–PAGE_BREAK–4. В истории развития русской риторики период первой половины XIX в. оказался наиболее продуктивным. Под влиянием реформы Н. М. Карамзина, ориентированной на сближение с европейской традицией, происходило становление новой стилистической концепции литературного языка, что не могло не отразиться во взглядах на новую риторику — в трудах Н.Ф. Кошанского, А.Ф. Мерзлякова, А.И. Галича, К. Зеленецкого и др. Именно на этот период приходится не менее шестнадцати риторик широкой теоретической и практической ориентации, основной пафос которых был направлен на определение принципов организации прозаических текстов, всей сложившейся художественно-речевой практики. Структура риторических сочинений в то время претерпела определенные изменения. Учебная риторика, излагающая основы красноречия, существовала в двух формах: общей и частной риторики. Общая риторика обобщала законы изобретения, расположения и выражения мыслей, частная же разрабатывала принципы строения текстов по жанрам красноречия. Наиболее показательны в этом отношении риторики Н.Ф. Кошанского и К. Зеленецкого. «Общая риторика» Кошанского (1-е изд. — 1818 г., 7-е — 1849 г.) состояла из трех традиционных разделов: «Изобретение», «Расположение» и «Выражение мыслей», насыщенных, однако, новым содержанием. В центре внимания — категория стиля, именуемая слогом. Н.Ф. Кошанский определил слог как «способ выражать мысли, как искусство писать». Принципиальная позиция Кошанского в понимании стиля — требование соответствия слога изображенным мыслям, предмету изложения и закрепленность каждого вида «слога» за определенными жанрами. «Частная риторика» (СПб., 1832) понималась как «руководство к познанию всех родов и видов прозы». «Частная риторика» Кошанского давала рекомендации по пяти видам красноречия: «письма», «разговоры», «повествование», «ораторство» и «ученость». Тот же принцип разграничения использован в «Общей» и «Частной» риторике К. Зеленецкого. В «Общей риторике» (Одесса, 1849) излагалось общее учение о красноречии, а «Частная риторика» (Одесса, 1849) посвящалась другому аспекту красноречия — теории отдельных родов прозы. Нововведения К. Зеленецкого в общей риторике касались пересмотра традиции и детальной разработки раздела «О чистоте письменной речи русской в лексическом отношении». Риторика все в большей степени продвигалась в сторону практической стилистики и культуры индивидуальной речи.
Особого внимания заслуживает труд А.И. Галича «Теория красноречия для всех родов прозаических сочинений» (СПб., 1830). Раскрытие А.И. Галичем признаков «совершенного» языка — это, по существу, теоретическое обращение к основным категориям и принципам, определяющим и характеризующим образцовый язык с точки зрения лучших качеств речи. Автор трактует понятие чистоты речи, ее правильности, ясности, точности и благозвучия. Пересматривая орнаментальную часть риторики, А.И. Галич отказался от традиционного разделения фигур на «фигуры слов» и «фигуры мыслей» и выделил три типа фигур по их функции и характеру образования — грамматические, ораторские и поэтические. Употребление фигур ставилось в прямую зависимость от содержательного плана текста, его функционально-стилистического своеобразия. Правила общей риторики, по мнению А.И. Галича, распространяются на такие прозаические произведения, которые как бы имплицитно обращены к адресату или слушателю. Это — «1) монологи, 2) разговоры, 3) письма, 4) деловые бумаги, 5) исторические сочинения, 6) сочинения поучительные, 7) ораторские речи». В риторике давались основные характеристики этим видам прозы и предлагались определенные рекомендации к их созданию и организации.
Уже в конце XVIII в. в Европе угасал интерес к риторике. В России пик расцвета риторики пришелся на первую половину XIX в. Но этот же период стал тем рубежом, который положил начало критическому отношению к общей риторике. Однако и в конце XIX — начале XX в. появлялись отдельные работы, в которых словесники обращались к идеям риторики типа изложенных в книге А.Г.Тимофеева «Очерки по истории красноречия» (СПб., 1899), И.П. Триодина «Принципы красноречия и проповедничества» (Екатеринослав, 1915) и др. Последние наиболее яркие публикации по риторике связаны с деятельностью Института Живого Слова (1918— 1924 гг.). В «Записках Института Живого Слова» (1919) были опубликованы детально разработанные программы Н.А. Энгельгардта — «Программа курса лекций по теории красноречия (риторика)», Ф.Ф. Зелинского — «Психологические основания античной риторики» и А.Ф. Кони — «Живое слово и приемы обращения с ним в различных областях».
В 20-е годы XX в. риторика была исключена из школьного и вузовского курсов.
5. Особые импульсы развитию риторических идей в России были даны в 60-е гг. XIX в., когда происходило становление и формирование русского судебного красноречия, достигшего значительных вершин во второй половине XIX в. Его рождение и бурный расцвет обусловлены судебной реформой 60-х гг. О теории русского судебного красноречия писали К. Арсеньев, А.Ф. Кони, Б. Глинский, П. Сергеич (П.С. Пороховщиков). Труд последнего автора «Искусство речи на суде» (СПб., 1910) наиболее значителен. Отдельные главы этой книги («О слоге», «Цветы красноречия», «О психологии речи», «О пафосе») свидетельствуют о прямой связи с общей античной, европейской и русской риторической традицией. Вместе с тем книга отражала практику и теорию русского судебного красноречия XIX в.: в ней были отражены и сформулированы принципиальные позиции, ставшие исходными в организации судебной речевой деятельности (допрос, разбор свидетельских показаний, искусство спора и т. д.), так же как и те многообразные приемы, которым надлежало определять создание судебных речей.
6. В наши дни происходит возрождение интереса к риторике; это естественно и гармонично согласуется с возрождением бесценных сокровищ отечественной культуры. Ренессанс риторики, наблюдающийся в отечественной лингвистике (см. труды С.С. Аверинцева, Ю.М. Лотмана, Ю.В. Рождественского, В.П. Вомперского и др.), поддерживается и достижениями неориторики в США и Европе. В современной риторике от прежних риторических учений в основном сохранились два аспекта научного поиска: 1) организация языкового материала, ориентированная на современные проблемы аргументации. Это направление в зарубежной лингвистике успешно развивается в трудах X. Перельмана, X. П. Грайса, Дж. Л. Кинневи, Ю. Коппершмидта и др.; 2) второй аспект связан с развитием орнаментального раздела риторики (искусством украшения речи), близкого к проблемам художественной стилистики и поэтики. Таковы работы Р. Якобсона, Р. Лахмана, Т. Тодорова, Ж. Дюбуа и др. В современных исследованиях широко используются также достижения риторики в метаязыковом аспекте, чему способствует ее полифункциональность. Иллюстрацией этому служит французская «Общая риторика», написанная группой авторов (Ж. Дюбуа, Ф. Эделин, Ж.-М. Клинкенберг, Ф. Мэнгэ, Ф. Пир, А. Гринон. Общая редакция и вступительная статья А.К. Авеличева. М., 1986).
В 70—90-е гг. в отечественной учебной и научной литературе «прорастали» идеи новой риторики в недрах лингвистики текста, теории типов речи, речевой деятельности и психолингвистики. Казалось, что октябрь 1917 г. окончательно и навсегда похоронил многое из того, что было в русской словесности XIX в. Противникам риторики представлялось, что ее оживление «подобно прикладыванию пластыря к деревянной ноге» (Гофман В. Слово оратора (Риторика и политика). Л., 1932). Однако знаменателен тот факт, что появившиеся после 1985 г. идеологические послабления сразу же были восприняты лингвистами, и впервые после длительного перерыва стали выходить в свет современные отечественные книги по риторике. Это: учебник С.С. Гурвича, В.Ф. Погорелко, М.А. Германа «Основы риторики» (Киев, 1988); «Общая риторика (современная интерпретация)» Е.А. Юниной и Г.М. Сагач (Пермь, 1992).
В системе координат сложившихся к нашему времени риторических предпочтений размещается следующая шкала ценностей: 1. Пласт ортологических структур на всех уровнях языка, расположенных в рамках оппозиции «правильно — неправильно». 2. Пласт структур, относящихся к нормам речевого этикета и размещающихся в рамках оппозиции «принято — не принято». 3. Пласт нормативно-этических структур — в рамках оппозиции «прилично — неприлично», «пристойно — непристойно». 4. Пласт экспрессивных структур, относящихся к орнаментальному разделу риторики (в рамках оппозиции «выразительно — невыразительно»). Функция этих структур связана с областью эстетического восприятия речи.
7. Культура речи как научная дисциплина в 20—70-е гг. XX в. развивалась преимущественно в пределах ортологического направления. Однако было бы неправильно с узких позиций рассматривать достижения выдающихся лингвистов этого времени, которые занимались и проблемами стилистики речи в широком понимании, и закономерностями общественно-речевого общения, и практическими задачами культуры речи. Характерно было стремление отойти «от мертвых схем к живому слову как орудию социального общения и воздействия» (Винокур Г.О. Культура языка). Внимание таких замечательных ученых, как Л.В. Щерба, В. В. Виноградов, Б.В. Тома-шевский, Б.А. Ларин, Г. О. Винокур, Л.П. Якубинский, Е.Д. Поливанов, В.И. Чернышев, Д.Н. Ушаков, А.М. Селищев и др., было привлечено к культурологическим проблемам, к неотложным для того времени задачам речевого воспитания общества, к идее создания нормативных трудов XX в. — прежде всего толкового словаря и академической грамматики, отражавших языковые реалии новой жизни страны.
Наиболее интересна научная дискуссия по проблемам культуры речи, которая проводилась в 20-е гг. и в которой приняли участие все виднейшие языковеды. Они оценивали сложившуюся социолингвистическую ситуацию по-разному, но, как справедливо подчеркивал академик Н. И. Толстой, в последующий полувековой период «рассудил всех суд истории русского литературного языка» (Толстой Н. И. Вопросы культуры речи в трудах русских лингвистов 20-х годов).
Важнейшая эпоха в становлении культуры речи как особой дисциплины в российском языкознании связана с именем профессора С. И. Ожегова. Он был не только талантливым исследователем Академия наук в лице ее головного института и сектора культуры русской речи, как считал С. И. Ожегов, должна активно следить за современным состоянием живого и развивающегося литературного языка с тем, чтобы наиболее адекватно отражать эти знания в трудах Института. Центральные проблемы, выдвинутые С. И. Ожеговым, группировались вокруг следующих основных разделов: теория нормализации, теория нормы, теория ортологии (или, как тогда чаще всего говорили, правильности речи и ее практической кодификации).
С.И. Ожегов был инициатором и ответственным редактором широко известной научно-популярной серии «Вопросы культуры речи» (1955—1967 гг.), в восьми выпусках которой освещались наиболее острые и актуальные научные проблемы.
Теоретическое осмысление опыта работы коллектива соратников С. И. Ожегова уже после его смерти (в 1964 г.) было предпринято в обобщающем труде «Актуальные проблемы культуры речи» (под ред. В. Г. Костомарова и Л. И. Скворцова. М., 1970). В книге рассматривались теоретические, практические и историографические вопросы культуры речи как научной дисциплины: понятие языковой нормы и ее аспекты; литературный язык и его взаимоотношение с диалектами, профессиональным языком и терминологическими структурами; методы и приемы исследования и пр.
На протяжении 70—80-х гг. основное внимание как в работах отечественных языковедов, так и в трудах ученых, причисляющих себя к Пражскому лингвистическому кружку (ПЛК), уделялось интерпретации динамической нормы.
Однако культура речи, конечно же, не сводится только к теории нормы. Продуманная лингвистическая программа работ в культуроведческом просвещении должна предусматривать многостороннее совершенствование культуры речи каждого человека. «Личностный» аспект выдвигается на первый план не только в работе школы, но и в деятельности всех обучающих структур общества. Справедлива мысль Ю. Н. Караулова: «Норма, учитывающая как системный, так и эволюционный аспекты языка, невозможна без третьей координаты — личностной, т. е. языкового сознания». Обратная связь, однако, неизбежна:
Важно подчеркнуть, что в этом отношении первостепенна лексикографическая деятельность лингвистов. Именно она дает наиболее ощутимые результаты в деле укрепления литературных норм русской речи на практике. В повседневной деятельности студенты и преподаватели, работники радио и телевидения, лекторы и журналисты неизменно обращаются к нормативным словарям. Поэтому, если говорить о наследии сектора культуры русской речи Института русского языка РАН как о совокупности его общепризнанных культурных ценностей, то это в первую очередь созданные в стенах Института ортологические словари.
В 1996 году вышла в свет монография «Культура русской речи и эффективность общения» (под ред. Л. К. Граудиной и Е. Н. Ширяева), посвященная основам теории и современной интерпретации культуры речи. В книге подчеркнута необходимость изучения не только нормативного, но и коммуникативно-прагматического аспекта культуры речи. Теоретические идеи, которые развиваются в этой книге, легли в основу предлагаемого вниманию читателей учебного пособия.
2. Современная теоретическая концепция культуры речи
Культура речи — понятие многозначное. Одна из основных задач культуры речи — это охрана литературного языка, его норм. Следует подчеркнуть, что такая охрана является делом национальной важности, поскольку литературный язык — это именно то, что в языковом плане объединяет нацию. Создание литературного языка — дело не простое. Он не может появиться сам по себе. На определенном историческом этапе развития страны играет обычно наиболее передовая, культурная часть общества. Становление норм современного русского литературного языка неразрывно связано с именем А. С. Пушкина. Язык русской нации к моменту появления литературного языка был весьма неоднороден. Он состоял из диалектов, просторечия и некоторых других обособленных образований. Диалекты — это местные народные говоры, весьма различные с точки зрения произношения (на Севере окают, на Юге якают), лексики, грамматики. Просторечие более едино, но все же недостаточно упорядочено по своим нормам. Пушкин сумел на основе разных проявлений народного языка создать в своих произведениях такой язык, который был принят обществом в качестве литературного.
Литературный язык — это, разумеется, далеко не одно и то же, что язык художественной литературы. В основе языка художественной литературы лежит литературный язык. И, более того, литературный язык как бы вырастает из языка художественной литературы. И все же язык художественной литературы — это особое явление. Его главная отличительная черта состоит в том, что он несет в себе большую эстетическую нагрузку. Для достижения эстетических целей в язык художественной литературы могут привлекаться диалекты и другие нелитературные элементы. Без знания основ культуры речи в наше время трудно себе представить подлинного интеллигента. Как писал А. П. Чехов, «для интеллигентного человека дурно говорить так же неприлично, как не уметь читать и писать».
Одна из главнейших функций литературного языка — быть языком всей нации, встать над отдельными локальными или социальными ограниченными языковыми образованиями. Литературный язык — это то, посредством чего создается, естественно, наряду с экономическими, политическими и другими факторами, единство нации. Без развитого литературного языка трудно представить себе полноценную нацию Известный современный лингвист М.В. Панов среди основных признаков литературного языка называет такие, как язык культуры, язык образованной части народа, сознательно кодифицированный язык. Последнее — сознательная кодификация языка — прямая задача культуры речи, с появлением литературного языка появляется и «культура речи».
Кодифицированные нормы литературного языка — это такие нормы, которым должны следовать все носители литературного языка. Любая грамматика современного русского литературного языка, любой его словарь есть не что иное, как его кодифицирование. Утверждение о том, что существительное женского рода с окончанием -а в именительном падеже в предложном падеже имеет окончание -е (а не какое-то другое), — это утверждение о норме. Однако такие нормы для носителей русского языка естественны, их кодификация предельно проста, с такой кодификацией справляется любой грамматист, и специалисту по культуре речи здесь делать нечего. Культура речи начинается там, где язык как бы предлагает выбор для кодификации, и выбор этот далеко не однозначен. Часто можно услышать километр, но норма — только километр, не менее часто звучит договор, но норма — договор, хотя сейчас уже не запрещается категорически и договор, тогда как тридцать лет назад такое ударение запрещалось. Это свидетельствует, кроме всего прочего, еще и о том, что современный русский литературный язык, хотя и может рассматриваться как язык от Пушкина до наших дней, не остается неизменным. Он постоянно нуждается в нормировании. Если же следовать раз и навсегда установленным нормам, то есть опасность, что общество просто перестанет с ними считаться и будет стихийно устанавливать свои нормы. Стихийность же в таком деле — далеко не благо, поскольку то, что кажется приемлемым для одних, окажется неприемлемым для других. Поэтому постоянное наблюдение за развитием и изменением норм — одна из основных задач лингвистической науки о культуре речи.
продолжение
–PAGE_BREAK–Это хорошо понимали русские языковеды дореволюционного периода, свидетельством чему является анализ норм русского языка в вышедшей в 1913 г. книге В. И. Чернышева «Чистота и правильность русской речи», как бы подводящей некоторый итог развитию произносительных, морфологических и синтаксических норм со времен Пушкина. Приведем несколько характерных примеров из этой книги. В XIX в. еще были возможны колебания в употреблении или неупотреблении беглых гласных о или е: ветр — ветер, вихрь — вихорь, пепел —.пепел, промысл — промысел, умысел — умысел. Возможны были и формы матерь и дочерь. Гораздо шире, чем теперь, в то время употреблялись безличные предложения: Для одного этого потребовалось бы целой и притом большой статьи (В. Белинский); Было половина восьмого. (Ф. Достоевский); Дивно им грезилось весной, весной и летом золотым (Ф. Тютчев).
Особой заботы потребовали общелитературные нормы после 1917 г., что, разумеется, не случайно. В активную общественную жизнь включались широчайшие народные массы, которые недостаточно хорошо владели литературным языком. Естественно, возникла угроза расшатывания литературной нормы. Это прекрасно понимали филологи, проводившие большую работу по пропаганде культуры речи, такие, как известнейшие лингвисты В.В. Виноградов, Г.О. Винокур, Б.А. Ларин, Л.В. Щерба, Л.П. Якубинский и многие другие.
Как уже было сказано, новым этапом в развитии культуры речи как научной дисциплины стали послевоенные годы. Крупнейшей фигурой этого периода был С. И. Ожегов получивший широчайшую известность как автор самого популярного однотомного «Словаря русского языка», ставшего настольной книгой не одного поколения людей. После смерти С.И. Ожегова в 1964 г. активную работу по обновлению словаря ведет академик РАН Н. Ю. Шведова, в 1992 г. вышел «Толковый словарь русского языка», авторами которого названы С.И. Ожегов и Н.Ю. Шведова. Прав оказался К. И. Чуковский, писавший в статье «Памяти С.И. Ожегова»: «Его подвиг никогда не забудется нами, и я верю, что созданный чудесный словарь сослужит великую службу многим поколениям советских словарей».
Нормативный аспект культуры речи — один из важнейших, но не единственный. Чешский лингвист К. Гаузенблас пишет:«Нет ничего парадоксального в том, что один способен говорить на ту же самую тему нелитературным языком и выглядеть более культурно, чем иной говорящий на литературном языке». И это абсолютно верно. Можно привести большое количество самых разнообразных по содержанию текстов, безупречных с точки зрения соблюдения общелитературных норм, но не слишком вразумительных. Вот, например, такой текст из «Руководства по эксплуатации телевизионного приемника»: «Для повышения качества воспроизведения мелких деталей при приеме черно-белого изображения в схему телевизора введено автоматическое отключение резектор-ных фильтров в яркостном канале. Уменьшение влияния помех достигается применением схемы автоматической подстройки частоты и фазы строчной развертки». Большинству неспециалистов этот текст просто непонятен или понятен лишь в общих чертах, поскольку мы не знаем, что такое резекторные фильтры в яркостном канале, фазы строчной развертки. А специалист, например, мастер по ремонту телевизоров, знает об устройстве аппарата, конечно, не по руководству к нему. Значит, такой текст неэффективен, поскольку не имеет своего адресата. Следовательно, мало добиться нормативности текста, надо еще сделать этот текст хорошим.
Язык располагает большим арсеналом средств. Главнейшее требование к хорошему тексту таково: из всех языковых средств для создания определенного текста должны быть выбраны такие, которые с максимальной полнотой и эффективностью выполняют поставленные задачи общения, или коммуникативные задачи. Изучение текста с точки зрения соответствия его языковой структуры задачам общения в теории культуры речи получило название коммуникативного аспекта культуры владения языком.
То, что теперь называют коммуникативным аспектом культуры речи, было известно уже в античности, подарившей миру учение о риторике.
Еще один аспект культуры речи — этический. В каждом обществе существуют свои этические нормы поведения. Они касаются и многих моментов общения. Поясним это на таком примере. Если вы утром садитесь за стол с членами своей семьи, чтобы просто позавтракать, то вполне этичным будет попросить: Передай-ка мне хлеб (1). Но если вы сидите за большим праздничным столом с незнакомыми или не очень близкими вам людьми, то по отношению к ним уместно будет ту же просьбу выразить так: Не можете ли вы (или: вас не затруднит) передать мне хлеб? (2). Чем отличается (1) от (2)? Ясно, что не нормативностью. С точки зрения эффективности коммуникации (1) прямым образом и, следовательно, более ясно выражает мысль, чем (2), в котором мысль выражена косвенно, но в ситуации праздничного стола все же уместна вторая форма. Различие между (1) и (2) именно в следовании этическим нормам. Этические нормы, или иначе — речевой этикет, касаются в первую очередь обращения на «ты» и «вы», выбора полного или сокращенного имени (Ваня или Иван Петрович), выбора обращений типа гражданин, господин и др., выбора способов того, как здороваются и прощаются (здравствуйте, привет, салют, до свидания, всего доброго, всего, до встречи, пока и т. п.). Этические нормы во многих случаях национальны: например, сфера общения на «вы» в английском и немецком языках уже, чем в русском; эти же языки в большем числе случаев, чем русский язык, допускают сокращенные имена. Иностранец, попадая в русскую среду, часто, не желая того, выглядит бестактным, привнося в эту среду свой языковой этикет. Поэтому обязательным условием хорошего владения русским языком является знание русского языкового этикета”.
Этический аспект культуры речи не всегда выступает в явном виде. Р. О. Якобсон, лингвист с мировым именем, выделяет шесть основных функций общения: обозначение внеязыковой действительности (Это был красивый особняк), отношение к действительности (Какой красивый особняк!), магическая функция (Да будет свет!), поэтическая, металингвистическая (суждения о самом языке: Так не говорят; Здесь нужно иное слово) и фактическая, или контакто-устанавливающая. Если при выполнении пяти первых названных здесь функций этический аспект проявляет себя, скажем, обычно, то при выполнении контактоустанавливающей функции он проявляется особым образом. Контактоустанавливающая функция — это сам факт общения, тема при этом не имеет большого значения; не имеет значения и то, хорошо или плохо раскрывается эта тема. Этический аспект общения выступает на первый план. Вам, например, неудобно идти молча со своим знакомым, с которым вас, однако, связывает не слишком многое, и вы начинаете разговор о погоде, хотя вам и вашему собеседнику она в этот момент безразлична. Цель такого разговора одна — установление контакта.
Роль этических норм в общении можно прояснить и на другом ярком примере. Сквернословие — это тоже «общение», в котором, однако, грубейшим образом нарушены именно этические нормы.
Итак, культура речи представляет собой такой выбор и такую организацию языковых средств, которые в определенной ситуации общения при соблюдении современных языковых норм и этики общения позволяют обеспечить наибольший эффект в достижении поставленных коммуникативных задач.
Коммуникативный аспект культуры речи. На протяжении всей истории развития учения о культуре речи гораздо больше внимания, особенно в советское время, уделялось нормативному аспекту культуры владения языком. Это во многом объясняется той социальной ситуацией, которая сложилась в стране после 1917 г. Как уже говорилось выше, к общественной деятельности были привлечены огромные массы людей. Ясно, что эта общественная жизнь требовала и активной речевой деятельности с использованием литературного языка, нормами которого владели далеко не все. Именно поэтому нормативный аспект культуры речи был главной заботой лингвистов и всего общества. Дальнейшая история страны — эпоха сталинизма — также не способствовала развитию культуры речи в коммуникативном аспекте. Основа основ коммуникативного аспекта культуры речи — выбор нужных для данной цели общения языковых средств — процесс творческий. Между тем творчество и диктатура «сильной личности» — вещи несовместимые. Во всем, в том числе и в речевой деятельности, предписывалось следовать готовым рецептам. Даже в прославлении любимого вождя нельзя было «выйти за рамки»: отец народов, корифей науки.
Лингвисты всегда хорошо понимали важность для культуры речи того, что здесь названо коммуникативным аспектом. Еще в 20-е гг. известный советский филолог Г. О. Винокур, автор многочисленных, в том числе и популярных, работ по культуре речи, подчеркивал: «Для каждой цели свои средства, таков должен быть лозунг лингвистически культурного общества». Об этом же много позднее писал и С. И. Ожегов: «Высокая культура речи — это умение правильно, точно и выразительно передать свои мысли средствами языка. Правильной речью называется та, в которой соблюдаются нормы современного литературного языка… Но культура речи заключается не только в следовании нормам языка. Она заключается еще и в умении найти не только точное средство для выражения своей мысли, но и наиболее доходчивое (т. е. наиболее выразительное) и наиболее уместное (т. е. самое подходящее для данного случая) и, следовательно, стилистически оправданное».
Нельзя сказать, что дальше этих общих заявлений дело в исследовании коммуникативного аспекта не пошло. Достаточно широко в современной русистике ведутся исследования по стилистике, особенно по лексической стилистике, что находит прямое отражение в словарях в виде стилистических помет, таких, как книжн. и др. Эти пометы ясно указывают, в каких текстах уместны данные слова. Есть и прямые попытки построить теорию культуры речи, включив в нее коммуникативный аспект. В работах Б. Н. Головина, в том числе и в его учебном пособии для вузов «Основы культуры речи», утверждается, что для культуры речи вообще значим только один — коммуникативный — аспект, в плане которого следует рассматривать и нормативность. Культура речи определяется как набор коммуникативных качеств хорошей речи. Эти качества выявляются на основе соотношения речи с отдельными, как выражается Б.Н. Головин, неречевыми структурами. К неречевым структурам отнесены: язык как некоторая основа, производящая речь; мышление, сознание; действительность; человек — адресат речи; условия общения. Данный комплекс неречевых структур требует от речи следующих хороших, то есть соответствующих этим структурам, качеств: правильность речи (иначе говоря, нормативность), ее чистота (отсутствие диалектизмов, жаргонизмов и т п., что также относится к введению нормативного аспекта), точность, логичность, выразительность, образность, доступность, действенность и уместность. Нет сомнения в том, что все эти качества действительно важны для оценки многих конкретных текстов в коммуникативном аспекте. И задачу определения текста по шкале «плохой — хороший» в коммуникативном аспекте можно было бы считать решенной, если для этого было бы достаточно приложить к любому тексту названные девять признаков.
Язык выполняет разные коммуникативные задачи, обслуживает разные сферы общения: одно дело — язык науки и совсем другое — обыденная разговорная речь. Каждая сфера общения в соответствии с теми коммуникативными задачами, которые ставятся в ней, предъявляет к языку свои требования. Поэтому невозможно говорить в коммуникативном плане о культуре владения языком вообще. Речь должна идти о культуре владения разными функциональными разновидностями языка. То, что хорошо в одной функциональной разновидности языка, оказывается совершенно неприемлемо в другой. М. В. Панов пишет: «Не раз в печати появлялись жалобы, что лексикографы обижают слова: ставят около них пометы „разговорное“, „просторечное“ и т. д. Несправедливы эти жалобы. Такие пометы не дискриминируют слова. Посмотрим в словаре, у каких слов стоит помета „разговорное“: ворочать (делами), ворчун, восвояси, вперебой, впихнуть, впросонках, впрямь, впустую, временами (иногда), всласть, всплакнуть, вспомянуть, встряска, всухомятку, выволочка, газировка, гибель (много), глазастый, глядь, гм, гнильца, говорун, голубчик, гора (много), грохнуться, грошовый, грузнеть, ни гу-гу, гуртом, давай (он давай кричать), давненько Прекрасные слова. Помета разг. их не порочит. Помета предупреждает лицо, с которым вы в строго официальных отношениях, не называйте голубчиком, не предлагайте ему куда-нибудь его впихнуть, не сообщайте ему, что он долговязый и временами ворчун… В официальных бумагах не употребляйте слова глядь, всласть, восвояси, грошовый… Ведь разумные советы?».
Если с этих позиций подойти к некоторым из перечисленных качеств хорошей речи, то оказывается, как это ни странно на первый взгляд, что в отдельных ее разновидностях хорошими или как минимум неплохими следует признать качества, противоположные тем, которые названы в списке. Так, если для научной речи действительно необходима точность, в том числе и точность в обозначении конкретных реалий, то в разговорной речи вполне нормативны такие, например, неточные обозначения, как «чем писать» (карандаш, ручка). Б. Н. Ельцин в книге «Исповедь на заданную тему» приводит такую полученную им записку: «Скажите, наши партийные руководители знают, что в стране нет элементарного: что поесть, во что одеться, чем умыться? Они что, живут по другим законам?»
Какие же существуют функциональные разновидности языка и какие требования с точки зрения культуры речи к ним следует предъявлять? Учение о функциональных разновидностях языка имеет свою историю. Долгое время разные сферы общения понимались как стили языка и стили речи. Стилями языка считались, например, язык науки, язык художественной литературы, разговорная речь. Стилями речи признавались частные реализации стилей, такие, как учебная лекция и научный доклад, в основе которых лежит научный стиль. В последнее время лингвисты пришли к выводу, что языковые различия между некоторыми сферами общения столь значительны, что использовать по отношению к ним одно общее понятие «стиль» едва ли целесообразно. Поэтому вводится понятие «функциональная разновидность языка». Широкое признание получила типология функциональных разновидностей языка, сравнительно недавно предложенная академиком Д.Н. Шмелевым. Эта типология такова:
Стилями Д.Н. Шмелев называет только функциональные стили, которые (все вместе) по своей языковой организации имеют существеннейшие отличия как от языка художественной литературы, так и от разговорной речи.
Как уже говорилось, главной отличительной особенностью языка художественной литературы является его особая по сравнению со всеми другими разновидностями предназначенность. Вся организация языковых средств в художественной литературе подчинена не просто передаче содержания, а передаче художественными средствами. Главная функция языка художественной литературы — эстетическая (или поэтическая). С этой целью в языке художественной литературы могут использоваться не только функциональные разновидности литературного языка, но и нелитературные формы национального языка, диалекты, просторечие, жаргонизмы и др. Интересный пример обыгрывания элементов официально-делового стиля в художественных целях В. Шукшиным в рассказе «Чудик» приводит в одной из своих работ Д.Н.Шмелев:«В аэропорту Чудик написал телеграмму жене:
»Приземлился. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша, меня не забудь. Васятка”.
Телеграфистка, строгая сухая женщина, прочитав телеграмму, предложила:
— Составьте иначе. Вы — взрослый человек, не в детсаде.
— Почему? — спросил Чудик. — Я ей всегда так пишу в письмах. Это же моя жена!.. Вы, наверное, подумали…
— В письмах можете писать что угодно, а телеграмма — это вид связи. Это открытый текст.
Чудик переписал:
«Приземлились. Все в порядке. Васятка».
Телеграфистка сама исправила два слова: «Приземлились» и «Васятка». Стало: «Долетели. Василий».
Можно привести еще ряд примеров такого рода: хорошо известно умелое обыгрывание просторечия в рассказах М. Зощенко; охотно использует диалектные слова В. Астафьев; немало слов лагерного жаргона в произведениях на соответствующую тему у А. Солженицына и т. п.
Особое положение языка художественной литературы в системе функциональных разновидностей языка состоит еще и в том, что он оказывает огромное влияние на литературный язык в целом. Не случайно в название нормированного национального языка включено определение «литературный». Именно писатели формируют в своих произведениях нормы литературного языка. А. Солженицын предложил «Русский словарь языкового расширения». «Лучший способ обогащения языка, — пишет автор в предисловии к этому словарю, — это восстановление прежде накопленных, а потом утерянных богатств». В словаре приводятся такие, например, слова: авосничатъ — пускаться на авось, беззаботно; бадъистое ведро — просторное, большое; бадяжничатъ — шутить, дурачиться; убарахтался — умаялся; бедитъ — причинять беду; безвидный — неказистый, невзрачный; беспоръе — безвременье, худая пора и т. п. Трудно сейчас сказать, какова будет судьба этих и других слов в литературном языке, но сам факт создания такого словаря заслуживает внимания. Когда размышляешь о языке художественной литературы, то, по-видимому, уместнее говорить не о культуре речи, а о таланте, мастерстве писателя в использовании всех богатств и возможностей национального языка. Дальнейшее развитие темы о языке художественной литературы увело бы нас далеко в сторону от проблематики культуры речи, поэтому обратимся к другим функциональным разновидностям языка.
продолжение
–PAGE_BREAK–Но прежде чем говорить конкретно о каждой из них, необходимо подчеркнуть одно существенное обстоятельство. Важным требованием культуры владения языком является требование различать его функциональные разновидности, свободно пользоваться любой из них, четко представляя, какая из разновидностей языка должна выбираться в соответствии с задачами общения. Одно из основополагающих отличий такой нелитературной формы языка, как просторечие, от литературного языка состоит в том, что носители первого из них не различают или плохо различают разновидности языка. Попадая, например, в официально-деловую обстановку, носитель просторечия будет стремиться говорить не так, как он привык говорить дома, но как именно говорить в данной ситуации, он точно не знает.
Культура владения разными функциональными разновидностями языка — это, прежде всего такой выбор и такая организация языковых средств, которые отличают данную разновидность от других, определяют ее лицо.
Среди функциональных разновидностей особое место, как следует из приведенной на с. 19 схемы, занимает разговорная речь (далее — РР). Еще не так давно РР рассматривалась в ряду функциональных стилей.
Дело в том, что разговорная речь по сравнению с другими функциональными разновидностями имеет весьма существенные особенности. Если язык художественной литературы и функциональные стили языка строятся на основе зафиксированных в словарях и грамматиках правил языка, то особенности разговорной речи нигде не фиксируются. Нигде не говорится, например, что в определенных условиях общения можно встретиться с употреблением именительного падежа существительного в высказываниях типа: Не скажете Третьяковка как пройти? Поэтому разговорная речь противопоставляется как некодифицированная всем другим кодифицированным функциональным разновидностям языка и будет рассмотрена в специальной главе.
Для официально-делового стиля характерной чертой является штамп. Невозможно представить себе вольную форму в заявлении о командировке или об отпуске, существуют установленные образцы дипломов, паспорта и т. п. Но, конечно, культура владения официально-деловым стилем не ограничивается только знанием штампов. Разные его жанры требуют разных речевых навыков. Исследователь этого стиля П. В. Веселов рассматривает, например, культуру ведения деловой беседы по телефону. Отмечается, в частности, что для эффективности беседы необходимо сразу же отрекомендоваться (следует говорить: «Иванов у телефона», «Петров слушает», а не «Я у телефона», «Слушаю»), при ведении разговора не должно быть никаких стилевых излишеств. «Служебный диалог по телефону, — пишет П. В. Веселов, — не подробный обмен мнениями, а обмен информацией оперативного значения с целью достижения определенных действий». И продолжает: «Подобно тому, как унифицирована письменная деловая речь, можно унифицировать и устную. Зачем? — Чтобы меньше говорить и больше делать».
Особый жанр официально-делового стиля — это юридические документы: конституция, своды законов и др. Главное для этих Документов — четкие, полные, не оставляющие места для двусмысленности формулировки, ничто не должно оставаться в подтексте; неявно выраженный смысл для официально-делового стиля не характерен. Некоторая тяжеловесность многих юридических текстов неизбежна. При их написании действует своего рода принцип: хорошо бы сказать проще, но проще не скажешь, например: «Защита гражданских прав осуществляется в установленном порядке судом, арбитражем или третейским судом путем: признания этих прав; восстановления положения, существовавшего до нарушения права, и пресечения действий, нарушающих право; присуждения к исполнению обязанности в натуре; прекращения или изменения правоотношения; взыскания с лица, нарушившего право, причиненных убытков, а в случаях, предусмотренных законом или договором, — неустойки (штрафа, пени), а также иными способами, предусмотренными законом».
Такие юридические тексты не предназначены для быстрого усвоения неспециалистами: они требуют неоднократного прочтения.
Эффективный набор языковых средств для построения добротных в плане культуры речи научных текстов подчиняется таким требованиям, как логичность изложения, точное обозначение понятий и реалий. Научный текст немыслим без терминологии, поскольку именно она обеспечивает точность обозначения. Последовательное развитие научной мысли (логика мысли) не позволяет, с одной стороны, использовать, как и в официально-деловом стиле, неявно выраженный смысл, а с другой — требует того, чтобы новое предложение постоянно вбирало в себя смысл предшествующих. Это можно осуществить, просто повторив предшествующее предложение в форме придаточного, ср.: В предложении слова объединяются в словосочетание. То, что в предложении слова объединяются в словосочетание, определяет особые синтаксические свойства слов. Такой способ крайне неэкономен. Поэтому чаще используются другие способы: свертывание предшествующего предложения в отглагольное существительное, замена его местоимением и т. п., ср.: Такое объединение определяет особые синтаксические свойства слова. Подобные способы не чужды и другим функциональным разновидностям языка, в языке научных текстов они особенно активны, например: «В этой главе теория обобщенных функций применяется к построению фундаментальных решений и к решению задачи Коши для волнового уравнения и для уравнения теплопроводности. При этом задача Коши рассматривается в обобщенной постановке, что позволяет включить начальные условия в мгновенно действующие источники (типа простого и двойного слоя на поверхности t = 0). Таким путем задача Коши сводится к задаче о нахождении такого (обобщенного) решения данного уравнения (с неизменной правой частью), которое обращается в нуль при t
Следует отметить еще одно немаловажное обстоятельство. Есть существенные различия между письменной и устной формами научного стиля. Например, вполне оправданна глубокая информационная насыщенность письменных научных текстов, поскольку письменный текст, если он не сразу понят, может быть вновь прочитан. Устный научный текст, например лекция, такого повторного восприятия, естественно, не допускает. Поэтому опытный лектор подает информацию как бы порциями, часто возвращаясь к уже сказанному, вновь активизируя его в сознании слушающих. В результате семантико синтаксическая структура устного научного текста оказывается весьма своеобразной. Специально исследовавшая устные научные тексты О.А. Лаптева главной чертой их считает дискретность (прерывистость). Вот небольшой приводимый ею пример (в несколько упрощенной передаче): «Нужно формулировать наши теоретические выводы таким образом. Чтобы они были четко, так сказать, уже с самого начала, при формулировке, они включали в себя возможность их проверки фактами. Причем не только данным ученым, но специалистами в области эмпирии. То есть можно. Организовать, так сказать, разделение труда между теоретиками и людьми, работающими в области эмпирии, в области статистики, которые, опираясь на правильно сформулированные теоретические положения, когда правильно сформулированные теоретические положения, когда правильно сформулированные требования проверки того или иного теоретического положения, могли сказать: „Да, вот это положение подтверждается фактами. Вот это положение не подтверждается фактами“. Ясно, что писать так нельзя, но говорить вполне можно, текст отвечает требованиям к культуре владения устным научным стилем. Нетрудно видеть, что официально-деловой и научный стили имеют немало общего. Это прежде всего точность обозначений (термины), отказ от смысла в неявном выражении. Эти стили относятся к разряду строгих. Они заметно отличаются от нестрогой разговорной речи. Особое промежуточное положение между строгими и не строгими функциональными разновидностями языка занимает публицистический стиль. Известный языковед В. Г. Костомаров, анализируя один из основных жанров публицистики, язык газет, показал, что в нем соединяются две противонаправленные тенденции: тенденция к стандартизации, свойственная строгим стилям, и тенденция к экспрессивности, характерная для разговорной речи и для языка художественной литературы. В. Г. Костомаров пишет: „К максимуму информативности стремятся научный и деловой стили… К максимуму эмоциональности приближаются некоторые бытовые и поэтические тексты… Газетное изложение не терпит ни той, ни другой крайности: в первом случае не было бы эмоционально воздействующего эффекта (скучно, неинтересно), во втором — необходимой фактографичности (на одних чувствах)“. Вот пример соединения этих тенденций: статьям на серьезнейшие темы может предшествовать экспрессивный „легкомысленный“ заголовок. Вообще современная пресса — это своеобразное соревнование заголовков (кто ярче и необычнее назовет): „О чем промолчит глас народа“; „В экологическом концлагере“; „Второй эшелон номенклатуры“; „Бермудский треугольник в Лаврушинском переулке“; „Вопросы истории“ под вопросом»; «Лес рубят — машины стоят»; и даже элементарный прогноз погоды озаглавлен в одной из газет так: «У природы нет плохой погоды». Итак, была сделана попытка в общих чертах определить основные языковые особенности функциональных разновидностей языка и дать рекомендации по культуре владения ими. Следует подчеркнуть, что в данном случае речь может идти именно о рекомендациях, а не о тех достаточно жестких требованиях, которые предъявляет нормативный аспект культуры речи. Создание текста определенной функциональной направленности — это творческий процесс, исключение составляют только некоторые канонические жанры официально-делового стиля. Творчество же предполагает проявление языковой индивидуальности. Каждая функциональная разновидность языка располагает таким богатым арсеналом языковых средств и способов их организации, что всегда есть возможность строить соответствующие тексты разнообразно, но во всех случаях эффективно. Чем выше культура владения функциональными разновидностями языка, тем в большей степени проявляется языковая индивидуальность. Едва ли в пособиях по культуре речи можно научить языковой индивидуальности — это, как говорят, от Бога, но вот научить не создавать неэффективных в коммуникативном плане текстов, вероятно, можно.
3. Основные признаки культуры речи как языковедческой дисциплины
В спонтанной речи мы пользуемся языком, как писал Г. О. Винокур, «импульсивно, следуя заданной, внушенной социальной норме». Однако даже в том случае, если говорящий образован и хорошо знает своей литературный язык — его лексику, грамматику, правописание и произношение, со временем его речь «по инерции» (при условии работы над языком) становится более осознанной, продуманной, целесообразной с точки зрения условий, ситуации и, конечно, избранного стиля общения. Никто не будет спорить с высказыванием о том, что речь культурного человека должна быть выше простого умения объясняться в быту. Коммуникативные аспекты речи в процессе овладения литературным языком являются едва ли не решающими. Однако, если думать о том, что именно составляет специфику культуры речи как особой языковедческой Дисциплины, то нельзя не заметить, что для нее особенно важными являются: 1) проблема литературной нормы, ее теоретическая и культурологическая интерпретация; 2) регулятивный аспект, предусматривающий поддержку, защиту и охрану русского языка от неблагоприятных и разрушительных влияний.
25 октября 1991 г. был принят закон о языках народов РСФСР, в котором русский язык объявлен государственным. В настоящее время разработана Федеральная программа поддержки русского языка. При создании сетки Федеральной программы язык рассматривался в трех главных аспектах: русский язык как государственный, как национальный и как мировой. В последнем случае предусматривалась функция русского языка как международного. Специально оговаривалась выработка государственной политики по отношению к русскому языку, что относится, бесспорно, и к культуре его использования. В докладе «Основные направления деятельности Совета по русскому языку при Президенте Российской Федерации» академик Е. П. Челышев сказал: «Русский язык является основой духовной культуры русского народа. Он формирует и объединяет нацию, связывает поколения, обеспечивает преемственность и постоянное обновление национальной культуры. Престиж русской нации, восприятие русского народа в других культурах во многом зависит от состояния русского языка. Опираясь на народную языковую традицию, многие замечательные русские писатели, ученые, общественные деятели внесли значительный вклад в становление русского национального языка, в совершенствование его литературной формы. Русский язык… занимает достаточное место в ряду мировых языков, отличаясь развитой лексикой, богатством фразеологии, гибкостью и способностью выражать новые явления культуры, науки и общественной жизни».
С государственной политикой связано общее направление деятельности государства в области языка. В компетенцию государства входит прежде всего защита широкой сферы функционирования языка. Можно привести один исторический пример. На протяжении всей первой половины XVIII в. и ранее в России преподавание в Академии велось не на русском, а на греческом и латинском языках. Лишь в 1747 г., то есть в середине XVIII в., по распоряжению, подписанному императрицей Елизаветой, в утвержденном регламенте Академии наук официальными языками для Академии были установлены два — латинский и русский. На полях устава рукой Ломоносова было приписано: «Ораторские речи должны быть все российские». По существу, только в. последней трети XVIII в. — с 1767 г. (подумайте, как поздно!) — началось регулярное чтение лекций на русском языке, хотя часть лекций все же читалась на латыни. Только покровительство власти помогло русским ученым в конце XVIII в. утвердить родной язык и в сфере науки, и в сфере преподавания.
Велика роль государства в деле развития русистики, филологического образования и преподавания русского языка, учреждения гуманитарных учреждений, их устройства и финансирования, что также составляет важнейшую часть поддержки русской культуры, науки и языка.
Имеются и негативные стороны попыток воздействия власти на язык. И тут важно помнить: следует изучать современный язык, но и его история нас многому учит. Если у реки можно изменить направление, забрать ее в коллекторы, то язык, который часто сравнивают с водной стихией, в коллекторные трубы не заберешь. Регулирование, связанное с языком, должно предполагать и долю свободы, возможность стилистического выбора. Мы обязаны учитывать, что иногда употребление слов носит стихийный характер. В этом отношении поучительны примеры прямого вмешательства власти и попытки ее воздействия на язык.
Так, Павел I запретил употребление слов общество, отечество, стража, граждане. Следовало говорить не граждане, а жители, не отечество, а государство, не стража, а караул, не клуб, а собрание. Наказание за нарушение предписаний было строгим. Известен факт, что за выражение «представители лесов» при виде некоторых деревьев сопровождавший Павла I дворянин был изгнан из экипажа государя. За неосторожные речи о персоне государя жестоко пытали.
продолжение
–PAGE_BREAK–В XX веке иллюстрации еще более разительны. Нельзя было говорить и думать, а тем более писать обо всем том, что не устраивало правящий режим. В советский период государством был создан специфический словарь идеологом и разработаны семантические сферы новой русской идеологии. В проспекте энциклопедического словаря-справочника «Культура русской речи» подчеркивается значение сознательного воздействия государственной власти на язык: «Формирование и поддержание особого идеологизированного языка является эффективным средством пропаганды, позволяющим создать определенную картину социальной действительности. Наличие или отсутствие термина как бы подтверждает наличие и отсутствие обозначаемого им явления (например, развитой социализм, новый класс)».
В соответствии с государственными идеологическими установлениями, которые в той или иной мере приходилось отражать в толковых словарях советской эпохи, были расставлены знаки оценки слов, относящихся к семантическому полю идеолотем. Так, еще совсем недавно (до 90-х гг.) только с отрицательной коннотацией использовались все термины и номинации, относящиеся к правящим классам в XIX в.: аристократ, дворянин, буржуа, предприниматель, помещик, барин, крепостник, господин, вельможа и т. п. В наши дни активно развивается процесс энантиосемии и знаки оценок у многих из этих слов меняются на противоположные — из отрицательных на положительные, и наоборот.
Второй пример Значительные полномочия были даны государственной цензуре и лицам, осуществляющим надзор за печатью. Так, министр иностранных дел А. Козырев вспоминал, что старый МИД (работавший при А. Громыко) старательно вычеркивал из всех мидовских документов словосочетание мировое сообщество: «Что это такое? С кем общаться? С капиталистическими странами? Увольте» (из телепрограммы НТВ «Герой дня» от 26 января 1996 г.).
Деятельность цензуры особенно памятна словарникам и лексикографам. Сохранились ставшие теперь историческими устные воспоминания. Членам редколлегии «Толкового словаря» под ред. Д Н. Ушакова запомнилась, например, работа над буквой «Л». В одном из первых списков словника после слова ленинец шло слово лентяй. Редактор в издательстве спрашивал: «Чего вы хотите, чего Добиваетесь?». Между этими словами тогда пришлось вставить слово ленинградец, хотя патронимическая лексика (типа москвич, архангелогородец и др.) в толковые словари не вводилась. В окончательном тексте словаря этой неловкости удалось избежать.С. И. Ожегов рассказывал что во время дружбы с Германией в его «Словарь русского языка» было включено слово фюрер, а после разрыва с Германией оно было заменено междометием фъютъ. Однако политики приходят и уходят, а словари остаются. Если в первых изданиях словаря 40—50-х гг. слова фюрер нет, то в «Толковом словаре русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой 1992 г. слово фюрер и междометие фъютъ расположены неподалеку друг от друга. Ясно, что подобное вмешательство власти в конце концов кончается ничем. Еще об одном эпизоде словарной работы рассказывал С. И. Ожегов. В первых изданиях его словаря было помещено слово хрущ с таким толкованием: «Название некоторых жуков, напр., майского» С иллюстрацией, «хрущ — вредитель сельского хозяйства». С 1958 по 1964 г., когда генсеком был Н. С. Хрущев, предпринявший ряд неудачных и просто даже разрушительных реформ в сельском хозяйстве, издательская цензура усмотрела ядовитый намек в иллюстрации к слову хрущ. Пример пришлось снять. В «Толковом словаре русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой 1992 г. слов хрущ определяется так. «Жук с пластинчатыми усиками (часто вредитель растений)». Вслед за этим словом все же помещены лексические памятники деятельности Н. С. Хрущева: хрущевка (разг.) и хрущобы (прост, шутл.). Последнее воспринимается не столько как шутливая, сколько как ироническая номинация, по аналогии со словом трущобы.
После того как была провозглашена политика гласности (с 1985 г.) и официально отменена цензура, в обществе воцарилась свобода слова: пиши, как думаешь, говори, что хочешь. Ни запрета, ни контроля. Но, что очень плохо, нередко нет и необходимого самоконтроля, и тем более — даже попыток самоограничения. В этих условиях, конечно же, лица, облеченные государственной властью, не могут оставаться равнодушными к фактам откровенного бескультурья. Так, в одной из радиопередач 1996 г., которая называлась «Гражданин — общество — закон», состоялся диалог радиокомментатора и юриста.
Радиокомментатор. — Мой сосед в гараже ремонтировал машину вместе с пятнадцатилетним сыном, и его разговор был пересыпан нецензурными выражениями. Прямо сказать, из гаража раздавался мат перемат.
Юрист: — Это мелкое хулиганство, и за это положен даже штраф.
Радиокомментатор. — Да, надо повышать культуру общения, должна утверждаться нетерпимость по отношению к этим явлениям.
Юрист: — Нецензурная брань в общественном месте недопустима.
По этому же поводу весьма характерно высказывание бывшего председателя российской телерадиокомпании О. Попцова в программе «Вести» 15 ноября 1995 г., когда проходила предвыборная кампания, связанная с избранием депутатов в шестую Государственную Думу. С экрана телевизора звучала ненормативная лексика, которую депутаты использовали в борьбе с конкурентами. О. Попцов, запретивший появление на экране некоторых фрагментов из теледебатов, прокомментировал свои запреты следующим образом: «Мат — это, безусловно, элементы лексики, но не элементы предвыборной агитации. У нас отменена политическая цензура, но цензура нравственная все же, бесспорно, будет. Цензура будет касаться элементов насилия, хамства, хулиганства и откровенной глупости». В связи с этим необходимо упомянуть и о действующем Уголовном кодексе Российской Федерации, в котором есть специальные статьи, предусматривающие наказание за оскорбления, то есть унижение чести и достоинства другого лица, выраженное в неприличной форме, так же как и за клевету, подрывающую репутацию человека (ст. 129 и 130).
В отличие от государственной политики (по отношению к языку) вектор лингвистической политики обращен в другую сторону, хотя вопросы защиты, охраны и поддержки литературного языка — общие для всех сфер. Перед лингвистами, филологами, преподавателями русского языка стоит задача воспитания и обогащения индивидуального культурного языкового опыта каждого человека. «Чем меньше культурный опыт человека, — замечал академик Д. С. Лихачев, — тем беднее не только его язык, но и „концептосфера“ его словарного запаса, как активного, так и пассивного».
Наиболее точно значение и роль языковой политики определил проф. Г. О. Винокур в книге «Культура языка»: «Целью языковой политики может быть только сам язык. В противном случае язык превращается лишь в средство, объект достижения целей собственно политических, а не культурнолингвистических. Языковая политика есть не что иное, как основанное на точном, научном понимании дела руководство социальными лингвистическими нуждами».
Роль лингвистов в языковом строительстве чрезвычайно велика. С одной стороны, они создают учебники по русскому языку, грамматики, стилистики, риторики и словари разного типа, которые аккумулируют сложившиеся к нашему времени культурные, преподавательские и научные знания. С другой стороны, не менее важна деятельность лингвистов в области защиты, поддержки и развития литературного языка как высшей формы существования языка в его обработанной полифункциональной стилистически дифференцированной системе. Являясь общенародным средством коммуникации, литературный язык вступает во взаимодействие с различными стратами национального языка — с региональными (в Двуязычной или многоязычной среде), с диалектами (в деревнях Разных областей страны), с городским просторечием, с жаргонами и профессиональными языковыми реализациями. Для литературного языка имеют значение не только отмеченные связи и взаимодействия по горизонтали, но и виртуальные (возможные при определенных условиях) характеристики по вертикали. Русский литературный язык при всей своей гибкости и разносторонней развитости на протяжении истории, в том числе и новейшей, никогда не оставался неизменным. В этих условиях неизбежно со всей остротой вставали и встают вопросы нормализации литературного языка, выработки единых кодификационных норм. Языковые нормы, как лексические, так и грамматические, регистрируются словарями, грамматиками, стилистиками, риториками. Такую регистрацию, фиксацию языковой нормы теперь принято называть ее кодификацией (термин, предложенный чешским лингвистом профессором Б. Гавранком ). В случаях достаточно частотных и регулярных кодификация не представляет трудностей и адекватна объективно существующей норме. Сложнее обстоит дело тогда, когда в речи встречаются варианты, потому что именно в этой ситуации возникает проблема выбора и проблема сопоставления, оценки вариантов с точки зрения их «литературности», соответствия нормам современного языка. Ведь наряду с очевидными случаями большего или меньшего «равенства» вариантов и такими же очевидными случаями явной неприемлемости одного из вариантов для литературного употребления располагается широкая зона сомнительных явлений, допустимых, по мнению одних, и недопустимых, с точки зрения других (ср. отношение пуристов всех времен к новообразованиям). Встречаясь с подобными явлениями, давая им оценку, лингвист уже не просто регистрирует общепризнанное, единое, не вызывающее возражений употребление — он активно вмешивается в литературный язык, предписывая говорящим и пишущим, какую форму они должны употреблять, то есть занимается нормализацией языка. Термином нормализация, таким образом, обозначается сложный комплекс видов деятельности лингвистов, предполагающий:
1) изучение проблемы определения и установления нормы литературного языка;
2) исследование в нормативных целях языковой практики в ее отношении к теории;
3) приведение в систему, дальнейшее совершенствование и упорядочение правил употребления в случаях расхождения теории и практики, когда появляется необходимость укрепления норм литературного языка.
Идея нормативности, активного упорядочения словоупотребления, произношения, грамматических норм должна быть противопоставлена пассивной позиции объективистов, ставящих задачи констатации и добросовестного описания всех фактов языка и не берущих на себя смелость выносить решения и рекомендации. Поза стороннего наблюдателя была в особенности не по душе лингвистам-русистам в 20—30-е гг. XX в., когда царила языковая смута и многие вопросы языкового строительства требовали незамедлительного практического разрешения. Вот одно из высказываний тех лет: «Некоторые думают, что нужно предоставить дело своей судьбе: перемелется — мука будет; незачем вмешиваться в естественный процесс развития языка; все образуется со временем само собой. Это — противники языковой политики».
Не следует забывать, что языковая политика всегда считалась не только общим филологическим делом, она являлась и является средоточием многих интересов, а главное, всегда была проникнута оценочными суждениями. Проблема истинности таких суждений постоянно занимала С.И. Ожегова, основателя сектора культуры русской речи, и в теоретическом, и в практическом плане. В связи с этим важно обратиться к историческим основам нормализации русского литературного языка. В эпоху формирования русского национального языка вопросы его нормализации занимали значительное место в работе ученых. С.И. Ожегов подчеркивал, что именно тогда наметились два взаимно связанных критерия нормализации.
Глава первой русской филологической школы М.В. Ломоносов выдвинул критерий исторической целесообразности в упорядочении норм литературного языка. М.В. Ломоносов разграничил стили литературного языка в зависимости от стилистической характеристики языковых единиц, тем самым впервые определив нормы стилей. Позиция осознанной, активной нормализации была самой характерной чертой взглядов ученого: «Ежели в народе слово испорчено, то старайся оное исправить», — писал он в своей Риторике. Этот принцип развивался в трудах его последователей вплоть до 30-х гг. XIX в. Второй критерий — социально-эстетическая оценка — преобладал в трудах В.К. Тредиаковского, а затем и в работах филологов карамзинской школы, определявших новое развитие принципов нормализации литературной, и прежде всего художественной, речи. Во второй половине XIX в. вопросы научной нормализации языка получили дальнейшее развитие в работах Я.К. Грота (1812—1893). Он впервые систематизировал и теоретически осмыслил свод орфографических законов литературного языка [9]. Нормативное направление исследований Я.К. Грота выразилось и в том, что он разрабатывал принципы составления областных, толковых и переводных словарей. Для нормативного «Словаря русского языка», издаваемого под руководством Я.К. Грота с 1891 г. (буквы А—Д) была разработана система грамматических и стилистических помет.
После смерти Я.К. Грота в Академии царила отвлеченная мысль, опиравшаяся на авторитеты и не вступавшая в заметное противоречие с главенствующей концепцией языка, в основе которой лежали исследования описательно-систематизаторского характера. Так, по мнению академика А.А. Шахматова, вопросы нормализации литературной речи стоят за пределами научного языкознания. Лишь начиная с 30-х гг. XX в. основные усилия молодых ученых нового направления — к их числу относились В.В. Виноградов, Г.О. Винокур, С.И. Ожегов, Л.В. Щерба и др. — были направлены на разработку идей активной нормализации литературного языка нового времени.
Основу нормализации языка составляет анализ современного состояния языка и его литературной нормы в свете закономерностей исторического развития. Языковая норма, хотя бы и неосознанная, свойственна разным формам существования языка — диалектом языку народностей, общенародному языку. Но о языковой норме в полном смысле этого слова, то есть как о категории осознанной и фиксированной в общеобязательных правилах, можно говорить только применительно к эпохе формирования языка с сопутствующим этому процессу преобразованием его литературно-письменной формы.
Понятие нормы в разных областях деятельности оказывается существенным, но строится на основе различных конструктивных признаков. Средняя норма выпадения осадков (среднее количество осадков в то или иное время года) и норма права (свод общеобязательных правил поведения), норма прибавочной стоимости (отношение массы прибавочной стоимости к переменному капиталу, выраженное в процентах) и норма медицинских показателей здоровья (совокупность мер этих показателей в некоторых допустимых пределах) и т. Д. К конструктивным признакам языковой нормы относятся план кодификации и план функционирования речевой деятельности, в процессе которой происходит реализация кодифицированных норм. В работах исследователей Пражского лингвистического кружка Б. Гавранка, М. Докулила, А. Едлички подчеркивалась необходимость различать действительность нормы, ее реальную материализацию в нормативной литературе — в грамматиках, справочниках, стилистиках, риториках и словарях. Кодификация как осознанная норма, закрепленная в сводах правил, предназначенных для всех обучающихся языку, свойственна лишь литературному языку. Кодификация как свод языковых правил может существовать отдельно от говорящих. Тогда как функционирующие нормы, то есть нормы в действии, не могут существовать вне коллектива, вне личностей.
Идеал кодификации заключается в незыблемости, стабильности языковых установлений. Функциональные же и стилистические потребности языка создают условия для возможных его изменений, прежде всего в норме употребления языковых единиц. Академик И. В. Ягич отмечал. «Против… отклонений от закономерных образований теория может некоторое время обороняться, но в конце концов она обычно уступает, потому что именно употребление — последняя инстанция, которой нельзя не покоряться». Значение фактора употребления подчеркнуто и в том определении нормы, которое предложил С.И. Ожегов: «Норма — это совокупность наиболее пригодных (»правильных”, «предпочитаемых») для обслуживания общества средств языка, складывающихся как результат отбора языковых элементов (лексических, произносительных, морфологических, синтаксических) из числа сосуществующих, наличествующих, образуемых вновь или извлекаемых из пассивного запаса прошлого в процессе социальной, в широком смысле, оценки этих элементов”.
продолжение
–PAGE_BREAK–