Ладожские оборонительные
сооружения
Ладога входит в число десяти древнейших упомянутых летописью
русских городов. Ладожская археология полна непреходящего интереса, так как
фокусирует ряд узловых моментов первых веков русской истории, в том числе и
тех, о которых молчат письменные источники.
Ладога относится к средневековым поселениям веерного типа. Ее
территория привязана к речным магистралям и формировалась в километровой полосе
левого берега р. Волхова, в месте впадения р. Ладожки, служившей естественной
гаванью. На мысу, образованном упомянутыми реками, ныне высится крепость 1490-х
гг., с юга к ней примыкает еще один укрепленный в 1585—1586 гг. район — так
называемое земляное городище, точнее — “земляной город”.
В 1974 г. на месте крепости московского времени у
Климентовской башни на глубине 2.7—3.3 м был обнаружен массив из плит,
уложенных насухо. Сооружение сохранилось на высоту 0.6 м и уходило под
основание стен более поздней поры (в подбое высота кладки равнялась 1 м). Его
прослеженная длина 3 м, ширина 1.5 м, следовательно, не были предельными.
Историческая ценность обнаруженного сооружения заключается в
том, что оно относится к древнейшим из до сих пор известных русских
военно-оборонительных каменных сооружении. Речь, возможно, идет об одном из
первых каменных детинцев средневековой Руси. Тем самым на 100—200 лет
удревняется начало каменного, в том числе военного, строительства Киевской
державы. Техника сухой кладки, разумеется, не равноценна соединению конструкций
с помощью известкового раствора, однако сам факт ее применения свидетельствует
об использовании принципиально новых строительных приемов, связанных с добычей,
обработкой и укладкой известнякового камня.
Ладожское открытие обогащает историю отечественной
строительной культуры и меняет прежние представления о возможностях
древнерусского градоделия. Новонайденное укрепление предвосхитило строительство
цельнокаменных крепостей, начавшееся на Руси в конце XI в. Показательно, что
расположение древнейшей ладожской твердыни предопределило планировку каменных
крепостных сооружений, возведенных на этом месте в начале XII и в конце XV в.
Ладожская находка является археологической неожиданностью. Ни
в Восточной Европе, ни на побережье Балтийского моря для конца IX в. не находим
похожих архитектурных сооружений.
В поисках аналогий можно было бы назвать некоторые
оборонительные сооружения Великой Моравии, однако стены этих поселений имели несколько
иную, чем в Ладоге, конструкцию — они состояли, как правило, из брустверной
каменной стены и присыпанной к ней с тыла земляной насыпи. Наиболее близкие по
устройству сооружения сухой кладки строились на территории Каролингской
империи. Речь идет о небольших поселениях, подчиненных рельефу
местности, оконтуренных периметральными каменными стенами с несколькими
входами, и в дополнение к этому еще валами и рвами. Первоначальная высота стен
(увенчанных деревянным бруствером) иногда доходила до 5—7 м. Что касается
башен, то редкие в меровингскую эпоху они распространяются на западе Европы
лишь в каролингское время (около 750—900-х гг.). Эти башни (в ФРГ подобных
сооружений времени Каролингов насчитывается около 10) глухие; они нерегулярно
возводились изнутри стен и служили отнюдь не для фланкирующей, а для
фронтальной высотной стрельбы. Описанная выше ладожская башня — древнейшая на
Руси. По своему прямоугольному плану она напоминает такие же каролингские и
оттоновские постройки (датированные из них относятся к 900—950 гг.)
В связи с беспрецедентными по их новизне оборонными работами в
Ладоге коснемся событий ее летописной истории, не сопоставлявшихся до сих пор с
фактами археологических наблюдений. Разумеется, в такого рода сопоставлениях
следует быть осторожным. В данном случае речь пойдет о предположениях, к
которым автора подтолкнула описанная выше находка. В 1118 г. (или 1119 г.) в
состав “Повести временных лет”, как установлено по инициативе князя Мстислава
Владимировича, было включено “Сказание о призвании варягов”, содержавшее
ладожские предания. Согласно сказанию, скандинавский выходец Рюрик в 862 г.
“придоша к словеном первое и срубиша город Ладогу и седе в Ладозе”. Существует
и иная, новгородская, версия, по которой Рюрик вокняжился не в Ладоге, а в
Новгороде.
Воссоединив Северную и Южную Русь, новый глава государства в
882г. “нача городы ставити” и обязал Новгород платить дань варягам “мира деля”,
что подразумевает постоянные до той поры столкновения со скандинавскими
находниками. По справедливому замечанию Б. А. Рыбакова, Новгород откупается от
варягов, оберегая себя от неожиданных нападений. С учетом всех этих
обстоятельств ладожская каменная крепость и могла быть построена после 882 г.,
но в пределах княжения Олега Вещего (882—912 или 922 гг.), как
общегосударственный форпост против возможных разбойничьих набегов со стороны
заморских варягов и в целях охранения моста сбора дали, а также и усиления
контроля за волховским торговым путем. Не исключено, что норманы, вероятно,
находившиеся в ту пору в составе гарнизона, призваны были выступать против
своих же соплеменников, если последние являлись с пиратскими целями.
Характерно, что по времени постройки ладожская твердыня соответствует
укреплениям, которые в 870—890-х гг. под влиянием походов викингов в массовом
порядке сооружались в странах Западной Европы.
Отмеченная выше примерная летописная дата Ладожской крепости
совпадает с археологической. В таком случае новооткрытое архитектурное
произведение относится к первой отмеченной в летописи общерусской волне
строительства государственных укреплений.
В 1114 г. ладожский посадник Павел, как сообщает “Повесть
временных лет”, заложил в Ладоге крепость “камением на приспе”, т.е. на насыпи.
Это известие (киевское по месту первоначальной записи) современно событию и
достоверно, так как принадлежит составителю третьей редакции “Повести временных
лет”. Летописец сообщил о начале работ, окончание их осталось неотмеченным, но
вряд ли они растянулись более чем на несколько лет. Важность приведенного
известия заключается в том, что оно является единственно надежным
свидетельством о строительстве на севере Руси в начале XII в. каменной
крепости. Недаром на закладке стен присутствовал новгородский князь Мстислав
впоследствии последний монарх раннефеодальной Руси, сын Владимира Мономаха. В
передаче В. Н. Татищева именно новгородский князь был инициатором строительства
крепости и делал распоряжения посаднику Павлу об ее новом местоположении.
Чрезвычайность укрепления Ладоги подчеркивалась тем, что Новгородский детинец,
сооруженный с ней одновременно тем же князем Мстиславом Владимировичем, был
деревянным. Деревянными, а точнее деревоземляными, были в тот период и сотни
других крепостей не только в русских землях, но и за их ближайшими пределами.
В военно-инженерном деле Руси вплоть до XIII в., как полагают,
каменные оборонительные сооружения не могли обладать никакими военными
преимуществами перед деревянными. Было бы, однако, неверным считать, что и в
домонгольский период не велись поиски различных способов долговременной защиты
городов, особенно пограничных. Строительство каменной Ладоги, места по своему
значению вовсе не второстепенного, это подтверждает.
В осуществлении строительства была определенная необходимость,
раз его развернули в городе, где до той поры, видимо, не имелось своей
постоянной артели каменщиков и ломщиков плит. В укреплении города на Волхове
сказалась государственная инициатива, проявленная по отношению к одному из
опорных пунктов, основанному на иноплеменной территории.
В усилении Ладоги следует видеть попытку укрепить окраинную
область Руси и защитить от возможных нападений клин выдвинутых на север земель.
Помимо оборонительных функций новая крепость на берегах Волхова, вероятно,
рассматривалась как главный опорный узел и база для ширящегося освоения
финно-язычных земель. Насколько можно судить, военное строительство в низовьях
Волхова явилось звеном в осуществлении общерусского военного плана, предложить
который могли лишь последние единовластцы Киевской державы. Как бы дополняя
дело отца Владимира Мономаха, организовавшего в 1103— 1111 гг. сокрушительные
походы на половцев, его сын Мстислав, по В. Н. Татищеву, “в воинстве храбр и
доброразпорядочен”, предпринял на севере не менее пяти походов на чудь.
Исходным пунктом для первого из них в 1105 г. послужила Ладога. Эти походы
имели “веерное” направление, они затронули огромное пространство от Восточного
Приладожья до Эстонии и, очевидно, явились самыми крупными после операций
Ярослава Мудрого против чуди и еми в 1030 и 1042 гг.
Начиная с момента постройки и вплоть до конца XV в.
Мстиславова крепость была практически неуязвимой для всех нападавших, что
свидетельствует о таких инженерных решениях, которые, будучи примененными в
начале XII в., намного опередили свое время. Только единственный раз отмечен
ремонт самих стен. В 1445 г. новгородский архиепископ Евфимий II “в Ладоге
стену камену понови”. Судя по контексту, совершенно очевидно, что здесь идет
речь лишь о починке или определенном усилении крепости, но не о капитальной
перестройке. Одновременно с укреплениями Евфимием была “поновлена” и крепостная
церковь св. Георгия, возведенная в XII в., что соответствовало программе
новгородского владыки по восстановлению старых новгородских святынь — “и бысть
хрестьяном прибежище”. Когда же Евфимию II приходилось осуществлять новую
постройку, то летописец, как в случае с Ямгородом, писал не “понови”, а
“заложиша городок нов”.
Поиски летописной каменной крепости 1114 г. привлекали
исследователей нескольких поколений. Однако найти эту постройку оказалось не
просто, так как па ее месте—на мысу (размером 175Х85 м; образованном рр.
Ладожской и Волховом), в 1490-х гг. было сооружено новое укрепление с пятью
мощными башнями, рассчитанными на артиллерийскую стрельбу.
Первый исследователь ладожского мыса — горный инженер Д.
Саба-неев. В 1884 г. он провел небольшие раскопки и представил реконструкцию
крепости до и после 1500 г. Основным различием построек этих двух периодов Д.
Сабанеев считал деревянные увенчания стен, действительно возведенные в
поврежденных местах в XVII в. При всей непритязательности подхода автора
к воссозданию архитектурного сооружения его отдельные рисунки и предложенная
дата постройки крепости—1500 г.— не так далеки от истины.
Глубокие и обширные изыскания были проведены на ладожском мысу
в 1884—1885 и 1893 гг. Н. Е. Бранденбургом и академиком архитектуры В. В.
Сусловым. Оба исследователя отнесли раскопанные, описанные и зачерченные ими
остатки Ладожской крепости к постройке XII в., сохранившейся, по их суждению,
“почти в первоначальном виде”. Монография Н. Е. Бранденбурга по обилию
сведений, безупречной документации и поныне не утратила своего значения. Автор,
в частности, объективно воспроизвел в ней то, что сам никак не истолковал, а
именно — разностильные и, видимо, разновременные кладки. Только в наши дни
удалось придать новый смысл этим тщательно зафиксированным данным, привлеченным
в ходе нового цикла археологических раскопок на мысу.
Раскопки Н. Е. Бранденбурга обнажили значительные части
сооружения, что ускорило их разрушение. Не помогли и деревянные подпорки,
сделанные для поддержки сводов и арок, впрочем, вскоре выломанные на дрова. В
предреволюционные годы велось много разговоров о защите “гибнущего памятника
военной старины” на Волхове. В этих выступлениях принял участие археолог Н. И.
Репников. Он первым, между прочим, обратил внимание на артиллерийские
приспособления Ладожской крепости и в противоположность Н. Е. Бранденбургу
заявил, что “перед нами не сооружение посадника Павла, а лишь более позднее по
времени видоизменение постройки XII в.”.
Защищавший ладожский мыс первоначальный вал был создан,
по-видимому, около 1000 г., а в начале XII в. его надстроили песчано-каменистой
насыпкой (возможно, она и есть летописная “приспа”, если только это слово не
относится ко всему валу) и увенчивающей ее стеной, которая представляла, в
сущности, брустверное завершение гребня вала. Напольные укрепления усилили,
судя по керамике XI в., оказавшейся в нижних частях подсыпки под стену, скорее
всего в начале XII в., а поводом тому послужил пожар деревянных стен,
находившихся наверху первоначального вала.
Следовательно, датировка обнаруженной на ладожском валу стены
началом XII в. обосновывается всей совокупностью технических (система кладки с
грубым отколом камня), планировочных (криволинейность изгиба с коленчатым
уступом примерно на середине прясла), стратиграфических (последовательное
строительство напольного вала, начиная с конца Х в.), летописных описательных
(“камением на приспе”) и сравнительных (Боголюбово) данных. Такие приемы
постройки ладожской стопы, как значительная откосность наружной части, наличие
рыхлой забутовки, плавный изгиб по контуру вала, уступ на его перегибе,
расположение на гребне вала, наконец, косая верхняя подрезка швов кладки, явно
не применялись в XIV—XV вв. и должны быть отнесены к более раннему времени.
Предложенная выше датировка сооружения подтвердилась всеми последующими
работами, во время которых не было обнаружено никаких других остатков,
претендующих называться Мстиславовой крепостью, кроме как описанных выше.
Возвышавшаяся на мощном (20-метровом в основании) валу
“брустверная” стена оказалась настолько практичной и долговечной, что без
изменений была включена в систему укреплений огнестрельного периода. При этом
совершенно совпали и уровни боевого хода стен XII и конца XV в.
При подготовке данной работы были использованы материалы с
сайта http://www.studentu.ru