Лингвокультурная специфика концепта герой в текстах лимериков

–PAGE_BREAK–Человеческая деятельность, включающая в качестве составной части и символическую, т.е. культурную, вселенную одновременно и универсальна, и национально-специфична. Эти ее свойства определяют как своеобразие языковой картины мира, так и ее универсальность.
Наивная картина мира обыденного сознания, в котором преобладает предметный способ восприятия, имеет интерпретирующий характер. Язык, фиксируя коллективные стереотипные и эталонные представления, объективирует интерпретирующую деятельность человеческого сознания и делает ее доступной для изучения [Маслова 2001:72].
1.1.1. Концепт как основное понятие лингвокультурологии
Одно из первых по времени определений концепта принадлежит А. Вежбицкой: «Это объект из мира „Идеальное“, имеющий имя и отражающий определенные культурно обусловленные представления человека о мире „Действительность“.
Cогласно Степанову Ю. С., концепт – это сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека. И, с другой стороны, концепт – это то, посредством чего человек – рядовой, обычный человек – сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на нее. [Степанов 1997:778]
Степанов Ю. С. Выделяет три компонента, или три «слоя» концепта: 1) основной, актуальный признак; 2) дополнительный, или несколько дополнительных, «пассивных» признаков, являющихся уже не актуальными, «историческими»; 3) внутреннюю форму, обычно вовсе не осознаваемую, запечатленную во внешней, словесной форме. [Степанов 2001:44]
Более сложное определение концепту дает Кубрякова Е. С.:
КОНЦЕПТ (concept, Konzept) – термин, служащий объяснению единиц ментальных или психических ресурсов нашего сознания и той информационной структуры, которая отражает знание и опыт человека; оперативная содержательная единица памяти, ментального лексикона, концептуальной системы и языка мозга (lingua mentalis), всей картины миры, отраженной в человеческой психике. Понятие концепт отвечает представлению о тех смыслах, которыми оперирует человек в процессах мышления и которые отражают содержание опыта и знания, содержание результатов всей человеческой деятельности и процессов познания миров виде неких «квантов» знания.
Концепты возникают в процессе построения информации об объектах и их свойствах, причем эта информация может включать как сведения об объективном положении дел в мире, так и сведения о воображаемых мирах и о возможном положении дел в этих мирах. Это сведения о том, что индивид знает, предполагает, думает, воображает об объектах мира. Концепты сводят разнообразие наблюдаемых и воображаемых явлений к чему-то единому, подводя их под одну из воображаемых явлений к чему-то единому, подводя из под одну рубрику; они позволяют хранить знания о мире и оказываются строительными элементами концептуальной системы, способствуя обработке субъективного опыта путем подведения информации под определенные выработанные обществом категории и классы. Два и более разных объектов получают возможность их рассмотрения как экземпляров и представителей одного класса \ категории. Всю познавательную деятельность человека (когницию) можно рассматривать как развивающую умение ориентироваться в мире, а эта деятельность сопряжена с необходимостью отождествлять и различать объекты: концепты возникают для обеспечения операций этого рода. Для выделения концептов необходимы и перцептуальная выделимость некоторых признаков, и предметные действия с объектами и их конечные цели, и оценка таких действий и т.п., но зная роль всех этих факторов, когнитологи тем не менее еще не могут ответить на вопрос о том, как возникают концепты, кроме как указав на процесс образования смыслов в самом общем виде.
Считается, что лучший доступ к описанию и определению природы концептов обеспечивает язык. При этом одни ученые считают, что в качестве простейших концептов следует рассматривать концепты, представленные одним словом, а в качестве более сложных – те, которые представлены в словосочетаниях и предложениях. Другие усматривали простейшие концепты в семантических признаках или маркерах, обнаруженных в ходе компонентного анализа лексики. Третье полагали, что анализ лексических систем языков может привести к обнаружению небольшого числа «примитивов» (типа НЕКТО, НЕЧТО, ВЕЩЬ, МЕСТО и пр. в исследованиях А. Вежбицкой.), комбинацией которой можно описать далее весь словарный состав языка. Наконец, известную компромиссную точку зрения разделяют те ученые, которые полагают, что часть концептуальной информации имеет языковую «привязку», т.е. способы их языкового выражения, но часть этой информации представляется в психике принципиально иным образом, т.е. ментальными репрезентациями другого типа – образами, картинками, схемами и т.п. Мы, например, знаем различие между елкой и сосной не потому, что можем представить их как совокупности разных признаков или же как разные концептуальные объединения, но скорее потому, что легко их зрительно различаем и что концепты этих деревьев даны прежде всего образно.
Не вызывает сомнений, однако, тот факт, что самые важные концепты кодируются именно в языке. Нередко утверждают также, что центральные для человеческой психики концепты отражены в грамматике языков и что именно грамматическая категоризация создает ту концептуальную сетку, тот каркас для распределения всего концептуального материала, который выражен лексически. В грамматике находят отражения те концепты (значения), которые наиболее существенны для данного языка.
Для образования концептуальной системы необходимо предположить существование некоторых исходных, или первичных концептов, из которых затем развиваются все остальные [Павиленис 1983:102]. Концепты как интерпретаторы смыслов все время поддаются дальнейшему уточнению и модификациям. Концепты представляют собой не анализируемые сущности только в начале своего появления, но затем, оказываясь частью системы, попадают под влияние других концептов и сами видоизменяются. Возьмем, например, такой признак как «красный», который, с одной стороны, интерпретируется как признак цвета, а, с другой, дробится путем указания на его интенсивность (ср. алый, пурпурный, багряный, темно-красный и т.д.) и обогащается другими характеристиками. Да и сама возможность интерпретировать разные концепты в разных отношениях свидетельствует о том, что и число концептов и объем содержания многих концептов беспрестанно подвергаются изменениям. «Так люди постоянно познают новые вещи в этом мире и поскольку мир постоянно меняется – пишет Л.В.Берсалоу, — человеческое сознание должно иметь форму, быстро приспосабливаемую к этим изменениям»: основная единица передачи и хранения такого знания должна быть тоже достаточно гибкой и подвижной.
Предметом поисков в когнитивной семантике часто являются наиболее существенные для построения всей концептуальной системы концепты: те, которые организуют само концептуальное пространство и выступают как главные рубрики его членения. Многие разделяют сегодня точку зрения Р. Джекендоффа на то, что основными конституентами концептуальной системы являются концепты, близкие «семантическим частям речи» — концепт объекта и его частей, движения, действия, места или пространства, времени, признака и т.п. Эта точка зрения близка и тем концепциям, которые утверждают примат релевантности грамматических категорий для организации ментального лексикона, а, следовательно, и тем, что доказывали первостепенную значимость для устройства и функционирования языка тех концептуальных оснований, что маркируют распределение слов по частям реи, и которые, по всей видимости, предсуществуют языку, складываясь как главные концепты восприятия и членения мира в филогенезе [Кубрякова 1992:95].
Понятие концепт используется широко и при описании семантики языка, ибо значение языковых выражений приравниваются выражаемым в них концептам, или концептуальным структурам: такой взгляд на вещи считается отличительной чертой когнитивного подхода в целом.
Но такое истолкование соотношения концепта и значения не является единственно возможным. Концепты – это скорее посредники между словами и экстралингвистической действительностью и значение слова не может быть сведено исключительно к образующим его концептам. Правильнее было бы, наверно, говорить о концептах как соотносительных со значением слова понятиях. Значением слова становится концепт, «схваченный знаком» [Кубрякова 1991:98]. В том же смысле мы не можем согласиться с мнением А. Вежбицкой о том, что значения в определенном отношении независимы от языка. Независимы от языка именно концепты, идеи, и не случайно, что только часть их находит свою языковую объективизацию. Отношения между концептами и значениями поэтому достаточно сложны: так, союза и или но вряд ли можно постулировать значение, но концепты, которые за ними стоят, достаточно ясны (соединения, противопоставления и т.п.). точно так же можно предположить, что у всех людей есть общие представления о том, как реагирует человек на контакт с объектом, воздействующим на него своей температурой, но значения, зафиксированные в словах обжечься, сгореть, тепло, жар и пр., отражают лишь определенную часть этого концепта и являются зависимыми от языка.
Думается, что в когнитивной лингвистике перспективным является то направление в семантике, которое защищает идеи о противопоставленности концептуального уровня семантическому (языковому). Выдвинутые М.Бирвишем и поддержанные его коллегами, эти мысли уже нашли воплощение в так называемой двухуровневой теории значения. Думается, что и указанная монография А.Вежбицкой служит ярким доказательством того, как некие общечеловеческие (если и не универсальные) концепты по-разному группируются и по-разному вербализуются в разных языках в тесной зависимости от собственно лингвистических, прагматических и культурологических факторов, а, следовательно, фиксируются в различных значениях. [Кубрякова 1996:90-93]
По мнению В. А. Масловой, у концепта сложная структура. С одной стороны, к ней принадлежит все, что принадлежит строению понятия; с другой стороны, в структуру концепта входит все то, что и делает его фактом культуры – исходная форма (этимология); сжатая до основных признаков содержания история; современные ассоциации; оценки, и т.д. [Маслова 2001:40]
Р.И. Павиленис считает, что усвоить некоторый смысл (концепт) — значит построить некоторую структуру, состоящую из имеющихся концептов в качестве интерпретаторов, или анализаторов, рассматриваемого концепта, «вводимого» — с внешней точки зрения, то есть с точки зрения некоего наблюдателя, находящегося вне системы, — в таким образом конструируемую систему концептов [Павиленис 1983: 101-102].
З.Д. Попова и И.А. Стернин, проанализировав множество определений концепта, пришли к выводу, что когнитивный концепт формируется в сознании человека из:
а) его непосредственного чувственного опыта — восприятия мира органами чувств;
б) предметной деятельности человека;
в) мыслительных операций с уже существующими в его сознании концептами;
г) из языкового общения (концепт может быть сообщен, разъяснен человеку в языковой форме;
д) путем сознательного познания языковых единиц [Попова и Стернин: 40].
Концепты идеальны и кодируются в сознании единицами уни­версального предметного кода (УПК, по Н.И. Жинкину). Единицы УПК — индивидуальные чувственные образы, формирующиеся на базе личного чувственного опыта. Концепт рождается как образ, но он способен, продвигаясь по ступеням абстракции, постепенно превращаться из чувственного образа в собственно мыслительный. Образ холода лежит в основе концепта «страх», поэтому и существуют выражения типа — дрожать от страха, зуб па зуб не попадает, мороз по коже продирает, дрожь пробегает по спиле, кровь стынет и др.
Концепт состоит из- компонентов (концептуальных признаков), то есть отдельных признаков объективного или субъективного мира, дифференцированно отраженных в его сознании и различающихся по степени абстрактности. В результате когнитивно-лингвистических исследований как прикладной результат исследования может быть предложено описание соответствующего концепта как элемента национальной концептосферы. Концепты могут быть личными (каляка-мапяка — о чем-либо страшном), возрастными (счастье, радость) и общенациональными – душа, тоска, кручина, родина.
Концепт имеет «слоистое» строение, и разные слои являются результатом, «осадком» культурной жизни разных эпох. Он складывается из исторически разных слоев, различных и по времени образования, и по происхождению, и по семантике, и имеет особую структуру, включающую в себя:
1. основной (актуальный) признак;
2. дополнительный (пассивный, исторический) признак;
3. внутреннюю (обычно не осознаваемую) форму [Степанов 1997: 21].
Внутренняя форма, этимологический признак, или этимология, открываются лишь исследователям, для остальных он существует опосредованно, как основа, на которой возникли и держатся остальные слои значений.
Принимая за основу строение концепта по Степанову, мы считаем, что точка зрения В.И.Карасика на выделяемые Ю.С.Степановым слои концепта также заслуживает внимания. Он предлагает рассматривать их как отдельные концепты различного объема, а не как компоненты единого концепта. Активный слой («основной актуальный признак, известный каждому носителю культуры и значимый для него») входит в общенациональный концепт, пас­сивные слои («дополнительные признаки, актуальные для от­дельных групп носителей культуры») принадлежат концептосферам отдельных субкультур, внутренняя форма концепта («не осознаваемая в повседневной жизни, известная лишь специалистам, но определяющая внешнюю, знаковую форму выражения концептов») для большинства носителей культуры является не частью концепта, а одним из детерминирующих его культурных элементов [Карасик 1996: 3].
Есть и другие точки зрения на структуру концепта. Центром концепта всегда является ценность, поскольку концепт служит исследованию культуры, а в основе культуры лежит именно ценностный принцип. Показателем наличия ценностного отношения является применимость оценочных предикатов. Если о каком-либо феномене носители культуры могут сказать «это хорошо» (плохо, интересно, утомительно и т.д.), этот феномен формирует в данной культуре концепт. Помимо уже названного ценностного элемента, в ее составе выделяются фактуальный и образный элементы.
Таким образом, из сказанного вытекает, что лингвокультурный концепт многомерен, поэтому к определению его структуры возможны различные подходы. Каждый концепт как сложный ментальный комплекс включает в себя, помимо смыслового со­держания, еще и оценку, отношение человека к тому, или иному отражаемому объекту, его оценку и другие компоненты:
1. общечеловеческий, или универсальный;
2. национально-культурный, обусловленный жизнью человека в определенной культурной среде;
3. социальный, определяемый принадлежностью человека к оп­ределенному социальному слою;
4. групповой, обусловленный принадлежностью языковой личности к некоторой возрастной и половой группе;
5. индивидуально-личностный, формируемый под влиянием личностных особенностей — образования, воспитания, индивидуального опыта, психофизиологических особенностей.
Традиционные единицы когнитивистики (фрейм, сценарий, скрипт и т.д.), обладая более четкой, нежели концепт, структурой, могут использоваться исследователями для моделирования концепта.
В более широком смысле структуру концепта можно представить в виде круга, в центре которого лежит основное понятие, ядро концепта, а на периферии находится все то, что привнесено культурой, традициями, народным и личным опытом.
Построенные посредством языка концептуальные структуры скорее относятся к возможному, чем к актуальному опыту индивида [Павиленис 1983: 114], Одним и тем же словесным выражением могут указываться разные концепты одной и той же концептуальной системы, что отражает неоднозначность языковых выражений. Мы говорили, что человек и лошадь бегут, бегут часы, бегут мысли, бежит жизнь, бежит ручей. Но языковые выражения в любом случае соотносятся с определенным концептом / концептами (или их структурой). Поэтому понимание языкового выражения рассматривается Р.И. Павиленисом как его интерпретация в определенной концептуальной системе, а не в терминах определенного множества семантических объектов.
Одним из важнейших составляющих картины мира является стереотип. В когнитивной лингвистике и этнолингвистике термин «стереотип» относится к содержательной стороне языка и культуры, то есть понимается как ментальный (мыслительный) стереотип, который коррелирует с картиной мира [Стереотипы в межкультурной коммуникации: url]. Языковая картина мира и языковой стереотип соотносятся как часть и целое, при этом языковой стереотип понимается как суждение или несколько суждений, относящихся к определенному объекту внеязыкового мира, субъективно детерминированное представление предмета, в котором сосуществуют описательные и оценочные признаки и которое является результатом истолкования действительности в рамках социально выработанных познавательных моделей. Но языковым стереотипом можно считать не только суждение или несколько суждений, но и любое устойчивое выражение, состоящее из нескольких слов, например, устойчивое сравнение, клише и т.д.: лицо кавказской национальности, седой как лунь, новый русский.
    продолжение
–PAGE_BREAK–1.1.2. Стереотип как составляющая картины мира
Впервые понятие стереотипа использовал У. Липпман еще в 1922 г., который считал, что это упорядоченные, схематичные детерминированные культурой «картинки мира» в голове человека, которые экономят его усилия при восприятии сложных объектов мира. При таком понимании стереотипа выделяются две его важные черты — детерминированность культурой, и быть средством экономии трудовых усилий и, соответственно, языковых средств [Маслова 2004: 57]. Одно из лучших определений стереотипа принадлежит В.В. Красных: «Стереотип есть некоторая структура ментально – лингвального комплекса, формируемая инвариантной совокупностью валентных связей, приписываемых данной единице и репрезентирующих концепт феномена, стоящего за данной единицей…» [цит. по: Маслова 2004:57]. Ю.Е. Прохоров считает, что стереотип — это «прежде всего определенное представление о действительности или ее элементе с позиции «наивного», обыденного сознания» [цит по: Маслова 2004:58].
Итак, проанализировав понятие «стереотип», можно сделать следующие выводы:
• каждый человек обладает индивидуальным личным опытом, особой формой восприятия окружающего мира, на основе которого в его голове создается так называемая «картина мира», включающая в себя объективную (инвариантную) часть и субъективную оценку действительности индивидуумом, стереотип является частью этой картины;
•        большинство лингвистов, занимающихся изучением данной проблемы, отмечают, что основной чертой стереотипов является их детерминированность культурой — представления человека о мире формируются под влиянием культурного окружения, в котором он живет;
•        стереотипы разделяет большинство людей, но они могут меняться в зависимости от исторической, международной, а также внутриполитической ситуации в той или иной стране;
•        стереотип – это не только ментальный образ, но и его вербальная оболочка, то есть стереотипы могут существовать и на языковом уровне – в виде нормы [Стереотипы в межкультурной коммуникации: url].
Таким образом, на основе сделанных выводов можно сформулировать определение понятия «стереотип»: стереотип – это относительно устойчивый, обобщающий образ или ряд характеристик (нередко ложных), которые, по мнению большинства людей, свойственны представителям своего собственного культурного и языкового пространства, или представителям других наций. Стереотип – это представление человека о мире, формирующееся под влиянием культурного окружения (другими словами, это культурно-детерминированное представление), существующее как в виде ментального образа, так и виде вербальной оболочки, стереотип – процесс и результат общения (поведения) согласно определенным семиотическим моделям. Стереотип (как родовое понятие) включает в себя стандарт, являющийся неязыковой реальностью, и норму, существующую на языковом уровне. В качестве стереотипов могут выступать как характеристики другого народа, так и все, что касается представлений одной нации о культуре другой нации в целом: общие понятия, нормы речевого общения, поведения, категории, мыслительные аналогии, предрассудки, суеверия, моральные и этикетные нормы, традиции, обычаи и т.п.
Существуют две категории стереотипов: поверхностные и глубинные [Павловская 1998:96].
Поверхностные стереотипы – это те представления о том или ином народе, которые обусловлены исторической, международной, внутриполитической ситуацией или другими временными факторами. Эти стереотипы меняются в зависимости от ситуации в мире и обществе. Продолжительность их бытования зависит от общей стабильности общества. Это, как правило, образы-представления, связанные с конкретными историческими реалиями.
В отличие от поверхностных глубинные стереотипы неизменны. Они не меняются в течение времени. Глубинные стереотипы обладают удивительной устойчивостью, и именно они представляют наибольший интерес для исследователя особенностей национального характера: сами стереотипы дают материал для изучения того народа, который является объектом стереотипизации, а оценки характеризуют особенности той группы, в которой они распространены.
Среди глубинных стереотипов в особую группу выделяются внешние, связанные с атрибутами жизни и быта народа, в русском языке их часто именуют словом «клюква». Несмотря на постоянные перемены в быте народов, подобные стереотипы меняются очень незначительно. Меха, самовары, огромные шали, матрешки считаются неотъемлемой частью русской жизни вот уже несколько веков [Стереотипы в межкультурной коммуникации: url].
Пути формирования стереотипов, а главное распространения их, передачи, поскольку большинство глубинных стереотипов сформировалось давно, различны. В качестве примера можно привести Великобританию, в которой национальные стереотипы формировались на фоне различных исторических событий. Происхождение английского этноса из субстрата, составленного разными германскими племенами и их существование в течение длительного времени на острове определили основные черты их стереотипов поведения. Доминирующей функцией стереотипов об англичанах является логическое мышление, определяющее прагматизм и расчетливость, которые проявляются как в государственной политике, так и на бытовом уровне [Стереотипы в межкультурной коммуникации: url].
В основе формирования этнического сознания и культуры в качестве регуляторов поведения человека выступают как врожденные, так и приобретаемые в процессе социализации факторы – культурные стереотипы, которые усваиваются с того момента, как только человек начинает идентифицировать себя с определенным этносом, определенной культурой и осознавать себя их элементом. Итак, мы живем в мире стереотипов, навязанных нам культурой. Совокупность ментальных стереотипов этноса известна каждому его представителю. Стереотипами являются, например, выражения, в которых представитель сельской, крестьянской культуры скажет о светлой лунной ночи: светло так, что можно шить, в то время как городской житель в этой типовой ситуации скажет: светло так, что можно читать [Маслова 2004:59-61].
Стереотип поведения – важнейший среди стереотипов. Стереотипы имеют много общего с традициями, обычаями, мифами, ритуалами, но от последних отличаются тем, что традиции и обычаи характеризует их объективированная значимость, открытость для других, а стереотипы остаются на уровне скрытых умонастроений, которые существуют в среде своих. Обряды и обычаи, как разновидности стереотипизированного поведения, стали объектами этнографических исследований. Это не случайно, поскольку в стереотипах поведения отчетливо выражается этническое своеобразие культуры. Набор стереотипных форм поведения, вырабатываемых в каждом обществе, естественно, не ограничивается сферой обряда и обычая. Стандарты поведения характерны для многих других сфер деятельности, и, прежде всего – общения (этикета), социализации индивидов, технологических процессов (трудовые приемы и навыки), игрового поведения и т.д.
Стереотипы – прецедентные феномены, фоновые знания.
Непременным условием общения является не только владение общим языком, но и наличие определенных накопленных до него знаний. Для общения необходимо, чтобы его участники имели определенную общность социальной истории, которая находит свое отражение в знаниях об окружающем мире. Эти знания, присутствующие в сознании участников коммуникативного акта и получили название фоновых. По определению О.С. Ахмановой, фоновые знания – это «обоюдное знание реалий говорящим и слушающим, являющееся основой языкового общения» [Ахманова 1969:498].
1.2.         Лимерик как тип прецедентного текста
Картина мира отражается в лимерике и закрепляется в нем за счет частого обращения, что позволяет говорить о лимерике как о прецедентном тексте.
Прецедентный текст – законченный и самодостаточный продукт речемыслительной деятельности; полипредикативная единица; сложный знак, сумма значений которого не равна его смыслу; ПТ хорошо знаком любому среднему члену национально-культурного сообщества; в когнитивную базу видит инвариант его восприятия. [Гудков и др. 1997: 107].
1.2.1.  Определение понятия лимерик
Oxford English Dictionary дает следующее определение:
Лимерик – главный город графства Лимерик в Ирландии.
1.                 [считается, что произошло от обычая, существовавшего на праздничных вечеринках, согласно которому каждый пел абсурдное стихотворение за которым следовал припев, содержащий слова «А вы придете в Лимерик?»] форма абсурдных стихотворений (nonsense verse)
 Абсурдное стихотворение –
1) стихотворение состоящее из слов и фраз, единственно используемых для сохранения размера стиха, а не смысла; также существуют песни-бессмыслицы.
2) комическое стихотворение также известное как лимерик. [Oxford English Dictionary: url]
Другое определение дает сайт посвященный Эдварду Лиру:
Лимерик — это такая форма стиха, названная в честь одноименного города в Ирландии, где еще в XVII веке была очень популярна. Первая в истории книга лимериков вышла в Англии в 1821м году. «Книга Нонсенса» Лира, вышедшая в 1846 году, была переведена почти на все языки мира (на русский не менее трех раз) и дала начало так называемой литературе нонсенса. Лимерики юмористические, сатирические, неприличные и прочие появились позже.
В лимерике пять строчек, причем первая рифмуется со второй и пятой, а третья с четвертой. Сюжетно лимерик выстроен так: первая строчка рассказывает о том, кто и откуда, вторая — что сделал, или что с ним произошло, и далее — чем все закончилось. В каноническом лимерике конец последней строчки повторяет конец первой. [Лимерик. Эдвард Лир: url]
На сайте Русский журнал дается похожее определение:
ЛИМЕРИК – популярная форма короткого юмористического стихотворения, построенного на обыгрывании бессмыслицы, возникшая в Великобритании. Происхождение слова лимерик точно неизвестно, но предположительно заимствовано из названия хоровой песни ирландских солдат 18 в. «Приедешь ли в Лимерик?» (Лимерик – городок в Ирландии).
Пятистишие классического лимерика (встречаются лимерики, написанные в форме четырехстишия) строится по схеме ААВВА, то есть рифмуются первая, вторая и пятая строки, и соответственно – третья и четвертая. Преобладает размер анапест, а количество слогов в первой, второй и пятой строках на три слога больше, чем в третьей и четвертой. С точки зрения сюжетной линии, шутливое пятистишие традиционно включает описание эксцентрических действий героя, проживающего в том или ином месте, и реакции на его действия кого-либо из окружающих.
Лимерикам присущи характерные черты английского юмора: 1) широкий контекст, дающий возможность различных толкований; 2) парадоксальность – игра со словами, где смысл «выворачивается», переворачивается и мгновенно снова возвращается на место; 3) способность видеть абсурд жизни и улыбаться ему; 4) сквозной характер – юмор переливается из одной формы в другую: то мягкая ирония, то тонкий намек, то грусть или многозначительное умолчание, то резкий поворот.
Столкновение здравого смысла и рационализма, с одной стороны, и эксцентрических проявлений «ярких индивидуальностей», с другой, во многом определяет английский национальный характер.
Корни жанра лимериков – в народном фольклоре Великобритании. В разделе пятом сборника английских народных стихотворений, считалок и песенок для детей Рифмы матушки Гусыни, впервые изданного в Англии в конце 17 в., содержатся и первые опубликованные лимерики.
Сборник Рифмы матушки Гусыни и сейчас пользуется неизменной популярностью среди детей англоязычных стран. Он ежегодно переиздается, имеет статус детской классики.
Оттуда взяты образы Шалтая-Болтая, Единорога и Льва, обыгрываемые в Алисе в Стране Чудес Льюиса Кэрролла. Переводом сборника на русский язык занимались С.Маршак и К.Чуковский, которые и познакомили наших детей с Робином Бобином, с Джеком, который построил дом и т.д. В наиболее полном виде Рифмы матушки Гусыни были изданы в России только в 1980–1990.
В 19 в. в Англии появляются авторы, пишущие лимерики. Наиболее известным среди них считается художник Эдвард Лир (1812–1888). Когда Лиру не было и двадцати лет, граф Дерби пригласил его в поместье Ноусли рисовать коллекцию птиц. Лир провел в Ноусли четыре года и в этот период для развлечения юных членов графской семьи написал книгу лимериков, проиллюстрировав их своими рисунками пером: «…в дни, когда я проводил большую часть времени в сельском доме, где кишели детишки и веселье, строки, начинающиеся с Жил один старичок из Тобаго…, были предложены мне весьма ценимыми друзьями, как образчик стихотворения, позволяющего варьировать неограниченное множество рифм и картинок; с этого времени большая часть подлинных рисунков и стихов для первой Книги Нонсенса буквально стекала с моего пера без помощи кого-либо, кроме всеобщей буйной радости и одобрения при их появлении на свет», – писал Эдвард Лир.
Шутливые пятистишия, написанные и проиллюстрированные Эдвардом Лиром, составили Книгу нонсенса, опубликованную в 1846 и встретившую восторженный прием у читателей. В 1862 вышло второе, значительно расширенное издание Книги нонсенса, тираж книги приблизился к 16 000 экз. В лимериках Лира современники пытались угадывать политические и личные намеки, но его фантастический абсурд был свободен от подтекста, чист и прост, что и составляло его очарование. Лимерики Лира – забавные истории о нарочитых поступках весьма экстравагантных лирических героев и героинь, имеющих определенные места проживания. Герои его песенок и стишков были естественным продолжением череды чудаковатых персонажей народного английского фольклора.
Обращает на себя внимание присутствие «детского фактора» при появлении на свет наиболее ярких образцов английского нонсенса, в частности, лимериков Лира и сказок Льюиса Кэрролла. Включенность в жизнь «маленького народца», желание развеселить и развлечь детей сыграли немаловажную роль в обращении к жанрам, построенным на столкновении здравого смысла и бессмыслицы. Отечественный абсурдист Даниил Хармс также немало писал для детей, хотя, по его же словам, терпеть их не мог. Но и та часть его творчества, которая насыщена отнюдь не детским содержанием, за счет лаконичной отточенной формы обладает качествами блестящей игрушки. Детское начало лимериков, как и любого жанра для детей, – простота, непосредственность, шутливый смысл, игровой импульс.
Что же составляет особенности бессмыслицы или нонсенса как литературного жанра, в котором пишутся классические лимерики? Смысл – это связь правильной и надлежащей последовательности событий обыденной жизни и умения жить в согласии с окружающим миром. Когда смысл находится на уровне разумения окружающих людей, мы называем его здравым смыслом, при этом подразумевая, что он, как все человеческое, может быть правильным или ошибочным. Его противоположностью, антонимом является бессмыслица – нонсенс. В противовес размеренности и гармонии смысла и осмысленности, нонсенс ищет и показывает нелепость и нецелесообразность всего, что происходит с нами и в мире. В то время как смысл грешит общими местами, нонсенс не просто отрицает смысл, шаржируя его нелепости и нестыковки, но открывает новую, более глубокую гармонию жизни через ее противоречия. Именно Эдвард Лир впервые стал писать в духе чистого и абсолютного нонсенса, дав определение «бессмысленный» почти всему на свете – от философии и политики до азбуки, ботаники и детских песенок.
В настоящее время жанр лимерика активно предлагается на сайтах интернета в качестве игровой литературной формы для группового и индивидуального развлечения и оттачивания литературного мастерства и собственного остроумия. На отечественной почве помимо коррекции в связи с особенностями русского языка (более длинные строчки), лимерик имеет тенденцию смешиваться с популярным в России черным юмором. Таким образом, в современных «лабораториях слова» продолжают вестись эксперименты по скрещиванию разновидностей лимириков, имеющих разное историческое и национальное происхождение, и рождению новых синтетических форм юмористической поэзии. [Русский Журнал: url]

1.2.2. Структура и лингвистические особенности лимерика
Традиционно лимерик имеет строгую поэтическую форму и представляет собой пятистишие определенного ритмического рисунка.
Сюжетно лимерик выстроен следующим образом: первая строка повествует о том, кто главный герой и откуда он родом, вторая содержит развернутую характеристику его качеств или поступков, затем идет описание разворачивающихся событий и далее – информация о том, чем все заканчивается.
    продолжение
–PAGE_BREAK–
    продолжение
–PAGE_BREAK–There was an old man of Ibreem,
Who suddenly threatened to scream;
But they said: ‘If you do,
We will thump you quite blue,
You, disgusting old man of Ibreem!’
Вероятно, такими угрозами они отбили у него желание кричать. И в прямом и в переносном смысле этого слова.
В другом примере, мы видим, что старичка колотят просто ради забавы. Нет никакого указания на то, почему с ним так обходятся. При том, они снимают его башмаки, кормят фруктами и продолжают колотить. Причина таких действий не очевидна, а может быть, ее и нет.
There was an old man who screamed out
Whenever they knocked him about;
So they took of his boots,
And fed him with fruits,
And continued to knock him about.
Возникает вопрос, кто в таком случае чудак? Уж не сами ли жители?
В следующем примере насилие выражено не в такой жесткой форме, но все же очевидно, что неправильное поведение героя вызывает отрицательные эмоции у окружающих:
There was an old person of Sark,
Who made an unpleasant remark;
But they said, ‘Don’t you see
What a brute you must be!
You, obnoxious old person of Sark.
Жители Сарка считают старичка несносным, да еще и в лицо ему заявляют о том, что он «скотина». Такое вряд ли можно назвать толерантностью. В другом примере герою, решившему усесться в ризнице делают замечание, и награждают эпитетом «repulsive» (отвратительный).
There was an old person of Sestri,
Who sat himself down in a vestry,
When they said, ‘You are wrong!’ –
He merely said ‘Bong!’
That repulsive old person of Sestri.
В следующем примере героя не просто называют «horrid old bore» (ужасным старым занудой), но и бьют со всей силой гонгом, игра на котором и послужила причиной агрессии.
There was an Old Man with a gong,
Who bumped at it all day long;
But they called out, ‘O law!
You’re a horrid old bore!’
So they smashed that old man with a gong.
Еще одному старичку «повезло» немного больше. Над ним просто издеваются, предложив топор для того, чтобы он почесал им то место, где его кусала надоедливая блошка.
There was a Old Man of the Dee,
Who was sadly annoyed by a flea;
When he said, ‘I will scratch it’,
They gave him a hatchet,
Which grieved that Old Man of the Dee.
В последующих двух примерах старичков избивают. Одного за вполне понятное «преступление» — он был груб, а другого за безобидное чудачество – он учил ворон танцевать. В первом примере вполне понятно, что нарушение правил вежливости, чрезвычайно важных для любого англичанина, влечет жестокое наказание, а именно удар молотком:
There was an old person of Buda,
Whose conduct grew ruder and ruder;
Till at last, with a hammer,
They silenced his clamour,
By smashing that person of Buda.
Но почему второму старичку была уготована почти такая же участь за его небольшую причуду? Единственным объяснением может быть то, что англичане боготворят животных, и может быть в данном случае, они посчитали, что чудак мучает птицу, заставляя ее танцевать кадриль.
There was an old Man of Whitehaven,
Who danced a quadrille with a raven;
But they said, ‘It’s absurd
To encourage this bird!’
So they smashed that Old Man of Whitehaven.
Существует мнение, что англичане больше любят животных, чем своих собственных детей. Всеволод Овчинников, в своей книге «Корни Дуба» объясняет это тем, что в британских семьях принято отправлять детей учиться в школу, которая и становится им домом. Так же считается неприличным выказывать слишком теплые чувства к своим близким, в том числе не поощряется ласковое поведение матерей по отношению к собственным детям. В связи с этим, нерастраченная любовь переходит на домашних животных.
Даже маленькие дети не оставляют старичков-чудаков в покое. Вот как жестоко они «докучали» (pester) человека, который им ничего плохого не сделал.
There was an Old Man of Chester
Whom several small children did pester;
They threw some large stones,
Which broke most of his bones,
And displeased that Old Man of Chester.
Известно, что дети бывают жестоки, потому что еще не вполне осознают то, что делают. Однако тот факт, что дети ломают почти все кости старику, может быть объяснен опять таки особенностями британского менталитета. Поскольку матери дают ребенку достаточную свободу, а не ограничивают многочисленными «нельзя!», предоставляя ему самому учиться на своих ошибках, воспитывая в нем твердый характер.
Справедливости ради, стоит заметить, что лимериков, в которых насилие проявляется в грубой форме намного меньше чем, тех, где героя просто награждают эпитетами «ужасный», «надоедливый», «провоцирующий», «глупый», «отвратительный», «неприятный», «отталкивающий» и на этом нетерпение общества и заканчивается.
Приведем несколько примеров:
There was an Old Person of Burton,
Whose answers were rather uncertain;
When they said, ‘How d’ye do?’
He replayed, ‘Who are you?’
That distressing Old Person of Burton.
Несмотря на то, что герой не вполне вежливо отвечает на вопрос, его не избивают, не нравоучают, а просто предоставляют самому себе, лишь заметив, что он «distressing» (неприятный).
There was an Old Person from Gretna,
Who rushed down the crater of Etna;
When they said, ‘Is it hot?’
He replied, ‘No, it’s not!’
That mendacious Old Person of Gretna.
Вышеприведенный пример похож на предыдущий. Явное неправдивое высказывание старичка не вызывает резких осуждений со стороны общества. Его просто называют лжецом.
В следующем лимерике трагикомическая смерть героя никого не опечалила, никто не плакал, когда он убил себя вилкой. Жители Нью Йорка не только не разобрались в том, почему герой решил прибегнуть к такому способу покончить с жизнью, но еще и назвали его глупым.
There was an Old Man of New York,
Who murdered himself with a fork;
But nobody cried,
Though he very soon died,-
For that silly Old Man of New York.
Нам видится в этом равнодушно-жестокое отношение общества к проблемам индивида.
Старичок, осмелившийся произнести неразборчивую речь на станции был назван «беспокойным старикашкой». Ему посоветовали замолчать, потому как одним из правил поведения в обществе считается сдержанность, немногословность, тем более считается неприличным громко разговаривать в публичных местах.
There was an old man at a Station,
Who made a promiscuous oration;
But they said ‘Take some snuff! –
You have talk’d quite enough
You afflicting old man at a Station!’
Немало примеров лимериков свидетельствуют о том, что жители того или иного города выгоняют героя, чье поведение им кажется предосудительным. Так случилось со старичком из Мелроуз, который любил ходить на цыпочках:
There was an Old Man of Melrose,
Who walked on the tips of his toes;
But they said, ‘It ain’t pleasant,
To see you at divsent,
You, stupid Old Man of Melrose.’
Приведем еще один пример, иллюстрирующий ранее высказанную мысль. В нем никому не известного человека выгоняют из города, дав ему кусочек мыла. Очевидно, что в маленьких городах Великобритании, где каждый житель знает все обо всех, появление незнакомца настораживает. Ему не доверяют, потому что о нем не известно ничего, кроме того, что он из Боу.
There was an old person of Bow,
Whom nobody happened to know;
So they gave him some soap,
And said coldly, ‘We hope
You will go back directly to Bow!’
Однако, как уже было сказано ранее отношение жителей того или иного города неоднозначно по отношению к герою. Кроме критических замечаний, выражения отрицательных эмоции, агрессии и даже насилия, нередко люди проявляют участие, заботу, или даже исцеляют несчастных чудаков, пострадавших от собственной глупости. Взаимовыручка, характерная для любого общества, проявляется в теплом слове, моральной поддержке, предупреждении об опасности, восхищении, одобрении каких-либо действий и так далее.
В следующем примере, мы видим как жители Непала «исцелили» старичка, упавшего с лошади и разлетевшегося на половинки. Как бы то ни было абсурдно то, что они склеили его очень сильным клеем, все же это свидетельствует о заботе по отношению к герою, о желании помочь ему, спасти его жизнь.
There was an Old Man of Nepaul,
From his horse had a terrible fall;
But, though split quite in two,
By some very strong glue,
They mended that Man of Nepaul.
Еще один странный способ помощи и исцеления от недуга (в данном случае – беспокойства) заключается в том, что жители вертели героя на носе и подбородке. Трудно вообразить, как это происходило, но автор утверждает, что эти действия исцелили старичка с Запада.
There was an Old Man of the West,
Who never could get any rest;
So they set him to spin
On his nose and his chin,
Which cured that Old Man of the West.
Старичку из Праги повезло намного больше. Его исцелили от чумы, причем до смешного простым способом – дали ему немного сливочного масла. Несмотря на то, что это заразная болезнь, она не вызвала неприязни и не повлекла за собой изгнание из общества. Наоборот, люди посчитали своим долгом помочь герою, который вместо благодарности ворчал что-то себе под нос.
The was an Old Person of Prague,
Who was suddenly seized with the Plague;
But they gave him some butter,
Which caused him to mutter,
And cured that Old Person of Prague.
Еще один любопытный случай описан в нижеприведенном лимерике. Незадачливый старичок умудрился упасть в мясной отвар, но был вскоре спасен достойным похвалы поваром, выловившим его с помощью крюка из супа.
There was an Old Man of the North,
Who fell into a basin of broth;
But a laudable cook,
Fished him out with a hook,
Which saved that Old Man of the North.
Жители Булака проявили заботу по-другому. Они предупредили старичка, сидевшего на спине крокодила, что зверь может укусить. Таким образом мы видим, что их волнует судьба чудака, решившегося на такое опасное дело.
There was an old man of Boulak,
Who sat on a crocodile’s back;
But they said, ‘Tow’rds the night,
He may probably bite,
Which might vex you, old man of Boulak!’
Существует много примеров, в которых общество радуется чудаку или его действиям, какими необычными они не были. Например, в следующем лимерике дочь одного из жителей Мессины, носившая маленький паричок, любила кататься на свинье, чем потешала всех жителей городка.
There was an old man of Messinа,
Whose daughter was named Opsibeena;
She wore a small wig,
And rode out on a pig,
To the perfect delight of Messina.
Несмотря на то, что Опсибина (так звали эту чудачку) вела себя очень странно, очевидно, ее любили.
Старичок из Ниццы прослыл «любезным» за то, что «дружил» с гусями, и гулял с ними в любую погоду. Очевидно, что этот эпитет заслужен, потому как любовь к животным приветствуется у англичан, и одно то, что он гулял с ними в любую погоду, которая, как известно, не всегда радует жителей туманного Альбиона заслуживает положительной оценки.
There was an old person of Nice,
Whose associates were usually Geese,
They walked out together,
In all sorts of weather,
That affable person if Nice.
Старичка из Брея жители назвали высоко ценимым только за то, что тот пел весь день напролет своим уткам и свиньям и кормил их фигами. Можно предположить, что он их выращивал на продажу, чем и заслужил столь высокую оценку окружающих.
There was an old person of Bray,
Who sang through the whole of the day,
To his ducks and his pigs,
Whom he fed upon figs,
That valuable person of Bray.
Жители города Файли тоже восхищались своим старичком, который прекрасно танцевал под звон колоколов на радость всем в округе.
There was an old person of Filey,
Of whom his acquaintance spoke highly;
He danced perfectly well,
To the sound of a bell,
And delighted the people of Filey.
Еще одним примером, в котором жители города радуются чудаку, служит лимерик про старичка из Шорхэма. Этот англичанин отличался особенными правилами этикета, он купил зонт и сидел в погребе. Несмотря на то, что его поведение несколько странно, нам думается, что жители этого славного городка уважают его за умение соблюдать внешние приличия, так чтимые в Великобритании.
There was an old person of Shoreham,
Whose habits were marked by decorum;
He bought an umbrella,
And sat in a cellar,
Which pleased all the people of Shoreham.
Молодая леди из города Пул была прозвана изобретательницей после того как она решила подогреть свой ужасно холодный суп, поставив его на огонь и добавив подсолнечного масла. Очевидно, что жители Пула с одобрением отнеслись к идее этой героини лимерика.
There was a Young Lady of Poole,
Whose soup was excessively cool;
So she put it to boil
By the aid of some oil,
That ingenious Young lady of Poole.
Еще один герой умудрился вызвать положительные эмоции у жителей городка Скай. Он танцевал вальс с трупной мухой (зоологическое название). На самом деле, на английском языке название мухи более безобидное, дословно «bluebottle fly» означает «синебутылочная муха». Старичок, танцуя с ней под лунным сиянием, напевал прелестную мелодию, чем и очаровал всех в городе Скай.
There was an old person of Skye,
Who waltz’d with a Bluebottle fly:
They buzz’d a sweet tune,
To the light of the moon,
And entranced all the people of Skye.
Еще одну попытку предотвратить падение героя Эдвард Лир описывает в лимерике про человека из Рэй, который полетел в город на мухе. Заботливые горожане, предупреждают смельчака о том, что если он вздумает начать кашлять, он наверняка шлепнется с высоты.
There was an old person of Rye,
Who went up to town on a fly;
But they said, ‘If you cough,
You are safe to fall off!’
You, abstemious old person of Rye!’
Здесь же дается объяснение его поведения. Жители города называют его бережливым старичком из Рэя. Уж не поэтому ли он избрал такой необычный но, безусловно, малозатратный способ передвижения?
В лимерике про старичка сидящего у открытого окна на оконной раме, который всплеснул руками от удивления, забота проявляется в том, что его предупредили об опасности, крикнув «Сэр, вы упадете!». И хоть чудак никак не отреагировал на предупреждение, кроме как сказав «Не упаду!», чуткое внимание со стороны окружающих явно дает понять, что его судьба им не безразлична.
There was an Old Man at a casement,
Who held up his hands in amazement;
When they said, ‘Sir, you’ll fall!’
He replied, ‘Not at all!’
That incipient Old Man at a casement.
Однако, безразличие к внешности и поведению героев лимериков встречается в 25 процентах случаев. Поэтому будет справедливым привести несколько примеров, отражающих данную модель поведения общества по отношению к чудакам.
В следующем лимерике герой не подвергается ни критике ни упрекам, несмотря на то, что его внешность далеко незаурядная. Этот старичок вздумал «украсить» свою голову венком из омаров и специй, маринованного лука и мышей. Поразительно, что такой яркий герой-чудак не вызвал никакой реакции у жителей Блэкхита.
There was an old man of Blackheath,
Whose head was adorned with a wreath,
Of lobsters and spice,
Pickled onions and mice,
That uncommon old man of Blackheath.
Нам кажется, что данное поведение можно объяснить тем фактом, что британцы более болезненно относятся к нарушению норм поведения в обществе, таких как правил вежливого тона, обращения к старшим и т.д., а на индивидуальные особенности поведения (однако не нарушающие общественных норм) практически не обращают внимание.
Поведение героя следующего лимерика никак не прокомментировано. Даже несмотря на то, что он добавил в свою овсяную кашу мышей. Автор как бы хочет сказать, что если герой вздумал чудачить у себя дома, никто ему мешать не будет, так как при этом он не нарушает никаких общественных норм поведения.
There was an Old Person of Ewell,
Who chiefly subsisted on gruel;
But to make it more nice,
He inserted some mice,
Which refreshed that Old Person of Ewell.
В лимерике про старичка из Гонконга, любившего лежать на спине с мешком на голове, общественное мнение также не выражено. К тому же, в описании его качеств, говорится, что он никогда не делал ничего неправильного, то есть не нарушал правил установленных обществом.
There was an old man of Hong Kong,
Who never did anything wrong;
He lay on his back,
With his head in a sack,
That innocuous old man of Hong Kong.
Героиня-чудачка из Доркина решила вернуться не потому, что ее шляпка с большими полями вызывала не одобряющие взгляды прохожих, а исключительно по собственной инициативе, что еще раз подтверждает мысль, высказанную ранее.
    продолжение
–PAGE_BREAK–