дом с хозяйственными пристройками; дача избушка на зимней дороге между отдаленными селами, в которой можно отдохнуть и отогреться проезжим [СРНГ, 9, с. 279-280]; заднюшка ‘зимнее жилое помещение, пристраиваемое позади крестьянской избы ко двору к хлевам’ для того, чтобы было ближе носить корм скоту; ‘избушка на задах крестьянской усадьбы’; ‘скотная изба’ [СРНГ, 10, с. 60]. продолжение
–PAGE_BREAK–
Единственная лексема со значением ‘постоянное’ жилье, которую нам удалось обнаружить, – лексема домовина – ‘дом, постоянное жилье’ (в отличие от зимника и летника) [СРНГ, 8, с. 119].
сезон: барак – временная постройка для жилья (рабочих, пленных) [ПОСИД, 1, с. 111 ]; баня – жилое помещение, которое временно откупалось для работы и увеселений’ молодежью [СБГ, 1, с. 29]; разволочная изба – разъемная, разборная. Зимующие на Новой-земле промышленники ставят в одном месте будку, становую избу, а по разным местам, для временного притона, разволочные, производимые в лочченых срубах с материала [Даль, 4, с. 21]; стан – 1) временное летнее становище рыбаков на берегу моря, откуда они выезжают на промыслы’; 2) ‘место на берегу, где располагаются только для временного лова рыбы’. Постоянные заведения, устраиваемые для того, называют ватагами и учугами; ватага – жилье на берегу Волги или Каспийского моря, для помещения рабочих, которые исключительно занимаются промыслом рыбы.
легкая постройка: гуйна – палатка, временно сделанная над судном из паруса; тент [ООВС, с. 43]; палатка – временное помещение из непромокаемой ткани, натянутой на каркас; летник – летняя постройка, шалаш в лесу для охотников’ [СРНГ, 17, с. 18-19]; шалаш – ‘род палатки с основой из жердей, укрытых ветками, корой, шкурами’ и т. п. [ТСРЯ, 4, с. 1313]; шалаша, салаш, челаша, чалашка [ЯОС, 10, с. 168-169]; лубянка – ‘шалаш из лубков’ [ООВС, с. 106]; лубяной балаган [Даль, 2, с. 270]; лубья – у псковских рыбаков ‘лубяной шалаш на льду’; лубяник – ‘лубяной балаган, шалаш, сторожка’ [Даль, 2, с. 270]; шатер (перс. сätr ) – ‘временная легкая постройка для жилья’, ‘род палатки из тканей, кож или ветвей’ [ТСРЯ, 4, с. 1323]; зимовье – ‘хижина для зверовщиков’, станок, ‘станция и приют проезжим’ [Даль, 1, с. 682 и сл.]; сакша – ‘будка, шалаш’ [Доп., с. 234]; урга – ‘палатка, шатер’ [СРН-ДРС, с. 162-163]; балаган – ‘легкая постройка’, шалаш [СРН-ДРС, с. 8]; ‘легкая жилая постройка в лесу, в поле’; балаганка, балаганчик [ПОСГ, 1, с. 43]; таша – ятка, ‘холщовая палатка’ [Даль, 4, с. 399]; курень – ‘шалаш’ [Доп., с. 322]; жупа – ‘курень’, ‘дым’ [Даль, 1, с. 547]; халабуда – ‘будка’, ‘сторожка’, ‘шалаш’ [ Фасмер, 4, с. 216, 256];[Доп., с. 293]; калабудка – ‘будка, шалаш, балаганчик или сторожка’ [Даль, 2, с. 76]; будка – ‘шалаш’ [ООВС, с. 16]; канура, конура, канурки, -рочка, канурища – ‘будочка, шалашик; землянка’ [Даль, 2, с. 85]; котух – ‘шалаш’ [ Фасмер, 2, с. 354]; [ЯОС, 4, с. 81]; лачуга, алачуга, олачуга – ‘палатка, хижина’ [ Фасмер, 2, с. 468]; лабаз – ‘легкий охотничий шалаш’; лобаз, лавас, лапас – ‘шалаш’ [ Фасмер, 4, с. 442-443]; лабозы – ‘караулка, шалаш на медведя или другого зверя’ [Доп., с. 98]; завалы – ‘шалаш в земле, яма, крытая дощатой крышей’ [Доп., с. 53]; землянуха ‘землянка’ [Доп., с. 67]; зимница – ‘землянка, избушка в лесу для работающих в нем’ [СРНГ, 9, с. 275]; зимовье, зимовка – ‘избушка-землянка, служащая временным жильем’ [СРНГ, 9, с. 278];[Даль, 1, с. 682-683]; урга – ‘палатка, шатер’ [СРН-ДРС, с. 162-163]; юрта (тюрк. jurt ) — ‘переносное жилище, кибитка у некоторых кочевых народов (обычно конусообразной формы)’ [ТСРЯ, 4, с. 1448 и сл.]; юрт – ‘дом, стоянка кочевника’ [Фасмер, 4, с. 534]; юртъ татр. //юрта, ‘кочевой шалаш, балаган разного рода’; юртой зовут намет кочевых инородцев; она крыта берестою, кожами оленя, она же чум; у калмыков, киргизов, башкир, крыта войлоком (кошмой), кибитка; у лопарей, летняя берестовая, зимняя оленья, вежа; юртовище, место, где юрта стояла [Даль, 4, с. 669]; чум– [Даль, 4, с. 669]; вёжка – ‘шалаш‘ [ООВС, с. 22]; вежа [ООВС, с. 43]; старое и западное – ‘башня, батура и каланча‘; намет, шатер, палатка; шалаш, балаган, будка, строжка, чум‘ [Даль, 1, с. 330]; [Фасмер, 1, с. 285]; кибитка [Даль, 2, с. 106]; барабара ‘шалаш‘ [ООВС, с. 6]; [СРНГ, 2, с. 99]; барабор [СРНГ, 2, с. 101].
Однако, если лексемы: палатка, шалаш, шатер, балаган(ка), имеют добавочное значение ‘переносное жилье‘; то лексемы: вежа (вёжка), барабара (барабор), чум (чом), юрта (юрт), кибитка имеют основное значение– ‘переносное жилье кочевника‘.
Другой семантический признак, актуализирующийся в значениях лексем – ‘строительный материал‘, из которого построено жилье. Здесь наблюдаются такие семы:
–из дерева: изба (истопка, истба и проч.) [Даль, 2, с. 10]; хоромина– деревянное строение [СРН-ДРС, с. 166]; дубовка– ‘изба или строение из дубового леса‘ [ООВС, с. 51]; юрта– ‘бревенчатая постройка‘ [СРН-ДРС, с. 173-174].
–‘из глины‘ глинобитный, глинобойный– о строении – ‘сбитый из глины, земли‘, иногда с примесью смолы [Даль, 1, с. 355].
–‘из глины и плетня‘ турлушка [Доп., с. 272].
– ‘из луба‘ лубянка, лубья, лубяник [Даль, 2, с. 270]; [ООВС, с. 106].
–‘из камыша‘ камышанка, камышовка, камышаный дом
– ‘из жердей‘ барабара [СРНГ, 2, с. 99]; барабор [СРНГ, 2, с. 101]; шалаш в значении ‘род палатки с основой из жердей, укрытых ветками, корой, шкурами‘ [ТСРЯ, 4, с. 1313]; балаган «балаган жердями, и ветками, и соломой закладено» [ПССГ, 1, с. 34].
– ‘из ткани (шкуры животного)‘ палатка [СРГС, 3, с. 393]; шатер [ТСРЯ, 4, с. 1323]; кибитка ‘переносное жилье кочевников, из жердяного остова с покрышкой из войлоков (кошем), бересты или шкур‘; сиб. юрта, арх. вежа и чум, киргизск. и калмыкск. кибит(к)а.
Также выделяется особый класс лексем, актуализирующих признак особенности процесса строительства‘, либо ‘производимого над зданием действия:
разволочная изба ‘разъемная, разборная‘ «зимующие на Новой земле промышленники ставят в одном месте общую избу, а по разным местам, для временного притона, разволочные… [Даль, 4, с. 21];
сруб, иструб, струб, поруб ‘срубленная вчерне изба, без крыши‘ [Даль, 2, с. 62]; [Доп., с. 201]; армянка ‘дом-мазанка‘ [СБГ, 1, с. 20]; [СРНГ, 1, с. 277].
В наименованиях жилья может актуализироваться локативный признак:
1. ‘на задах крестьянской усадьбы‘– заднюшка, заднуха, задница– ‘теплая, чистая жилая изба на задах‘ [Даль, 1, с. 576]; [СРНГ, 10, с. 59-60]; зимовка, зимничка– ‘задняя зимняя изба‘ [СРНГ, 11, с. 275, 278].
2.1. ‘сбоку от дома‘– флигель, хлигерь, придомок, прихоромок, прихоромки [Даль, 3, с. 411, 457; 4, с. 536].
3. ‘удаленное от основного селения‘– бутырки [ООВС, с. 18]; келия ‘одинокий, удаленный покойчик‘;//‘однодомок‘, ‘одиночная изба‘ [Даль, 2, с. 105]; булдырь ‘дом, стоящий на отшибе‘ (Даль) [Фасмер, 1, с. 238]; летник ‘летнее жилище за пределами основного селения‘ [СРНГ, 17, с. 18-19]; забегаловка ‘отдаленное место жительства‘
[Доп., с. 52]; забиенное ‘удаленное место жительства‘ [Доп., с. 52].
4.‘в лесу‘ летник– ‘летняя постройка в лесу‘ [СРНГ, 17, с. 18, 19]; зимник (и варианты: зимовка, зимовейка и проч.) [СРНГ, 11, с. 274 и сл.].
4.1. ‘в лесу и в степи‘– зимовье [СРНГ, 11, с. 274 и сл.].
4.2. ‘возле леса‘– поддубинка [Доп., с. 187].
5. ‘возле мельницы‘ дербень ‘изба без двора около мельницы
6. ‘возле дороги‘– удорожь [Доп., с. 276]; перепутник ‘дом на перепутье‘ [Доп., с. 52]; зимовье ‘изба на зимней дороге‘[СРНГ, 11, с. 2779-280].
7. ‘тайное место‘– хорона, [СРН-ДРС, с. 166]; убежество, уход
8. ‘за пределами города‘– дача [ПОС, 8, с. 138]; зимница, зимовьё загородный дом с хозпристройками, дача‘[СРНГ, 11, с. 279].
9. ‘на берегу‘– стан [ООВС, с. 215]; ватага ‘жилье на берегу Волги или Каспийского моря для помещения рабочих‘ [ООВС, с. 22]; тоня
10. ‘в земле‘– завалы [Доп., с. 53]; землянка, землянуха [Доп., с. 67].
11. ‘на льду‘– лубья ‘лубяной шалаш на льду‘ [Даль, 2, с. 270].
12. ‘на судне‘– гуйна ‘палатка, временно сделанная над судном из паруса‘ [ООВС, с. 43].
Особое место занимают лексемы, характеризующие наименования жилья по субъекту:
‘крестьянин‘– кроме упомянутых наименований крестьянского жилья– изба-хата-дом, существуют такие лексемы: заднюшка [СРНГ, 10, с. 60]; летник ‘летнее жилое помещение в крестьянском доме‘‘[СРНГ, 17, с. 18-19]; ‘[ЯОС, 4, с. 128]; зимник, зимовка и пр. ‘зимняя крестьянская изба‘ [СРНГ, 11, с. 277- 278]; келия, келья ‘одинокая избушка нетяглового крестьянина‘[Даль, 2, с. 105].
‘кочевник‘– вежа, чум, кибитка, барабора, барабор [Даль, 1, с. 330; 2, с. 106; 4, с. 614]; [СРНГ, 2, с. 99-101]; коч ‘летнее жилье кочевников‘ [СРНГ, 15, с. 122]; летник [СРНГ, 17, с. 18 -19]; зимник [Доп., с. 67]; [Даль, 1, с. 682-683]; [СРНГ, 11, с. 274].
‘бурятов‘– зимняк [СРНГ, 11, с. 277].
‘рабочих‘– барак [ПОСИД, 1, с. 111]; зимник [СРНГ, 11, с. 274] разволочная изба [Даль, 4, с. 21].
‘охотник‘– лабаз ‘легкой охотничий шалаш‘ [ Фасмер, 4, с. 442-443]; шалашка [ЯОС, 4, с. 81]; летник ‘летний шалаш в лесу для охотника‘ [СРНГ, 17, с. 18 -19].
‘рыбак‘– ватага, [ООВС, с. 22]; стан, [ООВС, с. 215]; тоня, тонская избушка, [Даль, 4, с. 415]; лубья [Даль, 2, с. 270].
‘пастух‘– зимовье ‘землянка пастухов‘ [Даль, 1, с. 682-683].
‘мельник‘– дербень ‘изба мельника‘ [Фасмер, 1, с. 500].
‘новобрачные‘– клеть, омшеник ‘изба-амбар, где спят новобрачные‘, хизок [Фасмер, 4, с. 236].
‘боярин‘– терем ‘замок боярский‘ [Даль, 4, с. 400].
‘злой дух‘– домовище [СРНГ, 8, с. 120].
Также важную роль играют лексемы, характеризующие жилище по функции:
‘для жилья‘ дом; житьё, прожитбище… эта сема является интегральной для рассматриваемой группы лексики.
‘для сходок‘– баня ‘жилое помещение, которое временно откупалось молодежью для работы и увеселений‘ [СБГ, 1, с. 29]; кильдим ‘изба, где собираются посиделки‘ [Даль, 2, с. 108]; сборная изба ‘наемная миром для сходок и для приезжих старшин‘ [Даль, 2, с. 10]; изба ‘сборный дом‘ [Доп., с. 70].
‘для отдыха‘– дача [ПОСИД, 8, с. 138]; зимовьё ‘загородный дом с хозпристройками‘ [СРНГ, 11, с. 279].
‘строение без очага, имеющее обрядово-бытовое назначение‘– клеть, или омшеник [Даль, 2, с. 121]; хиз, хисок, хизок, хизык [Фасмер, 4, с. 236].
‘для хозяйственных нужд и жилья‘– амбар жилой [СРН-ДРС, с. 78]; клеть, или омшеник [Даль, 2, с. 121]; хиз, хисок, хизок, хизык [Фасмер, 4, с. 236]; камора.‘клеть, чулан, кладовая‘[Даль, 2, с. 82]; истебка ‘холодная изба, кладовая‘[Даль, 2, с. 58]; хатка ‘клеть‘[ООВС, с. 246].
5.1. с добавочным значением ‘теплая‘– зимница, зимничка.
‘для пристанища‘ (временного приюта)– зимник [СРНГ, 11, с. 274]; уход ‘тайное место, пристанище‘ [Доп., с. 275]. продолжение
–PAGE_BREAK–
‘для работы и для жилья‘– зимница ‘такая изба, приспособленная для работы кустарей, делающих ложки‘ [СРНГ, 11, с. 279].
В отдельных наименованиях реализуется семантический признак ‘соотношение частей жилища‘, который актуализирует:
‘количество комнат‘– двойни ‘изба и горенка, поставленные вместе‘ одна подле другой [ООВС, с. 45]; двоенка ‘дом из двух половин, соединенных сенями‘ [ПОСИД, 8, с. 148]; дом-глаголь ‘трехкомнатный дом‘ [Ср.-Обс. С., 1, с. 93]; истопка ‘об одном покойчике с печью‘ [Даль, 2, с. 58].
В других случаях актуализируется признак ‘количество этажей‘:
Дом с верхом– ‘двухэтажный дом‘ [Ср.-Обс. С., 1, с. 93]; двужилый, двухжильный [ПОСИД, 8, с. 162]; [Даль, 1, с. 420]; [Доп., с. 40]; и ‘одноэтажный‘– одножирка, одножирок [СРНГ, 23, с. 40]; одножилой, одножилый [СРНГ, 23, с. 40]; поземный [Доп., с. 193].
В русских диалектных наименованиях жилья реализуется такая, не менее важная в строительстве оппозиция– «черная» (курная) изба/ «белая» изба, «в которой печь с трубой, и потому нет копоти» [Даль, 2, с. 10]. Эти две особенности конструкции русских построек выражены такими лексемами:
1.‘курная‘– дымник [Доп., с. 320]; дымка [СРНГ, 8, с. 293]; дымовка [СРНГ, 11, с. 295]; коптелка ‘черная дымная избушка‘ [Даль,2 с. 159]; зимовка ‘курная изба‘ [СРНГ, 11, с. 278].
2.‘белая‘– горница ‘жилой дом, имеющий печь с трубой‘, ‘белая изба‘ [ПОСИД, 7, с. 115]; светлица, избица, изобка ‘горенка, светелка, вышка‘ [Даль,2 с. 31] хата ‘горница‘ [ООВС, с. 246]; задница ‘задняя чистая изба‘ [СРНГ, 10, с. 59].
Особенностью организации внутреннего пространства жилища выражена следующими лексемами: крестоватик ‘изба с крестообразной перегородкой внутри‘ [СРНГ, 15, с. 227]; крестовик [СРНГ, 15, с. 232]; неприяха (непряха) изба ‘изба с печью поправо от двери‘ [Доп., с. 143]; красная изба ‘с красным, то есть большим окном‘ [Даль,2 с. 10].
Собирательное значение ‘дом и двор‘ выражено такими словами: дом ‘изба, крестьянский дом со всеми хозяйственными постройками‘ [СРНГ, 8, с. 116]; домовка, домашность [СРНГ, 8, с. 117]; жило [СРН-ДРС, с. 42]; доможира ‘дом со всем хозяйством‘ [СРНГ, 8, с. 122]; двор ‘дом со всеми хозяйственными пристройками‘, усадьба// как единица счета [ПОСИД, 8, с. 150-151]; дым ‘жилье, изба, двор‘ [СРНГ, 2, с. 172]; зимовьё ‘загородный дом с хозпристройками‘[СРНГ, 11, с. 297]; хоромы, хоромцы [Даль,4 с. 669].
Таким образом, в русских говорах сохранились древнейшие названия построек, отражающие историю славян.
«Довольно часто находим мы в древнейших текстах смешивание слов двор и дом, может быть, потому что на первых порах именно двор и был «вместилищем» дома, поскольку имел ограду. Особенно много путаницы в переводах с других языков» [Колесов,1986, с.199]. Дело в том, как отмечает В.В. Колесов, что дым, двор или дом были последовательно противопоставлены княжению или торгу как самостоятельные хозяйственные единицы обложения налогом. Постепенно слово дворъ, развивая свои значения параллельно значениям слова домъ, становилось социальным термином. Когда-то, в давнее время, и дом, и двор обозначались общим словом, совместно входя в понятие ‘хоромы‘ [Колесов,1986, с.200].
Качественно-характеризующие признаки выражены лексемами, в значениях которых актуализируются семы:
1.‘маленькое, бедное‘– хибар(к)а ‘небольшой и убогий домик‘ [ТСРЯ, 4, с. 1131] ехибарка ‘хибарка, лачуга‘ [Доп., с. 47]; халупа ‘небольшая, обычно бедная хата‘ [ТСРЯ, 4, с. 1131]; хабунька ‘маленькая, бедная избушка‘[Доп., с. 287]; жаль ‘убогий дом‘[Доп., с. 48].
1.2. с добавочным признаком ‘тесное‘– канура ‘маленькое, тесное, низкое жилье‘ [ССРНГ, с. 237].
1.3.‘небольшое‘– хатина ‘небольшой дом или комната‘ [ООВС, с. 246]; хижина ‘небольшой дом‘ [ТСРЯ, 4, с. 1144].
1.3.‘плохое‘– лачуга, алачуга ‘хижинка, плохая избенка‘ [Даль,2 с. 240]; ганьище ‘плохая хижина, развалившийся дом‘ [ООВС, с. 36]; казамат ‘неблагопристойный дом‘ [Доп., с. 75]; кильдима ‘хижина, избенка‘; кильдим ‘развратный дом‘[Даль,2 с. 108].
2. оппозиция ‘грязное/ чистое‘ актуализируется в таких семах:
2.1. ‘грязное‘– конура [Даль,2 с. 240]; котух ‘грязное жилье‘ [Фасмер, 2, с. 354].
2.2. ‘чистое‘– задница ‘задняя чистая изба‘
3. оппозиция ‘теплое/холодное‘:
3.1.‘теплое‘– заднюшка [Даль,1 с. 576].
3.2.‘холодное‘– хизок [Фасмер, 4, с. 236]; горница ‘холодная изба‘[Даль,2 с. 58]; чум ‘летняя изба, холодная, но жилая‘,[Даль,4 с. 617].
4. ‘примитивное жилье‘– барак ‘примитивное жилое строение‘ (обл.) [Фасмер, 1, с. 123].
Отдельные лексемы имеют фольклорную стилистическую окраску: горенка флк ‘дом, избушка‘ [ПОСИД, 7, с. 105]; житьё ср флк житьё-бытьё ‘жилье‘ [СРНГ, 9, с. 197].
Наименования жилья составляют весьма многочисленную группу русской диалектной лексики (около 140 лексем).
Некоторые лексемы получили широкое распространение и имеют статус родовых обозначений жилья (дом, здание, жилье…). Другие остались известны только в частных диалектных системах русского языка.
Характерной особенностью данной группы лексики является семантическая неустойчивость номинаций, которые в различных говорах приобретают разные значения.
Значительное количество конкретных наименований жилья демонстрирует очень высокую степень расчлененности исследуемого семантического пространства.
Наиболее характерными признаками, актуализирующимися в наименованиях жилья, являются: темпоральный признак, реализующийся в семах: ‘временное‘/‘постоянное‘; ‘зима‘/‘лето‘; ‘сезон‘; ‘непостоянная, временная постройка‘ и локативный признак: ‘в лесу‘; ‘в степи‘; ‘на берегу‘; за городом‘; ‘в земле‘; ‘на задах усадьбы‘; ‘возле мельницы‘; ‘возле дороги‘; ‘на перепутьи‘; ‘удаленное от основного селения‘; ‘сбоку от дома‘; ‘на задах усадьбы‘…
Номинационно также маркируются признаки жилья, указывающие на: материал – ‘глина‘, ‘дерево‘, ‘лубки‘, ‘жерди‘, ‘шкура‘, ‘ткань‘, ‘камыш‘ и т. п.; субъект– ‘охотник‘, ‘кочевник‘, ‘рыбак‘, ‘кустарь, работник‘, ‘Зой‘ дух и проч.; функцию– ‘для жилья‘ (интегральная функция), ‘для сходок, посиделок‘, ‘для отдыха‘, ‘для совершения обрядов‘, ‘для работы и жилья‘, для хозяйственных нужд‘; ‘соотношение частей‘– двойни, дом-глаголь, дом с верхом; ‘форма‘– ‘круглый дом‘; ‘поземный дом‘; ‘количество этажей‘– одножилой, двужильный; отдельные лексемы, имеющие оценочное значение, характеризуют жилье с точки зрения качества.
Такая высокая степень семантической расчлененности свидетельствует о четко разработанной структуре концепта ‘жилье, дом‘ в русском языке. Системой лексем отражен большой опыт оседлого образа жизни и связанный с ним опыт строительства.
Лексическая мотивированность наименований русских жилых построек
Среди рассматриваемых наименований жилья выделяются мотивированные и немотивированные.
В ряду немотивированных лексем имеются исконные славянские лексемы, в силу разных причин утратившие свою мотивированность, и заимствованные.
К общеславянским исконным мотивированным лексемам относится, в первую очередь, основное наименование жилья дом ‘здание, строение, жилое помещение‘ ст.-слав. ДОМЪ οΐχος, οϊχία (Супр.); восходит к старинной основе на –u, родственная древне-индийскому damas ‘дом‘ [Фасмер, 1, с. 526 и сл.].
Не имеют внутренней формы и лексемы, производные от дом: домовина, домишко, домовка, домовище, домашность, доможира и проч. Единственным мотивированным словом является лексема придомок, имеющая в основе локативный принцип номинации.
Общеславянской является лексема двор, которая в значении ‘жилье‘ упоминается в старинных документах и в диалектной речи исключительно как счетная единица, а также фигурирует в идиоме «со двора» ‘из дома‘ [ПОСИД, 8, с. 150]. «Слова двор и дверь одного праславянского корня» [Колесов, 1986, с. 201].
Непроизводное славянское изба, праслав. *jьstъba заимсвовано из др.-герм.*stuba (д.-в.-н. stuba ‘темное помещение, баня‘, как указывает словарь М. Фасмера, др.-исл. stafa, stufa ‘баня с печью‘ или ром. *extufare (франц. etuve, ит. stufa ‘баня‘). Принимая во внимание германское краткое u, можно считать объяснение из д.-в.-н. более правдоподобным, чем из романского (где u долгое) [Фасмер, 2, с. 120 и сл.].
Не имеют ВФ и лексемы, производные от изба: избенка, избушка, изобка, избочка, избишка, избина, избища… Объяснение фонетического варианта истопок, истопка от истопить, «судя по остальным славянским формам, всего лишь народная этимология» [Фасмер, 1, с. 526 и сл.].
В юго-западных областях России лексемой хата называют тип жилой постройки, отличающийся от ярусного (изба) тем, что начинается непосредственно на земле. Слово заимствовано из венгрской формы современного венгерского haz ‘дом‘ [Фасмер, 2, с. 120 и сл.]. Лексема имеет также как и дом, изба дериваты: хатина, хатка, хатица, которые, как и производящее их, не имеют внутренней формы.
Лексема дача утратила свою мотивированность от «дать», первоначально «дарованная князем земля»// восходьт к праславянскому *datia [Фасмер, 1, с. 486 и сл.]. В современной русской речи ‘загородный дом для летнего отдыха‘ [ПОСИД, 8, с. 150].
Слово терем ‘высокое жилье‘ заимствовано из греческого. На то, как производилось заимствование, единого мнения у этимологов нет. Одни считают его ранним заимствованием из греческого τέρεμνον τέραμνον ‘дом, жилище‘. Другие же предполагают родство славянского *termъ с греческим словом *τέραβνον, а также с латинским trabs, trabes ‘брус‘, др.-кимр.treb ‘жилье‘, гот. ‘поле‘, д.-в.-н. dorf ‘селение‘ [Фасмер, 4, с. 47].
Лексема хоромы восходит к древне-восточнославянскому xormъ [Фасмер, 4, с. 265 и сл.]. В русском языке обозначает ‘роскошное здание‘, а также ‘деревянное строение‘.
Не имеют ВФ и лексемы, производные от хоромы: хоромцы, хорома, хоромина, хоромное строение.
Слово палатка ‘временное строение из непромокаемой ткани‘ произведено от палата, первоначально, по-видимому, ‘роскошный шатер‘ является древнейшим заимствованием из средне-греческого παλτιον от лат. Palatium ‘дворец, покой, шатер, дом, обитель‘, полати– ‘хоры в церкви‘ [Фасмер, 3, с. 307]. Лексемы палатка и палата являются немотивированными. продолжение
–PAGE_BREAK–
Слово здание ‘большое строение, дом, домина, хоромы, палаты, дворец‘ [Даль, 1, с. 675] заимствовано из церковнославянского ЗДАТЬ. Современная форма настоящего времени создаю [Фасмер, 2, с. 89], так же как и лексема здо ‘кров, дом‘ от –здать ст-слав.ЗДАТИ, ЗИЖДỢ; русск.-цслав. ЗЬДЪ ‘глина‘ *зьдъный (зедный), прилаг. ‘глиняный‘ [Фасмер, 2, с. 89].
Слово баня ‘жилое помещение‘, которое временно откупалось молодежью для работы и увеселений [СБГ, 1, Сю 29] заимствовано из русско-цслав. с .19 века; ст.-слав. БАНЬКЪ старое заимствование из народнолат. *baneum [Фасмер, 1, с. 121-122].
Производное от буд(к)а холобудка (халабудка, калабудка) ‘будка, сторожка, шалаш‘, воронежск., Курск. [Фасмер, 4, с. 256], видимо, заимствовано из польск. посредством.укр. (сопоставление наше– Д. Т.).
Лексема канура (конурка и с метатезой корунка) ‘будочка, шалашик, тесное жилье‘, ‘небольшая изба‘. Из кА- и нура, др.-польское nura наряду с nora [Фасмер, 2, с. 182].
Лексема жупа ‘курень, дым‘ восходит к старославянскому ‘округ‘ [Срезн., 1, ч. 1, с. 883-884] др.-русское жупа, ст.-сл. жоупие ‘округ‘ [Фасмер, 2, с. 65-66].
Лексема хиз хизок ‘амбарчик, где спят молодые‘, хисок, хизык ‘холодная изба, амбарчик, где спят летом‘ заимствовано, возможно, из балкано-германского *hûs в послеготский период [Фасмер, 4, с. 236]; исторический вариант хижина ‘небольшой домик, избушка‘ также произведено от *xyz ‘дом‘. В основе лежит дрю-герм.* hûs ‘дом‘[Фасмер, 4, с. 235-236]
Лексема клеть‘кладовая, амбар‘ восходит к индо-европ.*kleu — ‘сжимать, теснить, ограничивать‘[Фасмер, 2, с. 249].
Слово хибара (ехибарка, хибурка), сравните немецкий (арго) Kabora ‘место, где прячут краденое‘ [Фасмер, 4, с. 234].
Лексема котух ‘шалаш‘, ‘грязное жилье‘ произведена от котец [Фасмер, 2, с. 354], родственна авест. каtа- ‘комната, кладовая‘, нов.-перс. kad ‘дом‘, гот. heþjo ‘кладовая‘, др.-инд. Catant, прилаг. ‘прячущийся‘[Фасмер, 2, с. 351].
Лексема вежа (вёжка) ‘намет, шатер, палатка, шалаш, балаган, будка, сторожка, юрта, кибитка, переносное кочевое жилье‘ восходит к праиндоевропейскому *věža, * věžja (от vezon, русск. везу), то есть ‘дом-повозка на полозьях или колесах‘ [Фасмер, 1, с. 285].
Лексема стан ‘шалаш, землянка на становье‘ восходит к старо славянской основе на –u, родственно лит. Stonas ‘состояние‘ (заимствованное из др.-инд. Sthanam ‘место, место пребывания‘)[Фасмер, 3, с. 745].
Лексема лабаз (лобаз, лавас, лапас, лопас, лабоз, лобоз) ‘легкий охотничий шалаш‘ лабазина ‘хворостина, палка‘ [Фасмер, 4, с. 442-443].
Немотивированными словами являются заимствования из других языков. Самую многочисленную группу составляют заимствования из тюркских языков.
Лексема турлук (турлучка, турлушка) ‘плетневая мазанка‘ из турецкого torluk ‘землянка‘ [Фасмер, 4, с. 124].
Лексема лачуга (алачуга, олачуга) ‘палатка, хижина‘ заимствована из тюркских языков. Ср. чагатский alačuγ ‘палатка, войлочный шатер‘, ‘шалаш из коры, ветвей‘ [Фасмер, 2, с. 468].
Лексема шалаш ‘род палатки с основой из жердей‘ заимствована из тюркских языков, ср. с турецким šalaš ‘шалаш, палатка‘[Фасмер, 4, с. 393].
Лексема кибитка ‘беседка, будка, переносное жилье кочевников‘ заимствована из татарского kibitz ‘лавка, будка‘ [Фасмер, 2, с. 227-228].
Лексема булдырь (балдырь) ‘ветхая изба‘, ‘дом, стоящий на отшибе‘ заимствована из чувашского pəlσor ‘навес на двух столбах, шалаш, летняя кухня‘ pəl ‘деревянный дымоход‘ [Фасмер, 1, с. 238].
Лексема амбар (онбар, имбар и с метатезой арбан) др.-русск. анбар, онбар заимствована из турецкого, крымско-татарского, татарского ambar [Фасмер, 1, с. 75].
Лексема дербень ‘изба около мельницы‘, ‘изба мельника‘ заимствование из тур.-перс. Derbend ‘горный проход, ущелье‘ [Фасмер, 1, с. 500].
Лексема балаган ‘легкая жилая постройка‘ заимствована из турецкого (персидского) balaχänä ‘верхняя комната, комната над главным входом‘ [Фасмер, 1, с. 112].
Лексема юрт(а) ‘дом, жилье, двор‘ тамб.,‘жилье кочевника‘ заимствована из тюркских сравните турецкий, чагатский jurt ‘месо жительства, стоянка, жилище‘ [Фасмер, 4, с. 534].
Не столь многочисленную группу составляют заимствования из иранских языков.
Лексема чертог ‘палата, хоромина, большой и пышный покой‘ ст.-слав. ЧРЪТОГЪ заимствование через древне-булгарский из персидского čartāk(čar — ‘четыре‘+tāk ‘высокая, выступающая часть балкона‘ ) [Фасмер, 4, с. 348].
Лексема шатер ‘временная легкая постройка из тканей, кож или ветвей‘ др.-русское ШАТОРЪ, ШАТЬРЪ заимствована из персидского čätr ‘заслон, палатка‘ посредством тюркских [Фасмер, 4, с. 413].
Лексема халупа ‘небольшая, обычно бедная изба‘ заимствована через польский chalupa из перс. Kulba. Возможно, родственна халуга ‘плетеный шалаш‘ [Фасмер, 4, с. 219].
Лексема курень ‘изба, землянка, лачуга‘, а также ‘будка, шалаш‘ заимствована из чагатского kürän ‘толпа, племя, отряд воинов [Фасмер, 4, с. 425].
Небольшую группу составляют заимствования из финно-угорских языков.
Лексема чум ‘переносная палатка на жердях, вотская изба‘ считается заимствованием из коми tśom, удм. tśum ‘палатка, кладовая‘ [Фасмер, 4, с. 381].
Лексема хазина ‘постройка‘ сравн. венгерский haz ‘дом‘, фин. Kota ‘хижина‘ [Фасмер, 4, с. 215].
Единственная лексема, заимствованная из монгольских языков, среди названий построек это урга ‘палатка, шатер‘ монгольск. urgai, калм. urxa‘ ‘яма для хранения, погреб с припасами‘ [Фасмер, 4, с. 167] (сопоставление наше– Д. Т.). Толкования этого слова этимологами нам обнаружить не удалось.
Небольшую группу составляют заимствования из германских и романских языков.
Лексема флигель (хлигерь) заимствована из немецкого Flugel ‘крыло, боковая пристройка‘ [Фасмер, 4, с. 199].
Лексема каземат (казамат) ‘прикрытие, тюрьма‘, ‘неблагопристойный дом‘ заимствована из итальянского casamatta ‘невидимое укрепление‘ через франц. или польск.Kazemata [Фасмер, 2, с. 159-160].
Лексема барак ‘временная примитивная постройка для рабочих, пленных‘ заимствована из фр.baraque, которая восходит к итальянскому baracca [Фасмер, 1, с. 123].
Из греческих языков также имеются заимствования.
Лексема камора ‘чулан, клеть, кладовая‘ из χaμάρα ‘свод‘ [Фасмер, 4, с. 175].
Лексема келия ‘одинокая изба‘ из ср.-греч. Χξλλίον, от лат. Cella ‘комната, чулан‘ [Фасмер, 2, с. 222].
Кроме названных лексем, существуют также ряд наименований с неясной этимологией.
Лексема халудора ‘плохая хата‘ вероятно, связана с халуга, халупа [Фасмер, 4, с. 219]; однако, у В. Даля халудора ‘негодяй‘ [Даль,4 с.541]. Вероятно, лексема имеет экспрессивно-оценочное значение.
Лексема бутырки ‘жилище, отдельное от главной селитьбы‘. Мы допускаем толкование от бутырить ‘переворачивать, мешать, перемалывать, перебивать, приводить в беспорядок‘ [Даль, 1, с.146]; то есть бутырки ‘дома, расположенные в беспорядке‘.
Лексема барабара (барабор) ‘шалаш в поле‘, ‘хижина из жердей, юрта местных жителей в бывшей Русской Америке‘ камч. [СРНГ, 2, с.99]. М. Фасмер истолковал эту лексему, но в другом значении ‘чепуха, вздор‘, от барабарить ‘тараторить‘ как звукоподражание [Фасмер, 1, с. 123]. Возможно заимствование из языка местных народов: либо из чукотско-камчатских, либо жителей Аляски.
Лексема сакша ‘будка, шалаш, балаган‘ [Даль, 4, с.129]; [Доп., с.235]; у В. Даля похожее слово сакшит ‘молодой камыш‘ [Даль, 4, с.129].
Лексема таша ‘холщевая палатка‘ [Даль, 4, с.393].
Лексема хануля ‘хата, изба‘ [Доп., с.235]; у В. Даля предположение варианта от хата хатуля [Даль, 4, с.542], что, на наш взгляд, маловероятно.
Лексема кильдима ‘хижина, избенка‘ и кильдим ‘изба, где собираются посиделки‘ [Даль, 2, с.108]. Этимологию данных слов нам обнаружить не удалось.
Другую группу наименований жилья составляют мотивированные лексемы, во внутренних формах которых актуализируются следующие мотивировочные признаки.
функциональный: житье ‘жилая постройка‘ [СРН-ДРС, с.43]; житьё [ПССГ, 1, с.224]; [СРНГ, 9, с.197]; жир [СРН-ДРС, с.42]; прожитбище [Доп., с.217]; жительство [Даль, 1, с. 545]; жира и жиры ‘дом, изба‘ [СРНГ, 9, с.181]; жирушка [СРНГ, 9, с.187]; жило ‘всякая постройка‘ [СРНГ, 9, с.197]; жило ‘жилье, постройки‘ [СРН-ДРС, с.42]; уход ‘тайное место, пристанище [Доп., с.275]; непряха-изба (неприяха) ‘изба с печью поправо от прихода‘ [Доп., с.143]; [Даль,2, с.10]. продолжение
–PAGE_BREAK–
предметно характеризующий: камышанка ‘жилье из камыша‘[Сл.РГНО, с.211]; землянуха [Доп., с.51]; дубовка ‘жилье из дубового леса‘ [ООВС, с.51]; глинобитный, глинобойный ‘сбитый из глины‘ [Даль, 1, с.355-356]; лубянка ‘из лубков‘[ООВС, с.106], лубья [Даль, 2, с.270], лубяник [Даль, 1, с.355-356]; дым ‘дом‘ [ООВС, с.51]; [СРНГ, 9, с.187]; дымник ‘черная курная изба‘ [Доп., с.320]; [СРНГ, 8, с.293-294]; дымка [СРНГ, 8, с.294]; дымовка [СРНГ, 8, с.295].
локативный признак: прихоромок ‘отставленное от дома жилое помещение‘ [Даль, 3, с.457]; придомок [Даль, 3, с.411]; удорожь ‘жилье у дороги‘ [Доп., с.276]; поддубинка ‘недалеко от леса‘ [Доп., с.187]; перепутник ‘на перекрестке‘ [Доп., с.178]; заднуха, заднюшка, задница ‘задняя жилая изба‘ [СРНГ, 10, с.59]; горница ‘отдельный от избы чистый покой‘, ‘белая изба‘, ‘постройка, в верхней части которой помещались жилые комнаты, а внизу располагались подсобные хозяйственные комнаты‘ [Доп., с.36]; [Даль, 1, с.376]; поземный ‘одноэтажный‘ [Доп., с.103] .
качественно характеризующий признак: светлица ‘изба без печи со многими окнами‘ [Доп., с.239]; крестовик, крестоватик ‘изба с крестообразной перегородкой внутри‘ [СРНГ, 15, с.227, 232]; вышка ‘высокое узкое строение‘, ‘летняя изба, пристроенная к сеням‘ [Даль, 1, с.315]; жаль ‘убогий дом‘ [Доп., с.48].
темпоральный признак: летник ‘летнее жилье‘ [СРНГ, 17, с.18-19]; зимник ‘зимнее жилье‘ [Доп., с.67].
квантииативный признак: двужилый ‘двухэтажный‘ [Доп., с.40]; двойни ‘дом из двух половин‘ [ООВС, с.43]; одножирка ‘одноэтажный дом‘; одножилой [СРНГ, 23, с.40].
акторный: забиенное ‘удаленное‘ [Доп., с.52]; забегаловка ‘отдаленное место жительства‘ [Доп., с.321]; поруб, иструб ‘срубленная вчерне изба, сруб‘ [Даль, 2, с.62]; разволочная изба ‘разборная‘ [Даль, 4, с.21]; коптелка ‘черная курная изба‘ [Даль, 2, с.159]; завалы ‘шалаш в земле‘ [Доп., с.53]; ганьище ‘плохая хижина‘ от ганить ‘порицать, осуждать‘ [ООВС, с.36]; хабунька ‘маленькая бедная избушка‘ [Доп., с.287]– от хабить ‘портить‘ [Фасмер, 4, с.214](сопоставления наши– Д. Т.).
Таким образом, из рассмотренной обширной (115 лексем) группы лексем, мотивированных и немотивированных наименований примерно равное количество (55 немотивированных и 54 мотивированных).
Из 55-ти немотивированных лексем, 32 исконно русские слова, а 23 названия жилых построек были заимствованы из других языков вместе с реалиями, которые они обозначают.
Абсолютное большинство заимствований– 12 лексем– из тюркских языков. Остальные заимствованные слова не образуют такой существенной группы (из германских и романских– 3 лексемы, из иранских– также 3; из греческого– две, также две лексемы из финно-угорской группы; из монгольских языков– всего одна лексема).
Такая картина наглядно отражает исторические связи русского народа.
Остальные 54 мотивированные лексемы выражают своей внутренней формой наиболее характерные признаки: локативный (12 лексем), предметно характеризующий (также 12), акторный и функциональный (по 9 лексем), а также номинативно маркируют жилье по темпоральному (зима-лето), качественно-характеризующему и квантитативному признакам.
РАЗДЕЛ 2. Концепт «дом» в русской концептуальной картине мира
2.1 Семантика слова дом и толкование его внутренней формы
В русском языке лексема дом не только обозначает постоянное, а не временное жилье, но и материализует идею родства по месту «сидения», которое с некоторых пор становится столь же важным во взаимных отношениях между людьми, как прежде род.
Именно дом стал исходной точкой общности, то есть близости по роду (в пространстве, а не во времени). Отсюда возникло и дальнейшее развитие семантики слова дом.
В словаре В. Даля представлены такие значения: 1) ‘строение для житья‘; в городе, жилое строение; хоромы; в деревне, изба со всеми ухожами и хозяйством, крестьянский дом, изба; южное хата; княжеский и вообще большой, вельможеский, палаты, дворец; помещичий в деревне, усадьба; маленький и плохой, хижина, лачуга; врытый в землю, землянка, уменьшительно домец, домик, домок, домочек; домишка, домишечка; увеличительно домина, домища. Держать дом ‘вести хозяйство‘, распорядок. Открытый дом ‘хлебосольный‘… 2) ‘семейство, семья, хозяева с домочадцами‘; 3) ‘род, поколение‘, говоря о владетельных или высоких особах; 4)кстр., твр дом говорят вместо домовина, домовище, ‘гроб‘ [Даль, 1, с. 465-467].
В СРЯ слово дом зафиксировано в следующих значениях: 1)‘здание, строение, предназначенное для жилья, для размещения различных учреждений и предприятий‘; 2)‘жилое помещение, квартира, жилье‘; 3)‘семья, люди, живущие вместе одним хозяйством‘; 4)‘династия, царствующий род‘; 5) чего или какой ‘культурно-просветительское, научное, бытовое государственное учреждение, а также здание, в котором оно находится‘; 6) устар ‘заведение, предприятие‘ [ССРЯ, 1, с.425].
Главный семантический признак, характерный для основного значения лексемы дом– ‘постоянное, а не временное жилье‘– словарями не отмечается.
Однако, Л. А. Капанадзе отмечает, что в противоположность лексеме времянка, общее значение которой ‘нечто временное‘ (одно из конкретных – ‘временный дом‘), которая требует конкретизации в семантическом плане, лексема дом в такой конкретизации не нуждается [Капанадзе, с.453-454]. Это связано с тем, что признак ‘постоянный‘ уже заложен в семантике слова дом.
В Колесов отмечает, что слово дом «ничего и не значит, как просто ‘дом‘, и потому сложно определить исконный смысл корня. Так как дом – жилье вообще, всякое жилье, то слово дом и стало родовым обозначением жилья, а также всего, что в нем находится» [Колесов, 1986, с.194].
В европейских языках слова с корнем *dom — унаследовали греческую основу domus и обозначают нечто ‘свое, освоенное‘. Так, в испанском и итальянском языках лексема domesticos ‘домашний‘ употребляется исключительно в словосочетании animales domestikos ‘домашние животные‘ [Исп., с.88], то есть ‘освоенные человеком‘. Более общее значение того же корня в германских языках– английском и немецком. Английское слово domestic ‘домашний‘, ‘свои, внутренние дела‘(ср русск домострой, домостройничать ‘вести хозяйство‘).
С корнем *dom можно сопоставить и некоторые термины, например: dominanta ‘господствующий‘ (по схожей модели образовано слово, производное от другого корня с тем же значением, – хозяин (ранее хазяин) от хаза (хата) ‘дом‘), то есть ‘тот, кто господствует (хозяйничает)‘ где-либо.
Н.М. Шанский по поводу этимологии слова дом замечает, что «основное и первичное значение слова дом– ‘здание, строение‘. По своему происхождению это слово такое же отглагольное. Как и указанные синонимы (строение– от строити, здание– от зъдати ‘строить, создавать‘). Правда образовано оно от исчезнувшего глагола и без помощи суффикса.
Имея в виду модель везу-воз, теку-ток, стелю-стол (первоначально подстилка), деру– диал. Дор расчищенное место, беру– древнерусск. бор дань и так далее, можно установить утраченный славянскими языками глагол дему. Подобное соответствие мы находим в греческом языке (ср demo строю и domos ‘постройка, строение‘), в готском (ср timrian ‘воздвигать, строить‘, откуда нем zimmer ‘комната‘) и так далее. На звук о в слове дом как на ступень чередования с е указывают все специалисты по этимологии русского языка, в том числе М. Фасмер [Фасмер, 1, с.526-527]. Идентичность русского дом и греч domos несомненна. А слово domos является производным от demō ‘строю‘[Шанский, 1978, с.91-92].
Такая этимология слова дом может служить основой для возникновения «строительных» метафор. Как подчеркивает В. Колесов, не понятие о здании лежит в основе народного представления о доме, а понятие о чем-то созданном. Постоянном, общем для всех «своих», которые объединяются кровом такого дома» [Колесов, 1986, с.196]. Такое понимание концепта «дом» характерно для русской языковой картины мира.
Дом – жилое пространство человека, символ семейного благополучия и богатства, локус многих календарных и семейных обрядов. Дом противопоставлен внешнему миру, входя в бинарную оппозицию ‘свой – чужой‘ [СД, с.116]. «Отношение к «чужому» может быть настороженно-ожидающим, требующим проверки, размышления, неторопливого вырабатывания правильного решения, и, пока оно не достигнуто, к «чужому» присматриваются, его учитывают, но с ним сознательно не хотят сближаться» [Топоров, 1989, с.13].
Общее пространственное противопоставление ‘своего‘ ‘чужому‘ выступает в разных частных оппозициях, основной из которых является противопоставление между домом и не домом (лесом – в широком смысле). При этом само пространство дома получает явно мифологическое осмысление [Байбурин, с.112]. последнее является одним из проявлений концепта.
2.2 Концепт дом в русской культурной традиции
§ 1 Понятие концепт
Понятие концепт возникло в трудах французского семиолога Р. Барта в конце 50-х годов 20 века и с тех пор весьма активно используется при описании языка современной культуры.
Естественный язык, функционируя в культуре, оказывается втянутым в поле мифа, область вторичной (идеологической, научной, религиозной, художественной и ) реальности.
В этом случае любое слово начинает означать не совсем то, а часто и совсем не то, что в естественном языке.
Это явление и называется концептом. Ю. С. Степанов определяет концепт как «сгусток культуры» [Степанов, 1997, с.40].В концепт впитывается не сама реальность, а определенные представления о ней. Это вовсе не абстрактная сущность. Концепт всегда конкретен, социален и историчен; закреплен во времени, переходящ, хотя он воспринимается современниками как вечная истина. На самом деле концепт– это конденсат туманных ассоциаций, единство которых зависит от функции концепта.
Другое важное свойство концепта – его интенциональность; способность быть побудительной причиной мифа, а также определенной социальной практики.
«Концепт, как правило, обладает множеством конкретных проявлений, соответствующих означающему, имеющему очень большую протяженность. Например, целая книга может оказаться означающим одного единственного концепта, но одновременно им может быть совсем краткая форма: слово или жест» [Барт; цит по: Семиотика, с.36-37].
Индивидуального, авторски-неповторимого концепта создать нельзя. Он обязательно должен быть воспринят какой-либо аудиторией, найти в ней родственный отклик.
А.Ф. Лосев в своей «Философии имени» понятие ‘концепт‘ определяет словом «ноэма». По Лосеву, «чистая ноэма есть как раз то, что в обывательском сознании, то есть в школьной грамматике и психологии, некритично толкуется как «значение слова»» [Лосев, с.756,761].
Термин концепт пришел в лингвистику из философии и логики и соотносится с терминами «общее понятие» и «универсалия». Смысл его меняется в зависимости от мировоззрения использующих его ученых. В последние годы многие филологи разделяют точку зрения, что «концепты возникают в процессе построения информации об объектах и их свойствах… концепты сводят разнообразие наблюдаемых и воображаемых явлений к чему-то единому… способствуют обработке субъективного опыта путем подведения информации под определенные выработанные обществом категории и классы» [Кубрякова, с.90].
В то же время некоторые современные авторы (например, Д. С. Лихачев) продолжают более раннюю традицию понимания концепта в русской науке. Она восходит к С.А. Аскольдову, который понимает под концептом «акт, намечающий вполне определенную мысленную обработку (анализ и синтез) конкретностей определенного рода». В этом случае, в противоположность материалистической точке зрения, концепт рассматривается как нечто первичное по отношению к конкретным явлениям (хотя и концепт, и явления видятся как принадлежность человеческого сознания). «Мысль есть нечто императивное и творческое. Подходя к конкретностям, с точки зрения определенного мысленного интереса, она сама определяет ту группу конкретностей, которая ей интересна, и сама же создает «родовое» из одинаковости интереса к чему-либо одинаковому во многом» [Аскольдов, с.272]. продолжение
–PAGE_BREAK–
В отличие от обоих описанных выше пониманий концепта понятие ноэмы у Лосева предполагает позицию объективного идеалиста– постулирование независимого существования идей вне нашего сознания и вторичного по отношению к этим идеям существования как материальных предметов, так и феноменов человеческой психики, в том числе ноэм. В то же время и концепт (в обоих проявлениях), и ноэма суть психические феномены, причем это специфическая принадлежность человеческого внутреннего мира, предполагающая не только чувственную (как конкретный образ) или только рациональную(как идея), но и чувственную, ирациональную, и даже волевую составляющую. Так, С. А. Аскольдов предлагает «определение концепта как реальности психо-физической природы». Ю. С. Степанов утверждает, что «концепты не только мыслятся, они переживаются. Они– предмет эмоций, симпатий и антипатий, а иногда и столкновений» [Степанов, 1997, с.42].
Таким образом, ноэма, как и «концепт» современной лингвистики, также представляют собой феномен человеческой психики и нечто сложное, а не простое, включающее в себя и рациональную, и чувственную составляющие.
Данный феномен не связан непосредственно со звуковой оболочкой слова. Как утверждает Ю. С. Степанов, концепт (ноэма) может выражаться «как в слове, так и в образе или материальном предмете» [Степанов, 1997, с.68]. Концепт же выраженный словом, имеет «слоистое» строение и разные слои являются «результатом, «осадком» культурной жизни разных эпох… Один слой– буквальный смысл, или ВФ, или этимология концепта… следующий, «пассивный», «исторический» слой концепта– выражен в обрядах, фольклорных формах верования, произведениях фольклора… и наконец, «новейший слой концепта» [Степанов, 1997, с.46-49].
Определение концепта не исчерпывается приведенными трактовками. Этот вопрос остается актуальным и на данный момент. Выяснением проблемы концепта занимается специальная наука– концептология.
По мнению Ю. Н. Караулова, концепт – один из элементов, образующих концептуальную картину (модель) мира. Концепты – это группы сверхпонятий, составляющие собой «константы сознания» (то есть обобщения элементов ЯКМ, имена объединений семантических полей)».
Концепт реализуется в проявлениях народного, а не элитарного сознания. Народное сознание– сознание крестьянина, не посвященного в философию, литературу, другие сферы науки и искусства. Оно может быть смоделировано на основании внешних проявлений – реализацией концепта в народной культуре: фольклорных формах верования (суевериях, обрядах), а также в фольклорных жанрах искусства; наконец, в моделях наивного массового сознания.
Все эти проявления концепта «дом» рассматриваются в настоящей работе.
§ 2 Концепт «дом» в русской фольклорной традиции
В народной традиции дом – не только жилое пространство человека, но и символ семейного благополучия. Дом противопоставлен внешнему миру, таким образом, является исходной точкой освоения пространства человеком.
В фольклорных жанрах дом также является этой исходной точкой. «Сказка, как правило, вводит читателя в какую-нибудь семью, характер которой может быть раскрыт только постепенно и лишь благодаря элементам сказки» [Пропп, с.274]. Дом – пространство своего, среднего, внутреннего, ограниченного, замкнутого, место обитания субъекта, центра мирозданья,– в сказках похищение («Гуси-лебеди», «Кот, петух и лиса», «Лиса и заяц») присутствует как исходное и пассивное соответствующего смысла. Активным становится значение носителя защитной силы. Завязка сюжета многих сказок, как правило, построена на мотиве запрета покидать дом. Герой сказки нарушает запрет, вследствие чего с ним случается беда. «Древнейшим религиозным субстратом этого мотива является страх перед невидимыми силами, окружающими человека» [Пропп, с.37-45].
Значение ‘свой‘ актуализируется в противопоставлении дома в деревне (родного дома, дома бабушки и дедушки, родителей) дому в лесу («Маша и медведь», «Три медведя»), дому водяного змея, подводного царя, бабы-яги, дому жениха (в свадебном обряде). Значение ‘средний на земле‘,– в противопоставлении дому в подземном царстве, дому луны, солнца, ворона; в царствах медном, серебряном и золотом. Значение ‘ограниченный и замкнутый‘, следовательно, ‘защищенный‘– в противопоставлении полю, перекрестку, лесу, болоту, морю, озеру, реке как месту обитания нежити, нечистой силы. Значение ‘свое, человеческое‘, ‘упорядоченное‘– в противопоставлении норе, пещере, яме. И наконец, лицо-пространство, живое существо, одушевленное в сказках о бродячем доме, доме Яги.
В.Я. Пропп отмечает, что в волшебной сказке, помимо «отчего дома» присутствует так называемый «большой дом» [Пропп, с.112]. Таким образом, сказка сохранила память о древних формах патриархально-родового строя 1-8 веков нашей эры. Об археологических раскопках больших коллективных домов свидетельствуют многие источники [Бломквист, с.135]. Основные черты большого дома в сказке таковы: 1) дом находится в тайнике леса; 2) он отличается своей величиной; 3) дом обнесен оградой, иногда с черепами; 4) вход– по приставной лестнице; 6) вход и другие отверстия занавешиваются и закрываются; 7) в нем несколько помещений [Пропп, с.116]. мужчина по достижении совершеннолетия проходил обряд инициации и отправлялся в «большой дом», вернее, «мужской дом».
Сказка знает не только «большой дом» в лесу, она знает еще малую избушку. В этой избушке производилось посвящение [Пропп, с.116]. В сказке разновидностью такой избушки могла быть изба бабы-яги, либо «запретный чулан» в большом доме [Пропп, с.58 и сл.]. Изба бабы-яги в пространстве сказки это вход в царство мертвых. «Мифологическому миру присуще специфическое мифологическое понимание пространства как совокупности отдельных объектов» [Лотман, с.63].
Приобщение к культу– это, своего рода, умирание и воскрешение героя. Он приносится в жертву, посвящается в культ. Животная природа избушки указывает прямо на обряд инициации. «Дверь избушки кусается, то есть представляет собой рот или пасть. Таким образом, мы видим, что этот тип избушки соответствует той хатке, в которой производилось обрезание и посвящение» [Пропп, с.63]. Ту же функцию выполнял запретный чулан в «большом доме». Если в избушке, после посвящения в культ, Яга дарит Ивану помощника, то в «запретной комнате находится будущий помощник героя» [Пропп, с.140]. Далее В.Я. Пропп отмечает, что запретный чулан не только находится в «большом доме» (доме разбойников), но и «часто встречается на том свете» [Пропп, с.142,143]. Это попадание героя в царство мертвых– своеобразное приобщение его к культу предков, т. к. дарителем может выступать животное, баба-яга, а также умерший отец (мать), либо идол (Медный Лоб) [Пропп, с.142-143]. В крестьянском доме идол долгое время обозначал домового, то есть умершего предка. Б. А. Рыбаков отмечает, что идол часто ставился на божницу вместе с иконами в красном углу.
Таким образом человек всегда стремился построить быт согласно своим представлениям о мире, с другой стороны, упорядочить представление об энтропийном мире по аналогии с домом. Как отмечает А. К. Байбурин, «освоенное пространство – всегда семантизированное… подвергшееся некоторой ценностной акцентировке… Дом может быть «развернут» в мир и «свернут» в человека… структура дома повторяет структуру мира, ибо он сам имеет свой центр, периферию» [Байбурин, с.19,11].
Представление о мире как о замкнутом пространстве в разное время выражалось по-разному. Старинная космогония детально отражена на резных украшениях домов: причелинах, «полотенцах» торцевой части крыши, наличниках и ставнях окон [Рыбаков, с.468-497].
С другой стороны, мир наделялся «домашностью». Все мифические существа наделялись собственными домами. А. Н. Афанасьев указывает на мотивированность имени Змей-Горыныч лексемой «гора» [ПВ,2 с.288], где гора – жилище Змея.
Свой дом имели также небесные светила [ПВ,1, с.59-77], что говорит о расчлененности структуры представлений об окружающем мире.
Семантика русских загадок о доме указывает на отождествление его и его элементов с живым существом. Дом – это полностью освоенная среда, внешнее инобытие чрева матери. это микрокосм по отношению к макрокосму.
Мифопоэтическое мировоззрение космологического периода исходит из тождества макрокосма и микрокосма, человека и природы. Это же тождество определяет многочисленные примеры моделирования не только космического пространства и земли в целом, но и других сфер, в том числе, жилища, разные части которых на языковом и на надъязыковом уровнях соотносимы с названиями человеческого тела [Топоров,1989, с.13-14].
Образ дома в традиционной картине мира русского народа нашел свое выражение в обрядах, поверьях; фольклорных и мифологических текстах.
«Наиболее существенные для жизни коллектива прецеденты, определяющие соответственно ключевые ситуации, воспроизводились в обряде. Обряд каждый раз накладывался на конкретную ситуацию, соотнося ее с исходным прецедентом и одновременно придавая ей статус истинного события. Суть ритуала– в проверке соответствия между сакральным образцом и эмпирическим фактом. Для особо значимых ситуаций требовалось периодическое «подтверждения» соответствия. Это относилось в первую очередь к «порядку» космоса и «порядку» жизни человека».
в обрядах дом может быть представлен, во-первых, ‘объектом обряда‘ или результатом, ибо обряд доместикации пространства имеет цель; направлен на постройку дома; во-вторых, ‘объектом-участником обряда‘; в-третьих, пространством совершения обряда.
Многие ученые (Д. К. Зеленин, А. К. Байбурин, Е. Э. Бломквист) в своих работах указывают на сакральность характера выбора места строительства, а также материала и времени. Место обитания человека должно быть защищено от вреда, смерти, нечистой силы.
Так, нельзя строить дом там, где проходила дорога, на перепутье, или где стояла баня: «в таком месте водится нечистая сила» [Зеленин, с.314]. Если дом строился на перепутье, либо у дороги, то соответственно маркируется отдельными лексемами: перепутье и удорожь. «Запрещается строить на спорном участке земли; там, где были найдены человеческие кости, в месте, где волк или медведь «обложив и зарезав буйну стачинину», где кто-нибудь поранил топором, ножом, косой или серпом руки или ногу до крови, где опрокинулся воз, сломался «коток», Оглоблина; на месте дома, сожженного молнией, оставленного вследствие болезней, наводнений».
Ранения, болезни, поломки созданных человеком предметов, наводнения, пожар совершенно однозначно маркируют ту часть пространства, на которой это случилось.
В таких местах запрещается также рубить деревья для строительства. Эти деревья назывались «буйные», или «стояросовые».
Также существовала развитая система запретов на использование при строительстве конкретных деревьев. «Запрещается использовать при строительстве деревья, выращенные человеком и находящиеся в пределах усадьбы, а также плодовые деревья. Этот запрет основан на противопоставлении дом (двор– освоенное пространство человека)– лес». Очень значим запрет использовать при строительстве сухое дерево, а также дерево, имеющее какие- либо аномалии.
Выбор места строительства происходит при помощи гадания. Особого внимания заслуживает при этом выбор материала – воды (=жизнь), жизненно необходимого продукта: жита, или хлеба; шерсти (=тепло, сила, богатство). Иногда эквивалентом зерна могли быть монеты. Значимым было использование «оберега» (ладанки).
Другой разновидностью выбора места был выбор при помощи животного. «Счастливым местом считается то, на которое ложится рогатый скот» [Байбурин, с.37]. Стоит обратить внимание, что именно рогатому скоту приписывается плодородная сила. «С другой стороны, то обстоятельство, что счастливым считается место, где ложится рогатый скот: таким образом подчеркивается идея статики, покоя, устойчивости, имеющая важное значение для общей семантики жилища» [Байбурин, с.38].
Именно домашнее, а не дикое животное «одомашнивает» «чужое» пространство, делая его «своим». По-видимому, у славян был весьма развит культ животных.
Также большое внимание уделяется времени. При рубке леса это имело скорее утилитарный, а не ритуальный смысл.
Закладку строения следовало начинать, когда наполняется месяц, то есть после новолуния [Рыбаков, с.465].
«Некоторые обычаи севернорусских, сопровождающие закладку фундамента, явно связаны с культом растений: в землю втыкают или сажают с корнями березу или рябину, а в центре будущего скотного двора– ель. Эта ель охраняет скот от эпизоотий, от опасности заблудиться в лесу и от хищных зверей и дает ему здоровье и плодовитость» [Зеленин, с.315]. «Деревцо должно было стоять в течение всего времени сборки посреди сруба.». продолжение
–PAGE_BREAK–
Все этапы строительства сопровождаются ритуальным угощением плотников [Максимов, с. 23]. Это была своего рода панацея, защита от возможного вреда. Строители могли навести на дом «порчу», поселить на новое место нечистую силу.
Закладка дома сопровождалась принесением курицы (петуха), либо коня в жертву [Зеленин, с.315]. Считалось, что дом должен быть поставлен на чью-либо голову (сравните пословицу: «Всякий дом по большу голову стоит» [ПРН, с.315]). Имеются также сведения о принесении в жертву рогатого скота. «Эволюция жертвы, замена человеческой жертвы животными, привела к тому, что жилище стало уподобляться телу жертвенного животного».
Охлупни на крышах изб делались из массивного комля таким образом, что из корневых отростков вырезались голова коня, изредка птицы. Таким образом, конь был символом-оберегом; конская голова устанавливалась на вершине строения в качестве «кнеса».
Д.К. Зеленин отметил, что «русские в наружных резных украшениях жилых домов (наличниках окон, ставнях, столбах, крыше) изображают лошадиные головы» [Зеленин, с.303-305]. При защите дома особое внимание уделялось тем его частям, которые открыты внешнему миру [СД, с.118] – дверям, окнам, крыше и так далее.
Конь или пара коней, согласно мифологическим воззрениям многих народов, влекут «солнцеву колесницу». «Солнце в ведах называется конем».
Б. А. Рыбаков отметил, что изображение коня, либо птицы в системе других знаков «на самом деле отражают дохристианские воззрения славян на природу и являются своеобразными «оберегами» от духов зла. «Солнечные знаки входили в общую систему обороны от навий» [Рыбаков, с.480].
Птица – своеобразный эквивалент коня на росписи. «Ради быстрого бега конь в народных загадках называется птицею» [ПВ,1 с.302].
Вообще, культ коня в языческой Руси имел колоссальное значение. Конь являлся «ритуальным эквивалентом человека» [Байбурин, с.64].
До сих пор сохранился известный обычай крестьян прибивать подкову над дверью.
Под дом закладывалась конская голова. В волшебных сказках эта голова выступает советчиком, а конь – своего рода защитником и помощником [Пропп, с.140]. В данном случае конь играет тотемную роль предка. В подземном царстве, согласно мифологическим представлениям славян, конь (=предок) должен был благополучно проводить каждого члена семьи в последний путь и успешно переправить через реку [Пропп, с.210]. Таким образом, дом словно «врастал» корнями в землю. Строительная жертва обеспечивала прочность, долговечность дома.
Кроме коня значимыми считались другие домашние животные и домашняя птица: курица. Петух – символ огня, очага; «в его образе переселялось самое божество» [ПВ,2 с.62]. Курицу приносили в жертву домовому, ее голову отрубали и закапывали под новопостроенный дом.
Жертвой новому строению мог быть и рогатый скот [Байбурин, с.61].
Уподобление дома жертвенному животному, по всей видимости, нашло свое отражение в цикле загадок с отгадкой «изба», например: «Стоит бычище, проклеваны бочища»; «Снаружи- рогата, изнутри комола»; «Курица на курице, а хохол на улице»; «У быка, быка прорезались бока: у быка ядра говорят» [Садовников; цит по Байбурин, с.63].
Особой значимостью наделялся элемент строительства- поднятие матицы. Описание этого обряда подробно приводится во многих этнографических трудах [Байбурин, с.82-88; Рыбаков, с.466; Бломквист, с.132-133; Максимов, с.192; Зеленин, с.316].
Матица в фольклоре выступает символом дома [СД, с.116]. С матицей были связаны многие традиционные обряды: при строительстве нового дома, во время отправления в далекий путь, при родах и так далее. Она разделяла избу на две половины: переднюю, где могли находиться только члены семьи и ближайшие родственники и заднюю- куда допускались посторонние.
«Войдя в избу родителей невесты, сваха (сваты) здоровались с хозяевами и садились на лавку под матицу, что являлось еще одним признаком того, что пришедшая пришла сватать их дочь.
Размещение свах (сватов) под матицей, видимо, означало, что пришедшие встали на грань родства с хозяевами или желают вступить с ними в родство».
Срубная постройка без матицы означала не дом, а домовище «жилище злых духов», а также ‘сруб над могилой‘. Этой же лексемой обозначалось понятие ‘гроб‘, а в суеверных представлениях – омут, в котором живет водяник (дух) арх., Даль [СРНГ, 8, с.120].
С семиотической точки зрения матица обозначала, прежде всего границу: между ‘верхом‘ и ‘низом‘, а также между ‘внутренним‘ и ‘внешним‘. «Если старик перед смертью долго мучился, по поверью, что он колдун и нечистая сила не хочет, чтобы он умер, и отгоняет от него смерть; тогда родственники старались приподнять на вершок матицу, чтобы нечистая сила улетела в щель и больной спокойно умер» [Бломквист, с.79].
«Матице приписывалось значение связующего начала не только по отношению к конструкции дома, но и по отношению к проживающим в этом доме членам семьи» [Байбурин, с.84]. В «народной астрономии» Матницей называется Млечный Путь. Название астрообъекта разворачивает метафору «небо- крыша дома» [Рут, с.72].
Другие значимые элементы дома – печь и углы.
Очаг, печь – организующий центр дома, символ духовного и материального единства живущих в доме родственников, источник жизни. Очаг, как и дом, выступает носителем идеи рода, его силы, воплощение жизненной и социальной модели.
«Огонь– божество, творящее урожаи; погашение его и отдача в чужой дом- знак бесплодия и перехода изобилия в посторонние руки. Народ дает огню названия: богач, богатье; поэтому домашний очаг получил значение пената (домового), оберегающего имущество домохозяина и умножающего его доходы. Кроме влияния на плодородие, огню приписываются очистительные и вместе целебные свойства» [ПВ,2 с.11].
Установка печи – символического центра дома имела подчеркнуто ритуальный смысл. «Хотя печебитье относилось к разряду работ организации внутреннего пространства, вместе с домом делался опечек из нескольких венцов брусьев, под и форма для печи» [Байбурин, с.161].
Внешний вид ритуала строительства печи во многом совпадает с обрядом строительства дома. Значимость печи в повседневном быту, а также в обрядах семейного и жизненного цикла подчеркивается авторами многих работ.
«После того, как изба построена, вся семья переходит на новоселье и переносит с собою свой священный огонь» [ПВ,2 с.61]. При этом, также как и дом, печь связана с категорией «своего». В свадебных обрядах дымничать, то есть осматривать печь метонимически обозначает ‘осматривать дом жениха‘ [Байбурин, с.162]. То же самое «смотреть загнетку в печи» значит ‘осматривать хозяйство жениха‘ [Байбурин, с.166].
Связь человека с печью, с огнем как жизненным началом отчетливо проявлена в похоронном и родильном обрядах. Дом без печи считался нежилой дом. Печь с домом соотносилась по модели «микрокосм-макрокосм».
Угол у печи назывался «печной». В этом углу, по народному поверью, живет домовой, «кутний бог». Однако, в иерархии ценностей углов дома печной угол уступал «красному», или «большому» углу.
Уже при закладке дома особо маркировались углы будущего дома. Угол в народной картине мира метонимически обозначает дом (кут, хут). Все углы наделялись особым магическим значением. Е. Э. Бломквист привела характерный пример, подчеркивающий особую значимость красного угла. «При закладке дома в б. Владимирской губернии в переднем (красном) углу клали ладан, в другом углу, жерновом (против печного устья),- деньги, в заднем углу у входа – шерсть, а в том, где ставится печь, не клали ничего, так как этот угол предназначался для помещения домового» [Бломквист, с.132].
Б. А. Успенский отмечает, что деньги и шерсть обозначали богатство и плодородие [Успенский, с.170-171]. Ладанка же обозначает защиту от нечистого.
Примечательно что количество углов в доме – четыре. К тому же, дом был ориентирован по четырем сторонам света таким образом, что «к востоку чаще всего обращен красный угол с иконами» [СД, с.117].
Четырехчленная структура складывается из бинарных оппозиций.
Крестьянин всегда старался поставить свое жилище фасадом на юг, на юго-восток, либо юго-запад [Бломквист, с.58].
Домашнее пространство у русских делится по диагонали на две части: левая сторона с печью (очагом), образует женское пространство (бабий кут), правая сторона с красным углом- мужское [СД, с.117].
Соединение признаков женский и левый, мужской и правый является почти универсальным [Топоров, Иванов, с.267], но возможны инверсии: непряха-изба [Даль,2, с.10].
Определенным образом ориентированное жилище позволяет человеку постоянно и однозначно ощущать свое положение в пространстве.
Красный угол часто являлся объектом различных магических действий охранительного характера, а также святошных гаданий. Передний угол является почетным местом, в некоторых обрядах [Зеленин, с.315].
Также значима, с семиотической точки зрения, крыша. Кров и дом являются почти синонимами. «Родной кров» – то же самое, что «отчий дом». Крыша строилась в первую очередь; по ее размерам ставили дом.
Н.М. Шанский отмечает этимологическую близость лексем кров и сокровище. «В древнерусском языке они выступали как синонимы, обозначая и ‘место, где можно укрыться, и приют, и жилище и даже комнату‘. Сейчас они семантически разошлись. Слово кров – архаизм и относится к традиционно-поэтической речи. В ней оно известно в значениях «крыша», «защита», «жилище, приют», выступает в качестве компонента фразеологизма «остаться без крова» [Шанский, 2002, №1 с.35]. Сокровище в современном русском языке обозначает драгоценность.
С крышей было связано также большое количество ритуалов. Например, перебрасывание предметов через крышу [СД, с.118].
Крыша является верхней границей дома. В настоящей работе уже упоминалось об изображениях на торцевой части крыши охранительных символов. Для защиты от молнии, пожара втыкали в крышу ветки ели, лещины, головешки от костра, сожженного на страстную неделю, оставляли на крыше освященный хлеб [СД, с.118].
Установка кровли – последний элемент строительства. Если до постройки дома это место мыслилось как осваиваемое человеком (которое должно быть защищено от вреда, смерти, злого духа, нечистой силы), то с момента установки кровли это место- объект освоения, включения в род, приобщения к роду.
Построенный дом остается не вполне освоенным пространством. Обряд перехода в новый дом, «влазины» имеет строго регламентированную структуру.
Общая схема переселения на новое место такова: в назначенное «счастливое» время вся семья переходит на новоселье и переносит с собой священный огонь (=божество), угли из печки, либо другой атрибут очага; иконы, петуха (курицу), кошку (воплощение домового), которую впускали первой.
Это действо сопровождалось «приглашением» домового. В этот день гадали, иногда освящали углы. Примечательно, что обычай крестить углы существовал еще до христианства [Рыбаков, с.516-517].
При входе в дом хозяева стремились избежать «первой» смерти. продолжение
–PAGE_BREAK–
«Всякий, вошедший в дом «первым», по народному поверью, «до году помрет»; посему, когда входят в новый дом, то впускают в него прежде кошку» [Байбурин, с.128].
Д. К. Зеленин приводит пример избежания «первой» смерти на белорусском материале: «сперва в доме ночуют одни животные… первые шесть ночей; первую ночь- петух и курица, вторую- гусь и кот с кошкой, затем поросенок, овца, корова, лошадь, и лишь на седьмую ночь, если животные остаются целы и невредимы, туда приходит сам хозяин».
«Хорошей приметой считается, если петух, вошедший в новую избу, запоет – это предвещает хозяевам счастливую и веселую будущность».
«В новый дом стараются пустить живое существо (петуха, курицу, кошку), которое, скорее всего, выступает в роли ритуального двойника человека, его дублера… Выбор кошки, курицы и особенно петуха и с этой точки зрения не случаен, так как в системе восточнославянских верований им приписывалась очистительная функция [Байбурин, с.105].
Входят в дом члены семьи по старшинству. А. К. Байбурин приводит пример, как все родственники проходят в дом, держась за нитку, по очереди протягивая внутрь друг друга [Байбурин, с.112].
Перенос домового вместе с какими-либо атрибутами очага имеет основной смысл не оставить на старом месте своей доли. Доля воплощается в образе домового и «характеризует категорию освоенного, своего, обжитого.
Считается, что новый дом «омывается» чьей-либо смертью или любым другим событием жизненного цикла. Поэтому стремились после переезда как можно скорее справить свадьбу.
Новоселье – не только семейный праздник, но еще и событие в жизни села. «На новоселье приглашаются члены семьи и соседи. Гости приходят с хлебом-солью, с подарками» [Бломквист, с.134]. Новоселье противопоставлено всем названным праздникам уже тем, что дом с этого момента мыслится как нечто целое; освоенное и является локусом повседневных обрядов, примет и календарных обрядов, а также событий цикла жизни семьи. В самих обрядах дом персонифицируется, то есть становится объектом-участником обряда [Червинский, с.34].
Уже при переходе семьи на новое место в обрядовом приглашении домового «новое» противопоставляется «старому»: «Суседушко, братанушко! Пойдем в новый дом; как жили в старом доме хорошо и благо, так и будем жить в новом…» [ПВ,2 с.61]. Сравните пословицу: «Держись друга старого, а дома нового» [ПРН, с.581].
В жизненном цикле крестьянской семьи существует множество обращений-диалогов к домовому. Задаются вопросы, ответом на которые может считаться скрип стены, вой в печи и тому подобное
Связь с домовым-предком нередко осуществляется через ритуальные трапезы, устраиваемые в пространстве дома: поминальные, святочные и календарные [СД, с.119]. А. Н. Афанасьев приводит множество примеров, один из которых – «приносят жертву» домовому- оставляют горшок каши на загнетке [ПВ,2 с.38]
С домашним (хоромным) богом связано множество примет, которые чтутся и теперь, однако в трансформированном виде. Прежде всего, это касается правила не здороваться, не прощаться, не беседовать и ничего не передавать друг другу через порог [ПВ,2 с.60]. Также существует ряд запретов–: свистеть в доме, рассыпать соль, мести несколькими вениками.
Дом как объект-участник обряда на свадьбе и похоронах фигурирует носителем идеи рода, его силы, воплощением жизненной и социальной модели.
Как уже упоминалось в настоящей работе, дом считается полностью освоенным, когда в нем совершен один из обрядов жизненного цикла.
Образ дома как символ богатства и изобилия – устойчивый фольклорный мотив обрядовых песен [СД, с.119]. Например, обращение невесты к дому при ожидании жениха, при прощании с домом в свадебных причитаниях.
В настоящей работе упоминалось о значении матицы и печи в свадебных обрядах. Метонимически матица, равно как и другие значимые элементы дома, обозначает весь дом.
Зарождение новой семьи– такое же знаковое событие в жизни села, как и появление нового дома. Если в новом доме был неженатый парень, либо незамужняя девушка, то как правило, там устраивали посиделки (мирские сходки). «В коллективной жизни села важное значение приобретали те дома, которые выделялись по каким-либо признакам. Посиделки устраивались в тех домах, где имелись молодые парни и девушки» [СД, с.117]. На таких сходках и знакомились молодые люди; засылали сватов.
Свадебный ритуал (смотрины, сватовство, девишник и т.д.) детально рассмотрен в работах многих этнографов (например, в цитируемой работе Н. В. Зорина). Важные семантические аспекты, во-первых, преемственность семьи, то есть родительское благословение «совет да любовь» происходит по аналогии с обрядом перехода в новый дом (в первом случае «доля» принимается вместе с короваем, в последнем –«доля» «зазывается» на новое место). Приобщение новому дому и ритуальное обметание углов в доме жениха, а также осмотр загнетки (матицы). Во-вторых, первая брачная ночь в неотапливаемом помещении и возжигание очага невестой после первой брачной ночи. Также значимыми являются перебрасывание через крышу предметов: «молодая, прежде чем войти в дом, мужа, перебрасывала через дом яблоко, свой пояс и др., произносила заклинания, чтобы ей повиновались как новой хозяйке» и приобщение молодой к домовому (предку) семьи жениха: «в доме мужа молодая должна была дотронуться до печи; присесть у очага, обойти его три раза, поклониться очагу, бросить туда монетку, кусок свадебного пирога».
Наиболее сакральный момент обряда–- принесение невестой иконы из своего дома и водружение образа в святом углу дома жениха.
В обрядовой причети невесты значимы обращения к дому при ожидании жениха, а также при прощании с отчим домом.
В размещении сватов под матицей дом уже становится объектом участником приобщения, освоения, носителем идеи и силы рода.
Дом, не меняя исходных значений космогонического и обрядового компонентов ‘своего, внутреннего, ограниченного, замкнутого, защищенного, места обитания субъекта‘; ‘пространства совершения и участника‘, приобретает в лирических свадебных песнях следующие основные значения:
1. высокий терем, родительской дом– ‘место благополучного рождения и воспитания‘ девицы (молодца); ‘место, в котором сидит девица‘, из которого матушка наблюдает за играми повзрослевшей дочери; ‘место, честь которого соблюдала девушка‘; ‘место, куда девицы приглашали войти молодца‘.
2. избушка, светелка девицы на горе– ‘место, в котором девица зажигает свечу, прядет в ожидании милого‘.
3. дом свекра, мужа, чужой лихой семьи– ‘место страданий, мучений оторванной от родни, от своей стороны молодой жены‘; ‘место возвращения после тайного свидания с милым‘; ‘место совершения мести свекру, свекрови, мужу‘; ‘место встречи брата, отца, матери, приезжих навестить молодого‘.
4. дом молодой хозяйки, счастливой жены, новый дом– ‘место, по которому ходит молодая жена, говорит с мужем, будит его, муж к ней обращается ласково, успокаивает ее, уговаривает, выполняет ее желания‘.
5. дом молодых, терем-теремчик– ‘место благополучной семьи, молодца-жениха, девицы-невесты‘.
6. родительский дом, родная сторона после замужества– ‘место, куда стремится молодая с чужой стороны, куда прилетает в облике кукушки, ласточки, перепелки, откуда гонит ее жена брата‘.
7. внутреннее помещение дома (светелка, горница)– место игр и встреч девушек с парнями‘ (на посиделках, вечерках, супрядках); ‘место, где собираются незамужние девицы зимними вечерами прясть, вышивать, петь‘.
Эти значения более подробны и более близки внутреннему миру субъекта – личному, семейно-родовому, социально-психологическому. В лирических песнях регулярны грамматические значения категорий включения в род, приобщения к роду, категории жизненного цикла, социального устройства, группирующихся вокруг основной, центральной категории рода, категории «я» коллектива-субъекта.
«Приобщение к домашнему пространству символизировали специальные ритуальные действия. Бабка-повитуха дотрагивалась ножками новорожденного до печи или обходила с ним вокруг очага. Возвращаясь из церкви после крещения ребенка, отец клал его на несколько минут на порог».
Дом мыслится пространством обитания, носителем идеи рода. Очаг (печь) концентрирует в своей семантике элементы различных кодов; является центром дома, собирает вокруг себя всех членов семьи. Порог дома– регламентированная граница.
В погребальном обряде дом означает ‘место обряжения на тот свет умершего, отправления его в последний путь‘ «В момент, когда гроб для умершего, осмысляемый как его ‘новый дом‘, вносят в дом, все выходят, особенно беременные женщины. Крайне осторожно осуществляется вынос покойного из дома: стучат гробом о порог дома, чтобы покойный попрощался со своим ‘старым‘ домом и больше туда не возвращался; переворачивают в доме всю мебель, выливают, выбрасывают за покойником из дома камень, головешки из очага, выметают или моют пол, открывают все окна и двери, выносят из дома и сжигают вещи покойного. После того как гроб вынесен, мусор на улице заметают к дому, чтобы все его обитатели остались в нем. Дом, где случилась смерть, считается опасным местом. В течение первых сорока дней ожидают возвращение души покойного в свой дом: оставляют для нее еду, питье, вывешивают на окно полотенце, не гасят огонь в очаге».
В погребальной причети дом оказывается одним из детально проработанных фрагментов, что делает это понятие особенно интересным с точки зрения его структурирования основными оппозициями, с одной стороны, и способом конкретной реализации основных признаков, с другой.
Основное функциональное назначение дома в плаче– защита живых от смерти.
Гроб как посмертное жилище (домовина) описывается перебором элементов, присущих дому (окна, двери), но отсутствующих.
Дом, таким образом, противопоставлен домовине (гробу) и воплощает жизнь как таковую. Он един с заключенной в нем жизнью… общая идея дома как охраняющего и ограждающего жизнь внутри себя повторяется в представлениях об отдельных его элементах: окно, дверь/ ворота с запорами и замками, особенно прорабатывается «пограничная зона» дома– сени и крыльцо как элементы, связывающие собственно жилую часть с пространством вне дома.
Через код дома в плачах передается противостояние жизни и смерти. Табуируя прямые номинации смерти, покойника и т п плач передает эти понятия через систему оппозиций, полярные члены которых конкретизируют общие понятия жизни и смерти: окно светлое– окно темное, почерневшее; печь жаркая– печь нетопленная.
Основной особенностью концепта дом в погребальных плачах оказывается противопоставление дома живого человека и дома покойника, а также дома и гроба как посмертного жилища. Эти противопоставления реализуются, многократно усиливаясь, применительно к каждому элементу дома. Релевантному своду текстов причети».
Таким образом, Л. Г. Невская отмечает, что основное концептуальное значение дома– вывод смерти из дома жилого в дом иной. Путем противопоставлений достигается основная цель– защита жителей дома от смерти. В причети происходит подмена понятий, в которой домом покойника становится гроб, а дом семьи остается воплощением жизненной и социальной модели.
В обряде через символическое прощание покойника с домом (стучат гробом о порог) подчеркивается «непринадлежность» в дальнейшем покойника к этому дому, что противопоставлено приобщению к домашнему пространству младенца (ребенка после крещения отец клал на несколько минут на порог).
Кроме обрядов жизненного цикла, связанных с домом, существует множество обрядов охранительного характера. продолжение
–PAGE_BREAK–
Так, например, при отъезде одного из обитателей, дома не подметают пол, чтобы не замести след. Невеста при уходе из родительского дома забирает с собой что-либо живое (курицу, кошку), чтобы иметь потомство в новом доме.
«Символическое удаление из дома чего-либо способствует очищению дома от насекомых, пресмыкающихся, болезней., нечистой силы», «охранительный смысл приписывается действиям, совершаемым вокруг дома».
Помимо охранительных обрядов, существуют также противоположные, целью которых является причинение вреда чужому дому, то есть его обитателям. Как правило, это подбрасывание вредоносных предметов в дом, либо во двор.
Как в обрядах наведения порчи, так и в обрядах ее изведения, дом становится ‘местом заклятия‘.
Итак, мифопоэтический народный образ дома аккумулирует в себе языческие и христианские традиции и представляет сложные семантические комплексы, которые включают быт и семейные отношения. Пространство дома включено в космическую модель мира.
Сложный комплекс воззрений, уходящий корнями в язычество, определяет центром избы печь, которая собирает вокруг себя всех членов семьи.
Уклад семьи формируется вокруг символического очага– печи, являющейся одновременно и местом, где готовят пищу, и одним из традиционных топосов сказочных персонажей.
«Внутри дома – пишет Б. А. Рыбаков– проводился целый ряд языческих праздников. Речь идет не только об узкосемейных делах вроде крестин, постригов, сватовства, свадьбы, похорон. Почти все многолюдные сборы и «события» проводились в двух планах: какая-то часть обряда совершалась на площадях, в святилищах и требищах, а какая-то каждой семьей в своей хоромине, у своей печи, где глава семьи выполнял функцию жреца.
Вторым этапом после домашних обрядов было вынесение празднества вовне, в места общего мирского схода; дом же оставался тем пунктом, где начиналась и где кончалась каждое языческое священнодействие, какой бы масштаб оно ни принимало в момент кульминации. Недаром словосочетание «домашний очаг» приобрело устойчивый социальный смысл».
В настоящее время семиотический статус вещей резко снизился. Дом, очаг утратил свой сакральный статус. Ю. С. Степанов в своем «Словаре русской культуры» понятие концепта дом сужает до понятия ‘уют‘, комфорт. «Понятие «уютного уголка», «уютной квартиры» в современном русском быту продолжает представления не мещанского дома и крестьянской избы (последнее приняло полностью этнографический характер), а представление об интерьере, убранстве квартиры» [Степанов,1997, с.696]. Таким образом, «дом» переходит в разряд материальной культуры, уступая место концепту «уют».
Тем не менее, дом ассоциируется с родной стороной, когда человек оказывается на чужбине. В повседневной жизни дом является фактически одной из сторон света, точнее, одним из ориентиров в макропространстве (городе, поселке). Мы в своей обыденной жизни обходимся весьма приблизительными ориентирами типа «здесь», «там», «на работе», «дома» и для нас мало существенна наша ориентация относительно сторон света.
Очаг в значении ‘дом‘ используется только в поэтической речи. Однако, какой бы ни была по величине жилплощадь, всех домашних вмещает кухня. Члены семьи, как правило, собираются на тесной кухне с очагом.
Сохранилось множество примет, связанных с домом, порогом, домашними животными, однако смысл последних уже далеко не всегда осознается.
Говоря о внутреннем мире, либо о том, что внутри некая субстанция – душа, человек отождествляет себя с домом, и наоборот, называет части дома именами человеческого тела. Говоря же о государстве, планете, мире, вселенной, называет их своим домом.
«С появлением жилища мир приобрел те черты, которые на бытовом уровне остаются актуальными и в наше время… иными словами, дом придал миру пространственный смысл».
Как справедливо отметил Ю. С. Степанов, «…с точки зрения референции мир осваивается человеком «от себя», по направлению от ближайшего пространства к тому, что существует вне его сознания и его личности. «Первичный концепт» – Мир как то место, где живем «мы», «свои», и концепт «Мир, Вселенная, Универсум», связаны в самом прямом смысле этого слова отношениями расширения в пространстве: осваивается все более обширное пространство, черты первоначального «своего» мира распространяются на все более далекие пространства, а затем, когда физическое освоение за дальностью пространства становится невозможным, освоение продолжается мысленно, путем переноса, экстраполяции уже известных параметров на более отдаленные расстояния. В сущности, этот процесс довольно не сложен, он напоминает логическую индукцию и совершается по принципу, который, выражаясь разговорным языком, можно описать словами: «подобно тому миру, в котором я действительно живу (хожу, действую), устроен также более отдаленный мир, в котором я могу жить (двигаться, действовать), и еще более отдаленный мир, в котором я мог бы действовать, но вряд ли буду, так как он слишком далек, и еще более отдаленный мир, в котором я никогда не могу быть, так как он слишком отдален, но который я могу себе представить точно таким же образом, как и все предыдущие,– но только лишь– и единственно– в мысли».
Дом оказал существенное влияние на формировании оппозиции ‘внутренний – внешний‘. «Поскольку дом образует самостоятельное замкнутое пространство (объем) в пространстве, он начинает восприниматься сам как внутренность пространства. На лексическом уровне это отражается, в частности, в том, что оппозиция внутри снаружи заменяется оппозицией дома снаружи».
Таким образом, на всех этапах развития русского языка наблюдается две тенденции: с одной стороны – сворачивание концептуального дом, его совпадение с концептом уют, комфорт, с другой стороны – расширение этого концепта до обозримых пределов.
Показательным примером является наименование «мирская изба»: изба, в которой собирается весь мир, то есть все село. На значимые элементы крестьянской избы переносились геоцентрические представления язычества. Русская деревянная изба является результатом совмещения всех отмеченных параметров: мира в человеке и человека в мире. В силу домоцентричности российской жизни в ней особенно развита «дружба», русская «душевность» и «психологичность».
Репрезентация концепта «дом» в современных моделях наивного массового сознания
Языковая картина мира является многоуровневой структурой. Так, М.Э. Рут предлагает иерархию образных предметных сфер, исходя из антропоцентризма человеческого мышления, в которой сфера «внешний мир» (в эту сферу отнесены все реалии, не связанные непосредственно с крестьянским бытом, в том числе реалии общественной жизни, политики, искусства) занимает положение периферии, а сфера «дом, двор» – центра.
Такая модель наивного обывательского восприятия мира активно используется в современной политике. Эту модель можно увидеть в метафорическом зеркале политических лозунгов. Отличие проявлений концепта в фольклоре и в политическом дискурсе в том, что если первое идет «от народа», то последнее– «в народ». Иными словами, первое создано народом и для народа, а последнее диктуется народу на понятном народу языке и строится по упрощенной модели.
Метафора способна быть мощным средством переконцептуализации общественного сознания, то есть изменения системы базисных представлений народа о себе, о своей стране и своей роли в ее развитии.
При всей динамичности, изменчивости этого процесса, существуют относительно стабильные модели.
Одной из констант является целая система «строительных» метафор в политическом языке разных эпох. Так, с корнем «дом», «строить» возникла целая система-миф, которую можно рассматривать безотносительно к политике. Этот феномен имеет лингво-культурный характер.
А.П. Чудинов предложил рассмотрение явления метафорической символики с помощью метода когнитивной теории метафоры и теории регулярной многозначности. «Для того, чтобы объяснить метафору как некоторый познавательный процесс, следует предположить существование глубинных структур человеческого разума в качестве устройства, порождающего язык… путем определенных иерархически организованных операций человеческий разум сопоставляет семантические концепты, в значительной степени сопоставимые, что и является причиной возникновения метафоры. Метафора предполагает определенное сходство между свойствами ее семантических референтов… рассматриваемые изнутри, метафоры функционируют как когнитивные процессы, с помощью которых мы углубляем наши представления о мире и создаем новые гипотезы» [Маккормак, с.359-360]. Модели, наиболее ярко отражающие современные представления о российской действительности это модели с исходными понятийными сферами «мир животных», «мир растений», «дорога», «дом». Эти модели отражают традиционные ментальные представления о родной стране, о межличностных взаимоотношениях и взаимоотношениях человека и общества.
Дом – важнейший культурный концепт в человеческом сознании, это традиционный для славянской культуры источник метафорической экспансии. Метафорическое представление общественных реалий и процессов как дома (в том числе его строительства, ремонта и разрушения)– один из наиболее традиционных для политической речи образов.
Н.Д. Артюнова отмечает: «Со времен Маркса стало принято представлять себе в обществе базис (фундамент), различные структуры (инфраструктуры, надстройки), несущие опоры, блоки, иерархические лестницы».
«Концептуальная метафора государство – это дом относится к числу моделей, на материале которых можно наиболее наглядно демонстрировать воздействие политических событий на образы политического языка».
«Еще в прошлом веке сфера употребления русских слов строй и строить не ограничивалась домом, городом или храмом, а распространялась на государственное управление («строить государство»), религиозные и социальные институты и даже… на идеологический уровень. Под строем подразумевались… формы упорядоченности… Само выражение «строить дом» имело прежде всего значение ‘правильно вести хозяйство дома‘, буквально: «домостройничать» («Домострой» являлся сводом правил, регулировавших семейную и общественную сферы жизни»..
По поводу присутствия строительных терминов в политических понятиях на раннем уровне концепта, то есть в этимологии слова высказался Н. М. Шанский, что «Слово domos является явным производным от dēmo строю. Таким образом, греческое заимствование демократия является однокоренным с лексемой дом. Однако такая трактовка этимологии вызывает возражение. По мнению Э. Бенвениста, «индоевр. *demo ‘возводить‘, ‘строить‘ несвязанно с *domos *domus, которое имело значение социальной микроструктуры» .
Можно заметить, что другие термины, связанные с «домом» имеют значение социальной макроструктуры: экология, экономика от греческого οίχος ‘дом‘. Это говорит о продуктивности модели метафорического переноса наименования микроструктуры на уровень макроструктуры.
А. П. Чудинов в своей монографии «Россия в метафорическом зеркале» замечает, что «в отечественной истории политические лидеры подразделяются на тех, кто полностью отвергает деятельность предшественников и планирует строить государство заново, и тех, кто планирует только усовершенствование прежней системы» [Чудинов]. Об этом же пишет Б. А. Успенский: «При всей разнице исторических условий, общественных задач, личной психологии и пр., в типе деятельности Ивана IV, Петра I, Павла, Александра I… есть нечто общее… свою деятельность они рассматривают как направленную не на улучшение исторически сложившегося порядка, а на разрушение его, полное и всеконечное уничтожение и создание на новом месте… и на новых основаниях нового и прекрасного мира» [Успенский, 1990, с.334]. Из политических лидеров 20 века к числу «разрушителей» А. П. Чудинов относит В. Ленина, И. Сталина и Б. Ельцина. «В группу «продолжателей» дел предшественников входят Н. Хрущев и Л. Брежнев. Совершенно особое место занимают «усовершенствователи» (Ю. Андропов и М. Горбачев), которые, подчеркивая верность «социалистическому выбору», планируют существенное усовершенствование системы, ее ремонт. продолжение
–PAGE_BREAK–
Автор, вслед за многими учеными замечает, что «разрушители», мечтающие строить новый мир заново, используют метафору разрушения старого, никуда не годного, гнилого, рушащегося дома и постройки на его месте нового прекрасного дворца… «Продолжатели», используя метафору дома, говорят о продолжении начатого предшественниками строительства (государства, коммунизма, социализма, капитализма и пр.). «Усовершенствователи» в соответствии со своей основной целью активно используют метафору перестройки, ремонта и наведения порядка «на стройке». Хозяйскую метафору быстро подхватывает свита, восторженные или зависимые журналисты, а затем она широко распространяется во всем политическом языке».
Каждая новая эпоха привносит изменения в систему базисных метафор. Важный метафорический образ для Советского Союза 50-70-х годов это продолжение строительства коммунизма. В начале 80-х годов активизируется метафора наведения порядка на затянувшейся стройке, а с середины 80-х– метафора уже и полной перестройки (общества, страны).
Когда политики хотят внушить человеку мысль о необходимости каких-то действий, они или стремятся включить соответствующие реалии в сферу его дома, или внушают мысль об опасности для его «дома».
С когнитивной течки зрения процессы метафоризации – это операции над значениями. Фактически происходит «наведение» новой категоризации на действительность или ее отдельные фрагменты. Когнитивный подход предлагает для описания знаний о мире аппарат фреймов и сценариев, которые представляют собой нечто вроде «упаковок» для знаний о мире. С когнитивной точки зрения процесс метафоризации близок к рассуждениям по аналогии, в основе которой лежит представление о передаче информации между двумя концептуальными областями.
«Фрейм– это описание типизированной ситуации, состоящее из слотов. Каждый слот представляет некоторый тип информации, релевантный для описываемого фрагмента действительности. Релевантность характеристики определяется ее необходимостью для успешной деятельности в выбранном фрагменте конкретной когнитивной системы.
Таким образом, метафорическое значение с когнитивной точки зрения– результат комплекса процедур обработки знаний».
Особенности структурирования исходной понятийной области для концептуальной метафоры дом в политической сфере изложил А.П. Чудинов.
1. Фрейм «Конструкция дома»
Слот 1.1. Общая конструкция здания
Изначальные составляющие здания — фундамент, фасад, стены, крыша, двери, окна, крыльцо и некоторые другие компоненты, функции которых переосмысляются в политической метафоре, формируя важные номинации. Так, фундамент – это необходимая основа, крыша и стены — это граница с внешним миром и одновременно защита от непогоды или нежелательного вторжения, крыльцо и дверь дают возможность выхода и входа; вместе с тем дверь – это защита от нежелательных гостей. Окно обеспечивает внешние связи, визуальную доступность окружающей территории (это «глаз дома»), форточка (и окно в целом) предназначена для проникновения свежего воздуха; вместе с тем окно и форточка могут быть местом несанкционированного проникновения в дом. Прочность современному многоэтажному зданию придают несущие конструкции и межэтажные перекрытия. Ср.:
Фундамент общества – возрождение крестьянства (А. Руцкой); ОРТ и так не хватает ярких ведущих, а тут на время праздников выпали «несущие» элементы конструкции – леонтьевское «Однако» и программа Любимова (А. Архангельский); Веками Россия была стеной для Запада. Минкин вычищает до блеска правительственный фасад демократов (В. Жириновский); Задумайтесь, какую крышу нам обещает Черномырдин? (Б. Федоров); К экономическому краху и обнищанию мы пришли из-за раскрытых настежь границ. Разве можно говорить о порядке в доме, если нет в доме дверей и замков? (В. Жириновский); Я обозначила главные направления в информационных технологиях «Эха Москвы». Именно на них зиждется фундамент идеологической политики станции (Е. Сергиевская).
В риторике использование подобных образов называется обращением к повседневному опыту слушателей: данный аргумент производит впечатление убедительности, соответствия изображаемой картины очевидным правилам мироустройства.
Слот 1.2. Внутреннее устройство здания
Внутреннее устройство дома предполагает выделение функционально специализированных помещений: для жилища — это кабинет, кухня, столовая, спальня (советский человек не очень избалован многообразием помещений в квартире), для офисных зданий — кабинет, коридор, кулуары. В доме обычно есть коридоры и лестницы. Большинство домов в России — многоквартирные, но эти квартиры часто бывают коммунальными, и жильцам приходится тесниться в тесных каморках. Дома в городах обычно состоят из нескольких этажей. Многие из этих элементов могут метафорически использоваться в политической речи. Ср.:
Отношения сверхдержав зафиксированы в довольно узком коридоре возможностей, и без ядерной войны из этого коридора не выйти (М. Соколов); Изобретательство — это здание в пять этажей. И первый этаж — это душевная сила, второй этаж — это здоровый дух, третий этаж — учеба, четвертый этаж — это умение профессионально ставить эксперименты. И наконец, пятое… Это талант (Д. Макаров); Коррупция так пронизала все исполнительные структуры, что стоит потянуть веревочку — и рухнут все верхние этажи президентской власти (передовая газеты «День»); Глядишь, и скромная тетенька с милой улыбкой бочком-бочком — и протиснется в коридоры власти (Н. Алексеева).
Фразы с подобными метафорами могут нести негативную эмотивную оценку, но это, как правило, вовсе не связано с самими метафорами. Одно из немногих исключений: с советских времен в сознании наших граждан важное место занимает образ коммунальной квартиры, и особенно коммунальной кухни. Этот образ оказался удивительно подходящим для метафорического обозначения всевозможных конфликтов. Ср.:
И у Косово, и у Чечни есть сходство с коммунальной квартирой. К жарким баталиям на коммунальной кухне нам не привыкать — хоть со сковородками, хоть с минометами. А что способно решить квартирную проблему? Только расселение. Иначе «соседи» все равно будут лупить сковородками друг друга или «разводящих» (Б. Мурадов); Мир маленький, и в этом сообществе квартир мы должны жить в мире и не гадить друг другу в кастрюли (К. Боровой); Даже «Известия» выразили недоумение кухонно-коммунальными методами воздействия на депутатов (Ю. Нерсесов).
Концепт «коммунальная квартира (коммунальная кухня)» едва ли не единственный в рассматриваемом понятийном поле элемент с ярко выраженной пейоративной эмоциональной оценкой.
Слот 1.3. Обстановка в доме (мебель и т. п.)
В бытовой речи богато представлено образное использование наименований мебели (стол, стул, кровать и койка). В политической речи рассматриваемый слот небогат и ориентирован преимущественно на внутреннее убранство офисных помещений: очень часто метафорически используется только концепт кресло; к этому же слоту можно отнести понятие обстановка. Ср.:
Отцу надоело быть в МИДе, он хотел бы сменить обстановку (А. А. Громыко); Что выкинет новый президент, какие высокопоставленные начальственные седалища соскользнут со своих кресел (И. Стрелков); Роман Абрамович намерен бороться за кресло губернатора Чукотки (Т. Нетреба).
Образ начальственного кресла как символа власти и материальных благ обычно используется в ироничном контексте.
2. Фрейм «Строительство, ремонт и разрушение дома»
Слот 2.1. Строительство дома
Строительство (а сначала проектирование) дома обычно метафорически обозначает создание каких-то политических структур, развитие общества и страны в целом; нередко говорят также о строительстве общеевропейского дома, мирового правопорядка и даже счастья и согласия. Ср.:
Строительство новой государственности — это наука (В. Овчинников); строительство партии идет не сверху вниз, а снизу вверх (С. Шойгу); Пика своей активности кооперативно-партийное строительство достигло в 1985 году (Ф. Катаев); Я верю, что в России такое общество можно построить (Н. Овчинников); Я не заставлю вас строить ничего, кроме собственного счастья (В. Жириновский).
При всем разнообразии представленных контекстов можно заметить, что идея строительства окрашена преимущественно позитивно: строительство — это обычно надежда на лучшее будущее.
Слот 2.2. Ремонт дома, его перестройка
Ключевая политическая метафора эпохи М. С. Горбачева — перестройка. В ельцинский период эта метафора по отношению к недавнему прошлому использовалась преимущественно иронически. При характеристике новейших процессов предпочитали другие образы. Ср.:
НДР требуется капитальный ремонт, точнее, реконструкция: от правящей когда-то партии после утраты крыши остался только финансовый фундамент да несущие конструкции аппарата (Е. Бокрина); Нам нужна не еще одна подпорка для скомпрометировавшего себя режима, а народная конституция (В. Салов); Партии власти уже не поможет косметический ремонт (Л. Горбунов); Надо голосовать против Ельцина… против срочно подчищаемого и подмазываемого проекта «новой конституции» (С. Шаньгин).
Показательно, что среди реципиентных концептов рассматриваемого варианта модели уже нет государства в целом: партия власти декларировала строительство совершенно нового общества, коммунистическая оппозиция ратовала за возврат к советскому прошлому и уже никто не хотел возвращаться к идеям горбачевской перестройки режима.
Слот 2.3. Разрушение дома
Разнообразные действия властей и предложения оппозиции нередко метафорически номинируются как разрушение дома-государства, традиционных, советских или же демократических ценностей, тех или иных политических и социальных институтов. Ср.:
Экономическая амнистия? Это просто нелепость. На гнилом фундаменте рухнет наше государство (А. Солженицын); Страшновато все-таки родиться в Союзе, выжить в Союзе… и умереть на его обломках (С. Ваганов); Мы имеем дело с изощренным популистом (о Б. Н. Ельцине. — А. Ч.), способным наводить глянец даже на развалины (Т. Плетнева); Если вместо дома будут узкие клетки — страна будет разваливаться (В. Жириновский); Семья — это дом, который рушится каждый день. Сегодня отвалится подоконник, завтра — порог, послезавтра треснуло стекло. Если вы не будете его ремонтировать, он развалится (Н. Маслова).
Отметим, что в современной политической метафоре три рассмотренных слота обладают различным эмотивным потенциалом: со слотом «строительство» чаще связаны положительные эмоции; вызывавший в середине 80-х годов положительные эмоции слот «перестройка и ремонт» сейчас больше ориентирован на иронию, а слот ” разрушение” относится к числу выражающих преимущественно боль и агрессию.
Слот 2.4. Строители
В эпоху М. С. Горбачева постоянно упоминались «архитекторы» перестройки (сам лидер страны, Э. А. Шеварднадзе, А. Н. Яковлев и др.) и ее прорабы, правда, сам руководитель ремонтной бригады чаще именовался отцом перестройки. Впрочем, как известно, именно отец семьи традиционно руководил строительством жилища. В ельцинский период работа, похоже, шла уже без детальных планов, во всяком случае, исчезли из активного употребления образы «прорабов», а об архитекторах упоминалось только по отношению к предыдущему этапу развития общества. Ср.:
На днях А. Н. Яковлев побывал в редакции, и речь зашла о перестройке, звание архитектора которой прочно за ним закрепилось (интервью с А. Н. Яковлевым; АиФ).
3. Фрейм «Жильцы и владельцы дома»
Для человеческого сознания очень значимо противопоставление дома своего и чужого. В советскую эпоху «свой» дом — это место проживания, но не обязательно объект владения. С изменением социальной системы все большее значение приобретает вопрос о владении домом. При развертывании рассматриваемого фрейма концепт жильцы метафорически обозначает граждан страны и ее отдельных регионов. Люди, проживающие в доме, могут быть его хозяевами или квартирантами. продолжение
–PAGE_BREAK–
Слот 3.1. Жильцы и квартиранты
В начале десятилетия представители самых различных политических партий, говоря о строительстве государства, предполагали, что дом будет общим, подчеркивалась необходимость совместных усилий различных политических сил, что подразумевало одинаковый статус жильцов (то есть народов, партий, отдельных граждан). Признавалась лишь возможность проживания в отдельных квартирах, то есть относительная автономия. Ср.:
Государство — это единый дом с общими стенами и крышей. В нем необходимо соблюдать единые правила (В. Алексеев); Жесткая вертикаль власти не позволит растаскивать федеральную собственность по региональным квартирам (В. Бошков).
Показательно, что о «квартирантах» (то есть проживающих в России иностранцах и просто «не патриотах») упоминали только лидер ЛДПР В. Жириновский и члены его партии. Позднее метафорические образы заметно изменились.
Слот 3.2. Жильцы и владельцы дома
После создания В. Черномырдиным движения «Наш дом — Россия» (в это же время на Урале появилось возглавляемое А. Чернецким движение «Наш дом — наш город») вопрос о России как о доме для ее граждан стал восприниматься несколько иначе. Оппоненты названных политиков начали говорить о незаконной приватизации, о том, что в новом престижном доме место найдется только для определенных групп проживающих, что хозяевами «нашего дома» стали «черномырдинцы-домушники», а не весь народ России. Все чаще заходила речь о необходимости постройки отдельных региональных домов или хотя бы наведения в них порядка. Ср.:
Программа А. Страхова вытекает из поддержки объединения «Наш дом Россия». Но этот «Дом» — для руководителей всех уровней, коммерческих структур и банковских деятелей (обращение комитета ветеранов Свердловской области, 1996); «Домушникам» удобно жить в своем доме, под крышей хозяина «трубы», а вот что делать остальным? (Н. Веров); За Э. Росселем — желание начать переустройство России с собственного дома, с земли уральской, за ним стремление объединить Россию снизу в единое крепкое, федеративное и правовое государство (А. Гайда).
В результате дальнейшего развертывания модели оказалось, что не всем гражданам удастся поселиться в новом доме или сохранить квартиру в старом, что грозило появлением больших групп «бомжей». Ср.:
# Не для того мы преодолевали тоталитаризм, чтобы современные домоуправцы из «нашего дома» по-прежнему нами помыкали, как бомжами в ихнем доме (А. Гайда); Безнравственно заявлять «Наш дом — Россия», записывая тем самым всех в бомжи (М. Салье).
После поражения движения «Наш дом — Россия» на парламентских выборах 1999 года язвительная дискуссия о хозяевах дома, квартирантах и бомжах на общероссийском уровне естественным образом прекратилась, что является еще одним свидетельством решающего влияния политического дискурса на судьбы метафорических моделей.
Рассмотренные материалы показывают, что даже самая традиционная метафорическая модель на новом этапе развития политического дискурса преобразуется, создавая тем самым условия для фиксирования новых элементов в когнитивной деятельности человека. Так, со второй половины 80-х годов наиболее динамично развивались слоты «ремонт дома» (перестройка, ее прорабы и архитекторы), в середине 90-х особую значимость получил вариант рассматриваемой модели «Россия — это наш дом», в результате чего актуализировались образы хозяев дома, квартирантов и бомжей. Одинаково динамичны в полтора последних десятилетия слоты конструкция здания (фундамент, стены, крыша, дверь и др.) и «внутренняя планировка дома» (отдельные или коммунальные квартиры, кухня, коридоры, лестницы, просторные комнаты или тесные каморки).
Традиционно метафора дома связана с позитивными прагматическими смыслами: дом – это укрытие от жизненных невзгод, семейный очаг, символ фундаментальных нравственных ценностей; соответственно строительство — это динамика, планы на будущее, стремление сделать жизнь лучше.
Однако в современном российском политическом дискурсе любые метафорические модели могут развертываться таким образом, что акцентируются векторы тревожности, конфликтности, агрессивности.
Таким образом, концептуальная модель «дом» активно используется в российском политическом дискурсе. Эта модель может быть легко трансформирована в зависимости от меняющихся обстоятельств. Очень часто появляются абсурдные, с точки зрения формальной логики, политические контексты.
Так, А. Н. Баранов и Ю. Н. Караулов в своих «Материалах к словарю политической метафоры» (1991) отмечают, наряду с терминами, обозначающими государство как «строение» (с.125, 131-133), а также продуктивными моделями, отражающими реальное положение дел: «Зачем подливать масло в горящий дом?» (М. Горбачев) [Баранов, Караулов, с. 131] и противопоставлением общему дому своего уголка; собственной комнаты коммунальной квартире [Баранов, Караулов, с. 132], где предлагалось «жить своими домами» [Баранов, Караулов, с. 143] и проч., приводят контексты, в которых «перестройка» «живет», «не угасает», а дом, соответственно, «рушится на отдельные комнаты-княжества» [Баранов, Караулов, с. 132-133]. В статье к словарю, А. Н. Баранов приводит пример из речи Э. Шеварнадзе, где тот говорит: «перестройка не позволит себе угаснуть, народ не позволит погаснуть перестройке». Эффект от заключительной фразы министра иностранных дел был потрясающ, однако, если перевести на простой человеческий язык, выходит: «Народ, помоги себе сам!».
Таким образом, слово является не только результатом мифа, но и в своей потенции способно его творить. В кризисных, переломных ситуациях миф выступает наружу. Кризисы – периоды наиболее интенсивной истории мифологизма, которая в прочие периоды вовсе не затухает, просто становится более вялотекущей. Совокупность потенций слова-мифа и есть его концепт.
Не вызывает сомнений то, что в метафорическом зеркале отражаются обыденные представления человека о понятийной сфере-источнике, то есть то, как человек концептуализирует эту сферу и что при этом он выделяет в ней.
Таким образом, процесс экстраполяции знакомых признаков на все более отдаленные сферы может относиться и к абстрактным сферам, одной из которых является политика. Этот перенос может происходить как от дома, так и на дом. Так, крестьянин изображал элементы Вселенной на крыше своего дома, в то же время представлял мир неким Домом.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В настоящей работе мы рассмотрели концепт «ДОМ» в русской языковой и концептуальной картине (модели) мира.
Для достижения намеченных целей нами были преобразованы некоторые существующие подходы, сформулированные рабочие определения.
Как известно, учение о внутренней форме зародилось в работах В. фон Гумбольдта. Суть теории в том, что языки отличаются друг от друга не тем, какие слова, предложения, части речи необходимы для адекватного отражения действительности, а уже тем, как народы, говорящие на том или ином языке, членят ее на элементы.
В русистике эту теорию развивал А.А. Потебня, применив ее по отношению к слову. Однако понятие «внутренняя форма слова» неоднозначно трактуется в современной лингвистической литературе. Объективные проблемы ее понимания осложнены «психологической терминологией», которую использовал А. А. Потебня.
Вопрос о внутренней форме является ключевой проблемой как в теории номинации, так и в теории мотивации.
Ряд ученых считают мотивированность неизбежной тенденцией, лежащей в основе наименования любого объекта (О. Блинова).
Другие авторы, например, Б.А. Серебренников, полагают, что, конечно, мотивированность важна, но лишь для того, чтобы оформить слово, придать ему звуковую оболочку, а так как в основе слова лежит лишь один признак, то он не способен к объективному отражению всех свойств предмета. Следствие этого – забвение внутренней формы слова.
Существует также синхронная трактовка внутренней формы, предполагающая ответ на вопрос: является ли слово мотивированным лексемами современного русского языка. Однако такая трактовка не решает задачу, усложняя ее, поскольку не всегда связь с лексемами современного русского языка очевидна.
Примечательно, что сторонники любого подхода в доказательство своей правоты выбирают «удобные» примеры. Для того же чтобы установить объективную истину, следует рассматривать проблему в рамках какой-либо тематической группы в целом.
Наименования жилых построек являются интересным в этом смысле материалом, ибо образуют одну из самых древних лексических микросистем.
При классификации лексем по их семантике выяснилось, что многие из них не обладают семантической устойчивостью. Значительное количество конкретных наименований жилья демонстрирует очень высокую степень расчлененности данного семантического пространства.
Наиболее характерные признаки, отмеченные в наименованиях жилья,– это темпоральный, с актуализацией семы ‘временное‘, и локативный, а также признаки, указывающие на: материал, субъект, функции, соотношение частей, количество этажей. Отдельные лексемы имеют оценочные значения.
Такая высокая степень семантической расчлененности свидетельствует о четко разработанной структуре концепта «дом» в русском языке. Следует заметить, что сема ‘постоянное‘ в значениях наименований жилья, как правило, в словарном толковании не представлена.
Анализ лексем с точки зрения их мотивированности позволил нам установить следующее.
Из рассмотренной обширной группы (115 лексем; при этом, словообразовательное варьирование нами принимается во внимание) мотивированных и немотивированных лексем оказалось примерно равное количество (55 немотивированных и 54 мотивированных). Это говорит о равнозначности в рамках данной тематической группы двух тенденций – с одной стороны – к мотивируемости одних слов другими, а с другой – к изоляции лексем. Две основные точки зрения ученых взаимно дополняют одна другую и соотносятся по модели диалога – образуют фундаментальный принцип; закон номинации.
Из 55-ти немотивированных лексем, 32 исконно русских слова, а 23 названия жилых построек были заимствованы из других языков, в основном, из тюркских (12 лексем).
Такая картина наглядно отражает исторические и культурные связи русского народа.
Во всех мотивированных лексемах актуализируются: локативный(12 лексем), предметно-характеризующий (12), акторный и функциональный (по 9 лексем) признаки. Номинативно маркируются также темпоральный, качественно-характеризующий, квантитативный и реляционный (с актуализацией семы ‘смежность‘) признаки.
Такое многообразие мотивировочных признаков, лежащих в основе номинации, свидетельствует о многовековом опыте оседлой жизни и связанной с ним, весьма развитой технологией строительства, характерной для русского народа.
Большинство наименований кочевого жилья – лексемы-заимствования, что указывает на «нехарактерность» такого образа жизни для восточных славян. Основное же наименование жилья, обозначающее родовое понятие лексема дом восходит к и.-е. корню и ничего не обозначает, как просто дом‘, постоянное, а не временное жилье‘.
Эта лексема материализует идею родства по месту «сидения», вообще по месту, которое отныне становится столь же важным, как прежде род. Именно дом стал исходной точкой общности, то есть близости по роду (в пространстве, а не во времени), что стало источником дальнейшего развития семантики слова дом, которое отражено во многих словарях современного русского языка. Замечено, что не понятие о здании легло в основу народного представления о доме, а не исключено, что первично было представление о социальной общности, связанной идеей общего ‘дома‘. продолжение
–PAGE_BREAK–
Говоря о внутренней форме языка, В. фон Гумбольдт имел в виду то, что называют теперь концептуальной картиной мира, элементами которой являются концепты.
Если семантика слова отражена в совокупности его лексических значений, то концепт – единица ментальных или психических ресурсов нашего сознания.
В настоящее время существует множество трактовок понятия концепт. С одной стороны – наивно-материалистическая (Кубрякова), с другой –субъективно-идеалистическая (Лихачев). Определением концепта занимается специальная наука – концептология. Все подходы обладают определенной ценностью, так как, при рассмотрении тех или иных сторон концепта, внимание обращается на важность культурной информации, которую он передает. Концепт – единица языка, выражающая специфически-национальное восприятие слова в его основном значении. Национальное восприятие слова существует в виде универсальной, относительно постоянной модели, обусловленной различными пластами культуры, которые представлены в сознании носителя языка априорно. Концепт имеет «слоистое» строение, где разные слои являются результатом, «осадком» культурной жизни. Эти слои следующие: 1) ВФ (этимология) концепта; 2) связанный с ним фольклорный пласт; 3) новейший слой концепта.
Концепт – выражение народного сознания. Модели, отражающие народное, а не элитарное сознание русского человека – это фольклорные формы верования и современная мифология.
В русской фольклорной модели мира дом является ее сакральным центром. Дом осмысляется в русской народной культуре как средоточие таких основных жизненных ценностей, как счастье, достаток, единство семьи и рода, включающее не только живых, но и мертвых. Он воплощает идею рода как делящегося во времени процесса и органической целостности. Дом противопоставлен окружающему миру как пространство закрытое – открытому, внутреннее – внешнему, организованное – неорганизованному, свое – чужому.
Именно дом является одним из ориентиров в обыденной жизни, и не случайно он строился с учетом четырех сторон света. Дом является исходной точкой освоения пространства, своеобразным «центром» окружающего мира.
Будучи в мифологическом видении инобытием чрева матери, дом своим существованием не нарушает гармонию природы, словно вырастает из земли. На значимых частях дома изображаются элементы языческой геоцентрической космогонии (солярные символы). Под дом заложена жертва тотемный предок. С самого рождения мир осваивается человеком «от себя», по направлению от ближайшего пространства к тому, что существует вне его сознания. Черты первоначального «своего» мира распространяются на все более далекие пространства, а затем освоение продолжается мысленно, путем экстраполяции уже известных параметров на более отдаленные сферы.
Сакральным центром дома является печь, а находящийся возле печи вход в подполье (голбец)– вход в царствие мертвых. Угол возле печи – место обитания покровителя (предка) расположен напротив «красного» (святого) угла. Печь, красный угол, матица и крыша (кров), являясь сакральными центрами жилья, в фольклоре метонимически могли обозначать весь дом. В жанрах устного народного творчества дом, как правило, присутствует в деминутивных формах (домик, избушка, теремок…).
В волшебной сказке дом является отправной точкой сюжета, целью персонажа, а также промежуточным звеном – «избушкой в лесу». Согласно концепции В.Я. Проппа, дом в сюжете отражает наиболее древние, праславянские формы родового строя, уходящие корнями в эпоху раннего энеолита.
Реликты языческих верований сохранились в обрядах и приметах, связанных с домом. Большинство этих примет отражают культ огня, предков, тотемного животного и культ растений и существуют до сих пор. Однако их смысл в настоящее время забывается, утрачивается.
Дом ранее выполнял функцию церкви, где очаг собирал вокруг себя всех членов семьи. Примечательно, что «притягивающей силы» очаг не утратил и в наши дни, когда центром сбора всех членов семьи является кухня. Функция церкви дому приписывалась не напрасно. Первую часть любого праздника русский человек проводит дома с семьей. Такая «домоцентричность» русской жизни порождает русскую «душевность», психологичность, углубленность, задумчивость.
В наше время произошла десакрализация концепта «дом» в народном сознании. Дом, в силу объективных причин, относят к сфере материальных, а не духовных ценностей. Однако концепт, связанный со словом дом, способен проявиться в определенных условиях. Одной из сфер, в которых концептуализируется понятие «дом», является современный политический дискурс. При этом, особенностью мифологизированной интерпретации политического текста является не проникновение в суть происходящего, а упрощенная его трактовка– «наше– не наше», «хорошее– плохое».
В концептуальной метафоре «Государство– это наш дом» элементы дома функционируют по своим внутренним законам, но отображают все-таки политические реалии. Не вызывает сомнений то, что в метафорическом зеркале отражаются обыденные представления человека о понятийной сфере-источнике, то есть то, как человек концептуализирует эту сферу и что он при этом выделяет в ней. Таким образом выходят на поверхность слои мифологизированного сознания.
Последнее можно рассматривать одним из следствий процесса экстраполяции знакомых признаков дома на все более отдаленные сферы – Государство, Мир, Вселенная. Этот процесс может происходить и в противоположном направлении. Изображая элементы Вселенной на торце крыши, крестьянин таким образом приближал к себе неосвоенное пространство; восстанавливал гармонию своих представлений о мире как доме, в котором он находится.
Не удивительно, что человек мыслит себя «домом», вместилищем субстанции – души. С другой стороны, дом и его части отождествлялись им с частями своего тела.
Таким образом, с появлением дома человек придает энтропийному миру черты освоенности, упорядоченности.
Этот же концепт, вероятно, существовал и на уровне этимона. Однако развитие индоевропейского наследства в русском языке не может быть прослежено с помощью материальных следов.
В языковой картине мира, как правило, маркированными являются отклонения от установленного порядка вещей. Эти отклонения представлены мотивированными словами. Немотивированные же наименования концепта дом, видимо, в разных языках обозначают понятия освоенного, принадлежащего человеческой культуре, своего‘, внутреннего, символизирующего общность рода. Именно это обозначают в европейских языках слова, родственные русским дом-хата-изба. Речь идет здесь не столько о генетическом тождестве, сколько об универсальности понятий, то есть концептов, которые представляют собой в некотором роде «коллективное бессознательное».
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Алинеи: Алинеи М. О названиях радуги в Европе (карта 17 лингвистического атласа Европы) // Общеславянский лингвистический атлас, 1984.
Апресян: Апресян Ю. Д. Образ человека по данным языка // Вопросы языкознания, 1995, №1 с.37-67
Артюнова: Артюнова Н. Д. Метафора и дискурс: Вступительная статья // Теория метафоры: Сб. –М., 1990. –512с. С.5-32
Аскольдов: Аскольдов С. А. Концепт и слово // Русская словесность: Антология. –М., 1997.
Байбурин: Байбурин А. К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. –Л.: Наука, 1983. –192с.
Батурчева: Батурчева Е. А. Из истории названий жилища // Русский язык в школе, 1999, №3 с.82-84
Блинова, 1972: Блинова О. И. Лексическая мотивированность и некоторые вопросы региональной лексикологии // Вопросы изучения лексики русских народных говоров, 1972. с. 92-104
Блинова, 1989: Блинова О. И. Номинация и мотивация // Диалектное слово в лексико- системном аспекте, 1989. с.65-74
Блинова: Блинова О. И. Явления мотивации слов // Приложение– словарь терминов. – Томск, 1984. с.184-189
Бломквист: Бломквист Е. Э. Крестьянские постройки русских, украинцев и белорусов // Восточнослав. этногр. сб. –М., 1956.
Варина: Варина В. Г. Лексическая семантика и внутренняя форма языковых единиц // Принципы и методы семантических исследований. – М., 1976. с. 233-244
Вендина: Вендина Т. И. Словообразование как источник реконструкции языкового сознания // Вопросы языкознания, 2002, №4 с.42-72
Воронин: Воронин Н. Н. Жилище // История культуры Древней Руси. Домонгольский период. – Т. 1. Материальная культура.– М.-Л., 1948. с.204 233
Годинер: Годинер Е. С. Роль системообразующих факторов языка в формировании языковой картины мира // языковаякартина мира: Материалы Всероссийской конференции. – Кемерово, 1995 с. 2-5
Гольдин: Гольдин В. Е. О языковом выражении тематических связей названий построек и их частей в русских говорах // Вопросы теории и методики изучения русского языка. – Саратов, 1965. с.282-290
Гридина, Коновалова: Гридина Т. А. Коновалова Н. И. Роль внутренней формы слова в представлении языковой картины мира // языковаякартина мира: Материалы Всероссийской конференции. – Кемерово, 1995 с.15-23
Гумбольдт: Гумбольдт В фон О различии строения человеческих языков и его влияние на духовное развитие человечества. // Гумбольдт Избранные труды по языкознанию. – М., 1984
Евсина: Евсина Н. А. Архитектурная теория в России 18в. – М., 1975
Ермакова, Земская: Ермакова О. П. Земская Е. А. Сопоставительное изучение словообразования и внутренняя форма слова // Известия АН СССР серия литературы и языка. – Т. 44, №6, 1985
Зеленин: Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография.– М.: Наука,1991. –511с.
Зорин: Зорин Н. В. Русская свадьба в Среднем Поволжье 1981 –199с.
Иванов, Топоров: Иванов В. В. Топоров В. Н. Исследования в области славянских древностей. –М.: Наука, 1974.
Иванов: Иванов В. В. Внутренняя форма слова // Русский язык: Энциклопедия. –М., 1979, с.43-44
Капанадзе: Капанадзе Л. А. Номинация // русская разговорная речь. –М.,1973.
Караулов: Роль человеческого фактора в языке. Язык и картина мира. /под ред. Караулова Ю.Н. М., 1988.
Кияк: Кияк Т. Р. Мотивированность лексических единиц. –Львов: ВШ, 1988
Колесов, 1976: Колесов В. В. История русского языка в рассказах. –М.: Просвещение, 1976. –175с.
Колесов, 1986: Колесов В. В. Мир человека в слове Древней Руси –Л., 1986: Комина Е. Б. Мотивация как лингвистическое явление // Семантика и структура слова. –Калинин, 1984, с. 59-64
Костомаров: Костомаров Н. И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в 16-и 18 столетиях. –М., 1992.
Кубрякова: Кубрякова Е. С., Демьянова В. З., Панкрац Ю. Г., Лузина Л. Г. Краткий словарь когнитивных терминов. –М., 1996.
Левковская: Левковская К. А. Теория слова, принципы ее построения и аспекты изучения лексического материала –М., 1962.
Лихачев: Лихачев Д. С. Концептосфера русского языка // Русская словесность: Антология. –М., 1997.
Лосев: Лосев А. Ф. Философия имени // Лосев А. Ф. Бытие. Имя. Космос. –М.: Мысль, 1993. продолжение
–PAGE_BREAK–
Лотман: Лотман Ю. М. Успенский Б. А. Миф-имя-культура // Лотман Ю. М. Избр. статьи Т.1 –М., 1992.
Маккормак: Маккормак Э. Когнитивная теория метафоры // Теория метафоры: Сб. –М., 1990. –512с. С.358-386
Максимов: Максимов С. В. Нечистая, неведомая и крестная сила. –М.: Книга, 1989. –176с.
Мараховская: Мараховская О. Н. К исторической интерпретации лексической карты // Русские говоры. –М., 1975.
Маслов: Маслов Ю. С. Введение в языкознание: Учеб. для филол. спец. вузов М., 1998. –275с.
Моисеев: Моисеев А. И. Мотивированность слов (мотивированность сложных имен существительных со значением лица в лица в русском языке) Исследования по грамматике русского языка. –4, –Л., 1963.
Невская: Невская Л. Г. Семантика дома и смежные представления // Балто-славянские исследования–1981г. С.106-121
Никитина, Кукушкина, 2000: Никитина С. Е. Кукушкина Е. Ю. Дом в свадебных причитаниях и духовных стихах (опыт тезаурусного описания). –М., 2000.
ПВ: Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу т.1-3 –М., 1995
Постовалова: Постовалова В. И. Картина мира в жизнедеятельности человека // Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира. –М.: Наука, 1988.
Потебня: Потебня А. А. Мысль и язык. –Харьков, 1913.
Пропп: Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. –Л., 1986. –365с.
Радченко: Радченко О. А. Понятие языковая картина мира в немецкой философии языка 20 в. // Вопросы языкознания, 2002, №6 –с.140-159
Рут: Рут М. Э. Образная номинация в русском языке. –М.,1992
Рыбаков: Рыбаков Б. А. Язычество древней Руси –М.,1988.
Сахарный: Сахарный Л. В. Некоторые особенности диалектного словообразования // Вопросы фонетики, словообразования, лексики русского языка и методика его преподавания. –Пермь, 1964.
Семиотика: Семиотика: Антология. –М., 2001.
Серебренников, 1977: Серебренников Б. А. Признаковая номинация // Языковая номинация (общие вопросы). –М., 1977.
Степанов, 1994: Степанов Ю. С. Пространство и миры– новый, «воображаемый» и прочие // Философия языка: в границах и вне границ. Международная серия монографий. –Харьков, 1994, т.2, с.3-18
Степанов, 1997: Степанов Ю. С. Константы: Словарь русской культуры. –М., 1997.
Сукаленко: Сукаленко Н. И. Отражение обыденного сознания в образах языкавой картины мира. –К., 1992.
Тарланов: Тарланов З. К. Метод компонентного анализа // Тарланов З. К. Методы и принципы лингвистического анализа (лексика, морфология, словообразование, фонетика): Учебн. пособие по спецкурсу. –Петрозаводск, 1988. –88с.
Топоров: Топоров В. Н. Первобытные представления о мире (общий взгляд) Очерки истории естественно-научных знаний в древности. –М.: Наука, 1982 с.8-40
Топоров, 1989: Топоров В. Н. Пространство культуры и встречи в нем // Восток. Запад. Исследования, переводы, публикации. Вып.4. –М.: Наука, 1989. –301с. с.6-17
Торопцев: Торопцев И. С. Лексическая мотивированность (на м-ле современного русск. литературного языка) // Уч. зап. Орловского гос. педагогич. Ин-та. –Т.22, историко-филологический факультет, 1964.
Улуханов: Улуханов И. С. Словообразовательная мотивация и ее виды // Известия АН СССР серия литературы и языка. – Т. 30, вып.1. –М, 1971.
Успенский, 1994: Успенский Б. А. Избранные труды в 2т., т.1 Язык и культура. –М., 1994.
Успенский: Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей. –М., 1982.
Филин: Филин Ф. П. О лексиколизированных фонетико-морфологических вариантах слов в русских говорах (опыт исследования) // Лексика русских народных говоров. –М.-Л., 1986. –с.29
Цивьян: Цивьян Т. В. Дом в фольклорной модели мира (на материале балканских загадок) // Тр. по знаковым системам, 10 –Тарту, 1978. с.65-85
Червинский: Червинский П. П. Семантический язык фольклорной традиции. Ростов, 1989. –224с.
Чудинов: Чудинов А. П. Россия в метафорическом зеркале // www. philolog.ru/linguistic/chudinov/html.
Шанский, 1978: Шанский Н. М. В мире слов. –М.,1978
Шанский, 2002, № 1: Шанский Н. М. В мире слов // Русский язык в школе 2002, № 1
Шанский, 2003, № 5: Шанский Н. М. В мире слов // Русский язык в школе 2003, № 5
Шведова: Шведова Н. Ю. Теоретические результаты, полученные в работе над русским семантическим словарем // Вопросы языкознания, 1999, №1.
Шмелев: Шмелев Д. Н. О некоторых тенденциях развития современной русской лексики // Развитие лексики современного русского языка. –М., 1965.
СЛОВАРИ И ДРУГИЕ ИСТОЧНИКИ
Англ.: English-Russian dictionary/ подред. О.С. Ахмановой М., 1957.
Баранов, Караулов: Баранов А.Н. Караулов Ю.Н. Русская политическая метафора: Материалы к словарю. М., 1991.
Даль: Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. – М.: Русский язык, 1989 – 1991.
ДАРЯ: Диалектологический атлас русского языка: Центр Европейской части СССР Выпю2: Морфология: Комментарии к картам (Букринская И.А. Булатова Л.Н.). 1989.
Дон.:.Словарь русских донских говоров: В 3 т. – Ростов н/Д, 1975–1976
Доп.: Дополнение к Опыту областного великорусского словаря. – СПб., 1858.
ИОС: Иркутский областной словарь. Вып.1-3 Иркутск, 1973-1979.
Исп.: Испано-русский и русско-испанский словарь. Ростов н \Д: Феникс, 2000.
Кубрякова: Кубрякова Е.С. и др. Краткий словарь когнитивных терминов. М., 1996.
МДС: Мотивационный диалектный словарь (говоры Среднего Приобья). Т.1-3. Томск, 1982-1983
ООВС: Опыт областного великорусского словаря. – С-Пб., 1852. – 275с.
ПОСИД: Псковский областной словарь с историческими данными. Вып. 1-8. Л., 1967-1990.
ПРН.: Даль В.И. Пословицы русского народа: В 2 т. – М.: Худож. литература, 1984.
Рыбникова: Рыбникова М.А. Загадки. М., 1932.
СБГ: Словарь брянских говоров. – В. 1–5. – Л., 1976 – 1988 – СД: Славянские древности: Этнолингвистический словарь, т.1. –М., 1995
СРГН: Словарь русских говоров Новосибирской области. – Новосибирск: Наука, 1979. – 605 с.
СРГП: Словарь русских говоров Прибайкалья. – В. 1–4– Иркутск, 1986 – 1989. Срезневский: Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. – Т. 1–3. – М., 1893 – 1912.
СРНГ: Словарь русских народных говоров. – В. 1 – 32. – Л., 1965–1998–
СРН-ДРС.: Словарь русской народно-диалектной речи в Сибири XVII – первой половины XVIII вв. – Новосибирск: Наука, 1991.
СРЯ: Словарь русского языка: в 4-х т. /АН СССР, ин-т рус. яз. М., 1981. ССРНГ:
Словарь современного русского народного говора (д. Деулино Рязанского р-на Рязанской обл.). – М.: Наука, 1969. – 612 с.
ТСРЯ: Ушаков Д.Н. Толковый словарь русского языка: В 4 т. – М., 1935 1940.
Фасмер Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. – М.: Прогресс, 1987
ЭССЯ: Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд Под ред. О.Н. Трубачева. – Вып. 1 – 25. –– М.: Наука, 1974 1999.– ЯОС: Ярославский областной словарь.– Ярославль, 1981-1991.

Похожие работы