Усачёва А.С.
Признавая в целом концептуальный анализ художественного текста особенно актуальным, мы считаем необходимым обратиться к рассмотрению менее объёмных составляющих идиостиля, а именно – образов-концептов [Загурская 2001]. Нами под образом-концептом мыслится двуплановая единица, которая, с одной стороны, связана с ассоциативным развёртыванием того или иного концепта (концептов), с другой – имеет самостоятельное эстетическое содержание. При этом образ-концепт не вступает в противоречие с теми образами и парадигмами образов, которые являются в целом уникальными для каждого отдельного стихотворения. Образ-концепт не равен, хотя и близок, также образному слою, выделяемому в содержании концепта, где обязательным признаётся рассмотрение когнитивных признаков и ментальных образов. Образ-концепт может быть рассмотрен в совершенно определённых направлениях, тождественных самой его структуре. Под «структурой» образа-концепта понимается вариативная система параметров (функциональных групп) максимально подробного и последовательного описания составляющих образа. В этой связи важно отметить, что образ-концепт представляет собой не сумму этих составляющих, а их нерасторжимое единство, что, впрочем, не препятствует рассмотрению каждой составляющей образа отдельно. Такие параметры задаются и определяются самим поэтическим материалом и индивидуальны для каждого конкретного идиостиля. Распределение примеров по функциональным группам основано прежде всего на общности контекстуальных значений. Функциональные группы могут обладать сложным составом и должны описываться как набор определённых подгрупп, имеющих свои сквозные смысловые комплексы. В этом отношении принципиальной является не количественная разница между сквозными смысловыми комплексами, а их семантико-типологическая связь с данным образом-концептом.
Далее, как уже отмечалось, описание образа-концепта в указанных параметрах отнюдь не означает полную изоляцию элементов из разных функциональных групп. Все вместе они представляют собой систему, качественно соотносимую с каждым отдельным текстом и одновременно являющуюся наиболее сжатым, представительным отображением универсальных художественных смыслов. В качестве обязательных для анализа образа-концепта функциональных групп нами выделяются с последующими уточнениями Время и Пространство. Образ-концепт тех или иных явлений и циклов природы, например, времени года, также не может быть описан без учёта таких объединений, как Звук и Свет (Цвет). В них, как и в других выявленных группах, отдельные фрагменты с идущими подряд примерами отвечают той цели исследования, которую Л.Г. Панова назвала «наглядной демонстрацией вербализованного представления» [Панова 2003:42]. На наш взгляд, при таком подходе не создаётся противоречий пониманию поэтического текста как «неразрывной языковой ткани» [Штайн 1989:179].
Естественно, образная система поэзии, в том числе сопряжённая с природой, не замкнута в собственных раз и навсегда данных координатах [Чекалина 1996]. Особенностям воплощения образа зимы в истории русской поэтики посвящена работа [Юкина, Эпштейн 1979]. Однако концептуальная эстетическая значимость образа зимы в идиостиле И. Бродского отмечалась лишь некоторыми исследователями, причём обращение к этой поэтической теме носило, в основном, факультативный характер [Петрова 2002; Loseff 1990; Суворова e-text; Семёнова 2001], см. также [Полухина, Пярли 1995:17]. Её пространное литературоведческое толкование принадлежит [Ваншенкина 1996].
Исследование всего корпуса русскоязычных поэтических текстов И.Бродского позволило выявить, что субстантивные лексические знаки, формирующие словесный образ зимы, воспроизводятся в 156 произведениях, то есть более чем в 500 контекстах. Этот языковой материал может быть упорядочен в рамках следующих восьми функциональных групп:
Снег;
Холод;
Время;
Пространство;
Творчество;
двухполюсных
Свет-Тьма;
Звук-Тишина
Зима как сезон.
Помимо этого, в результате анализа был обнаружен ряд регулярно возникающих сквозных смысловых комплексов, к которым относятся:
Сон (дневное и ночное сновидение);
Нарушение причинно-следственных связей/искажение пропорций/неопределённость в пространстве внутреннего Я, проецирующаяся на окружающее физическое пространство (далее в работе – нарушение/неопределённость);
Потенциальное безумие;
Страдание;
Одиночество и утраты;
Изгнанничество;
Пустота;
Сакральность.
Возможно, что не все выделенные сквозные смысловые комплексы участвуют в раскрытии лишь одного, исследуемого нами образа-концепта. Уточнение их специфики и определение всеобщей идиостилевой принадлежности будет возможно только при условии максимально полного и подробного анализа.
Итак, в функциональной группе Снег выделяются следующие комплексы:
Нарушение/неопределённость: Странная мысль о победе снега-/отбросов света, падающих с неба (2, 366) – здесь экспрессивно окрашенное сравнение может быть истолковано и в вероятном авторском окказиональном значении, где доминирует признак «качество»: отбросы света – то, что отбрасывают, отделяют как ненужное/попадание на землю не чего-то самоценного, исходного, но его качественно изменённой части;
Физическое и душевное страдание: Снег за окном воспринимается в трагические моменты жизни как эквивалент острого предмета, как то, что может нанести увечья (пусть даже при осознанном несопротивлении). Об этом свидетельствуют смыслы, эксплицированные глаголами: разрезать белизной/ленты взвившихся лимф (2, 10) + зернистый снег сёк щёку (2, 328);
Сакральность: Особое значение в текстовой парадигме, связанной с образом-концептом «зима» у Бродского, имеет ряд тропеических определений цвета, присущего снегу. Традиционно со снегом связываются такие понятия, как девственно белый, чистый, реже – ослепительный. С физической же точки зрения белый цвет есть сумма всех красок спектра, то есть в известном смысле он представляет собой антиномичный символ «всё как ничто/ничто как всё» (такое понимание снега подтверждается первым выделенным комплексом). Кроме того, необходимо учитывать значимость христианской символики белого цвета: вьётся снег, как небесных обителей прах (3, 48) + снег…кружится недоверчиво, как рой/всех ангелов (2, 97); семантически перекликается с ней тема снега как ткани, окрашенной не в физический, известный на земле, а в некий трансцендентный цвет: полотнище цвета прощённых душ (4, 94);
Сон (дневное и ночное сновидение): И сны летят со снегом вместе вниз (2, 105).
В группе Холод отчётливо выделяется только один сквозной смысловой комплекс Страдание: деревьям…теперь дрожать…на холоду/страдать у перекрёстков на виду (1, 126). В группе Время таких комплексов четыре:
Одиночество и утраты: Столько лет с тобой в разлуке (2, 417);
Сон (дневное и ночное сновидение): В последнее время я/сплю среди бела дня./Видимо, смерть моя/испытывает меня (2, 424) – здесь ставший постоянным дневной сон представляется формой смерти. Таким образом, утверждается противопоставленность дневного и ночного существования. Если зимний дневной сон ассоциируется со смертью, то зимние бессонные ночи связаны с её творимым (посредством текста) преодолением;
Нарушение/неопределённость: Зимою на самом деле/вторник он же суббота (3, 199) – формально упоминание этих дней недели как тождественных может быть связано с тем, что суббота является вторым с конца, а вторник – вторым с начала днём недели. И если следовать обозначенной логике, можно прийти к выводу, что единственным «истинным» днём является четверг, то есть «день четвёртый». Ветхозаветная семантика, интересовавшая поэта и ценимая им, наполняет понятие «день четвёртый» содержанием свет (четвёртый день – день создания небесных светил). Зимой ощущается недостаток естественного света, и, по-видимому, свет как одна из положительно окрашенных составляющих поэтического мира Бродского так или иначе ассоциирован с четвергом. Но заметим, что теснота этих ассоциативных связей не вполне доказуема, ибо свет как таковой (а также разделение дня и ночи) возник в первый день творения;
Сакрализация: Теперь зима и скоро Рождество (1, 132).
В группе Пространство выделяются пять подгрупп, в рамках которых, в свою очередь, три обладают собственными смысловыми комплексами. Это:
Пространство, внеположенное лирическому субъекту;
Ментальный/эмоциональный план;
Автоописание.
Соответственно,
Пространство, внеположенное лирическому субъекту:
Потенциальное безумие: В Москве от узких улиц/сойду когда-нибудь с ума (1, 37) – несмотря на очевидную нерасторжимость внешнего и внутреннего пространства, в основу выделения нами положен каузативный признак «источник потенциального безумия» (которым является неуютное и сковывающее пространство Москвы);
Страдание: деревьям…теперь дрожать, чернеть на холоду,/страдать у перекрёстков на виду (1, 126) – способностью страдать наделяется не только человек, но и деревья в зимнюю пору;
Пустота: пустеть домам и улицам пустеть (1, 126) + Чем белее, тем бесчеловечней (3, 56) – авторская трансформация приставки «без-» при сохранении исходного значения «отсутствие» определяет точки взаимоперехода смыслов, в которых формируется идиостилевой окказионализм. Его синоним представлен, в частности, в примере безлюдная танцплощадка (4, 45);
Сакрализация: и я гляжу, как за церковным садом/железо крыш…/волнуется, готовясь к снегопадам (1,101);
Нарушение/неопределённость: остатки льда, плывущие в канале,/для мелкой рыбы — те же облака,/но как бы опрокинутые навзничь (2, 406) + карта, ставшая горстью юрких/хлопьев, летящих на склон холма./И, ловя их пальцами, детвора/Выбегает на улицу в пёстрых куртках/И кричит по-английски: «Зима! Зима!» (3, 106) – в этом примере происходит не только переадресация, когда прямая речь, вложенная в уста англоговорящих, звучит по-русски, но и нарушение восприятия реалий. Так, дети принимают за снег оперение погибшей птицы. Значимо, что смерть птицы оглашается выкрикиванием слова зима, то есть стабильность возникновения ассоциативного ряда зима-смерть в разных функциональных группах знаменует его принципиальный для поэтики Бродского характер.
Ментальный/эмоциональный план:
Сакрализация: данный сквозной смысловой комплекс выделен именно в этой подгруппе потому, что, несмотря на наличие определённых формальных показателей пространственности, эти контексты связаны с глубоко личными человеческими переживаниями. Бог глядит из небес, словно изба на отшибе (2, 14) + Фонтаны, бьющие туда, откуда/никто не смотрит (3, 275) – один из немногочисленных примеров десакрализации. В этом утверждении заключены не только опровержение в целом традиционного для Бродского мотива «взгляда творца», но и индивидуально-семантическая ассоциация негативного толка (имеется в виду образ фонтана-ордена из стихотворения (4, 55));
Сон (дневное и ночное сновидение): Время года – зима…Сны/переполнены чем-то замужним, как вязким вареньем (2, 210) – зимой содержание снов переполнено тем, что связано со сферой интимных человеческих отношений (причем, прежде всего с точки зрения их телесной, плотской составляющей – ср. дальнейшие семантически близкие фрагменты текста: и шпилей что задранных ног + где и сам ты хорош со своим минаретом стоячим). Но на ассоциативном уровне эти образы получают отрицательную оценку – сравнение с вязким вареньем эксплицирует их как что-то неприятное, даже отвратительное, ограничивающее внутреннюю и физическую свободу;
Страдание: Как велики страдания твои…/твори себя и жизнь свою твори/всей силою несчастья твоего (1, 111) + двойная зима:/вроде зимних долин/край, где царь – инсулин (2, 11) – это контекст из автобиографичного стихотворения Новый год на Канатчиковой даче. Нахождение зимой в стенах психиатрической больницы получает количественно-качественную номинацию двойная зима, где зима становится метафорой определённого состояния, в которое впадает человек. Возможно также, что поэтом имелось в виду колористическое соответствие между природой и больницей;
Одиночество, утраты: в безмерной одинокости души (1, 159) + я одинок, я сильно одинок (2, 96);
Нарушение/неопределённость: искать следы любви невозвратимой./Но находить…/себя – бегущим по снегу спортсменом (1, 119) – возвратное местоимение репрезентирует тему возвращения к себе, равенства самому себе в зимнюю пору; ср. сходный пример, связанный с концептом «время» уже на вербальном уровне: и не пойму, откуда и куда/я двигаюсь, как много я теряю во времени…/…гоню себя вперёд,/но двигаюсь по-прежнему обратно (1, 136);
Изгнанничество: И нет на родину возврата (1, 61) + Я на берег сошёл в чужом порту (2, 328) + Есть города, в которые нет возврата (3, 113);
Потенциальное безумие: и новая зима/ещё не одного сведёт с ума (1, 81) + в эту зиму с ума/я опять не сошёл (2, 408).
Автоописание:
Изгнанничество: хлебну зимой изгнаннической чаши (1, 136) – стилистически высокое устойчивое сочетание испить свою чашу до дна, содержащее в себе семантику полной завершённости действия, переосмысливается поэтом применительно к теме изгнания. Во многом эти определения принятия человеком своей судьбы синонимичны, но поэт использует в сочетании просторечное слово, и слово это характеризуется неполнотой совершения действия (по сравнению с полнотой испить). Следует также помнить, что Бродский употребляет изгнание не только и не столько в прямом значении; + странник я в этом мире (2, 18);
Страдание: Теперь всё чаще чувствую усталость (1, 27) + Усталость и ломота…Голова, голова болит (2, 142) + проношу головную боль…голова болит, голова болит (3, 72) – в психологическом аспекте зима связывается с последним из четырёх базовых негативных аффектов личности. Авторское языковое воплощение пустоты в рамках образа-концепта «зима» является с этой точки зрения обязательным.
В группе Творчество такое соответствие касается подгрупп:
контексты, связанные с природой творчества;
литературные реминисценции.
Контексты, связанные с природой творчества:
Потенциальное безумие: Наступила зима. Песнопевец,/не сошедший с ума, не умолкший,/…Забирается на сосну,/Чтоб расширить свой кругозор,/Разглядев получше узор,/оттеняющий белизну (2, 63) – в данном текстовом фрагменте возникает вертикальная (т.е. связанная с неким высшим устройством) ориентация пространства; при этом между собой связываются высочайшая из доступных точка наблюдения над пространством (текстом) и сам текст, ибо узор, оттеняющий белизну является в поэтической системе Бродского аллегорией стихотворного текста;
Страдание: Боль места требует…Что было/бы, видимо, моей рукою./Но пальцы заняты пером, строкою (3, 286);
Одиночество и утраты: лишь Муза нарушает карантин…её визиты в поздние часы/на снежные Суворовские дачи (2, 145) – здесь карантин выступает как синоним одиночества.
Литературные реминисценции:
Сон (дневное и ночное сновидение): Летит… до сна…зимняя карета идиота (1, 106) – слово идиот через вписанность в контекст русской литературы приобрело сложные, насыщенные коннотации, и это содержание только усложняется, становясь частью нового текста – Романса князя Мышкина.
В группе СВЕТ-ТЬМА подгруппам:
темнота;
естественные источники света
соответствует по одному комплексу:
темнота
Нарушение/неопределённость: ночь хочет удержать причину/от следствия (2, 390) – ср. с примером, в котором встречается ещё одно слово переходного состояния: а мы…живём/при полумраке,… не отличая полночь от зари (1, 126);
естественные источники света
Страдание: Луна сверкает, зренье муча (3, 26).
Группе как единому смысловому целому свойственны:
Нарушение/неопределённость: Днём легко ошибиться:/свет уже выключили или ещё не включили? (3, 199) – ср. логическое обоснование описанного положения вещей: Электричество/продолжает в полдень гореть в таверне (3, 156);
Сон (дневное и ночное сновидение): там, в темноте, во сне (2, 417) – сон прямо ассоциируется с темнотой, которая, в свою очередь, наделяется пространственными признаками.
В группе ЗВУК-ТИШИНА функционируют:
Нарушение/неопределённость: Дрозды кричат, как вечером в июне (2, 415);
Сакральность: Зима качает светофоры…/с Преображенского собора/сдувая колокольный звук (1, 57) + и колокол гудит издалека (2, 406) + Удары колокола в тумане (3, 156) – в этой группе довольно ярко представлено свойство итеративности, причём реализованной в обоих выделяемых применительно к творчеству Бродского типах (см. [Шимак-Рейфер 2002:13]); + ушную/раковину заполняет дребезг колоколов (3, 238) — пожалуй, это единственный пример десакрализации колокольного звучания. Однако стоит заметить, что знаменитое сравнение венецианских церквей с чайными сервизами, то есть с посудой, поддерживает эту разновидность звука (ср. также фрагмент города…дребезжат, как сдаваемая посуда из стихотворения Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга…).
В последней группе Зима как сезон выделяются два сквозных смысловых комплекса:
Сон (дневное и ночное сновидение): зима, весна/август и май – персонажи сна (2, 71) – видимо, названия месяцев употреблены в ряду времён года во многом в связи с особенностями метрики. Однако не исключено, что август и май, логически не вполне согласуемые с предшествующей парой, подобраны по принципу сумбурного перечисления, которое ориентировано на воссоздание представления о всех временах года вообще; характерно также, что первую позицию занимает именно зима. Земные циклы, детерминирующие сознание и поступки человека, нивелируются мотивом сна-жизни, восходящем ещё к мифологической традиции. Примечательно, что в остальном творчестве Бродского реализуется связь сна именно с образом зимы; + клонясь ко сну,/я вижу за окном кончину/зимы; и не найти весну (2, 390) – конец зимы лексически описан в русле обращения к полю жизненного человеческого цикла. Однако существительное кончина выступает здесь скорее не как синоним смерти, а как сниженный вариант существительного конец (в значении, имеющем отношение не к завершению существования, а к завершению действия);
Одиночество/утраты: Так чувствуешь всё чаще в сентябре,/что все мы приближаемся к поре/безмерной одинокости души (1, 92).
Итак, количественное распределение сквозных смысловых комплексов в структуре образа-концепта оказывается неравноценным. С этой точки зрения наиболее представительной группой является Пространство, а в группе Холод и трёх подгруппах (Литературные реминисценции, Темнота, Естественные источники света) выявлено только по одному смысловому комплексу. На основе проведённого анализа можно утверждать, что Пустота, Одиночество и Изгнанничество характеризуются всеобщей идиостилевой принадлежностью, тогда как остальные сквозные комплексы типичны именно для «зимнего» текста И. Бродского. Список литературы
Бродский И.А. Собр. соч: В 7 тт. Тт.1-4. СПб, 1998.
Ваншенкина Ек. «Острие»: пространство и время в лирике Иосифа Бродского // Литературное обозрение. — 1996. — №3.
Загурская Н.В. Образ-концепт сверхчеловека в контексте нового реализма // Язык и культура: Факты и ценности: К 70-летию Ю.С. Степанова. М., 2001.
Панова Л.Г. «Мир», «Пространство», «Время» в поэзии О. Мандельштама. М, 2003.
Петрова З.Ю. Семантика «начала» и «конца» в двух поэтических идиостилях (Б. Окуджава и И. Бродский) // Логический анализ языка: Семантика начала и конца. М, 2002.
Полухина В., Пярли Ю. Словарь тропов Бродского (на материале сборника «Часть речи»). Тарту, 1995.
Семёнова Ек. Поэма Иосифа Бродского «Часть речи» // Старое литературное обозрение. — 2001. — №2.
Суворова К.В. Символ снега в идиостиле И. Бродского // kcn.ru/tat_ru/science/news/lingv_97/n169.htm
Чекалина Н.Г. Образы небесных светил как средство изображения глаз (лирика М.И. Цветаевой) // Филологический поиск: Сб. научн. тр. Вып. 2. Волгоград, 1996.
Шимак – Рейфер Я. «Зофья» // Как работает стихотворение Бродского. М., 2002.
Штайн К.Э. Язык. Поэзия. Гармония. Ставрополь, 1989.
Юкина Е., Эпштейн М. Поэтика зимы // Вопросы литературы. — 1979. — №9.
Loseff L. Poetics / Politics // Brodsky’s Poetics and Aesthetics. London: The Macmillan Press, 1990.