Захарченко М.В.
Общественная жизнь России меняется стремительно. Какими должны стать новые отношения Церкви и государства? Что означает конкретно, во всех правовых ситуациях конституционное разделение Церкви и государства? Молчаливое неприятие — или диалог, основанный на понимании происходящих изменений? Всегда ли диалог равен «клерикализации», о которой много говорят? Хочу привести слова Патриарха Алексия Второго, сказанные на педагогических чтениях в Москве: «Церковь от государства отделить можно, но ее нельзя отделить от общества». В другом ракурсе осветила проблему участница чтений В. М. Якименко: «Государство от церкви отделить можно; сердце и душу от жизни — нельзя.»
В нашем законодательстве появились два новых принципа, определяющих основания этих новых отношений, которые должны сложиться — светскость и веротерпимость.
Светскость и веротерпимость — новые понятия в нашей общественно-государственной жизни. На научном и философском уровне они мало проработаны — так, к примеру, в советском энциклопедическом и философском энциклопедическом словарях издания 1982 и 1983 года мы не найдем разъяснения этих понятий.
В толковом словаре Ожегова (издание 1993 года) дано толкование: веротерпимость — терпимость к чужой религии, признание ее права на существование, светский — два значения:
1. Отвечающий понятиям и требованиям света. Принадлежащий к свету ( свет в данном значении — в дворянском обществе — избранный круг, высшее общество ) и 2. Не церковный, мирской, гражданский, противопол. Духовный. Пример словоупотребления: светское образование.
Интересно соотнести это со значениями прошлого века, данными в словаре Даля. Светский — несколько значений: 1.земной, мирской, суетный; 2.гражданский; 3. Светская власть — в противоположность духовной, светское духовенство — в противоположность монашеству, светские утехи — шумные, чувственные, светский человек — посетитель обществ, сборищ, увеселений, ловкий приемами, сведущий в гостиных обычаях. Светскость — обходительность, людскость, привычка и умение обращаться в свете, с людьми.
Веротерпимость — свобода иноверцам исповедовать свою веру, беспристрастное отношение всякого человека к последователям другого исповедания. Веротерпимое государство — не стесняющее иноверцев в отправлении обрядов.
Предоставляя материал толкования анализу читателя, позволим себе сделать некоторые выводы. Понятие веротерпимый укоренено в старом языке как понятие отношения с позиции осознанной веры к исповеданию иной религии, что полностью соответствует смыслу классического понятия веротерпимости, как оно укоренено в европейской культуре: исходно состояние веры — содержание исповедания веры может быть различно. Именно так складывались основания политики веротерпимости в национальных государствах Европы, граждане которых следовали разным конфессиям. «Мы верим в Бога» — эти слова как ежедневное напоминание об основании общественного согласия и ныне надписаны на долларовой купюре. В современном семантическом поле русского языка отсутствует именно значения позиции осознанной веры: отношение к вере заменено отношением к религии, — и это изменение действительно выражает реалии современного идеологического сознания. Но вера шире чем религия — исповедание веры охватывает не только религиозный культ, но и быт, и мир ценностей и культурных норм, и область творчества: и в этой сфере веротерпимости в современной России явно не достает. Новое семантическое поле отражает новизну ситуации в отношении проблемы веротерпимости: теперь основание общественного согласия должно отыскиваться между позициями веры и отсутствия веры; — это уже иная, неклассическая задача.
Стоит указать на утраченное в семантическом слое современного языка значение беспристрастности человека к человеку, отмеченное у Даля, — значение исконное в православном этическом сознании русского народа, воспитанного на евангельских притчах, среди которых есть притча о милосердном самарянине — иноверце, оказавшем помощь иноверцу. Что касается понятия светский, здесь важно отметить устойчивость противоположения понятию духовный — и в современном, и в старом русском языке, а также отнесенность его прежде всего к коммуникативной, досуговой сфере человеческого бытия, по коренным русским этическим понятиям ,- сфере бытия частичного: вспомним проблему света и светских отношений в русской классике — Пушкин, Толстой. В пределы понятия светский — как понятия русского языка — не входит ни сфера трудовой жизни человека, ни область «божества и вдохновенья»: творческого усилия, устремления к свершению. В объем понятия «светскости» понятие «гражданственности входит только частично, только стороной противоположения церковности: духовное содержание гражданственности остается вне охвата понятия „светскость“. Не побоимся отдать себе отчет в том, что эта непроработанность весьма сильно сказывается при осмыслении концептуального слоя нашей образовательной реальности. Если мы совсем и полностью исключаем реалии духовной жизни — труда, творчества, активности — из образовательной сферы, то о чем, кроме самого элементарного обучения, можем мы говорить? Тут может быть два пути — либо отказываться от понятия светскости и находить другое, либо браться за серьезную концептуальную, научно-философскую и правовую его проработку.
Сфера образования оказывается самой первой и самой важной, где отношения государства и Церкви должны строиться заново, строиться вдумчиво и серьезно, очень конкретно и многообразно, — той сферой, где никакие простые и прямолинейные решения не сработают.
По своему характеру православная вера такова, что исповедующие ее не могут быть равнодушны и безразличны к культуре, образованию общества, гражданами которого они являются. Православная вера ориентирует на активное общественное деяние, на созидание жизнеутверждающего, осмысленного бытия человека в мире. По данным социологических опросов, более трети учителей определяют себя как верующих. Иные из них не могут дать отчета о содержании своей веры, но уже сложилась значимое педагогическое сообщество, способное сформулировать православные образовательные инициативы. Инициативы эти по источнику своему являются вероисповедальными, религиозными, но на общественно-правовом уровне носят характер культурной общественной инициативы,- и заслуживают к себе отношения со стороны органов государственного управления по меньшей мере беспристрастного. Ведь не могут же отвергаться нравственные заповеди „не убий“, „не укради“, „не прелюбодействуй“ лишь на том основании, что они по своему источнику религиозны. В конечном счете столь ценимые в европейской культуре идеи личной свободы, уважения к человеку на основе самоценности человеческого существования имеют своим источником содержание христианской веры. Данный тезис может оспариваться — он и оспаривается в тех или иных гуманитарных школах, прежде всего, в марксисткой, — однако эти школы всегда приходят в конечном итоге к относительности этих ценностей. Если же эти ценности признаются абсолютно — о генетических их истоках забывать нельзя. Источник разграничения „светского“ и „религиозного“ находится никак не в сфере правового регулирования, а в глубине самосознания личности и самосознания народа. Потому и религиозные законодательства разных государств так различны: Многие государства Европы законодательно определяют приоритет своих традиционных исторических религий, осознавая их жизненность и ценность. Европейские народы осознают и необходимость общей народной защиты жизнеутверждающих основ своей общественной жизни средствами государственной власти, источником которой в их понимании является народная воля, выражаемая не только посредством демократических механизмов власти ( голосования, референдумы, работа представительных органов власти, средства массовой информации), но и посредством естественноисторических механизмов власти, каковы народное мироощущение, народные ценности и предания, образ жизни, уклад, законы общественного мнения, далеко не всегда совпадающие с законами функционирования средств массовой информации.
Взаимодействие Церкви и государства, которое носит характер поддержки общественной и общественно-педагогической образовательной инициативы не может быть игнорируемо и тем более запрещаемо в рамках современного законодательства.
Процесс формирования таких отношений уже идет.Одна из форм взаимодействия — ставшие уже традиционными международные педагогические рождественские чтения. Они проводятся на основе совместного организационного участия Министерства образования России и Отдела религиозного образования Московской Патриархии, начиная с 1993 года. В 1997 — году — год тысячелетия русской школы — прошли уже Пятые чтения. Представляя собою своеобразный результат теперь уже шести лет активной просветительско-образовательной деятельности Церкви, опыта взаимодействия Церкви с государственными органами управления, со структурами науки, образования, с педагогической общественностью, Пятые рождественские чтения обозначили новый этап взаимоотношений православной Церкви и государства в сфере российского образования.На этом этапе определенно встает вопрос о формах взаимодействия государства и Церкви в системе образования государственного.
Как это возможно в рамках действующего законодательства? Ведь деятельность организационных структур Церкви запрещена статьей 1 Закона об образовании. Да, ныне действующим законодательством запрещено отправление религиозного культа и подготовка его служителей в государственных учебных заведениях. Но запрещено только это. „Преподавание религиозно-познавательных, религиоведческих и религиозно-философских дисциплин, не сопровождающееся совершением религиозных обрядов и имеющее информативный характер, может входить в учебную программу государственных учебных заведений“ ( ст.9 Закона о свободе вероисповеданий ). Кроме того, „преподавание вероучений, а также религиозное воспитание, может осуществляться… факультативно по желанию граждан представителями религиозных объединений с зарегистрированным уставом в любых дошкольных и учебных заведениях и организациях“ (там же). „В любых“ — значит, и в государственных!
Церковь сформулировала свою Концепцию образовательной деятельности уже в 1990 году (подготовлена Отделом внешних сношений Церкви, которым руководит митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл и одобрена Синодом 31 декабря 1990 года.(опубликована в Журнале Московской Патриархии за 1991,№8). Концепция охватывала не только проблемы вероучительного образования, или катехизации, но и более широкую проблему духовного просвещения. »… Наши соотечественники более семидесяти с лишним лет не имели никакого религиозного образования, поскольку религиозные книги находились в спецхранах и получить их было невозможно. Полное отсутствие религиозных знаний на фоне поиска мировоззренческой альтернативы… рухнувшему идеологическому атеизму… привело к незащищенности по отношению к любой религиозной проповеди… Именно эта ситуация привела… к безудержному росту увлечения оккультизмом, теософией, магией, оккультизмом… Ужасно, когда нет никакой борьбы, никакого сравнения, никаких знаний, а человек избирает первый попавшийся путь только потому, что он с кем-то встретился и за этим кем-то пошел. Сей соблазн надо предотвратить, и именно через образование. Мы должны поднять планку религиозного образования нашего народа, мы должны сделать наших соотечественников более просвещенными в области религии, перестать быть в этой области дикарями…”.( митр. Кирилл — из выступления на третьих Рождественских чтениях).
Общественный резонанс возрождения церкви и церковной жизни уже вполне проявился в образовательной сфере. Далеко не все, но многие из принявших крещение начали вникать в содержание вероучения, раскрывающее суть того духовного пути, начало которому полагает крещение. Кто-то пошел по этому пути, все глубже и глубже входя в Церковь. Кто эти люди? — это российские граждане — и укоренение их в церкви, освоение начал веры остро поставило перед ними вопрос о мировоззренческом самоопределении их детей: ведь образовательная система наших школ мировоззренчески отнюдь не нейтральна. Образовательные программы — форма очень инерционная — если говорить о реально выполнимых программах, поскольку выполнимость их связана с вопросом подготовки соответствующих кадров. Весь культурологический и гуманитарный блок образовательных программ России — как школьных, так и вузовских (в том числе в педагогических вузах) еще в полной мере несет в себе наследие атеистической эпохи — из программ полностью удалены все генетические связи норм и ценностей культуры с содержанием веры, лежащей в ее основании. Здесь следует заметить, что эта связь совсем не обязательно должна быть достоянием каждого индивидуального самосознания — человек может сознавать себя неверующим, но нравственные нормы будут оставаться для него абсолютными. Однако в пространстве культуры такая связь должна быть налицо, государственное насилие, разрывающее ее, недопустимо. Для нового поколения откроется действительная свобода мировоззренческого выбора, при условии если соответствующее образовательное содержание вернется в школьные программы. Навязать веру невозможно, в богословском понимании вера — дар, в философском — деяние свободы. Но необходимо представить становящемуся самосознанию образ веры, не изолировать от него этот образ.
Это понимают многие: среди российских граждан начал оформляться социальный запрос на целостное православно ориентированное образование, причем такое, которое вбирало бы в себя, а не отрицало содержание светского научного образования. С другой стороны, обозначилось стихийное образовательное и самообразовательное движение на разных уровнях педагогического сообщества — учителя и педагоги системы непрерывного педагогического образования — стали самостоятельно изучать начала православной веры, осваивать огромное поле новых источников по отечественной культуре, доныне недоступных, и обнаруживать с очевидностью православные начала во всех ее проявлениях — литературных, общественных исторических, стали создавать авторские курсы, преподавать детям в меру своего понимания. Очертания проблемы духовно-нравственного образования в современной российской школе выступали сначала как отдельные вопросы о его содержании, формах, целях, принципах,… методах, методиках. Ныне уже вполне оформился большой общий вопрос о системе духовно-нравственного образования в российской школе, или проще, об идеалах педагогической деятельности.
К процессу самостоятельного осмысления духовно-нравственных основ жизни присоединилась активная проповедь западных миссионеров в школах. Они предлагали готовые пакеты учебных материалов, обучение, книги. Это было быстро воспринято русскими педагогами в школах, однако во многом переосмыслено и переделано. На уровне сердечного чувства русскому педагогу недостает в этих материалах какого-то особого, характерного для православия, сочетания глубины веры с широтой культурного охвата, знакомого каждому из нас — его сохранила история и устремленность родной культуры.
Захватил школу и поток оккультной, мистической, парапсихологической и биоэнергетической литературой, сеансами колдунов и целителей как явных, так и тайных, в таком изобилии заполняющих ныне информационное пространство России. В рамках движения альтернативного образования в качестве возможных образовательных инициатив были предложены целостные системы духовного образования. Самая известная из них — вальдорфская педагогика.
Учителя безусловно все это воспринимали, во что-то окунались с головой, что-то серьезно изучали, с чем-то слегка знакомились, часто создавали собственный доморощенный синтез и своими средствами превращали его в духовно-мировоззренческую составляющую образовательного процесса в школе.
Органы методического руководства, наблюдая за этим, что-то запрещали, что-то позволяли, часто руководствуясь такими же доморощенными соображениями, но по долгу службы, слишком жестко определившей их выбор только между «да» и «нет», в отличие от учителей, которым позволены оттенки, предпочитали иногда по старой привычке запрещать на всякий случай, иногда, в духе новых установок, позволять все что угодно. Но и позволяя и запрещая, в силу неотъемлемой разумности каждого человеческого существа, методисты задавали себе и ставили перед другими вопрос о правомочности и содержательности таких курсов, об их научности и проработанности, о соответствии их идеи, формы и содержания духу уважения к личной свободе ученика и духу самого преподаваемого учения.
Все более заявляла о себе необходимость конкретной и содержательной позиции государства по проблеме религиозного образования и духовного просвещения в школе И в той мере, в какой запрос проявлялся и определялся во всех его противоречиях, недомолвках, недопониманиях и взаимных открытиях, — в той же мере формировалась некая линия взаимодействия органов государственного управления и церковных органов управления по вопросу духовного просвещения в России.Противоречит ли такое взаимодействие тезису Конституции РФ об отдалении Церкви от государства в РФ? Это сложный вопрос. По опыту решения подобных проблем скажем — для кого-то противоречит. Для кого-то нет. В традиционной российской парадигме «закон как дышло…», и судят у нас часто как в известной побасенке: «не по закону, а по справедливости…». Это очень сложный процесс, включающий в себя множество сторон: и освоение веры сердцем и разумом, и переосмысление педагогических принципов, и правовые аспекты проблемы. Не следует, однако забывать, что истоки права — духовно-нравственны. Если нет определенности в духовно-нравственной сфере- нет определенности и в правовой. И наоборот. Достигая духовно-нравственной определенности человек может отстоять свои права и настоять на них. По результатам пятых Рождественских чтений в Москве в год тысячелетия русской школы определенно можно сказать — православная педагогическая общественность России достигла определенности духовно-нравственных принципов, исходя из которой может настаивать на необходимости преподавания основ православия в государственной школе. Исходя из образовательной концепции Церкви — для того, чтобы обеспечить образовательные условия мировоззренческого выбора каждому российскому гражданину, вступающему на поприще общественной жизни. Для того, чтобы обеспечить непрерывность культурной традиции Отечества.
И здесь важно подчеркнуть — речь идет не о том, чтобы государство предоставило организационным структурам Церкви возможность вести образовательную деятельность в государственных образовательных учреждениях, а о взаимодействии организационных структур государственного и церковного управления в сфере образования с целью обеспечить условия реализации уже вполне определившейся общественной образовательной инициативы, по своему источнику православной. То, что требуется сейчас от государственных органов — отнестись к ней беспристрастно, то есть по Далю, веротерпимо. Культурные и образовательные возможности богословского знания в светской образовательной системе России
Понятие светского богословского образования для современного российского идеологического сознания может показаться противоречием в определении. Для церковного сознания это определение означает — богословское образование для мирян, то есть богословское образование, предназначенное для тех, кто хочет его получить, и при этом не связывает получение такого образования с принятием сана. — Богословское образование как составляющая светского образования — вполне осмысленное определение для европейской культуры и образования: эта традиция существует там уже не одно столетие: достаточно указать на такие имена как Шеллинг, Гегель, Гердерлин — все трое получили именно такое образование. Теологические факультеты существуют и ныне в старейших уважаемых университетах Европы. Возможно ли светское богословие в России? Недавно утвержден государственный образовательный стандарт по специальности «теология» — как стандарт университетского образования. Структура университетского образования — та замыкающая, которая в конечном итоге определяет состав возможностей и невозможностей для образования общего среднего. Очевидно, что перспектива включения в спектр этих возможностей целостного богословского знания, подкрепленная светскими кадрами, решает многие проблемы в регулировании нового типа отношений между государством и Церковью в сфере образования. Но очевидно также, что в перспективе этой мы сталкиваемся с серьезными затруднениями; основанием их являются принципиально иные мировоззренческие начала, положенные в основание образовательной системы школ — и дело не в том, что они «светские» — именно светскости-то им и не достает.
Чтобы прояснить сказанное, нам придется перейти в совсем другой пласт — пласт культурно-исторического анализа того типа образованности, который сложился в России в результаты искусственной изоляции традиции богословского знания в системе культуры. При советской власти было сделано все возможное, чтобы традиция эта перестала существовать совсем. В 1918 году Декретом об отделении Церкви от государства религиозное образование было позволено получать только одним способом — частным образом на дому. Фактически это означало его запрет — и вслед за этим вся церковная система образования действительно была разрушена — образовательные учреждения закрыты, кадры арестованы, материальные средства конфискованы. По восстановлении патриаршества в конце войны духовные школы были открыты вновь, но в малом количестве и с урезанной образовательной программой: если школа российского богословия складывалась на основе включения в образование будущих богословов значительного по содержанию модуля общего гуманитарного знания (философия, история, литература, психология, педагогика), то теперь государство приказало этот модуль исключить, обеспечивая тем самым изоляцию богословского образования от образования в государственных вузах. Одновременно с этим в гуманитарных вузах тщательно вычищалось из образовательных программ всякое содержание, которое несло в себе формы генетической связи богословия и философии, богословия и литературы… В результате сложился тот специфический тип советского гуманитарного образования, когда понятие «источник» означало работы классиков марксизма-ленинизма, а работы классиков мировой философии были исключены из образования — они изучались тоже — «по источникам»… что означало — по работам классиков марксизма-ленинизма, то есть, строго говоря, по вторичной литературе, в интерпретации. Работа с первоисточниками, потребность и умение брать мысль в ее собственной связи, исчезла из образования. В тех же областях знания, где такое в принципе невозможно — история, языкознание, литературоведение, источниковое поле было тщательно прополото, часть источников удалена в спецхраны, доступ к которым был резко ограничен и для специалистов. Так, поощрялось изучение «Логики Гегеля» по «Философским тетрадям» Ленина, на кафелре истории философии могли рассчитывать на изучение текста самой «Логики», однако даже здесь практически нереально было добраться до ряда текстов, послуживших первоисточниками самому Гегелю — теологи Франсиско Суарес, Фома Аквинский, мистики Бёме, Парацельс. Так были подменены в сознании и практике фундаментальные понятия того типа образования, который укоренен в европейской культуре — образования, в основание которого положено изучение классиков по первоисточникам — остались в точности те же слова, но слова стали означать противоположное по сути.
Плоды такого образовательного разрыва мы ныне пожинаем. Ситуация понятна, и она не безысходна. Полной изоляции не получилось, полного уничтожения традиций богословия — тоже. Традиция, целенаправленно сохраняемая русской эмиграцией и традиция, подспудно сохраненная в недрах церковного сознания в России, ныне вполне заявляют о себе как о живой и способной расти и развиваться.
Ныне российское государство снимает запрет на получение образования по кругу светских дисциплин в духовных школах России:, что безусловно скажется благотворно на восстановлении прерванного процесса развития традиций богословского образования. С 1992 года в Москве работает Свято-Тихоновский богословский институт, духовная школа для мирян — и ныне институт готовится пройти государственную аккредитацию, в результате которой будет достигнута конвертируемость диплома о степени бакалавра богословия, который ныне выдает институт. Начинает обсуждаться вопрос о конвертируемости диплома духовных школ. Все это указывает на направление развития культурного процесса — богословие начинает занимать свое место в системе связей культуры и образованности.
Органы государственного управления образованием разработали государственные квалификационные стандарты по новым специальностям — «религиоведение» и «теология», — открывая тем самым дорогу для восстановления системы живых многообразных связей богословия, философии, позитивного научного знания и этических общественных начал — связей, создающих саму ткань культуры, внутри которой когда-то родился бесценный принцип свободы совести, достоинства лица, — и в них лишь он получает реальное воплощение.
Специальность «религиоведение» — безусловно светская по своей методологии. В основании ее лежит отношение к религии как к реальности человеческого сознания: феноменологический принцип, запрещающий суждения о существовании объекта, по поводу которого разворачиваются представления сознания. Объект здесь — только объект в сознании, и он реален в той мере, в какой реально определяет дискурс сознания ( теоретический объект) или волевое самоопределение лица (практический объект). Однако феноменология — лишь один из возможных философских методов. Он возникает в поле европейской культуры только в конце Х1Х века, когда философия теряет универсальность своего предмета и концентрируется на проблемах, связанных с индивидуальным самосознанием. Но важно подчеркнуть следующее — в конце Х1Х века в культуре европейской мысли утвердился принцип множественности традиций, — ни одна из заявляющих себя в качестве новой форм не претендует больше на то, чтобы вобрать в себя все остальные и все предыдущие упразднить, став единственно истинной философией. Феноменология также не претендует на то, чтобы заменить собою исконную богословскую традицию, — она существует в поле культуры наряду и параллельно с нею, выполняя важную функцию обеспечения общественной связи в обществе, где часть граждан имеет веру, часть — нет. Феноменологический метод представляет явление веры для того сознания, для которого реальность веры недостижима, утверждая эту реальность в качестве реальности практического объекта сознания верующего человека. Феноменологический метод безусловно соответствует канону веротерпимости и отчасти решает проблему отыскания основания общественного согласия в обществе, часть граждан которых имеет веру, часть — нет. Однако феноменологический метод теряет очень многое из достояния классической европейской философской традиции, — в частности, проблема познания, идея истины, идея блага — остаются за рамками этого метода. Но — подчеркнем — не за рамками культуры: в культуре продолжает существовать и классическая философская традиция, и традиционная теология. Все это присутствует в качестве образовательного содержания ведущих университетов Запада именно как светских учреждений (например, Мюнхенский университет, Оксфорд), сохраняя поле возможностей культуры хотя бы на уровне «учителей учителей учителей». На уровне элементарного образования светская и религиозная культура в Европе разошлись далеко, но конец ХХ века свидетельствует тенденцию нового сближения — светские учебные заведения воспринимают дисциплины, традиционно укорененные в образовании богословском, конфессиональные учебные заведения — дисциплины из круга светского образования. Это новое сближение востребовано, и оно возможно в той мере, в какой культура сохранила гибкость: в какой мере она сохранила традицию, в такой же мере сохранны ее резервы.
Итак, открывается возможность развития процесса восстановления сложной ткани культуры, столь существенно нарушенной. Какое место здесь занимает светское богословие? Не является ли это нонсенсом? Один из самых сложных вопросов здесь состоит в том, как будут строиться взаимоотношения богословия светского и церковного? Не уйдет ли светское богословие далеко от традиции, лишенное строгой дисциплины церковной иерархии? Или, при условии соблюдения этой строгости и дисциплины — в чем же будет состоять его отличие от богословия церковного? Ясности в ответах здесь нет. Процесс этот практический, и только реальность его развития даст этот ответ.
Университет педагогического мастерства Санкт-Петербурга начал работу по реализации образовательного содержания, предусмотренного двумя стандартами: стандартом по специальности «теология» и стандартом по специальности «религиоведение», надеясь на опыте работы, учитывая сложные и многообразные возникающие здесь связи, ответить на вопрос — чем должно и может быть светское теологическое знание в системе современной образованности и культуры, какую функцию оно должно выполнять. Безусловно, нас интересует место этого знания прежде всего в системе педагогического образования.
Почему мы не сочли возможным ограничиваться только религиоведческим стандартом? Именно потому, что оно задает только ряд связей в ткани культуры, не достигая той глубины, существенной для образования, которая охватывается понятием «классичности». У теологического знания другие первоисточники и другая методология. Это отражают государственные стандарты. Стандарт религиоведения включает изучение феноменологии и философии религии, но не предусматривает изучения первоисточников вероучений и систем богословского знания — последнее как раз заложено в стандарт «теология». Однако гос. стандарт «теология» задает необходимость освоения еще и таких знаний, которые, как предполагается, помогут специалисту самостоятельно установить связи богословского и светского знания. Удачно ли это сделано в стандарте — другой вопрос, но идея может быть понята так.Интересующийся читатель может сам внимательно проанализировать и сравнить стандарты (в Приложении мы даем модули ДН — общепрофессиональных дисциплин по специальностям «теология» и «религиоведение» и расшифровки некоторых учебных программ).
Может ли богословское знание рассматриваться как светское? По своему источнику — нет. Но по содержанию оно — необходимый элемент светской культуры. И это знание, которое может присутствовать в системе светского образования согласно со статьей 9 закона «О свободе вероисповедания»,- будучи построено из дисциплин, позволяющих вступить в отношение познания к религии и не сопровождающееся отправлением религиозного культа. Зачем оно? В чем могла бы быть роль богословского знания в системе светской образованности? Эта роль двойная, мировоззренческая и методологическая. Дело в том, что классическая европейская философия не существует и методологически не осваивается вне этого знания, — и генетически и логически она накрепко связана с ним. Стоит хотя бы вспомнить, что практически все ведущие философы Нового времени имели базовое теологическое образование. Утрата этой связи самым прискорбным образом сказывается на философской методологии. Тоталитаризм атеистической идеологии- отнюдь не случайность и не злоупотребление: это неизбежное последствие утраты философией сознания своих границ. Богословское знание эти границы удерживает — и этот вопрос не из ряда вопросов о духовной инквизиции, но из ряда вопросов о дисциплине мышления. Обратим внимание и вот на какую деталь: те новые религиозные культы, которые называют тоталитарными и о применимости к которым этого термина спорят, — не имеют развитой системы богословского знания. Они имеют только культ. Это не случайно — ведь знание освобождает. Религия же христианская, православная и католическая, есть служение слова, — и без богословского знания не завершена. Что такое богословие и чем оно отличается от религиоведения по своей сущности? Богословие — это знание о Боге, оформленное и переданное в слове. Богословие покоится на идее о том, что основанием своим это знание имеет Откровение и духовный опыт, порождаемый жизнью в вере. Но это знание не иррациональное — оно не сводится только к переживанию состояний — оно может быть оформлено словом и постигнуто разумом, — и в том постижении определяются границы разумного познания как такового, границы, за пределами которых начинается область созерцания, чувства, веры, которые не могут быть целиком исчерпаны разумом. Но и обратно — богословское знание стремится распространить область разумного познания и различения как можно дальше на область опыта и переживания. Богословское знание защищает от чрезмерного увлечения как узким рационализмом, так и чрезмерным иррационализмом переживания состояний — а как страдает ныне от этих крайностей наша культура и образование!
Светскость государственного образования не будет нарушена, если богословское знание не будет переходить границы только знания, но оно будет выполнять свою функцию дисциплины мышления, только если соблюдет свой статус именно знания, а не просто популярных сведений. Как это может быть реализовано практически? Среди непременных организационно-педагогических условий нам видятся следующие:
1. в школе богословское знание должно входить составной органической частью в культурологический и гуманитарный модуль образовательных программ;
2. связь религиозного культа и богословского знания должна быть явно показана детям, но вопрос об участии в культе должен решаться не в школе, а в семье;
3. различие между религиозной проповедью как частью богослужения и религиозной беседой как педагогическим методом освоения богословского знания должно быть осознано в деталях, тонко и тщательно проработано теоретически и методически;
4. Подготовка светских педагогов по направлению «теология» должно вестись в непосредственном контакте с живой традицией богословия церковного (исходя из понимания этого обстоятельства СПб университет педагогического мастерства заключил соответствующий договор о сотрудничестве с СПб духовной академией).
Таковы наши исходные реалии. В какие формы отольется процесс, покажет только практика.