Вадим Руднев
«Школа для дураков»- роман русского писателя-эмигранта Саши Соколова (1974), один из самых сложных текстов русского модернизма и в то же время одно из самых теплых, проникновенных произведений ХХ в. В этом смысле «Школа для дураков» напоминает фильм Андрея Тарковского «Зеркало» — та же сложность художественного языка, та же автобиографическая подоплека, те же российские надполитические философские обобщения.
Сюжет «Школы для дураков» почти невозможно пересказать, так как, во-первых, в нем заложена нелинейная концепция времени-памяти (так же как и в «Зеркале» Тарковского) и, во-вторых, потому, что он построен не по сквозному драматическому принципу, а по «номерному». Это музыкальный термин; по номерному принципу строились оратории и оперы в ХVII — ХVIII вв.: арии, дуэты, хоры, речитативы, интермедии, а сквозное действие видится сквозь музыку — музыка важнее. Вот и в «Школе для дураков» — «музыка важнее». Между сюжетом и стилем здесь не проложить и лезвия бритвы (позднее сам Соколов назвал подобный жанр «проэзией»).
Музыкальность, между тем, задана уже в самом заглавии: «школами» назывались сборники этюдов для начинающих музыкантов («для дураков»). Но в русской культуре Иванушка-дурачок, как известно, оказывается умнее всех, поэтому название прочитывается еще как «школа высшего мастерства для прозаиков», какой она и является. Другой смысл названия, вещный — это, конечно, метафора «задуренной большевиками» России.
В центре повествования рассказ мальчика с раздвоенным сознанием, если называть вещи своими именами — шизофреника. Между тем за исключением того факта, что с определенного времени герой считает, что их двое, и порой не отличает иллюзию, собственную мечту от реальности, в остальном это удивительно симпатичный герой редкой духовности и внутренней теплоты и доброты.
Действие «Школы для дураков» перескакивает с дачи, где герой живет «в доме отца своего», прокурора, фигуры крайне непривлекательной, в город, в школу для слабоумных. Герой влюблен в учительницу Вету Аркадьевну. У него есть также любимый наставник Павел (Савл) Петрович Норвегов, учитель географии, влюбленный, в свою очередь, в ученицу спецшколы Розу Ветрову. Впрочем, реальность этих «женских персонажей» достаточно сомнительна, так как Вета Аркадьевна Акатова в сознании героя легко превращается в «ветку акации», а последняя — в железнодорожную ветку, по которой едут поезда и электрички из города на дачу. А Роза Ветрова тоже легко «географизируется» в «розу ветров» — профессиональный символ учителя Норвегова, любимца всех учеников, разоблачителя всякой фальши и неправды, за что его ненавидят другие учителя и директор Перилло.
В центре сюжета-стиля три узла: влюбленность героя в учительницу и связанные с этим внутренние переживания и эпизоды, например явно виртуальное сватовство у отца учительницы, репрессированного и реабилитированного академика Акатова; превращение героя в двоих, после того как он сорвал речную лилию «нимфея альба» (Нимфея становится с тех пор его именем); alter ego Нимфеи выступает как соперник в его любви к Вете Аркадьевне; наконец, история увольнения «по щучьему велению» и странная смерть учителя Норвегова, о которой он сам рассказывает своим ученикам, пришедшим навестить его на даче.
Все остальное в «Школе для дураков» — это, скажем так, безумная любовь автора к русскому языку, любовь страстная и взаимная.
«Школе для дураков» предпосланы три эпиграфа, каждый из которых содержит ключ к сюжетно-стилистическому содержанию романа.
Первый эпиграф из «Деяния Апостолов»: «Но Савл, он же и Павел, исполнившись Духа Святого и устремив на него взор, сказал: о, исполненный всякого коварства и всякого злодейства, сын диавола, враг всякой правды! перестанешь ли ты совращать с прямых путей Господних ?».
Сюжетно этот эпиграф связан с фигурой Павла (Савла) Петровича, обличителя школьной неправды и фальши, которого за это уволили «по щучьему». Стилистически эпиграф связан со стихией «плетения словес», стиля, господствующего в русской литературе ХVI в., с характерными нанизываниями однородных словосочетаний, что так характерно для «Школы для дураков». Сравним:
«Опиши челюсть крокодила, язык колибри, колокольню Новодевичьего монастыря, опиши стебель черемухи, излучину Леты, хвост любой поселковой собаки, ночь любви, миражи над горячим асфальтом (…) преврати дождь в град, день — в ночь, хлеб наш насущный дай нам днесь, гласный звук сделай шипящим».
А вот фрагмент знаменитого «Жития Сергия Радонежского» Епифания Премудрого (орфография упрощена):
«Старец чюдный, добродетлми всякыми украшень, тихый, кроткый нрав имея, и смиренный добронравный, приветливый и благоуветливый, утешительный, сладкогласный и целомудренный, благоговейный и нищелюбивый, иже есть отцамь отець и учителем учитель, наказатель вождем, пастыремъ пастырь, постникам хвала, мльчальникам удобрение, иереам красота» (ср. также измененные состояния сознании).
Второй эпиграф представляет собой группу глаголов-исключений, зарифмованных для лучшего запоминания:
гнать, держать, бежать, обидеть,
слышать, видеть и вертеть, и дышать
и ненавидеть, и зависеть и терпеть.
Сюжетно этот эпиграф связан с нелегкой жизнью ученика спецшколы — в нем как бы заанаграммирован весь его мир. В стилистическом плане этот стишок актуализирует мощную стихию детского фольклора — считалок, прибауток, переделанных слов, без понимания важности этой речевой стихии не понять «Школу для дураков». Весь художественный мир романа состоит из осколков речевых актов, жанров, игр (см. теория речевых актов, прагматика, языковая игра), он похож на изображенный в романе поезд, олицетворяющий поруганную и оболганную Россию:
«Наконец поезд выходит из тупика и движется по перегонам России. Он составлен из проверенных комиссиями вагонов, из чистых и бранных слов, кусочков чьих-то сердечных болей, памятных замет, деловых записок, бездельных графических упражнений, из смеха и клятв, из воплей и слез, из крови и мела (…) из добрых побуждений и розовых мечтаний, из хамства, нежности, тупости и холуйства. Поезд идет (…) и вся Россия, выходя на проветренные перроны, смотрит ему в глаза и читает начертанное — мимолетную книгу собственной жизни, книгу бестолковую, бездарную, скучную, созданную руками некомпетентных комиссий и жалких оглупленных людей».
Третий эпиграф: «То же имя, тот же облик» — взят из новеллы Эдгара По «Вильям Вильсон», в которой героя преследовал его двойник, и когда герою наконец удалось убить двойника, оказалось, что он убил самого себя. Здесь также важен не названный, но присутствующий в романе как элемент интертекста рассказ Эдгара По «Правда о случившемся с мистером Вольдемаром», где человек от первого лица свидетельствует о собственной смерти, так же как учитель Норвегов с досадой рассказывает ребятишкам, что он, по всей вероятности, умер «к чертовой матери».
Центральный эпизод «Школы для дураков» — когда мальчик срывает речную лилию и становится раздвоенным. Срывание цветка — известный культурный субститут дефлорации. Смысл этой сцены в том, что герой не должен был нарушать «эйдетическую экологию» своего мира, в котором каждая реализация несет разрушение. В то же время это сумасшествие героя становится аналогом обряда инициации, посвящения в поэты, писатели. Именно после этого Нимфея видит и слышит, подобно пушкинскому пророку, то, чего не видят и не слышат другие люди:
«Я слышал, как на газонах росла нестриженая трава, как во дворах скрипели детские коляски, гремели крышки мусоропроводных баков, как в подъезде лязгали двери лифтовых шахт и в школьном дворе ученики первой смены бежали укрепляющий кросс: ветер доносил биение их сердец (…). Я слышал поцелуи и шепот, и душное дыхание незнакомых мне женщин и мужчин».
Ср.:
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
(«Пророк» А.С. Пушкина)
С точки зрения здравого смысла в романе так ничего и не происходит, потому что время в нем движется то вперед, то назад, как в серийном универсуме Дж. У. Данна (см. серийное мышление, время). «Почему, — размышляет сам герой, — например, принято думать, будто за первым числом следует второе, а не сразу двадцать восьмое? да и могут ли дни вообще следовать друг за другом, это какая-то поэтическая ерунда — череда дней. Никакой череды нет, дни проходят, когда какому вздумается, а бывает, что несколько сразу» (ср. событие). Это суждение — очень здравое на закате классического модернизма: оно окончательно порывает с фабульным хронологическим мышлением, отменяет хронологию.
«Школа для дураков» — одно из последних произведений модернизма, и как таковое оно глубоко трагично. Но оно также одно из первых произведений постмодернизма и в этой второй своей ипостаси является веселым, игровым и даже с некоторым подобием «хэппи-энда»: герой с автором идут по улице и растворяются в толпе прохожих.
Так или иначе, это последнее великое произведение русской литературы ХХ в. в традиционном понимании слова «литература». Список литературы
Руднев В. Феноменология события // Логос, 1993. — Вып. 4.
Руднев В. Несколько уроков в «Школе для дураков» (в печати).