Повесть «Княжна Мери» (Какая из повестей больше всего мне понравилась и почему?)Автор: Лермонтов М.Ю.
Самая объемная повесть большого сложного во всех смыслах романа Михаила Юрьевича Лермонтова «Герой нашего времени» – «Княжна Мери». Самая объемная и по умещающемуся в ней смысле, и физически, и по значению для всего романа. Она очень сложная, ровно как и характер главного героя, который окончательно раскрывается в этой повести. «Княжна Мери», на мой взгляд, самая интересная часть «Героя нашего времени», но, хочу отметить, интересная точно так же, как и «Тамань» – самая туманная, а «Бэла» – самая странная. Здесь описаны самые тонкие и сложные моменты характера Печорина, и описаны от первого лица (с помощью формы дневника, основная часть которого также содержится именно в этой повести), то есть мы видим происходящее не со стороны, не с точки зрения кого-либо постороннего, а самого Печорина, того, кто переживает и ощущает происходящее. Но как сложен этот процесс! Как интересно понимать и осознавать его!
В этой повести – и непростые взаимоотношения Печорина с обществом, и его жестокость в отношениях с молодой девушкой, Мери, и раскрытие его способности чувствовать и любить по-настоящему, и странная двойственность его души. Здесь нет обвинений и нет оправданий. Здесь – раскрытие души.
Интересно параллельное развитие отношений Печорина с Верой и Мери. Как жестоко он обращается с юной девушкой! Все его действия – каждый, хорошо продуманный, жест, каждое слово – направлены только на то, чтобы повелевать ее чувствами, чтобы получить власть, и от этого – удовлетворение: «А ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Она, как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет!». В этом видится какая-то нечеловеческая жестокость, полное бесчувствие по отношению к ближним, которые страдают, истая мертвость души и чувств. Но Печорин не так бесстрастен, как представляет себя, и настоящая влюбленность в Мери… нет, не пугает его, но вызывает досаду; ведь, по его мнению, счастье для него – только «насыщенная гордость». Но нельзя сказать, что он слишком высокого мнения о себе, нет, совсем нет! Он знает, что опустился очень низко в своей погоне за страданиями других людей, он похож на вампира и осознает это. Однако стремиться к высшему – не для него. Ему кажется, что свое предназначение в жизни он уже давно не угадал и упустил, и теперь – бесполезный кладезь душевных сил. Бесполезный? Нет, не совсем. И здесь Печорин вновь осознает, что он – некое слепое оружие судьбы, карающий «топор», орудие казни. Однако, по моему мнению, в этом Печорин слегка ошибается. Разве есть за что казнить «честных контрабандистов», несчастную Мери, Бэлу? Даже жизнь Веры он разрушил, заставляя ее страдать. И сложно назвать это слепое орудие топором – о нет… Скорее, это удавка, душная, неизбежная, ядовитая, как змея. Да, иногда люди после такого жесткого испытания прозревали, – как Мери – научилась чувствовать, как в ней проступила душа, а не капризный облик светской барышни. Но иным это стоило жизни, как Бэле.
И в отношениях с Мери Печорин опять видит свою горькую роль орудия казни. Играя ею, как марионеткой, играя умело, я бы сказала даже, мастерски, он не замечает того, что его действия все же слишком грубы, слишком слепы – ведь он ни разу не задумывался о том, к чему приведет эта игра! Но пройдет немного времени – и мы видим Печорина совсем другим – когда он встречается с Верой, чье даже имя символично. Само ее появление в повести очень неожиданно, интересно. Совсем внезапно перед нами раскрывается способность Печорина любить и чувствовать. Вера – женщина, уже покорившаяся характеру Печорина, понявшая его, принявшая его таким, какой он есть и увидевшая в нем нечто прекрасное для себя. С ней Печорин откровенен и честен, он не способен ее обмануть. С ней он совершенно другой! Хотя даже тут проявляет себя его натура «холодного мыслителя» – Печорин использует интригу с Мери, чтобы подстегнуть чувства Веры: «Авось ревность сделает то, чего не могли мои просьбы». Иногда эта легкомысленность, это равнодушное постоянное «авось» кажется странным, но Печорин не замечает этого. И, таким образом, даже Вера не избежала его увлечения игрою с человеческими чувствами… Но здесь же мы видим, что эта игра – наскучила Печорину. Он слишком хорошо знает людей, чтобы открыть для себя что-то новое, встретить неожиданный поступок; словом, азарт от этой игры, слишком простой для него, еще остался, но в основном этот азарт для него – как привычка: «Я все это уж знаю наизусть – вот что скучно!». Только эта скука мешает Печорину получать от своей игры то, что он называет «весело», в полной мере.
Сразу появляется потребность найти ответ на вопрос: неужели только жажда властвования над душой заставила Печорина издеваться над Мери? Мне кажется, что иметь только эту одну причину ему мешала бы природная честность и доброта. А может быть, его к этому подстегнуло нечто, что противоречило его натуре и что он увидел в окружении княжны? Может быть, эту роль сыграла откровенная фальшь в отношениях между Мери и Грушницким? Возможно. Грушницкий вообще – поразительная картинка невежества, жалкого самолюбия, подлой низости, и этим самым был для Печорина предметом инстинктивного презрения. Мне кажется, что Печорин с его талантом разрушать дома рядом с этим человеком кажется гораздо более честным и благородным. Как хорошо Грушницкий иллюстрирует то общество, в котором приходится ему жить! При его «драпировке в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания», за которыми, кстати, скрыта ничтожная и мелочная душа, Печорин вновь противоречит обстоятельствам и разоблачает всю напыщенность Грушницкого и его отношений и чувств к Мери. Тот же Грушницкий, заметим, говоривший недавно о том, как сильно влюблен в княжну, в кругу друзей-приспешников отрекается от нее, желая показаться им более… более. И месть у него – сначала мелкая и пакостная – роспуск слухов, а потом – невыразимо подлая и низкая, совершенно бесчестная. Совершенно другого типа месть Печорина… в этом виден ум, а не предательство. В принципе, Грушницкого можно назвать антиподом Печорина: один в конфликте с обществом, другой пытается слиться с ним, один честен и умен, другой подл и глуп, один анализирует свои поступки и пытается что-либо понять в себе, другой ради ничтожного самолюбия и «показухи» опускается до самого дна.
Совершенно иного типа образ Вернера, один из самых интересных в повести.
Вернер – противоречивая и яркая личность, как и Печорин. Начинается это с его имени: «его имя Вернер, но он русский». И чем дальше мы идем, тем больше противоречий встречаем; он и материалист и поэт одновременно, он и был в вечной насмешке над больными и плакал над умирающим солдатом, он и некрасив, но имеет красивую душу…Особенно много противоречивых черт в его портрете. Его сходство с Печориным мы видим с первой его фразы, приведенной в журнале: «Я убежден только в одном – что рано или поздно, в одно прекрасное утро я умру». Сколь выразительна одна эта фраза для представления нового героя! Отношения между Вернером и Печориным очень интересны; они читают в душе друг у друга, прекрасно понимают друг друга и уважают, однако ж не становятся друзьями и расстаются легко и внезапно. В нем Печорин видит такую же сильную личность, как и он сам, и поэтому они и не становятся друзьями… ведь «из двух друзей всегда один раб другого». Но, с другой стороны, не своеобразная ли это также дружба – сотрудничество двух сильных личностей, пусть кратковременное, но прочное? Но чем же Вернер уступает Печорину? Он умен и знает людей. Но, как было сказано, «он изучал все живые струны сердца человеческого, как изучают жилы трупа; но никогда не умел он воспользоваться своим знанием; так иногда отличный анатомик не умеет вылечить лихорадки». Вернер «лечить от лихорадки» не учился. Ему просто не случалось плести подобные интриги или подобным образом играть с человеческими чувствами – он не укреплялся так долго и прочно в светском обществе, а видел и черпал свои знания только из тех больных водяного общества, которых ему приходилось лечить. Это наводит на мысль, что Вернер во многом – тот же Печорин, только поставленный в более простые обстоятельства. Интересный образ, не правда ли?
Что уж говорить о самом главном герое…
Печорин – личность неповторимая, необыкновенная, сложная, странная… О нем можно говорить много, и самая его суть раскрывается именно в этой повести, где, в принципе, происходят все главные действия и где Печорин сталкивается с именно с теми обстоятельствами, в которых мы можем наблюдать самые важные переживания его внутреннего мира. Самыми яркими эпизодами можно назвать контраст записей от 22-го мая, где мы видим сцену бала, других похожих отрывков, где описаны тонкие, аккуратные, хладнокровно продуманные и ведущие единственно к одному финалу действия Печорина, и записей от 16-го июня, где так невероятно красиво описано страдание умеющей любить души. И эта душа способна страдать по-настоящему, до безумия, так же, как и любить. И здесь нельзя сказать ничего лучше, чем так, как описано это у Лермонтова…
Вся эта сложность и красота, поразительная система образов и связей и отношений между ними, динамичное развитие сюжета, который с полным правом можно назвать даже захватывающим, хотя в этом случае это деталь незначительная, глубина проблемы бытия человеческой сущности, так тонко и драматично описанная, и привлекают меня в этой повести. Пусть повесть «Княжна Мери» и не так необычна, как «Фаталист», но для меня она кажется наиболее полной и сложной. В «Фаталисте» есть определенный момент мистики, проблема в ней глобальнее, чем эволюция души одного человека, и она определенно превосходно завершает роман, но мысль в ней одна – общая, красивая, мощная. Если перечитать «Княжну Мери», сколько мыслей, «идей в первоначальном виде», поразительно правильных, сложных, глубоких – выражено там! Это ближе нам, и, мне кажется, привычней человеку, не любящему метафизических прений.