­­Наталья Беликова, 2-ая французская группа, р/о, 90 баллов

­­Наталья Беликова, 2-ая французская группа, р/о, 90 балловЗадание № 1а) Выбранный текст для анализа: В.В.Сиповский. «История русской словесности. Часть III. Выпускъ I. (История русской литературы XIX столЪтiя» (Спб.: Изданiе Я. Башмакова, 1910) (фрагмент «Пушкин как личность», завершающий главу о Пушкине).Отрывок из анализируемого текста представляет собой небольшой литературный обзор, написанный в эссеистической манере, который напоминает скорее импрессионистический очерк, нежели научное исследование. Так, например, текст несет очень сильную эмоциональную нагрузку и окрашенность, что уже не может его характеризовать как полностью критический. Обратим внимание на композицию фрагмента: автор начинает с основной мысли исследования – А.С.Пушкин абсолютно «замечателен» и идеален во всех отношениях (и как писатель, и как «личность»), далее эта мысль рассматривается с разных ракурсов, описываются достоинства поэта, причем, рассказывая о них, автор опять же начинает с самого главного и основного достоинства Пушкина – «любви к людям». Таким образом автор психологически воздействует на читателя, буквально с первых же строк включая его в контекст исключительно положительной характеристики поэта. Сиповский использует следующие языковые средства, достигая эффекта эмоциональной окрашенности и максимально положительной оценки: множество сравнений (Пушкин сравнивается с Гоголем, Лермонтовым, Жуковским, Байроном, Толстым – все сравнения оказываются в пользу главного героя очерка, кроме сравнения с Толстым, которого Сиповский тоже превозносит за искренность и открытость), в том числе автором используются и скрытые сравнения («…этому «просветлению» помогла основная черта пушкинской души – «любовь к людям» – черта, которая красной нитью проходит…» – черта как красная нить (Тв.п.)), эпитеты («певец земли», «вдохновенные звуки»), обобщения (автор рассматривает феномен именно всеобшей любви Пушкина ко всему, «любви вообще»), олицетворения («равнодушие природы», «неумирающая черта»). Все вышеупомянутые языковые приемы есть не только средства эмоциональной окрашенности, но и средства некой идеализации образа Пушкина, о которой будет идти еще речь ниже. Сама личность Пушкина воспринимается автором как некий нерушимый идеал: собственно, весь его образ он строит с помощью анализа его характера, неких основных черт, которые автор считает основными достоинствами. При анализе конструирования «личности» главного героя нам понадобится снова обратиться к композиции текста: автор делит его на главки, каждая из которых является средством раскрытия исключительно положительного характера героя, о специфике которого нами уже было частично сказано выше; автор использует прием градации (так, говоря о «любовях», Сиповский начинает с «любви к людям» (т.е. с самой приземленной, самой «легкой»), а заканчивает «любовью к правде» – гораздо более сложным и возвышенным чувством). Кроме того, на наш взгляд, одним из принципов раскрытия является и сам образ автора, непосредственно его голос. Например, автор так характеризует Пушкина: «…и, всегда любя Бога, могъ въ юности вольно отзываться о лицахъ св. Писания…» – вновь очевидна идеализация «личности» (ведь нельзя одновременно и любить Бога, и насмехаться над ним). Фуко пишет: «…текст всегда в себе самом несет какое-то число знаков, отсылающих к автору. Эти знаки хорошо известны грамматикам – это личные местоимения, наречия времени и места, спряжение глаголов.» [Фуко М., Что такое автор?] – безусловно, он прав, однако в анализируемом нами тексте мы видим примеры прямо противоположных средств, но производящих тот же конечный ект. Сиповский практически не использует личные местоимения, «прячя» таким образом свою оценку, однако он дает такое огромное количество положительных оценок поэта, что о никакой субъективности не может быть и речи. На примере Пушкина автор показывает идеальный русский характер, соответствующий высшим ценностям русской культуры (широта души («…обладая широкой, всеобъемлющей душой»), «отзывчивость», феномен живой жизни «он просто любилъ жизнь», философствование «но он хочетъ жить … «чтоб мыслить и страдать», свободолюбие «стремление к «свободе» и т.д.). Мифическая функция Пушкина в тексте достаточно прозрачна: употребление ставшим уже хрестоматийным выражения «[жить] чтоб мыслить и страдать», вообще употребление популярных цитат («певец правды», «да здравствует музы, да здравствует разум», «мне время тлеть, тебе цвести..») – благодаря этим средствам и протекал процесс мифологизации Пушкина, который потом приведет к созданию культурно-национального мифа поэта. «Миф носит императивный, побудительный характер: отталкиваясь от конкретного понятия, возникая в совершенно определенных обстоятельствах, он обращается непосредственно ко мне, стремится добраться до меня, я испытываю на себе силу его интенции…» – остается только согласиться с Бартом, действительно, создавая мифический образ Пушкина, автор обращается непосредственно к читателю, к культурным ценностям России. [Барт Р., «Миф сегодня]. Если же говорить о идеологической функции, то она тоже имеет место быть и проявляется в максимальной идеализации образа, о которой уже было достаточно сказано выше, т.е. Пушкин воспринимается уже не просто «как личность», а как именно к у л ь т л и ч н о с т и. На наш взгляд, в данном контексте достаточно сложно анализировать понятие культурности, а говорить о культуре как о таковой, вообще вряд ли возможно, т.к. мнение автора слишком субъективно из-за гиперболизированной идеализации образа поэта. Сиповский обвиняет таких поэтов, как Жуковский, Лермонтов и Байрон в «односторонности» (в то время как душа Пушкина «многогранна») – возможно, конечно, это происходит не из-за культурной необразованности («неначитанности»), но ведь очевидно, что вся лирика этих поэтов уж точно не является однобоко рассматривающей одни и те же проблемы (так, мотивы творчества Лермонтова не только одиночество, но и патриотизм, присутствуют у него и эпикурейские нотки). Кроме того, в тексте очевидны мелкие фактические погрешности: «..Он [Пушкин] с детства отстаивал свою «личность» от посягательства воспитателей, друзей…», но ведь широко известен факт о теплом отношении поэта к своей няне, к лицейским друзьям. Стилистика текста обуславливает скорее мифический образ поэта, ведь в тексте использовано множество художественных приемов (см. выше); интересно, что автор, рассматривая концепт «любви ко людям» как основной черты пушкинской души, делает акцент на реальности всего описанного им (так, он неоднократно приводит примеры и цитаты в доказательство своей позиции), в результате же получается всё равно именно мифологизация, которая сейчас уже не актуальна такой, какой она представлена в интерпретации Сиповского. Здесь было бы уместно вспомнить высказывание Барта о мифе «..я уже говорил о том, что мифические концепты лишены всякой устойчивости: они могут создаваться, изменяться, разрушаться и исчезать совсем. Именно потому, что они историчны, история очень легко может их упразднить.». В анализируемом представлении о культуре и культурности не учитывается, например, тот факт, что разные люди по-разному относятся к разным писателям и, очевидно, если автор добивается положительного восприятия его текста, он не должен давать резких оценок («..с враждебным равнодушием не относился к людям, как Лермонтов»).^ Архангельский А.Н. и др. «Литература (Русская литературая XIX века). Чрезвычайно интересным представляется сравнение двух романов – Гончарова и Твена, они сравниваются на уровне детского мировоззрения главных героев, которое Архангельский анализирует через призму национального характера. Мотивировка сравнения достаточно очевидна – автор стремится зафиксировать основные черты национального характера, но при этом подавая их через сопоставление отношения людей разных культур к неким традиционным ценностям (например, к труду, работе). Характерна поставленная проблема «детскости» и «взрослости» – совершенно точно Архангельский подмечает, что Обломов априори не мог оказаться в ситуации Тома (т.е. так же блистательно сыграть в удовольствие от скучного труда во благо себе), причем автор противопоставляет Тома не только инфантильному Обломову, но и взрослому Штольцу (Штольц занимается трудом ради труда, что противно юному и живому Тому). Но при этом автор не оценивает однозначно положительно пытливый ум и живой характер Сойера или же однообразную лень Обломова, упорную трудоспособность Штольца: Архангельский пишет о неоднозначности двух культурных традиций – «американской» и «русской», о неоднозначности особенностей характеров разных культур. Понятие «национальный характер» (американский) фактически формулируется в середине текста: «…Том Сойер заключил в себе все ценности молодой американской цивилизации», из чего можно сделать вывод, что весь его характер является примером национального. Автор пишет прямым текстом, что для Тома (а значит, и для американской культуры) основными являются такие качества, как «хитрость», расчетливость, «ловкость и смелость», авантюрность, НО важно, чтобы всё это сочеталось с «добротой и сердечной открытостью». Что же мы видим у Гончарова? Архангельский не акцентирует на этом внимание, но ведь хорошо известно, что основным качеством Обломова хоть и была лень, однако же он был достаточно разносторонним в духовном плане (добрым, отзывчивым, способным любить, рефлексирующим («Отчего я такой?»), не понимающим деловых вечно суетящихся людей), но при этом главным, основным качеством Обломова является всё же как раз та самая «доброта и сердечная открытость», которая в американском сознании идеального национального характера находится лишь на втором плане. Архангельский использует коннотативные значения и смыслы – буквально в первом же предложении автор видит словосочетание «детский взгляд», «взрослое существование», но эти словосочетания сразу же как бы расшифровываются автором (детский взгляд уточняется эпитетом «незамутненный», например), и тогда уже коннотативная нагрузка снимается. Однако с «американской» темой коннотативные смыслы связаны более прямо («…и тут мальчик находит замечательный и очень американский способ») – таким образом автором подразумевается, что читатель уже в курсе специфики американского поведения. В косвенных речевых актах («Слушай, Джим, я схожу за водой, а ты побели тут немножко») раскрывается снова коннотативный смысл американского характера – непосредственно на этом примере мы видим, каким именно образом Том добивается своего (представлена одна из национальных черт – хитрость). Анализ обоих предложенных текстов позволил окунуться и в другую эпоху, и в другой хронотоп – эпоху начала XX века и пространство Запада. б) При анализе выбранных мной произведений для меня оказались полезными работа Барта «Миф сегодня» (непосредественно для вопроса о мифической роли Пушкина в тексте Сиповского), «Введение в структурный анализ повествовательных текстов (глава о синтаксисе оказалась важной для общего восприятия текста, его правильного истолкования); Остин «Как производить действия при помощи слов», Фуко «Что такое автор?» (для понимания роли автора в очерке Сиповского), Пеше «Прописные истины»; предложенные теоретические материалы.^ Дарья Борисова, сербо-хорватская группа, славянское отделение, 90 балловЗадание №1.а) Тексты для сравнения:2. А.А. Зерчанинов, Д.Я. Райхин. “Русская литература” (М. “Просвещение” 1955-1965) (фрагмент “Значение Гончарова”, подытоживающий главу о Гончарове — СС. 67—68);4. А. Н. Архангельский и др. «Литература (Русская литература XIX века) (М.,: Дрофа, 2009) (“Проблема национального характера. Гончаров и Марк Твен” – фрагмент главы о Гончарове, отмеченный в учебнике звездочкой, т.е. представляющий читателю дополнительный, «необязательный» материал – СС. 58—63);Как известно, значение слова может варьироваться в зависимости от того, в какой дискурс включено это слово. Нередко два значения одного и того же слова, взятые в двух дискурсах, не просто имеют разные оттенки, но вовсе практически не имеют точек соприкосновения. Так, например, случается, когда в рамках одного дискурса слово употреблено в прямом, в рамках другого же – в переносном значении. В данном случае именно семантику слова «значение» нам предстоит разобрать. В толковом словаре говорится, что значением называется «содержание, связанное с тем или иным выражением…некоторого языка». Это очевидно, однако это разъяснение чересчур обще, ибо включено в огромнейший дискурс языка как такового. Чтобы приблизиться к искомому, пойдем по пути постепенного сужения дискурсов. Для начала вспомним, что слово, семантику которого мы разбираем, употреблено в литературоведческом тексте, т.е. включено в литературоведческий дискурс. Однако в данном дискурсе данное слово может иметь немало совершенно разных семантических значений в зависимости от того, с каким словом или словами оно связано: «значение образа», «значение сравнения», «значение произведения» и т.д. Если мы подумаем над значением каждого из этих выражений, то налицо будет вывод о том, что утверждать, будто во всех них слово «значение» имеет одну и ту же семантику нельзя. Однако некоторые общие черты все же можно выделить. Во всех случаях в семантике интересующего нас слова присутствует составляющая «роли», сыгранной выражении авторской позиции, в творчестве писателя и т.д. Теперь посмотрим на то, с каким словом «значение» связано в данном случае. С именем Гончарова, но пока мы могли бы обобщить это выражение до «значения писателя». Подставим в него на место «значения» «роль» и увидим, что слова эти вполне можно считать контекстными синонимами. Таким образом, семантику самого слова «значение» в предложенном тексте можно считать определенной, поэтому вернемся теперь к «значению писателя». Обыкновенно в литературоведческом дискурсе это «значение» подразумевает «значение данного писателя для его литературной эпохи» или реже «для литературной современной эпохи». Но это ли имеется в виду в предложенной статье? Так кажется в начале, при прочтении заголовка, но к последним строкам, когда мы обнаруживаем, что о значении Гончарова для его эпохи сказано только, что он был ее «активным деятелем» становится ясно, что речь идет о другом. Вся первая часть статьи вообще посвящена не значению Гончарова в чем бы то ни было, а значению его великих современников в его творчестве, на которое они оказали влияние. Чему же отдана вторая часть статьи? Осуществив пристальное ее чтение, мы понимаем, что речь идет уже о современности, однако не литературной ее сфере, но социальной. И В.И. Ленин, и А.А. Жданов в приведенных в статье высказываниях говорят не столько о, скажем, достоверном отображении русского характера в романе «Обломов», сколько раскрывают на примере написанного век назад произведения социальные проблемы русского социализма и в дискурсе этого же социализма и особенностей его социальной сферы рассматривают они то самое «значение Гончарова», который создал образ, помогающий в «борьбе за новые формы коммунистического труда» тем, что «продолжает показывать, как нельзя жить». Обратимся теперь к имеющим место быть в тексте однокоренным словам «учить», «учебник», «учитель», считая возможным присовокупить к ним и слово «школа». Так как употреблены эти слова лишь по одному («учить» и «учитель»)-два («учебник», «школа») раза, к тому же повторение последних обусловлено цитированием, можно было бы считать, что никакой особой нагрузки, помимо своего обычного значения, перечисленные слова не несут. Однако вспомнив жанр книги, в которой представлена анализируемая статья, – школьный учебник, – можно предположить, что в вышеприведенных словах содержится так же доля побуждения, являющегося в данном случае косвенным их смыслом, ведь учебная литература должна не только освещать в доступной форме необходимые знания, но и культивировать в учащихся желание это знание перенять. Поэтому возможно видеть в этом намеренное употребление «нужных слов», которые должны запечатлеться в сознании читающих учебник школьников. Наконец, хотелось бы осветить неоднократное упоминание в приведенной статье А.С. Пушкина. Наиболее очевидной мотивацией его является тот безусловный факт, что именно творчество великого поэта сыграло самую значительную роль в становлении И.А. Гончарова как писателя, повлияв как на его творческие методы, так и на его мировоззрение, и реализм Гончарова берет свое начало из пушкинского реализма, в определенной степени являясь его продолжением. Между тем в самом начале статьи мы встречаем упоминание не просто «А.С. Пушкина» и даже не, к примеру, не «великого поэта», а пресловутое «солнце русской поэзии» – прочно закрепившееся на века звание известного во всем мире русского поэта. Но что подразумевает это звание? Почему было выбрано именно «солнце» и почему прижилось так надежно? Здесь наиболее значимыми представляются две причины, одинаковой степени важности. С одной стороны слово «солнце» подразумевает то самое светило, уподобление солнцу, без которого немыслим наш мир, утверждает тот факт, что так же немыслима без Пушкина русская поэзия и, так же, как солнце является центром нашей галактики, вокруг которого вращаются другие планеты со своими спутниками, так и Пушкин является центральной фигурой русской поэзии, освещая так или иначе творчество каждого писателя и поэта. С другой стороны сравнение с солнцем обусловлено удивительной особенностью поэзии Пушкина, где даже самое мрачной стихотворение заканчивается на оптимистичной ноте, что дает «солнечный» эффект. Все вышесказанное и включает в себя коннотативное значение «солнца русской поэзии», выражающее восторженное преклонение перед светлым гением, признание безэквивалентности его значения в русской литературе. Начав со статьи, посвященной Гончарову, продолжим другой о том же авторе, а точнее, о сравнение его творчества с творчеством не менее известного, но уже не русского, а американского писателя Марка Твена. Для начала попытаемся выяснить, что же послужило основанием для сопоставления произведений этих двух авторов, писавших на разных полушариях. Впрочем, в приведенной статье это основание вроде бы ясно высказано: и Гончаров, и Твен ставили своей целью реалистичное изображение национального характера своего народа. Однако разве же с одним Твеном на этом основании можно сравнить Гончарова? Разумеется, нет. Так, быть может, следует поискать в сравнении американского и русского национальных характеров и некое коннотативное значение, которое помогло бы понять, почему именно их взялся сравнивать автор статьи? Обратим внимание на год издания учебника, в котором приведена статья: 2009. Между тем в наше время общество переживает новую волну «холодной войны», усилившей противопоставление русского и американского. В свете этого не удивителен интерес к «американской теме», обусловленный желанием понять, чем же отличаются менталитеты наций, разделивших мир на два лагеря, но при этом, возможно, и найти нечто общее, что связывало бы их. Это последнее, быть может, можно увидеть в присутствующей в обоих мировоззрениях «детскости», однако ее проявления в них различны: если в русском национальном характере она влечет за собой бесхитростность и некоторую наивность, то в американском, напротив, выливается в смекалистость и умение сделать скучное рутинное занятие более приятным, добавив в него элементы игры. Однако как именно используется в приведенном тексте неоднократно повторяемое понятие «национального характера»? Очевидно, автор статьи стремился обратить на него особое внимание, считая именно его ключевым понятием в разгадке смысла и мотиваций образов и сюжетов в творчестве Гончарова и Твена, ибо именно на выражение национального характера своего народа были направлены творческие усилия этих знаменитых писателей. Возможно, что автор статьи стремится указать и на тот факт, что именно в национальных характерах и некоторых непримиримых противоречиях между ними скрыты мотивы действий и событий, однажды создавших состояние «холодной войны» и с тех пор усугубляющих его. Наряду с русским и американским в предложенной статье противопоставляется «детское» и «взрослое», преподносящееся в данном случае как два взгляда на мир, два подхода ко всему, что происходит в жизни. «Детский» подход не принимает труда ради самого труда, потому что сущность ребенка противится всему скучному и однообразному, но по той же причине чужда ему и статичность, бездействие, жизненная энергия требует выхода. Находчивость сочетается отвращением к расчетливой подлости. Оптимальный вариант для такого образа жизни – труд, превращенный в игру: он будет отвечать потребностям «детской» сущности и поэтому будет эффективен. «Взрослый» же подход ориентируется на качество и «приятность» не процесса труда, а результатов, которые могут быть этим трудом достигнуты, при этом в средствах достижения этих результатов данный подход заметно менее разборчив. Пожалуй, встречаются представители и чисто «взрослого», и чисто «детского» подхода (возможно, представителем первого можно было бы считать, к примеру, Штольца), однако чаще всего эти подходы смешиваются, но дают различные результаты в зависимости от пропорции, а так же воздействия на индивид внешних обстоятельств, которые и без смешения с другим подходом, изменяют имеющийся. Так, Илье Ильичу Обломову ближе «детский» подход, однако еще в детстве излишняя опека загубили в нем живость натуры. В характере же Тома Сойера наряду со всеми признаками «детского» мировоззрения присутствует явно «взрослая» практичность и расчетливость. (Одним из доказательств тому может служить приведенный в статье эпизод, в котором Том, убедив приятелей в том, что красить забор – одно удовольствие, позволяет им купить его у него за различные полезные безделицы). Как же следует в свете всего вышесказанного понимать процесс «взросления»? Видимо под этим подразумевается постепенное превалирование интереса к результату над интересом к процессу труда. Разумеется, все вышеизложенное является лишь небольшой частью возможного анализа текста и даже уже рассмотренных слов, который дискурс делает практически неисчерпаемым, ибо в его связи сомнительным представляется возможность определения и освещения всех оттенков и значений. Признавая свой анализ довольно поверхностным и возможным для углубления и расширения, позволю себе оправдаться словами Фуко – «Мне не хотелось бы самому входить в этот рискованный порядок дискурса; мне не хотелось бы иметь дела с тем, что есть в нем окончательного и резкого». б) Благодаря прочтению работы М. Фуко «Порядок дискурса» я смогла лучше осознать понятие дискурса и усвоить некоторые его особенности, а книга Р. Барта «Введение в структурный анализ повествовательных текстов» среди прочего, что я сочла наиболее полезным, помогла мне получить некоторое представление о классификации единиц текста, однако на основе прочитанного я сделала вывод, что утверждаемое по теме дискурса, хотя она и безусловно интересна, даже при глубоком изучении не может претендовать на объективность, а так же что на данный момент я не обладаю достаточным опытом в оперировании принятой в данном направлении терминологией, ибо для этого необходимо более пристальное и длительное изучение предмета дискурса.Анна Бубель, З-я английская гр., р/г, 90 баллов.Задание № 1.а)Текст 1 – В. В. Сиповский. и Текст 3 – А.А. Зерчанинов.В тексте учебника 1910 года о Пушкине современный читатель сразу отмечает восторженный тон повествователя. Нам передается восхищенное обожание втора и его трепет перед личностью русского поэта и писателя через эпитеты, такие как великий, высокий, всеобъемлющий, через априорные утверждения, что нет более откровенного и искреннего, отзывчивого писателя, чем Пушкин. Сиповский, выделяя черты и грани его широкой, всеобъемлющей души, представляет их как идеал, высшая ипостась человеческого благородства и добродетели; задает как нравственную максиму умение прощать зло за наличием добра. Так Пушкин Сиповского разрастается в фигуру невероятно значимую в масштабе русской национальной культуры, приобретает статус ее лучшего представителя. Автор статьи дает надвременную оценку личности поэта. Создается образ настолько идеальный, что он мифологизируется, человек превращается в бестелесного духа со своими заповедями, которые действительно стали универсалиями русской культуры в целом, они закладываются в нас еще со времен чтения сказок Пушкина в детстве – например, уважение к роду, к прошлому, концепция бессмертие души – в детях и творчестве, и покой и воля – философия приятия этого мира таким, какой он есть. Задача такого изображения – дать ученику гимназии проникнуться духом величия этого нравственного идеала. Сиповский превозносит личностное – страстную натуру Пушкина, индивидуальность, эволюцию взглядов и мысли – все, что может спасти от односторонности. Уже через 40 лет (диаметрально противоположно) автор статьи «Мировое значение русской классической литературы» Зерчанинов будет восхвалять в русском писателе социальное, выделяя народность, идейность, патриотизм, прогрессивность, а вместо гармонии эволюции – революционность развития русской культуры. С течением времени и изменением политической конъюнктуры мы можем наблюдать, как осуществляется межфреймовый сдвиг или подмена понятий за счет их общей части. Так глубокое чувство гуманности в первом тексте это чувство всеохватывающей любви к человечеству, миру. В третьем тексте гуманность несет в себе совсем другой смысл, потому что любви к людям и умению прощать зло за наличность добра безмерно противопоставлена везде сквозящая в тексте оппозиция «мы»-«чужие», к которым ни чувство прощения, ни любви, ни пощады не применимо. Слово запад будет писаться с большой буквы и в этом тексте будет смотреться как аллегорический персонаж, воплощения всего без- нравственного, а- морального, эгоистичного и мелкого. Мы, нас, нам всегда будет использоваться в коннотации с совестью, силой, мощью, борьбой, свободой, революцией. Скольким красивыми и высоким эпитетами изобилует текст (замечательный, блистательный, волшебный, неподражаемый), гиперболами ((Тургенев) горячо агитировал), метафорами (прекрасный сад будущей русской жизни). Обе сравниваемые статьи несут на себе некую идеологическую нагрузку, статья Сиповского на этом уровне менее убедительна. Зерчанинов на протяжении всей статьи апеллирует к авторитетам (Ленин, Маркс, Белинский, и даже вождь Болгарской коммунистической партии) и так все голословные утверждения обретают под собой иллюзорную основу. Если Сиповский объявляет свободомыслие одним из ярких черт великой личности Поэта, то в СССР 50-х годов такое словоупотребление будет заменено словом бунт, борьба с претензией на тот же смысл. Словосочетания типа социальный оптимизм, мощная народная сила, национальное самосознание в знаковой статье о всей русской литературе и культуре 19 века призваны задействовать и повлиять на те же концепты и чувства теперь у современников, а фраза «особо нужно отметить руководящую роль революционно-демократической критики», кажется, напрямую отсылает человека ко фразе о все той же руководящей роли партии (о роли революции и т.п.). «О воле народа обычно говорят те, кто ему приказывает». Карел Чапек. Статья Зерчанинова очень легко воспринимается, мысли и формулировки отточены и звучат особенно весомо. Рождается ощущение плаката. И действительно, если вырвать из текста выделенные разреженным шрифтом обрывки фраз, то они с легкостью складываются в листовку с пропагандистским содержанием. В статье учебника упомянуто и положение женщин, и крестьян и октябрьская революция, что напоминает план партийного декрета. За мишурой и четкой структурой – замалчивание и недосказанность, потому что сама статья не является попыткой изложить проблематику и историю литературы 19 века, дать ей объективную оценку, на самом деле создан некий сюжет с искусственной структурой на основе классической русской литературы. Провозглашенные нравственные максимы составляет то, что сейчас требуется партии от народа – глубокая идейность, гуманность, прогрессивность, патриотизм, быстрый отклик, для этого героизируются новые персонажи, на них налагают новые функции с идеологическим значением – Горький, Рахметов, Базаров, Гриша Добросклонов. Уместно, я думаю, будет подкрепить свои рассуждения ссылкой на М. Фуко: «Автор выполняет функцию классификации; такое имя позволяет сгруппировать ряд текстов, разграничить их, исключить из их числа одни и противопоставить их другим, но маркер писателя теперь — это не более чем своеобразие его отсутствия; Происходит процесс стирания индивидуальных характеристик пишущего субъекта.» «”автор” – некое разумное существо, которое является результатом сложной операции. Несомненно, этому разумному существу пытаются придать статус реальности: это в индивиде, мол, находится некая “глубинная” инстанция, “творческая” сила, некий “проект”, изначальное место письма. Но на самом деле то, что в индивиде обозначается как автор (или то, что делает некоего индивида автором), есть не более чем проекция некоторой обработки, которой подвергают тексты: сближений, которые производят, черт, которые устанавливают как существенные, связей преемственности, которые допускают, или исключений, которые практикуют. Все эти операции варьируют в зависимости от эпохи и типа дискурса. Однако поверх времени можно обнаружить некий инвариант в правилах конструирования автора.» То, что пытается сделать Сиповский – это сблизить опять автора и реальное историческое лицо, сократить ту пропасть, которой потом так удачно будут пользоваться в советские годы. Он абстрагируется от автора, задает тему Пушкин как личность. Работа же Зерчанинова служит здесь красочной иллюстрацией слов М. Фуко.б) Безусловно, наиболее интересными и полезными оказались статьи М. Фуко «Что такое автор», Р. Барта «Риторика образа», также статьи из книги «Литература как социальный институт». Все эти работы подкрепляют знания и впечатления от нашего лекционного курса. Они заставляют посмотреть на известные уже проблемы, да и на весь окружающий мир иначе, воспринимать его дробно и целостно, с разных углов зрения, главное, с возможностью разобрать и увидеть это на практике, замечать вокруг себя, детально анализировать.^ Гелена Бунина, 9-ая нидерландская гр., р/г, 90 балловТекст № 1(«Пушкин как личность»)На мой взгляд, в статье примечательно прежде всего то, что на первый план выносится рассмотрение Пушкина именно как личности, а не как поэта. Акцент делается на его достижениях как человека, а поэтические заслуги упоминаются лишь в дополнение к ним. Образ Пушкина в этой статье – образ бесспорно идеализированный. В статье говорится об искренности, отзывчивости, гуманности поэта, и при этом полностью отсутствует упоминание о каких-либо отрицательных чертах, присущих любому человеку. Превосходство личности Пушкина показано также в сравнении – и на контрасте – с другими не менее великими поэтами и писателями: Толстым, Лермонтовым, Гоголем. Многогранность его натуры, присущее ему чувство гуманности выделяют его из ряда других творцов. На мой взгляд, в тексте в образе Пушкина нашли свое воплощение высшие ценности русской культуры, которые в свою очередь во многом перекликаются с общими христианскими ценностями. Любовь к людям, представляющая собой лейтмотив повествования, созвучна библейским строкам «возлюби ближнего своего как самого себя». Перед нами предстает любовь во всей широте и многогранности: любовь к друзьям, к людям вообще, к природе, жизни, в конечном счете ко всему сущему – и несомненно к Богу. Другая черта, которую можно выделить, – способность поэта к всепрощению, умение прощать зло самой жизни – «за наличностью добра». Еще одна христианская аллюзия заключается в том, что Пушкин достигает просветления души, идя по жизни путем ошибок и страданий. Жизненный, и отчасти творческий путь Пушкина созвучен пути, который должен пройти человек, исповедующий христианскую религию. За свое стремление к свободе, за любовь к правде Пушкин «положил свою жизнь». Автор статьи описывается общество, окружавшее поэта, общество, не разделявшее его веры и стремлений, подавляющее его личность. В этом позиционировании поэта как жертвы эпохи, окружающей его толпы тоже прочитывается христианская тематика. Многогранность души поэта, дважды упомянутая в статье, не только обусловливает разнообразие его литературного творчества, но и помогает ему воздерживаться от одностороннего мировоззрения, а значит, от крайностей. Поэт во всем придерживается золотой середины. Во всей статье нет упоминаний об отрицательных чертах личности поэта. Единственное упоминание о том, что Пушкин бывал несправедлив, сердился на обидчиков объясняется вспыльчивостью страстной натуры. В основном же образ Пушкина предстает квинтэссенцией всех тех положительных качеств человека, которые присутствуют для читателя в представлении о русском характере, сформировавшиеся под воздействием христианства. Все это, а также рассмотрение образа поэта в первую очередь с точки зрения личности, позволяет сделать следующий вывод. Не каждый человек может стать великим поэтом, но и идеологическая функция представленного образа заключается не в том, чтобы сподвигнуть читателя на небывалые достижения в области литературы. Автор статьи, восхищаясь светлыми сторонами личности автора, призывает читателя постараться отыскать эти черты в себе, развивать их, выбрать верный жизненный путь. Абсолютно ясно, что ни один человек не может быть настолько идеален, как образ поэта, представленный в данной статье. Ответ на вопрос, в чем же цель представления именно такого образа, как мне кажется, заключен в самой статье. Образ Пушкина здесь – это тот возвышающий обман, «который подымаетъ человѣка въ область “идеаловъ”, ведетъ въ область красоты и истины – область, которой на землѣ, пожалуй, и не отыщешь».Текст № 4(«Проблема национального характера. Гончаров и Марк Твен»)В основе сравнения двух персонажей лежит представление о «национальном характере» – наборе качеств, внутренних моральных устоев, жизненных ценностей, присущих, по мнению общества, представителям той или иной нации. Используя терминологию Р.Барта, можно сказать, что в данном тексте мы сталкиваемся с двумя мифами – с представлениями о «русскости» и «американскости». Статья начинается с рассмотрения русского национального характера на примере главного героя романа Гончарова «Обломов». Автор статьи как бы раскрывает перед читателем коннотативный смысл, заложенный для нас в понятии «русский национальный характер». Мы видим в нем и доброту, и искренность, и чистоту помыслов. Факт неприятия активной деятельности тут же обусловливается тем, что русскому человеку для такой деятельности необходима высокая духовная цель. Понятие «детскости» в этой части статьи не только предстает как неотъемлемая черта русского национального характера, но и в некотором роде сливается с ним, и даже понятие «бесхозяйственность» в таком контексте вызывает скорее умиление, чем отрицательные эмоции. Во второй части статьи автор раскрывает перед читателем свое представление об «американском национальном характере», нашедшем воплощение в персонаже романа Марка Твена. Мы видим, что, с одной стороны, Тому Сойеру также присущи черты «детскости», о которых шла речь выше: он добр, искренен. Однако представление о «детскости» в контексте американского характера несколько меняется. Здесь мы видим черты, присущие ребенку, которые не упоминались при описании русского характера. На первый план выходит авантюрность, ловкость, стремление