Лингво-когнитивные параметры тоталитарного дискурса

Министерствообразования Российской ФедерацииСамарскийгосударственный университетФилологическийфакультетКафедра русскогоязыка
Курсоваяработа
 Лингво-когнитивные параметрытоталитарного дискурса
(наматериале советских политических текстов 30-х гг.)
студентагр.721
ВласоваПавла Николаевича
Научныйруководитель:
докторфилологических наук,
профессорН.А.Илюхина
Самара
2002

ПЛАН
Введение
Глава I.Теоретические аспекты анализа дискурса
§1. Дискурс каксверхтекст: рабочая модель
§2. Дискурс:многообразие определений
§3. Методологическиепроблемы анализа дискурса
Глава II.Политическое и тоталитарное: введение в вопрос
§1. Политическийдискурс: общие характеристики
§2. Тоталитаризм:исторический комментарий
Глава III.«Краткий курс истории ВКП(б)»: концепты, стратегии, тактики
§1. «Краткий курсистории ВКП(б)»: исторический комментарий
§2. Суггестивнаястратегия текста и базовая оппозиция «свой – чужой»
§3. Типологиямодальности: текстоидность и религиозность тоталитарного дискурса
Заключение
Бибилиографическийсписок

Введение
Преодоленочередной «психологический» рубеж хронологии – наступил XXI век. Этообстоятельство заставляет по-новому (перспектива другого столетия) пересмотретьвзгляды как на всю историю человечества в целом, так и историю только чтоушедшего века. Последнее десятилетие стало подлинным закатом казавшихсянепоколебимыми систем: социалистический лагерь перестал быть глобальным, егоформа – уже не архипелаг, а отдельные острова на карте мира; обрушиласьархитектура апартхейда, выстроенная в ЮАР доктрором Вервёрдом; ядерное оружиеперестало быть привилегией супердержав; изменились контуры внешнеполитическихотношений.
Ужес конца двадцатого века в гуманитарном знании все большим числом исследователейотмечается наступление эры постмодерна. Борис Гройс в одной из своих работ[1]называет актуальную культурную ситуацию в России «постсоветизмом», для которогохарактерен признанный плюрализм: ни один из стилей, в числе и стилейрассуждения и оценки, не рассматривается как исключительно значимый,общепризнанный. Эта обстановка создает серьезную предпосылку трезвого,непредрассудочного осмысления истории, синтеза уже накопленных знаний.
Вповоротные моменты истории возникает острая необходимость в критическомпереосмыслении прошлого: кризисная ситуация заставляет искать корни многихпроблем, ошибок, трудностей, противоречий.
Стоитотметить также, что сюжетное поле тоталитаризма в условиях переходного периода– один из обязательных аспектов внимания исследователя: в современной Россиисуществуют политические партии как лево-, так и праворадикального толка,программные установки которых часто прямо содержат призывы к установлению«сильной руки», «железного порядка». Эти политические силы, кроме того,обращаются к этой эпохе как к орудию политической борьбы, аргументации. Поэтомунауке необходимо объективно понять как сущность феномена тоталитаризма, так икорни этих движений (что вызывает их к жизни?).
Крометого, в теперешней России наряду с традиционными вероисповеданиями существуютразличного рода культы, классифицируемые как «тоталитарные», поскольку вметодах обработки сознания и контроля верующих используют механизмы,опробованные властями тоталитарных государств. Эти структуры так же должны бытьосмыслены.
Необходимотакже избавиться от известной либеральной предвзятости по отношению ктоталитарной советской культуре как феномене хаоса, деструкции, принуждения.Требуется сделать остановку и – увидеть время как систему с имманентнойлогикой, ре-конструировать (лингвистическими методами) жизнь человека в эпоху,которая дала интереснейшие памятники архитектуры, скульптуры, плакатноготворчества; эпоху, в которой жили будущие нобелевские лауреаты Б.Пастернак,М.Шолохов, быть может, самые загадочные русские авторы — А.Платонов иМ.Булгаков, крупнейшие русские философы ХХ века – А.Ф.Лосев и М.М.Бахтин. Этареконструкция, если ее проект будет предпринят в достаточной полноте, будетре-визионизмом по отношению к устоявшимся в исторической науке оценкам.
Такимобразом, исследование тоталитаризма обладает рефлективной актуальностью как дляпонимания истории, так и для осмысления современности.
Цельработы – провести анализ «Краткого курса истории ВКП (б)» в аспектелингво-когнитивных (т.е. относящихся к мышлению, сознанию и языку) категорий«концепт» и «стратегия» и категории «метанарратив», позволяющей установить роль«Краткого курса истории ВКП(б)» в системе тоталитарных высказываний.
Достижениепоставленной цели предполагает постановку и решение автором работы следующихзадач:
– теоретическоеконструирование категорий «дискурс», «концепт», «стратегия», «метанарратив»;
– осмыслениемодальности как идеологического миромоделирующего аспекта дискурса;
– решениевопроса о модели дискурса и единицах его анализа;
– выделениеособенностей политического и тоталитарного;
– историческийкомментарий «Краткого курса истории ВКП(б);
– аналитикасуггестивной стратегии высказывания и характерных для нее тактик;
– анализсмыслового наполнения и лексической репрезентации суперконцептов «свой» –«чужой», существующих в советском тоталитарном дискурсе в модусегипероценочности;
– выявлениетипологических черт модальности тоталитарного дискурса.
Материаломисследования послужил текст «Краткого курса истории ВКП(б), частичная выборкаиз которого (оценочная лексика) составила более 1200 единиц. В целом жеконцептуальный анализ «Краткого курса…» диктует рассмотрение данноговысказывания как макротекста.
Методологическойосновой работы послужили положения когнитивной лингвистики и дискурсивногоанализа (Е.С.Кубрякова, Дж. Лакофф, М.М.Бахтин, Фуко М., Ю.С.Степанов,А.Вежбицка, Ю.Н.Караулов, А.А.Ворожбитова, А.П.Чудинов, С.С.Неретина,С.Г.Воркачев, И.В.Саморукова, Н.К.Данилова).
Теоретическаязначимость работы обусловлена относительной новизной проблематики анализадискурса в российской гуманитаристике, поэтому даже такое «первое приближение»к формулированию подходов к анализу дискурса является значимым.
Введение,на взгляд автора, должно еще до чтения основного текста работы рассказатьчитателю о том, какие вопросы не затрагиваются в исследовании, должно быть внекоторой степени апологией, упреждающей возможные нарекания:
Во-первых,частное исследование всегда принципиально неполно. На наш взгляд, исчерпывающееописание и исследование тоталитарного дискурса (своего рода идеал) должны снеобходимостью решить следующие вопросы:
¨ истокитоталитарного дискурса (источники тоталитарной модальности; источникитоталитарной риторики: синтаксис, образность, фразеология, словарь);
¨ тоталитарныйдискурс в синхронистическом аспекте: речевые тактики (семантикон) и стратегии(тезаурус и прагматикон). Синхронистическое исследование должно включать в себяне только изучение высказываний, задающий тон, и «ключевых», принципиальноважных высказываний (центральная публицистика, речи и сочинения лидеровгосударства, официально признанные и, возможно, премированные художественныепроизведения, научные труды, признанные властью авторитетными, юридическиедокументы эпохи и т.п.), но и маргинальных текстов: региональная, локальная ималотиражная публицистика, детские книги для чтения, частная переписка и проч.Таким образом, будет возможность сложить как можно более полную картинуфункционирования тоталитарного дискурса. Для выявления функционированиястереотипов и клише тоталитарного дискурса необходимым окажется и рассмотрениевысказываний, противопоставляемых/противоставляющих себя официальному режиму;
¨ тоталитарныйдискурс в диахронии: эволюция его во времени, авторитарный дискурс, инерциятоталитарного дискурса — неототалитарный дискурс (патриотическая публицистика вРоссии, официальная печать в Белоруссии);
¨ типологическиродственные явления: тоталитарный дискурс в Германии тридцатых-сороковых гг.,тоталитарный дискурс в странах-сателлитах Германии в тридцатых-сороковых гг.(Италия, Испания, Япония, Финляндия и др.), тоталитарный дискурс в Китае временкультурной революции, тоталитарный дискурс в Кампучии времен правления «Красныхкхмеров», авторитарный дискурс латиноамериканских диктаторских режимов,тоталитарный (авторитарный) дискурс в современной КНДР, Ираке, Сирии, Кубе;религиозный дискурс деструктивного культа.
Болеетого, неполнота мотивирована и тривиальной недоступностью ряда работ[2].
Во-вторых,в исследовании не используется ряд весьма перспективных и эффективных на данномматериале исследовательских стратегий: мифопоэтика и «ключ» архетипологииК.Юнга, нарратология; интертекстуальность и интердискурсивность как стратегииобнаружения гетероглоссии (цитаты, аллюзии и реминисценции как источникитоталитарной риторики и образности).
В-третьих,несмотря на то, что дискурс в диахронии есть эволюция («дискурсивнаядеятельность представляет собой непрерывный процесс образования речевыхпродуктов, бытие которых связано с социальной и культурной жизнью общества иотражает эволюцию норм и правил речевого общения в бесконечном эволюционномпроцессе»[3]), а в синхронии дискурспредставляет собой коммуникацию (смыслов, высказываний), обусловленнуюсоседством и общностью высказываний, в данном исследовании анализировалось концептуальноевиртуальное (системное) пространство дискурса в призме «системыочевидности» (Л.Витгенштейн) культуры – «Краткого курса…», т.е. одного текста.
В-четвертых,кроме цели и задач, указанных выше, автор ставил себе задачу понятьявление тоталитарности для себя, поэтому может показаться, что текст излишнецитатен, похож на центон, компендиум, но это вовсе не следствие погони заэнциклопедичностью, а желание понять. Этим обстоятельством объясняются иеще три особенности работы: автор пытается самостоятельно, имманентно взглянутьна «Краткий курс..», поэтому, несмотря на обилие источников по проблеметоталитаризма, работа цитирует минимум; желание разобраться диктуетспецифическую логику развития мысли — логику «расширяющихся кругов» (так,например, теоретические параграфы сконцентрированы не в одной части работы, аво всех главах); необходимо отметить и доминирование теоретических рассужденийнад анализом материала (это исследование есть как бы prolegomenaк более обстоятельному анализу собственно текстов тоталитарной культуры).
В-пятыхв эту работу по разным причинам не вошли ряд идей, которые обсуждались в ходеисследования: не включен теоретический параграф по проблемам религиозноститоталитарного дискурса («Русская философия имени и критический анализдискурса»), который раскрывает философский потенциал слова в религиознойкультуре, отсутствует лингвистический эксперимент чтения тоталитарногохудожественного текста современным читателем, из исследования исключеначетвертая глава, посвященная «текстовому анализу» (Р.Барт) обвинительной речиА.Я.Вышинского на Третьем московском процессе. В дальнейшем эти направлениянашей работы будут развиваться в первую очередь.
Работасостоит из введения, трех глав (восемь параграфов), заключения и библиографиииз единиц.
лингво когнитивный тоталитарный высказывание

ГлаваI. Теоретическиеаспекты анализа дискурса
 
§1.Дискурс как сверхтекст: рабочая модель
Историческаяретроспекция, само понимание истории, а особенно – философская рефлексиягуманитарных наук, с очевидностью требуют диалогического подхода к изучаемымфеноменам. Если классическая гносеологическая парадигма мыслила человека какобъект, позволяла видеть не человека, а человеческое общество как некуюобезличенную силу (нпр., классовая теория Карла Маркса, рассматривавшаяинтересы класса в отрыве от единичных личностей и личности вообще), то теперьнаука все чаще осознает потребность понять человека, и в частности, — человекапрошлого, — как Другого, как «Ты»; такое понимание возможно только впространстве диалога. Но диалог требует общего языка, общего кода – аналитикадискурса позволяет сконструировать тезаурус, разобраться в том, чем жедействительно жил человек прошлого: чем была для него реальность, что было длянего идеалом (абсолютом, с которым сравнивается собственное бытие), что былодля него значимым.
Российскаяисторическая наука дала несколько образцов аналитики тезауруса культуры,отдаленной от исследователя значительным временным интервалом[4].
Первыйтакой проект («Категории средневековой культуры») критиковался и критикуется заизвестную долю презентизма, т.е. за «осовременивание» культурнойситуации средневековья, накладывание на текст неприсущих ему (или, по крайнеймере, маргинальных для сознания эпохи) смыслов.
Использованиелингвистических методов продиктовано, по крайней мере, двумя соображениями: враспоряжении исследователя нет никакой другой действительности, кроме источника(текст); лингвистический анализ, имеющий серьезную эмпирическую основу,достаточным образом гарантирует непроизвольный характер выводов.
Итак,всякая историческая эпоха дана исследователю как системно-организованнаясовокупность знаковых практик; сам исторический процесс может быть прочитан кактекст[5]. И вообще, «вся загадканашей сознательной жизни состоит в том, что мы тексты читаем текстами, и толькотекстами можем прочитать»[6].
Чемдальше отстоит от исследователя эпоха, чем более она «непонятна», тем сильнеевозрастает роль вещественного источника; чем ближе интересующий период каналитику, тем более увеличивается значение сказанного, а следовательно, иувеличивается роль лингвистического подхода в историческом разыскании.
Лингвистическоеисследование источников даст исторической науке обширный материал для анализаобщих закономерностей исторического процесса рассматриваемого периода. Вподтверждение необходимости использования лингвистических методов в историиприведем слова Ф.Ф.Зелинского: «Филология – это обращенная к памятникам,история – обращенная к общим законам развития сторона историко-филологическойнауки; история и филология – не две различные науки, а два различных аспектаодной и той же области знания»[7]. Филология как история,обращенная к памятникам, в случае лингвистического анализа замкнутогоисторического периода имеет дело с рассмотрением некоторого массивавысказываний.
Этасовокупность текстов может быть понята как «лингвориторическая картина мира»,как «дискурс-универсум» (в терминах А.А.Ворожбитовой)[8],как «семантическая область», «глубинная организация содержания, поддающаясяформулировке в виде систем ценностей или эпистемэ; (т.е. как иерархии напринципах комбинаторики)», «аксиология» (по А.Ж.Греймасу и Ж.Курте)[9],как определенный типологический ряд (по В.Хорольскому)[10],говоря метафорически – как «смысловой космос», как текстосфера (логосфера) – поаналогии с ноосферой (Вернадский).
Мы(теоретически) обращаемся к «языку эпохи», ко всем текстам – в них так илииначе отразилось время. Этот дискурс-универсум — “чрезвычайно широкий, однакоограниченный определенными рамками репертуар индивидуальных стратегийвосприятия действительности и ее мыслеречевой интерпретации… задает масштабконкретных дискурс-практик и складывающихся на их основе дискурс-ансамблей (ср.выражения типа “стиль (дух) эпохи”, “человек своего времени” и под.)”[11].Это – “общий горизонт всей совокупности прочтений, порождаемых текстами,образующими “семиотическое тело” данного дискурс-универсума”[12].
Анализдискурса эпохи показывает мультидисциплинарность дискурсивного анализа – в егоплавильном тигле соединяются история и лингвистика: каждая глава в истории,каждый новый период есть дискурс; история общества становится историей дискурсапостольку, поскольку «языковая игра [а значит, и правила дискурса – П.В.] изменяетсясо временем»[13], а «высказывания и ихтипы, то есть речевые жанры, — это приводные ремни от истории общества кистории языка»[14].
Мыпонимаем дискурс как исторически и социально обусловленное, хронологически игеографически очерченное, количественно и тематически неограниченное, кроссжанровоесверхтекстовое пространство, обладающее специфической модальностью и способноевыступать как “машина порождения” (на основании правил “ценностного поля”)высказываний, также обладающих указанной модальностью.
Дадимнекоторые пояснения к нашей модели:
1. Дискурсявляется «языком в языке» – это «использование естественного языка длявыражения определенной ментальности, предусматривающее свои правила реализацииэтого языка. …За единством дискурса стоит некий образ реальности, свой мир»[15].Дискурс создает особый ментальный мир.
Представлениеоб историческом процессе как о последовательной смене ментальностей развивалосьфранцузской школой «Анналов»  (объектомисследовательского внимания в школе «Анналов» называется «история чувств иобраза мышления эпохи»). В российском интеллектуальном пространстве мысль оэволюции культуры как о динамике ментальностей развивает В.И.Тюпа[16].Школа «Анналов» понимала ментальность как visiondu monde(мировидение, Робер Мандру), как «силу инерции ментальных структур» (В.Вовель),как «коллективное сознание» (М.Блок), как «коллективное воображение» (Ж.Дюби)[17].Все эти определения так или иначе соотносятся с представлением К.Маркса иФ.Энгельса о идеологии как о «воображаемом отношении людей к условиям ихсуществования»[18], как о том, что люди«говорят, воображают, представляют», как нечто говоримое, мыслимое,воображаемое, представляемое[19]. В лингвистическомаспекте ментальность есть «миросозерцание в формах родного языка»(В.В.Колесов).[20] В нашем определениимиромоделирующий аспект дискурса задан понятием «модальность».
2. Модальностьпонимается нами не в интуитивном смысле «отношения к действительности», не вграмматическом смысле ирреальности/реальности (вернее, — не только винтуитивном смысле, а – расширительно). Модальность, modus– этимологически это способ: тон, способ говорить; модальность – это специфическаястратегия речевой деятельности[21]; а для дискурса– это способ быть (тем или иным), это его «чтойность» — модальность сообщаетдискурсу то, «отчего он не может быть ничем иным, кроме как тем, чем он есть, вчем состоит его исключительность, как ему удается занять среди других и поотношению к другим то место, которое до него никем не могло быть занято … в чемсостоит тот особый вид существования, которое раскрывается в сказанном и нигдеболее»[22].
3. Модальностьопределяется следующим квадратом отношений:/> /> /> /> /> /> /> />/> /> /> /> /> /> />

Говорягрубо – эта схема в предельно-абстрактной форме отражает «этическое наполнение»дискурса, его аксиологию; это «душа дискурса»[23], егоλογος не в смысле «слово», но логос как «собирание»,т.е. то, что придает целостность; более конкретно – четырьмя категориями,выделенными в решетке отношений, определяется картина (образ) мира,формулируется связь опыта и рефлексии, осуществляемой при помощи до-опытныхкатегорий, в знании:
– еслислово господствует над действительностью – социум живет в мифологическомпространстве (слово санкционирует, предопределяет действительность); знание ивласть принадлежать не действительности, а слову. В философской практике этойситуации соответствует средневековая схоластика, в художественной –средневековое и — в целом религиозное – искусство, эпоха барокко, авторыкоторой словом побеждали хаос, открывшийся обществу в постренессансную пору с развитиемкапиталистических отношений;
– еслидействительность владеет словом, то такой период можно называть гносеологическим.Слово отражает мир и ему подчинено. В художественной практике – это эпохареализма и натурализма;
– еслислово владеет субъектом – это культура «готового слова», в которой субъект лишьтранслирует Истину, принадлежащую слову. В художественной практике – эторелигиозное искусство, искусство арабского Востока, социалистический реализм.
– еслисубъект владеет словом – это гносеологическая культура. (Ренессанс, реализм).
Нетруднозаметить, что отношения «слово-субъект», «слово-действительность» на самом делерешают для того или иного социума вопрос, когда-то названный Ф.Энгельсом«основным вопросом философии»: через эти отношения мы узнаем, каким статусомобладает слово (онтологическим или гносеологическим?) – иными словами, духовно(идеально) ли слово, или материально, первично ли слово/действительность, чтосуществует подлинно (слово или мир?).
4. Отношениеслова к слову задает иерархически-координативную упорядоченность единицамтезауруса, очерчивает узловые точки ассоциативно-семантической сети. Параметротношений «слово – слово» служит самым важным в определении сущности дискурса(именно эти связи устанавливают картину мира дискурса), в формулированиисистемности его единиц – концептов. Модальность вносит интерпретирующую логикукультуры в хаос событий и явлений. Идеологический монизм модальностиобеспечивает категориальную целостность дискурса[24].
5. Модальностьявлена не только как абстрактная эвристическая категория — ее реально и –концентрированно – выражает и – порождает – в других высказываниях метанарратив(ключевой текст культуры, ориентир, «дверная петля» в терминокосмосе Л.Витгенштейна,большой рассказ по терминологии Лиотара, «авторитетное высказывание» по МихаилуБахтину; культурообразующее, фундаментальное высказывание, универсальнаясистема объяснения, которое служит обществу в качестве самооправдания,устанавливая характерный взгляд как на историю, так и на действительность).Метанарратив в сверхтекстовом пространстве является унифицирующим,стандартизирующим высказыванием, «образцом», отражающим доминантный способречевого моделирования мира (он задает иерархию тезаурусных смыслов и самуюцель действования уже в реальности, а не речи; это как бы доопытный архетипкультуры[25]). Кон-фигурацияценностей метанарратива определяет ценностные иерархии высказываний дискурса.Метанарратив переживается как справедливая истина. И если верно то, чтовысказывание «представляет собой определённое соотношение ценностей, только неабстрактно-теоретическое, а экзистенциальное, событийно напряжённое»[26],то экзистенциальные смыслы определяются в нем именно метанарративом,«гегемоническим», центральным и центрирующим текстом культуры. Метанарративесть «система очевидности»[27], он ясен и неоспорим втерминах конкретной культуры: «То есть вопросы, которые мы ставим, инаши сомнения зиждутся на том, что для определенных предложений сомнениеисключено, что они словно петли, на которых держится движение остальных[предложений]. … Однако дело не в том, что не в состоянииисследовать верно – и потому вынуждены довольствоваться определеннымипредпосылками. Если я хочу, чтобы дверь отворялась, петли должны бытьзакреплены. Моя жизнь держится на том, что многое я принимаюнепроизвольно[28]”.
6. Касательнометанарратива, необходимо сказать, что лингвистика имеет смыкающуюся с понятием«авторитетного высказывания» категорию «прецедентного текста». Прецедентныйтекст значим в познавательном и эмоциональном отношениях, носит сверхличностныйхарактер; к прецедентному тексту постоянно обращаются. Ю.Н.Караулов указываетна прецедентный характер мифов, преданий, публицистических произведений историко-философскогои политического звучания[29]. Нетрудно заметить, чтоименно тексты этого рода и обладают авторитетностью в смысле объяснения иоправдания – именно они задают «семантико-онтологические ориентиры» (терминГ.Ю.Карпенко) реальности, значимости, трансцендентности[30].Широко известно высказывание М.Бахтина, которое как бы совмещает чертыобъяснительной системы с феноменом прецедентности:
«Вкаждую эпоху, в каждом социальном кругу, в каждом маленьком мирке семьи, друзейи знакомых, товарищей, в котором вырастает и живет человек, всегда естьавторитетные, задающие тон высказывания, художественные, научные, публицистическиепроизведения, на которые опираются и ссылаются, которые цитируются, которымподражают, за которыми следуют. В каждую эпоху, во всех областях жизни идеятельности есть определенные традиции, выраженные и сохраняющиеся в словесномоблачении: в произведениях, в высказываниях, в изречениях и т.п. Всегда естькакие-то словесно выраженные ведущие идеи “властителей дум” данной эпохи,какие-то основные задачи, лозунги и т.п. Я уже не говорю о тех школьных,хрестоматийных образцах, на которых дети обучаются родному языку и которые,конечно, всегда экспрессивны”[31]
Ю.Н.Карауловвысказывает мысль о прецедентном тексте как о ключе к пониманию культуры:«Знание прецедентных текстов есть показатель принадлежности к данной эпохе и еекультуре, тогда как их незнание, наоборот, есть предпосылка отторженности отсоответствующей культуры»[32]. И более того, равно каки метанарратив, по отношению к которому и строится вся человеческая жизнь и вкотором поэтому каждый хочет увидеть-ся, онтологизироваться, а потому –прочитать, интерпретировать, — так вот как и авторитетное высказывание,прецедентный текст обречен на реинтерпретации: «хрестоматийность иобщеизвестность прецедентных текстов обусловливает такое их качество какреинтерпретируемость»[33]. Эти объяснительныетексты как стереотипы мотивационно-прагматического уровня организуют, еслиобратиться к структуре языковой личности Ю.Н.Караулова, реальную деятельностьчеловека.
Модальностькак явленная в стандартизирующем высказывании определяет семантическуюорганизацию дискурса и его синтаксическую конструкцию. Модальность как «душадискурса», его логос присутствует на всех его уровнях — она наличествует всфере целеполагания как стратегия речевого поведения и как представление осмысле бытия, как иерархия ценностных и гносеологических топосов тезауруса,стилистические черты (равно как и идеологемы) метанарратива определяют характерассоциативно-вербальной сети. На основании модальности как детерминирующегофактора семантики/синтактики возможно построение типологии дискурсов.
Модальностикак исторически обусловленному фактору дискурса присуща деонтическая логика:она определяет то, что обязательно должно присутствовать в высказывании, то,что может присутствовать (разрешено) и то, что не может быть высказанным(запрещено). Модальность – идеологически определенное универсальное вуникальном высказывании, это целое, данное в части (высказывании). Модальностьметафорически может быть описана как сеть капилляров, проинизывающая каждуюклетку дискурса – каждое высказывание.
Дляболее широкого контекста понимания понятия «дискурс» и «метанарратив» обратимсяк достаточно разработанной теории жанра[34]. Содержательно жанрреализует миромоделирующую функцию, в формальном аспекте жанр как единицаструктурирования неоднородности есть система построения текста как завершеннойцелостности. Жанр сближается с дискурсом в перспективе концептуальности,выражения определенного образа мира, истолкования реальности как порядка. Вжанре (как и дискурсе) можно отметить и результирующий момент (воздействие наадресата): «Жанровая структура – это своего рода код к эстетическому эффекту(катарзису), система мотивировок и сигналов, эстетически управляющихвосприятием читателя»[35]. Нельзя, однако, делатьпопытки отождествления «дискурса» и «жанра». Более адекватным синонимом«дискурсу» в жанровой теории Н.Лейдермана будет понятие метажанр,которому сообщен смысл «принципиальная направленность содержательной формы(«конститутивные черты»), свойственная целой группе жанров и определяющая ихсемантическое родство»[36]; это — некий общийконструктивный принцип, «конструктивное направление»[37],которое отвлеченнее и алгебраичнее жанра. Категория метажанра являет себя вбахтинском объеме понятий «роман», «эпос» и «меннипея», типах художественнойпроблематики Г.Н.Поспелова. Метажанр определяется идеологической атмосферойпородившей его эпохи и выражает исторически детерминированное мироощущение.Метажанры – «самые крупные типы содержательно-формальных единств, которыесоразмерны, вернее – сомасштабны всей истории художественной культуры»[38].Метажанр определяет формально-содержательные признаки текстов эпохи (равно какэти ориентиры задает и метанарратив): в классицизме доминантойхудожественного сознания является трагедия, в романтизме – поэма, в реализме –роман. Метажанр ведет экспансию во всей системе, относительно Нового времениМ.Бахтин вводит понятие «романизации». Говоря о времени 30-50 гг. в Россииможно говорить о «тоталиризации», определенной деформации всех текстов культурыпод влиянием «большого рассказа» эпохи.
Длятеории дискурса эта параллель важна прежде всего как осмысление дискурса как«социального механизма порождения речи» (Фуко), как «социальной речевойпрактики, в которой рождаются и трансформируются человеческие представления омире»[39]. На примере соотношенияжанр-метажанр обнаруживается, что до высказывания, даже до типа высказываниясуществует исторически зависимый «конструктивный принцип», именно его (правилаговорения) и несет дискурс.
Еслимы уже отвлеклись от основного разговора, то позволим поднять еще одну проблему,связанную с дискурсом: в каком соотношении с системой находится дискурс? Здесьмы склонны согласиться с Ц.Тодоровым:
«языковыеправила, обязательные для всех носителей языка, — это лишь часть правил,управляющих производством конкретной речевой продукции. В языке – с различнойстепенью строгости – закреплены лишь правила комбинирования грамматическихкатегорий внутри фразы, фонологические правила, общепринятые значения слов.Между совокупностью этих правил, свойственных всем без исключения высказываниям,и конкретными характеристиками конкретного высказывания пролегает пропастьнеопределенности. Эту пропасть заполняют, с одной стороны, правила, присущиекаждому дискурсу в отдельности: официальное письмо составляют иным способом,нежели письмо интимное; а с другой – ограничения, которые накладывает ситуациявысказывания: личность адресанта и адресата, условия места и времени, в которыхвозникает высказывание. Специфика дискурса определяется тем, что онрасполагается по ту сторону языка, но по эту сторону высказывания, т.е. дан послеязыка, но до высказывания»[40].
Вэтом случае понятие дискурса уточняется: дискурс не только обусловленэкстралингвистически, но он являет собой «процесс, предполагающий систему”[41].Дискурс – это способ бытия языка, раскрытие структуры; в дискурсе языку“принадлежит роль инструмента созидания величественной “архитектуры” новогомира”[42].Из рассуждения Тодорова следует, что для дискурса первичными источникомрегулярности будет грамматика, а вторичными – экстралингвистические(ситуативные, а широко – исторические) ограничения.
Всвоем определении и своих предыдущих рассуждениях мы достаточно уже проговорилиосновные особенности сверхтекста: «Сверхтекст – совокупность высказываний,текстов, ограниченная темпорально и локально, объединенная содержательно иситуативно, характеризующаяся цельной модальной установкой, достаточноопределенными позициями адресанта и адресата, с особыми критерияминормального/анормального»[43]. (Мы обозначилилокально-темпоральную приуроченность, модальность, связанную также и скритериями деонтической логикой разрешенного/запрещенного). Сверхтекст есть«особая системно-структурная целостность»[44]. Содержательная общностьдискурса как сверхтекста понимается нами как метажанровая (наиболее общиесемантико-структурные принципы). При анализе дискурс-универсума эпохи в целомситуативное единство не столь важно, поскольку важно обратить внимание наисторически значимую «–изацию» (в нашем случае – «тоталиризацию».  Сверхтекств нашем понимании есть явление качественно-количественное,гипертекстуально-метатекстуальное. Различение гипертекста и метатекстапроводится самарскими авторами Агранович С.З. и Саморуковой И.В.[45]Обе эти структуры могут быть поняты и охарактеризованы как сверхтекст.Гипертекст – это модель, «в полной или значительной мере сохранившая функциювоспроизведения целостного образа мира»[46], это «нечленимоепространство всех знаковых структур, приобретших в ходе развития человечествазначение художественного базиса, коллективной основы, совокупности традиций»[47].Гипертекст может быть метафорически представлен, согласно концепции ученых, какгидросфера или атмосфера планеты. Гипертекст есть феномен сверхструктурности,а-центрированности, открытости, незаврешенности, бесконечности, нелинейности,нестабильности, динамичности. Оппозицию гипертексту (количественное понятие)составляет метатекст (качественная категория) – «тип культуры, фиксирующийнаиболее кардинальные для определенной эпохи элементы модели мира»[48],это «своеобразная иерархическая надстройка над совокупностью конкретных моделей– текстов данной культуры»[49]. Гипертексту присущиматериальность, конкретность, телесность. Гипертекст лишен авторства, онстихиен. «Гипертекст этимологически – это текст без берегов, без границродовых, видовых, жанровых и даже конкретно-текстовых. Если метатекст рождаетсяПОСЛЕ текста как осмысление определенного миромоделирующего единства (например,Возрождения), то гипертекст существует в прямом смысле ДО ТЕКСТА… Гипертекстнесет в себе лишь возможность текста»[50]. Гипертекст – этопрототекст, потенциал текста. Гипертекст – постоянно расширяющеесяпространство. Метатекст – идеальный объект, абстракция, его сущность составляют«наиболее кардинальные закономерности взаимоотношения личности с окружающим еекультурным континуумом, то есть с окружающим миром, как бы пропущенным через моделирующуюспособность человеческого сознания эпохи»[51], метатекст – выразитель«основных идейных парадигм эпохи»[52], идеальный результатосвоения автором материала – гипертекста.
Мыпозволили себе достаточно подробное реферативное изложение концепциигипертекста/метатекста, для того, чтобы показать, что наше определение включаетгипертекстуальную (коллективно-социальную, традиционную) составляющую,артикулированную как историческая и социальная обусловленность сверхтекста; откатегории «гипертекст» дискурс в нашем понимании имеет и тематическуюнеограниченность. Модальность совпадает с осмыслением метатекста как ключакультуры; метанарратив и есть метатекстуальный идеальный результат освоениямира. Учитывая два этих фактора дискурс может быть понят как язык, взятый вединстве со своим социальным контекстом, социально структурированный исоциально структурирующий. Нельзя, однако, полностью согласиться с изложеннойтеорией: фундамент культуры дан не после культуры, он присутствует в самомначале – до текста, причем не как материал, а уже как фактор. Мы покажем ниже,что базовая оппозиция тоталитарного дискурса «свой-чужой» не нуждается врефлексии для того, чтобы начать действовать, преобразовывать материал – этакогнитивная структура дана не только в самом материале – но врождена уму, аспособ ее функционирования определен историческим периодом. Если «каждоевысказывание – это звено в очень сложно организованной цепи других высказываний»[53], тотакой цепью и будет система дискурса как сверхтекста.
Следуетобратить внимание на особую позицию адресата и адресанта, поскольку наравне с«речевой волей» адресанта «существенным (конститутивным) признаком высказыванияявляется его обращенность к кому-либо, его адресованность. … Комуадресовано высказывание, как говорящий (или пишущий) ощущает и представляетсебе своих адресатов, какова сила их влияния на высказывание – от этого зависиткомпозиция и – в особенности – стиль высказывания”, – с этойсоциолингвистической позиции дискурс может быть описан либо как персональный(личностно-ориентрированный), либо как институциональный. Говорящий вперсональном дискурсе раскрывает свою личность, в институциональномдискурсе — статус и роль в определенном общественном институте. Винституциональном дискурсе говорит не «я», а «институциональный голос» (терминввел Chilton), отстраненныйот носителя голоса и связанный с должностью или ролью. Особенностьинституционального голоса в том, что событиям и людям он приписывает моральнуюценность в терминах угрозы и безопасности[54].Отношения собеседников в институциональном дискурсе описываются в терминах«институт» -«клиент». В своем исследовании мы будем рассматривать тоталитарныйдискурс на примере политических текстов и институциональность не представляетпроблемы, т.к. политический дискурс (об этом мы скажем ниже) несет яркие чертыинституционального дискурса. Но если мы обратимся, например, к частному письмутоталитарного периода, то мы с априорными дефинициямиинституционального/персонального дискурса будем вынуждены атрибутировать такойтекст как персональный. Тем не менее, это не будет верно. Равно как всоврменной речевой практике нельзя встретить чистую институциональность(индивидуальность говорящего от имени института проявляет себя так или иначе),так и нельзя встретить чистую персональность – говорящий будет в своей речевойдеятельности отражать статусно-ролевые отношения («коммуникация в масках»). Мыутверждаем, что различие двух обозначенных типов дискурса может быть по линииситуативно-коммуникативного амплуа: если говорящий проявляет в речи себя как«себя», то мы можем говорить о персональном дискурсе, если говорящий проявляетсебя как «оно», как голос традиции, растворяет свою индивидуальность впространстве исторического стандарта, если он рассеивается по «сети мест» — «статусам, местам и позициям» (Фуко), то мы можем говорить обинституциональности такого общения. Мерой рассеяния субъекта может быть степеньинтертекстуальности/интердискурсивности текста, его зависимости от канонакультуры.
Делениедискурсов на институциональные и бытовые в достаточной мере проблематизировано:современные эмансипационные (liberation)теории (blackstudies, queerstudies, postcolonialiststudies, genderstudies) демаскируют,демистифицируют механизмы подавления угнетенных в обществе – для этихперспектив особенно актуальным представляется понятие “институциональности”,связанное с взаимоотношением неравных властей (схема “угнетатель –угнетенный”). Разоблачая власть, эмансипационные теории считают все практикичеловеческой жизни связанными с подавлением, с реализацией определеннойидеологически мотивированной роли (даже любовь и художественное творчество –словом, то, что традиционно принято считать интимными сферами общения). Так, вхудожественном акте реципиент подчиняется воле, точке зрения адресанта. Ясно,что дискурс в этом случае лишается субъективного начала – говорят только лишьотношения власти. Эти властные отношения, согласно презумпции теоретиковосвобождения, мотивированы идеологией: автор осуществляет в тексте институализированнуютехнологию власти, так как закрепляет в тексте в интересах какой-либо группы вобществе существующее (желаемое) положение дел. Излишне говорить, что этиутверждения сближают эмансипационную критику как с социологической критикойВ.Переверзева и его окружения, так и с неомарксизмом. Такая аналитика дискурсаначинается с презумпции “объективная реальность есть миф”, основывается напринципах скептицизма, критицизма и оппозиционности. Если положенияэмансипационных критик о тотальной институциональности выглядят оспоримыми, топродуктивным является их вклад в теорию дискурса: дискурс понимается какдействующий (performative)язык, связанный с социальными отношениями, идентичностями, властью,неравенством и социальной борьбой; более того, в теорию дискурса вноситсяположение о социальном пространстве как о дискурсивном по своей природе, именнопоэтому в центре современных социальных исследований оказывается дискурсивныйанализ: раз нет деидеологизированной, предсуществующей общественной(исторической) правды, то ангажированная, идеологически-детерминированнаяистина должна быть реконструирована для каждого периода, для каждого типасоциальных отношений: требуется отследить систему власти, определяющуючеловеческое бытие в мире.В асубъективной манере, правда в несколько иномконтексте, понимет дискурс и Ю.Хабермас – он определяет дискурс каккоммуникацию особого вида, специфический диалог, цель которого – непредвзятыйанализ реальности, очищенный от субъективизма исследователя[55].
Ипоследнее замечание относится к проблеме порождения текстов: говоря абстрактно,на основании идеологически определенной модальности денотативному содержаниютекста сообщается такая коннотация, которая атрибутирует высказывание к томуили иному дискурсу. Модальность как тип культурной целостности управляетпроцессом говорения/письма, о-формляет его в этически наполненное содержание. Васпекте порождения модальности присуще качество мифа – миф есть «формарассуждения, выходящая за рамки рассуждения тем, что она хочет провозглашать туистину, которую провозглашает»[56]. Более того,метанарратив – концентрированнй выразитель модальности – есть источник риторикикультуры, ее ассоциативно-вербальной сети. Метанарратив становится арсеналомпред-данных высказыванию форм, материала, готовых частей[57].Если “всякое конкретное высказывание – звено в цепи речевого общенияопределенной сферы”[58],ответ на предшествующие высказывания, то высказывание, знающее свою историю,определено и сформировано предшествующими высказываниями этого дискурса, азначит, и метанарративом. Касаясь порождения текста, необходимо отметитьинтегративный характер данного нами определения дискурса, поскольку оновключает в себя как порождающую систему (конструктивный принцип, модальность внашей терминологии), так и сами порожденные произведения. Некоторые исследователи(Дж.Поккок, К.Скиннер) разводят эти явления в категории «дискурс-рамки» и«дискурс-произведения». В российском интеллектуальном пространствеинтегративное определение дискурса дано Максом Фраем: «самое точное определениетермина «дискурс» — «предконтекст»: за миром идей иидеологий есть некий пласт явлений, их порождающих (и, в то же время, ихвключающий)»[59].
Такоеопределение дискурса не является общепризнанным; для того, чтобы отметитьотличия нашего понимания дискурса от других формулировок, дадим некоторый абристеории дискурса[60].
§2.Дискурс: многообразие определений
Внутренняяформа, смысловой субстрат термина «дискурс» определяется различно:
Большаясоветская энциклопедия и Современный словарь иностранных слов определяют этимонкак «discursus»– рассуждение,довод, аргумент[61], авторы статьи «Дискурс»в энциклопедии «Постмодернизм» М.А.Можейко и о.Сергий Лепин безальтернативновозводят теримн «дискурс» к латинскому «discere»–блуждать[62].
Наиболееподробную картину возможной этимологии предлагает В.В.Мароши[63]:латинское «discursus» имеет следущиезначения:
– беганиетуда и сюда, беготня в разные стороны;
– набег;
– движение,круговорот;
– беспрерывное мелькание;
– бестолковая беготня, суета;
– разрастание, разветвление;
– барахтанье;
– беседа, разговор[64].
Фактылатинского языка позволяют произвести очень важное разграничение двух,
посути, омонимов, различающихся лишь ударением (дúскурс, дискỳрс),а также образованных от них прилагательных (дискурсúвный и дискỳрсный)[65]:
дúскурс– термин, обозначающий тип западноевропейской интеллектуальной стратегии рационально-классическогоряда, дискурсúвный — рассудочный, понятийный, логический –опосредованный, формализованный (в отличие от чувственного, созерцательного,интуитивного, непосредственного);
дискỳрс– термин, обозначающий определенный лингвистический феномен.
Развитиезначения понятия «дúскурс» связано с метафорическим переосмыслением рядазначений латинского слова discursus,связанных с движением (мысль – движение, логическое развитие мысли какпоступательное, как бег)[66]. В этом смысле следуетпонимать заглавие трактата Рене Декарта “Discoursde lamethode”, которое в русскомпереводе мы знаем как «Рассуждение о методе», а на латыни название звучит как “Dissertatiode…”.
Дискỳрсже есть актуализация одного из периферийных значений discursus– беседа, разговор.
Нанаш взгляд, возведение понятия «дискỳрс» к «блужданию», подчеркиваниепрямого значения («хаотическое движение»), определенного префиксом dis–со значением «разделение», «разъединение», не вполне корректно (уже в силутрадиции и переосмысления первоначального значения) и обусловлено контекстомнеклассической парадигмы философствования, которой присуща презумпцияотносительности, аструктурированности.
Вевропейской и английской исследовательской традиции долгое время понятия «дискỳрс»и «текст» существовали как синонимы. Впервые терминологизировал категориюдискурса американский лингвист А.Харрис в своей статье 1952 года, посвященнойязыку рекламы. С этого периода начинается история термина, весьма неоднозначногои неоднородного – так, Патрик Серио выделяет 8 значений термина «дискурс»,установившихся во французской школе анализа дискурса[67]:
1.  эквивалентпонятия «речь» в соссюровском смысле, т.е. любое конкретное высказывание;
2.  единица,по размеру превосходящая фразу, высказывание в глобальном смысле; то, чтоявляется предметом исследования «грамматики текста», которая изучаетпоследовательность отдельных высказываний;
3.  врамках теорий высказывания или прагматики «дискурсом» называют воздействиевысказывания на его получателя и его внесение в «высказывательную» ситуацию(что подразумевает субъекта высказывания, адресата, момент и определенное местовысказывания);
4.  приспециализации значения 3 «дискурс» обозначает беседу, рассматриваемуюкак основной тип высказывания;
5.  уЭ.Бенвениста «дискурсом» называется речь, присваиваемая говорящим, впротивоположность «повествованию», которое разворачивается без эксплицитноговмешательства субъекта высказывания;
6.  иногдапротивопоставляются язык и дискурс (langue/discours)как, с одной стороны, система мало дифференцированных виртуальных значимостейи, с другой, как диверсификация на поверхностном уровне, связанная сразнообразием употреблений, присущих языковым единицам. Различается, такимобразом, исследование элемента «в языке» и его исследование «в речи» как«дискурсе»;
7.  термин«дискурс» часто употребляется также для обозначения системы ограничений,которые накладываются на неограниченное число высказываний в силу определеннойсоциальной или идеологической позиции. Так, когда речь идет о «феминистскомдискурсе» или об «административном дискурсе», рассматривается не отдельныйчастный корпус, а определенный тип высказывания, который предполагается вообщеприсущим феминисткам или администрации;
8. специфическоеопределение, основанное на разграничении дискурса и высказывания. Высказывание– это последовательность фраз, заключенных между двумя семантическимипробелами, двумя остановками в коммуникации. Дискурс – высказывание,рассматриваемое с точки зрения дискурсного механизма, которое им управляет.…Взгляд на текст с позиции его структурирования в языке: текст=высказывание,лингвистическое исследование условий производства текста: текст=дискурс.
Необходимозаметить также, что понятие «дискурс» в англосаксонской лингвистическойтрадиции с начала 70-ых широко используется в значении «функциональный стиль».Само же понятие «функционального стиля» имеет точки соприкосновения с понятием«дискурс»: функциональный стиль (как и дискурс) есть тип функционированияязыка, особая языковая подсистема, но если функциональный стиль организовантемой и задачей высказывания, то дискурс в рамках данной работы понимается кактип языка, определенный исторически и социально (а ỳже – идеологически).Взгляд на использование языка как определенное контекстуальными, ситуативнымипеременными дал синоним понятию «функциональный стиль» в англоязычной традиции– это термин «регистр» (Halliday).
Следуетсказать, что понятие “дискурс” часто используется и как синоним к понятию“стиль”. Такую синонимию отмечает И.П.Ильин: если дискурс определен по Ж.К.Коке как “сцепление структур значения, обладающих собственными правиламикомбинации и трансформации», то справедливо говорить о синонимии «стиль» –«дискурс»[68]. Понятие стиля усоветского эстетика и литературоведа Ю.Борева наделено атрибутами дискурса(стиль как порождающая модель, стиль как феномен, определяющий тип целостности,стиль как представитель целого в части, стиль как проявление стандартизирующей,центрирующей силы)[69]. Дискурс как сверхтекстэпохи уместнее сравнить с категорией «стилистической формации»[70],суммирующей все представления эпохи; это – некое панорамное зрение, «стильотражения мира»[71].
Относительноперечисленных определений дискурса заметим, что при понимании дискурса какспецифического сверхтекста непродуктивными оказываются терминологическиеудвоения уже существующих и укоренившихся в лингвистике терминов: дискурс взначении parole, дискурс взначении текст. В частности, отождествляют термин «дискурс» и «текст»А.Ж.Греймас и Ж.Курте: «Если же принимать во внимание собственно языковуюпрактику, то дискурс следует рассматривать как объект научной дисциплины лингвистикидискурса или дискурсивной лингвистики (linguistiquediscursive). В этом последнемсмысле дискурс является синонимом текста. В самом деле, в некоторыхевропейских языках, не имеющих термина, адекватного франко-английскому«дискурс», его вынуждены были заменить термином «текст» и, соответственно,говорить о лингвистике текста (lingustiquetextuelle)”[72].В советской лингвистике понятие «дискурс» определял как «текст связной речи»В.Г.Борботько: «Текстом можно считать последовательность единиц любого порядка.Дискурс – тоже текст, но такой, который состоит из коммуникативных единиц языка– предложений и их объединений в более крупные единства, находящиеся внепрерывной внутренней смысловой связи, что позволяет воспринимать его какцельное образование»[73], «текст – более общеепонятие, чем дискурс. Дискурс всегда является текстом, но обратное не верно. Невсякий текст является дискурсом»[74];
Нельзяопереться и на транслингвистическое (в терминах Р.Барта) понимание дискурса(дискурс – отрезок текста от предложения и выше);
Изприведенных формулировок, быть может, самым важным аспектом представляетсяпонимание дискурса как «системы ограничений, которые накладываются нанеограниченное число высказываний в силу определенной социальной илиидеологической позиции». Пониманиедискурса как системы ограничений, как системы правил отсылает нас к анализуидеологии – одновременно к тезаурусу и прагматикону, содержащему мотивы,установки, цели и интенциональности действий. Проблему«нормированности» дискурса в виде категории «литературный этикет» изучалД.С.Лихачев[75]. Выделим основныеположения теории литературного этикета:
1. Этикет«пронизывает и в известной мере овладевает мировоззрением и мышлением человека»(80);
2. Этикет– «одна из основных форм идеологического принуждения в средние века» (80),литературный этикет есть явление идеологии, мировоззрения. (91)
3. Искусствоне только отражает жизнь, но и придает ей этикетные формы. Этикет естькатегория должного, а не сущего. (89)
4. «Литературныйэтикет и выработанные им литературные каноны – наиболее типичная средневековаяусловно-нормативная связь содержания с формой» (81)
5. Литературныйэтикет как единая предуставновленная нормативная система, стоящая над автором, состоитиз этикета миропорядка, этикета поведения и этикета словесного: «он (этикет –П.В.) слагается из представлений о том, как должен был совершаться тот или инойход событий; из представлений о том, как должно было вести себя действующеелицо сообразно своему положению; из представлений о том, какими словами долженописывать писатель совершающееся» (90)
Этикет(идеологические ограничения) представляют собой систему, которая в разговоре ототалитарном дискурсе должна быть изучена, поскольку всякий мыслительный актосуществляется в пространстве идеологической системы, концепирующей мир:«Всякое испытание, всякое подтверждение и опровержение некоего предположенияпроисходит уже внутри некоторой системы. И эта система не есть более илименее произвольный и сомнительный отправной пункт всех наших доказательств, новключена в самую суть того, что мы называем доказательством. Эта система нестолько отправной пункт, сколько жизненная стихия доказательств»[76].
Другиепроблемы аналитики дискурса мы выделим в следующем параграфе, посвященномподходам к анализу дискурса.
§3.Методологические проблемы анализа дискурсаРазные направлениялингвистической науки интересуются разными аспектами сложного явления дискурса- позволим пространную цитату: «С позиций прагмалингвистики дискурспредставляет собой интерактивную деятельность участников общения, установлениеи поддержание контакта, эмоциональный и информационный обмен, оказаниевоздействия друг на друга, переплетение моментально меняющихся коммуникативныхстратегий и их вербальных и невербальных воплощений в практике общения,определение коммуникативных ходов в единстве их эксплицитного и имплицитногосодержания. С позиций психолингвистики дискурс интересен как развертываниепереключений от внутреннего кода к внешней вербализации в процессах порожденияречи и ее интерпретации с учетом социально-психологических типов языковыхличностей, ролевых установок и предписаний. Психолингвистов интересуют такжетипы речевых ошибок и нарушений коммуникативной компетенции.Лингвостилистический анализ дискурса сориентрован на выделение регистровобщения, разграничение устной и письменной речи в их жанровых разновидностях,определение функциональных параметров общения на основе его единиц(характеристика функциональных стилей). Структурно-лингвистическое описаниедискурса предполагает его сегментацию и направлено на освещение собственнотекстовых особенностей общения – содержательная и формальная связностьдискурса, способы переключения темы, модальные ограничители (hedges),большие и малые текстовые блоки, дискурсивная полифония как общениеодновременно на нескольких уровнях глубины текста. Лингвокультурное изучениедискурса имеет целью установить специфику общения в рамках определенногоэтноса, определить формульные модели этикета и речевого поведения в целом,охарактеризовать культурные доминанты соответствующего сообщества в видеконцептов как единиц ментальной сферы, выявить способы обращения к прецедентнымтекстам для данной культуры. Дискурс как когнитивно-семантическое явлениеизучается в виде фреймов, сценариев, ментальных схем, когниотипов, т.е.различных моделей репрезентации общения в сознании. Социолингвистический подходк исследованию дискурса предполагает анализ участников общения какпредставителей той или иной социальной группы и анализ обстоятельств общения вшироком социокультурном контексте»[77]
Еслиговорить об аналитике дискурса применительно к российскому интеллектуальномупространству, то возможно условно выделить 2 наиболее активных перспективыаналитики дискурса: «московскую» и «волгоградскую». и– пока под некоторым вопросом – «самарскую». Московское направлениепредставлено трудами В.И.Тюпы и его коллег по журналу «Дискурс». Они продолжаютопределение дискурса в парадигме Т.ван Дейка: дискурс = «коммуникативноесобытие». Дискурс подразумевает, по В.И.Тюпе, 3 аспекта: креативный (субъекткоммуникативной инициативы – автор), референтный (предметно-смысловая сторонавысказывания) и рецептивный (адресат)[78]. Специфика определенногодискурса как стратегии культуры есть равнодействующая этих трех векторов. Такаяаналитика направлена на воссоздание авторского эйдоса, «образа мира» иучитывает не только авторские стратегии письма, но и стратегии чтения. В этойперспективе ключевой посылкой является интеракциональный характер общения, азначит, для исследователя актуальными будут проблемы соотношения значения ииндивидуального речевого смысла и проблема идеального, имплицитного читателя,прогнозируемого дискурсом.
Волгоградскаяшкола опирается на определение дискурса, данное Н.Д.Арутюновой: дискурс — это«связный текст в совокупности с экстралингвистическими – прагматическими,социокультурными, психологическими и др. факторами; текст, взятый в событийномаспекте; речь, рассматриваемая как целенаправленное социальное действие, каккомпонент, участвующий в взаимодействии людей, в механизмах их сознания(когнитивных процессах). Дискурс – это речь, «погруженная в жизнь».[79]Волгоградские ученые описывают дискурс, совмещая социолингвистические позициианализа с лингвистикой текста. Типология дискурсов связана в волгоградскойшколе с критериями передачи знания, оперированием знаниями особого рода(выделяются религиозный, педагогический, деловой и др. дискурсы). Суммируя,можно говорить о дискурсном анализе волгоградской школы как о«лингво-социальном»[80].
Теорияречевых жанров М.Бахтина также является лингво-социальным анализом дискурса(хотя сам Бахтин термина «дискурс» не употреблял, он появляется в заголовкаханглийских переводов Бахтина[81]). Михаил Бахтин пишет: «Каждоеконкретное высказывание, конечно, индивидуально, но каждая сфера использованияязыка вырабатывает свои относительно устойчивые типы таких высказываний,которые мы и называем речевыми жанрами»[82], и далее: «В каждойсфере деятельности вырабатывается целый репертуар речевых жанров,дифференцирующийся и растущий по мере развития и ускорения данной сферы»[83].Социолингвистическая ориентация М.Бахтина отмечается в его положении о речевыхжанрах как о порождениях сферы использования языка.
Необходимоотметить, что определение Н.Д.Арутюновой выделяет два аспекта анализа дискурса:коммуникативный (дискурс как социальное действие, поэтому важными оказываютсяэкстралингвистические данные) и когнитивный (дискурс как механизм сознания). Всвоем определении мы учли обе эти составляющие, указали на необходимостьэкстралингвистического (в частности и уточняя — культурологического) икогнитивного подходов. К подобной двойственности процедур дискурсной аналитикипризывает и И.В.Саморукова: «понятие дискурса обращено к ментальнойсоставляющей языка, характеризует язык как форму социальной и культурнойдеятельности человека»[84]. Наше исследованиепредставляет дискурс как особую лингвистическую и социальную данность, котораяпозволяет реконструировать ментальность «возможного мира». Мы анализируем тексты,взятые в особых качествах и свойствах – это тексты – источники сведений обособых ментальных мирах. Так «дискурсивный анализ становится исследованиемментальных пространств людей, выступающих в разных ролях в осуществлении разныхтипов дискурсивной деятельности и использующих особый лексикон, особуюграмматики, приобретая статус особого мира, в котором действуют свои правилаистинности, «возможного (альтернативного) мира»[85].В этом случае анализ дискурса становится не только лингво-социальным, но илингво-когнитивным. Дляосуществления лингвистического анализа необходимо теоретически выделить вдискурсе оппозицию, аналогичную общелингвистической «язык – речь»; выделить вдискурсе оппозицию, аналогичную общелингвистической «система – процесс». Вслед заЕ.И.Шейгал мы выделяем в дискурсе два измерения, аналогичных parole — langue: реальное ивиртуальное (потенциальное). Реальное – «это поле коммуникативных практик каксовокупность дискурсных событий, это текущая речевая деятельность вопределенном социальном пространстве, обладающая признаком процессности исвязанная с реальной жизнью и реальным временем, а также возникающие врезультате этой деятельности речевые произведения (тексты), взятые вовзаимодействии лингвистических, паралингвистических и экстралингвистическихфакторов. В потенциальном измерении дискурс представляет собой семиотическоепространство, включающее вербальные и невербальные знаки, ориентированныена обслуживание данной коммуникативной сферы, а также тезаурус прецедентныхвысказываний и текстов. В потенциальное измерение дискурса включаются такжепредставление о типичных моделях речевого поведения и набор речевых действий ижанров, специфических для данного типа коммуникации»[86].Говоря в другихтерминах, виртуальное пространство может быть названо «дискурсивнойструктурой», в то время как реальное – «практикой». Несмотря наобщий пафос исследований дискурса как преимущественно коммуникативного,функционального, прагматического явления (такую направленность обозначает,например, Л.Витгенштейн: «Значение слова есть способ его употребления»[87]),наше исследование направлено на виртуальное пространство дискурса каксистемное, поскольку реальное наделено чертами принципиальной разомкнутости имножественности. Все это, безусловно, не говорит о соссюрианской замкнутости наодной только системе – экстралингвистические факторы должны быть учтены,особенно после вопроса Ж.Деррида о существовании семантики в отрыве отпрагматики и господствующей в отношении дискурса концепции диалогизма (дискурсесть диалог языка и общества, языка и истории, пересечение функции иструктуры).
Далеенеобходимо определить адекватную модель описания дискурса и выделить единицыанализа и параметры анализа этих единиц.
Н.К.Даниловав качестве ядерных категорий дискурса предлагает субъектно-ориентированныекатегории модуса и времени.[88] Эта схема будет наиболееэффективна при анализе нарративного текста[89], при анализе дискурсаэпохи и реконструкции идеологической «картины мира», данный проект оказываетсянедостаточным.
Нельзявыделить в качестве категории анализа интердискурсивность, т.к. в случаеинтердискурсивного подхода мы теряем собственный предмет анализа, т.к. будемиметь дело только со следами и отголосками «ужé-сказанного»; о подобнойинтеллектуальной тактике (интертекстуальном анализе) Л.В.Карасев пишет:«Идеальной целью поэтики, ориентированной на поиск интертекстуальных связей,могла бы стать цепочка или веер цепочек, в которых бы прослеживалась историязаимствований деталей и символов, их перетекание из одних текстов в другие»[90],как видим, в этих цепочках сам текст теряется.
Наиболееубедительной моделью описания дискурса (по крайней мере, в нашем понимании[91])является модель языковой личности Ю.Н.Караулова[92].
Дискурсможно представить в виде структуры с трехуровневым строением:
I – семантический уровень — (Караулов называет его и по-другому: структурно-языковой (37),семантико-строевой (43), вербально-семантический (44),ассоциативно-семантическая сеть (87), лексико-грамматический (89).
Этоуровень языка (точнее – этот уровень выражает системно-структурный аспектязыка), его единицы — семантические, языково-ориентированные (слова),вступающие в грамматико-парадигматические, семантико-синтаксические иассоциативные («вербальная сеть») отношения (56). К этому уровню относятсяграмматические и текстовые стандартные модели (формулы, клише).
II — когнитивный уровень (тезаурус(36), иерархия смыслов и ценностей картины мира (36), лингво-когнитивныйуровень (37), картина мира, мировидение (42), ценностная ориентация (45),ценностно-смысловая иерархия (45), идеологические предпосылки автора (45),система знаний о мире (238), образ мира (238).
Этоуровень интеллекта, соответствует социальному/когнитивному аспекту языка.Единицами являются гностически-ориентированные единицы – концепты, вступающие всистемные иерархически-координативные отношения (56), а также – и впарадигматические, и синтагматические. К этому уровню относятся имировоззренческие установки и идеологические стереотипы.
III — прагматический уровень(мотивационный (37), целеполагающий (37), мотивационно-прагматический уровень(45). Это уровень деятельности. Его единицы – деятельностно-коммуникативныепотребности (мотивы – установки – цели – интенциональности), мотивы речевогоповедения, интенции продуктивных и рецептивных речевых поступков,коммуникативные ситуации, коммуникативные роли, сферы общения. К прагматикону вкачестве инварианта относится и «представление о смысле бытия, цели жизничеловечества и человека как вида гомо сапиенс» (37). К уровню прагматикиотносятся прецедентные тексты.
Вцелом эта структура больше отражает виртуальное пространство дискурса; вдискурсе же можно выделить следующие аспекты[93]:
1. Семиотическийаспект включает в себя как “знаковые системы” (язык, жесты, образы,символические системы), так и формы знания, соответствующие определенномувременному и социокультурному контексту.
2. Деятельностныйаспект дискурса представляет собой различные социальные действия, направленныена поддержание существующих знаковых систем и на создание новых смыслов.
3. Материальныйаспект представляет собой “окружающую среду” социального взаимодействия: время,место, условия.
4. Социокультурныйаспект дискурса представляет собой взаимодействие персонального, социального икультурного знания, ценностей, идентичностей, включающее в себя знание о“знаковых системах”, социальных и политических действиях, материальном мире.
Прилингво-когнитивной ориентации исследования и принятии в качестве модели анализадискурса проекта Ю.Н.Караулова единицей аналитики дискурса является концепт.Этой точки зрения придерживается А.А.Ворожбитова, анализирующая дискурс эпохи(«лингвориторическая картина мира»): «Систему и структуру лингвориторическойкартины мира образуют культурные концепты, выступающие в роли внешнихтопосов ценностных суждений, и отношения между ними, т.е. во внутренние топосы(риторические «общие места»). Они являются кумуляторами культуры на протяжениивсей духовной истории человечества»[94]. Более того, концептудовлетворяет ранее высказанному положению об аналитике виртуальногопространства дискурса. И еще: концепт есть идеологически зависимая (а значит –исторически изменчивая) структура, особо важная тем, что этот способорганизации знаний о мире стремится к стандартизации, выравниванию своегообъема для всех членов коллектива и тем, что когнитивные акты, рассмотренныечерез призму всеобще-частного концепта, оказываются (так или иначе) актаминравственного суждения[95]. В рамках когнитивнойпарадигмы только аналитика концепта как единицы тезауруса позволяет обратитсяко всей полноте человеческого опыта бытия в культуре, только обращение ккогнитивным структурам позволяет дать реальные объяснения функционированиюязыка; собственно риторический же анализ по сути оперирует только «верхушкойайсберга»[96].
Далееопределим содержание понятия «концепт».
Историческипонятие «концепт» восходит к одной из средневековых перспектив философствования– концептуализму, философскому течению, утверждавшему существование общего внеи внутри вещи. Суть концептуализма – «выявить универсальное через особенное,конкретное, которе есть сращенное бытие»[97]. Виднейшимпредставителем этого направления был Пьер Абеляр. Он называл концепт способом«схватывания смысла», субстанцией, соединяющей в себе память, воображение исуждение[98]. Абеляр столкнулся спроблемой слова, двоящегося на знак и смысл – концепт должен постигнуть плансодержания, «интенционально-смыслополагающее действие»[99].
Влогике Г.Фреге концептом названо «содержание понятия», смысл, в то время какпонятие соответствует значению.
Понятию«концепт» соответствуют понятия «лингвокультурема», «логоэпистема»,«мифологема».[100]
«Концепт– это как бы сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чегокультура входит в ментальный мир человека и, с другой стороны, то, посредствомчего человек – рядовой, обычный человек, не «творец культурных ценностей» – самвходит в культуру, а некоторых случаях влияет на нее».[101]Концепт, таким образом, есть медиатор между культурой эпохи и человеком.
Концепт– это единица коллективного сознательного, общее понятие как содержание актасознания[102], но концепт – поАскольдову, есть образование ума, он выражает и точку зрения субъекта, котораяобращена на нечто объективно-реальное, значит, концепт — продуктколлективно-индивидуального опыта, заключающий в себе и позволяющий осмыслятьчастное/общее, здесь и сейчас/везде и всегда без противоречий, поэтому можноговорить о концепте как об «онтологизированном комплексе представлений одействительности»[103].
Концептявляется «результатом столкновения словарного значения слова с личным инороднымопытом человека»[104]. В этом столкновении –отличие концепта от понятия: «концепт – это форма «схватывания», превосходящаясхватывание в понятии, которое неперсонально»[105],«концепт … не тождественен понятию… концепт – это собрание (почти –собор) понятий, замкнутых в воспринимающей речь душе»[106].Если понятие есть «объективное единство различных моментов предмета понятия,созданное на основании правил рассудка или систематичности знаний – понятийоткрыто и бесстрастно светит любому субъекту»[107],то концепт формируется пространстве сознания (а не структуры языка, грамматики,как понятие), он субъектен, наделен памятью как обращенностью в прошлое и воображениемкак обращенностью в будущее, суждение же корреспондирует с настоящим[108].Если понятие представляет собой совокупность познанных существенных признаковобъекта, то концепт есть ментальное национально- и культурно-специфическоеобразование, план содержания которого включает всю совокупность знаний обобъекте, а план выражения –языковые единицы, способные этот объект номинироватьи описывать.
Когнитивныйстатус концепта в настоящее время сводится к его функции быть носителем иодновременно способом передачи смысла, к способности «хранить знания о мире,способствуя обработке субъективного опыта путем подведения информации подопределенные, выработанные обществом, категории и классы»[109].Для А.Вежбицка концепт есть объект из мира «Идеальное», имеющий имя иотражающий определенные культурно обусловленные представления человека о мире«Действительность»[110].
Концептесть способ мысли, сложная мыслительная сущность, «глобальная мыслительнаяединица, представляющая собой квант структурированного знания»[111](З.Д.Попова, И.А.Стернин).
Собственнолингвистическая характеристика концепта – закрепленность за определеннымспособом языковой реализации: концепт в плане выражения представленлексико-семантической парадигмой своих реализаций. «Концепт включает в себяпомимо понятийной и психологической (ценностной и образной) отнесенности всюкоммуникативно значимую информацию: внутрисистемную, прагматическую иэтимологическую»[112]. Ж.Делез и Ф.Гваттарипишут: «В концепте всегда есть составляющие, которыми он определяется.Следовательно, в нем имеется шифр. Концепт – это множественность».[113]
Структурноже концепт «имеет свойства гештальта – существующего в индивидуальном илигрупповом (в т.ч. и национальном) сознании целостного представления с нечеткойвнутренней структурой и размытыми границами»[114].
Концепт– это культурно отмеченный вербализованный смысл, ключевое слово эпохи,заключающее в себе микрокосм, образ Вселенной. Концепт отмечен лингвокультурнойспецификой и тем самым характеризует носителей определенной этнокультуры. Длякультуры концепт является и архетипом, и (мыслительным) стереотипом.
Втрансцендентной функции концепта синтезируются когнитивная, коммуникативная,эмоционально-экспрессивная функции языка. В трехуровневой структуре дискурсаконцепт опирается на ассоциативно-вербальую сеть, квантует ее[115],его коннотативная субъективная значимость корреспондирует с мотивационнымуровнем.
Концептысистемны, выстраиваются в иерархии смыслов и ценностей картины мира; самконцепт – фрагмент картины мира.[116] Концепты отсылают другк другу[117], и более того –«концепт лишен смысла, пока не соединен с другими концептами”.[118]
{Нанаш взгляд – выразим одну догадку – концептуальный анализ может быть не толькокомпонентом лингвистического анализа[119], но и собственнометодом аналитики текста (дискурса). Если сделать предположение о изоморфизмезначения слова и текста, то обнаружится, что значение текста по причинефразеологичности явлено не в ССЦ, (как равно значение слова прямо не вытекаетиз его словообразовательной структуры), а в некоторых нетелесных элементахзначения – своего рода текстовых семах (концептах?)}[120]
Дискурскак комплекс ограничений должен быть рассмотрен как нормативная система(«этикет»): внутренние правила дискурса обобщаются на основании материаласемантического уровня и с привлечением эктралингвистических данных социальнойистории в категории тезауруса; внешние правила дискурса определяютсядеятельностными экстралингвистическими характеристиками.
Заключаяэтот параграф, перечислим основные подходы к аналитике политического дискурса[121].
Отмечаетсяшесть фундаментальных перспектив исследования политической коммуникации:
1. Системнаяперспектива, генетически связанная с кибернетикой, рассматривает коммуникацию втерминах интеракции между элементами системы, связывая ее (коммуникацию) спонятием социального контроля;
2. Лингвистическийподход концентрируется вокруг понятия «социальный контроль». Язык – средствосоциального контроля и ограничения доступа к политическим институтам ипроцессам;
3. Символическийподход определяет коммуникацию (и политику) в терминах обмена символами:лидерство осуществляется через манипуляцию символами и дистрибуцию сиволическихнаград. Такая аналитика подробно рассматривает процессы создания ираспространения символов;
4. Функциональныйподход более интересуется не социальным контролем, но значением коммуникациидля политической системы: масс-медиа выполняют функции поддержания стабильностии социализации;
5. Организационныйподход представляет правительство как крупную бюрократическую организацию,связанную с теми же проблемами и ограничениями, что и любая другая организация.Анализ коммуникации сфокусирован на внутриправительственных информационныхпотоках и факторах, ограничивающих этот поток и дифференцирующих доступ кинформации;
6. Экологическийподход исследует политическую коммуникацию с точки зрения влияния на нееполитической системы. Система создает среду, в которой формируются институтыкоммуникации и регулируются процессы коммуникации в обществе в целом.
Врамках лингвистической аналитики может быть выделено два значительных потока: дескриптивныйи критический анализ дискурса. Дескриптивный подход восходит к классическойтрадиции риторического анализа публичных выступлений, представленной всочинениях Аристотеля, Цицерона, Квинтиллиана. В соверменной лингвистикедескриптивный подход связан как с изучением языкового поведения политиков:языковых средств, риторических приемов и манипулятивных стратегий, используемыхполитиками в целях убеждения, так и с анализом содержательной стороныполитических текстов методами контент-анализа и когнитивного картирования сцелью выявления когнитивных диспозиций отдельных политиков – ценностныеориентиры, конфликтность, характер причинно-следственных связей всоответствующих фрагментах картины мира.
Критическийподход нацелен на критическое изучение социального неравенства, выраженного вязыке или дискурсе. Язык в этой перспективе рассматривается как средство властии социального контроля. Если в дескриптивной парадигме исследователь остаетсянейтральным, независимым, непредубежденным, то критическое исследование всегдаангажировано – в мире подавления и угнетения интеллектуальная нейтральность,объективность невозможны, поэтому презюмируется, что аналитик принимает сторонулишенных власти и угнетенных.
Одиниз самых продуктивных и относительно новый — когнитивный — подход позволяетперейти от описания единиц и структур дискурса к моделированию структурсознания участников коммуникации через анализ фреймов и концептов,метафорических моделей и стереотипов, лежащих в основании политических(пред)убеждений.

ГлаваII. Политическое итоталитарное: введение в вопрос
 
§1.Политический дискурс: общие характеристики
Основнойтемой и ведущим мотивом общения в сфере политики является борьба за власть(овладение властью, ее сохранение, осуществление, стабилизация илиперераспределение)[122].
Дляэтого вида общения характерна высокая степень манипулирования; язык вполитическом дискурсе является в первую очередь инструментом воздействия(убеждения и контроля). Манипуляция понимается как неосознаваемые адресатомсообщения как мотивация влияние, создание мнения и формирование стереотиповповедения через положительный/отрицательный, интерпретирующий/созидательныйязыковой образ.
Манипуляцияможет быть обнаружена на всех языковых уровнях: так, на уровне лексики онапроявляется в лозунгах, ключевых словах, речевых клише; на уровне текста – встратегиях речи, стратегиях аргументации, стабильной риторике.
Основнымифункциями политического дискурса являются[123]:
а)интеграция и дифференциация групповых агентов политики (сплочение/отчуждение);
б)развитие конфликта и установление консенсуса (агональность и гармонизацияотношений участников политического процесса);
в)осуществление вербальных политических действий и информирование о них(акциональная и информационная функция; осуществление политических действий иинформирование о них);
г)создание «языковой реальности» поля политики и ее интерпретация (функцияинтерпретации и ориентации);
д)манипуляция сознанием и контроль за действиями политиков и электората(контролирующая и регулятивная функции).
Ксистемнообразующим факторам политического дискурса относят[124]:
а)преобладание массового адресата; В этом отражается спецификаинституциональности политического дискурса, основные векторы коммуникации:институт – институт, представитель института – представитель института,представитель института – граждане, граждане – институт.
б)специфика информативности: доминирующая роль фактора эмоциональности изначительный удельный вес фатического общения (эмоции способствуют укреплениюсоциальной солидарности и приверженности системе, выступают как мотивационныйимпульс к речевым действиям, мотивируя как воодушевление, так и вербальнуюагрессию);
в)смысловая неопределенность, связанная с фантомностью ряда денотатов ифидеистичностью; (фидеистичность – «значимость момента веры как проявлениеиррациональности политического дискурса»)
г)эзотеричность как результат использования манипулятивных стратегий, важнейшимииз которых являются эвфемизация, намеренная уклончивость, намек и ссылки наслухи;
д)опосредованность политической коммуникации фактором масс-медиа;(опосредованность способствует регулированию дистанции лидер – масса: сближениелидера и массы говорит о высокой демократичности общения, а дистанцирование – оповышении авторитарности. СМИ выступают медиатором в следующих функциональныхвариантах: ретранслятор, рассказчик, конферансье, интервьюер,псевдо-комментатор, комментатор)
е)театральность, необходимость политиков «работать на публику», привлекая еесвоим имиджем(Театральность обусловлена опосредованностью через масс-медиа.Необходимость производить впечатление заставляет разрабатывать речевыестратегии и тактики создания привлекательного для публики имиджа);
ж)динамичность языка политики, обусловленная злободневностью отражаемых реалий иизменчивостью политической ситуации.
«Основныморганизующим принципом семиотического пространства политического дискурсаявляется базовая семиотическая триада «интеграция – ориентация – агональность»,эта функциональная триада проецируется на базовую семиотическую оппозцию«свои – чужие»[125]
Кориентации относят формулирование и разъяснение собственной политическойпозиции, к интеграции – поиск и солидаризация союзников, агональность –агрессия, борьба с противниками.
§2.Тоталитаризм: исторический комментарий
Длятого, чтобы понять советскую культуру 20-50ых, нужно четко обозначить границы исодержание самого термина «тоталитаризм», ставшего в последнее время клише,ярлыком, приклеиваемым ко всем недемократическим режимам, а то иэкстраполируемым и в прошлое (так, по Самойлову, тоталитаризм есть и во временаКаллигулы и Ивана Грозного)[126]. Ясное дело, чтопонятие с предельно широкими границами не является методологическим, т.к. с егопомощью нельзя понять отличия разных исторических эпох.
Несколькослов об истории термина: впервые он был употреблен в газете «Таймс» в 1929 годудля обозначения политической ситуации в Советском Союзе, однако, «Энциклопедиясоциальных наук», вышедшая в 1930-1935 гг. не фиксирует это понятие, в отличиеот «Оксфордского словаря» 1933 г.[127]
Этимологическипонятие восходит к латинскому корню, означающему «целостность». На уровневнутренней формы слова термин обозначает всепроникающую власть, контролирующуюжизнь человека и общества целостно – вплоть до частных ее проявлений.
Практиктоталитарной власти, Муссолини, полагал, что цель тоталитарной политики –обеспечение единства личности, партии и государства во имя достижения великойцели.[128] Примерно это жеподчеркивал и Георгий Димитров: тоталитаризм – «унификация всех формобщественной жизни».[129]
Очертимхронологические рамки понятия. Тоталитаризм – не синоним деспотии,авторитаризма, диктатуры, абсолютной монархии и проч. – это феномен,хронологически присущий двадцатому веку и обладающий своими характеристическимичертами.
Сущностьтоталитаризма в науке принято описывать через признаки или атрибутытоталитаризма.
Бабаевтак характеризует тоталитаризм: «Тоталитарный режим отличается полным(тотальным) контролем государства над всеми сферами жизни общества,огосударствлением общественных организаций, вмешательством государства вчастную жизнь граждан, господством одной политической партии или движения,запрещением или существенным ограничением деятельности оппозиционных партий,наличием одной «официальной» идеологии, преследованием за инакомыслие,значительным ограничением прав, свобод и законных интересов личности»[130]
Можнозаметить, что автор предыдущей цитаты почти полностью повторяет широкоизвестную концепцию К.Фридриха и З.Бжезинского, получившую название«тоталитарного синдрома» — выделяются следующие атрибуты тоталитаризма:
1. Политическая система, опирающаяся на тщательноразработанную идеологию, которой подчинены все сферы жизни общества.
2. Единственная массовая партия, членство в которойоткрыто лишь небольшому количеству населения. Партия обладает олигархическойструктурой; она либо переплетается с государственной бюрократией, либоконтролирует её.
3. Управление посредством системы террора, направляемойпартией и тайной полицией.
4. Средства массовой информации находятся под жесткимконтролем властей.
5. Средства вооруженной борьбы монополизированыпартией.
6. Государственный контроль над экономикой.[131]
Такоемоделирование тоталитаризма часто подвергалось критике, в том числе и состороны самих авторов. Другой исследователь, Ленц, выделяет такой набор признаковтоталитаризма:
1) Единый(но не обязательно монолитный) центр власти, определяющий рамки допустимогоплюрализма.
2) Одна,целостная интеллектуально обоснованная идеология, со служением которойсвязывает свою легитимность правящая группировка, лидер или партия. Определеныпределы, за которыми критическое отношение к господствующей системе взглядоввоспринимается как ересь. Идеология выходит за рамки политической программы –она претендует на универсальность толкования социальной реальности, высшей целии смысла существования общества и индивида.
3)Партия направляет граждан на выполнение социальных функций.[132]
Попробуеминтегрировать предложенные модели в рабочую схему, которой и будем пользоватьсяпри анализе советского общества. Надо отметить, что создание такой модели –достаточно сложное действие, с которым некоторые исследователи справилисьнеудовлетворительно: так, работа Ольшанского Д.А. с одной стороны грешитоценочностью (исключительно отрицательная оценка исторического феномена), а сдругой стороны – определенным схоластическим подходом к проблеме: автор задает выгодноедля его оценивания определение «культуры», которое у Ольшанского нагруженоположительными коннотациями, и выводит из него пренебрежительную оценкутоталитаризма в виде «антикультуры».[133] Куда как спорнымиоказываются суждения о том, что человек тоталитарного общества способен толькоразрушать – то, что это идет в разрез с фактическим материалом излишнедоказывать. Другим примером если не неудачной, то весьма своеобразнойхарактеристики тоталитарного общества можно считать статью Ханса Гюнтера[134]:автор считает самой существенной чертой тоталитаризма «насильственнуюгармонизацию», «тотальную эстетизацию», государство ему видится какпроизведение искусства. На наш же взгляд, эстетизация – это не сущностнаячерта, а лишь следствие активного использования в тоталитарном обществемифологического материала, как раз и выполняющего функцию упорядочения жизни.
Перейдем,наконец, к рабочей схеме. Мы выделяем следующие атрибуты тоталитаризма:
1.абсолютная концентрация власти, реализуемая через механизмыгосударства и представляющая собой этатизм, то есть вмешательство государства вэкономическую и политическую жизнь страны, возведенное в высшую степень. Такаяконцентрация власти с точки зрения формы правления непременно представляетсобой автократию, для которой характерны:
А.Соединение исполнительной и законодательной власти при фактическом отсутствиинезависимой судебной власти.
Тоталитарноегосударство не могло и не может стать правовым, то есть таким, где суд не былбы зависим от властей, а законы реально соблюдались. Такого государства системане приемлет. Незыблемость суда и торжество законности неизбежно открывали быпуть появлению оппозиции.
Признаваяформально гражданские свободы, тоталитарные режимы ставят одно, но решающееусловие: пользоваться ими можно исключительно в интересах системы, что означаетподдержку ее власти: «в тоталитарном государстве все подчинено идее о его приоритете:государство – все, человек – ничто. Власть находится в руках правящей элиты,остальные полностью отстранены от участия в управлении государством. Беспощадноподавляется всякое отклонение от определенной государством нормы, люди лишеныфактически, а нередко и юридически прав и свобод. Действует принцип: «Запрещеновсе, кроме предписанного»[135].
Изиспользования прав и свобод в интересах системы вытекает необходимостьсохранения формы законности и одновременно монополии правления. Главным образомпо этой причине законодательная власть не могла отделиться от исполнительной.При однопартийной системе это как раз и есть один из источников абсолютнойвласти. Точно так же практически невозможно было отделить власть полицейскую отсудебной.
Феноментоталитарной законности (опора власти на закон) связан не только свнешнеполитическими и пропагандистскими причинами, но немаловажно и то, чтототалитарный режим обязан обеспечить правовые гарантии тем, на кого онопирается, то есть партии. Формально законы охраняют права всех граждан, но вдействительности только тех, кто не попал в разряд «врагов народа»или «врагов рейха».
Всилу вышеизложенного наличествовали политические судебныепроцессы-инсценировки, где доминировал политический тезис; от суда требовалосьуложить в рамки права заготовленный политический вывод о враждебных проискахобвиняемого.
Б.Принцип «вождизма», причем вождь харизматического, мистического типа.
Теперьподробнее о принципе «вождизма». Дело в том, что ко второмудесятилетию ХХ века республика с ее демократическими институтами еще не сталапривычной формой государственного устройства в большинстве промышленно развитыхи развивающихся стран. Отдельные государства еще сохраняли монархию, а иныесовсем недавно установили республиканский строй. Этим, по-видимому, иобъяснялась тоска уставших от революционных потрясений и войны народов поподобной монарху политической фигуре как объединительном начале нации.
Всущности, тоталитаризм и монархия — взаимозамещающие системы, для которых«вождизм» не является чем-то пришедшим извне. Он возникает из низкогоуровня развития демократического сознания и потребности людей в вожде как всимволе единства нации, особенно в период национальной нестабильности.
Авторитетвождя, таким образом, зиждется не на осознанном доверии, и связь вождя смассами носит скорее мистический, личностный характер.
2.однопартийная политическая система, не допускающая никаких иныхполитических организаций.[136] Такая политическаясистема тесно связана с двумя моментами.
Во-первых,основой однопартийной политической системы обязательно становитсямонистическая, господствующая идеология, исходящая исключительно от правящейпартии и не терпящая никакой оппозиции или критики. Эта идеология монопольна.Если до прихода партии к власти ее идеология носит философский характер иливыглядит как политическая программа, то впоследствии эта система взглядов – ужене философское вопрошание (мир для философа непонятен – через систему категорийфилософского прояснения философ постигает и объясняет мир), это – чистоеответствование, катехизис, поскольку переустраивать общество, все время мучаясьбытийными вопросами, нельзя. Идеология в тоталитарном обществе выполняет нетолько гносеологические функции, но больше – играет онтологическую ифункциональную роль: идеология задает цели и ценности бытия, объясняет всеявления действительности, претендуя на абсолютную истину, смыкаясь срелигиозной верой.
Ортодоксальнаяидеология, как мы уже отметили, смыкается с религиозной верой – используютсяуже хорошо известные по примерам деятельности католической церкви в Средниевека методы контроля сознания: запрет «лженаук», сжигание книг (ср. с «Индексомзапрещенных книг» католической церкви), недопущение критики («догматы всегдапринимаются на веру, т.к. человеческий разум их не может постичь»).Тоталитарная идеология использует еще один интересный прием – внедрение черезсредства массовой информации нового оценочного языка клише («новояз») –субъект, находясь внутри этой языковой реальности, лишается инструмента (язык)критического и рационального мышления. Все это дополняет герметизм идейногопространства – жители тоталитарного государства не имеют и официально не должныиметь другие источники информации, кроме официально разрешенных (вспомнимуголовное преследование в Германии за прослушивание иностранных радиостанций).
Итак,основным методом монистической идеологии является массовая пропаганда, значениекоторой – подчинение духовной жизни индивида государственным установкам.
Всамой партии поддерживается идейное единство, единогласность. Партияцентрализована, по-армейски дисциплинирована. Эта дисциплина и идеологическоеединство создают основу для личной диктатуры. Партия – образ организацииобщества; отсутствие идейной борьбы в партии – паралич свободы в обществе.
Во-вторых,механизм власти принадлежит партии (сросся с ней) или находится под еёконтролем. Однопартийная политическая система сопровождается фактическимотсутствием демократических институтов (парламент, например) в результате чегодостигалось тотальное отчуждение индивида от политической власти. Получитьрычаги управления и влияния можно лишь через партийный механизм.
Возможноесуществование некоторых общественных организаций ничего не меняло, так как ониконтролировались партийными и государственными органами.
Болеетого, эти общественные организации осуществляли контроль над сознанием граждан,поскольку проводили партийную линию, основывались на установленных догмах.
Отрицаниемдемократических институтов режим реализовывал важную задачу — ликвидацию техпромежуточных звеньев, которые стоят между индивидом и государством, врезультате чего происходит полное поглощение индивида государством, превращениеего в «винтик» огромной государственной машины.
Изпервых двух признаков с очевидностью следует также, что политические институтыи отношения либо исчезают, либо становятся формально-декоративными – происходитредукция сложности политической жизни.
3.государственно организованный террор, основанный на постоянном итотальном насилии. Основой тоталитарного режима может быть только всеобщаялояльность граждан, в обеспечении которой террор играет не последнюю роль,представляя собой логическое продолжение тоталитарной пропаганды.
Обращеннаяне к разуму, но к чувствам тоталитарная пропаганда, являясь по сути насилиемнад духом, подкрепляется насилием физическим. Прессинг охранительного(идеологического) и карательного механизмов подавляет мыслительные способностиличности, оставляя место лишь почти непроизвольным рефлексам энтузиазма истраха.
Такоедавление со стороны государства ликвидирует не только любую оппозицию, но илюбую попытку к инакомыслию.
4.экономическая автаркия при жесткой регламентации экономики исущественной доле внеэкономических форм принуждения.
Появлениетоталитарных тенденций в общественном развитии было обусловлено выходом рядастран из патриархального, феодального состояния и включением их в новую системугосударств с развитой экономикой. При этом развивающиеся государства вступали вконфликт с уже развитыми, занимая подчиненное положение, подобное положениюполуколоний. Отсюда стремление к экономической автаркии как залоганезависимости.
Сточки зрения внутреннего развития тоталитарному режиму также требовалась жесткорегламентированная, замкнутая на государство экономическая структура. Болеетого, стоящей у руководства группировке была необходима такая экономическаяструктура, которая не просто замыкалась на государство, но в значительнойстепени зависела от воли лидеров.
Жесткаяцентрализация, ликвидация свободы труда и террор позволяют значительносократить издержки, хотя известно, что внеэкономическое принуждение гораздоменее эффективно, чем экономическое стимулирование.
Тоталитарнаяидеология отрицательно относится ко всем проявлениям инакомыслия иинакодействия, а следственно, и к свободе, поэтому экономика таких стран оченьчасто оказывается не рыночной, а плановой. Другой же причиной планированияявляется сосредоточение материальных богатств в руках государства. Центртяжести планирования был на отраслях, имеющих решающее значение дляполитической стабильности режима. Ими были тяжелая и военная промышленность; имбыло подчинено все. Как следствие, возникала неизбежная несбалансированность иразличные перекосы. Идеологические и политические мотивы в большей степени, чеминтересы национальной экономики как единого целого, являлись движущей силойкоммунистического планирования. Именно эти мотивы являлись доминирующими каждыйраз, когда режим должен был выбирать между экономическим прогрессом, уровнемжизни народа и своими политическими интересами.
Тоталитарнаяэкономика постоянно использует трудовые лагеря, где голод является важнейшимстимулом к труду.
Трудовые лагеря и разного рода «добровольные» трудовые акции,например субботники, обязательные сверхурочные, являлись тяжелейшей, крайнейформой несвободного труда.
Работникбыл поставлен в такое положение, что свой товар — рабочую силу он должен былпродавать на не зависящих от него условиях без возможности найти другого,лучшего работодателя.
Можнодобавить, что тоталитарное общество – общество, основанное на насилии ииндоктринации, в котором «все подчинено идеологии»[137],из-за плановой экономики характерен дистрибутивный характер социума суравнением интересов, свойственна закрытость границ, присуща фанатизированнаявера, которая направляется на слом традиционных политических, экономических,социальных структур во имя построения нового общества согласно идеологическойконцепции, причем сила изменений направлена не только на общество, но и на весьмир в целом (идеи космического переустройства, мотивированные верой вабсолютность идеологической истины). Государство стремится переустроитьобщество и «переделать» человека, эта переделка осуществляется насилием имифологизированной пропагандой – homo totalitaricus – особый усредненный тип суникальной ментальностью, поведением и мыслями, возникший из-за погруженияличности в специфическую эмоционально-мыслительную среду. Государствостановится всем – как говорил Муссолини: «Все внутри государства, ничего внегосударства, ничего против государства».[138]
Генезистоталитаризма
Вдвадцатом веке сложились условия, в которых мог появится тоталитаризм:
1. Развитие капиталистического производства.
Этотпроцесс неизбежно связан с конкурентными ценностями, которые прямо ведут к разобщениючленов общества. Процесс конкуренции требует серьезного вмешательства в видерегулирования со стороны государства – так усиливаются этатистские тенденции.Высокая степень концентрации производства и всей экономической жизни страныпозволяет государству целиком подчинить людей своей власти, вести учет,планировать развитие государства вплоть до мелочей, т.к. в руках монополий игосударства оказывается реальная экономическая мощь. В таких условиях утрачиваетсябаза для существования гражданского общества и правового государства с ихгарантиями прав и свобод, поскольку абсолютная, ничем реально не ограниченная,всеохватывающая власть вождя, партии, государства лишает гражданское обществосамостоятельности.
2. Индустриализация.
Ростпромышленного производства вел к детальному разграничению функций рабочих напредприятиях. Так человек, занятый на производстве, перестает принимать решения– он только выполняет работу, смысла которой не понимает. Технизация жизнивообще позволяет жестче контролировать политические процессы и манипулироватьдуховным содержанием людей, проникая в сферу их повседневных интересов.
3. Милитаризация.
Двадцатыйвек стал веком широкого распространения всеобщей воинской повинности, векомзначительных армий. Люди, прошедшие школу армейской выучки, научались бытьпокорными, приобретали навыки повиновения.
Необходимымусловием развития тоталитаризма можно считать также широкое распространениесредств массовой информации, способных превратить умозрительные проектытеоретиков в идеологию, побуждающую к действию.
Тоталитаризмкак режим является достижением острых кризисов, сотрясающих общество. Чемглубже и всесторонее кризис, тем питательней почва для тоталитарных взглядов.Снять его угрозу можно окончательно лишь в том случае, если кризисное развитиенайдет адекватное разрешение. Связь между тоталитаризмом и кризисом обществаимеет свои особенности: плодотворную почву для фашизма создает не любой кризис:необходимо, чтобы кризис продолжался долго, чтобы он не просто затронул, но взначительной мере потряс социальную структуру общества, его моральные устои,его развитие, нарушил ход экономических процессов, привел к дискредитациипредставительных и исполнительных институтов власти, скомпрометировалальтернативные политические силы, вызвал всеобщее разочарование вдоминировавших до тех пор идеологических постулатах. Так же способствуетвозникновению тоталитаризма наличие так называемой массовой демократии, прикоторой становятся политически активными и получают каналы для выражения своей волимиллионы людей. Демократическая система предоставляет слово всем участникамполитического процесса, в том числе своим собственным противникам. И если вспокойной ситуации оппозиция, как правило, находится на обочине общественнойжизни и не способна сокрушить господствующий строй, то, когда огромные массынарода раздражены, деморализованы и готовы поверить любому обещанию улучшенияжизни, из чьих бы уст оно ни исходило, тогда политическая роль активизирующихсяреволюционеров может вырасти многократно, особенно если в стране нет глубокоукоренившихся демократических традиций и правосознания. При этом народ можетпривести к власти сторонников тоталитарной власти законным, парламентскимпутем, отдав им свои голоса на выборах.
Значит,тоталитаризм может возникнуть только в обществе, для которого характерен низкийуровень демократической культуры. Столкновение элементов восточной иевропейской структур на периферии Европы (Россия, Пруссия, Испания) приблагоприятных для этого обстоятельствах (социальный кризис и рост радикализма)способствовало выходу на передний план явного или латентного азиатскогодеспотизма, который и стал опорой носителей радикальных теорий переустройствамира. Этот аспект является весьма существенным и интересным для анализа: вРоссии, государстве с сильными восточными тенденциями, уровень либеральногосознания был традиционно незначителен: концепция «Москва – Третий Рим»проецировала на царя функции византийского императора – тленного Бога;помазанник Божий оказывался связующим звеном в цепи «земное – Божественное»[139] — в условиях средневековой культуры, сориентированной на вечность, этосоздавало условия для возведения почитания царя в некий абсолют; самодержавнаявласть воспринимала государство как вотчину, а подданных – как холопов;бюрократия же XIX века создавала отчуждение человека от власти, рядовые жителипрактически не могли влиять на власть. И если народники ощущали необходимостьлиберализации политической жизни, то крестьянские массы жили патриархальнымукладом, фиксировавшим статику.
Векдевятнадцатый провел решительную черту в осознании человеком себя: существенныеоткрытия в естественных науках (теория эволюции и естественного отбора ЧарльзаДарвина, периодический закон Д.Менделеева, отыскание и применение радиоволн ирентгеновских лучей и др.) заставили пересмотреть ту роль, которую играл вмироздании человек. Оказалось, что человеческий ум способен практически на все.Как заметил Ницше, Христос умер, на место Бога встал человек, могущийкардинально преобразовать Вселенную. Отказ от метафизического понимания жизни,от постоянной оглядки на потустороннюю «реальнейшую реальность» породил материализм,прямо исключающий идею «двоемирия». И дарвиновская концепция естественногоотбора, и диалектическое понимания всякого феномена как борьбы сил определилипонимание истории как борьбы. Эти немаловажные философские положения легли воснову тоталитарных мировоззрений: и сталинская, и национал-социалистическаяидеология строилась на признании силы человека, его способности изменить мир,разрушить старые предрассудки[140]; обе идеологии понималиисторический процесс как арену столкновения либо классов, либо рас.
Ногрубейшей ошибкой было бы приводить сталинский режим и национал-социализм кобщему знаменателю материализма: немецкий «новый порядок» был агрессивнонастроен по отношению к материалистическому мировосприятию – в этом продолжениетрадиций немецкого романтизма, сказавшегося также и в расовой доктрине: так,Гердер и Фихте резко расходились с деятелями эпохи Просвещения, рассматривавшихразум как точку опоры; немцы же полагали, что каждый народ обладает своимспецифическим гением, который, хотя и запечатлен глубоко в прошлом, выражаетсебя в бесспорной сверхсиле – национальном духе, зафиксированном в национальнойкультуре. Выразителем этого духа и становится государство. Так складываетсяпонятие «фёлькише», народ как культурно-биологическая и мистическая общность.
Мыговорили уже, что тоталитаризм возможен только если отмечается развитиекапиталистического производства – этим можно объяснить антикапиталистическиеустановки как германского, так и советского тоталитаризма: в условиях усиленияэксплуатации рабочий готов променять свою свободу в обмен на опеку со стороны государства.И если большевики использовали для критики капитализма труды Маркса,прогнозировавшие осуществление социализма, то национал-социалисты искали правдыв прошлом, употребляя в аргументации «Феодальную критику капитализма»К.Р.Ягетцова. Одно из главных генетических схождений двух режимов – противлениецивилизации Запада, ее ценностям (рынок, парламентская демократия, гражданскоеобщество, политический плюрализм).
Самыйже дух радикализма, свойственный тоталитарным режимам, возникает как результатраскрепощенного европейского сознания (Ницше) в Германии и как следствиерадикализма русских революционных народников.
«Разнофланговость»германского национал-социализма и сталинского тоталитаризма определяет различияпроисхождения: правый тоталитаризм — защитная реакция капиталистическогоспособа производства на радикализацию общества, левый тоталитаризм — реакцияазиатского способа производства на попытки его радикальной капитализации.
Необходимодалее понять, что за вызов бросила история германскому и советскому обществам,такой, проблемы, обозначенные которым, требовалось решить тоталитаризму. Всамых общих чертах важно понять, что диктатура сама по себе не есть случайностьобстоятельств или чья-то злая воля – это объективный процесс.
ВГермании: к 1929 году страна почти оправилась от последствий военных пораженийи послевоенной разрухи, но грянул мировой экономический кризис 1929 – 1933 гг.Падение производства за 2 года составило 40%, безработица охватила 45% рабочих,из них только 1/5 могла претендовать на социальные пособия, многие изсохранивших рабочие места трудились неполную неделю.[141]В 1930 г. правительство Г.Брюнинга пыталось возложить тяготы кризиса нанаселение страны: сокращались расходы на социальные нужды (пособия побезработице, социальное страхование), снижалась плата государственным служащим,повышались налоги; декабрьским декретом 1931 г. заработная плата сводилась куровню 1927 г. Росло социальное недовольство – голоса избирателей, отданных центрустремительно таяли: симпатии избирателей распределились по правому и левомуфлангам. Раскол левых партий, отождествление массами агонизировавшей Веймарскойреспублики и социал-демократических лозунгов, активная финансовая помощькорпораций правым, сплоченность НСДАП привели нацистов к власти. Но! – главнаяпричина возникновения тоталитаризма в Германии – экономический кризис. Вусловиях исторического вызова, как мы уже видели, растет нагрузка на общество,его члены оказываются изолированными, требуется сила, способная вновьсконсолидировать общество. Программа национал-социалистов содержала следующиетребования, направленные на решение острых проблем: отмена условий Версальскогодоговора с его репарациями и ограничениями, расширение пространства германскогогосударства (т.к. после Версальского мирного договора Германия потеряла своиколонии, могущие быть резервом ресурсов), антисемитские лозунги былипродиктованы тем, что евреи оказывали конкуренцию немцам в сфере торговли иростовщичества, требования сильного государства (т.к. Веймарская республикаоказалась неспособной решить возникшие проблемы), усиление социальной помощигосударства в обмен на обязательство граждан работать на общее благо (новаяконсолидация общества), требования национализировать крупные корпорации (т.к.монополизация капитала и концентрация производства не дает снижаться ценам),обещания аграрной реформы, освобождение от процентного рабства. Главное, чтоартикулировали национал-социалисты – экономические требования смягченияэкономических трудностей, вызванных ростом монополий и усугубленных кризисом:рабочим – полную занятость, среднему классу – освобождение от кредитногопрессинга, помощь в конкуренции с крупными предприятиями, малоземельнымкрестьянам – земли на Востоке. В национал-социализме монополистическаябуржуазия же нашла в ней желанный выход из острой политической ситуации,созданной экономическим кризисом.
Каковаже была ситуация в СССР? Почему потребовалось строгое и активное вмешательствогосударства в общественную жизнь? Известно, что в борьбе альтернативпослеленинского развития победила сталинская альтернатива, предусматривавшаяфорсированнное развитие тяжелой промышленности, что мотивировалось внешнейугрозой. Также необходимо признать, что результаты новой экономической политикибыли только относительными: промышленное производство в 1927 г. составило 118%от уровня 1913 г., производство же зерна – 90 %, поголовье лошадей – 85%.[142]В сельском хозяйстве из-за просчетов государственной политики («ножницы цен»,например, составлявшие в 1923 г. 300% от 1913[143])наблюдалась архаизация производства: в 1926-1927 гг. 40% земель возделывалисьдеревянными сохами, 1/3 хозяйств были безлошадными[144],сельское хозяйство обратилось к натуральной форме хозяйствования. Урожайность вСоветской России была одной из самых низких в Европе. В 1926 г. передпромышленностью встала проблема модернизации оборудования, использовавшегосяеще с довоенных пор: этот процесс требовал гораздо более значительныхкапиталовложений, чем требовалось для восстановления довоенного уровня. Этивложения часто претворялись в действительность путем дополнительных эмиссий. Всоциальной сфере наблюдались негативные процессы: 1,5 миллиона безработных,снижение заработной платы, снижение общего уровня жизни.[145]Эти негативные тенденции манифестировали себя в виде различных общественных«пороков»: прослеживается разрушение семейного уклада (разрешение абортов,признание сожительства законным браком, развод с устного решения одного изсупругов без решения суда), что обнаруживало себя в таких показателях: средняяпродолжительность жизни брака в 1921 году составляла 8 месяцев, с 1922-1928 годчисло разводов увеличилось на 600%, на одного родившегося ребенка приходилось 3зафиксированных аборта; усиливалась коррупция, в рядах чиновничества из 3500тысяч чиновников только 233 тысячи имели законченное высшее образование, 228тысяч – законченное среднее специальное.[146]
Сталинполагал, что в НЭПе самым важным является государственное ограничение: «Делов том, что нэп вовсе не означает полной свободы частной торговли, свободнойигры цен на рынке. Нэп есть свобода частной торговли в известных пределах, визвестных рамках, при обеспечении регулирующей роли государства на рынке. Вэтом именно и состоит вторая сторона нэпа. Причем эта сторона нэпа более важнадля нас, чем первая ее сторона».[147] Недостатки вэкономике и социальных аспектах объяснялись не огрехами политики, а недостаткомгосударственного прессинга и вредительством антисоциалистических элементов.
Итак,по сталинской модели требовалось развитие тяжелой промышленности в ущерблегкой, в убыток потребительскому рынку (вспомним сталинскую теорию постоянноготоварного дефицита), за счет сельского хозяйства. В идее замкнутого саморазвития,сориентированного только на внутренние ресурсы, были заложены глубокиепротиворечия и диспропорции. Форсированный курс можно было реализовать, толькоиспользуя внеэкономические методы, административный нажим на общество иэкономику. Вообще, марксистский идеал нетоварного общества с отсутствием рынкатребует жесткой организации (либо внутренней, либо внешней).
Другойнемаловажной причиной тоталитаризма стала Гражданская война 1917 – 1921 гг., врезультате которой низы стали элитой, разрушились традиционные институты, устоии нормы общества – появилась значительная деклассированная масса, за которойбыл необходим контроль[148].
Специфическисоветскими условиями возникновения тоталитаризма стало установление принципаединоначалия, а не коллективности в управлении партией, отсутствие правых,центристских и умеренно-левых альтернатив – к началу 20-ых гг. ВКП(б) былафактически единственной партией в СССР, альтернативными были только группировкивнутри партии.
Длялингвистического анализа важными оказываются следующие из изложенных свойствтоталитаризма:
1.  Историческитоталитаризм есть явление кризисного времени, ответ общества на определенныйисторический вызов (для советского общества, например, объективно требоваласьмодернизация экономики).
2.  Тоталитаризмусвойственен пафос унификации: господствует одна идеология, не терпящая критикии возражений; государственная власть сосредоточена в одном центре. (С этимфактором связана текстоцентричность и религиозность тоталитарного политическогодискурса).
3.  Властьактивно использует общество для решения задач исторического вызова (мобилизацияресурсов страны). (С этим фактором связана ведущая текстовая стратегиясуггестии).

ГлаваIII. «Краткий курсистории ВКП(б)»: концепты, стратегии, тактики
 
§1.«Краткий курс истории ВКП(б)»: исторический комментарий
«Краткий курс истории ВКП(б)» (далее – КК) былвпервые опубликован в сентябре 1938 года в газете «Правда», затем он былнапечатан в теоретическом органе ЦК ВКП(б) – журнале «Большевик», а затем вышелотдельной книгой.
За 15 лет (1938 – 1953) КК выдержал 301 изданиетиражом 42 816 тыс. экземпляров на 67 языках[149].
Первую главу учебника в «Правде» предваряла статья«Глубоко изучать историю партии Ленина – Сталина», которая содержала такуюоценку КК: «В результате громадной теоретической работы, проделанной комиссиейЦК ВКП(б), лично товарищем Сталиным, наша партия, наш комсомол, все трудящиесяполучили научный труд, запечатлевший со всей глубиной славную историю борьбы ипобед партии Ленина – Сталина»[150]. КК позиционировалсякак «новое могучее оружие большевизма», как «энциклопедия основных знаний вобласти марксизма-ленинизма»[151].
Решающимфактором в начале работы над КК стало усиление борьбы за власть в руководствеЦК ВКП(б), формировавшийся культ личности Сталина. Номенклатурному слою партиипотребовалось легитимизировать власть, исторически обосновать право наполитическое господство.
С историографической точки зрения КК намечает резкийотход в интерпретации событий от «ленинской концепции» истории партии. Дляленинской и сталинской версий истории партии общим была непримиримость,признание критической роли насилия в истории и осуществлении власти.Принципиально различным было понимание исторического факта: для Ленина былинетерпимы искажения фактов в угоду априорной теоретической установке,сталинская историческая школа умалчивала факты, подтасовывала статистику,установила цензуру самих исторических источников (в частности, и самих трудовВ.Ленина). Начало «корректировки» партийной истории положил И.Сталин,выступивший в 1931 г. в журнале «Пролетарская революция» со статьей «Онекоторых вопросах истории большевизма», что ознаменовало качественный переходв развитии историко-партийной науки – эта дисциплина стала инструментом политическойборьбы и конструирования культа личности.
Ближайшее окружение И.Сталина внесло свой вклад вразработку новой партийной истории: концепцию Гражданской войны выстроилК.Е.Ворошилов, выдвинувший тезис «Где Сталин, там успех, там победа»[152];И.П.Товстуха и Ем.Ярославский активно работали над созданием апологетическойбиографии И.Сталина; Л.Берия в 1935 году оформил проект «двоецентрия» в историипартии, уравняв роль Ленина и Сталина в коммунистическом движении.
В октрябре 1935 года Отдел партийной пропаганды иагитации ЦК ВКП(б) и Ученый комитет ЦИК СССР провели совещание преподавателейИнститута красной профессуры, на котором обсуждался вопрос о преподаванииистории партии и было принято решение о создании нового учебника по историиВКП(б), подготовка которого была возложена на комиссию во главе с А.Ждановым.
В 1935-1937 гг. коллектив авторов под руководствомВ.Г.Кнорина, П.Н.Поспелова и Ем.Ярославского предложил ЦК несколько вариантовмакета будущего учебного пособия, но все они были отклонены. В 1937 годуавторам был дан 4-х месячный отпуск для редактуры КК, которая заключалась ввведении в текст концепции истории большевизма как борьбы, периодизации историипартии по Сталину.
В конце сентября – начале октября 1938 года в Кремлесостоялось совещание пропагандистов и руководящих идеологических работниковМосквы и Ленинграда по вопросу об организации изучения истории ВКП(б). Насовещании было прямо указано, что цель издания – унификация мировоззрения нациина основании идей, изложенных в КК, именно поэтому были дискредитированыизданные ранее учебники истории партии, допускавшие различные трактовкиисторических фактов, а кроме того, содержавшие ряд «неудобных» для сталинскойфилософии истории фактов. КК стал единственным учебником по партийной истории;именно он отражал «взгляды партии». «Создание единомыслия на базеидеологии сталинизма и культа личности – вот та цель, которая преследоваласьпри издании «Краткого курса истории ВКП(б)»[153]. КК стал «официальным, провереннымЦК ВКП(б) толкованием основных вопросов истории ВКП(б) и марксизма-ленинизма,не допускающим никаких произвольных толкований», — утверждало постановление ЦКВКП(б)[154].
Для того, чтобы достичь максимальногоиндоктринирующего эффекта текста КК было запрещено вести кружки по изучению КК,давать публичные консультации – КК предназначался для индивидуального изучения.Более того, изучение КК было предпочтительнее изучения собственно текстовК.Маркса, Ф.Энгельса, В.Ленина. КК утвердился как объяснительная системасоветского общества, вошел в «канон» и стал объектом многочисленныхинтерпретаций в виде лекций, пособий в помощь изучающему КК. Судьба КК какметанарратива, выговаривающейся идеологии, есть как бы онтологический маршрутцелой эпохи.

§2.Суггестивная стратегия текста и базовая оппозиция «свой – чужой»
Принципиальноепредставление о истории в КК есть представление о истории как о борьбе,например: «История нашей партии есть история борьбы и разгрома мелкобуржуазныхпартий; эсеров, меньшевиков, анархистов, националистов». Проф.Афанасьев пишетоб историографии советского период: «Формация, процесс, класс, партия,революция, закон, марксизм, пролетариат – вот основы нового историческогословаря. Но, пожалуй, самым популярным и наиболее распространенным термином всоветской историографии, начиная с первых самостоятельных произведенийсоветских историков до конца 80-х гг. станет слово «борьба»[155]
Вообще,ПОЛИТИКА ЕСТЬ БОРЬБА есть когнитивно укорененная концептуальная (понятийная – впереводе Н.В.Перцова) метафора (т.е. та, которая структурирует «нашевосприятие, наше мышление и наши действия»[156]), сравнимая сконцептуальными метафорами СПОР ЕСТЬ БОРЬБА, СПОРТ ЕСТЬ БОРЬБА. Этой метафороймы «живем», она упорядочивает наши действия в культуре: мы представляем другуюточку зрения (партию, движение, идеологию) в споре (политической борьбе) каквраждебную, стараемся атаковать, разбить ее – этим определяется наше отношениек собеседнику, к спору как акту коммуникации, политике как сфере жизни. Мыговорим о политике так потому, что таково наше представление о политике, и мыдействуем в соответствии с нашим осмыслением соответствующих явлений. Этиутверждения справедливы и для современной культуры, но особенностьтоталитарного дискурса – в уравнивании политического и исторического: для ККконцептуальной метафорой будет не только ПОЛИТИКА ЕСТЬ БОРЬБА, но и ИСТОРИЯЕСТЬ БОРЬБА.
БОРЬБА есть форма отношений«своего» и «чужого», «нас» и «их».
Оппозиция «свой — чужой» относитсяк когнитивным структурам и восходит к биологическому механизму. В процессеэволюции критерии «своего — чужого» дифференцировались от преимущественнонерасчлененно-локального, конкретно-ареального (метки территории, сейчас с ареальнымпринципом уместно сравнить признаки национальности и расы) до социального(стратификация по принадлежности к социальному слою, по отношению копределенной идее). Хотя оппозиция «свой – чужой» несет яркие биологическиехарактеристики (привязанность к инстинкту жизни, инстинкту самосохранения),необходимо, тем не менее, заметить и социальную составляющую этой оппозиции нафоне биологических противопоставлений «живой – мертвый», «мужской – женский».
Ментальная укорененность оппозицииможет быть продемонстрирована также и бинаризмом человеческого мышления(оппозиции как и «свой — чужой»: жизнь — смерть, верх – низ, правый – левый,дом – лес, большой – маленький, мужской – женский, горячий – холодный, светлый– темный, вода – огонь, чет-нечет)[157]. Поэтому говорить обоппозиции как об «архаической» структуре[158] было бы ошибочно(трансисторическая, вневременная категория). Гиперактуализация оппозиции «свой- чужой» особенно характерна для кризисного исторического времени (рождениенового общества, нового человека, в процессе которых необходимо четкоразграничить старое и новое; соперничество держав на европейской арене,сулившее войну в 30-ые).
Рассмотрим далее суперконцепты«свой – чужой» в аспекте оценочности, поскольку гипероценочность в тоталитарномдискурсе есть форма существования представления, мотивированная суггестивнойстратегией дискурса. Оценка же вообще есть «конститутивная особенность высказывания”[159].
Категория («суперконцепт») «свой»представлена концептами «партия», «лидеры революционного движения»,«революция», «рабочий класс».
Концепт «партия» в аспектеоценочности представлен следующими языковыми реализациями:
прошладолгий и славный путь до великой партии большевиков
рослаи крепла в принципиальной борьбе
креплаи закалялась в революционной борьбе
героическаяистория партии
осталасьверной великому знамени революционного интернационализма
монолитнаяи боевая
передовойотряд рабочего класса
руководящаясила рабочего движения, объединяющая и направляющая классовую борьбупролетариата
великоедело партии Ленина-Сталина
замечательныйбольшевик
итогисъезда внушили бодрость и уверенность в конечной победе социализма
Необходимоотметить положительную оценку партии, ее несут семы «верность», «единство»,«величие», «освобождение», «стойкость», «прогрессивность», «смелость», «слава»,«сила». Концепт«революция» охарактеризован через героическую патетику высокого регистра.Революция ознаменует собой начало новой эры, нового космоса. Регистрируетсяактивная метафорика природной стихии (зарево пожаров, предгрозовая молния,великая буря, ураган, пламя, поток), обозначающая силу, неотвратимость, победунового порядка:
Крейсер«Аврора» громом своих пушек, направленных на Зимний дворец, возвестил 25октября начало новой эры – эры Великой социалистической революции
КраснаяПресня была подавлена огнем и мечом, залита кровью, пылала в зареве пожаров,зажженных артиллерией
Стачка– предгрозовая молния накануне великой революционной бури
Ленскиедни, словно ураган, ворвались в ту атмосферу «успокоения», которая была созданастолыпинским режимом
Пламявеликого революционного пожара… сожгло дотла дворянско-помещичью царскуюмонархию и буржуазную власть
Грознымпотоком разливается по стране рабоче-крестьянское движение
Требовалосьуничтожить дотла остатки контрреволюции
Пламяреволюции
Оценочность концепта «лидерыреволюционного движения» гиперболизирует интеллектуальные качества лидеровпартии, их преданность партийным интересам(=интересы пролетариата), любовьнарода; образ Ленина вписывается в характерный для традиционных обществпатерналистический контекст (защитник, отец): «Метафорическая модельГОСУДАРСТВО – ЭТО СЕМЬЯ представляет отношения между государством и гражданами,между лидером страны (царем, президентом, генеральным секретарем и др.) инародом…. Эти отношения могут концептуально представляться как отношения всемье, члены которой ощущают кровную связь между собой и душевную привязанностьдруг к другу, где младшие должны проявлять уважение к старшим, глава рода можетпри необходимости и наказать неразумного. …Отношения в семье регулируются нестолько законами, сколько традиционными представлениями о том, как должныпоступать родственники в тех или иных ситуациях. Все члены семьи – “свои”, ипри необходимости должны совместно противостоять “чужим”; в соответствии ссемейной этикой на защиту “своего” надо становиться вне зависимости от того,прав он или нет”[160].Образ вождя имеет подчеркнуто-мессианский характер, характер образа культурногогероя (“будет жить в веках”)
Ленин:поражал знанием марксизма, его выступления производилисильное впечатление, он необыкновенно глубоко знал Маркса; егогорячая, несокрушимая вера в победу рабочего движения, опаснейший врагцаризма, пользовался горячей любовью передовых рабочих.
Маркс:гениальная мысль Маркса, дал гениальную формулировку историческогоматериализма
мудростьи дальновидность ленинской политики
любимыйЛенин
болезньЛенина – большое горе трудящихся всего мира
смертьЛенина – самая тяжелая утрата рабочего класса всего мира, величайшее бедствие
Ленин– наш вождь и учитель, отец и учитель, друг и защитник трудящихся всего мира
Ленинбудет жить в веках
«Рабочийкласс», в первую очередь, представлен как исполнитель воли партии, какколоссальная сила, верная идее:
«подлинныйтрудовой подъем рабочего класса» (индустриализация), «героическая работа повосстановлению народного хозяйства», «социалистический энтузиазм рабочих»,рабочие «герои-самородки».
Суперконцепт«чужой» представлен концептами: «идеологический противник», «царское правительство»,
Рассмотримконнотативно-оценочное наполнение концепта «царское правительство»:
царизм– заклятый враг народа
царскоеправительство – заклятый враг народа
царизм– цепная собака капитализма
царизм– тот горбатый, которого может исправить только могила
правительствокнута и виселицы
царскоесамодержавие – бронированный кулак
дума– бессильный придаток царизма
дума– ширма, прикрывающая язвы царизма
царскиегенералы были бездарными и продажными
Столыпинразвертывал свою кровавую расправу
Вцарских застенках мучили и пытали революционеров
царскиеищейки искали Ленина
годыстолыпинской реакции особенно отличались разбойничьими набегами жандармов ипомещицких, царских провокаторов и черносотенских громил на рабочий класс
издалосвирепые приказы
восстаниябыли с бесчеловечной жестокостью подавлены царизмом
царскиепалачи и тюремщики развернули свою кровавую работу
карательныеэкспедиции свирепствовали во всю
царьхотел войной задушить революциюДевятоеянваря – злодейство царя
правительствопродолжало подавлять рабочих и крестьян со свирепой жестокостью
манифест17 октября – обман народных масс, царская уловка, своего рода передышка,ловушка, провокация
натравливалоодин народ на другой, разжигало рознь, организовывало резню
палачи мучитель нерусских народов
дикийпроизвол царского правительства
загналоЛенина в Шушенское
подавилос невиданной жестокостью народное восстание в Китае
Ленскийрасстрел – кровавое злодеяние царского самодержавия
предпарламент– выкидыш корниловщины
хозяйничаньеинтервентов дошло до … зверств
царскаяРоссия была тюрьмой народов
Частотнымихарактеристиками будут: «физическое насилие» (удушение, палач, мучитель,жестокость, кнут, виселица, расправа); зооморфные характеристики (свирепость,цепная собака, зверство, бесчеловечная жестокость). Используется морбиальнаяметафора («язвы царизма», «бессильный придаток»). Метафорическая модель сисходной понятийной сферой «болезнь» есть отражение вектора опасности,агрессивности, тревожности[161], морбиальная метафорауказывает на отклонение от естественного порядка вещей, представления онеправильности и недопустимости существующего положения.[162]
Оценочнымстановится такое плеонастическое сочетание как «царское самодержавие», гдеконнотативно-нагруженными оказываются оба слова. Заметна на этих примерахклишированность оценки: выражения «заклятый враг», «бесчеловечная жестокость»становятся фразеологизированными речевыми паттернами, обладающими высокойвоспроизводимостью.
Наибольшимобъемом обладает концепт «идеологический противник»:
Каменев,Зиновьев, Рыков – скрытые агенты Троцкого
вождиII Интернационала оказались предателями, изменниками пролетариата, оказалисьслугами буржуазии
ликвидаторство– агентура либеральной буржуазии в партии
ликвидаторыи отзовисты – мелкобуржуазные попутчики пролетариата
экономисты– реформисты, предающие коренные интересы пролетариата
экономисты– проводники буржуазного влияния
Колчак,Юденич, Деникин – ставленники Антанты
полчищабелогвардейцев и интервентов
оппозиционнаягруппка Троцкого
застрельщикдискуссии и борьбы против Ленина – Троцкий
оппозиционеры– плохие марксисты и круглые невежды
империалистыпредъявили советской стране наглые требования
акулыимпериализма
атаманыпрямых капитулянтов, «лидеры»
господа
помещикиграбили, отнимали, отрезали, заставляли даром отрабатывать дни
выжималипоследние соки
грабили
помещики,капиталисты, кулаки, вредители, шпионы – наемники капиталистического окружения
жалкая,оторванная от жизни и насквозь прогнившая фракционная группа
Зиновьев– генерал без партии
раскольническаяработа троцкистов
антиленинскаяподпольная партия
бандаполитических двурушников
паразитическийкласс капиталистов
кликабезыдейных карьеристов, обманщиков рабочего класса
отпетыйдвурушник
помещики,капиталисты, кулаки, вредители, шпионы – наемники капиталистического окружения
пресмыкаясьи холопствуя перед царским правительством кнута и виселицы, кадеты писали…
экономистыхоронят идею соединения рабочего движения с социализмом
онипредпочли отписаться парой незначительный статей … и потом уйти в кусты
онипозорно отрекались от революционных требований
выступалилевые крикуны, политические уроды типа Ломинадзе и Шацкина, выступали прямыекапитулянты вроде Троцкого
ТроцкистПятаков, сидевший в ВСНХ, дал преступную директиву хозяйственникам
подонкичеловеческого рода
Троцкий,Раковский уже давно являются врагами народа, шпионами, завербованными иностраннойразведкой
Характерныинвективы предательства (шпион, скрытый агент, ставленник, предатель, слуга,проводник влияния, холоп, обманщик, пресмыкающийся), трусости, недостойности(позорно отреклись, уйти в кусты). Враги дискредитируются по линии интеллекта(круглые невежды, плохие марксисты). Используется в уничижительной функциинаименование «господа» как ассоциирующееся с эксплуатацией в капиталистическомобществе. Уничижительные характеристики реализуются через словообразование сучастием уменьшительно-пренебрежительных суффиксов («группки»), через прямоенаименование («жалкие», «паразитическая»). Отметим употребление «ироническихкавычек» («лидеры») Употребляется криминальная метафора (клика, банда, атаман),в которой концептуальным фактором является «преступник» – человек, презирающийзакон, готовый пойти на все ради собственной выгоды[163].В характеристике капиталистов используется зооморфная метафора акулы: «типичныеобразы агрессивности, жадности, безжалостности – это акула, волк,тигр, ястреб, а также зверь»[164],на это же указывают и прямые характеристики (наглые требования).Отрицательную эмоцию у читателя создает и агрессия по отношению к «своему» — агрессия по отношению к Ленину («антиленинская»), партии («раскольнические»),государству, имплцитно отождествляемых с народом. Эта агрессия становитсязнаком «отпадения от» господствующей идеологии. Сторонники «чужого»охарактеризованы метафорой хора, позволяющей в следующих контекстах выделитькачества «несамостоятельность», «зависимость», «ослабление», «разрушение»,«дезорганизация»: подголоски разбитых классов – жалкие остатки бухаринцев итроцкистов, меньшевистские перепевы, троцкистская демонстрация –жалкая кучка немногочисленных подпевал.
Врагупредписана семантика упадка, гибели, разрушения: насквозь прогнившая, уроды.
Капиталисты,помещики и буржуазия в целом – субъекты действий, причиняющих вред «своему»: грабили,душили, выжимали последние соки.
Использованиемножественного числа (капиталисты, экономисты, кулаки, господа) исуществительные с семой неопределенного количества (группка, банда, клика,класс, полчища) говорят об образе врага как об обобщенном неперсонифицированномсубъекте нападения, агрессии, деструкции.
Интереснопосмотреть на некоторые источники тоталитарных политических клише концепта«идеологический противник»:
враг народа–источник трудно установим[165]: в Риме – hostispopulo Romano(«враг римского народа»), в библейской книге Есфирь – «Аман – враг всех Иудеев»(Есф., 9:24), публицистический оборот «враг народа» появился во Франции непозднее 1790 г.; 10 июня 1794 года якобинцы приняли декрет о преследовании«врагов народа». В России это выражение стало обычным с Февраля 1917 г., вГражданскую войну было в ходу по обе стороны фронта. «Враг народа» – пьесаГ.Ибсена (1882). Актуализация французского революционного термина (мы полагаем,что источник именно такой) в советском тоталитарном дискурсе связана сидеологическим противостоянием монолитной идеологии маргинальным, запрещеннымдаже, точкам зрения: партия отождествляется с народом, и идеологическиепротивники, т.о., становятся врагами народа (не государства!, а народа, т.е.врагом каждого – это своеобразное физиологическое усиление, а по сути — моральное суждение, свойственное для традиционных обществ: «поступать посовести, зову сердца»)
подонки человеческогорода – пример, когда тоталитарный дискурс прямозаимствует свое клише из религиозного текста (причем формула «род человеческий»отмечается только в «Деяниях», 17:26-27): «От одной крови Он произвел весь родчеловеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенныевремена и пределы их обитания, 27 — дабы они искали Бога». Осознанно, либонепроизвольно в текст вторгается топос верности тексту (подонки, маргиналыотвернулись от Бога, отказались его искать, прямо выступили против).
Соотношение«своего» и «чужого» реализуется в пространстве борьбы. Концепт «борьба»представлен в КК 2 метафорическими моделями: БОРЬБА ЕСТЬ ФИЗИЧЕСКОЕПРОТИВОБОРСТВО; БОРЬБА ЕСТЬ (МАСКАРАДНОЕ) РАЗОБЛАЧЕНИЕ (И КРИТИКА).
БОРЬБАЕСТЬ ФИЗИЧЕСКОЕ ПРОТИВОБОРСТВО:
зиновьевцыделают вылазку
Зимнийдворец, где окопалось Временное правительство
Ленинразбил затаившихся врагов внутри партии
военныйкоммунизм был попыткой взять крепость капиталистических элементов … штурмом,лобовой атакой
партиядала паникерам решительный отпор
большевикиосуществляли свою революционную деятельность, борясь на два фронта
большевики…очищали пролетарскую партию от скверны оппортунизма
этобыл переход меньшевиков …в лагерь … буржуазии
демонстрация… оказалась настоящим смотром сил партии
…вооруженныерешением Таммерфорсской конференции
ониокопались в «Заграничной лиге» русских социал-демократов … и стали обстреливатьоттуда партию, Ленина, ленинцев
Кровавоевоскресенье: в этот день была расстреляна вера рабочих в царя
тактикапролетариата, рассчитанная на полную победу революции
классоваяборьба должна привести к падению капитализма, к победе пролетариата
народникив своих журналах вели травлю марксистов
идейныйразгром экономизма
онирешили дать бой … по вопросу о диктатуре пролетариатаЛениннанес всем этим возражениям сокрушительный удар
передоваяроль пролетариата в революционной борьбе
идейныйразгром народничества далеко еще не был завершен
задачадобить народничество выпала на долю Ленина
надобыло до конца идейно разгромить народничество
выходка«новой оппозиции»
пакостибезыдейных карьеристов
Плехановразбил и второй ошибочный взгляд народников
Ленинстал громить «экономистов»
Ленин…обрушился на эту оппортунистическую философию, не оставив от нее камня на камне
Зиновьеви Каменев высунулись было одно время с заявлением…, но потом оказалисьвынужденными спрятаться в кустах
этугнилую и антипролетарскую установку… опрокидывала вверх дном ленинская теориясоциалистической революции
Вообще,«милитарная метафора навязывает обществуконфронтационные стереотипы решения проблем, ограничивает поиск альтернатив всоциальном развитии и решении конкретных проблем».[166]В действиях «врага» подчеркнута трусость (окопались, затаились, высунулись,отползли в кусты, вылазка), пассивность, скрытность, нечестность (травля,пакости), случайность (выходка) действий, в то время как «свои» — громят,атакуют, обрушиваются, наносят удары, опрокидывают вверх дном, разбивают,добивают.
Актуализациямилитарной метафоры связана с кризисным временем, когда в хаотическомпространстве насилия единственной целью является социальное выживание,возможное только в борьбе.
БОРЬБАЕСТЬ (МАСКАРАДНОЕ) РАЗОБЛАЧЕНИЕ (И КРИТИКА)
Плехановразоблачал народников
Плехановобвинял народников в идеализме
брошюра,в которой разоблачался дикий произвол царского правительства
Лениндо конца разоблачил истинное лицо народников как фальшивых друзей народа
разоблачаяэту фальшивую критику, Ленин показал
буржуазныеинтеллигенты начали рядиться в марксистские одежды
Ленинсо всей резкостью критиковал «легальных марксистов», разоблачая их истинноелиберально-буржуазное нутро
подобнаяпроповедь есть отступничество от марксизма
Ленинвынес резкий обличительный протест против взглядов экономистов
этаидеология ведет к скатыванию в болото оппортунизма
экономистытак ловко перелицевались, что им удалось протащить несколько своих делегатов
этобыла разнузданная пропаганда организационной распущенности, подрыва партийностии партийной дисциплины
необходимобыло дать меньшевикам решительную отповедь
раскольническиедействия меньшевиков
теоретикиII Интернационала приняли все меры к тому, чтобы похоронить (эти идеи) в гроб ипредать (их) забвению
большевикиклеймили такую оценку как предательскую
меньшевикивскрыли свое антипролетарское, оппортунистическое нутро
дурныепастыри, вроде меньшевиков, должны быть отброшены прочь, как враги революции
меньшевикиоказались банкротами в области национального вопроса
съездрекомендовал разоблачать их попытки маскироваться под социалистов
критикаэта … велась завуалировано и лицемерно под флагом «защиты» … марксизма
задача– дать должную отповедь этим перерожденцам, сорвать с них маску, разоблачить ихдо конца
ликвидаторыи отзовисты особенно наглядно показали свое настоящее лицо
тезисыЛенина вызвали яростный вой среди буржуазии, меньшевиков и эсеров
разоблачениепагубности политики эсеров
наАпрельской конференции была разоблачена антиленинская линия Каменева,Зиновьева, Пятакова, Бухарина, Рыкова
разоблачениесоглашательства меньшевиков и эсеров
съездосудил меньшевистскую теорию нейтральности профсоюзов
этобыла безнадежная попытка обанкротившихся политиков повернуть назад колесореволюции
провокаторскаяполитика Троцкого и его сподручного Бухарина, искусно маскируемая «левыми»фразами
Бухаринзамазывал факт воодушевления и роста кулацких элементов
Ленинопрокинул эти вреднейшие взгляды Бухарина и Пятакова
ленинцыуличали троцкистов в смешении профсоюзов с военными организациями
Троцкийповторяет старые меньшевистские перепевы
Зиновьеви Каменев перепевают песенки врагов партии
крикамио перерождении партии Троцкий пытался прикрыть свое собственное перерождение исвои антинародные замыслы
извсех оппозиционных платформ эта была наиболее лживой и фарисейской, это быласамая лживая из всех лживых платформ
«УрокиОктября» – клеветническая книжонка
этобыли хамелеоны, готовые принять любую окраску
перекрашиватьсяпод советский цвет
прикрытьсвои стремления «советской» вывеской
требовалосьразоблачить их … как безыдейных карьеристов, обманщиков рабочего класса,отпетых двурушников
бухаринско-рыковскаягруппа… не имела уже возможности маскировать свое капитулянтское лицо ивынуждена была защищать реакционные силы … открыто, без прикрас, без маски.
зиновьевцы– плохо замаскированные троцкисты
Для описания идейной борьбы принципиально важнымоказывается театральность, но если в 90-ые гг. двадцатого века театральность итеатральная метафорика связаны только с тем, что публичный политик, как ипопулярный артист, работает «на публику», старается заполучить поддержкуэлектората, то театральные образы в тоталитарном дискурсе оцениваются негативно,они противопоставлены позитивной реальности. Это объясняется тем, чтотеатральность становится решительно важной для культуры XX века в связи спроблемой истинного/мнимого, проблемой идентичности и аутентичности, которая состротой встала для каждой личности по причине развития капиталистическихобществ и как следствие – отчуждения, а для целых государств и народов – попричине ситуации исторической неопределенности, в которой необходиманациональная и социокультурная самоидентификация.[167]Театральное проводит границу между истинным и мнимым: если власти (архетипкультурного героя) присущи верность знамени марксизма-ленинизма, преданностьзаветам Ленина, открытая борьба с врагом, то для чужого характерныпредательство, скрытость, тайна, которые и разоблачаются, выводятся на чистуюводу властью. Плюс к тому, нельзя не учитывать и одержимость в поискевредителей и шпионов.
Проблема мнимого вскрывается инвективами лжи (лживаяплатформа, клеветническая книжонка).
Отметим также криминальную (судебную) метафору(«уличать», «обвинять»). Обращает на себя внимание варьирование, вообще-то несвойственное тоталитарному дискурсу: маска – вывеска – перекрашиваться в цвет –перелицеваться – перерождение – замазывать – хамелеон – завуалировать. Именноэта необычность говорит об особой роли разоблачения и театральности втоталитарной культуре.
Оценочностьтекста стигматизирующая («наклеивание ярлыков»), полярная. Н.А.Купина пишет:«Идеологическая экспансия захватывает все ступени семантической структурыслова, проникает в коннотативную часть семантики, диктует прямолинейнуюаксиологическую поляризацию»[168]. Заметно также, что пооппозиции «рациональность – эмоциональность» господствует эмоциональность,оценочность: текст, призванный быть объективным (учебник), в языке саму этуобъективность, аналитичность игнорирует и преодолевает повышеннойэкспрессивностью, эмоциональностью. Так, «Краткий курс…» на правахисторического термина вводит не только понятия базис, надстройка, средствапроизводства, орудия труда, производственные отношения, но и «обосновывает»термин «политический двурушник» и «политическое двурушничество».
Негативнаяоценка «чужого» провоцирует тревожность, страх читателя, заставляет его искатьзащиты, с другой стороны позитивная оценка «своего» формирует зависимость,страх «отпадения».
Пооппозиции «информативность – фатика» преобладает фатика: характерны множественныеповторы слов-клише, клишированных образов, и повторяемым, ритуализированнымштампом может становится «чужое слово» классиков марксизма-ленинизма. Дляритуального слова характерным будет фиксированность формы и стертостьсодержания, что объясняется функцией воздействия на читателя (экстатизация,субпсихотизация).
Фразеологичность, клишированность (стереотипия),яркая оценочность создают закрытый язык с конечной, не варьируемойсовокупностью средств, что формирует механизм идеологического контроля втоталитарном обществе (язык оценки, лишенный аналитики (не доказательство, адискредитация), не позволяет не только оценить то или иное явление иначе, но ивообще исключает возможность критического осмысления действительности,поскольку всякое высказывание и всякий его элемент подобным дискурсом,понимаемым и как текстопорождающий механизм, будут включены в систему отношений«свой — чужой», а следовательно, полярно оценены). Оценочность как бы снимаетденотативный, понятийный потенциал слова, оно «развоплощается», превращается изпостигаемого разумом слова в неинтеллегибельный символ: так, Троцкого вконтексте тоталитарной культуры невозможно представить вне постоянного эпитета«иуда», т.о., Троцкого уже нельзя мыслить (как политика, каквоенноначальника), его можно только оценивать. Такая символизация и естьмеханизм подавления критического мышления.
Интердискурсивным источником закрытоститоталитарного дискурса являются юридический и военный дискурсы, принципиальностереотипные, кодифицированные и не допускающие инотолкований как связанные сситуацией принятия решения. Такое предположение допустимо на основании того,что тоталитарный дискурс заимствует из юридического ряд концептов («главагосударства», «парламент» и т.д. как концепты исконно принадлежат закону), асфера политического противоборства описывается не только в терминах области«БОРЬБА» («ВОЙНА»), но и активно привлекается военная риторика жанровдиспозиции и сводки.
Итак, оценка есть субститут анализа, инструментподавления критического мышления и способ суггестии.
Относительно оценочности необходиморешить еще один вопрос. Догматичность, ориентация на ставшее (устоявшуюсятеорию, взгляд на действительность) создает парадокс: максимальная оценочностьхарактерна для публицистики, но тоталитарный дискурс далеко не публицистичен:он лишен варьирования, палитра вызываемых эмоций бедна, неоттеночна (любовь –ненависть), он не подразумевает действенного отклика (формируется, причем впроцессе аутистического чтения, некое мировоззрение, взгляд на историю).Тоталитарной культуре свойственна интровертность, погруженность в себя, в свое«виденье, непостижное уму», которое на самом деле крайне рационализировано, иэта рассудочность (существование идеологического Института марксизма-ленинизма)оформляют эмоциональную дефицитарность высказывания. Дефицит эмоций скрываетсяуже больше логическим нагромождением однотипных средств оценки. (Втипологически родственных явлениях мы видим подобные логические оценки: вискусстве классицизма, например). Панлогизм исторических построенийхарактеризует и Е.Добренко: для КК характерно изложение не только текстов идоктрин, но и исторических событий по пунктам и подпунктам, превращая событиекак бы в письменный текст; характерна «тавтология, оформленная однородными рядами,синонимичностью и антонимическими «оппозициями»[169],обусловленная взглядом на историю как понятую системную закономерность (всепроизошло так, как и должно было произойти – так говорит Слово, которое ивоплощает себя в истории и в интерпретирующем тексте КК). Иными словами, оценкав КК подчинена не непосредственному чувственному восприятию действительности,но она «спланирована», искусственна, подчинена логике. Господство логики,всеобщей идеи (утрированный «моноидеизм») лишает читателя возможности выйти запределы языка ровно так же, как и высокая эмоциональность оценки.
Намечаяразговор о системности концептов, необходимо сказать о том, что суперконцепт«свой» и знаки, по типологии относящиеся к «своему», занимают иерархическиболее высокое положение, ценностно доминируют; основными качествами своегоявляются открытость, активность, сила, успех. Эти качества необходимы именно впроцессе переустройства общества, рождения нового строя. Знаки «чужого» оцененыотрицательно, выглядят бессильными, вызывают тревожность и ненависть. Следуетсказать, что в центре тоталитарного дискурса находится концепт «борьба»,своеобразный «ключевой концепт эпохи», концепт-константа, в терминах борьбыописывается политика, идеологическое соперничество (что свойственно исовременному политическому дискурсу), но в тоталитарном обществе метафораборьбы экстраполирована в несвойственные ей области: например, ИСТОРИЯ ЕСТЬБОРЬБА (для современного носителя языка более актуальной и господствующей будетконцептуальная метафора ИСТОРИЯ ЕСТЬ ДВИЖЕНИЕ[170]:ср. историческое движение, (тупиковый) путь развития, ускорение, темпыразвития, события не прошли бесследно, время бежит). Для рассмотрениясинтагматических и парадигматических отношений концептов решительно важнойявляется оппозиция «свой – чужой»: «Тоталитарный язык организован системно. …Основной вид структурных связей – бинарные оппозиции, определяющие набор догм(предписаний) и взаимоисключающих оценок»[171].
Ценностнаяиерархия оценочности концептов (даже тех, которые мы рассмотрели) позволяетреконструировать (не во всех чертах, конечно) образ мира, задаваемый дискурсом:ИСТОРИЯ ЕСТЬ БОРЬБА, в которой факторами являются сила, действие и насилие;действительность, история и борьба окрашены оптимистическим пафосом: сторонники«своего» объективно сильны, успешны, они вооружены подлинной объяснительнойтеорией, возглавляемы харизматическим лидером мессианского типа, которыйнеизбежно ведет к победен; враг же при всем своем коварстве по-шутовски нелеп иисторически обречен. Борьба с врагом есть борьба физическая (с одной стороны,его уничтожение, а с другой – героический мирный труд) и борьба-разоблачение (вприложении к действительности это, по всей видимости, должно оправдывать икультивировать доносительство). Героизация силы, направленной как на созиданиенового и разрушение старого, признание объективности достижений общества –необходимые принципы для рождающегося социума, поскольку эти суждения говорят опринципиальной разрешимости любой задачи («все под силу»), а значит, настраиваютчитателя на упорный труд-жертвенность и самоотречение, которые, безусловно, непропадут впустую. Так идеология выполняет свою задачу обеспечения притокасоциальной энергии в распоряжение власти.
Внешние правила дискурса как структуры(регулярности) диктуются экстралингвистическими факторами. В гл. 3.§1. мыобозначили главную цель издания КК – формирование унифицированного взгляда наисторию и действительность. Данная цель – прежде всего охранительная (уберечьвласть от инакомыслия[172], легитимизировать инавсегда установить политический порядок). Этого можно достичь, сознательнопроводя политическую социализацию личности в виде освоения основных элементовгосподствующей политической культуры через формальную систему пропаганды иагитации. Советская тоталитарная культура стремилась создать нормативногочеловека[173], который видеале совпадает с имплицитным читателем КК. Нормативный человек наделенчувством классового самосознания, стремится к идеологическому совершенствованию[174].
Именнопоэтому ведущей стратегией КК становится суггестивная стратегия: клиентудискурса институт внушает определенные установки и ценности относительнообъекта (история ВКП(б)).
Под текстовой стратегией понимаются указания состороны высказывания, получаемые реципиентом, эти указания управляютвосприятием. Это совокупность процедур чтения и конвенций, которые текстустанавливает для читателя; чтобы сотрудничество читателя и текста состоялось,эти условия должны быть приняты.[175]
Если искать терминологических синонимов, тостратегия есть то, что М.Бахтин назвал «речевым замыслом», «речевой волей»,«заданием», то есть тем, что определяет целое высказывания, его объем и егограницы, меру завершенности высказывания[176].
Стратегия может быть рассмотрена и какпроцессуальное воссоздание некоего образа мира в сознании адресата: К.Зацепинопределяет (художественную) стратегию как «синтезированнуюв эстетической форме в рамках творческой интенции совокупностьвзаимосвязанных концептов, ориентированную на опознавание их имплицитнымчитателем в пределах как авторского, так и читательского горизонта ожидания,детерминированного определённым культурнымконтекстом эпохи или репертуаром»[177].
Стратегия позволяет рассматривать смысл как процесс,в ходе которого решаются частные задачи и подбираются способы формированияадекватного целостного смысла.
В типологической характеристике дискурса стратегияможет быть продуктивной, если в основание типологии будет положен принцип«дискурс есть репертуар стратегий».
Анализ стратегии основывается на положении, что«стратегии можно распознать при помощи технических приемов, используемыхавтором в каждом конкретном тексте»[178].
В нашем случае суггестивная стратегия есть стратегияконтроля. «Контроль… определяется как поведение человека, влияющее нажелательное изменение в объекте»[179] (в случае КК это«реформа сознания», индоктринация).
Стратегия реализует себя в ряде тактик:
1. Тактикастигматизирующей оценочности (мелиоративно-пейоративная тактика, тактикаэмоционального аргумента), позволяющая увеличить заслуги «своего» ибанализировать/отрицать врага в глазах читателя;
2. Тактикарациональной (логической) аргументации (оперирование экономической статистикойпрактически в начале каждой главы, изложение принципов маркистско-ленинскойидеологии в гл.IV);
3. Тактикаповтора (это не только отсутствие варьирования или повторение определенныхклише, но и стереотипия синтаксического уровня)
Для примера рассмотрим пассаж из гл.12:3 КК:
«1937-ойгод вскрыл новые данные об извергах из бухаринско-троцкистской банды. Судебныйпроцесс по делу Пятакова, Радека и других, судебный процесс по делуТухачевского, Якира и других, наконец, судебный процесс по делу Бухарина,Рыкова, Крестинского, Розенгольца и других, — все эти процессы показали, чтобухаринцы и троцкисты, оказывается, давно уже составляли одну общую бандуврагов народа под видом «право-троцкистского блока».
Судебныепроцессы показали, что эти подонки человеческого рода вместе с врагами народа–Троцким, Зиновьевым и Каменевым — состояли в заговоре против Ленина, противпартии, против Советского государства уже с первых дней Октябрьскойсоциалистической революции. Провокаторские попытки срыва брестского мира вначале 1918 года; заговор против Ленина и сговор с «левыми» эсерамиоб аресте и убийстве Ленина, Сталина, Свердлова весной 1918 года; злодейскийвыстрел в Ленина и ранение его летом 1918 года; мятеж «левых» эсеровлетом 1918 года; намеренное обострение разногласий в партии в 1921 году с цельюрасшатать и свергнуть изнутри руководство Ленина; попытки свергнуть руководствопартии во время болезни и после смерти Ленина; выдача государственных тайн иснабжение шпионскими сведениями иностранных разведок; злодейское убийствоКирова; вредительство, диверсии, взрывы; злодейское убийство Менжинского,Куйбышева, Горького, — все эти и подобные им злодеяния, оказывается,проводились на протяжении двадцати лет при участии или руководстве Троцкого,Зиновьева Каменева. Бухарина, Рыкова и их прихвостней — по заданияминостранных буржуазных разведок.
Судебныепроцессы выяснили что троцкистско-бухаринские изверги,
выполняяволю своих хозяев — иностранных буржуазных разведок, ставили своей цельюразрушение партии и советского государства, подрыв обороны страны, облегчениеиностранной военной интервенции, подготовку поражения Красной армии,расчленение СССР, отдачу японцам советского Приморья, отдачу полякам советскойБелоруссии, отдачу немцам советской Украины, уничтожение завоеваний рабочих иколхозников, восстановление капиталистического рабства в СССР.
Этибелогвардейские пигмеи, силу которых можно было бы приравнять всего лишь силеничтожной козявки, видимо, считали себя — для потехи – хозяевами страны и воображали,что они в самом деле могут раздавать и продавать на сторону Украину,Белоруссию, Приморье.
Этибелогвардейские козявки забыли, что хозяином Советской страны являетсяСоветский народ, а господа рыковы, бухарины, зиновьевы, каменевы являются всеголишь — временно состоящими на службе у государства, которое в любую минутуможет выкинуть их из своих канцелярий, как ненужный хлам.
Этиничтожные лакеи фашистов забыли, что стоит Советскому народу шевельнутьпальцем, чтобы от них не осталось и следа.
Советскийсуд приговорил бухаринско-троцкистских извергов к расстрелу.
НКВДпривел приговор в исполнение.
Советскийнарод одобрил разгром бухаринско-троцкистской банды и перешел к очереднымделам».
Тактикаповтора реализует себя как нагнетание, многократное повторение и высокаяконцентрированность пейоративов: ничтожная козявка, пигмей[180],ничтожный лакей (пресмыкающийся, низкопоклонничество); нанизывание однородныхчленов, повторение практически без вариаций ряда клише «судебные процессыпоказали…», «судебный процесс а, б, с…», повторение синтаксических моделей типа«эти пигмеи/козявки/лакеи». Многочисленные повторы позволяют говорить о КК како фатическом тексте, но, как кажется, более уместным будет понятие«рутинизированный текст»: рутина в обыденном смысле есть повторение – этозначение отражает клишированность, суггестивную природу повтора в КК; слово “routine”в терминологизированном смысле в информатике обозначает часть программы – этозначение отражает «запрограммированность» КК, интеллектуальный (логический)характер письма, направленного на производство определенного эффекта учитателя.
4. Тактикагиперболизации (онтологизации): математическое преувеличение, ценностноепреувеличение, при котором все становится одинаково важным, как важна жизнь исмерть (в плане выражения эта тактика представлена в основном милитарнойметафорой);
5. Тактикакарикатуризации: несмотря на серьезность и догматичность «Краткий курс…»включает и элементы площадной (как бы площадной?) культуры, вводя их в текстоборотами все распевали, рабочие говорили: на выступлениеминистра о новом царе Михаиле и его преимуществах перед Николаем II рабочиеответили: «Хрен редьки не слаще»; Предпарламент назывался предбанником;о Колчаке в текст вставлена целая частушка: «Мундир английский/Погонфранцузский/Табак японский/Правитель Омский//Мундир сносился/Погонсвалился/Табак скурился/Правитель смылся». Тактика карикатуризации служитрасширению социального пространства текста через «флирт» высокого стиля снизким;
6. Тактикадистанции: огромная дистанция между массовым клиентом и институтом задаетсятем, что институт неперсонифицирован – он представлен «Редакционной коллегией»,чей труд утвержден партией; это умалчивание имен создает ситуацию анонимной,внечеловеческой правды, которая пребывала всегда. «Краткий курс…» как бынаписан всей партией и самой историей для партии.
Аналогичнуюситуацию мы можем встретить в дискурсе тоталитарного культа: в «ОбществеСторожевой Башни» («Свидетели Иеговы») важнейшие решения по вопросам политики идоктрины, принятые Руководящей корпорацией Общества, подписаны не именамипрезидента и вице-президентов (состав Руководящей корпорации не известенполностью не только членам культа, но и его профессиональным исследователям), аформулой «Верный и искренний Раб»; кроме того, «Перевод Нового Мира» – переводБиблии, подверстанный под доктрину «Свидетелей Иеговы», выполнен комитетом,имена членов которого известны (Фредрик Франц, Натан Норр, Альберт Шредер,Джордж Гонгласс), но никогда официально не публиковались «Обществом СторожевойБашни» по причине того, что переводчики решили остаться анонимными по мотивамнестяжания и скромности.[181]
7.Тактика апелляции к авторитету (цитирование работ Ленина, Сталина) придаетубедительность тексту.
Всеэти тактики как языковые реализации стратегии рассыпаны по тексту в видесвоеобразных конструктивных точек, направляющих восприятие читателя. Этасистема точек есть структурная основа высказывания, преследующего цель.
Рассмотрениетактик тоталитарного дискурса позволяет уточнить мнение В.И.Карасика о природеинтенционального воздействия в тоталитарном дискурсе. Теоретически моделируется4 типа такого воздействия:
– посредствомавторитета и власти
– посредствомманипуляции (маскируемой власти)
– посредствомубеждения, аргументации
– посредствомпсихической или физической силы[182].
В.И.Карасикполагает, что в кризисное время амфиболия и двусмысленность снимаетсятенденцией иррационального чтения и письма: сила заменяет авторитет, аманипуляция аргументацию. Такая картина в общих чертах верна, но в частностяхтребует дополнений: советский тоталитарный дискурс оперирует не толькоманипулятивными тактиками (стигматизирующая оценочность, тактика повтора иподобн.), но и аргументативной тактикой (см. гл. IVКК, где — пусть и в упрощенной, но тем не менее, довольно логичной форме –излагаются положения марксистского (в сталинской редакции) взгляда на историю).Тактика апелляции к авторитету есть воздействие не силой (страхом), но властью,знанием.
Подчиненностьтекста одной коммуникативной потребности (все направлено на убеждение) ведет кзамкнутости ассоциативно-вербальной сети (трафаретность, неварьируемаяповторяемость) и бедности тезауруса (без колебаний можно, пожалуй, выделитьтолько концепты, связанные с центром: «свой», «чужой», «борьба»). Сам тезаурус«застыл», он лишен познания – главной своей функции, историяидеологически предзадана, ее нельзя испытать как опыт, ее нельзя исследовать, оней нельзя рассуждать – знание отсутствует, в тезаурус лишь проецируетсяготовая абстрактная схема, ужé не соприкасающаяся с действительностью.
Заканчиваяразговор о суггестивной стратегии, еще раз обратимся к экстралингвистическойкоммуникативной охранительной потребности и отметим цели, которые она должнадостичь и достигает КК:
1. Формированиеодной точки зрения на историю ВКП (б), что достигается суггестивной стратегейтекста;
2. Изоляциядругих точек зрения: охранение от оппозиции (сюжетика предательства), отконтактов с представителями иностранных государств как способных дать иную,более объективную оценку происходящих в стране событий (сюжетика шпионства);яркий эмоционально-нагруженный эзотерический язык обеспечивает размежевание сДругим голосом, с голосом русской эмиграции (дискурс самоопределяет общество иочерчивает границы использующего его коллектива, дискурс отмечает отличия иустанавливает – в данном случае, советскую – идентичность, которая открывается,определяется и понимается в дискурсе); разрушение критического мышления какпредпосылки критики идеологии через суггестию и оценочность;
3. Третьяцель менее связана с охранительным фактором, но обусловлена инспиративнойпрагматикой политического текста: КК создает специфический образ мира,мобилизирующий граждан на действия, указанные партией.

§3.Типология модальности: текстоидность и религиозность тоталитарного дискурса
Мыуже определили (хотя бы и в первом приближении) структуру концептов (отношения«слово-слово») в тоталитарном дискурсе, далее следует описать другие парымодальных отношений: слово-действительность, субъект-действительность,субъект-слово.
Отношениясубъекта и слова могут быть определены как религиозные, слова идействительности – в терминах текстоцентричности.
Актуализациярелигиозного сознания обусловлена кризисным временем с одной стороны (крушениерационалистических опор в объяснении действительности), и – с другой стороны –архаическим сознанием большинства населения страны (крестьянство). «Цельрелигиозного дискурса, — пишет В.И.Карасик,- состоит, по видимому, в приобщениик вере в рамках определенной конфессии»[183]. Потенциальный адресатдолжен быть убежден в истинности доктрины, что достигается благодаря фатике(частно – безынформативности), ритуальности в коммуникации, благодаряповторениям, обслуживающим суггестивную стратегию. Тоталитарный дискурс долженвнушить определенные представления читателю, и в этом – его охранительнаяфункция. В частности, КК должен был установить единообразие оценок историипартии. Курс, справедливо замечает Е.Добренко – не только история или учебник,курс – это еще и русло, генеральная линия в прошлом.[184]Длярелигиозного дискурса не существует практически обмена в бодрийяровском смысле,диалога мнений, оценок: КК включает в себя черты таких жанров как проповедь(которая обыкновенно посвящена одной теме, одному греху, например) и катехизис(4 теоретическая глава – в особенности) (в катехизисе и вопросы, и ответы заранееизвестны лишь одному говорящему). В этих жанрах оценка и суждения должны бытьпредельно ясными для понимания и, плюс к тому, исключать двойственность (такжесистема «общих мест»). Сам КК не предназначался для обсуждения или изучения вкружках, это было руководство для самостоятельных, индивидуальных занятий.Монологичность также является чертой религиозного дискурса, котораяподпитывается также и увеличением присущей институциональному дискурсудистанции между говорящим и слушающим (священнодействующий – прихожанин, Бог –молящийся, Слово К.К. – читатель). Дистанция в КК подчеркнута его как бы«октроированием», дарованием, ниспосланием — автор анонимен, имперсонален(«Редакционная комиссия ЦК ВКП(б)», хотя авторы достоверно известны(В.Г.Кнорин, П.Н.Поспелов, Ем.Ярославский). В случае увеличения дистанции мывидим характерную для религиозного дискурса ориентацию на готовое слово.Анонимное слово и есть авторитетное Слово. Анонимное слово воспринимается какникем-не-сказанное, как слово нечеловеческое, как прямой голос надличностнойсилы. Анонимное слово, плюс к тому, есть знак безразличия к личному мнению –важно только общее, только канон. Чем сильнее в идеологии давление доктрин, темболее зыбкой оказывается позиция индвидуального субъекта, тем больше говориттрадиция и канон и тем сильнее зависит сознание от внешнего, от этикета.«Публичный политический дискурс тоталитарного общества характеризовался какритуальный, в нем существовали освященные традицией правила политическойкоммуникации: всем фигурантам было известно, кто, что, когда и в какой формедолжен сказать. Основная задача публичной ритуальной коммуникации – фиксациясвоей приверженности правилам и подтверждение своей социальной роли»[185].
Тоталитарнаякультура, как и типологически родственные ей культура абсолютизма, русскогосамодержавия и восточной деспотии — не есть культура гносеологического подходак слову (я-словом-познаю-мир), а онтологического(словом-мир(бытие)-выговаривает-себя). Слово может мыслится и как творящаябытие сила (ср. библейские «в начале было слово» и «да будет!»). В такойситуации субъект может лишь транслировать «готовые» истины, собственное жемнение всегда будет идти вразрез.
Именнопоэтому принципиальная а-диалогичность есть признак тоталитарной культуры; ееидеал – это отсутствие вообще точек зрения, кроме одной сверхчеловеческой,надличностной, которая уже не воспринимается как точка зрения – это Истина,сама жизнь. Отсутствие диалога проявляется в безликости, имперсональностиполитического высказывания, его подчиненности этикету; проявляется она взастывших, заемных метафорах, заклинательной формульности (индивидуальностьстерта, говорит «институциональный голос»), высокой прецедентности,отсылочности текста, причем такой, при которой субъект может лишь цитировать,он лишен возможности свободного пересказа. А-диалогичность может быть увидена ив природе оценочности: оценка подчинена логике, что не свойственно живомуобщению: образ выглядит «неживым», яркость оценки определена не деталями, алишь ее гипертрофированной грубостью.
Отсутствиедиалога подчиняет сознание субъекта длящемуся монологу «генерального субъектасознания», идеологической Истины.
текстоидность (текстоцентричность)
Дляиудейско-христианского сознания характерна высокая текстоцентричность культуры[186]:по эсхатологическим представлениям, праведники определяются именно на основаниикритерия верности тексту, Писанию. Следствием этого является то, что культурапостоянно интерпретирует центральный свой текст, ищет в нем свои основания,поскольку именно он является онтологически укорененным словарем культуры, такимобразом западная и иудейская традиция становится вечным полем интерпретации. Вусиленных чертах текстоцентричность проявляется в тоталитарном обществе:общество буквально подчинено тексту идеологии, оно центрированно натрансцендентном источнике, в нем находит оправдание и цель и полностьюподчинено диктату не выводимого из реальности принципа. Тоталитарная культурастремится по-метить ярлыками, оценками все события и лица не толькообщегосударственной значимости, но и частной существенности (ср. схристианскими категориями «грех-добродетель», которые охватывают всю полнотучеловеческой жизни). Эти моральные суждения выносятся на основании верноститексту. Текстоидность власти – важный инструмент господства государства надобществом: вождь является интерпретатором сакрального текста, поэтому вождь иопределяет рамки дозволенного свободомыслия, а на основе этого уничтожает инакомыслящих.Причем – чаще эти «метки» носят не правовой характер, а являются как бы«моральными» суждениями, которые, будучи произнесенными ex cathedra, становятсянад правом. (В этом кроется еще одна причина отсутствия правового государствапри тоталитарном режиме). (Уничтожение идейных врагов по мотивам «враг народа»,«политический двурушник»). Также, например, серьезным проступком еще и доперестройки могла быть антисоветская пропаганда в виде рассказывания анекдота,высказывания площадной культуры, эксплицитно противопоставленного метарассказамофициальной доктрины.
Втекстоцентричной культуре действительность подчинена тексту.
Текстоидностьпроявляется в тексте как высокая прецедентность, цитирование характерныхтекстов (труды классиков марксизма-ленинизма): «Подобно еще неродившемуся, ноуже развивающемуся в утробе матери младенцу, социал-демократия переживала, какписал Ленин, «процесс утробного развития».
Группа«Освобождение труда» «лишь теоретически основаласоциал-демократию и сделала первый шаг навстречу рабочему движению»,–указывал Ленин». Приводятся очень обширные цитаты (аналог отношения ксакральному слову, которое нельзя пересказать): «говорил», «и еще», «и далее».
Итак,тоталитарная культура текстоидна, в советском варианте она осваивает «классиков»(не случайное название!): Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Создает вторичныйтекст-интерпретанту – К.К., который затем сам включается в канон и до 1942 годасамым популярным историографическим трудом были лекции и пособия в помощьизучающим КК (т.е. КК стал толковаться как священный текст).

Заключение
Завершаяработу, подведем некоторые ее итоги:
А.дискурс эпохи понимается как исторически определенное (ответ на определенныйвызов истории) сверхтекстовое образование, обладающее определенной(идеологической) модальностью, которая и определяет типологию дискурсов/эпох;
Б.модальность концентрированно выражается «системой очевидности» культуры
В.основные параметры тоталитарного дискурса определяются следующим образом:
1.  институциональный(а от этого – монологический) дискурс (институт – анонимный Автор, власть;клиент – рядовой представитель унифицированного сознания, единого коллектива –советский гражданин);
2.  характерназначительная дистанция институт-клиент;
3.  базовымконцептом дискурса является концепт «борьба», что позволяет говорить о КК как ополитическом тексте (его функция – удовлетворить стремление номенклатурногослоя партии легитимизировать свою власть, исторически обосновать право наполитического господство),
4.  концепт«борьба» является константой дискурса и является областью-источником приметафорическом моделировании не только сфер «политика», «спор», но также втерминах борьбы моделируются области, для которых в современной метафорикеиспользуются другие источники;
5.  базовойоппозицией дискурса является оппозиция «свой-чужой», которая проявляет себя вяркой, насыщенной, экстатизированной оценочности;
6.  цельютакого высказывания как К.К. является воздействие на адресата для побуждения«реформы сознания» и поддержания контроля мыслей – что очень характерно длятоталитарного сознания — через стигматизирующие («наклеивающие яркие оценки»)средства выражения, лишающие мыслящего в пространстве дискурса механизмовкритического мышления;
7.  ведущейстратегией КК является суггестивная стратегия, мотивированнаяэкстралингвистическим фактором охранительной логики тоталитарного государства;
8.  модальностьтоталитарного дискурса тяготеет к религиозной, отмечается текстоидностьтоталитарной культуры.
Среди актуальных проблем анализа тоталитарногодискурса следует назвать следующие:
1. эволюциясоветского тоталитарного дискурса в 1927-1953 гг.;
2. жанровая(субдискурсная) характеристика советского тоталитарного дискурса;
3. параметрыхарактеристики концептов дискурса;
4. проблемасубъекта в институциональном (институализированном) дискурсе;
5. образноеотражение действительности в тоталитарном дискурсе;
6. системностьконцептов, их иерархические, синтагматические и парадигматические отношения;
7. источникитоталитарной риторики и образности;
8. философские,мифологические и архетипические истоки тоталитарного дискурса;
9. особенностисоветского юридического дискурса периода тоталитаризма;
10. особенноститоталитарного контрнарратива (пародирование тоталитарного высказывания ипротестные и альтернативные тоталитарному дискурсу высказывания);
11. спецификахудожественной практики тоталитарного общества.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙСПИСОК
источник
История всесоюзной коммунистическойпартии (большевиков): Краткий курс/Под редакцией комиссии ЦК ВКП (б).Государственное издательство политической литературы: М., 1945 г.
литература
1.  АбдулфановаА.А. Семиотика дискурса как воплощение творческойиндивидуальности//Политический дискурс в России — 3. М., 1999.
2.  АбельсонР. Структуры убеждений // Язык и моделирование социального взаимодействия. —М., 1987.
3.  АбушенкоВ.Л., Кацук Н.Л. Концепт// Постмодернизм: Энциклопедия. Минск, 2001. (*)
4.  АверинцевС.С. Античная риторика и судьбы античного рационализма//Античная поэтика:риторическая теория и литературная практика. М., 1991. С.3 – 26. (*)
5.  АверинцевС.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. — М., 1996. (*)
6.  АветянЭ.Г. Смысл и значение. — Ереван, 1979.
7.  АвоянР.Г. Значение в языке. М., 1985.
8.  АвтономоваН.С. Понимание и язык//Познание и язык: Критический анализ герменевтическихконцепций. — М., 1984.
9.  АграновичС.З., Саморукова И.В. Гармония – цель – гармония: Художественное сознание взеркале притчи. М., 1997. (*)
10. АзнауроваЭ.С. Прагматика художественного текста. — Ташкент, 1988. (*)
11. АймермахерК. Знак, текст, культура. М., 1997. (*)
12. АкишинаА.А. Структура целого текста. М., 1979.
13. АлексеевИ.С. Об универсальном характере понимания//Вопросы философии, 1986, 7.
14. АнтиповГ.А., Донских О.А., Морковина И.Ю., Сорокин Ю.А. Текст как явление культуры. —Новосибирск, 1989.
15. АпресянР.Г. Сила и насилие слова//Человек. 1997. №5. (*)
16. Аристотель.Риторика.//Античные риторики. М., 1978. (*)
17. АрутюноваН.Д. Дискурс//Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
18. АрутюноваН.Д. Дискурс //Языкознание: Большой энциклопедический словарь/Гл. ред.В.Н.Ярцева. 2-е изд. (репринт.). М: Большая российская энциклопедия, 1998. (*)
19. АрутюноваН.Д.Жанры общения//Человеческий фактор в языке. Коммуникация, модальность,дейксис. М., 1992.
20. АрутюноваН.Д. Типы языковых значений. М., 1988.
21. АрутюноваН.Д. Фактор адресата // Известия АН СССР. СЛЯ. Т.40. №4. 1981.
22. АрутюноваН.Д. Язык и мир человека. М., 1998. (*)
23. Архаическийритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках. — М., 1988.
24. АскольдовС.А. Концепт и слово//Русская словесность. М., 1997. (*)
25. Аспектысемантического анализа высказывания. Ташкент, 1987.
26. АфанасьевЮ.Н.Феномен советской историографии//Советская историография. М., 1996. (*)
27. БабенкоЛ. Г., Васильев И. Е., Казарин Ю. В. Лингвистический анализ художественноготекста: Учебник для вузов по специальности «Филология». – Екатеринбург: Изд-воУрал. ун-та, 2000. (*)
28. БазылевВ.Н. К изучению политического дискурса в России и российского политическогодискурса// Политический дискурс в России – 2. М., 1998. (*)
29. БазылевВ.Н. Автопортреты политиков: от психопоэтики к психополитике//Политическийдискурс в России – 3. М., 1999.
30. БазылевВ.Н. Новая метафора языка. Автореф. дисс. … д-ра филол. наук. М., 1999.
31. БайковВ.Г. Манипулятивная семантика и контрпропаганда//Функционирование языка каксредства идеологического воздействия. Краснодар, 1988. (*)
32. БаллиШ. Общая лингвистика и вопросы французского языка/Пер. с фр. Е.В. иТ.В.Вентцель/Ред., вст.ст. и прим. Р.А.Будагова. М.: Изд. Иностраннаялитература, 1955. (*)
33. БарановА.Г. Текст в функционально-прагматической парадигме. — Краснодар, 1988.
34. БарановА.Г. Функционально-прагматическая концепция текста. Ростов н/Д, 1993.
35. БарановА.Н. Политический дискурс: прощание с ритуалом.//Человек. 1997. №6. (*)
36. БарановА.Н. Политическая аргументация и ценностные структуры общественногосознания//Язык и социальное познание. М., 1990.
37. БарановА.Н. Что нас убеждает. М., 1990. (*)
38. БарановА.Н., Казакевич Е.Г. Парламентские дебаты. М., 1991. (*)
39. БартР. Введение в структурный анализ повествовательных текстов.//Зарубежнаяэстетика и теория литературы XIX-XX вв. М., 1987. (*)
40. БартР. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс; Универс, 1994. (*)
41. БартР. S/Z. М., 1994.(*)
42. БартР. Текстовый анализ//Новое в зарубежной лингвистике. М., 1980. Вып. IX.(*)
43. БарчуновВ.П. Языковое выражение оценочных отношений в материалах средств массовойинформации// Исследования по стилистике художественной речи. М., 1985.
44. БасовскаяЕ.Н. Художественный вымысел Оруэлла и советский язык // Русская речь. 1995. №4.
45. БахтинМ.М. Вопросы литературы и эстетики. — М., 1975. (*)
46. БахтинМ.М. Проблема речевых жанров//Бахтин М.М. Автор и герой: К философским основамгуманитарных наук. СПб, 2000. (*)
47. БахтинМ.М. Эстетика словесного творчества. — М., 1979. (*)
48. БелаяГ.А. Проблема активности стиля//Смена литературных стилей. — М., 1974.
49. БеловаЕ.Н. Структура и семантика аргументативного дискурса (на материале слушанийкомитетов конгресса США). Автореф. дисс… канд. филол.наук. СПб., 1995.
50. БисималиеваМ.К. О понятиях «текст» и «дискурс»//Филологические науки. 1999. №2. С. 78-85.(*)
51. БлакарР. Язык как инструмент социальной власти //Язык и моделирование социальноговзаимодействия. — М., 1987. (*)
52. БлиновА. Общение, звуки, смысл. М.: РФО, 1996.
53. БлокМ. Апология истории или ремесло историка. М.,1989. (*)
54. БогдановВ.В. Речевое общение: прагматические и семантические аспекты. Л., 1990.
55. БогдановВ.В. Текст и текстовое общение. СПб., 1993.
56. БолинджерД. Истина — проблема лингвистическая // Язык и моделирование социальноговзаимодействия. -М., 1987.
57. Большаясоветская энциклопедия/Гл. ред. А.М.Прохоров. 3-е изд. В 30 тт. (*)
58. БондаркоА.В. Функциональная грамматика. — Ленинград: Наука, 1984. (*)
59. БоревЮ.Б. Искусство интерпретации и оценки: Опыт прочтения «Медного всадника». М.:Советский писатель, 1981. (*)
60. БорисоваЕ.Г. Особенности типов политического дискурса в России// Политический дискурс вРоссии – 2. М., 1998. (*)
61. БорботькоВ.Г. Общая теория дискурса (принципы формирования и смыслопорождения). Дисс…д-рафилол. наук. Краснодар, 1998.
62. БорботькоВ.Г. Элементы теории дискурса. — Грозный, 1981. (*)
63. БорщЭ.Г. Средства выражения побуждения в агитационно-публицистическихтекстах.//Методика преподавания русского языка и литературы. Киев., 1989. Вып.19.
64. БрудныйА.А. Психологическая герменевтика. — М., 1998.
65. БрудныйА.А. Семантика языка и психология человека. Фрунзе, 1972.
66. БулгаковС.Н. Философия имени. СПб., 1998.(*)
67. БулыгинаТ.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира. М., 1997.
68. БухбиндерВ.А. Основные типы передачи имплицитного смысла в тексте//Уч. запискиТартуского университета. — Тарту, 1983. — Вып. 650.
69. БыстрицкийЕ.К., Кошарный С.А. Философская герменевтика: Гносеологические и онтологическиеаспекты критического анализа//Философские науки, 1987, 1.
70. ВайльП., Генис А. 60-е. Мир советского человека. — М., 1996. (*)
71. ВайнрихX. Лингвистика лжи // Язык и моделирование социального взаимодействия. — М.,1987. (*)
72. ВасильевА.Д. Слово в телеэфире: Очерки новейшего словоупотребления в российскомтелевещании. Красноярск, 2000. (*)
73. ВасильевЛ.Г. Текст и его понимание. — Тверь, 1991.
74. ВасильеваА.Н. Газетно-публицистический стиль речи. М., 1982.
75. ВежбицкаА. Антитоталитарный язык в Польше: механизмы языковой самообороны // Вопросыязыкознания. 1993. № 4. (*)
76. ВежбицкаА. Язык. Культура.Познание. М., 1996. (*)
77. ВертН. История Советского государства: 1900 – 1991. М., 2000. (*)
78. ВетровА.А. Семиотика и ее основные проблемы. М.: ИПЛ, 1968.
79. ВиноградовВ. В. О языке художественной литературы. — М., 1959. (*)
80. ВиноградовВ. В. Проблема авторства и теория стилей. — М., 1961.(*)
81. ВиноградовВ. В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. — М., 1963. (*)
82. ВиноградовС.И. Слово в парламентском общении: функции и культурный контекст//Культурапарламентской речи. М., 1994.
83. ВинокурГ.О. Введение в изучение филологических наук. М., 2000. (*)
84. ВитгенштейнЛ. О достоверности//Витгенштейн Л. Философские работы. Часть 1. /Пер. с нем.М., 1994.(*)
85. ВодакР.Язык, дискурс, политика. Волгоград, 1997.
86. ВолкогоновД.А. Сталинизм: сущность, генезис, эволюция//Вопросы истории. 1990. №3. (*)
87. ВоркачёвС.Г.Концепт счастья: понятийный и образный компоненты//ИАН СЛЯ. Т.60. №6. (*)
88. ВоробьеваО.И. Политическая лексика. Семантическая структура. Текстовые коннотации.Архангельск, 1999.
89. ВоробьеваО.И Политический язык: семантика, таксономия, функции: Автореф. дисс… д-рафилол. наук. М., 2000.
90. ВоробьеваО.П. Текстовые категории и фактор адресата. Киев, 1993.
91. ВорожбитоваА.А. Лингвориторическая парадигма: теоретические и прикладные аспекты:Монография. Сочи: Сочинский государственный университет туризма и курортногодела, 2000. (*)
92. ГадамерХ.Г. Актуальность прекрасного. М.,1991. (*)
93. ГадамерХ.Г. Истина и метод. М., 1988. (*)
94. ГаджиевК.С. Тоталитаризм как феномен ХХ-го века.//Вопросы философии. 1992. № 2. (*)
95. ГальперинИ.Р. О понятии «текст»//ВЯ. 1974. №6.
96. ГальперинИ.Р. Текст как объект лингвистического исследования. М., 1981. (*)
97. ГаспаровБ.М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. М., 1996. (*)
98. ГеллерМ. Машина и винтики: история формирования советского человека. М., 1994.
99. ГеллерМ. Русский язык и советский язык//Русская мысль. 1980. 8 мая.
100.  Герменевтика:История и современность. М., 1985.
101.  ГинЯ. И. Проблемы поэтики грамматических категорий. СПб., 1996.
102.  ГиндинС.И. Советская лингвистика текста: некоторые проблемы и результаты(1948-1975)//Изв.АН СССР. Сер. лит. и язык, 1977. Т.36. №4.
103.  ГинзбургЛ. Я. К вопросу об интерпретации текста//Структура текста — 81. — М., 1981.
104.  ГиршманМ.М. Литературное произведение: теория и практика анализа. М., 1991. (*)
105.  ГлебкинВ.В. Ритуал в советской культуре. М., 1998. (*)
106.  ГоломштокИ.Тоталитарное искусство. М., 1994. (*)
107.  ГреймасАльгирдас Ж., Курте Жозеф. Семиотика: Объяснительный словарь теории языка/Пер.с фр. В.П.Мурат.//Семиотика: Семиотика языка и литературы/Пер. с англ., фр.,исп./Сост., вст.ст. и общ. редакция Ю.С.Степанова. М.: Радуга, 1983. (*)
108.  ГрешневиковА.Информационная война. М., 1999.
109.  ГригорьевВ. П. Грамматика идиостиля: В. Хлебников. — М.: Наука. 1983.
110.  ГринштейнА.Л. Маскарадность и французская литература XXвека: Дисс…д-ра филол. наук. М. 1999. (*)
111.  ГройсБ. Полуторный стиль: социалистический реализм, между модернизмом ипостмоденизмом // Новое литературное обозрение. 1995. №15. (*)
112.  ГройсБ. Утопия и обмен. М., 1993. (*)
113.  ГулыгаА. Миф как философская проблема //Античная культура и современная наука. — М.,1985
114.  ГуревичА. Я. Категории средневековой культуры. — М., 1984. (*)
115.  ГуревичА.Я. Исторический синтез и школа «Анналов». М., 1993. (*)
116.  ГусейновГ.Ч. Ложь как состояние сознания // Вопросы философии. 1989. № 11.
117.  ГюнтерХанс. Железная гармония: государство как тотальное произведениеискусства//Вопросы литературы. 1992. №1.(*)
118.  ДаниловаН.К. Знаки субъекта в дискурсе. Самара, 2001. (*)
119.  ДаньковаТ.Н. Концепт «любовь» и его словесное воплощение в индивидуальном стилеА.Ахматовой: Автореф. дисс … канд. филол. наук. Воронеж, 2000. (*)
120.  Дейкван Т.А. Расизм и язык. — М., 1989.
121.  Дейкван Т.А. Язык, познание, коммуникация. М.,1989. (*)
122.  ДелезЖ., Гваттари Ф. Что такое философия? /Пер. с франц. С.Зенкина. М.-СПб., 1998.(*)
123.  ДеминК. Пропаганда войны в Японии и Германии. — М., 1934.
124.  ДмитриевА.В., Латынов В.В., Хлопьев А.Т. Неформальная политическая коммуникация. М.,1997.
125.  ДмитриеваО.Л. Ярлык в парламентской речи//Культура парламентской речи. М., 1994.
126.  ДобренкоЕ. Между историей и прошлым: писатель Сталин и литературные истоки советскогоисторического дискурса//Соцреалистический канон. СПб., 2000. (*)
127.  ДобренкоЕ.А. Фундаментальный лексикон: Литература позднего сталинизма//Новый мир.1990.№2. (*)
128.  ДолгопольскийС. Риторики Талмуда: Анализ в постструктуралистской перспективе. СПб., 1998.
129.  ДолининК.А. Текст и произведение//Русский текст. 1994. №2. С.7-17.
130.  ДрагановА. К. Коммуникативно-прагматический аспект художественного текста//Вопросысинтаксиса и стилистики в современном немецком языке. — Пятигорск, 1986.
131.  ДрановА.В.Стратегия текста//Современное западное литературоведение: Концепции, школы,термины: Энциклопедический справочник. М., 1999. (*)
132.  ДукаА.В. Политический дискурс оппозиции в современной России//Полис. 1998. №1. (*)
133.  ДушенкоК.В. Словарь современных цитат. М., 1997. (*)
134.  ДюбуаЖ и др. Общая риторика. М., 1986. (*)
135.  ЕвменовДм. История создания и учения Общества Сторожевой Башни: Дисс… канд.богословия. М., 1998. (*)
136.  ЕрмоленкоС.С. Язык тоталитаризма и тоталитаризм языка//Мова тоталiтарногосуспiльства. Киев, 1995.
137.  ЕфимовА. И. Стилистика художественной речи. — М., 1961.
138.  ЖелевЖ. Фашизм: тоталитарное государство. М., 1991. (*)
139.  ЖитеневаЛ.И. Приемы создания экспрессии в газетных текстах.//Русская речь. 1986. №2.
140.  ЖольК. К. Мысль — слово — метафора: Проблемы семантики в философском освещении. — Киев, 1984.
141.  ЖольК.К. Язык – речь – творчество. М., 1998.
142.  ЖольК.К. Язык как практическое сознание. Киев, 1990.
143.  ЗагладинН.В. Тоталитаризм и демократия: конфликт века//Кентавр. 1992. №5-6.(*)
144.  ЗапасникС. Ложь в политике//Философские науки. 1991. №8.
145.  ЗарецкийВ. А. Ритм и смысл в художественных текстах//Уч. записки Тартускогоуниверситета. — Тарту, 1965. — Вып. 181.
146.  ЗацепинК. Концепт – художественная стратегия – контекст (рукопись). (*)
147.  ЗацепинК.А., Саморуков И.И. Эпистемологический статус концепта (рукопись). (*)
148.  ЗемляноваЛ.М. Современная американская коммуникативистика. — М., 1995.
149.  ЗемскаяЕ.А. Клише новояза и цитация в языке постсоветского общества // Вопросыязыкознания. 1996. № 3.
150.  ЗильбертБ.А. Языковая личность и «новояз» тоталитаризма//Языковая личность и семантика.Волгоград, 1994.
151.  ЗолотоваГ.А. Говорящее лицо и структура текста//Язык – система. Язык – текст. Язык –способность. М., 1995. С.120-132.
152.  ИванIV. Первое послание Курбскому// Иван IV.Сочинения. СПб., 2000. (*)
153.  ИвановВ.В. До – во время – после?//Франкфорт Г., Франкфорт Г.А., Уилсон Дж., ЯкобсонТ. В преддверии философии: Духовные искания древнего человека. (*)
154.  ИвановВ.В. Чет и нечет. Асимметрия мозга и знаковых систем. М., 1978. (*)
155.  ИвинА. А. Ценности и понимание//Вопросы философии. 1987. № 8.
156.  ИгнатьевА.А. Ценности науки и традиционное общество (социокультурные предпосылкирадикального политического дискурса)//Вопросы философии, 1991. №4.
157.  ИзерВ. Историко-функциональная текстовая модель литературы.//Вестник МГУ. Серия 9.1997. №3. (*)
158.  ИльинВ.М. Слова и смыслы: Опыт описания ключевых политических понятий. М., 1997.
159.  ИльинИ.П. Дискурс //Литературная энциклопедия терминов и понятий /Гл. ред. и сост.А.Н.Николюкин. М., 2001 С.231-232. (*)
160.  ИльинИ.П. Дискурс//Ильин И.П.Постмодернизм: Словарь терминов. М, 2001. С.76-77. (*)
161.  ИльинИ.П.Дискурс//Соврменное зарубежное литературоведение: Страны Западной Европы иСША: Концепции, школы, термины: Энциклопедический справочник. М., 1999.С.40-41. (*)
162.  ИльинИ. П. Между структурой и читателем//Художественная рецепция и герменевтика. — М., 1985.
163.  ИльинМ.В. Слова и смыслы: Опыт описания ключевых политических понятий. М., 1997.
164.  Имплицитностьв языке и речи. М., 1999.
165.  ИссерсО.С. Языковые средства и способы манипуляции сознанием//Семантика языковыхединиц. М., 1992.
166.  ИссерсО.С. Коммуникативные стратегии и тактики. Екатеринбург – Омск., 1999.
167.  ИоффеИ. Культура и стиль. — Ленинград, 1927.
168.  Историяментальностей, историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах ирефератах. — М., 1996.
169.  КайдаЛ.Г. Стилистический механизм убеждения//Вестник МГУ. Серия 10: Журналистика.1990. №2.
170.  КалягинА.В., Парамонов В.Н. Советское общество в 20-30-е годы. Самара, 1996. (*)
171.  КаменскаяО.Л. Текст и коммуникация. М., 1990.
172.  КарабанВ.И. Пропаганда в свете теории речевых актов//Социальная лингвистика и общественнаяпрактика. Киев, 1988.
173.  КарасевЛ.В.Онтология и поэтика //Вопросы философии. 1996. №7. (*)
174.  КарасикВ.И. О категориях дискурса//Языковая личность: социолингвистические и эмотивныеаспекты. Волгоград, 1998. (*)
175.  КарасикВ.И. О типах дискурса//Языковая личность: институциональный и персональныйдискурс: Сборник научных трудов. Волгоград, 2000. (*)
176.  КарасикВ.И. Религиозный дискурс//Языковая личность: проблемы лингвокультурологии ифункциональной семантики. Волгоград, 1999. (*)
177.  КарасикВ.И. Структура институционального дискурса//Проблемы речевой коммуникации.Саратов, 2000. (*)
178.  КарасикВ.И. Язык социального статуса. М., 1992. (*)
179.  Кара-МурзаК. Наступление Голема (Язык и Власть) // Наш современник. — 1996. — № 8
180.  КарауловЮ.Н. Лингвистическое конструирование и тезаурус литературного языка. М., 1981.(*)
181.  КарауловЮ.Н., Петров В.В. От грамматики текста к когнитивной теории дискурса//Дейк Т.А.ван. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989. (*)
182.  КарауловЮ.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987. (*)
183.  Квадратурасмысла: Французская школа анализа дискурса. М., 1999. (*)
184.  КибрикА.А. Когнитивные исследования по дискурсу//ВЯ. 1994. №5. (*)
185.  КитайгородскаяМ.В., Розанова Н.Н. «Свое» — «чужое» в коммуникативном пространствемитинга.//Русистика сегодня. М., 1995. №1.
186.  КитайгородскаяМ.В., Розанова Н.Н. Формирование новых стереотипов социального поведения впосттоталитарном обществе (на материале митингов)//Речевые и ментальныестереотипы в синхронии и диахронии. М., 1995.
187.  КитайгородскаяМ.В., Розанова Н.Н. Речевые жанры и социальные роли//Русский язык в контекстесовременной культуры. Екатеринбург, 1998.
188.  КлемперерВ. LTI: Язык третьего рейха. М., 1998. (*)
189.  КлимоваИ.И. Дискурс и его истоки. М., 2000. (*)
190.  КлимоваИ.И. Исследования по дискурсу. М., 2000. (*)
191.  КлюевЕ.В. Фатика как предмет дискуссии//Поэтика. Стилистика. Язык и культура. М,1996.
192.  КобозеваИ.М., Лауфер Н.И. Интерпретирующие речевые акты//Логический анализ яызка. Языкречевых действий. М., 1994.
193.  КожинА.М. Лексико-стилистические процессы в русском языке периода ВеликойОтечественной войны. М., 1985.
194.  КожинА.М. Языковая экспрессия в газете//Журналист. Пресса. Аудитория. Л., 1986. Вып.3.
195.  КожинаМ. Н. Стилистика русского языка. — М., 1977.
196.  КоньковВ.И., Краснова П.И., Рогова К.А. Язык художественной публицистики. Л., 1983
197.  КордонскийС. Фундаментальный лексикон: язык и политический спектр в России//Век XXи мир. 1994. №1/2.
198.  КоротееваВ.В. Теории национализма в зарубежных науках. М., 1999. (*)
199.  КоротееваО.В. Цели и стратегии педагогического дискурса// Языковая личность: система,нормы, стиль. Волгоград, 1998. (*)
200.  КосаревА. Философия мифа. М.,2000. (*)
201.  КосиковГ.К. «Структура» и/или «текст»: Стратегии современной семиотики//Французскаясемиотика: От структурализма к постструктурализму. М., 2000. (*)
202.  КосиковГ.К. Структурализм versusпостструктурализм//На границах: Зарубежная литература от средневековья досовременности: Сборник работ. М., 2000. (*)
203.  КостенкоН.В. Ценности и символы в массовой коммуникации. Киев, 1993.
204.  КостомаровВ.Г. Газетный язык как функциональный стиль//Проблемы лингвистическойстилистики. М., 1964.
205.  КостомаровВ.Г. Русский язык на газетной полосе: Некоторые особенности языка современнойпублицистики. М., 1971.
206.  КостомаровВ.Г. Языковой вкус эпохи. Из наблюдений над речевой практикой масс-медиа. М.,1994. (*)
207.  КочетковаТ.В. Языковая личность в лекционном тексте. Саратов, 1998. (*)
208.  КочетковаТ.В. Языковая личность носителя элитарной культуры/Автореф. дисс. на соисканиеученой ст. д.филол.н. Саратов, 1999. (*)
209.  КравченкоИ.И. Политическая мифология: вечность и современность//Вопросы философии. 1999.№1.
210.  Краткийсловарь когнитивных терминов. М., 1996. (*)
211.  КронгаузМ.А. Бессилие языка в эпоху зрелого социализма//Знак: Сб.статей по лингвистике,семиотике и поэтике памяти А.Н.Журинского. М., 1994. С.233-244.
212.  КрысинЛ.П. Религиозно-проповеднический стиль и его место вфункционально-стилистической парадигме современного русского языка. // Поэтика.Стилистика. Язык и культура. М, 1996.
213.  КрючковаТ.Б. Особенности формирования и развития общественно-политической лексики и фразеологии.М., 1989.
214.  КубряковаЕ.С., Александрова О.В. Виды пространств текста и дискурса//Категоризация мира:пространство и время. М., 1997.
215.  КубряковаЕ.С. О новых путях исследования значения: Теория айсберга//Проблемысемантического описания единиц языка и речи. Минск, 1998. (*)
216.  КузневичЗ.А. Языковая личность в литературно-художественном дискурсе Эрнеста Хемингуэя./Автореф. дисс. на соискание ученой ст. канд.филол.наук. Иркутск, 1999. (*)
217.  КунильскийА. Е. Ценностный анализ литературного произведения. — Петрозаводск, 1988.
218.  КупинаН.А., Битенская Г.В. Сверхтекст и его разновидности.//Человек-текст-культура:Коллективная монография/Под ред.Н.А.Купиной, Т.В.Матвеевой. Екатеринбург, 1994.(*)
219.  КупинаН.А. Смысл художественного текста и аспекты лингвосмыслового анализа.Красноярск, 1983. (*)
220.  КупинаН.А. Тоталитарный язык. Словарь и речевые реакции. Екатеринбург-Пермь, 1995.(*)
221.  КухаренкоВ.А. Интерпретация текста. М., 1988. (*)
222.  КухаренкоВ. Стилистическая организация текста художественной прозы//Лингвистика текста.- М., 1974 а. — Том 2.
223.  ЛакоффДж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем // Язык и моделирование социальноговзаимодействия. — М., 1987.
224.  ЛакоффДж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем.//Теория метафоры: Сборник: Пер. сангл., фр., нем., исп., польск. яз./Вступ. ст. и сост. Н.Д.Арутюновой; Общ.ред. Н.Д.Арутюновой и М.А.Журинской. М., 1990. (*)
225.  ЛассанЭ. Дискурс власти и инакомыслия в СССР: когнитивно-риторический анализ. Вильнюс,1995.
226.  ЛаринБ.А. Эстетика слова и язык писателя. — Ленинград, 1974. (*)
227.  ЛезовС.В. История и герменевтика. М., 1996.
228.  ЛевинЮ.И. Семиотика советских лозунгов//Левин Ю.И. Избранные труды. Поэтика.Семиотика. М., 1998
229.  ЛейбовичО. Магия слова в советской культуре // Русский язык в контексте современнойкультуры. Екатеринбург, 1998.
230.  ЛейдерманН.Л. Движение времени и законы жанра: Жанровые закономерности развитиясоветской прозы в 60-70-е гг.: Монография. Свердловск, 1982. (*)
231.  ЛиотарЖ.-Ф. Ситуация постмодерна. СПб., 1998. (*)
232.  ЛихачевД.С. Концептосфера русского языка// Русская словесность. М., 1997. (*)
233.  ЛихачевД.С. Литературный этикет//Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. 3-еизд. М., 1979. (*)
234.  ЛихачевД.С. Развитие русской литературы X-XVIIвеков: Эпохи и стили. Л., 1973. (*)
235.  ЛихачевД.С. Слово о полку Игореве и культура его времени. Л., 1978. (*)
236.  ЛобокА.М. Антропология мифа. Екатеринбург, 1997.
237.  ЛосевА.Ф. Знак. Символ. Миф. — М., 1982. (*)
238.  ЛосевА.Ф. Проблема художественного стиля. Киев, 1994. (*)
239.  ЛосевА.Ф. Философия имени. М., 1990. (*)
240.  ЛосеваЛ.М. Как строится текст. М., 1980.
241.  ЛосскийН.О. Ценность и бытие//Лосский Н.О.Бог и мировое зло. М., 1999. (*)
242.  ЛотманЮ.М. Семиотика культуры и понятие текста//Русская словесность: От теориисловесности к структуре текста. М., 1997.
243.  ЛотманЮ. М. Текст и структура аудитории // Даугава. — 1988. — № 1.
244.  ЛотманЮ.М. Лекции по структуральной поэтике // Ю.М. Лотман и тартуско-московскаясемиотическая школа. М.,1994. (*)
245.  ЛотманЮ.М. Структура художественного текста. — М., 1970. (*)
246.  МакаровМ.Л. Интерпретативный анализ дискурса в малой группе. Тверь, 1998.
247.  МаковскийМ.М. Язык – миф – культура: Символы жизни и жизнь символов. М., 1996.
248.  МамардашвилиМ.К. Психологическая топология пути: Лекции о Прусте. М., 1994. (*)
249.  МамардашвилиМ.К., Пятигорский А.М. Символ и сознание: Метафизические рассуждения осознании, символе и языке. М., 1999.
250.  МамытовМ.М. Семиотический анализ культуры//Методология и методы исследования культуры.- Ленинград, 1984.
251.  МарксК., Энгельс Ф. Немецкая идеология: Критика новейшей немецкой философии в лицеее представителей Фейербаха, Б.Бауэра и Штирнера и немецкого социализма в лицеего различных пророков//Маркс К., Энгельс Ф. Избранные сочинения в 9-ти тт. М,1985. Т.2. (*)
252.  МаркштейнЭ.Советский язык и русские писатели//Вопросы литературы. 1995. №1. С.98 – 112.
253.  МарошиВ.В. Что есть дискурс?//Дискурс. 1996. №2. (*)
254.  МартьяноваИ.А. Композиционно-синтаксическая организация текста киносценария. СПб, 1994.
255.  МасловН.Н. Краткий курс истории ВКП(б): Энциклопедия и идеология сталинизма ипостсталинизма//Советская историография. М., 1996. (*)
256.  МасловаВ.А. Лингвостилистический анализ экспрессивности текста. Минск, 1997.
257.  МедведевС. СССР: деконструкция текста.//http://www.russ.ru/antolog/inoe/medved.htm/medved.htm.(*)
258.  МейзерскийВ.М. Философия и неориторика. Киев, 1991. (*)
259.  МелетинскийЕ.М. Поэтика мифа. — М., 1976.(*)
260.  МиловидовВ.А. От семиотики текста – к семиотике дискурса. Тверь, 2000. (*)
261.  МироноваН.Н. Дискурс-анализ оценочной семантики. М., 1997.
262.  МисюровД.А. Политика и символы. М.: РИП-холдинг, 1999.
263.  МихайловаИ.В. Конститутивные признаки научного дискурса//Языковая личность: проблемыобозначения и понимания. Волгоград, 1997. (*)
264.  МихальскаяА.К. Основы риторики: мысль и слово. М. 1996.
265.  МихеевА.В. Язык тоталитарного общества // Вестник Академии наук СССР. 1991. № 8. (*)
266.  МожейкоМ.А., о.Сергий Лепин. Дискурс//Постмодернизм:Энциклопедия. Минск, 2001. (*)
267.  МоничЮ.В. Проблемы этимологии и семантика ритуализированных действий//ВЯ. 1998. №1.
268.  МоскальскаяО.И. Грамматика текста. М., 1981.
269.  МукаржовскийЯ. Литературный язык и поэтический язык//Пражский лингвистический кружок. — М.,1967. (*)
270.  МурзинЛ.И., Штерн А.С. Текст и его восприятие. Свердловск, 1991.
271.  МухинА.А. Информационная война в России. М., 2000.
272.  МыркинВ.Я. Текст, подтекст и контекст//Вопросы языкознания. 1976. №2.
273.  МягковаЕ.Ю. Эмоциональная нагрузка слова. Воронеж, 1990.
274.  Национальныеистории в советском и постсоветских государствах/ Ред. Аймермахер К., Бордюгова.М., 1999.
275.  Неориторика:генезис, проблемы, перспективы. М., 1987. (*)
276.  НеретинаС.С. Благовест истины: Опыт словаря средневековой культуры.//http://philosophy.ru/library/wealtrue/neret2.htm(*)
277.  НеретинаС.С. Слово и текст в средневековой культуре: Концептуализм Абеляра. М., 1994.(*)
278.  НицшеФ. Генеалогия морали: Соч. в 2 т. М., 1990. (*)
279.  НовиковА.И. Семантика текста и ее формализация. — М., 1983.
280.  НовиковА.Н. Семантика текста. М., 1983. (*)
281.  Новоев зарубежной лингвистике. — М., 1986. — Вып. 17. Теория речевых актов. (*)
282.  НорманБ.Ю. Лексические фантомы с точки зрения лингвистики и культурологии.//Язык икультура. Киев, 1994.
283.  НорманБ.Ю. Грамматика говорящего. СПб., 1994.
284.  Общаяриторика. М., 1986. (*)
285.  Общаястилистика и филологическая герменевтика. — Тверь, 1991.
286.  ОдесскийМ., Фельдман Д. Поэтика террора и новая административная ментальность: Очеркиистории формирования: Пособие по спецкурсу. М., 1997.
287.  ОдинцовВ.В. Стилистика текста. М, 1980. (*)
288.  ОльшанскийД.А.Тоталитарное государство: феномен антикультуры.// www.ssu.samara.ru/research/philosophy/frame.asp?journal=9 (*)
289.  Осмыслитькульт Сталина. М., 1989. (*)
290.  ПавиленисР.И. Проблема смысла. — М., 1983. (*)
291.  ПадучеваЕ.В. Семантические исследования. М., 1996.
292.  ПермяковГ.Л. От поговорки до сказки: Заметки по общей теории клише. М., 1970.
293.  Перспективыметафизики: Классическая и неклассическая метафизика на рубеже веков/Подред.Г.Л.Тульчинского и М.С.Уварова. СПб., 2000. philosophy.ru/library/uvarov/perspmet/index.html(*)
294.  ПленковО.Ю. Мифы нации против мифов демократии. СПб., 1997. (*)
295.  ПлотниковБ.А. Семиотика текста. Параграфемика. Минск, 1992.
296.  ПодорогаВ.А. Выражение и смысл. М., 1996
297.  ПоповЮ.В. Текст: структура и семантика. Минск, 1984.
298.  ПопперК. Открытое общество и его враги. Т.I. Чары Платона. М., 1992. (*)
299.  ПопперК. Открытое общество и его враги. Т.II. Время лжепророков: Гегель, Маркс идругие оракулы. М., 1992. (*)
300.  ПоспеловаГ.М. О понятии «клише» в языке газеты// Вестник МГУ. Серия 10: Журналистика.1978. №6.
301.  ПотебняА.А. Слово и миф. М.,1989. (*)
302.  ПочепцовГ.Г. Коммуникативные аспекты семантики. Киев, 1987.
303.  ПочепцовГ.Г. Русская семиотика. М., 2000. (*)
304.  ПочепцовГ.Г. Теория коммуникации. — М., 2000. (*)
305.  Преступныецели гитлеровской Германии против Советского Союза: Документы и материалы. М.,1987.
306.  ПроскуряковМ.Р. Дискурс борьбы (очерк языка выборов)//Вестник МГУ. Сер.9. Филология. 1999.№1. (*)
307.  ПочепцовГ.Г. Тоталитарный человек. Очерки тоталитарного символизма и мифологии. — Киев,1994. (*)
308.  ПятигорскийА. Мифологические размышления. Лекции по феноменологии мифа. — М., 1996.
309.  РевзинаО.Г. Язык и дискурс// Вестник МГУ. Сер.9. Филология. 1999. №1. (*)
310.  РезниковЛ.О. Гносеологические вопросы семиотики. Л., 1964.
311.  РеферовскаяЛ.А. Лингвистические исследования структуры текста. М., 1983.
312.  Речевоевоздействие в сфере массовой коммуникации. М., 1990.
313.  РикерП. Конфликт интерпретаций. М.,1995. (*)
314.  РождественскийЮ.В. Теория риторики. М., 1999. (*)
315.  РождественскийЮ.В. Что такое «теория клише»?// Пермяков Г.Л. От поговорки до сказки: Заметкипо общей теории клише. М., 1970.
316.  РозинаР.И. Корифей пропаганды, или Риторика Сталина//Наука убеждать – риторика. 1991.№8.
317.  РоманенкоА.П. Образ советского ритора//Вопросы стилистики.Саратов, 1998.
318.  РузавинГ.И. Герменевтика и проблемы интерпретации, понимания и объяснения//Вопросыфилософии, 1983, 10.
319.  РэнсомДж. К. Новая критика//Зарубежная эстетика и теория литературы XIX — XX веков. — М., 1987. (*)
320.  СавельевА.Н. Политическая мифология и политическая технология//Москва. 1998. №8.
321.  СадыкбековаД.Т. Смысловое восприятие текста: Концепт//Известия АН КиргССР. — Фрунзе, 1977.- 6.
322.  СамойловЭ.В.Общая теория фашизма. Обнинск, 1992. (*)
323.  СаморуковаИ.В. Дискурс – художественное высказывание – литературное произведение:Типология и структура эстетической деятельности. Самара, 2002. (*)
324.  СаморуковаИ.В. Дискурсивная стратегия русского романа: И.А.Гончаров. «Обломов».(рукопись) (*)
325.  СаморуковаИ.В. Заглавие как индекс дискурсивной стратегии произведения (рукопись) (*)
326.  СаморуковаИ.В. О понятии «дискурс» в теории художественного высказывания//ВестникСамарского государственного университета. 2001. №1. (*)
327.  СаморуковаИ.В. Художественное высказывание и литературное произведение: несколькозамечаний к проблеме автора. (рукопись) (*)
328.  СаморуковаИ.В. Художественное высказывание как литературоведческая категория: Постановкапроблемы. Самара, 2000. (*)
329.  СандомирскаяИ. Книга о Родине: Опыт анализа дискурсивных практик.// Wiener SlawistischerAlmanach. Sonderband 50. Wien, 2001. (*)
330.  СандомирскаяИ. Стереотип как суждение vsстереотип как нарратив// Речевые и ментальные стереотипы в синхронии идиахронии. М., 1995.
331.  СартрЖ.П. Для кого писатель пишет?// Сартр Ж.П.Что такое литература? М., 1999. (*)
332.  СартрЖ.П.Для чего писатель пишет?// Сартр Ж.П.Что такое литература? М., 1999.(*)
333.  СартрЖ.П.Писать.// Сартр Ж.П.Что такое литература? М., 1999. (*)
334.  СартрЖ.П.Читать.// Сартр Ж.П.Что такое литература? М., 1999. (*)
335.  СартрЖ.П.Что означает писать?// Сартр Ж.П.Что такое литература? М., 1999.(*)
336.  СевбоИ.П. Структура связного текста и автоматизация реферирования. М, 1969.
337.  СеменекоЛ.П. Морфология политической сказки//Язык и коммуникация. Орел, 1998.
338.  СентенбергИ.В., Карасик В.И. Псевдоаргументация: некоторые виды речевыхманипуляций//Речевое общение и аргументация. СПб, 1993.
339.  Семиотикаи проблемы коммуникации: сборник статей. Ереван, 1981.
340.  СериоП. Анализ дискурса во Французской школе (Дискурс и интердискурс)// Семиотика: Антлология/Сост.Ю.С.Степанов. Изд. 2-е, испр. и доп. – М.-Екатеринбург, 2001. (*)
341.  СериоП.В поисках четвертой парадигмы// Философия языка: в границах и вне границ. Т1.Харьков, 1993.
342.  СериоП. Как читают тексты во Франции//Квадратура смысла: Французская школа анализадискурса. М., 1999. (*)
343.  СериоП. О языке власти: критический анализ//Философия языка: в границах и внеграниц. Т1. Харьков, 1993.
344.  СидоровЕ.В. Основы системной концепции текста. М., 1986.
345.  СиличевД.А. Методологические основы структуралистской эстетики//Вестник Московскогоуниверситета. — М., 1988. — Философия, 3.
346.  Синтаксистекста. М., 1979.
347.  СкуленкоМ.И. История политической пропаганды. Киев, 1990.
348.  Словарьполитической терминологии. М., 1990. (*)
349.  Современнаягазетная публицистика: проблемы стиля. Л., 1987.
350.  Современнаяполитическая мифология: содержание и механизмы функционирования. — М., 1996.
351.  СолганикГ.Я. Лексика газеты: Функциональный аспект. М., 1981.
352.  СолганикГ.Я. Общие особенности языка газегы//Язык и стиль средств массовой информации ипропаганды. М., 1980.
353.  СолганикГ.Я. Язык и стиль передовой статьи. М., 1973.
354.  СоломоникА. Семиотика и лингвистика. М., 1995.
355.  СтепановГ.В. О стиле художественной литературы//Вопросы языказнания, 1952, 5.
356.  СтепановЮ.С. Имена, Предикаты. Предложения: Семиотическая грамматика. — М., 1981
357.  СтепановЮ.С. Константы: Словарь русской культуры. М., 1997. (*)
358.  СтриженкоА.А. Художественный текст как особая форма коммуникации//Лингвистика текста. — М., 1974. — Том 2.
359.  Структурализм:за и против / Отв. ред. Е.Я. Басин, М.Я. Полякова. М.,1975. (*)
360.  СтюфляеваМ.И. Поэтика публицистики. Воронеж, 1975. (*)
361.  СусовИ.П. Прагматика дискурса и этнолингвистические проблемы//Прагматикаэтноспецифического дискурса. — Белць, 1990.
362.  ТайлорЭ.Б. Первобытная культура. М., 1989. (*)
363.  Теориягосударства и права: Учебник / Под ред. В.К.Бабаева. – М: Юристъ, 1999. (*)
364.  Теорияметафоры. — М., 1990. (*)
365.  ТодоровЦ. Понятие литературы//Семиотика: Антлология/Сост. Ю.С.Степанов. Изд. 2-е, испр.и доп. – М.-Екатеринбург, 2001. (*)
366.  ТоплыгинаО.А. Понятие дискурса и дискурсивный анализ в общественных науках (рукопись).(*)
367.  ТопоровВ.Н. Миф. Образ. Ритуал. Символ. М., 1995. (*)
368.  Тоталитаризмв Европе ХХ века: Из истории идеологий, движений, режимов и их преодоления/Драбкин Я.С., Дамье В.В., Шубин А.В., и др. М.: Памятники ист. мысли,.1996. (*)
369.  Тоталитаризми культура. //Вопросы литературы. 1992.№1. (*)
370.  Тоталитаризмкак исторический феномен. Под ред. Кара-Мурза А.А. М., 1989. (*)
371.  ТошД. Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка. М., 2000. (*)
372.  ТураеваЗ. Я. Лингвистика текста: Текст, структура и семантика. — М., 1986. (*)
373.  ТыняновЮ.Н. Ода как ораторский жанр//Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино.М., 1975. (*)
374.  ТюпаВ.И. Аналитика художественного. М., 2001. (*)
375.  ТюпаВ.И. Нарратология как аналитика повестовательного дискурса. Тверь, 2001. (*)
376.  ТюпаВ.И. Пролегомены к теории эстетического дискурса.//Дискурс. 1996. №2. (*)
377.  УсмановаА.Р. Текстуальные стратегии//Постмодернизм: Энциклопедия. Минск, 2001.(*)
378.  УспенскийБ.А. История и семиотика//Успенский Б.А. Избранные труды. Т.1. М., 1994. (*)
379.  УспенскийБ. А. Поэтика композиции. — М., 1970.(*)
380.  УспенскийБ.А. Семиотические проблемы стиля в лингвистическом освещении // Труды познаковым системам. Вып. IV. Тарту. 1969.
381.  УспенскийБ.А. Historiasub speciesemioticae// Успенский Б.А.Избранные труды. Т.1. М., 1994. (*)
382.  УченоваВ.В. Гносеологические проблемы публицистики. М., 1971.
383.  УшакинС. А. Речь как политическое действие // Полис. 1995. №5.
384.  ФеллерМ.Д. Стиль и знак. Львов, 1984.
385.  Философияистории: Учеб. пособие / Под ред. проф. А.С. Панарина. М.: Гардарики, 1999. (*)
386.  ФокинаТ. Власть текста //Волга. 1997. 7-8.
387.  ФортунатовН.М. Архитектоника чеховской новеллы. Горький, 1975.
388.  ФрайМ. Дискурс//Фрай М. Арт-азбука: Словарь современного искусства//http://gif.ru/azbuka/discourse.htm(*)
389.  ФрейденбергО.М. Миф и литература древности. М., 1978. (*)
390.  ФроммЭ. Душа человека. М., 1992.
391.  ФукоМ. Археология знания. Киев, 1996. (*)
392.  ФукоМ. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук. М.,1977. (*)
393.  ФуксонЛ.Ю. Ценностная структура литературного произведения (рукопись). (*)
394.  ХализевВ. Е. Интерпретация и литературная критика//Проблемы теории литературнойкритики. — М., 1980.
395.  Хан-ПираЭр.И. Советский тоталитаризм и русский язык // Национально-культурный компонентв тексте и языке. Ч. I. Минск, 1994.
396.  ХованскаяЗ. И. Анализ литературного произведения в современной французской филологии. — М., 1980
397.  ХорольскийВ. Культурологический метод изучения публицистического дискурса.//www.relga.rsu.ru/n60/cult60.htm.(*)
398.  ЧепкинаЭ.В. Русский журналистский дискурс: текстопорождающие практики и коды (1995 –2000). Екатеринбург, 2000.
399.  ЧередниченкоТ. Типология советской массовой культуры. Между «Брежневым» и«Пугачевой». — М., 1995. (*)
400.  ЧернаяЛ.А. Русская культура переходного периода от средневековья к Новому времени:Философско-антропологический анализ русской культуры XVII– первой трети XVIII века. М., 1999.(*)
401.  ЧичеринА. В. Ритм образа: Стилистические проблемы. — М., 1973. (*)
402.  ЧудиновА.П. Россия в метафорическом зеркале: когнитивное исследование политическойметафоры (1991-2000): Монография. Екатеринбург, 2001. (*)
403.  ШаховскийВ.И. Язык власти: взгляд лингвиста//Проблемы вербальной коммуникации ипредставления знаний. Иркутск, 1998.
404.  ШейгалЕ.И. Семиотика политического дискурса: Автореферат диссертации на соисканиеученой степени доктора филологических наук. Волгоград, 2000. (*)
405.  ШейгалЕ.И. Семиотика политического дискурса: Монография Волгоград, 2000. (*)
406.  ШкловскийВ. Б. О теории прозы. — М., 1983. (*)
407.  ШмиттК. Понятие политического//Вопросы социологии. Т1. 1992. №1. (*)
408.  ШпетГ. Герменевтика и ее проблемы // Контекст. 1989. — М., 1989.(*)
409.  ЩедровицкийГ. П. Коммуникация, деятельность, рефлексия//Психология. — Алма-Ата, 1974. — Вып. 3.
410.  ЩедровицкийГ. П. Смысл и значение//Проблемы семантики. — М., 1974.
411.  ЩербининаН.С. Политика и миф//Вестник МГУ. Сер.12. Политические науки. 1998. №2.
412.  ЩетининЛ. М. Слова, имена, вещи. — Ростов, 1966.
413.  ЭдельманО. Легенды и мифы Советского Союза.//Логос. 1999. №5.(*)
414.  ЭкоУ. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Петрополис, 1998. (*)
415.  ЭлиадеМ. Аспекты мифа. — М., 2000. (*)
416.  ЭпштейнМ.Н.Идеология и язык.//Вопросы языкознания. 1991. №6. (*)
417.  ЮргановА.Л.Категории русской средневековой культуры. М., 1998. (*)
418.  Языки стиль буржуазной пропаганды. М., 1988. (*)
419.  Язык,дискурс, личность. Тверь, 1990.
420.  ЯкобсонР.О. Речевая коммуникация; Язык в отношении к другим системам коммуникации //Избранные работы. М.: Прогресс, 1985. С.306-330.
421.  ЯсперсК. Смысл и назначение истории. М., 1991. (*)