ВВЕДЕНИЕ
Сейчас, в сложнейшее и интереснейшее время, когда решается судьба России, особенно интересно вспомнить: а что думали о
России величайшие русские мыслители XIXв. Мне наиболее близка личность П.Я.Чаадаева, первого русского национального философа.
Сегодня многие работы Чаадаева приобретают особенную важность. Дело в том, что в настоящее время идеи мыслителя об исключительном положении России в мировой цивилизации, да и вообще его ранние мысли о России имеют все шансы пониматься БУКВАЛЬНО. Оптимисты могут познакомиться с его поздними работами.
Может быть и в самом деле Чаадаев почувствовал намечающиеся тенденции в русском обществе, тогда можно предположить, что он сознательно придавал своим идеям профетический оттенок. Возможно, он считал выявленные им недостатки российского устройства вечными и всегда актуальными. Сейчас наблюдается гораздо больше предпосылок для принятия идей Чаадаева о России, нежели во время создания “Философических писем”, основного труда философа, в котором эти идеи высказываются.
Многие утверждения ФП, в самых черных красках рисующие аномальность России, сейчас воспринимаются без внутреннего протеста и не опровергаются “патриотическими” высказываниями, однако объясняется это скорее тем, что мы реально почувствовали, в каком положении оказались, чем повышением уровня самосознания общества относительно 1836г.
Вообще, можно предположить, что свои письма Чаадаев адресовал не своим случайным собеседникам, а читателям XX, а то и XXI века. Тем не менее и в свою эпоху Чаадаев имел ощутимую связь с обществом и оказал значительное влияние на взгляды отдельных его представителей. Среди них такие выдающиеся соотечественники, как Пушкин, В.Г.Белинский, Н.В.Гоголь, М.А.Бакунин, Ф.М.Достоевский,
М.Ю.Лермонтов, А.И.Герцен, а также член кружка Герцена публицист
Н.И.Сазонов и русский историк Н.И.Голиков. Роль наследия Чаадаева в становлении русской интеллигенции в дальнейшем ее расколе на два лагеря, неоспорима. Я имею в виду знаменитых участников “Вех”, ведущих свою генеалогию от Чаадаева и Достоевского и их противников, последователей Бакунина и
Чернышевского, восходящих к анархическим и социалистическим учениям. А как, несмотря на всеобщее одобрение, возмутило и разбудило многие русские умы объявление Чаадаева сумасшедшим ?
Впрочем, это воздействие П.Я. на общество косвенное.
Многие события российской жизни находят подчас самое неожиданное отражение в переписке Чаадаева. П.Я. никогда не упустит случая подтвердить, развить свою концепцию России и поспорить об этом с собеседником.
Для меня же личность Чаадаева является также и своеобразным ключом к пониманию образов Онегина, Печорина, Чацкого и Бельтова
(героя повести А.И.Герцена “Кто виноват?”). В русской литературе
XIX века четко прослеживается цепочка подобных типов, точнее персонажей определенного типа, молодых, умнейших, талантливых, но бездеятельных и слишком быстро получивших от жизни все возможное. Хотя последнее к Чаадаеву относится не вполне, он духовно един с
этими героями. Чаадаева отличает от них то, что прожив одну жизнь ( примерно до 1823 г.), он, после долгих размышлений и поисков себя (1826-1830 гг.) оказался способен открыть для себя дорогу в новую жизнь, найдя в ней приемлемую нишу в обществе и вынеся из предыдущей жизни определенный багаж жизненных принципов и убеждений.
Именно эта, новая жизнь христианского философа-проповедника оставила значительный след в истории России.
Принимая во внимание все вышесказанное, представляется весьма занимательным и многообещающим изучение через письма Чаадаева к современникам его связи с обществом и его влияния на общество того времени.
Данная тема становится актуальнее, если рассмотреть переписку Чаадаева применительно к сегодняшнему дню и попытаться найти причины многих явлений, имеющих место сейчас в России.
Именно этой теме посвящена настоящая работа.
О мои братья! Я сказал много горьких истин, но без всякой горечи.
Кольридж Надо говорить с веком языком века, а не устаревшим языком догмата.
Чаадаев
ЭПИСТОЛЯРНЫЙ ЖАНР В РУССКОМ ОБЩЕСТВЕ
ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX века
И РОЛЬ В НЕМ НАСЛЕДИЯ П.Я.ЧААДАЕВА
Русские религиозные философы XIX века создали мало совершенных произведений, которые могли бы читаться сейчас и последующими поколениями, как книги классические. Как и многие из них, Чаадаев не написал ни одной настоящей книги и выразил свои блестящие интуиции лишь в статьях и в письмах. Тем самым мы
вплотную подходим к необходимости изучения его переписки.
Эпистолярный жанр сейчас, увы, вымер, ибо цивилизация предлагает нам гораздо более совершенные средства коммуникаций. Эпоха, в которую жил Чаадаев, была, напротив, поистине “эпистолярной эпохой”. Этот жанр был неотделим от богатых традиций
русской словесности, ибо письма были не только, да и не столько
средством общения, сколько способом самовыражения – письма
переписывались, читались разными людьми, а подчас становились
достоянием нации. В этом случае автор мог получить на письмо
несколько откликов.
Писали все, всем и обо всем: в письмах обменивались светскими сплетнями, мнениями; сообщали о семейных делах, а порой и излагали свои идеи и убеждения.
Чаадаев испытывал непреодолимое влечение к эпистолярному жанру. Это отчасти объясняется характерной чертой его философского мышления – диалогичностью, потребностью в контрмнении, свойственной философам “сократовского типа”, непременно нуждающимся в слушателе, который не просто внимал бы слову учителя, а был бы его оппонентом и собеседником, спорил бы с ним, приводя все новые и новые аргументы и контраргументы, разбивая слету его доводы и который мог бы прекратить спор только окончательно физически обессилев.
Были ли у Чаадаева такие собеседники? Похоже, что нет. Был друг, гениальный Пушкин, но, по словам самого Чаадаева, “мозг поэта построен иначе”.
Казалось бы с кем еще полемизировать западнику Чаадаеву, как не со славянофилами? Ан нет. И хотя почти все они, в особенности
А.С.Хомяков, были любители поспорить и считались сильными “диалектиками”, с точки зрения Чаадаева, они спорили не для поиска истины, а пытаясь убедить противника в истинности своих убеждений, “обратить его в свою веру”. Чаадаев же считал, что истина еще не
найдена. Далее, в отличие от славянофилов, он был первым русским национальным философом. Тем самым, он был обречен на непонимание со стороны современников. “Первый”, неважно, живет ли он в демократических Афинах или в самодержавной России, всегда получает ярлык преступника или сумасшедшего. А чаще всего – оба.
Именно поэтому знаменитая резолюция Николая I, наложенная им на “Философическое письмо”: “Нахожу содержание оной смесью дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного” – попала в самую точку, вынеся окончательный приговор преобладающего, увы, общественного мнения.
Иной приговоренный, не вынеся позора, и впрямь лишился бы рассудка, а то и вовсе наложил бы на себя руки, Чаадаев же не без некоторого удовольствия принял – “по высочайшему повелению и по собственной милости” – официальную роль безумца, приговаривая, по словам С.В.Энгельгардт, о своем “блестящем безумии”.
Итак, Чаадаев тяготел к своему излюбленному жанру
литературно-философского творчества независимо от официального
запрета выступать в печати и даже независимо от тогдашней моды
вести переписку.
Более или менее полное знакомство с эпистолярным наследием Чаадаева убеждает в том, что его письма – преобладающая и органическая часть его творческого наследия вообще. И ведь основные
его философские статьи имеют форму писем – достаточно вспомнить
“Философические письма”, “Письмо из Адратова в Париж”, “Выписку из
письма неизвестного к неизвестной”.
И даже там, где отсутствует упоминание о “письме”, Чаадаев постоянно обращается к воображаемому читателю, словно продолжая начатую с ним беседу.
Теперь мы можем уверенно заключить, что без писем Чаадаева – нет Чаадаева. Он сам относился к ним очень серьезно: некоторые из них писал подолгу, потом снимал копии и распространял среди друзей и знакомых. Видимо не только с “Философическим письмом” к
Е.Д.Пановой и письмом к Вяземскому от 1847 года случалось так, что адресат получал обращенное к нему послание в последнюю очередь или вовсе не получал.
Однако, если учесть, что многие письма Чаадаев адресовал последующим поколениям, будучи не в силах “обращаться к рыбам морским, к птицам небесным” и не рассчитывая на понимание со стороны современников, ибо говорил: “Моя страна не упустит подтвердить мою систему”, некоторые письма можно считать “дошедшими до адресата” только сейчас.
Перейдем же к рассмотрению писем, написанных до 1826 года.
ПИСЬМА 1807 – 1826 гг.
Эти письма не представляют интереса для исследователя философских воззрений П.Я., во-первых потому, что в это время
только начинала формироваться его личность как мыслителя, шло
становление характера и накопление знаний. Во-вторых, если он и
занимался философствованием в это время, то только наедине с
собою, так как ему еще нечем было поделиться даже с близкими
друзьями.
Однако письма содержат весьма интересные сведения о жизни и нравах молодого дворянства того времени. Как и большинство молодых дворян, живущих в городе, появляющихся в свете и ничем определенным не занимающихся, Чаадаев бал вынужден решать свои финансовые проблемы посредством поместных крестьян своего брата. Это, помимо обычного осведомления о здоровье близких, становится главным поводом и целью написания письма. Особенно ярко это видно в письмах из-за границы, основным предметом которых является разрешение различных финансовых трудностей.
Если говорить обобщенно, то вся переписка П.Я. этих лет касается в основном вопросов личных, семейных, не связанных с общественно-политическими событиями того времени. Тем не менее в
этих письмах проявляется страсть Чаадаева к беседам, зачастую
пустым, в чем он сам признается в письме к брату Михаилу 25 марта
1820 года.
По старой армейской традиции, Чаадаев частенько рассказывает в письмах о курьезных случаях, происшедших на службе, или пересказывает свежие сплетни.
ЗАГРАНИЧНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Во время путешествия П.Я. регулярно переписывается с братом, с друзьями. Несмотря на все трудности доставки, вызванные постоянно меняющимися адресами странника, описание чего и является предметом переписки, она была достаточно активной и поддерживалась самим Чаадаевым, требовавшим от брата денег в каждом письме. Пересылка писем, денег или книг сопровождалась отдельными посланиями посредников друг к другу; остается лишь удивляться сколько сил, бумаги и чернил ими на это затрачивалось. И все же деньги П.Я. регулярно получал и молниеносно тратил, что позволило ему объехать всю Европу, жить безбедно в Лондоне, Париже, Берне, Женеве, Милане, Карлсбаде и Дрездене, пополнять свою обширную библиотеку. Нет сомнений, во время путешествия Чаадаев получил массу впечатлений и информации к размышлению, в эти годы зародился новый, религиозный философски-исторический взгляд на мир.
Тем не менее, в письмах об этом ни слова, Чаадаеве обременял себя подробным описанием пунктов путешествия и не
делился впечатлениями, безусловно яркими, ограничиваясь сухими
сообщениями о маршруте своего вояжа и происшедших встречах.
Что же потянуло молодого Чаадаева, вышедшего в отставку, и решившего посмотреть на мир, направиться именно в Западную Европу?
Конечно, Европа это Старый свет, сердце всего мира, духовное его сосредоточие и идейный полюс, но Чаадаева, охваченного в те годы просветительскими, рационалистическими и свободолюбивыми воззрениями, привлекала та атмосфера, в которой творили и мыслили философы Кант, Фихте, Шеллинг, Ламенне, философия которых весьма занимала тогда Чаадаева.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В МОСКВУ
ГОДЫ ОТШЕЛЬНИЧЕСТВА
ПИСЬМА 1827-1856 гг.
После приезда в Москву в 1826 г.Чаадаев поселился во флигеле у друзей Левашевых, на Новой Басманной. Следующие пять лет, которые он провел здесь, были годами затворничества мыслителя. В этот период П.Я. активно занимался философскими исканиями, развивал свой религиозный взгляд на мир, зародившийся в странствиях по Европе, в чем немалую роль сыграли встречи с немецким философом Шеллингом, английским религиозным деятелем, миссионером Ч.Куком. На П.Я. также могли повлиять и идеи масонства, к которому он примкнул в 1814 г. в Кракове, и вплоть до 1821 года состоял в различных ложах. В масонстве соединились как мистическое, так и – особенно в России – радикальное рационалистически-вольнолюбивое направления.
Могло повлиять и воздействие близкого знакомого его молодости
Д.Облеухова, впавшего к середине 20-х годов в совершеннейший мистицизм.
Однако главным импульсом к религиозным исканиям для Чаадаева был крах движения декабристов, что можно было рассматривать как результат несостоятельности их философски-политических убеждений. И хоть такое направление развития воззрений начинало складываться
ранее декабря 1825 года, восстание декабристов могло убедить
Чаадаева в правильности выбранного им пути и обеспечило столь необходимый фактор случая, повода, сильного потрясения, дающий толчок к самовыражению в форме протеста, порицания или детального разбора причин и следствий случившегося.
В годы размышлений Чаадаев совсем не появлялся в свете, лишь изредка навещал своих друзей. 10 сентября он присутствовал на чтении “Бориса Годунова” у С.А.Соболевского, библиофила и биографа, друга А.С.Пушкина.
В 1827 г. Чаадаев общался с А.В.Якушкиной, женой декабриста, навещал ее и даже, по ее словам, пытался “обратить”.
Примечательно посещение Чаадаева Грибоедовым в марте 1828 г., когда тот вез из Ирана в Петербург Туркманчайский договор. Чаадаев в то время никого не пускал в свой флигель.
Эта встреча была весьма смело и с воображением описана Юрием Тыняновым в “Смерти Вазир-Мухтара”. Современный исследователь Чаадаева В.В.Сапов считает нарисованный Тыняновым портрет П.Я. искаженным. Мне же очень импонирует первая попытка художественного осмысления личности Чаадаева, его характера.
Тынянов лихо рисует образ Чаадаева – артиста, чудака и отшельника. Это помогает ему иронически отзываться о своих многочисленных недугах.
Он, как всегда, еще и угрюм, временами неприветлив. Для него характерны внезапные смены настроения. Он все время ошарашивает Грибоедова колким юмором и с интересом наблюдает за собеседником.
Грибоедов испытывает некоторую неловкость в разговоре с Чаадаевым еще и потому, что он “варварски” нарушил образ жизни
П.Я., никого не принимающего, погруженного в работу. Тынянова пишет даже о “неуловимом сумасшедшем движении ускользнуть в соседнюю комнату”, о том, как Чаадаев стоял “с выражением ужаса”, увидев в своем жилище постороннего.
Тем не менее Чаадаев был не прочь изредка оторваться от угрюмых мыслей.
Итак, Чаадаев это время был чрезвычайно нелюдим и занят.
С.П.Жихарев письме к А.И.Тургеневу от 6 июля 1828 года сообщает о нем: “…Сидит один взаперти, читая и толкуя по-своему Библию и отцов церкви. Был один раз у Пушкиной (Е.Г) тотчас по ее приезде и после не ходит”(С.П.Жихарев Записки современника.М.,СПб.,1934, т.11.,с.428). 27 июня 1831 года А.И.Тургенев пишет брату Н.И.: “…Одни приписывают его отшельничество глубокой меланхолии, но Мудров уверял меня, что ничего не бывало, что одно благочестие и отвращение от света и занятия религиозные причиною его дикости…” (Журнал министерства народного просвещения.1913,март,с.20).
В 1828 г. Чаадаев начинает работать над “Философическими письмами”. Подготовительным материалом для них можно считать отдельные мысли и отрывки, которые Чаадаев записывал с конца 20-х годов. При умелом расположении, они встают в удивительно гармоничную систему, похожую на путевые заметки человека, странствующего по бескрайним просторам человеческой души.
Эти отрывки собрал воедино племянник и биограф Чаадаева
М.И.Жихарев. Вот что он пишет о Чаадаевских записях: “Есть совершенно пустые заметки. Но есть и такие, и их довольное количество, которые или драгоценны как отголосок времени, или, без запинки, могут быть названными гениальными по глубине и силе мысли, по верности и меткости суждения. Толстая тетрадь, озаглавленная “Fragments et pensees diversees 1828-1830″, заключает в себе такие вещи, которые, мне кажется, никого не удивили бы, если бы попались на страницах паскалевых Pensees” (письмо к М.М.Стасюлевичу от 25 ноября 1870 г.); “Редкое из того, что им написано, не блещет какой-нибудь оригинальной, весьма часто гениальной мыслью В числе его писаний есть отрывочные мысли и изречения, в которых почти всегда глубина и верность наблюдения изумительны. Их, без затруднения можно поставить рядом с
произведениями в том же роде Вовенарга, Ларошфуко, Паскаля и первого Наполеона; множество им разбросанных в разных местах, и
часто мимоходом, мыслей, догадок и примечаний о внутреннем смысле русской истории в различных ее периодах, о характерных общих чертах ее физиономии еще до сих пор составляют поле совершенно непочатое и не разработанное”(Вестник Европы,1871,