Культурно-исторические предпосылки возникновения русского литературного языка и основные этапы

Содержание
Введение
1 Зарождение и причины распада древнерусского языка
1.1 Место русского языка в ряду других языков
1.2 Праславянский язык – язык-предок всех славянских языков
1.3 Возникновение письменного (литературного) языка у восточных славян, его течения и стили
2 Образование русского национального языка
3 Развитие русского языка в XVIII–XIX веках
3.1 Русский язык в петровскую эпоху
3.2 Значение Ломоносова в истории русского литературного языка
3.3 Развитие русского языка в советскую эпоху
Заключение
Список литературы
Введение
Народ выражает себя всего полнее и вернее в языке своем. Народ и язык, один без другого, представлен быть не может. Оба вместе обусловливают иногда нераздельность свою в мысли одним названием: так и мы, русские, вместе с другими славянами искони соединили в одном слове «язык» понятие о говоре народном с понятием о самом народе. Таким образом, в той доле науки, которую мы можем назвать нашей русской наукой, необходимо должны занять место и исследования о русском языке.
Язык есть собственность нераздельная целого народа. Переходя от человека к человеку, от поколения к поколению, из века в век, он хранится народом как его драгоценное сокровище, которое по прихотям частных желаний не может сделаться ни богаче, ни беднее, – ни умножиться, ни растратиться. Частная воля может не захотеть пользоваться им, отречься от его хранения, отречься с этим вместе от своего народа; но за тем не последует уменьшение ценности богатств, ей не принадлежащих. Независимый от частных волей, язык» не подвержен в судьбе своей случайностям.
Народ выражает себя в языке своем. Народ действует; его деятельностью управляет ум; ум и деятельность народа отражаются в языке его. История языка, нераздельная с историей народа, должна входить в народную науку как ее необходимая часть.
Актуальность выбранной темы заключается в том, что в наши дни русский язык, несомненно, активизирует свои динамические тенденции и вступает в новый период своего исторического развития. Сейчас, конечно, еще рано делать какие-либо прогнозы о путях, по которым пойдет русский язык, служа развитию новых форм сознания и жизнедеятельности. Ведь язык развивается по своим объективным внутренним законам, хотя и живо реагирует на разного рода «внешние воздействия». Именно поэтому наш язык требует к себе постоянного пристального внимания, бережной заботы – особенно на том переломном этапе общественного развития, который он переживает. Мы всем миром должны помочь языку обнаружить его первоначальную суть конкретности, определенности формулирования и передачи мысли. Ведь хорошо известно, что любой знак – это не только орудие общения и мышления, но также еще и практическое сознание.
Важными «внешними» стимулами в этих процессах будут такие явления, как научно-технический прогресс, превращение русского языка в мировой язык современности, ставшее одной из глобальных реальностей нашего времени.
Новое политическое мышление требует и новых речевых средств, точного их употребления. Ведь без языковой точности и конкретности не может быть ни подлинной демократии, ни стабилизации экономики, ни прогресса вообще. Еще М.В. Ломоносов высказывал мысль о том, что развитие национального сознания народа прямо связано с упорядочением средств общения1.
Исходя из актуальности темы цель своей работы я ставлю рассмотреть историю русского языка, выделить основные этапы его развития и дать им характеристику.
Для достижения поставленной цели мне необходимо решить ряд задач.
1. Рассмотреть момент и причины зарождения и распада древнерусского языка, дать оценку значимости русского языка в ряду других языков, возникновение письменного (литературного) языка у восточных славян, его течения и стили
2. Проанализировать процесс образования национального языка.
3. Рассмотреть процесс развития русского языка в XVIII–XIX веках.
1 Зарождение и причины распада древнерусского языка
1.1 Место русского языка в ряду других языков
Термин «русский язык» употребляется в четырех значениях.
1) Он обозначает совокупность всех живых языков восточнославянской ветви от выступления восточных славян на историческое поприще до образования наций: великорусской, украинской и белорусской.
2) Он применяется для обозначения того письменного языка, который, сложившись на основе общеславянского литературного языка (так называемого языка церковнославянского), выполнял литературные функции в Киевской и Московской Руси до образования русского (великорусского) общенационального языка.
3) Он обозначает совокупность всех наречий и говоров, которыми пользовался и пользуется в качестве родного языка русский народ.
4) Наконец, он обозначает общерусский национальный язык, язык прессы, школы, государственной практики.
Эта многозначность термина не мешает пониманию сущности дела. Такое словоупотребление вполне оправдывается историей русского языка.
Русский язык относится к восточной группе славянских языков (языки русский, украинский, белорусский) и включаемой в систему славянских языков. Историко-сравнительное изучение славянских языков дает материал для определения тех общих процессов, которые пережиты восточнославянскими языками в древнейшую (дофеодальную) эпоху и которые выделяют эту группу языков в кругу ближайше с ней связанных (славянских). Следует сразу же отметить, что признание общности языковых процессов в восточнославянских языках дофеодальной эпохи не предполагает непременного представления о совершенном единстве, нерасчлененности, тождественности языков на всей территории. В связи с экономикой дофеодального строя и родоплеменным бытом общность языка следует понимать не как нерасчлененное единство, а как сумму незначительно варьирующих диалектов. С другой стороны, следует подчеркнуть, что общность языковых процессов восточного славянства не исчерпывается только эпохой дофеодальной, – эта общность простирается и на последующие эпохи жизни восточнославянских языков, частью как дальнейшее развитие общих черт, частью как результат теснейшей экономической, политической и культурной связи народов восточнославянской группы – общие явления в грамматическом строе и лексике восточнославянских языков.
Однако язык восточных славян отличался от языков других ветвей славянства целым рядом особенностей.
1) фонетических (таковы, например, полногласие: молоко, борода, берег и т.п.; звуки ч на месте более древних тj, ж – на месте dj: свеча, межа и т.д.);
2) грамматических (например, в образовании отдельных падежей имен сущ.: iь – первоначально носовое – в формах род. пад. ед. ч. и вин. п. мн. ч. от слов женского мягкого склонения на я; iь – в вин. пад. мн. ч. имен сущ, муж. рода типа конь и др. под.; в образовании разных падежей ед. ч. местоименного или членного склонения имен прилагательных; в образовании основ разных глагольных форм, например имперфекта, в образовании формы причастия наст. вр. и т.п.);
3) лексических (сравним, например, употребление таких слов, как глаз, ковер, плуг, волога ‘жир’, паволока, клюка ‘хитрость’, окорок, пором, копытце ‘обувь’, горшек, тяжа, хорошав ‘величав’, щюпати и т.п.).
1.2 Праславянский язык – язык-предок всех славянских языков
Все славянские языки обнаруживают между собой большое сходство, но ближе всего к русскому языку – белорусский и украинский. Втроем эти языки образуют восточнославянскую подгруппу, которая входит в славянскую группу индоевропейской семьи.
Славянские ветви вырастают из мощного ствола – индоевропейской языковой семьи. В эту семью также входят индийская (или индоарийская), иранская греческая, италийская, романская, кельтская, германская, балтийская группы языков, армянский, албанский и другие языки. Из всех индоевропейских языков славянским наиболее близки балтийские языки: литовский, латышский и мертвый прусский язык, окончательно исчезнувший к первым десятилетиям XVIII века. Распад индоевропейского языкового единства относят обычно к концу III – началу II тысячелетия до нашей эры. Видимо, тогда же проходили процессы, приведшие к возникновению праславянского языка, к его выделению из индоевропейского.
Праславянский язык – это язык-предок всех славянских языков. Он не имел письменности и не был зафиксирован на письме. Однако его можно восстановить путем сравнения славянских языков между собой, а также с помощью их сравнения с другими родственными индоевропейскими языками. Иногда для обозначения праславянского используется менее удачный термин общеславянский: как представляется, общеславянскими лучше называть языковые особенности или процессы, свойственные всем славянским языкам даже после распада праславянского.
Общий источник – праславянский язык – роднит все славянские языки, наделяя их множеством сходных признаков, значений, звучаний… Сознание славянского языкового и этнического единства нашло отражение уже в древнем самоназвании всех славян. По мнению академика О.Н. Трубачева, это этимологически что-то вроде «ясно говорящие, понятные друг другу». Это сознание сохранялось и в эпоху образования древних славянских государств и народов. В «Повести временных лет», древнерусском летописном своде начала XII века, говорится: «А словеньскый язык и рускый одно есть…». Слово язык употреблено здесь не только в древнем значении «народ», но и в значении «речь».
Прародина славян, то есть территория, где они сложились как особый народ со своим языком и где жили вплоть до своего разделения и переселения на новые земли, точно не определена до сих пор – из-за отсутствия надежных данных. И все же с относительной уверенностью можно утверждать, что находилась она на востоке Центральной Европы, к северу от предгорий Карпат. Многие ученые считают, что северная граница прародины славян проходила по реке Припять (правый приток Днепра), западная граница – по среднему течению реки Вислы, а на востоке славяне заселяли украинское Полесье до самого Днепра.–PAGE_BREAK–
Славяне постоянно расширяли занимаемые ими земли. Они участвовали и в великом переселении народов в IV–VII веках. Готский историк Иордан писал в сочинении «О происхождении и деянии гетов» (хронологически доведенном до 551 года), что «на безмерных пространствах» от Среднего Подунавья до нижнего Днепра расселилось «многолюдное племя венетов». В течение VI и VII веков волны славянского расселения хлынули на большую часть Балканского полуострова, включая современную Грецию, и в том числе ее южную часть – Пелопоннес.
К концу праславянского периода славяне занимали обширные земли в Центральной и Восточной Европе, простиравшиеся от побережья Балтийского моря на севере до Средиземного на юге, от реки Эльбы на западе до верховьев Днепра, Волги и Оки на востоке.
Шли годы, века неторопливо сменяли века. И вслед за изменениями интересов, привычек, манер человека, вслед за эволюцией его духовного мира непременно менялась и его речь, его язык. За свою долгую историю праславянский язык пережил многие изменения. В ранний период своего существования он развивался относительно медленно, был в высокой степени единообразным, хотя в нем и тогда существовали диалектные различия, диалект, иначе говор – самая маленькая территориальная разновидность языка. В поздний период, приблизительно с IV по VI век нашей эры, в праславянском языке произошли многообразные и интенсивные изменения, которые привели к его распаду около VI века нашей эры и появлению отдельных славянских языков.
Славянские языки по степени их близости друг к другу принято делить на три группы:
восточнославянская – русский, украинский, белорусский;
западнославянская – польский с кашубским диалектом, сохранившим определенную генетическую самостоятельность, серболужицкие языки (верхне- и нижнелужицкие языки), чешский, словацкий и мертвый полабский язык, полностью исчезнувший к концу XVIII века;
южнославянская – болгарский, македонский, сербскохорватский, словенский. Южнославянским по происхождению является и старославянский язык – первый общеславянский литературный язык.
Предком современных русского, украинского, белорусского языков был древнерусский (или восточнославянский) язык. В его истории можно выделить две основные эпохи: дописьменную – от распада праславянского языка до конца X в., и письменную. Каким был этот язык до возникновения письменности, можно узнать лишь путем сравнительно-исторического изучения славянских и индоевропейских языков, так как никакой древнерусской письменности в то время не существовало.
Распад древнерусского языка привел к возникновению русского или великорусского языка, отличного от украинского и белорусского. Это произошло в XIV веке, хотя уже в ХП-Х1П веках в древнерусском языке наметились явления, отличавшие диалекты предков великорусов, украинцев и белорусов друг от друга. В основу современного русского языка легли северные и северо-восточные диалекты Древней Руси, кстати, русский литературный язык также имеет диалектную основу: ее составили центральные средневеликорусские акающие говоры Москвы и окружавших столицу деревень.
1.3 Возникновение письменного (литературного) языка у восточных славян, его течения и стили
С возникновением феодального строя в XI веке, у восточных славян усиливаются экономические вязи их с Византией. Феодальная верхушка ищет в политическом и церковном союзе с Византией поддержки в деле укрепления своего господствующего положения в ново-возникших феодальных государственных объединениях. Отсюда принятие христианской церковной организации по образцу византийской и «крещение Руси», проведенное сначала киевским князем, а затем и в других феодальных центрах древней Руси. Вместе с организацией христианской церкви приходят к восточным славянам и литургический (церковно-культовый) язык и письменность, которую разработали ранее на основе староболгарских диалектов византийские вельможи-братья Константин (Кирилл) и Мефодий, выполняя дипломатически-миссионерские поручения византийского императора в западно-южнославянских странах. Феодальная верхушка древней Руси принимает этот язык и в качестве языка официально-административного. Таким образом, язык и письменность, возникшие на базе староболгарских диалектов, становятся литературным языком и письменностью на территории восточного славянства в употреблении феодальной верхушки и высшей церковной знати, по лингвистическому своему составу этот язык не был тождествен с разговорной речью остальной массы населения и даже менее образованных кругов феодальной знати.
Дальнейшее развитие этого письменного языка представляется обычно историками русского языка как процесс постепенного его приближения к разговорной речи и к живым диалектам восточного славянства. Такое эволюционно-идеалистическое представление искажает действительную картину развития литературного (письменного) языка на Руси. Во-первых, рассмотрение фактов подтверждает наличие периодов особенно интенсивной борьбы с «народными» отложениями в церковно-славянской письменности и усиленной ориентации на древнеболгарские нормы; во-вторых, привнесение «народных» элементов, черт из окружающих говоров и просторечия в письменные памятники не представляет прямолинейного процесса вне социального членения и группировок представителей древнерусской книжности: характер, пути и интенсивность проникновения этих элементов зависели от разных социальных сил, выступавших на исторической сцене, их столкновений и борьбы, находивших свое отражение в идеологической продукции.
В произведениях древнейшей письменности так называемого домонгольского периода отражены взгляды на социальное превосходство церковно-славянского языка и ориентация старорусского книжника на верхушку феодального общества как носителя этого языка. Так, митрополит Илларион в своем знаменитом произведении «Слово о законе и благодати» высказывает такие «программные» замечания: «…не къ невъдущимъ бо пишемъ, но преизлиха насыщьшемся сладости книжныя». Еще нагляднее убеждение в социальном превосходстве церковно-славянской речи и ее носителей выступает у другого выдающегося представителя старой книжности Климентия Смолятича в его послании некоему «пресвитеру Фоме» на неудобопонятность писаний Климента, разгневанный епископ высокомерно замечает: «Егда къ тебъ что писахъ? – но ни писахъ ни писати имамь… аще и писахъ но не къ тебе но къ князю…».
Показателен тот факт, что даже близкие к церковной и светской знати круги не понимали или с трудом понимали литературу на церковно-славянском языке. Мы имеем документированные жалобы читателей, обращение напр. к Кириллу Туровскому.
Следует отметить еще одну характерную черту из начальной истории применения церковно-славянского языка как письменной речи русских феодалов. Лексические «руссизмы», проникнувшие все же в памятники церковно-славянского письма на русской почве, к концу домонгольского периода изгоняются старорусскими книжниками и заменяются «высокими» словами из староболгарских оригиналов, в значительной степени это были лексические грецизмы.
Новое усиление церковно-славянского влияния падает на кон. XIV–XV вв., когда в связи переносом церковного центра в Москву туда стягиваются болгарские и сербские выходцы, занимая на Руси видное положение в качестве церковных и политических деятелей. Но в зависимости от разных групп и прослоек господствующего класса, выходивших на историческую сцену и боровшихся за утверждение своей идеологии, можно отметить различные направления в развитии литературной речи и соответствующие стили и строй письменного языка.
Изменение форм феодальной экономики связи с ростом городов приносит с собою ущемление части старой родовой знати. Это создает почву, на которой возникает мистическое направление в церковной письменности – переводятся и читаются произведения александрийских мистиков, византийских «отцов церкви» и т.п. В языке и стиле это направление отражается как усиление борьбы с «искажениями» языка письменности, т.е. элементами разговорной, «народной» речи. Наиболее видными проводниками этого языкового стиля на Руси были братья Цамвлаки – родом византийские болгаре, Григорий и Киприан – последний московский митрополит и активнейший «исправитель» церковно-славянских книг.
Иные черты в процесс образования литературно-письменной речи феодальной Руси уже внесла литература, построенная по западноевропейским образцом. В Москве XIV–XV вв. создались экономические предпосылки для интенсивных иноземельных сношений. Москва становится узловым пунктом торговых путей из западных областей (Смоленск) в Приволжье и русско-генуэзской торговли («гости-сурожане»), шедшей по Дону через Крым. Это были пути и культурных западных влияний. Литературным отражением иноземельных связей Москвы этой эпохи являются переводы рыцарских романов («Александрида»), а также космографических и географических произведений западного средневековья. Цикл рыцарских романов привносит с собою в литературную речь феодально-рыцарскую фразеологию, светское переосмысленние старой церковно-славянской лексики и известную струю чешских и польских заимствований, так как переводы делались в значительной степени с чешских, польских и отчасти сербских переработок. Следует отметить, что чешские влияния привнесли с собой в Москву и идеи протестантизма. Особенно усилились они в XVI в., когда в Москве начинают появляться чешские эмигранты – гуситы, которые покидали родину, спасаясь от усилившейся католической реакции. О распространенности чешских идей протестантизма свидетельствует и тот факт, что сам московский царь (Грозный) выступил с полемическим сочинением против чеха Яна Рокиты (1570), где с темпераментом доказывал: «во истину бо Люторъ иже лютъ глаголеться». Ясно, что эта протестантская литература, проходившая через белорусское посредничество, отлагала в лексике московских ее читателей известное количество западно-руссизмов (белоруссизмов), чехизмов и полонизмов.
К этому же направлению по характеру языка примыкает и рационалистическое течение, представленное главным образом литературой «ереси жидовствующих». В языке этой литературы появляется новая «научная» терминология (например «осудъ» – суждение; «держатель» – субъект; и под.), бытовые слова боярско-феодального обихода и отчасти элементы еврейской лексики (например, из «Тайная тайных» «…на немъ образъ бьтоулинъ иже хоробруеть и ездить на кьфире…» – «betula» – евр. «девушка», «k’fir» – евр. «лев»).
Требуют отдельной характеристики еще два направления церковно-моралистической письменности XV–XVI вв. Эти направления представлены официально-церковной партией «иосифлян» и враждебной им группой так названных «заволжских старцев». «Заволжские старцы» были по своему времени образованные люди, начитанные в византийско-болгарской «высокой» церковной литературе. Отсюда и в языке их произведений витиеватость, «плетение словес», равнение на нормы староболгарской книжности. Таким образом по языку и стилю «заволжцы» являются преемниками школы Киприана.
Противоположный лагерь «иосифлян» (по имени возглавлявшего их епископа Иосифа Волоцкого) вел борьбу и против «заволжцев» и против жидовствующих. В связи с этим в языке произведений «иосифлян» замечаем отталкивание от элементов разговорной речи как от новшеств и равнение на нормы староболгарской письменности, но стиль, сниженный по сравнению с произведениями заволжцев; появляется у них и административно-приказная лексика и некоторые бытовые обороты.
К этому же времени относится «исправление» церковных книг Максимом Греком. «Исправление» церковных книг, предпринимавшееся по инициативе официальной церкви и московских великих князей, в основе имело заботу о «чистоте православия» как идеологического знамени московского цезаризма («Москва – третий Рим»). Роль Максима Грека в деле «исправления» была двусмысленна. Иностранец – грек, по своим литературным вкусам примыкавший к «заволжцам», он должен был действовать, как агент правительственной партии. Поэтому в исправленных им и его сотрудниками из русских книжников книгах наблюдается отложение русских норм. В основном однако литературным язык в XVI в. остается церковно-славянский языком.
Особое направление принимает развитие русского письменного языка с середины XVII в., когда с присоединением Украины и привлечением в Москву славившихся своей образованностью киевских ученых русский письменный язык насыщается украинизмами. Значительный вклад украинизмов, а вместе с тем полотинизмом и латинизмом характеризует русский язык светской, отчасти и церковной литературы вплоть до начала XVIII в. Параллельное усиление борьбы за «чистоту» письменного языка и высоких жанров литературы не в силах уже приостановить процесса распада церковно-славянского языка и насыщения его элементами устной речи    продолжение
–PAGE_BREAK–
На эпоху XV–XVII вв. приходится также оформление административно-приказного, делового языка – грамоты, государственные акты, судебники и т.п. По своему лингвистическому составу этот язык представляет смешение русских и усвоенных русским языком иноязыках – греческих, татарских и т.д. – корней (бытовой и официальной лексики) и церковно-славянского фонетического и морфологического их оформления, т.е. при конструировании официально государственного русского языка проводилась сознательная ориентация на церковно-славянские нормы.
2. Образование русского национального языка
В XVII в. русский литературный язык вступает в новую фазу своего развития. В нем усиливается процесс концентрации общенациональных элементов. Хотя в русском письменном языке в XVII в. еще очень явственны следы былого феодального разобщения, но особенно резкая местная, диалектальная примесь к литературной речи становится социальным признаком «словесности» низших, подчиненных общественных групп. Московский государственный язык все более упорядочивает в своей структуре смешение и столкновение севернорусских и южнорусских диалектальных особенностей.
В XVII веке со всей решительностью встает вопрос о перераспределении функций обоих письменных языков: книжного русско-славянского и более близкого к живой, разговорной речи русского – делового, административного. В государственном письменно-деловом языке к этому времени были устранены резкие диалектальные отличия между Новгородом и Москвой.
В XVII веке устанавливаются фонологические нормы общерусского государственного языка (аканье на среднерусской основе, различение звуков iь и е под ударением, севернорусская система консонантизма, освобожденная, однако, от резких областных уклонений вроде новгородского смешения ч и ц, и т.д.).
Окончательно укореняется целый ряд грамматических явлений, широко распространенных в живой народной речи как севера, так и юга, например окончания – ам (-ям), – ами (-ями), – ах (-ях) в формах склонения имен существительных мужского и среднего рода, а также женского рода типа кость, формы на – ья типа друзья, князья, сыновья и т.п., деревья, каменья и т.п.
В XVII же веке в русском литературном языке сформировалась категория одушевленности, включив в себя как имена лиц мужского и женского пола, так и названия животных (до этого выделялись в особый грамматический разряд имен существительных лишь слова, обозначавшие лиц мужского пола). Семантический рост национализирующегося языка протекает стремительно.
Не лишено значения, что в XVII веке исчезает система присоединительного счета в обозначениях составных чисел, характерная для русского языка до XVII века.
Московский деловой язык, подвергшись фонетической, а еще больше грамматической регламентации, решительно выступает в качестве русской общенациональной формы общественно-бытового выражения. Например, в деловом языке XVII в. устраняется чередование г||з, х||с (а также уже раньше вымиравшие к||ц) в формах склонения; выходят из живого письменно-бытового употребления энклитические формы личных местоимений: ми, ти, мя, тя и т.п.
Таким образом, к концу XVII в. устанавливаются многие из тех явлений, которые характеризуют грамматическую систему русского литературного языка XVIII–XIX вв.
Процесс образования русского национального языка был связан с «обмирщением» просвещения. Славяно-русский язык семантически обновляется, подвергаясь влиянию западноевропейских языков и еще теснее сближаясь с народной речью, а те его стили и разновидности, которые были проникнуты клерикальным духом, постепенно вытесняются с командных высот культурной жизни.
Расширению живой народной струи в системе литературного языка содействовали новые демократические стили литературы, возникавшие в среде грамотной посадской массы.
В XVII века на основе диалектов купечества, мелкого служилого дворянства, посадских людей и крестьянства создаются новые типы литературного языка, новые роды письменности. Ремесленники, торговцы, низший слой служилых людей – посадские люди до XVII века, в сущности, не имели своей литературы.
В половине XVII в. средние и низшие слои общества пытаются установить свои формы литературного языка, далекие от книжной религиозно-учительской и научной литературы, свою стилистику, на основе которой реалистически перерабатывают сюжеты старой литературы2. Эти новые стили литературного языка широко пользуются изобразительными средствами и лексикой устной русской словесности, в частности сказки. Например, в повести «Слово о благочестивом царе Михаиле» можно подметить местами ритмичность речи и стремление к созвучиям – рифмам. В «Сказании о древе златом…», кроме созвучий, постоянны повторения слов и формул. Славянизмов книжной речи в этих стилях относительно немного, да и те почти исключительно ходячие, шаблонные.
Характерен синтаксис, почти вовсе свободный от подчинения предложений.
Синтаксическая перспектива подчинения и включения предложений отсутствует. Из среды низших и средних классов русского грамотного общества XVII в. идут первые записи произведений устной народной словесности и близкие им подражания, пересказы (например, «Повесть о бражнике», «Повесть о царе Аггее…», «Сказка о некоем молодце, коне и сабле», «Сказание о молодце и девице», «Горе-злосчастие» и нек, др., которых роднят свободное отношение к книжной традиции, стиль, близкий к народной словесности и живой речи, реализм).
Борьба с традициями старого книжного языка ярче всего обнаруживается в пародии, которая была широко распространена в русской рукописной литературе конца XVII в. Пародировались литературные жанры, различные типы церковнославянского и делового языка. Таким путем происходило семантическое обновление старых языковых форм и намечались пути демократической реформы литературной речи. В этом отношении характерен, например, язык пародий-лечебников конца XVII – начала XVIII в., отражающих манеру народных сказок-небылиц.
Появляются пародии и на разные жанры и стили высокой церковно-книжной письменности. Таков, например, «Праздник кабацких ярыжек». В языке этой пародии-сатиры второй половины XVII в., с одной стороны, находит отражение книжная славянская терминология и фразеология церковных служб и песнопений (стихир, прокимнов, паремий, тропарей, псалмов и канонов и т.п.), подвергающаяся пародическому «выворачиванию наизнанку». В связи с этим широко представлены и морфологические славянизмы (формы аориста – погибе, лишихся и т.п.; церковнославянские формы звательного падежа: кабаче непотребне, истощителю и т.д.; падежные формы со смягчением заднеязычных: в человеце, в велицеи и др. под.).
Но гораздо ярче и шире в языке этой «службы кабаку» обнаруживается живая народная речь, не чуждая севернорусских диалектизмов (например: на корчме испити лохом; уляпался; с радением бажите, т.е. желаете, требуете; стряпаете около его, что черт у слуды; в мошне ни пула и т.п.).
Много народных поговорок, нередко рифмованных, например: был со всем, а стал ни с чем; когда сором, ты закройся перстом; было да сплыло; люди в рот, а ты глот; «крапива кто ее ни возьмет, тот руки ожжет» и т.д.
Пародируются старые формы не только литературного славяно-русского, но и делового языка. И тут подспорьем служит язык народной поэзии, например стиль небылиц, прибауток, пословиц и т. л. В литературу пробивают себе дорогу преследуемые церковью формы устного скоморошьего творчества.
Жанры старой литературы преобразуются, наполняясь реалистическим бытовым содержанием и облекаясь в стилистические формы живой народной речи. Так, «Азбука о голом и небогатом человеке», написанная пословичной рифмованной прозой, чрезвычайно интересна для характеристики литературных стилей посадских и младших служилых людей с их диалектизмами, с их разукрашенным, но образным просторечием, с их редкими славянизмами и частыми вульгаризмами.
Таким образом, во второй половине XVII в., когда роль города становится особенно заметной, в традиционную книжную культуру речи врывается сильная и широкая струя живой устной речи и народно-поэтического творчества, двигающаяся из глубины социальных «низов». Обнаруживается резкое смешение и столкновение стилей и диалектов в кругу литературного выражения. Начинает коренным образом изменяться взгляд на литературный язык. Демократические слои общества несут в литературу свой живой язык с его диалектизмами, свою лексику, фразеологию, свои пословицы и поговорки. Так, старинные сборники устных пословиц (изданные П.К. Симони и обследованные В.П. Адриановой-Перетц) составляются в среде посадских, мелких служилых людей, городских ремесленников, в среде мелкой буржуазии, близкой к крестьянским массам.
Лишь незначительная часть пословиц, включенных в сборники XVII – начала XVIII в., носит в своем языке следы церковно-книжного происхождения. Например, «Адам сотворен и ад обнажен»; «жена злонравна мужу погибель» и др. «Огромное же большинство пословиц, даже и выражающих общие моральные наблюдения, пользуются целиком живой разговорной речью, которая стирает всякие следы книжных источников, если таковые даже в прошлом и были» (В.П. Адрианова-Перетц).
Язык посадской интеллигенции – приказных служащих, плебейской, демократической части духовенства – предъявляет свои права на литературность. Рамки литературной речи широко раздвигаются. Устно-поэтическая традиция народного творчества вплотную придвигается к литературе и служит мощным источником национальной демократизации русского литературного языка.
Но живая народная речь сама по себе еще не могла стать базой общерусского национального языка. Она была полна диалектизмов, которые отражали старую феодально-областную раздробленность страны. Она была оторвана от языка науки, который формировался до сих пор на основе славяно-русского языка. Она была синтаксически однообразна и еще не освоилась со сложной логической системой книжного синтаксиса. Генрих Лудольф, автор «Русской грамматики» (Оксфорд, 1696), так изображает значение славяно-русского языка: «Для русских знание славянского языка необходимо, так как не только священное писание и богослужебные книги у них существуют на славянском языке, но не пользуясь им, нельзя ни писать, ни рассуждать по вопросам науки и образования». «Так у них и говорится, что разговаривать надо по-русски, а писать по-славянски».
Отсюда понятно, что русский национальный язык в XVII и XVIII вв. образуется на основе синтеза всех жизнеспособных и ценных в идейном или экспрессивном отношении элементов русской речевой культуры, т.е. живой народной речи с ее областными диалектами устного народнопоэтического творчества, государственного письменного языка и языка старославянского с их разными стилями.
Но в XVII и даже в начале XVIII в. средневековое многоязычие еще не было преодолено, контуры национального русского языка лишь обозначились.
Сам старославянский язык в XVII в. переживает сложную эволюцию. XVII в. – это время последнего, предсмертного расцвета традиционного средневекового мировоззрения. Вступление Московского государства в круг широких международных связей и отношений обострило старинную идею о значении Москвы в истории христианского мира: Москва – третий Рим, последняя столица.
В связи с этим, а отчасти в противовес надвигающейся на русский язык волне европеизации усиливается в литературе реакционных кругов монашества и боярства риторическое «плетение словес», возрождаются традиции византийского витийства – культ греческого языка в школе Епифания Славинецкого, братья Лихуды. Еллино-славянские стили отличались «необыкновенною славянщизною». Однако переводы с греческого в XVII в. вообще не имели успеха среди читателей, и дошли до нас в ограниченном числе списков, часто только в автографах переводчиков. За пределами исправления славянского текста священного писания, богослужебных книг и религиозно-учительной литературы греческое влияние на литературу Московской Руси XVII в. не было сильным.    продолжение
–PAGE_BREAK–
Культурно-общественное значение греческого языка, знание которого признается вовсе не обязательным и даже не нужным для интеллигента XVIII в., падает. Еллино-славянские стили теряют всякое значение в начале XVIII в., принимая узкий, профессионально-церковный или научно-богословский характер.
Напротив, резко усиливается влияние на славянский язык украинского литературного языка, подвергшегося воздействию западноевропейской культуры и пестревшего латинизмами и полонизмами. Юго-Западная Русь становится во второй половине XVII в. посредницей между Московской Русью и Западной Европой.
Известно, что с развитием капитализма «прежняя местная и национальная замкнутость и самодовление уступают место всестороннему обмену и всесторонней зависимости народоа как в области материального, так и в области духовного производства. Плоды умственной деятельности отдельных наций становятся общим достоянием»3. Главная роль в процессе языкового обмена переходит из одной страны к другой в соответствии с общим ходом экономического и культурного развития.
Украинский литературный язык раньше русского вступил на путь освобождения от засилья церковнославянских элементов, на путь европеизации. Там раньше развились такие литературные жанры, как виршевая поэзия, интермедии и драмы. Там, острее и напряженнее – в борьбе с насильственной колонизацией – протекал процесс национализации славяно-русского языка. Юго-западное влияние несло с собою в русскую литературную речь поток европеизмов. За счет греческого языка возрастает культурно-образовательная роль языка латинского, который был интернациональным языком средневековой европейской науки и культуры. Он подготовляет почву для сближения русского литературного языка с западноевропейскими языками.
Помимо лексики и семантики влияние латинского языка отразилось и на синтаксической системе русского языка – на конструкции книжного периода.
Влияние западноевропейской культуры сказывалось и в распространении знания польского языка в кругу высших слоев дворянства. Польский язык выступает в роли поставщика европейских научных, юридических, административных, технических и светско-бытовых слов и понятий. При его посредстве происходит секуляризация, «обмирщение» научного и технического языка, а в придворном и аристократическом быту развивается «политесс с манеру польского». Через Польшу проникает занимательная светская литература.
Таким образом, русский язык начинает обогащаться необходимым для народа, выступившего на европейское поприще, запасом европеизмов, однако приспособляя их к традициям и смысловой системе национального выражения. Европеизмы выступают как союзники народного языка в его борьбе с церковно-книжной идеологией средневековья. Они необходимы для расширения семантической базы формирующегося национального языка. Любопытен сопутствующий явлениям заимствования процесс просеивания и отбора чужих слов. Например, церковнославянский язык XVII в. в переводе «Великого Зерцала» испещрен польскими и латинскими выражениями, которые в позднейших списках заменяются или глоссами (к секутором, сиречь прикащиком; авватися, сиречь начальная мати…; дробина, сиречь лествица небесная), или русскими и славяно-русскими словами (гай – лес, кокош – петел и пр.).
Русский литературный язык экстенсивно раздвигает свои пределы. Объединяя феодальные диалекты и вырабатывая из них общерусский разговорный язык интеллигенции на основе столичного говора, литературный язык в то же время овладевает материалом западноевропейской языковой культуры.
В недрах Московского царства, средневекового по всему стилю царского и придворного верха, неудержимо нарастает секуляризация государственной жизни и политических воззрений. Усвоение иноземной военной и торгово-промышленной техники, ряд новшеств, как попытки кораблестроения, организации врачебного дела, устройства почтовых сообщений и т.п., реорганизация государственного управления, складывающегося в новый политический тип светской полицейской государственности, – все это производило коренной перелом в направлении и общем укладе государственной жизни, было связано с проникновением новых понятий и обычаев в быт и духовный кругозор русских людей, приучало к новым приемам мысли и создавало потребность в обновлении средств и способов ее выражения. Разоблачалась и падала старая культура средневековья. На смену ей выдвигалась национальная культура новой России.
3. Развитие русского языка в XVIII–XIX веках
3.1 Русский язык в петровскую эпоху
Процесс выработки новых форм национального русского выражения происходит на основе смешения славяно-русского языка с русской народной речью, с московским государственным языком и с западноевропейскими языками. Ознакомлению с интернациональной научной терминологией и выработке русской научно-политической, гражданской, философской и вообще отвлеченной терминологии XVIII в. содействует укрепляющееся значение латинского языка
Языковые новшества светско-культурного типа легче могли войти в приказный язык, чем в славяно-русский. С системой государственно-делового языка свободно сочетались западноевропейские слова и выражения, относящиеся к разным областям общественно-политической жизни, административного дела, науки, техники и профессионального быта.
Язык Петровской эпохи характеризуется усилением значения государственного, приказного языка, расширением сферы его влияния. Этот процесс является симптомом растущей национализации русского литературного языка, отделения его от церковно-книжных диалектов славянорусского языка и сближения с живой устной речью. В переводной литературе, которая составляла основной фонд книжной продукции первой половины XVIII в., господствует приказный язык. Заботы правительства о «внятном» и «хорошем стиле» переводов, о сближении их с «русским обходительным языком», с «гражданским посредственным наречием», с «простым русским языком» отражали этот процесс формирования общерусского национального языка. Славяно-русский язык вытесняется приказным языком из области науки.
В Петровское время бурно протекает процесс смешения и объединения – несколько механического – живой разговорной речи, славянизмов и европеизмов на основе государственно-делового языка. В этом кругу выражения формируются новые стили «гражданского посредственного наречия», литературные стили, занимающие промежуточное положение между возвышенным славянским слогом и простой разговорной речью.
Степень примеси славяно-русского витийства оценивалась как признак красоты или простоты стилей русского литературного языка. Характерно распоряжение Петра синоду:»… написать… на двое: поселяном простяе, а в городах покрасивее для сладости слышащих». Сам славяно-русский язык подвергается глубокому воздействию деловой, приказной речи. Он демократизируется и в то же время европеизируется. По словам К.С. Аксакова, в языке Стефана Яворского и Феофана Прокоповича «ярко является характер тогдашнего слога – эта смесь церковнославянского языка, простонародных и тривиальных слов, тривиальных выражений и оборотов русских и слов иностранных». В конструкции речи, конечно не всегда, но заметен латинизм. Таким образом, приказный деловой язык становится центром системы формирующегося нового национального литературного языка, его «посредственного» стиля.
Однако самый этот приказный язык, отражая строительство новой культуры и старые традиции в Петровское время, представляет собой довольно пеструю картину. Одним краем он глубоко внедряется в высокие риторические стили славяно-русского языка, другим – в пеструю и кипящую стихию народной речи с ее областными диалектизмами. Феодальные областные диалекты, глубоко просочившиеся в приказный язык, образуют богатый инвентарь бытовых синонимов и синонимических выражений.
Происходит бурное смешение и стилистически неупорядоченное столкновение разнородных словесных элементов внутри литературного языка, пределы которого безмерно расширяются. Процесс переустройства административной системы, реорганизация военно-морского дела, развитие торговли, фабрично-заводских предприятий, освоение разных отраслей техники, рост научного образования – все эти исторические явления сопровождаются созданием или заимствованием новой терминологии, вторжением потока слов, направляющихся из западноевропейских языков: голландского, английского, немецкого, французского, польского и итальянского. Научно-технические стили деловой речи в это время с периферии перемещаются ближе к центру литературного языка. Политехнизация языка усложнила и углубила систему приказного языка. Политическая и техническая реконструкция государства отражается в реорганизации литературного языка. Профессионально-цеховые диалекты бытовой русской речи привлекаются на помощь и вливаются в систему письменного делового языка. С другой стороны, живая устная речь города, язык общежития – в связи с европеизацией быта – наполняется заимствованиями, пестрит иностранными словами. Возникает мода на европеизмы, распространяется среди высших классов поверхностное щегольство иностранными словами.
При отрыве от культуры средневековья естественно было излишнее увлечение европеизмом. Польские, французские, немецкие, голландские, итальянские слова казались тогда многим более подходящим средством выражения нового европейского склада чувств, представлений и социальных отношений. Петр I вынужден был отдать приказ, чтобы реляции «писать все российским языком, не употребляя иностранных слов и терминов», так как от злоупотребления чужими словами «самого дела выразуметь невозможно».
Таким образом, из приказного языка постепенно вырастают новые стили научно-технического языка, новые стили публицистической и повествовательной литературы, гораздо более близкие к устной речи и более понятные, чем старые стили славяно-русского языка. Но культурное наследство славяно-русского языка, возникшая на его почве отвлеченная терминология и фразеология, его богатая семантика и его конструктивные средства служили мощным источником обогащения национального русского литературного языка в течение всего XVIII в. Символом секуляризации гражданского языка, символом освобождения русского литературного языка от идеологической опеки церкви была реформа азбуки 1708 года. Новая гражданская азбука приближалась к образцам печати европейских книг. Это был крупный шаг к созданию национального русского книжного языка. Значение этой реформы было очень велико. Славяно-русский язык терял литературные привилегии. Он низводился на роль профессионального языка религиозного культа. Отдельные его элементы вливались в систему национального русского языка. Усиливалась потребность в более четком разграничении церковнославянских и общенациональных форм и категорий русской книжной речи. За разрешение этой задачи взялся В.К. Тредиаковский, который подверг глубокой критике фонетические и морфологические основания славяно-русской речи, указав на отличия народного русского языка. Тредиаковский развивал мысль о необходимости писать и печатать книги «по звонам», т.е. в соответствии с фонетикой живого разговорного языка образованных кругов русского общества.
Потребность национально-языкового самоопределения, сознание важности общенационального языка как органического элемента самобытной русской культуры ярко звучат и в теоретических высказываниях Тредиаковского о связи литературы с народной поэзией, о языке словенском как «языке церковном», который «в нынешнем веке у нас очень темен» и «ныне жесток… слышится», о необходимости единого и общего национального русского языка. В атмосфере столкновения и смешения разноязычных и разностильных элементов в русском литературном языке первой трети XVIII в. восходят и развиваются своеобразные ростки новых национальных стилей повествования и лирического выражения. Они представляют оригинальное сочетание русской народной и западноевропейской культуры художественного слова. Углубляется связь литературы художественной речи с устной народной словесностью. Структура книжного стиха изменяет свои силлабические формы, тонизируясь по русским народно-поэтическим и западноевропейским литературным образцам. Однако язык петровской государственности еще не мог стать общенациональным языком. Он был стилистически не организован. В разных его жанрах царила пестрая смесь грамматических и лексических категорий книжно-славянского языка с разговорно-русскими. Стремительный наплыв западноевропейской, научной и технической терминологии, ломая старые методы образования научных понятий из старославянских элементов, приводил к «диким и странным слова нелепостям».
К 40–50 м годам XVIII в. потребность стилистической регламентации и нормализации нового русского литературного языка становится все более ощутимой и неотложной.
В.К. Тредиаковский одним из первых выдвинул вопрос об общенациональной норме литературного выражения, об «общем употреблении».
Так Тредиаковский под влиянием французских аристократических теорий ищет нормы общенационального русского языка в речи «двора в слове наиучтивейшего и богатством наивеликолепнейшего», в речи «благоразумнейших министров и премудрых священнначальников», в речи «знатнейшего и искуснейшего дворянства». Между тем русский двор вовсе не имел своего оригинального стиля национального выражения. А собственный язык Тредиаковского носил явный отпечаток приказно-канцелярской и духовной среды с примесью семинарско-схоластической учености.    продолжение
–PAGE_BREAK–
3.2 Значение Ломоносова в истории русского литературного языка
Великий русский ученый и поэт Ломоносов оказал громадное воздействие на весь ход развития русской филологической культуры, в том числе на развитие русского литературного языка. Разнообразно и щедро одаренный от природы, обладая не только творческим гением, но также обширным, трезвым и светлым умом, горячо преданный родине и потребностям ее культурного преуспеяния, Ломоносов, как никто из его предшественников и современников, сумел правильно определить соотношение тех элементов, из которых исторически складывалась русская письменная речь, и угадать насущные, живые нужды ее развития. Главную долю своих поистине неиссякаемых духовных сил.
Ломоносов постоянно уделял занятиям в области физики и химии. Но, глубоко погруженный в эти свои специальные занятия, Ломоносов все же умел находить и время, и вдохновение как для поэзии, так и для собственно филологических работ, попеременно посвящая себя то риторике и поэтике, то вопросам стихосложения, то стилистике и грамматике. Этот грандиозный размах деятельности великого русского энциклопедиста не только вызывает восхищение у нас, его потомков, но предъявляет к нам также требование внимательного, усердного и точного изучения оставленного им культурного наследства.
В первые десятилетия XVIII века русский литературный язык находился в состоянии сильного брожения и внутренней неустойчивости. Это было следствием общих сдвигов в русском культурном развитии, связанных с экономическим и политическим переустройством России на рубеже XVII и XVIII веков и особенно ярко проявившихся в царствование Петра I.
Но, начиная с 30 х годов XVIII века, в истории русского письменного слова возникает перелом, связанный больше всего с наметившимися к этому времени успехами новой русской литературы, которая взяла на себя трудное и почетное дело литературной нормализации русского языка. Самым удачливым из этих нормализаторов русского языка и был Ломоносов.
В этом движении к нормализации литературной речи на первых порах наметились два основных направления. Первое высказывалось за полный разрыв с церковно-славянской традицией и за исключительную ориентацию на обиходную русскую речь, но речь не народную, а избранного социального круга, на «лучшее употребление», как выражался Тредиаковский. Этот писатель начал свою литературную карьеру в 1730 году переводным романом «Езда в остров любви», в предисловии к которому заявлял, что свою книгу он «не славенским языком перевел, но почти самым простым Русским словом, то есть каковым мы меж собой говорим». Но эта программа, сколь бы привлекательной она ни должна была представляться, на деле оказалась невыполненной. Да она была и невыполнима. Она предполагала такую степень обработанности и такой литературный блеск обиходного языка образованных слоев общества, которые мерещились возможными молодому Тредиаковскому, только что вернувшемуся из Парижа и начитавшемуся там французских трактатов об изящной речи придворных и учено-литературных кругов, но каких не было и не могло быть в начале XVIII века в России. Это-то противоречие и проявилось полностью в романе Тредиаковского, написанном, вопреки авторскому намерению, языком тяжелым, неуклюжим, наполненным славянизмами и провинциально-семинарскими оборотами речи.
Но нереальность программы Тредиаковского сказывалась еще и в том, что желание опереться исключительно на бытовой язык, не приспособленный еще вовсе к собственно литературным задачам, с неумолимой неизбежностью бросало русскую письменность в объятия западноевропейской стихии и приводило к тому дикому переполнению русского языка наспех усвоенными иноязычными элементами, образцы которого в таком изобилии сохранились до нас в памятниках XVIII века. Где следовало искать прочных регулирующих начал для литературной обработки живого русского языка – на Западе, в чуждой иноязычной среде, или же в национальном предании, в традициях древнерусского книжного языка? Так только мог стоять вопрос в эпоху первых успехов новой русской литературы. И вот появляется Ломоносов, который без всяких колебаний, твердо и уверенно, дает последовательно и строго национальное разрешение этой проблемы. «О пользе книг церковных в российском языке» – так называется основополагающий, небольшой по объему труд Ломоносова, в котором он уже позднее, в 1755 году, с редкостной ясностью суждений подвел итог созданному им и победившему направлению в обработке русского литературного языка.
Совершенно неверно было бы думать, будто, говоря о пользе церковных книг для русского языка, Ломоносов полностью восстанавливал отжившую систему древнерусской книжной речи. Это не давало бы никакого решения проблемы, да и чисто практически было бы невозможно. Но в том-то и проявилась сила позиции, занятой Ломоносовым, что он сумел отличить в предании старой книжной речи живое от мертвого, полезное и продуктивное от окостеневшего и неподвижного.
Ломоносов – первый из деятелей русской культуры, который отчетливо увидел то, что теперь видит каждый грамотный русский, а именно – что за время многовекового воздействия церковно-славянской стихии на русскую письменную речь множество церковно-славянских слов и выражений прочно осело в устной речи грамотных русских людей, став, таким образом, неотъемлемым достоянием повседневного языка носителей и строителей русской культуры.
Сравните, например, в нашем современном языке враг, храбрый вместо древних ворог, хоробрый; нужда вместо древнего нужа; мощно вместо древнего мочно и мн. др. Сравните, далее, и такие убедительные примеры взаимной дифференциации народных русских и церковно-славянских элементов, как страна при сторона, невежда при невежа, горящий при горячий, истина при правда, изгнать при выгнать и множество других. Ясное понимание того, что язык русской образованности постепенно возникает на почве этого плотного сращения обеих исторических стихий русского письменного слова, сквозит в каждом положении филологических работ Ломоносова, в каждой строке его собственных литературных произведений. Именно на этом взгляде и строится все знаменитое учение Ломоносова о составе русской лексики и ее употреблении. Сущность этого учения состоит в следующем.
Все слова, какими может располагать русский язык, Ломоносов делит на три основных разряда. К первому он относит слова, общие для языка церковных книг и для простого русского языка, как, например, слава, рука, почитаю. Ко второму относятся такие слова церковных книг, которые в простом русском языке не употребляются, но все же понятны грамотным людям, например, отверзаю, взываю, насажденный. Есть в церковном языке также слова непонятные и представляющиеся устарелыми, как, например, овогда – некогда, свене – прежде. Но их Ломоносов вообще не считает возможным употреблять в русском литературном языке. Наконец, третий разряд составляют слова, совсем неизвестные языку церковных книг, как, например, говорю, ручей, пока. В числе этого рода слов Ломоносов особо выделяет слова «презренные», то есть грубые и вульгарные, которые он также не советует употреблять, разве только в «подлых комедиях».
Посредством различной комбинации слов этих трех разрядов, согласно учению Ломоносова, в русском литературном языке создаются три разных стиля: высокий, посредственный, или средний, и низкий, который часто назывался также простым. Высокий стиль составляется из слов первого и второго разрядов, то есть из слов «славенороссийских», общих для обоих языков, и собственно «славенских», однако, как специально оговаривается Ломоносов, «вразумительных и не весьма обветшалых». Средний стиль составляется преимущественно из слов первого разряда
(«славенороссийских»), но к ним, как говорит Ломоносов, «с великою осторожностию» можно присоединять как чисто церковно-славянские, так и чисто русские слова. Наконец, низкий стиль состоит из слов третьего и первого разрядов (то есть из комбинации чисто русских и «славенороссийских» слов).
Возникающая, таким образом, стройная стилистическая система покоится на двух главных основаниях. Во-первых, она вытесняет за рамки литературного употребления как церковно-славянские, так и русские лексические крайности, то есть те элементы обоих языков, которые стоят на конечных границах общей цепи словарных средств русской литературной речи. Во-вторых, и это самое важное, в основу всей системы кладется «славенороссийское» начало русского языка, то есть такие средства, которые у русского и церковно-славянского языка являются совпадающими, общими. В самом деле, «славенороссийские» слова, в той или иной комбинации, мы встречаем в каждом из трех стилей, устанавливаемых Ломоносовым. Но в высоком они сочетаются с чисто «славенскими», в низком – с чисто русскими, а в среднем – с теми и другими. Следовательно, Ломоносов объявляет как бы генеральной линией развития нового русского литературного языка ту линию скрещения обеих языковых стихий, которая наметилась уже на предшествующих стадиях истории русского языка и с изумительной зоркостью была им угадана. Именно таким путем удалось Ломоносову вывести русский литературный язык на тот путь развития, который в будущем привел к такому яркому и мощному расцвету русское слово.
Указанное скрещение обоих исторических начал русского языка практически означало не что иное, как последовательное вовлечение в его структуру известных церковно-славянских элементов, постепенно переходивших из разряда собственно «славенских» в разряд
«славенороссийских». Русский язык этим путем как бы отвоевывал у церковного языка форму за формой, слово за словом, лишая их специфически церковного привкуса и превращая их в свое собственное достояние. Легко понять, что этот синтез осуществлялся легче всего на почве среднего стиля, в котором не случайно, как мы видели, могли участвовать слова всех трех разрядов, с скрещенными «славенороссийскими» в центре. Таким образом, Ломоносов не только отдавал себе отчет в том, что такой фонд скрещенных славянских слов существует, но гениально предвидел также, что этот фонд будет со временем все более расширяться, что процесс отвоевания русским языком слов и форм из языка церковного будет продолжаться и впредь.
В этих дальнейших завоеваниях русского языка Ломоносов справедливо видел также основное противоядие против засорения русского литературного языка ненужными заимствованиями из чужих языков.
По этому поводу Ломоносов говорит: «Таким старательным и осторожным употреблением сродного нам коренного Славенского языка купно с Российским отвратятся дикие и странные слова нелепости, входящие к нам из чужих языков… и Российский язык в полной силе, красоте и богатстве переменам и упадку неподвержен утвердится…» Это не исключало возможности введения в русский научный язык международных научных терминов, составленных из греческих и латинских корней, как, например, встречающиеся в собственных сочинениях Ломоносова барометр, горизонт, инструмент, пропорция, фигура и т.п. Но это помогало создавать и собственные новые термины из «славенороссийского» материала, соответствующие западноевропейским, как, например, встречающиеся в собственных научных сочинениях Ломоносова преломление, истолкование, плоскость, явление и т.п.
Основная заслуга Ломоносова заключается в том, что он создал прочную почву для развития нового книжного, но уже светского, общегражданского русского литературного языка. С разработкой этого языка связано и самое крупное из филологических сочинений Ломоносова – его «Российская грамматика», появившаяся в 1755 году. Написание этой грамматики есть поистине величайший из подвигов Ломоносова. Ведь надо помнить, что грамматика Ломоносова – это первая русская грамматика, потому что все более ранние грамматики были посвящены исключительно церковно-славянскому языку.
Ломоносов умело воспользовался предшествующей грамматической традицией, но сделал гигантский шаг вперед, впервые в русской истории избрав предметом грамматического изучения новый, светский русский литературный язык и тем самым, положив начало дальнейшему его грамматическому совершенствованию.
История, конечно, не повторяется. И, вероятно, уже не будет людей с таким универсальным диапазоном научной деятельности, как у Ломоносова.
Науки сейчас ушли далеко вперед, и одному человеку просто невозможно достичь вершин одновременно в нескольких областях познания. И всегда Михаил Васильевич Ломоносов – ученый, философ, поэт – будет вызывать глубокий интерес как личность, продемонстрировавшая силу человеческого разума, как борец с тьмой и невежеством
3.3 Развитие русского языка в советскую эпоху
Резкий сдвиг в русском языке произошел в эпоху социалистической революции. Ликвидация классов приводит к постепенному отмиранию классовых и сословных диалектов. Уходят в архив истории слова, выражения и понятия, органически связанные со старым режимом. Разительны изменения в экспрессивной окраске, сопровождающей слова, относящиеся к сословным или сословно окрашенным социальным понятиям прошлого, дореволюционного быта, например: господин (теперь – за пределами дипломатического языка – всегда с эмоцией враждебности и иронии), барин, благотворительность, чернь, жалованье и др.
Социалистическая реконструкция государства, рост марксистско-ленинских идей, создание единой советской культуры – все это находит отражение в языке, в изменении его семантической системы, в бурном рождении советских неологизмов.
Новая, социалистическая культура меняет структуру русского языка в тех областях его, которые более других допускают приток новых элементов – в словообразовании, лексике и фразеологии. Осуществляется принципиальная идеологическая перестройка национального русского языка на социалистических началах. Рос и менялся его словарный запас, возникали новые нормы произношения, активизировались новые синтаксические конструкции.
После Октябрьской революции началось активное пополнение литературного языка словами, вызванными к жизни новыми условиями советской действительности, формированием новых понятий.    продолжение
–PAGE_BREAK–
Этот процесс получил широкое отражение в словарях. Вышедший в 1935 г. «Толковый словарь русского языка» под ред. Д.Н. Ушакова в 4 х томах включает много новых слов, порожденных советской действительностью. В словаре уже есть такие слова, как агитка, агитпроп, агромаисимум и агроминимум, активист и активистский, бригада (в значении «коллектив, выполняющий определенное производственное задание»), бригадир (руководитель бригады), беднота, (в значении «социальная группа маломощных хозяев-крестьян»), партиец, партийка, партколлектив, партком, партнагрузка, партработник, ударник, ударный, ударничество, стахановец, стахановка и много других. Характерно, что почти все эти и подобные им слова даются с пометой «нов.». В более поздних словарях советской эпохи: «Словаре современного русского литературного языка» АН СССР в 17-ти томах и 4-томном «Словаре русского языка» этих помет уже нет, а количество новых, ранее не отмеченных слов значительно увеличилось. Но вскоре после выхода 17-томного словаря, включающего 120 тыс. слов, возникла потребность в издании дополнительного словаря, который вышел в 1971 г. и назывался «Новые слова и значения». В него включено много новых слов, ставших теперь употребительными: автовокзал, автозаправщик, автоинспектор, автоклуб, акванавт, акваланг, бионика, биоток, биофизик, вулканолог, вышкомонтажник, кемпинг, кондиционер, молоковоз, первопроходец, перфокарта, стыковка, телефильм и сотни других. От многих слов, отмеченных ранее, появились производные новообразования. Так, от самосвал теперь отмечено самосвальщик («тот, кто работает на самосвале») и самосвальный, от пенопласт (пористый синтетический материал) – пенопластовый, ОТ прогноз – прогнозист («метеоролог, составляющий прогноз погоды») и прогнозирование. Отмечаются целые гнезда новых производных слов. Например, отмечено 44 новых слова с элементом теле, многие из которых широко употребляются в нашей обыденной, повседневной речи: телебашня, телевышка, телегеничный (ср. фотогеничный), телеглаз, тележурнал, тележурналист, телеинтервью, телеинформация, телеискусство, телекамера, телекомментатор, телеоператор, телеочерк, телерепортаж, телестанция и под. Некоторые новообразования характерны именно для разговорной речи: телевизионщик, среагировать («поступать определенным образом в ответ на что-то»), самоволка («самовольная отлучка на военной службе»), бытовка («помещение для переодевания и отдыха рабочих»), вахтерка («помещение для вахтера»), грудник («ребенок грудного возраста»), дикторша, дождевалка («дождевальная машина»), загрипповать («заболеть гриппом») и т.п.
У ряда известных слов появились новые дополнительные значения: автомат в значении «кабина, в которой находится телефон-автомат», бархатный (путь) – «бесстыковой путь», бронза – «бронзовая медаль на соревнованиях» (ср. золото, серебро в том же значении), головной – «ведущий в группе предприятий», голосовать – «поднимать руку в знак просьбы об остановке проезжающих мимо автомашин», грибок – «легкое сооружение для укрытия от дождя или солнца», загорать – «быть в вынужденном бездействии», заводной – «легко возбудимый, увлекающийся».
Образуются новые слова по типичным для русского языка моделям. Показательно, например, образование большого количества новых слов с первым элементом сверх: сверхзвезда (квазар), сверхзадача, сверхглубинный, сверхмодный (и сверхмодерн), сверхпроводник, сверхсложный, сверхстойкий, сверхсекретный и под. Много новых слов образовано с приставками: безотвальный, бездефектный, безразмерный, безеловарный, безъядерный; запаска, запасник, заплечник («тот, кто во время обучения наблюдает за работой другого»), заправщик, запрограммировать, зарегулировать, застолбить («отметить, обозначить что-либо») и под.
Связь появления новых слов с новыми явлениями интересно прослеживается в соотношении названий летательных аппаратов типа вертолета. Было автожир и автогир (от греч. autos – сам и gyros – круглый), геликоптер (от греч. helix – винт и pteron – крыло), затем закрепилось вертолет, а появление нового аппарата, с несущим винтом (как у вертолета), небольшим крылом и тянущим винтом (как у самолета), привело к появлению нового слова – винтокрыл, впервые отмеченного в печати лишь в 60-е годы.
В развитии лексики особенно отчетливо ощущается действие внутренних и внешних факторов, определяющих развитие языка. Появление новых предметов, развитие новых понятий порождает необходимость появления новых слов, а способ создания этих слов определяется особенностями самой языковой системы, типичными для нее словообразовательными средствами и тенденциями их использования. Эти факторы тесно взаимодействуют друг с другом. Для языковой системы очень важно то, что необходимость в появлении новых терминов способствует активизации некоторых моделей новых слов или новых типичных словосочетаний. Например, интенсивно растет количество слов с суффиксами – фикация и – изация: радиофикация, теплофикация, кинофикация; советизация, машинизация, витаминизация; увеличивается количество расчлененных аналитических терминологических наименований: меченые атомы, кинетическая анергия, скорость распространения гравитации, общественная собственность, социалистическое соревнование, сверхплановая продукция, производительность труда и под. Наряду с развитием аналитических образований наблюдается и тенденция к их сжатию: перфокарта вместо перфорационная карта, информатика – теория научной информации, КПД – коэффициент полезного действия и т.п.4.
Но изменения происходят не только в лексике, они захватывают и другие уровни языковой системы.
Сложные и интересные процессы происходят в синтаксисе современного русского языка и па уровне словосочетаний и на уровне предложений. «Система словосочетаний современного русского языка, – пишет Н.Ю. Шведова, автор многих работ по синтаксису, редактор академическом грамма гики русского языка, – становится по сравнению со своим предшествующим состоянием более гибкой и более сложной»5. На базе многочисленных глагольных словосочетаний типа производить операцию на сердце, организовать библиотеку на общественных началах возникают именные словосочетания нового типа – операция на сердце, библиотека на общественных началах, вопрос к директору. Появляются дублетные словосочетания: курсы подготовки и курсы по подготовке, книга о шахматах – книга по шахматам, подать заявление об участии в конкурсе – подать заявление на конкурс – подать на конкурс, дом под номером вторым – дом второй – дом номер второй – дом номер два – дом два, дистанция в два километра – дистанция два километра.
Значительно меняется и структура предложений. Исчезают громоздкие, многокомпонентные предложения, осложненные многочисленными обособленными оборотами, характерные для русского литературного языка XIX в., когда были возможны предложения вроде следующего: В один прекрасный майский вечер, – извините, в июньский, – когда наши набеленные и нарумяненные острова уведомляют петербургских жителей, что настало лето; когда петербургские жители, поверив укатанным дорожкам и напудренной зелени, запасаются палатками, серыми шляпами и разными другими снадобьями против зноя, переезжают в карточные домики, называемые дачами, затворяют в них двери, окна и в продолжение нескольких месяцев усердно занимаются химическим разложением дерева на его составные части; когда между тем дождь хлещет в окошки, пробивает кровли, ветер ломает едва насаженные деревья, а гордая Нева, пользуясь белесоватым светом ночи, грозно выглядывает из-за парапета, докладывает гостиным, что сверх ежедневных интриг, сплетней и происков существует на сем свете нечто другое, – в один из таких прекрасных вечеров, говорю, на берегу Черной речки, в загородном доме, построенном на итальянский манер, столь приличный нашему климату, несколько дам и мужчин толпились в гостиной после раута; получено было известие, что река высока, что вздулись мосты
и что собираются развести их; усталая хозяйка, проклиная запоздалых гостей, радушно предложила им переждать непогоду, уверяя, что она в восхищении от этого случая (В.Ф. Одоевский, произведение 1833 г.)6.
Такие предложения, конечно, были абсолютно немыслимы в литературном русском языке. Но дело не только в объеме предложений. В советский период наблюдается активизация номинативных конструкций: повышается их употребляемость, развивается распространение зависимыми словами имени существительного в именительном падеже как главного члена номинативных предложений, что приводит к увеличению информативных возможностей таких предложений7. В литературном языке появляются предложения типа: Утро в нашем областном городе – только что политый асфальт набережной, и нависшие низко корявые ветви старых лип, полные круглых листьев, и черная, классического рисунка чугунная решетка, за которой блестит широкая, покойная, медленно вспухающая река (Е. Дорош)83. Становятся возможными целые цепочки таких предложений. Например: Пятьдесят тысяч километров туда и обратно. Двадцать дней дороги по свету и тридцать антарктических дней. (Сейчас мне все это кажется сном.) Сахарный снег Гималаев. Пальмы. Экватор. Острова потухших вулканов. Красные земли Австралии. Молнии тропических гроз. Новая Зеландия. Рукопожатия с американцами. А потом месяц жизни на льду… Свет маяка над столовой. Свет папиросы в ночное дежурство у мигающих огоньками приборов. Струны антенн. След трактора и саней длиною в тысячу километров. Черная трещина. Березовый веник в бане. Тысяча слов в газету. Пингвины, застывшие около айсбергов. Черные очки и нос, облупившийся как молодая картошка. Буря на острове Ричардсона. Обед в самолете на старой антарктической карте (В. Песков. Белый снег)9.
Наметились сдвиги и в произносительной системе. Расширение круга носителей литературного языка способствовало расшатыванию старых «московских» орфоэпических норм. Перестало быть обязательным произношение типа мяг[къй], креп[кън], московс[къй] и под. (с твердыми заднеязычными согласными) и стало нормативно допустимым мяг[к’ий], креп[к’ий], московс[к’ий]. Произошли заметные изменения в произношении сочетаний согласных с мягким исходом в словах типа спинка, ветви, зверь, разве и под. Все шире распространяется произношение без смягчения предшествующего согласного, т.е. [сп’инка, в’етв’и, зв’ер’, разв’ь], а не [с’п’инка, в’ет’в’и, з’в’ер’, раз’в’ь]. Произошло дальнейшее ослабление информативной роли гласных, проявившееся, например, в распространении в литературном языке икающего произношения за счет прежнего экающего, при котором в предударных слогах после мягких согласных различалось [и] и [э], т.е. произносились [л’иса], но [л’эса], [в’исок], но [в’эсной] и т.п., тогда как теперь предударный гласный в словах лиса, висок и леса, весной произносится одинаково 10.
Если в лексике роль внешнего фактора ощущается отчетливо, связь с внеязыковой действительностью обнаружить легко, то определить эту связь в фонетических пли синтаксических процессах, конечно, труднее, но все же возможно. Так, изменение произносительных норм в ряде случаев связано с расширением круга носителей литературного языка, с усвоением литературных норм в процессе школьного обучения, а не в раннем детстве, в семейном кругу. Рост некоторых синтаксических конструкций связан с возрастанием влияния языка газет и новых литературных жанров. «Широкое распространение в послереволюционную эпоху номинативных предложений, – читаем в специальном исследовании о судьбе русского языка в советский период, – связано в первую очередь с такими их качествами, как лаконичность и изобразительность; оно несомненно вызвано становлением нового литературного жанра – конодраматургии, а также возросшей в наше время ролью жанра очерка»11. Укрепившись в газете, они постепенно получили все большее распространение и в других жанрах литературного языка.    продолжение
–PAGE_BREAK–
Воздействие внешних факторов всегда сочетается с наличием соответствующих внутренних тенденций в структуре языка. Так и в данном случае номинативные предложения издавна существуют в системе русского языка, но в советский период отмечается их значительная активизация, рост их употребительности.
Социализм впервые создает предпосылки для подлинной всеобщности национального языка как национальной формы социалистической культуры. Грани между социальными диалектами постепенно стираются. Живая устная речь широких масс подымается на более высокий культурный уровень, сближаясь с языком советской интеллигенции.
В русском языке после революции – в противоположность предыдущим этапам истории – не происходит распада, не усложняется его социально-диалектная дифференциация, не умножаются говоры. Наоборот, отчетливо выступают объединительные тенденции, происходит общенациональная концентрация русского языка.
Заключение
По проделанной работе я сделала следующие выводы.
Русский язык принадлежит наряду с украинским и белорусским языками к восточнославянской подгруппе славянской группы индоевропейской семьи языков. Русский язык – язык русской нации и средство межнационального общения многих пародов, живущих в СНГ и других государствах. Русский язык является одним из официальных и рабочих языков ООН, ЮНЕСКО и других международных организаций; входит в число «мировых языков».
Как государственный язык РФ русский язык активно функционирует во всех сферах общественной жизни, имеющих всероссийскую значимость. На русском языке работают центральные учреждения РФ, осуществляется официальное общение между субъектами Федерации, а также в армии, издаются центральные российские газеты и журналы.
Современный национальный русский язык существует в нескольких формах, среди которых ведущую роль играет литературный язык. За пределами литературного языка находятся территориальные и социальные диалекты (говоры, жаргоны) и отчасти просторечие.
В истории русского языка выделяются три периода:
6 – 7 – 14 вв.;
2) 15–17 вв.;
3) 18–20 вв.
1. Первый период начинается выделением восточных славян (предков русских, украинцев и белорусов) из общеславянского единства. С этого времени ведет свое существование и восточнославянский (древнерусский) язык – предшественник русского, украинского и белорусского языков. В 14 в. начинается его деление на три языка восточных славян.
В 10 в., с принятием христианства, на Русь стали поступать из Болгарии церковные книги, написанные на старославянском языке. Это способствовало распространению письменности.
2. Начало второго периода – распад единого восточнославянского языка и возникновение языка великорусской народности.
3. Существенные сдвиги в общественной жизни, происшедшие на рубеже средневековья и нового времени, вызвали серьезные изменения и в языке. Развитие экономических и политических связей Московской Руси, рост авторитета Москвы, распространение документов московских приказов способствовали росту влияния устной речи Москвы на территории московской Руси. Это явилось причиной того, что говор Москвы лег в основу начавшего формироваться в 17 в. русского национального языка.
Расширение международных связей Русского государства нашло отражение в активизации заимствования из западноевропейских языков (часто через посредство польского языка). Заимствования, в большом количестве вошедшие в язык в эпоху Петра I, затем подверглись постепенному отбору: часть их быстро вышла из употребления, другие же закрепились в языке.
Начиная со второй половины 16 в. постепенно сужается сфера употребления церковно-славянского языка.
В процессе синтеза различных элементов – народно-разговорная основа, черты делового языка, западноевропейские заимствования, славянизмы, вырабатываются нормы русского национального литературного языка. К середине 18 в. складывается его устноразговорная разновидность. Русский литературный язык нового времени совершенствуется и стабилизируется в произведениях А.Д. Кантемира, В.К. Тредиаковского, М.В. Ломоносова, А.П. Сумарокова, Н.И. Новикова, Д.И. Фонвизина, Г.Р. Державина, Н.М. Карамзина, И.А. Крылова, А.С. Грибоедова, А.С. Пушкина. Пушкин нашел такие пути органического слияния трех языковых стихий – славянизмов, народно-разговорных и западноевропейских элементов, которые оказали решающее влияние на выработку норм русского национального литературного языка. Язык пушкинской эпохи в своей основе сохранился до наших дней. Все последующее развитие русского литературного языка было углублением и совершенствованием норм, заложенных в эту эпоху.
В развитии современного русского литературного языка, формировании его норм важную роль сыграла языковая практика крупнейших русских художников слова – писателей 19 – начала 20 в. (М.Ю. Лермонтов, Н.В. Гоголь, И.С. Тургенев, Ф.М. Достоевский, М.Е. Салтыков-Щедрин, Л.Н. Толстой, А.П. Чехов, М. Горький, И.А. Бунин и др.). Со второй половины 19 в. на развитие русского литературного языка оказывает большое влияние язык науки и публицистики.
Лексический состав русского языка является продуктом длительного, многовекового исторического развития. Будучи в своей основе исконно русским, он активно пополняется за счет производных слов, создаваемых по собственным словообразовательным моделям. В современном литературном языке производные (словообразовательно мотивированные) слова составляют примерно 95% всего словарного состава. Другим источником пополнения словарного состава русского языка были в разные исторические эпохи и являются в современном языке лексические заимствования. В целом открытость русского языка к иноязычным заимствованиям, их активное усвоение и приспособление к русской грамматической системе – характерная черта, прослеживаемая на всем протяжении исторического развития русского языка, свидетельствующая о гибкости его лексического строя и являющаяся одним из источников его словарного богатства.
Список литературы
Базиев А.Г., Исаев М.И. Язык и нация. – М.: Просвещение, 1973.
Баранникова Л.И. Русский язык и советское общество. Фонетика современного русского литературного языка. – М.: Просвещение, 1968.
Баранникова Л.И. Основные сведения о языке: Пособие для учителей. – М.: Просвещение, 1982.
Белошапкова В.А. Современный русский язык. – М.: Просвещение, 1977.
Борисковский П.И. Дрениейшее прошлое человечества. Л., 1979.
Брагина А.А. Неологизмы I русском языке. – М.: Просвещение, 1973.
Будагов Р.А. История слов в истории общества. – М.: Просвещение, 1971.
Будагов Р.А. Проблемы развитии языка. – М.: Просвещение., 1965.
Земская Е.А. Современный русский язык. Словообразование. – М.: Просвещение, 1973.
Истрин В.А. Возникновение и развития письма. – М.: Просвещение, 1965.
Крысин Л.П. Иноязычные слова в современном русском языке. – М.: Просвещение, 1968.
Ленинизм и теоретические проблемы языкознания. – М.: Просвещение, 1970.
Леонтьев А.А. Возникновение и первоначальное развитие языка. – М.: Просвещение,
1963.
Лыков А.Г. Современная русская лексикология (русское окказиональное слово). – М.: Просвещение, 1976.
Одоевский В.Ф. Соч. В 2 х т., т. 2 – М.: Художественная литература, 1981.
Протченко И.Ф. Лексика и словообразование русского языка советской эпохи. – М.: Просвещение, 1975, с. 18.
Русская разговорная речь / Под ред. с. А. Земской. – М.: Просвещение, 1973.
Русский язык в современном мире / Под ред. Ф.П. Филина, В.Г. Костомарова, Л.И. Скворцова. – М.: Просвещение, 1974.
Русский язык как средство межнационального общения. М., 1977.
Серебренников Б.А. Развитие человеческого мышления и структуры языка. – В кн.: Ленинизм и теоретические проблемы языкознания. – М.: Просвещение, 1970.
Сиротинина О.Б. Современная разговорная речь и ее особенности. – М.: Просвещение, 1974.
Шанский Н.М. В мире слов. – М.: Просвещение, 1978.
Шведова Н.Ю. Активные процессы в современном русском синтаксисе. – М.: Просвещение, 1966.