Н.А. Кузьмина, Омский государственный университет, кафедра русского языка
«Человек живет в контексте культуры. Она является для него „второй реальностью“. Он создал ее, и она стала для него объектом познания… Чтобы в нем разобраться, нужно проанализировать метаязык культуры» [1, с.3]. Можно предположить, что этот язык располагает своим достаточно определенным набором знаков и правилами их. комбинации. Характерной особенностью элементов словаря культуры является их полисемиотичность: «культура не может обойтись без опоры на множество языков» [2, с.166]. Эти элементы суть «ключи», «коды», которые, будучи правильно интерпретированы, вводят целый пласт культурной информации. Рассмотрим два основных типа метаэлементов в поэзии — литературную цитату и поэтическую формулу.
Прибегнув к собственной языковой компетенции, мы можем заметить, что своего рода эталонная литературная цитата в понимании носителя языка — это фрагмент единичного, уникального текста. Автор его может быть неопределенным или неизвестным читателю, но он непременно индивидуализирован. В противоположность цитате поэтическая формула не связана ни с одним конкретным текстом, она воспринимается как знак, употреблявшийся в различных текстах, причем список формул представляет собой открытое множество. Собственно «автор» поэтической формулы может мыслиться лишь как коллективный субъект — «совокупность говорящих на данном языке» [3, с.663].
Обратимся к наиболее существенному, на наш взгляд, типологическому различию цитаты и поэтической формулы.
Традиционные слова, традиционные формулы — это язык поэзии, без них не обходится ни одно литературное направление, даже самое «антипоэтическое» и разрушительное [4].Связано это с тем, что в основе формул лежат семантические универсалии — архетипы: ЖИЗНЬ — ДВИЖЕНИЕ, СМЕРТЬ — СОН, МИР — ТЕАТР и под. Природа архетипов не столько психологическая, сколько гносеологическая: они суть категории художественного мышления, познающего мир через сопоставление явлений различных предметных сфер [5]. Это объясняет тот факт, что традиционно-поэтические сочетания и их трансформы существуют в поэзии с древнейших времен и актуализируются, «оживают» в определенные периоды ее истории в коллективных и индивидуальных поэтических системах в ответ на «новые спросы чувства, направленного широкими образовательными и общественными течениями» [6,c.153]. Их функционирование в поэтическом языке не зависит от воли автора, недаром К.-Г. Юнг помещал архетипы в область «коллективного бессознательного» [7,c.11]. Тип художественного мышления («архаисты»-«новаторы») сказывается лишь на количественных пропорциях, насыщенности текста традиционными элементами.
Употребление цитаты всегда осознанно и определено поэтическим заданием.
Различие цитаты и поэтической формулы коррелирует с различием традиции и нормы в поэтическом языке: традиция — историческая ипостась нормы, норма — это традиция, ставшая законом [8]. Таким образом, формула в поэзии есть составляющая нормы, цитата — знак традиции, свидетельство сближения поэтических культур.
Свойством, объединяющим все метаэлементы, является их воспроизводимость. Действительно, и цитата, и поэтическая формула используются как готовый материал при создании художественного произведения. Операции с ними подобны работе с общеязыковой фразеологией: они могут употребляться в неизменном виде или подвергаться трансформациям. Границы их варьирования различны и определяются своеобразием каждого метазнака.
Главное в цитате — узнаваемость материальной формы: цитата сохраняет своё качество до тех пор, пока восстановима её языковая оболочка.Тождество смысла необязательно, да и принципиально невозможно, ибо использование цитаты — всегда акт ее интерпретации. Сравни в этой связи замечание М. Крессвела: «Когда мы цитируем некоторое выражение, мы говорим о такой сущности, которая при одной интерпретации для языка L может иметь один референт, а при другой интерпретации — другой»[9,c.158].
Степень «сохранности» цитаты в тексте (а следовательно, и ее ощутимости) может быть различной. Так, в стихотворение М. Волошина «Дом поэта» включена сравнительно развернутая и маркированная пунктуационно цитата из Тютчева: И ты, и я — мы все имели честь «Мир посетить в минуты роковые». А во фрагменте из стихотворения А. Кушнера «Я знал, что не сухой, а нервный и чуть влажный…» содержится прямое указание на вторичность, знаковость образов, но идентифицировать их, увидеть «чужое» слово, способен лишь «посвященный» читатель: А в призрачных стихах про ласточку слепую Беспамятство, как тень, бредет в стране теней, И слово вновь в строку вернуться стиховую Мечтает… Нежный смысл — ему награда в ней. Здесь почти полностью воспроизведена пропозитивная структура мандельштамовского стиха: Я слово позабыл, что я хотел сказать, Слепая ласточка в чертог теней вернется, На крыльях срезанных, с прозрачными играть. В беспамятстве ночная тень поется.
В сильных позициях начала и конца стихотворения А. Кушнера помещены ключевые символы творчества О. Мандельштама: СУХОЙ, ВЛАЖНЫЙ, РАССТАВАНЬЕ, БЕСПАМЯТСТВО. Вместе с тем явных лексических перекличек двух конкретных текстов нет.
Итак, воспроизводимость цитаты есть восстановимость ее материальной формы, связанная с большей или меньшей полнотой и точностью ее употребления в «чужом» тексте, большей или меньшей напряженностью диссимилятивных отношений с новым окружением.
Воспроизведение поэтической формулы имеет характер свободного варьирования, причем вариативны как форма, так и значение. Лежащий в основе традиционного сочетания семантический архетип выступает как инвариант, сохраняющийся при всех трансформациях поэтической формулы и в свою очередь определяющийся совокупностью этих трансформаций. Так, вариантами концепта ЛЮБОВЬ — ОГОНЬ можно считать сочетания огонь пылает в груди, нежный огнь, пламень сердца, сердечный и пр.
Несмотря на то, что количество семантических трансформ неограниченно, некоторые из них обладают отчетливой прикрепленностью к определенной исторической эпохе, литературному направлению, жанру, стилю, являясь своего рода маркерами некоторых типов текстов [10]. Совокупность именно таких формул принято называть поэтической фразеологией. Как формируется поэтическая фразеология?
Хотя сами семантические архетипы коренятся в природе человеческого (в первую очередь художественного) мышления, важно учитывать то обстоятельство, что в поэтическом языке нейтральных, «ничьих», слов нет — художественное слово «пахнет контекстом и контекстами, в которых оно жило»[11,c.106].
В русскую литературу поэтические формулы вливаются через посредство трех основных источников: фольклора, отечественной риторической литературы, корнями уходящей в церковную книжность, и литературы французского классицизма (см. работы В.В. Виноградова, В.П. Адриановой-Перетц, Д.С. Лихачева, А.Д. Григорьевой). Указать единый, материнский, текст для той или иной поэтической формулы практически невозможно в силу различных причин (в фольклоре, например, вообще отсутствует понятие канонического текста). По-видимому, следует говорить об архитекстах — текстах разных культур, национально и исторически определенных,- цитатами которых, по существу, являются поэтические формулы.
Итак, поэтические формулы не только типологически, но и генетически близки к цитатам.
Три основных аспекта характеристики любого (в том числе и мета-) знака — cемантика, синтактика и прагматика.
Своеобразие семантики цитаты заключается в сосуществовании собственно значения и значимости. Любая цитата — не только самостоятельный семантический фрагмент, она еще и носитель значения, сформировавшегося в тексте — источнике, то есть знак иной культуры. Если любое слово в художественной речи двуголосо и имеет, наряду со словарным, новое окказиональное значение, возникающее в новом окружении, то в цитатном слове это новое окказиональное значение опосредовано предшествующим бытованием знака. Кстати, таких голосов в цитате может быть несколько в том случае, если перед нами полигенетическая цитата, или цитата, заимствованная через посредство другого текста, или, наконец, неоднократно использованная поэтом языковая форма. Далеко не всегда «голоса» в цитатном слове спорят. Точка зрения, заявленная в цитате, может совпадать с позицией автора нового произведения, но никогда не сливается с ней до тех пор, пока цитата осознается как цитата, то есть высказывание другого лица. Цитата, таким образом — один из способов диалогизации художественного текста, цитация оказывается «лингвистически задаваемым и определяемым отношением между мирами и контекстами, а не между языковыми выражениями и смыслами»[9,c.161].
Поэтическая формула — это способ индивидуального образного мышления о мире в категориях, выработанных коллективной поэтической практикой. Такое слово монологично: это прежде всего авторская точка зрения. ТАНЕЦ, ПЛЯСКА, ХОРОВОД у Блока, КАЧЕЛИ у Сологуба, VALSE TRISTE у Ю. Балтрушайтиса, СТУПЕНИ, ЛЕСТНИЦА у В. Брюсова, ПЕРЕВАЛ у А. Белого, а позднее — у Д. Самойлова — все это символы жизни, восходящие к древнейшему архетипу ЖИЗНЬ — ДВИЖЕНИЕ, и в то же время, бесспорно, оригинальные образы. Пожалуй, о диалогичности здесь можно говорить лишь в абсолютизированном, бахтинском, смысле: «в каждом слове — голоса, иногда бесконечно далекие, безличные, почти неуловимые» [12,c.303]. В противоположность цитате здесь не диалог двух авторизованных точек зрения, а вечный спор старого и нового, попытка утвердить новое «через изменение общезначимого»(Л. Гинзбург).
Анализируя функциональное и прагматическое своеобразие метаэлементов, заметим, что основная функция цитаты — указание на «чужое» слово. Это своего рода попытка объективировать информацию. В этом отношении чрезвычайно показателен приведенный В.Б. Шкловским факт: один из эпиграфов к «Капитанской дочке», подписанный А. Сумароков, в действительности принадлежит самому Пушкину. Маска «другого лица» понадобилась автору, чтобы уйти от прямого морализирования, сохранить видимость объективности.
Чужое слово в разной степени ассимилируется новым текстом. Сравним: Cтала б я «богаче всех в Египте,» Как говаривал Кузмин покойный (А. Ахматова); Пушкинское: сколько их, Куда их Гонит (М. Цветаева); Кто я? Возьму державинское слово: Я — некакий. Я некий нетопырь (Б. Ахмадулина); И получился день такой, Как будто это день творенья, И был той самою строкой Известного стихотворенья (Ю. Левитанский).
Такое разнообразие способов ввода цитаты в текст связано с двумя противоречивыми коммуникативными намерениями автора: чужое слово непременно должно ощущаться как инородное (иначе оно не в состоянии выполнить свою основную функцию) и одновременно органично войти в ткань стиха, вобрав в себя новые текстовые смыслы. «Цитата не есть выписка. Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна», — отмечал О. Мандельштам [13,c.113].
Думается, что целесообразно различать актуализованную цитату и реминисценцию. По сути дела, реминисценции занимают промежуточное место между цитатой и поэтической формулой, ибо могут явиться результатом «бессознательного действия творческой памяти» (В.М. Жирмунский) и не предполагать обязательной отсылки к тексту. «Может быть, поэзия сама — одна великолепная цитата», — размышляла Анна Ахматова. «Весь корабль сколочен из чужих досок, но у него своя стать», — вторил ей Осип Мандельштам («Письма о русской поэзии»). Подобно поэтическим формулам, реминисценции — составная часть традиционно-поэтического фонда, откуда они извлекаются как готовые единицы. Но, в отличие от формулы, самый факт осознания реминсценции читателем означает ее атрибуцию — полное или частичное восстановление текста-источника: «Все было встарь, все повторится снова, И сладок нам лишь узнаванья миг»(О. Мандельштам). Впрочем, узнавание реминисценции читателем необязательно для понимания стиха, хотя нередко значительно обогащает и углубляет его, тогда как цитаты и поэтические формулы — облигаторные компоненты содержательной структуры, без них адекватное замыслу понимание поэтического произведения невозможно.
Основная функция поэтической формулы — такая же, как любого другого элемента художественного текста: обозначить бесконечное множество возможных смыслов. Поэтическая формула как нельзя лучше выполняет эту роль, будучи, подобно символу,«растяжима для новых откровений мысли»(А.Н. Веселовский). Однако мы уже отмечали, что поэтическая формула может как бы «окаменевать», становясь маркером определенного типа текста. В этом качестве она тождественна цитате, вызывая в сознании некий текст-эталон, текст-норму, своего рода модель лексических и грамматических связей формулы, привычный способ ее композиционного развертывания. Так, если поэт обращается к образу ЧАШИ ЖИЗНИ, то мы вправе ожидать, что она будет пениться или переливаться, до краев полная хмельного напитка, быть пустой, выпитой героем или кем-то другим. На месте чаши может оказаться кубок, фиал, бокал, который поднимают или который выпадает из чьих-то ослабевших рук.
Такой архитекст, будучи, собственно говоря, реконструкцией прежних употреблений формулы, представляет собой одновременно систему ожиданий читателя, которые могут либо подддерживаться, либо нарушаться при развертывании реального текста. Кстати сказать, это один из критериев отличия хорошей поэзии от плохой: чем ярче эффект «обманутого ожидания», тем оригинальнее поэтическое произведение. Эпигонская поэзия как раз и характерна тем, что превращает подлинные находки в стереотипы, тиражируя их во множестве «средних» текстов. Достаточно вспомнить знаменитую элегию Ленского «Куда, куда вы удалились…», буквально перенасыщенную штампами романтического стиля. Интересно, что она построена по типу центона: как блестяще показал Ю.М. Лотман в комментариях к «Евгению Онегину», почти каждому традиционному образу, поэтическому сочетанию могут быть указаны точные текстовые соответствия в произведениях поэтов пушкинской поры. Иначе говоря, будучи цитатами, они воспринимаются современным читателем как поэтические штампы.
Итак, поэтическая формула может выступать как своего рода индексальный знак, отсылающий к некоторому тексту, отчасти замещающий его. Эта индексальная функция и есть основная, первичная для цитаты. Конечно, в большинстве употреблений цитата самодостаточна и не требует обязательного обращения к тексту, фрагментом которого она является. Вместе с тем нередки случаи, когда цитата — метонимический символ — заместитель первоначального текста, который необходимо участвует в процессе интерпретации художественного произведения.
Стихотворение Д. Самойлова «Старик Державин» начинается следующими строками: Рукоположения в поэты Мы не знали. И старик Державин Нас не заметил, не благословил… В эту пору мы держали Оборону под деревней Лодвой. Речь в нем идет о поколении «сороковых, роковых» — поэтах, которые, может, все убиты наповал, так что некому передать лиру — традиционный символ наследования поэтического дара. Без знания знаменитых пушкинских стихов и всей стоящей за ними ситуации понимание стихотворения Д. Самойлова оказывается невозможным.
А у Юрия Левитанского («Изо всего, что видел…») цитата вводит уже не только конкретный текст — она включает в интерпретативное поле стиха многочисленные культурные ассоциации, связанные с образом Медного Всадника: Вот и это стихотворенье, Незатейливое по форме, Я сочинял по дороге К пригородной платформе, Вышагивая одиноко Под одинокой луною и слыша, Как вскачь он несется Следом за мною, Вынырнув Из-за ближайшего палисадника, Словно медный державный конь, Хотя и без всадника, И грозит мне вдогонку — вот ужо тебе, погоди!..
Мы охарактеризовали типичную (эталонную) цитату и типичную поэтическую формулу. Между тем общая природа этих единиц как воспроизводимых знаков культуры определила и существование некоторых промежуточных, переходных типов между ними. Таковы, в частности, цитаты, для которых невозможно указать один-единственный текст — источник. Мы имеем в виду так называемые ключевые слова — лейтмотивные, повторяющиеся образы, характерные для поэта и неоднократно повторяющиеся у него в самых разных контекстах. Это, по существу, поэтические формулы данного идиостиля. Интересно в этой связи замечание Анны Ахматовой, приведенное Лидией Чуковской: «Чтобы добраться до сути, надо изучать гнезда постоянно повторяющихся образов в стихах поэта — в них и таится личность автора и дух его поэзии. Мы, прошедшие суровую школу пушкинизма, знаем, что „облаков гряда“ встречается у Пушкина десятки раз»[14].
В стихотворение Арсения Тарковского «Поэт», например, включены многочисленные характерные для поэтики О. Мандельштама образы: Там, в стихах, пейзажей мало, Только бестолочь вокзала и театра кутерьма, Только люди, как попало, Рынок, очередь, тюрьма. ВОКЗАЛ здесь заставляет вспомнить и «Концерт на вокзале», и «Cредь народного шума и спеха, На вокзалах и пристанях Смотрит века могучая веха И бровей начинается взмах». ТЕАТРА КУТЕРЬМА оживляет в памяти «театральные» стихи Мандельштама: «Я не увижу знаменитой Федры…», «Когда в темной ночи замирает…» и особенно — «Чуть мерцает призрачная сцена…». КУТЕРЬМА ближе всего к СУМАТОХЕ этого стихотворения: Понемногу челядь разбирает Шуб медвежьих вороха. В суматохе ласточка летает. Розу кутают в меха. А РЫНОК и ТЮРЬМА могут быть соотнесены со стихотворением ” В таверне воровская шайка…”: На рынке возятся собаки, Менялы щелкает замок.
Из стихов Мандельштама заимствован и КАРАВАЙ, и НИЩЕЕ ВЕЛИЧЬЕ, и ЕГИПЕТСКОЕ, ПТИЧЬЕ в облике поэта, причем для каждого такого «чужого» слова можно указать более или менее точные соответствия в текстах Мандельштама, однако такой анализ — дело не читателя, а, скорее, филолога. Для осмысления же важно, чтобы в сознании воспринимающего субъекта возник обобщенный текст, реконструирующий характерные черты идиостиля Осипа Мандельштама. Некоторые итоги
Поэтическая формула и цитата — типологически разноплановые единицы. Поэтическая формула — одно из проявлений универсалий поэтического языка, способ индивидуального образного мышления о мире в категориях, выработанных коллективной поэтической практикой. Сами семантические архетипы — явление вневременное, тогда как отдельные их языковые варианты — поэтические формулы — могут выступать маркерами текстов определенного стиля или жанра.
Смысл поэтических формул возникает как результат трансформации их традиционно-поэтического значения в соответствии с требованиями нового окружения и иным авторским заданием. Поэтические формулы воспроизводимы, но их воспроизводимость основана на сохранении семантического инварианта — архетипа; форма же, равно как и смысл, свободно варьируется. Традиционные сочетания — базовые элементы поэтического языка, поэтому их присутствие в художественном тексте естественно и не зависит от особого коммуникативного намерения автора.
Сущность цитаты — в точном воспроизведении материальной формы. За цитатным словом всегда стоит конкретный текст, поэтому цитата — один из способов создания полифоничности художественного произведения, введения в него иной, по сравнению с авторской, точки зрения. Именно в экспликации этой точки зрения и состоит основная функция цитаты.
Семантическая специфика цитаты заключается в том, что она, кроме значения, обладает и значимостью, и потому может употребляться не только как автономный знак, но и как знак индексальный, замещающий полный текст.
Вместе с тем и цитата, и поэтическая формула — культурные символы, вносящие в художественный текст традиционный смысл. Они одновременно данное и новое, сотворенное и творимое, хранилище опыта и «творческая лаборатория» по производству новых смыслов (В. Постовалова), знак диалога культур, свидетельство непрерывности и преемственности духовного наследия человечества. Список литературы
[1] Арутюнова Н. Д. От редактора // Логический анализ языка. Культурные концепты. М., 1991.
[2] Мурзин Л. Н. Язык, текст и культура // Человек — текст — культура. Екатеринбург, 1994.
[3] Шварцкопф Б. С. О некоторых лингвистических проблемах, связанных с цитацией // Sign. Language. Culture. Mouton, 1970.
[4] Гинзбург Л. Я. О лирике. Л., 1974.
[5] Кузьмина Н. А. Концепты художественного мышления: к постановке вопроса // Проблемы деривации. Семантика. Поэтика. Пермь, 1991.
[6] Веселовский А. Н. Историческая поэтика. М., 1989.
[7] Юнг К.-Г. Психология и поэтическое творчество // Судьба искусства и культуры в западноевропейской мысли ХХ века. М., 1979.
[8] Кузьмина Н. А. Норма поэтического языка // Вопросы структуры и функционирования русского языка. Томск, 1981. Вып. 4.
[9] Золян С. Т. О семантике поэтической цитаты // Проблемы структурной лингвистики: 1985 — 1987. М., 1989.
[10] Григорьева А. Д., Иванова Н. Н. Поэтическая фразеология Пушкина. М., 1969.
[11] Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.
[12] Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
[13] Мандельштам О. Э. Слово и культура. М., 1987.
[14] Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой // Нева. 1989. N 7.