Правопреемство по российскому гражданскому праву

СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА 1. ПРАВОПРЕЕМСТВО В РОССИЙСКОМ ПРАВЕ
1.1 Понятие и виды правоприемства
1.2 Соотношение понятий «перемена лиц», «передача прав» и «правопреемство»
ГЛАВА 2. УНИВЕРСАЛЬНОЕ ПРАВОПРЕЕМСТВО ПО РОССИЙСКОМУ ГРАЖДАНСКОМУ ПРАВУ
2.1 Некоторые проблемы правопреемства при реорганизации
2.2 Наследственное правопреемство
ГЛАВА 3. СИНГУЛЯРНОЕ ПРАВОПРЕЕМСТВО В ОБЯЗАТЕЛЬСТВАХ ПО РОССИЙСКОМУ ГРАЖДАНСКОМУ ПРАВУ
3.1 Основания сингулярной перемены лиц в обязательстве в системе сделок по современному российскому гражданскому праву
3.2 Договор уступки требования (цессия)
3.3. Перемена лиц в обязательстве, основанная на указании закона
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
ВВЕДЕНИЕ
Актуальность темы исследования. Обязательственные правовые отношения не рассчитаны на неопределенно длительное существование. Но в течение даже самого краткого срока существования обязательства с любой из его сторон могут произойти такие события, которые, несомненно, должны будут отразиться на судьбе самого правоотношения. Конечно же, на судьбе обязательства отразятся далеко не всякие перемены в судьбе его участников: на то оно и обязательство (юридическое понятие), чтобы сохранять силу невзирая на те многочисленные перипетии, которые, по общему правилу, лежат на риске стороны, подвергшейся их воздействию. Так, ни временные денежные затруднения, ни болезнь участника обязательства, ни смена его настроения или отношений с кредитором, ни иные количественные изменения не влияют ни на условия, ни на действие, ни на существование обязательств. Но что произойдет с обязательственным правоотношением при качественном изменении его субъектного состава? При таком изменении, вследствие которого сохранение обязательства в прежнем виде уже или нецелесообразно или просто невозможно. Что будет с обязательством в случаях, например, смерти (объявления умершим) гражданина-кредитора или гражданина-должника? Реорганизации юридического лица — той или другой стороны обязательства? Недееспособности? Банкротства, признания безвестно отсутствующей какой-либо одной или обеих сторон?
В зависимости от случая законодательство и теория решают поставленные вопросы по-разному, в зависимости от обстоятельств конкретного случая и социально-экономических условий развития соответствующего общества. Известное влияние на решение этих вопросов оказывает даже такой фактор, как время, ибо с течением времени трансформируется существо воззрений на само юридическое понятие обязательства. Если первоначально обязательство имело строго личный характер и прекращалось как со смертью кредитора, так и со смертью должника, то сегодня такая ситуация никак не может считаться общим правилом; напротив, так может произойти лишь в отношении очень ограниченного круга обязательств строго личного характера (алиментного обязательства, обязательства возмещения вреда здоровью, обязательства написать картину, оказать личные услуги и т.п.). Содержание всех остальных обязательств (не являющихся строго личными) сохраняется в неизменном виде. Важнейшим юридическим последствием смерти участника обязательств является включение всех их составляющих (субъективных прав — требований и юридических обязанностей — долгов) в состав имущественного комплекса с особым правовым режимом — наследственной массы. Специфический правовой режим такого комплекса заключается в одновременном переходе всех прав и обязанностей, составляющих наследственную массу, к одному или нескольким призванным к наследству и принявшим наследство наследникам и обозначается термином универсальное правопреемство.
Степень научной разработанности темы исследованияпоказывают работы известных авторов: М.Ю. Барщевского, В.А. Белова, А.В. Бегичева, С.А. Боголюбова, Е.С. Болтановой, Ю.Н. Власова, В.Н. Гаврилова, Д.М. Генкина, М.В. Гордона, В.П. Грибанова, СП. Гришаева, Л.Ю. Грудцыной, А.Н. Гуева, Е.П. Данилова, В.А. Дозорцева, В.В. Доменской, А.Ф. Ефимова, Г.А. Жилина, Т.И. Зайцевой, И.А. Зенина, А.Ю. Ильковой, О.С. Иоффе, И.А. Исаева, Н.А. Кречет, М. Липовенко, Е.П. Михайловой, И.Б. Новицкого, Ю.П. Орловского, О.Н. Садикова, В.Н. Серебровского, Т.В. Соломатовой, И.В. Тараниной, М.В. Телюкиной, Ю.Г. Ткаченко, Ю.К. Толстого, П.Я. Трубникова, P.O. Халфиной, З.М. Черниловского, О.И. Чистякова, В.В. Чубарова, Г.Ф. Шершеневича, Э.Б. Эйдиновой, A.M. Эрделевского, К.Б. Ярошенко и других.
Объект исследования составляют общественные отношения, связанные с универсальным и сингулярным правопреемством.
Предмет исследования составляют нормы гражданского и смежного законодательства.
Цель работы — изучение общественных отношений, возникающих в связи с передачей прав. Для этого проводится системный анализ российского законодательства, его сравнение с нормами советского закона. Для исследования многих вопросов применяются положения римского частного права, представляющие интерес и на сегодняшний день.
Задачами исследования являются:
— Рассмотрение понятия правопреемства и его видов;
— Рассмотрение смежных понятий;
— Выявление особенностей и проблем универсального и сингулярного правопреемства;
— Предложение возможных путей совершенствования законодательства.
Методологическая основа исследования. В процессе исследования применялись общенаучные методы познания, а также частные методы: исторический, сравнительно-правовой, технико-юридический, системного анализа, формально-логический.
Структура работы. По структуре работа состоит из введения трех лав включающих семь параграфов, заключения и библиографического списка.
ГЛАВА 1. ПРАВОПРЕЕМСТВО В РОССИЙСКОМ ПРАВЕ
1.1 Понятие и виды правопреемства
Изучению проблем правопреемства, уделяется недостаточно внимания, несмотря на то что институт правопреемства имеет важное значение в деле регулирования проведения процедуры проведения реорганизации юридических лиц. В российской науке можно выделить два подхода к определению природы правопреемства. Первым, берущим свое начало в римском частном праве, является понимание правопреемства как перехода прав и обязанностей от одного лица к другому. Данная позиция предполагает, что в результате совершения определенных действий происходит переход прав и обязанностей от одного лица к другому. Данный подход исходит из подразделения всех способов приобретения прав и обязанностей на оригинальные, или первоначальные, и производные, при этом критерием разграничения выступает то, что при производном правопреемстве право приобретателя опирается на право, существовавшее у другого лица. Б.Б. Черепахин определял правопреемство как переход субъективного права от одного лица (правообладателя) к другому (правопреемнику) в порядке производного правоприобретения. Основанием допустимости подобного понимания правопреемства является неизменность основной юридической характеристики переходящего права или переходящей обязанности, а в рамках правоотношения — сохранение его содержания.
Иная точка зрения, высказанная по вопросу юридической сущности правопреемства, сводится к пониманию правопреемства как смены субъектов правоотношения. В литературе такая позиция в наиболее последовательном виде выражена В.А. Беловым. В данном случае о правопреемстве можно говорить лишь условно, поскольку правопреемства собственно в правах и обязанностях не происходит вовсе, происходит лишь прекращение одного правоотношения с субъектным составом и возникает новое правоотношение. В советской литературе невозможность перехода прав и обязанностей обосновывалась В.А. Рясенцевым, В.П. Грибановым и рядом других авторов в связи с рассмотрением вопросов, связанных с переходом права собственности. Следует отметить, что основанием для размежевания позиций по рассматриваемому вопросу на уровне общей теории права выступает фундаментальное различие в понимании содержания и объекта правоотношения, а уже на уровне отраслевой науки — допустимость включения в объект одного права иных прав. Авторы, включающие в объект правоотношения права и обязанности или признающие права и обязанности обороноспособными, допускают и возможность правопреемства, понимаемого в виде перехода прав и обязанностей от одного лица к другому с сохранением в силе ранее возникшего правоотношения, которое в таком случае не прекращается с последующим возобновлением, а лишь изменяется за счет смены участников.
Несомненным достоинством концепции последовательного прекращения и возникновения правоотношений при правопреемстве является то, что она пытается дать объяснение механизму процесса правопреемства. Несмотря на кажущуюся противоположность рассмотренных концепций, представляется, что обе точки зрения, отталкиваясь от одинаковых исходных позиций, но различающихся в своих методологических подходах, приходят к сходным выводам. Различие между этими концепциями заключается в том, что принимается за причину, а что — за следствие. В первой концепции в результате движения прав и обязанностей осуществляется смена участников правоотношения, во второй движение прав и обязанностей происходит в результате замены субъектов правоотношения. В первом случае конкретное правоотношение сохраняется, изменяясь, а во втором одно правоотношение с известным субъектным составом прекращается с возникновением нового правоотношения, единственным новшеством которого является новый субъектный состав, а содержание (совокупность прав и обязанностей) остается прежним. Таким образом, научная дискуссия по рассматриваемому вопросу сводится к субъективной оценке последствий тех или иных действий и определению границ правоотношения (где заканчивается одно правоотношение и начинается другое).
В советском гражданском праве очевидным фактом для большого числа исследователей выступал идеальный, смысловой характер правовой действительности, отмечалось, что права и обязанности являются юридическими категориями, которые, как и всякие идеальные категории, не могут передаваться.
Право вводит специальные конструкции, посредством которых удостоверяется переход прав и обязанностей от одного лица к другому, не создавая, как правило, собственно механизмов передачи прав и обязанностей от одного лица к другому самостоятельно, без их вручения или иных фактических действий, направленных на их перемещение. Различные правовые инструменты, используемые для осуществления правопреемства, выполняют лишь символическую функцию, определяя для правопредшественника и правопреемника, что с определенного момента произошел переход прав и обязанностей.
В гражданском праве традиционно принято подразделять правопреемство на универсальное и сингулярное. Понятие универсального правопреемства прав и обязанностей получило свое развитие в наследственном праве в римском праве на основе представлений о правопреемстве личности. Критерием разграничения правопреемства на универсальное и сингулярное выступает объем передаваемых прав и обязанностей, причем объем этот определяется в соотношении к совокупности всех прав и обязанностей. Если от правопредшественника переходят все его права и обязанности в их совокупности, имеет место универсальное (общее) правопреемство, если часть — то сингулярное (частное).
В наследственное праве сингулярному правопреемству придают еще более узкое значение, отмечая, что при сингулярном правопреемстве возможен переход только прав, исключая обязанности.
При универсальном правопреемстве происходит переход всех прав и обязанностей, в том числе и скрытых, которые возникнут в будущем. При отсутствии полной определенности в составе имущества, при универсальном правопреемстве правопреемник должен приобрести все имущество в совокупности, в результате чего он приобретает даже те права и обязанности, о существовании которых не знал.
1.2 Соотношение понятий «перемена лиц», «передача прав» и «правопреемство»–PAGE_BREAK–
Если субъективные права и юридические обязанности не относятся к числу категорий реальной действительности и не могут быть объектами правоотношений, то вот какой вопрос тогда возникает: как становится возможным и что представляет собою с точки зрения своего содержания процесс преемства в правах (правопреемства)? Отринув выше римскую теорию наследника как продолжателя личности наследодателя обратимся к теориям современным. Таковых существует три: (1) теория перемены лиц-участников правоотношения, (2) теория передачи (перехода) прав и (3) теория замены (прекращения с последующим возникновением) прав. Начнем с разбора сущности второй как более понятной и, вероятно, естественной; рассматривать теории перемены лиц и замены прав гораздо удобнее именно «на контрасте» с теорией передачи прав.
Сущность теории передачи прекрасно отражается ее названием: субъективные права и юридические обязанности подобно вещам могут быть предметами вручения и принятия (сдачи-приемки). Актом передачи вещей «передаются» не только сами вещи, но и состояние владения ими, а также имеющие переданную вещь своим объектом вещные права. Кроме того, права на вещи могут сменить своего обладателя не только в результате передачи вещей-объектов, но и перейти к другому по иным основаниям. Все эти явления механически экстраполируются на иные субъективные права, в т.ч. и обязательственные, а также на долги. Собственно, никакой особой «теории» здесь даже и не складывается: речь идет, скорее, о чисто терминологическом решении.
Очевидно, что единство терминов само по себе не означает единства обозначаемых ими понятий. Права не могут передаваться так, как передаются вещи; тем более, они не «переходят» так, как меняют своих владельцев вещи. Если и говорить о «передаче прав», то совершенно ясно, что речь пойдет о процессе качественно ином, нежели «передача вещей» и наоборот. Еще в Институциях Гая (§ 38 главы II) отмечалось, что «если я захочу, чтобы следуемое мне принадлежало тебе, то я никаким из тех способов, которыми переносятся на другого физические вещи, достигнуть этого не могу…».
Причина проста: принципиально различная природа объектов тех действий, которые обозначаются словом «передача». Вещь — предмет физический (материальный, осязаемый), имеющий независимое от людей существование; право (долг) — субстанция идеологическая (идеальная, невещественная), не существующая вне пределов человеческого общества. Передача вещей — действие фактическое, совершаемое в сфере реальной действительности; право способно лишь обеспечивать возможность его совершения; передача прав — действие юридическое, принципиальное немыслимое вне правового регулирования (правопорядка). В этой сфере право способно на принципиально иные достижения, чем в реальном физическом мире: право может только обязать передать вещь, но не может само перенести (переместить) таковую. Если во исполнение этой обязанности не будет совершено реального действия, то обязанность останется неисполненной, а вещь не переданной. В отношении же субъективного права и юридической обязанности право может сделать все что угодно, в т.ч. и переменить их носителей помимо и вне зависимости от чьих-либо действий.
Затем нельзя не учитывать, что права и обязанности не могут существовать сами по себе, независимо от субъектов (лиц). Права потому и называются субъективными, что возникают ради удовлетворения интересов субъектов и неразрывно «прикрепляются» к ним. Не бывает прав, не принадлежащих никому, равно как и не бывает ничьих обязанностей; оба этих понятия лишаются если и не всей, то значительной доли своей смысловой нагрузки, если приобретают бытие «самих по себе», «своих собственных». Не бывает, стало быть и «ничьих», «висящих в воздухе» правоотношений. Ничьи материальные предметы существуют; ничьих прав — существовать не может. Известный пример с открытым обремененным долгами наследством, в отношении которого не объявилось ни одного наследника, не может служить доказательством того, что требования и долги наследодателя являются в данный момент «ничьими». Они представляют собой элементы имущества, составляющего наследственную массу. Обладатели этих прав и носители этих обязанностей (наследники или государство) в действительности имеются, другое дело, что в течение какого-то времени кредиторы наследодателя о них не знают. Но если кто-то не знает, кому принадлежат права или кто является носителем обязанностей, это не значит, что права и обязанности становятся ничьими.
Известно, что субъективные права на вещи описываются через совокупность правомочий и качества, характеризующие процесс осуществления этих правомочий. Например, право собственности слагается из правомочий владения, пользования и распоряжения вещами, осуществляемых собственником «своей властью и в своем интересе», «наиболее абсолютным образом», «по собственному усмотрению». Если мы причислим субъективные права и долги к сонму объектов гражданских прав, следовательно, аналогично (через правомочия) должно определяться и содержание субъективного права на иное субъективное право. Из каких же правомочий будет слагаться «право на право», например, «право на право собственности»? Максимум, что можно предложить для ответа на этот вопрос, так это перечень правомочий, которые входят в состав всякого субъективного гражданского права: (а) правомочие на собственные действия или бездействие; (б) правомочие требования от обязанного лица активных действий или от связанного лица воздержания от таковых; (в) правомочие самостоятельного осуществления и защиты субъективного права. Но если перед нами правомочия, входящие в состав всякого субъективного права, в том числе и в состав субъективного права собственности, то мы, выходит, так и не описали субъективного права на право, а, кроме того, пришли к следующему вопросу: зачем нужна категория «право на право»? Чем правовое положение собственника вещи отличается от правового положения лица, являющегося собственником права собственности на вещь? Чем правовое положение кредитора по определенному требованию отличается от правового положения собственника этого же требования? Вопросы можно продолжать и усложнять.
Разумеется, подобные вопросы остаются чисто теоретическими (отвлеченными) до тех пор, пока повода к их постановке не дает положительное законодательство. Вот один пример. Статья 209 ГК говорит о том, что в собственности может находиться любое имущество. На фоне уже упоминавшейся статьи 128 ГК, причисляющей к имуществу, среди прочих объектов, еще и имущественные права, данную норму чрезвычайно соблазнительно истолковать в том смысле, что объектами права собственности могут быть не только вещи, но и имущественные права! Так получаются категории типа «собственник права собственности» или «кредитор права собственности»; «продажа» и «дарение» права. Закон о рынке ценных бумаг, объявив ценной бумагой «совокупность прав» (ст. 2, 16) в то же время говорит о праве собственности на ценные бумаги, т.е. — по существу, о праве собственности на права.
Все вышесказанное не может не привести к мысли о том, что имущественные права не могут и не должны, вопреки нашему российскому законодательству, быть относимы к разряду имущества. Имущественные права — это не имущество и вообще не объекты иных гражданских прав. Это значит, что имущественные права не обладают таким важным качеством, как их обороноспособность в традиционном понимании, т.е. не могут передаваться и вообще переходить от одного их обладателя к другому, подобно тому, как передаются и переходят материальные предметы (вещи).
Суть теории перемены лиц заключается в трактовке процесса правопреемства как преемства не столько в правах, сколько в местах, занимаемых субъектами правоотношений. Такой процесс было бы логично обозначить терминами «перемещение» или «перемена лиц». Видно, что перед нами — по сути, прежняя теория передачи, с той только разницей, что объектом передачи в ней становятся не сами права и обязанности, а те качества, которые характеризуют их носителей и обладателей как субъектов определенных правоотношений (свойства лиц как субъектов определенных правоотношений или их места в этих правоотношениях). Но в таком случае абсолютно все, сказанное выше об условности термина «передача» и невозможности распространения обозначаемого им понятия, сложившегося применительно к вещам, на процесс правопреемства, вполне применимо и к теории перемены лиц.
Именно теория передачи (обязательственных прав и долгов) и теория перемены лиц (в обязательстве), несмотря на органически присущие им недостатки, получили наибольшее распространение в русской, советской и современной российской цивилистике. Еще Д.И. Мейер писал: «О перемене участника обязательства можно говорить только тогда, когда обязательство остается то же, но на место прежнего участника (хотя бы и отчасти только) становится другое лицо». С позиций взгляда на правопреемство как на процесс перемены лиц-участников гражданских правоотношений написана единственная в России монография о правопреемстве в гражданском праве. Именно «Перемена лиц в обязательстве» называется глава 24 действующего российского ГК, отчего именно из этой концепции и исходит большинство авторов современных учебников и комментариев.
Как можно видеть, эта теория выгодно отличается от двух прежних полным отсутствием любых аналогов вещной передачи, распространяемых на нерелевантные этому действию предметы. «Передачу» и «правопреемство» (преемство) как термины можно продолжать использовать; весь вопрос в том, что за этими (традиционными) терминами должно быть сокрыто иное (новое) понятие. Насколько это понятие «иное» видно не только из попыток приложения вещной передачи к правам (см. выше), но из обратной операции — попытки приложения понятия, описывающего передачу прав, к передаче вещей. Сообразно с ним вещь, для того чтобы быть переданной, сперва должна быть уничтожена одним лицом с тем, чтобы немедленно возникнуть у другого! Понятно, что если в сфере отношений идеологических к этому не существует каких-либо препятствий, то в сфере материальных отношений об этом нечего и думать.
На каких же основаниях теории передачи прав и перемены лиц в свое время утвердились в качестве господствующих? Это весьма любопытный вопрос, исследование которого приводит к весьма показательным и в некотором отношении даже поучительным вводам.
Обращение к литературе позволяет установить, что теория передачи прав никогда не имела и не имеет до сих пор никакого научного обоснования. По какой-то таинственной причине (вероятно, недоразумению) за такое обоснование традиционно принимается обыкновенная констатация внешне наблюдаемого, всем очевидного процесса — вовлечения обязательственных прав (требований) и обязанностей (долгов) в имущественный оборот. Вот буквально пара примеров такой констатации: «Превратившись главным образом в имущественное отношение, обязательство вступило на путь циркуляции и само сделалось объектом оборота. Пока оно было чисто личной связью двух лиц, связью, проникнутой еще значительным эмоциональным элементом, ни о какой переуступке обязательства от одного лица к другому не могло быть речи. Но когда оно стало в руках кредитора правом на получение некоторой ценности из имущества должника, никаких препятствий для его перехода из рук в руки не существует: должнику все равно, кому платить. Право допускает переуступку требований и направляет свое внимание на то, чтобы создать более легкие формы для их циркуляции». «При оживленном хозяйственном обороте представляет большое значение подвижность имущественных прав, удобство и быстрота их реализации. Под влиянием этой потребности имущественные права признаются по общему правилу передаваемыми: они могут переходить от одного субъекта к другому». Что ж, все верно, невозможно спорить с очевидным, но что же, позволено нам будет спросить, доказывает или иллюстрирует это самое «очевидное»? Да ничего, кроме того только, что на определенном этапе развития человеческого общества обязательственные права и обязанности становятся объектами имущественного (гражданского) оборота. Гражданского оборота — да, это так, это очевидно; но откуда видно, что еще и объектами гражданских прав и гражданских правоотношений? Если даже согласиться с этой мыслью (раз объекты оборота — то, значит, и объекты прав) как с самоочевидной, то это объекты в каком-то другом смысле, нежели объекты-вещи и даже объекты-действия, т.е. отнюдь не те традиционные субстанции, от которых отталкивалось и под которые строилось общее учение об объектах гражданских прав и правоотношений.
Отголосками былой дискуссии можно считать некоторые нормы действующего российского ГК, регламентирующие не «переход» и не «передачу» права собственности (но передачу вещи — ст. 224 ГК), а его возникновение у приобретателя и прекращение у отчуждателя, в т.ч. у приобретателя и отчуждателя по договору, т.е. производным способом (ст. 223, 235 ГК; иначе — п. 2 ст. 218 Кодекса).
Весьма интересно, что, подобно О.А. Красавчикову Б.Б. Черепахин связал вопрос о правопреемстве с более общей теоретической проблемой — проблемой понятия об изменении правоотношения. Ученый указал, что в учении о юридических фактах почти не уделяется внимания фактам, лежащим в основании изменения правоотношения, в то время как вопросы об основаниях их возникновения и прекращения являются объектом пристального внимания. Но не свидетельствует ли такое положение дел об искусственности самой категории «изменение правоотношения»? В самом деле, если говорить об изменении содержания субъективного права или юридической обязанности, слагающих правоотношение, то не правильнее ли признать, что перед нами — просто новое правоотношение с иным содержанием? Если, допустим, до изменения договора кредита между банком и клиентом было соглашение о возврате всей суммы кредита, допустим, 30 марта 2008 г., а после внесения изменений содержанием соглашения стала обязанность возврата половины суммы до 30 мая, а второй половины — до 30 сентября 2008 г., это, несомненно, означает, что предшествующая договоренность утратила силу. Значит, и правоотношение, установленное предшествующей договоренностью, также прекратило свое существование, будучи замененным новым правоотношением. Где же изменение? Не есть ли «изменение правоотношения» вывеской, за которой скрывается прекращение одного правоотношения и возникновение другого? А если мы правы в наших рассуждениях и термин «изменение правоотношения» — не более, чем вывеска, скрывающая два последовательно происходящих процесса — прекращение одного правоотношения и возникновение другого, то не логично ли предположить, что аналогичное значение должно быть предано и термину «правопреемство»? Действительно, соответствует ли этот термин своему буквальному значению? означает ли он существование такого явления, как передача (переход) прав?    продолжение
–PAGE_BREAK–
Б.Б. Черепахин отвечает на последний вопрос положительно, но почему? Потому что, по его мнению, рассуждения о том, что права не «переходят», а «возникают и прекращаются», с неизбежностью (!) ведут «к отрицанию самого понятия правопреемства и производных способов приобретения прав и обязанностей». Создается ощущение, что подспудно Б.Б. Черепахин просто боялся столкнуться с непониманием и обвинениями во внутренней противоречивости его собственной монографии: как же так, дескать — монография о преемстве в правах отрицает само понятие правопреемства! Спешим заверить читателей — мы с этой (подразумеваемой) критикой, равно как и с мнением В.С. Толстого об устаревшем характере понятия «правопреемства», совершенно не согласны. Трактовка перемены лиц в правоотношениях как прекращения прежде существовавших прав в целях возникновения новых, содержательно идентичных (возникновения правоотношений взамен прежде существовавших, во имя такого возникновения прекратившихся), отрицает в действительности не само правопреемство, а правопреемство в его традиционном понимании — априорном, механистическом и потому антинаучном. Больше того, такая трактовка не только не отрицает понятия правопреемства, но, она единственная объясняет заложенный в нем юридический смысл, юридическое содержание. «Правопреемство» — лишь термин, этимология которого может более или менее точно отражать содержание либо обозначаемого им понятия, либо неких внешне видимых процессов, сопровождающих это понятие, являющихся признаками его актуального бытия. Дело не в термине (слове, символе), а в том, какое понятие им обозначать. Подчеркиваем, что вынося данный термин в заглавие настоящей работы — «Сингулярное правопреемство в обязательстве», мы имели в виду понятие о прекращении обязательственных правоотношений во имя возникновения иных, содержательно идентичных прекратившимся, а вовсе не процесс «перемены лиц» или «передачи прав». С нашей точки зрения учение о правопреемстве — это учение об особых (производных) способах возникновения и прекращения субъективных гражданских прав и юридических обязанностей — случаях возникновения одних субъективных гражданских прав и обязанностей не «на пустом месте», а на базе других (прекращающихся) прав и обязанностей.
Тождественность содержания нового правоотношения содержанию предыдущего не должна вводить в заблуждение. Во-первых, нет никаких обстоятельств, которые препятствовали бы существованию идентичных по содержанию правоотношений, причем одновременно, причем даже между одними и теми же лицами. Что уж говорить о подобной возможности в отношении различных лиц, да к тому же сменяющих друг друга во времени! А во-вторых, нельзя игнорировать различие оснований возникновения этих правоотношений. Первое обязательственное правоотношение (между К и Д) возникло из факта предоставления кредитором должнику суммы займа (договора займа). А вот второе обязательство (между наследником К и Д), идентичное по своему содержанию и объекту соответствующим элементам первого, не могло бы появиться, если бы к договору займа не добавились два новых юридических факта: (1) смерть кредитора К (открытие наследства) и (2) принятие открывшегося наследства наследником К. Для возникновения первого правоотношения оказалось достаточным одного юридического факта, для возникновения второго — потребовался целый фактический состав, причем включающий в себя в качестве необходимой составляющей и тот юридический факт, из которого возникло первое правоотношение. И если одно правоотношение не отграничивается от другого ни по своим субъектам, ни даже по основаниям своего возникновения, то где же в таком случае границы самого понятия о правоотношении как конкретной юридически обеспеченной возможности — возможности конкретного лица, в конкретной ситуации? Понятие правоотношения в таком случае характеризуется одним только содержанием и, стало быть, уходит на весьма абстрактный уровень, заменяя собой категорию, сегодня обыкновенно обозначаемую термином «вид» или «тип» правоотношения. Для обозначения же единичных правовых связей, из которых соответствующий вид или тип слагается, потребуется искать новый термин.
Точно также, и даже более рельефно, проявляется факт несовпадения правоотношений в случае договорного преемства по обязательствам. Ниже будет показано, например, что в случае пассивной делегации кредитор оказывается в лучшем положении после ее совершения, чем до нее, поскольку перед ним появляется новый должник, не осведомленный о содержании и дефектах правового отношения, связывавшего его с предшествующим должником. Основание возникновения правоотношения кредитора с первым должником (допустим, причинение вреда) вообще может остаться неизвестным новому должнику, на которого первый должник с согласия нового должника и кредитора переводит долг. Правоотношения между новым должником и кредитором оказывается основанными либо на двухстороннем договоре и односторонней сделке, либо вообще на трех односторонних сделках (приказе старого должника новому уплатить за него долг, просьбе старого должника к кредитору обратиться за долгом не к нему, а к новому должнику и требовании кредитора, заявленном новому должнику). Неужели же правильно утверждать, что перечисленные обстоятельства стали основанием перехода прав и обязанностей, а не основанием прекращения одних прав и обязанностей и возникновения других?
Отсутствие тождества между обязательственными правоотношениями, существовавшими до наступления оснований к сингулярному правопреемству и правоотношениями, замещающими их после наступления такого основания, особенно ярко проявляется в случае совершения сделок, направленных на уступки части прав и частичный перевод долгов. Феномена, подобного математическому закону о неизменности суммы от перемены мест слагаемых в гражданском праве, насколько нам известно, пока не открыто. А это значит, что даже если мы позволим себе пренебречь сделками-основаниями сингулярного правопреемства как элементами фактического состава, необходимого для возникновения новых обязательственных правоотношений, то мы уже никак не сможем игнорировать того очевидного обстоятельства, что в результате заключения договоров уступки требования и перевода долга место одного требования или долга может занять совокупность (система) требований и долгов, да к тому же еще и принадлежащих различным лицам. Отождествить их с прежде существовавшим требованием или долгом невозможно даже при самых смелых «допущениях», подобно тому, как не могут компании, образовавшиеся в результате разделения их правопредшественника, быть сведены к этому последнему.
Критические замечания в адрес суммы теорий «передачи прав — перемены лиц» попытался суммировать В.С. Толстой. К классическому аргументу о том, что права и обязанности, будучи категориями юридическими (идеологическими), не могут передаваться, он добавил еще и следующее соображение. При передаче вещи далеко не всегда переходит вместе с ней и право собственности именно того содержания, которое оно имело для прежнего собственника, — его элементы могут и возникнуть ниоткуда (например, при приобретении вещи от неуправомоченного отчуждателя), и кануть в никуда (например, при приобретении имущества от государства).
Как видим, попытка проникнуть в сущность категории правопреемство заставила нас потревожить целый ряд гражданско-правовых проблемных «муравейников» — определиться с общим понятием гражданского правоотношения, пересмотреть теорию объектов гражданских прав и правоотношений, затронуть вопрос о соотношении этой категории с понятием объектов гражданского оборота, обсудить соотношение понятий о передаче вещей и передаче прав и, наконец, выйти на понятия юридического факта и фактического состава как тех внешних факторов, которые конкретизируют типическую правовую связь, превращая ее, тем самым, в гражданское правоотношение. Но и это еще не все. Было бы нечестным умолчать о том, что с укоренившимся в науке представлением о правопреемстве как процессе передачи прав тесно связано одно из центральных гражданско-правовых понятий, обычно относимых к сфере учения о субъективном праве. Это понятие о распоряжении, распорядительном или юридическом действии. Если обыкновенно распоряжение рассматривается в качестве составной части (правомочия) всякого субъективного гражданского права или, во всяком случае, имеет своим предметом субъективное гражданское право, то что должно означать это понятие в рамках нашей интерпретации понятия правопреемства?
Мысль о том, что всякое субъективное гражданское право включает в свой состав помимо других элементов еще и такое правомочие, как возможность распоряжения им (субъективным правом), была высказана еще С.С. Алексеевым. Обладатель всякого субъективного гражданского права может не только осуществить его, но и распорядиться им. Но вот способы распоряжения этим правом могут быть различными: правом можно распорядиться или (а) непосредственно, или (б) путем распоряжения его объектом. Исходя из этой конструкции получаем, что передача вещи — не более, как фактическое действие, выступающее техническим средством для достижения юридического результата — распоряжения правом собственности на данную вещь. Распоряжение же — суть действие, имеющее своим предметом именно субъективное право (а не саму вещь), т.е. суть юридическое действие; действие, направленное на достижение юридических последствий. Это понятно; вся соль в другом вопросе — каких юридических последствий? На первый взгляд, и этот вопрос ясен: тех последствий, что описываются понятием правопреемства. Но в том-то и парадокс, что традиционная интерпретация этого понятия не вкладывает в него, как уже было показано выше, никакого иного смысла, кроме того, что заложен в обыкновенном описании внешне видимого эффекта распоряжения — перехода права (обязанности) или перемены кредитора (должника)! Категориями «передача» и «переход» прав (правопреемство) не описывается какого-то особого вида юридических последствий. Сказать, что распоряжение — это действие, направленное, в частности, на передачу права (перемену личности его обладателя — управомоченного), значит, по сути, не сказать ничего!
В предшествующих изданиях настоящей работы мы назвали мысль С.С. Алексеева о распоряжении-элементе субъективного права «удачной»; сейчас мы хотели бы несколько уточнить эту оценку. По-настоящему удачной здесь является лишь сама постановка проблемы о месте понятия распоряжения в системе гражданско-правовых категорий; ее же решение, предложенное С.С. Алексеевым, мы бы сегодня удачным не назвали. Ну в самом деле: как можно распоряжаться тем объектом (субъективным правом), элементом (составной частью) которого является сама возможность распоряжения? Если словом «распоряжение» обозначается воздействие, оказываемое субъектом на объект, то как само распоряжение, так и его возможность должны быть противопоставлены объекту, быть чем-то внешним по отношению к нему, быть причиной (или парафразом) тех изменений, которые будут происходить в объекте под их действием. Трактовка распоряжения, предложенная С.С. Алексеевым, не отвечает этому логически необходимому условию своей истинности, а значит является ложной. Заслуживает всяческого одобрения и поддержки также соображение, высказанное В.В. Байбаком относительно того, что «правомочию кредитора распорядиться своим обязательственным требованием… не соответствует какая-либо обязанность должника. Он не обязан совершить какое-либо определенное действие или воздержаться от определенного действия». Пусть наши итоговые выводы и не совпадают с выводами данного автора, мы не можем не воздать ему должного: пожалуй, именно этот аргумент как никакой другой убеждает в том, что “… утверждение С.С. Алексеева о том, что правомочие распоряжения входит в состав обязательственного требования, не находит подтверждения…”.
Если согласиться с тем, что под распоряжением мы понимаем исключительно юридическое действие; если принять установленным, что объектом распоряжения являются субъективные права юридические обязанности и только они; наконец, если отказаться от описанных выше попыток «модернизации» теории юридических фактов под нужды правопреемства-передачи (перехода) прав или перемены лица, то на поставленный вопрос может быть дан только один-единственный истинный ответ. Распоряжение субъективным правом и юридической обязанностью предполагает совершение действий, влекущих прекращение распоряжаемого права (обязанности) у одного лица (правопредшественника) и возникновение у другого (правопреемника) права (обязанности), содержательно идентичных прекращенному, но никак не переход (передачу) права в его неизменном виде и, уж конечно, не перемену лиц в правоотношении. Возможность распоряжения может находиться только вне распоряжаемого субъективного права (юридической обязанности), например, в числе элементов (динамической?) правоспособности его (ее) обладателя (носителя). Реализация этой возможности может повлечь ее бесследное исчезновение (уход в никуда, подобно ликвидируемому юридическому лицу), но может сопровождаться и возникновением аналогичной возможности в составе правоспособности другого лица (правопреемника), подобно тому, как происходит реорганизация юридического лица.
Таким образом, для обозначения процессов прекращения одних правоотношений при условии возникновения правоотношений между иными лицами и по иным основаниям термин «правопреемство», понимаемый в буквальном (чисто этимологическом) смысле, действительно неудачен. Сочетание слов «право» и «преемство» действительно навевает мысль о «переходе», «передаче» прав, подобных переходу и передаче вещей, или о преемстве одного субъекта другому. Но если не видеть в слове «правопреемство» ничего, кроме термина, если иметь в виду то понятие, которое в действительности за ним скрывается — прекращение одного субъективного права (юридической обязанности) в целях возникновения другого (другой), содержательно идентичного (идентичной), но в ином лице (в лице правопреемника), то ничего страшного, в общем-то, и нет. По крайней мере, некая преемственность в содержании субъективных прав и (или) юридических обязанностей действительно наличествует. В этом собственно и состоит ценность понятия правопреемства: оно охватывает собою случаи возникновения правоотношений (прав и обязанностей) не на «пустом месте» (из «ничего» или из «ниоткуда»), а на базе уже существующих гражданских правоотношений, которые в таком случае, прекращая свое существование, не обращаются в «ничто» и не уходят «в никуда».
Правильность нашей трактовки термина «правопреемство» подтверждается также и использованием данного термина римскими юристами. Достаточно сказать, что само возникновение этого термина обязано применению римскими правоведами юридических фикций, т.е. конструкций типа «если бы он был кредитором», «если бы он был должником». История римского права показывает, что первым юридическим институтом прекращения одного правоотношения возникновением другого с идентичным содержанием был институт новации. Его разновидностями были новация, производящая изменение содержания правоотношений и новация, направленная на изменения не в содержании, а в элементах, т.е. — субъектах нового правоотношения, по содержанию тождественного предыдущему. К рассмотрению последнего типа новации, получившего наименование делегации, мы и переходим.    продолжение
–PAGE_BREAK–
ГЛАВА 2. УНИВЕРСАЛЬНОЕ ПРАВОПРЕЕМСТВО ПО РОССИЙСКОМУ ГРАЖДАНСКОМУ ПРАВУ
2.1 Некоторые проблемы правопреемства при реорганизации
Действовавшее ранее законодательство (в частности, имеется в виду ст. 37 «Ликвидация и реорганизация предприятия» Закона РСФСР «О предприятиях и предпринимательской деятельности») допускало неоднозначность толкования норм, посвященных вопросу правопреемства вновь возникших субъектов по обязательствам реорганизованного юридического лица в отношении его должников и кредиторов. Данное обстоятельство уже обращало на себя внимание юристов и специалистов и являлось предметом тщательного исследования. Законодатель пытался различными способами решить одну проблему — защиты прав кредиторов. Законодатель при этом исходил из посылки, что пропорциональное распределение прав и обязанностей реорганизуемого предприятия позволит сохранить, пусть в уменьшенном масштабе, каждого правопреемника, его имущественную структуру, что не позволило бы умышленно переместить тяжесть долгов на какое-то одно из возникших предприятий в ущерб интересам кредиторов. Однако подобная схема чисто «механического» раздела представлялась столь нерациональной и затруднительной для самого реорганизуемого субъекта, что вряд ли когда-либо была бы воплощена на практике.
Учитывая эти обстоятельства, Гражданский кодекс в отличие от прежнего законодательства установил, что передаточный акт и разделительный баланс должны содержать положения о правопреемстве по всем обязательствам реорганизованного юридического лица в отношении всех его кредиторов и должников, включая и обязательства, оспариваемые сторонами (п. 1 ст. 59). Из этого следует, что юридическое лицо вправе самостоятельно определить механизм и пропорции раздела имущества, однако соответствующая информация должна быть четко отражена в разделительном балансе.
В соответствии со ст. 58 ГК РФ переход прав и обязанностей реорганизованного юридического лица к его преемникам должен оформляться передаточным актом или разделительным балансом, который составляется при реорганизации в форме разделения или выделения. Его основная функция — определить, какие права и обязанности и в каком объеме переходят к каждому из правопреемников. При слиянии, присоединении и преобразовании каждое из юридических лиц, прекращающих деятельность, составляет передаточный акт. Требования ГК РФ и к разделительному балансу, и к передаточному акту в принципе одинаковы. Эти документы должны содержать положения о правопреемстве по всем обязательствам реорганизуемого юридического лица в отношении всех его кредиторов и должников, включая и те обязательства, которые реорганизуемое юридическое лицо оспаривает.
Передаточный акт и разделительный баланс утверждаются участниками (учредителями) реорганизованного юридического лица, а в случае принудительной реорганизации — теми же органами, которые приняли решение об этой реорганизации. Кроме того, предоставление этих документов необходимо для государственной регистрации вновь возникших в результате реорганизации юридических лиц или для внесения изменений в учредительные документы уже существующих юридических лиц (при реорганизации в форме присоединения). Непредоставление передаточного акта или разделительного баланса, а также отсутствие в них положений о правопреемстве являются основанием для безусловного отказа в регистрации.
На практике как для самого реорганизуемого юридического лица, так и для его партнеров огромное значение имеет вопрос о том, в какой момент переходят права и обязанности к правопреемнику. С кого, например, кредитор должен требовать исполнения обязательства, если организация-должник приняла решение о реорганизации. Между принятием решения о реорганизации (утверждением передаточного акта или разделительного баланса) и ее проведением, естественно, проходит какое-то время. В ст. 57 ГК РФ четко определен момент, когда юридическое лицо считается реорганизованным. При реорганизации в форме слияния, разделения, выделения и преобразования таким моментом является день государственной регистрации вновь возникших юридических лиц. Правопреемство не основано на каком-либо отдельном договоре, оно представляет собой следствие самой реорганизации юридического лица.
Соответственно определяющее значение для перехода прав и обязанностей имеет факт государственной регистрации вновь создаваемых организаций. До этого момента переход прав и обязанностей невозможен, поскольку юридическое лицо — правопреемник еще не создано.
Реорганизация юридического лица путем присоединения к нему другого юридического лица считается произошедшей с момента внесения в государственный реестр регистрации юридических лиц записи о прекращении деятельности присоединенного юридического лица. То есть момент перехода прав и обязанностей связан с фактом внесения соответствующей записи в государственный реестр. При другом подходе сложилась бы ситуация, когда одно самостоятельное юридическое лицо передает свои права и обязанности другому юридическому лицу лишь на том основании, что в будущем они планируют произвести реорганизацию.
По смыслу действующего законодательства реорганизация представляет собой специфический способ прекращения действующих и образования новых юридических лиц (кроме случаев реорганизации в формах присоединения и выделения), влекущий переход прав и обязанностей от ранее действовавших юридических лиц к вновь возникшим.
Поскольку реорганизация всегда связана с имущественным правопреемством между юридическими лицами, при ее проведении существенное значение имеет вопрос об объеме прав и обязанностей, переходящих к правопреемнику. В результате реорганизации права и обязанности юридических лиц могут переходить: в полном объеме только к одному правопреемнику (при слиянии, присоединении и преобразовании); в полном объеме, но к нескольким правопреемникам в соответствующих частях (при выделении); частично, как к одному, так и к нескольким правопреемникам (при выделении).
В соответствии со ст. 58 ГК РФ переход прав и обязанностей одного юридического лица к другому в процессе реорганизации оформляется соответствующими правоустанавливающими документами: передаточным актом (слияние, присоединение, преобразование) или разделительным балансом (разделение, выделение). Учитывая большую значимость этих документов, к ним предъявляются особые требования. В частности, предусматривается, что передаточный акт или разделительный баланс должны содержать положения о правопреемстве по всем обязательствам реорганизованного юридического лица в отношении всех его кредиторов и должников, включая обязательства, оспариваемые сторонами.
Исходя из приведенной нормы закона, можно сделать вывод о том, что в передаточном акте и разделительном балансе должны содержаться сведения о всех обязательствах долгового характера, а также всех правах требования, передаваемых реорганизуемым юридическим лицом своему правопреемнику, с обязательным указанием числящихся по каждому должнику денежных сумм. Чтобы не допустить нарушения порядка оформления при реорганизации, в Гражданском кодексе РФ предусмотрено специальное правило, согласно которому в случае отсутствия в передаточном акте или в разделительном балансе положений о правопреемстве по обязательствам реорганизованного юридического лица реорганизация вновь возникших юридических лиц не производится (п. 2 ст. 59). Однако эти требования закона не всегда выполняются, что приводит к серьезным затруднениям, а порой и к невозможности установления правопреемства при реорганизации в отношении определенных обязательств. Следует отметить, что неопределенность в вопросах правопреемства при реорганизации может возникнуть лишь в случаях разделения и выделения. При других формах (слияние, присоединение и преобразование) определить правопреемника по тем или иным обязательствам реорганизованного юридического лица не составляет труда — правопреемникам в этих случаях в отношении всех прав и обязанностей, прекращающих существование юридических лиц, всегда является одно юридическое лицо.
При разделении и выделении правопреемник может быть неочевиден. Объясняется это тем, что к вновь образованным юридическим лицам переходят лишь отдельные права и обязанности реорганизованного юридического лица. Так, при разделении все права и обязанности прекращающего существование юридического лица в определенных пропорциях распределяются среди нескольких вновь образованных юридических лиц. В случае выделения к правопреемнику переходит только часть имущественных прав и обязанностей реорганизованного юридического лица. Именно поэтому применительно к реорганизации в формах разделения и выделения законодательство устанавливает дополнительные гарантии для кредиторов. В п. 3 ст. 60 ГК РФ предусматривается, что если разделительный баланс не дает возможности определить правопреемника реорганизованного юридического лица, то вновь возникшие юридические лица несут солидарную ответственность по обязательствам реорганизованного юридического лица перед его кредиторами.
Традиционно принято говорить об универсальном характере правопреемства, возникающего при реорганизации. Универсальным называют правопреемство, возникающее при различных формах реорганизации.
В литературе реорганизация юридического лица рассматривается как один из способов его прекращения, отличающийся от ликвидации организации наличием правопреемства. Любая реорганизация сопровождается выходом из гражданского оборота как минимум одного юридического лица либо существенным изменением положения юридического лица, т.е. встает вопрос о переходе прав и обязанностей к иному лицу или лицам, являющимся правопреемниками реорганизованного лица. При реорганизации юридического лица происходит или смена организационно-правовой формы существующей организации (преобразование), или устранение (слияние, присоединение), или появляется новое юридическое лицо (разделение, выделение), которое часто сопровождается появлением новой организационно-правовой формы.
При реорганизации в форме преобразования, слияния и разделения происходит прекращение деятельности юридического лица. В случае присоединения и выделения присоединенное юридическое лицо действительно прекращает свою деятельность. При реорганизации в форме выделения происходит расщепление юридического лица, при котором из его состава обособляется одно или несколько юридических лиц, а само реорганизуемое юридическое лицо фактически продолжает существование и после завершения процесса реорганизации. Реорганизацию в форме выделения необходимо отграничивать от создания юридического лица путем учреждения вновь, когда созданному юридическому лицу передается значительная часть имущества юридического лица — учредителя или создаваемое вновь юридическое лицо имеет лишь одного учредителя — юридическое лицо. Несмотря на столь очевидное понимание указанного различия на практике предпринимаются попытки стереть грань между реорганизацией и учреждением вновь юридического лица, для чего нередко используется институт притворной сделки, однако в целом арбитражные суды отвергают подобный подход как необоснованный. При этом не учитывается, что реорганизация по своей природе не является сделкой, реорганизация по своей природе представляет собой сложный состав, являющийся актом правопреемства. Для целей перехода прав и обязанностей сделка и акт правопреемства являются однопорядковыми категориями, т.е. понятия сделки и акта правопреемства не соотносятся между собой как род или вид, а являются родовыми понятиями.
Так открытое акционерное общество «Волжская территориальная генерирующая компания», г. Самара обратилась в Арбитражный суд Саратовской области с исковым заявлением о взыскании с жилищно-строительного кооператива «Престиж-2000», г. Саратов, 241.836,01 рублей задолженности за поставленную тепловую энергию по договору снабжения тепловой энергией N 2138 от 23.11.2000 г., образовавшуюся за периоды с февраля по декабрь 2004 г., январе, декабре 2005 г.
Жилищно-строительный кооператив «Престиж-2000», г. Саратов, обратился в Арбитражный суд Саратовской области со встречным иском к открытому акционерному обществу «Волжская ТГК», г. Самара, о взыскании 186.000 рублей неосновательного обогащения и 56.962,50 рублей процентов за пользование чужими денежными средствами за период 26.11.2004 г. по 26.10.2007 г.
Как усматривается из материалов дела, 23 ноября 2000 г. между ОАО «Саратовэнерго» (энергоснабжающая организация) и ЖСК «Престиж-2000» (абонент) был заключен договор снабжения тепловой энергией N 2138.
ОАО «Саратовэнерго» поставило ответчику тепловую энергию в спорный период на общую сумму 283.94,30 рублей, что подтверждается счетами-фактурами.
В соответствии со статьями 539, 544 Гражданского кодекса РФ ответчик обязан оплатить тепловую энергию, поданную энергоснабжающей организацией абоненту, оплата энергии производится за фактически принятое абонентом количество тепловой энергии.
Согласно статьям 309, 310 Гражданского кодекса РФ обязательства должны исполняться надлежащим образом в соответствии с условиями обязательства и требованиями закона, и иных правовых актов. Односторонний отказ от исполнения обязательства не допускается, за исключением случаев, предусмотренных законом.
ЖСК «Престиж-2000» частично оплатил поставленную тепловую энергию, в результате чего задолженность составила 241.836,01 рублей. Непогашенная задолженность явилась основанием для обращения истца с настоящим иском в суд.    продолжение
–PAGE_BREAK–
В 2006 году произведена реорганизация ОАО «Саратовэнерго» в форме выделения, в результате чего была выделена, в том числе ОАО «Саратовская территориальная генерирующая компания», и по разделительному балансу права и обязанности по взысканию спорной задолженности передали в ОАО «Саратовская территориальная генерирующая компания».
01 июня 2007 г. ОАО «Саратовская территориальная компания» реорганизовано в форме присоединения к открытому акционерному обществу «Волжская ТГК».
В порядке пункта 2 статьи 58 Гражданского кодекса РФ спорное право на сумму 241.836,01 рублей было передано в ОАО «Волжская ТГК».
Рассматривая заявленный иск, суд с учетом положений статьи 196 Гражданского кодекса РФ о сроках исковой давности, и заявления ответчика о пропуске срока исковой давности, признал, что за периоды февраль, март 2004 г. истцом пропущен 3-х годичный срок исковой давности и отказал истцу в его удовлетворении.
Вместе с тем признав обоснованными исковые требования о взыскании 164 748,77 рублей задолженности за апрель, декабрь 2004 г. и январь, декабрь 2005 г., удовлетворил данные исковые требования.
Анализ материалов также показал, что суд первой инстанции правильно отказал в удовлетворении встречного иска о взыскании 186 000 рублей неосновательного обогащения и 56 962,50 рублей процентов.
Требования по встречному иску основаны на договоре уступки права требования от 14.09.07 года, заключенным между Афанасьевой Н.В. (цедент) и ЖСК «Престиж-2000» (цессионарий), в соответствии с которым цедент уступил цессионарию право требования ОАО «Саратовэнерго» 186 000 задолженности. Однако судом установлено, что Агафонова Н.В. не обладала правом передачи по договору об уступке прав требования, поскольку уплаченные ею денежные средства (186 000 рублей) по платежному поручению были зачислены в погашение задолженности за ЖСК «Интеграл». Именно Агафонова Н.В. в платежном поручении указала назначение платежа — «оплата за теплоэнергию согласно договору N 2103 за ЖСК „Интеграл“.
Поскольку цедент уступил цессионарию несуществующее право, встречный иск ЖСК „Престиж-2000“, основанный на недействительном (ничтожным) договоре цессии, не подлежал удовлетворению.
При реорганизации юридического лица в форме выделения или присоединения не происходит прекращения текущей экономической деятельности юридического лица, реорганизованного в форме выделения или присоединения. Так, п. 1 ст. 55 Закона РФ „Об обществах с ограниченной ответственностью“ указывает, что реорганизуемое в форме выделения общество с ограниченной ответственностью не прекращается, такая же ситуация и в отношении реорганизованного в форме присоединения общества (п. 1 ст. 53 Закона об ООО). Подобные формулировки можно встретить и в Законе РФ „Об акционерных обществах“: в ст. 17 и ст. 19. Однако не следует думать, что при отсутствии прекращения текущей деятельности юридического лица не происходит его реорганизации, при этом если в отношении реорганизованного в форме присоединения юридического лица еще можно сомневаться, происходит ли реорганизация, то при реорганизации в форме выделения вполне очевидно происходит именно реорганизация, которая характеризуется существенным изменением имущественного положения реорганизуемого лица, составом его участников и структурой капитала.
Именно поэтому в федеральных законах, посвященных отдельным организационно-правовым формам, юридическое лицо, из которого произведено выделение, именуется реорганизованным юридическим лицом, а выделенное юридическое лицо — созданным в результате выделения (п. 4 ст. 58 ГК РФ). Существенным признаком реорганизации в форме выделения, позволяющим отграничить ее от реорганизации в форме разделения, выступает механизм правопреемства по отдельным обязательствам, в которых состояло юридическое лицо до реорганизации. При разделении юридическое лицо прекращает свою деятельность, и реальный переход прав и обязанностей от юридического лица, существовавшего до реорганизации, к юридическим лицам, возникшим в результате реорганизации, сопровождается заменой одной из сторон во всех ранее существовавших обязательствах реорганизованного юридического лица. При выделении такой переход имеет место лишь в отношении юридического лица, созданного в порядке выделения.
2.2 Наследственное правопреемство
Тезис об универсальности наследственного правопреемства, выдвигавшийся еще юристами Древнего Рима, в российском наследственном праве получил легальное закрепление только вследствие последней кодификации гражданского права: „В случае смерти лица к наследникам переходят не какие-либо права и обязанности, а весь их комплекс. Именно поэтому наследование представляет собой общее, или универсальное, правопреемство…“.
Институт универсального наследственного правопреемства был и остается традиционным для отечественного права. И хотя сам термин „универсальное правопреемство“ впервые получил легальное закрепление в российском законодательстве лишь в ст. 1110 ГК РФ, весь предыдущий опыт правового регулирования этой сферы показывает, что такой вид наследственного правопреемства всегда был характерен для российского гражданского права. Авторы как дореволюционного, так и советского периода развития национальной цивилистики практически безоговорочно признавали универсальный характер наследственного правопреемства.
Так, согласно мнению Г.Ф. Шершеневича, „совокупность юридических отношений, в которые поставило себя лицо, со смертью его не прекращается, но переходит на новое лицо… Новое лицо заменяет прежнее и занимает в его юридических отношениях активное или пассивное положение, смотря по тому, какое место занимал умерший“.
Б.С. Антимонов и А.К. Граве также полагали, что „лицо, приобретающее права и обязанности (наследник), является непосредственным общим (универсальным), а не частным (сингулярным) правопреемником умершего“.
Несколько иной позиции придерживался В.И. Серебровский. Не отрицая в целом универсального характера правопреемства, он тем не менее полагал, что в условиях социалистической правовой системы правопреемство возможно только в отношении прав наследодателя, но не его обязанностей. Наследование же пассива, по его мнению, не имеет универсального характера, а основывается на императивных нормах законодательства. Данный подход объяснялся во многом идеологическими соображениями и у других специалистов поддержки не встретил.
Так Карасева Н.И. обратилась в Арбитражный суд Пензенской области с заявлением к ООО „Рыбхоз “Телегинский» о признании ее участником ООО «Рыбхоз „Телегинский“ с долей в уставном капитале, пропорциональной 12 обыкновенным акциям ОАО „Рыбхоз “Телегинский».
Как следует из судебных актов, ОАО «Рыбхоз „Телегинский“ было зарегистрировано администрацией Колышлейского района Пензенской области 16.02.1993 N 70. Уставный капитал общества составлял 1922 рублей, который был разделен на 1992 обыкновенных акций, номинальной стоимостью 1 рубль.
Карасева Е.Ю. являлась собственником 12 акций общества номиналом 12 000 рублей, что подтверждено выпиской из реестра владельцев ценных бумаг.
Карасевой Н.И., являющейся наследницей Карасевой Е.Ю. 01 марта 2006 выдано свидетельство о праве на наследство по закону, состоящее из 12 обыкновенных акций ОАО „Рыбхоз “Телегинский».
По решению собрания акционеров ОАО «Рыбхоз „Телегинский“ от 10.01.2006 акционерное общество преобразовано в ООО „Рыбхоз “Телегинский», уставный капитал которого составил 66 850 рублей. В состав участников общества вошли Попов В.М., Прохоренко П.Г., Прохоренко Н.А., Комраков Д.В., Быхун А.В.
При реорганизации общества вопрос об акциях, зарегистрированных на имя Карасевой Н.Ю., разрешен не был.
В соответствии со статьей 1 статьи 1110 Гражданского кодекса Российской Федерации при наследовании имущества умершего (наследство, наследственное имущество) переходит к другим лицам в порядке универсального правопреемства, то есть в неизменном виде как единое целое и в один и тот же момент.
Удовлетворяя требование, суды обоснованно исходили из того, что все права Карасевой Е.Ю., основанные на факте владения акциями ОАО «Рыбхоз „Телегинский“, перешли к ее наследнице Карасевой Н.И.
В условиях, когда положения об универсальном характере наследственного правопреемства и составе наследственной массы закреплены в законе (ст. 1110 и 1112 ГК соответственно), теоретические споры на этот счет, как представляется, не утратили свою актуальность, поскольку наследственное правопреемство как в советском, так и в современном российском законодательстве сохранило конститутивный, а не транслятивный характер, когда наследник по долгам наследодателя отвечает только в пределах стоимости перешедшего к нему имущества (абз. 2 п. 1 ст. 1175 ГК). В этом существенное отличие норм советского и постсоветского наследственного права как от положений римского права, так и от норм дореволюционного законодательства: последние устанавливали принцип, предусматривающий полную ответственность наследника по долгам наследодателя, даже в объемах, превосходящих актив наследственной массы. По римскому праву наследник должен отвечать „за долги наследодателя, как за свои собственные, т.е… не только в размерах актива наследства, но и своим собственным имуществом“.
Аналогичным образом вопрос решался и в законодательстве Российской империи. „Вместе с имуществом и правами к принявшему наследство переходят и обязанности, — писал С.В. Пахман, –
1) платить долги умершего сообразно наследственной доле и ответствовать в случае недостатка имения даже собственным капиталом и имуществом…;
2) выполнять обязательства и удовлетворять открывшиеся на умершем казенные начеты и взыскания;
3) вносить судебные пошлины и штрафы, которые внесены при жизни им не были;
4) вообще ответствовать в исках по имуществу“.
Наследственное правопреемство транслятивного характера сохраняется до сих пор в ряде зарубежных государств, поэтому универсальность такого правопреемства не вызывает сомнений. Конститутивный же характер наследственного правопреемства советского и современного российского права существенно подрывает квалификацию наследования универсальным правопреемством.
Сомнения в универсальном характере наследственного правопреемства связаны и с тем обстоятельством, что наследников порой бывает несколько, причем часть из них может наследовать по закону, а часть — по завещанию. Бесспорно, что наследственная масса не разделяется на отдельные права и обязанности, которые распределяются между наследниками, считается единой, но наследники вправе отказаться от наследования по отдельным основаниям, количество которых существенно увеличено в новом российском наследственном законодательстве. Все это свидетельствует о необходимости обращения к анализу наследственного правопреемства, учитывая новеллы российского законодательства и достижения современной цивилистической науки.
В п. 1 ст. 1110 ГК РФ впервые дано легальное определение наследования, под которым понимается переход прав и обязанностей умершего лица — наследодателя к его наследникам в соответствии с нормами наследственного права. С одной стороны, законодателем предпринята попытка отразить присущие наследованию наиболее характерные черты, разработанные цивилистической доктриной. С другой стороны, легальная дефиниция наследования повлекла за собой необходимость доктринального определения, которое, с одной стороны, должно опираться на легальное, воспринимая его сущностные признаки, но и восполнить имеющиеся в легальном определении пробелы, т.е. воплотить то, что прямого отражения в нем не нашло. Именно такой путь уяснения подлинного смысла правовых норм, раскрытия содержания закрепленных в законе понятий наиболее перспективен не только с точки зрения теоретико-познавательной, но и с точки зрения практического применения правовых норм в полном соответствии с заложенной в них волей законодателя.
Наследование, как правило, относится к числу производных, т.е. основанных на правопреемстве, способов приобретения прав и обязанностей, поскольку при наследовании переход прав и обязанностей наследодателя к его наследникам происходит в порядке правопреемства. Как отмечал Б.Б. Черепахин, „институт наследования связан с правопреемством в области имущественных прав и обязанностей, что определяет его существо“.    продолжение
–PAGE_BREAK–
Как известно, в правопреемстве четко прослеживается юридическая зависимость прав и обязанностей правопреемника от прав и обязанностей его предшественника. Так, согласно легальному определению наследования к наследникам переходят все права и обязанности наследодателя, однако кроме тех, которые не переходят по наследству в силу их юридической природы либо прямого указания закона. Обычно правопреемство рассматривается как переход права от одного лица к другому непосредственно в силу закона или соглашения, когда новый субъект в правоотношении заступает на место первоначального, а перешедшие к нему права остаются тождественными правам первоначального субъекта, поскольку изменение субъектного состава в правоотношении всегда ведет к правопреемству, и наоборот, правопреемство — к смене субъектов в правоотношении.
В цивилистической науке, как и в теории права, различают два вида правопреемства: специальное (сингулярное) и общее (универсальное). Следует заметить, что в отличие от теории права и цивилистики в гражданском законодательстве легально не определены общие положения (принципы, условия, механизм) об универсальном и сингулярном правопреемстве, они имеют место только в цивилистической доктрине, были разработаны на основе специальных норм гражданского права о правопреемстве в вещных, обязательственных и иных правах и обязанностях. Вследствие отсутствия общих легальных положений специальные нормы о правопреемстве нередко изменяются, порождая необходимость пересмотра общего учения о правопреемстве. Так, согласно общему учению при универсальном правопреемстве имущество лица как совокупность прав и обязанностей, ему принадлежащих, переходит к правопреемнику или правопреемникам как единое целое, причем в этой совокупности единым актом переходят все отдельные права и обязанности, принадлежавшие на момент правопреемства правообладателю, независимо от того, выявлены они к этому моменту или нет. Напротив, в новом наследственном законодательстве (разд. V «Наследственное право» части третьей Гражданского кодекса РФ) заложена иная, чем прежде, концепция универсальности в наследственном правопреемстве, поскольку значительно расширена сама сфера действия этого принципа. Так, ранее принцип универсальности распространялся на все наследство независимо от оснований наследования отдельных его частей (например, принятие наследства по закону предполагало обязательность принятия наследства и по завещанию, и соответственно не допускались принятие наследства по завещанию и отказ от наследства по закону и т.п.); сейчас специально предусмотрено, что в случае призвания наследника к наследованию по нескольким основаниям (по закону или по завещанию, по праву представления, в порядке наследственной трансмиссии, в результате направленного отказа от наследства и др.) он вправе принять наследство как по всем, так и по одному или нескольким основаниям.
Считается, что наследственное правопреемство является только универсальным и характеризуется прежде всего тем, что наследство переходит к другим лицам в неизменном виде как единое целое и в один и тот же момент, а также со всеми лежащими на них обременениями и способами обеспечения. Акт принятия наследства распространяется на все наследство, в чем бы оно ни выражалось и у кого бы ни находилось. Универсальный, или всеобщий, характер наследственного правопреемства усматривается и в том, что к наследникам переходит весь комплекс юридических отношений умершего, либо вся совокупность прав и обязанностей определенного лица, либо вся совокупность имущественных прав, принадлежащих гражданину, либо наследство как известное целое, а самый переход этого комплекса, всей совокупности прав и обязанностей и т.д. осуществляется сразу и одновременно — единым актом и непосредственно от наследодателя к наследникам. Некоторые ученые существенно расширяют признаки, по которым определяется универсальность наследственного правопреемства, считая, что универсальный характер наследования определяется не только преемством во всем имуществе, но также единым правовым основанием перехода имущества к правопреемникам: «Наследство должно переходить одновременно и в силу одного правового основания». Согласно этому нельзя говорить об универсальности преемства в случаях, когда наследник по завещанию, не входящий в круг наследников по закону, наследует часть имущества, а другая переходит к наследникам по закону или к государству. Таким образом, если наследование осуществляется одновременно по двум основаниям, оно не является универсальным правопреемством.
По мнению Т.Д. Чепиги, наследование не утрачивает характера универсального правопреемства, хотя бы к наследованию было призвано несколько наследников по закону или наследодатель изменил бы завещанием порядок наследования по закону, призвав к наследованию своего имущества в части или в целом иных лиц и завещав им отдельные права или отдельные совокупности прав и обязанностей, принадлежавших ему, вследствие чего наследники по завещанию получат отдельные доли наследства или отдельные части его. Однако, по мнению автора, необходимо видеть две стороны наследственного преемства. К лицам, совместно наследующим по закону и по завещанию, в конечном итоге переходит все наследство, оставленное умершим. Переходит оно при этом непосредственно от наследодателя к наследникам и единым актом — посредством принятия наследства. Но то обстоятельство, что одна часть наследства переходит по закону, а другая часть — по завещанию, не делает сам переход прав и обязанностей умершего к наследникам частичным, ибо сохраняется главное свойство универсальности правопреемства, заключающееся в том, что предметом перехода остается вся совокупность прав и обязанностей правопредшественника. Ни одно право или обязанность, входящие в состав наследственного имущества, не остаются бессубъектными.
Имеет ли место сингулярное правопреемство при наследовании? По мнению М.В. Телюкиной, сингулярное правопреемство возникает в отношениях, связанных с завещательным отказом (легатом), но в отношениях с завещательным отказом «речь идет не об универсальности правопреемства, а об ограничениях в силу закона прав отказополучателя, поскольку обязанность по оплате долгов наследодателя лежит на наследнике, а не на отказополучателе; последний же никаких обязанностей не несет, следовательно, данное правопреемство является сингулярным».
Напротив, М.В. Гордон считал, что на легатария (отказополучателя) могут ложиться долги наследодателя. В литературе нередко указывается, что «при завещательном отказе имущество переходит к отказополучателю (легатарию) в порядке универсального правопреемства, подтверждением чему служит то, что по долгам умершего при определенных обстоятельствах придется расплачиваться и тем имуществом, которое было предназначено отказополучателю».
Данное мнение представляется ошибочным, поскольку отношения, связанные с завещательным отказом, являются прежде всего обязательственными и регулируются общими положениями обязательственного права, поэтому такое правопреемство наследственным назвать нельзя.
Некоторые ученые ставят под сомнение содержание самого понятия универсального правопреемства. Так, Т.А. Фадеева считает, что универсальность предполагает принятие наследства в целом, а если можно отказаться от части наследства, то здесь уже нет универсальности, так как это частичное правопреемство. Более того, если оснований наследования несколько (по закону и по завещанию) и по одному из них наследник может принять наследство, а по другому — отказаться, то тем самым здесь принцип универсальности также нарушается.
Попытку отрицания самой категории наследственного правопреемства первым, пожалуй, предпринял Н.Д. Егоров, который высказал мнение, что при наследовании речь должна идти не о правопреемстве, а о преемстве, причем не в самих правах, а в объектах этих прав.
Близка с названной позиция В.П. Толстого, который, объявляя понятие правопреемства «устаревшим», считает, что тот факт, что права не переходят, а возникают и прекращаются, с неизбежностью ведет «к отрицанию самого понятия правопреемства и производных способов приобретения прав и обязанностей». Практически вторя ему, В.А. Белов утверждает, что, поскольку имущественные права и обязанности не обладают таким качеством, как оборотоспособность, раз возникнув, они должны прекратиться, оставаясь принадлежащими этому лицу, ибо ни права, ни обязанности не могут поменять своего обладателя, следовательно, термин «передача прав» есть последовательные акты прекращения одних и возникновения других прав, а «сам термин „изменение правоотношения“ — не более чем вывеска, за которой скрывается прекращение одного и возникновение другого правоотношения». Таким образом, В.А. Белов полагает, что сам термин «правопреемство» обозначает не процесс передачи прав, а процесс перемены лиц. «Сочетание слов „право“ и „преемство“ навевает мысль о „переходе“ прав, подобных передаче вещей. Правильнее говорить просто о преемстве, ибо речь идет о „переходе“ качества участника правоотношения, переходе „места“ в правоотношении и о преемственности в содержании, достоинствах и недостатках субъективных прав и (или) юридических обязанностей — »правопреемство места” и «правопреемство содержания», но никак не правопреемство”.
ГЛАВА 3. СИНГУЛЯРНОЕ ПРАВОПРЕЕМСТВО В ОБЯЗАТЕЛЬСТВАХ ПО РОССИЙСКОМУ ГРАЖДАНСКОМУ ПРАВУ
3.1 Основания сингулярной перемены лиц в обязательстве в системе сделок по современному российскому гражданскому праву
Делегация (активная и пассивная), цессия (также активная и пассивная) и, наконец, перевод долгов и прав — вот те шесть сделок, которые могут служить основаниями сингулярной перемены лиц в обязательстве. Определить их место в системе сделок по современному российскому гражданскому праву, значит не только отнести их к той или иной категории, к тому или иному роду сделок, но и показать, как те или иные характеристики института в целом преломляются в необходимые и случайные свойства каждой из конкретных сделок.
В отличие от сделок делегации, сделки цессии — и активной (сукцессии), и пассивной (интерцессии), а также сделки перевода долгов и прав следует причислять к числу договоров, т.е. сделок, совершаемых посредством выражения воли со стороны, как минимум, двух лиц. Однако юридический эффект договоров цессии (уступки) и перевода различен. Если договоры цессии — активной или пассивной (безразлично) достигают своих целей без посредства иных юридических фактов, то договоры перевода (опять же неважно, долгов или прав) подобной результативностью похвастаться не могут, по крайней мере, до тех пор, пока не соединятся с другими юридическими фактами.
Сторонами договора сингулярной сукцессии являются два кредитора — первоначальный и новый. Должник ни в самом этом договоре не участвует, ни вообще никак не в состоянии на него повлиять (санкционировать, запретить, обусловить и т.д.), ибо заключение такого договора никак не затрагивает его имущественного положения.
Сторонами договора интерцессии выступают кредитор и новый должник. Прежний должник также в этом договоре не участвует, равно как и не имеет к нему никакого вообще отношения, ибо его заключение влияет на имущественное положение должника исключительно благоприятным образом (освобождает от бремени долга).
Договор о переводе долга заключается между двумя должниками — (первоначальным и новым), однако не может произвести своего главного последствия (замены должника — прекращения обязательства с одним должником и производного возникновения на его месте обязательства нового с другим должником) без согласия кредитора (п. 1 ст. 391 ГК). ГК в данном случае не отличает согласия (предварительного акта) от одобрения (последующего акта), из чего можно сделать вывод, что кредиторское согласие на замену должника может как предшествовать заключению договора перевода долга (быть согласием в собственном смысле слова), так и иметь форму одобрения уже фактически заключенного договора о замене должника.
Договор о переводе прав — договор, заключаемый должником с новым кредитором. В соответствии с таким договором должник принимает на себя долг перед новым кредитором, который идентичен прежнему долгу, прекращаемому этим фактом, долгу перед первоначальным кредитором. Разумеется, подобная операция ухудшает имущественное положение прежнего кредитора, а значит может производиться исключительно с его согласия или одобрения.
Из сказанного ясно, что с практической точки зрения имеет смысл уделить наибольшее внимание исследованию институтов активной цессии — уступки прав и перевода долгов. По этой причине, в дальнейшем говоря об уступке, мы будем иметь в виду, как правило, уступку прав, но не долгов, а говоря о переводе — наоборот, перевод долгов, но не прав.
Российское гражданское законодательство не содержит ни исчерпывающего перечня прав, в отношении которых допускается их уступка, ни исчерпывающего перечня обязанностей, которые могли бы стать предметом перевода. Имея в виду, что одним из элементов правоспособности всех субъектов российского гражданского права является правомочие распоряжения принадлежащими им субъективными правами и юридическими обязанностями, следует заключить, что по общему правилу должна считаться допустимой сингулярная перемена всякого лица во всяком обязательстве, по крайней мере, по основанию цессии или перевода. Упомянутое нами правомочие распоряжения субъективными правами и обязанностями было ранее выведено нами теоретическим путем; закреплено оно и в действующем российском ГК: для физических лиц — в ст. 18 ГК под именем возможности «совершать любые не противоречащие закону сделки и участвовать в обязательствах», для лиц юридических — в п. 1 ст. 48 в виде указания на возможность от своего имени приобретать и осуществлять субъективные имущественные права, а также, создавать и нести обязанности. Терминологическое различие делает формулировку п. 1 ст. 48 более универсальной и предпочтительной, поскольку сделки являются хотя и основной, но все же отнюдь не единственной правовой формой юридических (распорядительных) действий (реализации правомочия распоряжения — элемента правоспособности). Кроме сделок существуют еще и три формы юридических актов (корпоративные, административные и судебные), а также юридические поступки; притом каждое из перечисленных действий может быть не только правомерным, но и противоправным. Как юридическим, так и физическим лицам доступно не только совершение сделок, но и участие в выработке и исполнении положений корпоративных актов, инициирование принятия актов административных и судебных, а также подчинение их предписаниям и, наконец, совершение юридических поступков, в частности таких, которые становятся основаниями для cessio legis. Само собой понятно, однако, что применение п. 1 ст. 48 ГК должно осуществляться с учетом другого положения п. 1 ст. 49, определяющего целевой характер правоспособности юридических лиц. Несколько сложнее с публично-правовыми (государственными и муниципальными) образованиями. Но и для них возможность совершения юридических (распорядительных) действий, в т.ч. уступки (цессии) обязательственных прав и перевода обязательственных обязанностей (долгов), может быть усмотрена в виде положений п. 1 и 2 ст. 124 ГК о том, что указанные субъекты участвуют в гражданском обороте на равных началах с физическими и юридическими лицами с учетом особенностей, установленных для юридических лиц (очевидно — некоммерческих организаций).    продолжение
–PAGE_BREAK–
Вывод о том, что дозволенность перемены лиц во всяком обязательстве должна считаться общим правилом, а запрет — исключением, “… которое должно находить себе оправдание в законе”, был сделан еще Д.И. Мейером. В последующем его практически никто не подвергал сомнению. В советский период данный вопрос практически не поднимался.
Гораздо весомым и универсальным является рассуждение, предложенное в свое время дореволюционными цивилистами. Помимо обоснования возможности передачи всяких прав и долгов «через правоспособность» их носителей, та же возможность обосновывалась ими и через свойства прав и долгов как объектов гражданских прав. Как имущественные права, так и корреспондирующие им имущественные обязанности, следует причислять к категории движимых имуществ. Движимое же имущество всегда признается свободным в обороте, если иного не установлено законом. Значит, и права требования, и долги как имущество движимое являются оборотоспособными, если иное не установлено законом. В настоящее время с точки зрения современного российского ГК, а также с обоснованных выше теоретических позиций такое рассуждение не может быть оправдано (ГК, хотя и знает категорию движимых вещей, но не причисляет к ним права и долги, а мы не признаем имущественные права объектами гражданских правоотношений). Тем не менее, оно несомненно сохраняет теоретический интерес, по крайней мере, для сторонников концепции правопреемства — передачи прав и сторонников признания прав объектами гражданских правоотношений (В.В. Байбак, В.А. Лапач, Д.В. Мурзин, В.В. Почуйкин, А.С. Яковлев и др.). Увы, несмотря на возможность достаточно недвусмысленного выведения из законодательства общего правила о допустимости сингулярной перемены лиц во всяком обязательстве, «современная российская правоприменительная практика, — по замечанию Л.А. Новоселовой, — в подходе к возможности изменения лиц в обязательстве ориентируется больше на древние образцы, чем на потребности современного оборота».
Нередко можно встретить и мнение, приурочивающее возможность совершения цессии (приобретения требования по цессии) только к определенным субъектам. Так, в течение длительного времени претендовал на статус господствующего взгляд, согласно которому для приобретения права требования в порядке цессии необходимо было иметь лицензию на деятельность финансового агента, т.е. специальную правоспособность субъекта, занимающегося финансированием под уступку денежных требований — факторингом. Действительно, договор факторинга «по сути близок к договору возмездной уступки требования», но будучи оставленным без комментариев данное положение на практике легко огрубляется в заведомо неверный вывод типа «всякая цессия денежного требования за деньги — это факторинг». Увы, почти что в таком (чуть более тонком) виде (цессия денежного требования, возникшего из предоставления кредитором товаров, выполнения им работ или оказания услуг, производящаяся за деньги (финансирование), представляет собой факторинг) этот вывод делается и другим весьма авторитетным в своей области специалистом.
1) Возможность перемены лиц в обязательстве якобы может быть ограничена определенными временными рамками. В частности, еще совсем недавно (вплоть до его прямого нормативного разрешения) существовал вопрос о допустимости перемены лиц в обязательстве на стадии исполнительного производства, и до сих пор периодически дает знать о себе вопрос о допустимости перемены лиц в так называемых длящихся обязательствах. В действительности, перемена лиц в обязательстве допускается на любом этапе, на любой стадии существования обязательств и, уж конечно, безотносительно к тому, продолжает ли обязательство в момент своей уступки эволюционировать (изменяться), «обрастая» новыми элементами — правами и обязанностями (это и есть обязательства, в практике обычно называемые длящимися), или оно уже находится в полностью сформировавшемся, «застывшем» и неизменном состоянии. В обоих случаях вопрос может касаться лишь предмета уступки; во втором — также условий существования и осуществления уступленных требований. Но ни в том, ни в другом случае для разрешения возникающих проблем нет никакой надобности в запрещении или ограничении самой возможности уступки требований.
2) Возможность перемены лиц в обязательстве якобы ограничивается заранее предустановленным объемом (размером) требования. Из этого заблуждения вырастает практический вопрос о недопустимости частичной уступки требования (уступки части требования, уступки некоторых, но не всех требований, составляющих содержание так называемых сложных обязательств). В действительности, следует признать, что перемена лица может производиться, по общему правилу, как в отношении всего объема обязательства, так и в отношении его части, если иное не установлено законом. Единственным естественным ограничителем свободы волеизъявления в этом вопросе является делимость предмета обязательства. В случае делимости предмета обязательства можно сказать, что составляющие его право и обязанность также являются делимыми.
3) Возможность перемены лиц в обязательстве якобы исключается двусторонне обязывающим характером договора, из которого возникло уступаемое требование (переводимый долг). Досадно, что вослед этому заблуждению арбитражной практики отправилась и наука. Так, например, в одном из комментариев к российскому ГК отмечается, что перемена кредитора в обязательстве из договора купли-продажи или поставки “… будет одновременно означать и перевод долга, который требует согласия другой стороны в обязательстве. По этим причинам сделка о переуступке требования может быть признана судом недействительной”.
Подобная позиция, с которой, конечно же, никак невозможно согласиться, являет собой заблуждение, основанное на недопустимом смешении понятий об обязательстве и договоре и неизбежно вытекающей отсюда путанице понятий о перемене лиц в обязательстве с переменой стороны в договоре. Договор, как правило, является основанием возникновения не одного, а целого ряда обязательств, притом, как правило, не односторонней, а именно встречной направленности. Ничто, однако, (ни характер обязательств — (основной или акцессорный), ни их направленность) не препятствует уступке прав (переводу долгов) как по всем обязательствам, возникшим из договора, так и только по некоторым, в том числе и одному из них. Уступка одного из требований при наличии других, хотя бы и встречных, означает только замену кредитора по уступленному требованию и ничего более; выводить из такой уступки необходимость еще и одновременного перевода на нового кредитора (цессионария) также и всех долгов по встречным требованиям нет никаких оснований. Да, так можно поступить — и в этом случае состоится перемена лица во всех договорных обязательствах, или замена стороны в договоре — но никакой необходимости в подобном поведении нет. Кроме того, для того, чтобы так поступить, очевидно, мало заключить только договор уступки требований — необходим еще и договор перевода долгов по встречным требованиям, который, ясное дело, не произведет своего главного следствия (замены должника) без санкции кредитора — второго контрагента по договору.
Уступка требования — перемена активного субъекта обязательства — ни при каких обстоятельствах не может автоматически влечь и еще и перевода долга — перемену обязанного субъекта. Перевод долга не может ни предполагаться, ни даже «вытекать» из каких-либо положений договора или, тем паче, из его «существа». О переводе долга обязательно должно быть прямо указано в договоре. Договор уступки требования в таком случае приобретет характер смешанного договора — договора, сочетающего в себе элементы двух различных сделок — цессии и делегации. Уступив право требования, вытекающее, скажем, из статуса поставщика (например, право получения покупной цены поставленных товаров), лицо вовсе не перекладывает на плечи нового кредитора своих обязанностей поставщика — они остаются на нем самом, на лице, ранее бывшем кредитором, на цеденте. Получится, что обязанности по договору лежат на одном лице (исполняются одним лицом), а права по нему принадлежат другому лицу и, стало быть, осуществляются этим самым другим лицом, только и всего.
На наш взгляд, будет ли в соглашении о цессии либо договоре перевода долга прямо сказано, что за основание его породило, или не будет — это неважно. На его абстрактную природу это обстоятельство никак не влияет и в каузальный соответствующий договор не превращает. Вместе с тем было бы неправильным и совершенное игнорирование воли сторон, выразившейся, в числе прочего, и в условии, которое касается основания совершения соответствующего договора. Достижение договоренности по этому вопросу означает, что для сторон является важным, принципиальным моментом то, чтобы соответствующее основание в действительности существовало. При нормальном течение хода дел оно предполагается существующим и действительным; иное необходимо доказывать. Абстрактный по своей природе договор с подобным условием приобретает характер договора титулированного, становится, по выражению Л.А. Новоселовой “… чем-то средним между абстрактной и каузальной сделкой, но все же больше тяготеющим к сделке абстрактной”. Пресловутое «тяготение» проявляет себя в ограниченном (относительном или одностороннем) действии титула: его наличность и действительность оказывает влияние только и исключительно на отношения участников договора (старого и нового кредиторов, либо прежнего и нового должников), но не влияет на их отношения с третьим лицом, в договоре не участвующим (должником при цессии требований и кредитором при переводе долгов). Так, цедент не вправе, ссылаясь на то, что следуемое ему от цессионария по договору уступки встречное предоставление не было им получено, получено несвоевременно, является недействительным или отпало впоследствии, требовать возврата уступленного права и, уж тем более, — принуждать должника, уже исполнившего обязательство цессионарию, к повторному исполнению. Точно также не вправе поступить подобным образом и новый должник, не получивший ожидаемого эквивалента от первоначального должника, обязанность которого он принял на себя по титулированному договору перевода долга. Однако дефектами основания титулированной цессии или титулированного перевода вправе, а в некоторых случаях — и обязаны пользоваться должники и кредиторы, хотя бы и не участвующие в соответствующих договорах, но заинтересованные в охранении собственных интересов.
Итак, цессия прав и перевод долгов по современному российскому гражданскому законодательству должны пониматься как сделки, которые хотя и могут быть заключены как с указанием их основания, но, несмотря на это, должны рассматриваться как сделки абстрактные. Что же касается сделок делегации, интерцессии и перевода прав, то, имея в виду отсутствие специальных указаний закона на сей счет, мы не имеем никаких оснований признавать эти сделки каузальными.
Так открытое акционерное общество «АВТОВАЗТРАНС» обратилось в Арбитражный суд Самарской области с иском к обществу с ограниченной ответственностью «Предприятие международных перевозок» о взыскании задолженности в размере 721837 руб. 15 коп. по договору уступки права требования N 892-1 от 05.12.05.
Как видно из материалов дела, между открытым акционерным обществом «АВТОВАЗТРАНС» (цедент) и обществом с ограниченной ответственностью «Предприятие международных перевозок» (цессионарий) был заключен договор уступки права требования от 05.12.05, зарегистрированный в юридическом отделе за N 892-1, по условиям которого открытое акционерное общество «АВТОВАЗТРАНС» уступает, а общество с ограниченной ответственностью «Предприятие международных перевозок» принимает права (требования) к открытому акционерному обществу «АВТОВАЗ» (ОСКБ) по счетам-фактурам. Согласно пункту 2 договора общая сумма задолженности открытого акционерного общества «АВТОВАЗ», указанной в пункте 1 договора, составляет 721837 руб. 15 коп., в том числе НДС 18%.
Пунктом 5 договора предусмотрено, что погашение задолженности цессионарием перед цедентом должно быть произведено в течение пяти банковских дней с момента поступления денежных средств от открытого акционерного общества «АВТОВАЗ» (ОСКБ) на расчетный счет цессионария. Сумма подлежащая уплате цеденту по настоящему договору составляет 721837 руб. 15 коп., в том числе НДС 18%.
В соответствии со статьей 309 Гражданского кодекса Российской Федерации обязательства должны исполняться надлежащим образом в соответствии с условиями обязательства и требованиями закона, иных правовых актов.
В соответствии со статьей 65 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации каждое лицо, участвующее в деле, должно доказать обстоятельства, на которые оно ссылается как на основание своих требований и возражений.
Представленные истцом копии платежных поручений N 3329 от 10.11.05, N 329 от 26.02.06., N 716 от 03.10.06., N 246 от 15.02.06. о перечислении денежных средств открытым акционерным обществом «АВТОВАЗ» ответчику не имеют ссылок на договор уступки права требования от 05.12.05.
В качестве назначения платежа в них указана оплата по договорам N 8050 от 11.10.05, N 8061 от 12.10.05, N 5477 от 20.05.05, заключенным между открытым акционерным обществом «АВТОВАЗ» и ответчиком.
Доводы о том, что фактически по указанным договорам ответчик получил от открытого акционерного общества «АВТОВАЗ» сумму, указанную в пункте 5 договора цессии, документально не подтверждены и обоснованно не приняты судом во внимание.
Последний общий вопрос, который следует обсудить перед дальнейшим изложением, касается следующего. Являются ли сделки, имеющие своим следствием перемену лиц в обязательстве, реальными или консенсуальными? Ответ на него кажется достаточно очевидным: такие сделки попросту не могут быть реальными хотя бы потому, что их предмет не относится к числу вещей. Действительно, само наименование сделок реальными происходит от латинского res, т.е. «вещь», и, по общему правилу, означает сделки, считающиеся совершенными в момент передачи вещи. Это узкое или собственное понимание категории «реальные сделки». Но вот какой вопрос в таком случае небесполезно обсудить: какова причина выделения реальных сделок и их противопоставления консенсуальным? Ответить на него можно, только имея в виду то юридическое значение, которое связывается с передачей вещей. Общеизвестно, что именно передача вещи (владения движимой вещью) признается моментом перехода права собственности на эту вещь (п. 1 ст. 223 ГК). А что есть момент перехода (прекращения прежнего и возникновения нового) права собственности? Одно из возможных абсолютно-правовых, т.е. распорядительных, последствий сделок. Реальные сделки, стало быть, выделены из общей массы сделок не столько по моменту их заключения, сколько по наличию у них распорядительного (абсолютно-правового) эффекта. Ясно, что абсолютно-правовые последствия могут наступать не только в отношении одних лишь вещей: так, пресловутая перемена лиц в обязательстве, сводящаяся к прекращению субъективного обязательственного права (требования) в одном лице и к производному возникновению на его базе другого требования, тоже представляет собой не что иное, как абсолютно-правовое (распорядительное) последствие.    продолжение
–PAGE_BREAK–
Таким образом, определяя место сделок по перемене лиц в обязательствах в системе сделок современного российского гражданского права, следует иметь в виду, что: (1) все они могут иметь своим предметом любое обязательство, за исключениями, прямо установленными законом или вытекающими из его общих предписаний, причем как в полном объеме обязательства, так и во всякой его части, при условии делимости предмета обязательства; (2) все эти сделки являются абстрактными, хотя действие их абстрактности может быть ограничено — сведено к относительному материальному эффекту посредством титулирования сделок; (3) все они могут совершаться и как условные и как безусловные сделки, но при этом (4) сделки делегационные относятся к числу односторонних, в то время как цессионные и переводные — к числу договоров; (5) сделки делегации являются сделками реальными, в то время как сделки цессионные и переводные — консенсуальными с точки зрения момента своего заключения, но вместе с тем распорядительными (реальными) с точки зрения создаваемых ими гражданско-правовых последствий.
3.2 Договор уступки требования (цессия)
Перемена активного субъекта обязательства, или иначе — переход прав кредитора к другому лицу, может произойти, согласно п. 1 ст. 382 ГК, либо по сделке (уступка требования), либо на основании закона.
ГК не уточняет, что за сделка имеется им в виду. Помещение им в «скобках» после указания на сделку словосочетания «уступка требования» может быть, конечно, сочтено наименованием такой сделки, но, скорее всего, законодатель здесь имел в виду указать на цель сделки. Вне зависимости от своего характера (односторонняя ли она или относится к числу договоров) и, уж тем более, — названия, это должна быть такая сделка, которая непосредственно направлена на достижение распорядительного эффекта — уступку требования (его прекращение у одного кредитора и производное возникновение в другом лице).
Все следующие положения статей главы 24 ГК сформулированы, однако, таким образом, что из них однозначно прослеживается ориентация исключительно на сделку договорного характера. Так, п. 2 ст. 382 ГК указывает, что «для перехода к другому лицу прав кредитора не требуется согласие должника, если иное не предусмотрено законом или договором». Если согласие должника не требуется, то чье же требуется? Очевидно, согласие субъектов, прежде должника упомянутых, то есть «другого лица» (к которому будут «переходить» права кредитора) и самого этого «кредитора». На договорный характер уступки требования указывают и некоторые другие нормы Кодекса; он признается и подавляющим большинством ученых, и арбитражной практикой. Представляется, что договорную природу сделки, о которой говорит § 1 гл. 24 ГК, можно считать вполне однозначно установленной; больше того, из Кодекса ясно следует, что им имеется в виду договор, заключенный между двумя кредиторами — прежним и новым. Следовательно, все дальнейшие нормы ГК о перемене кредитора в обязательстве следует понимать как нормы, регламентирующие договор сингулярной сукцессии или активной цессии.
Договор сингулярной сукцессии (активной цессии) — это соглашение, в силу которого одна сторона (первоначальный кредитор, цедент) передает другой стороне (новому кредитору, цессионарию) субъективное обязательственное право (право требования) к третьему лицу (должнику, цессионару), а цессионарий приобретает это право требования.
Имея в виду сделанные ранее общие выводы, а также наличие в ГК норм, регламентирующих отдельные случаи недопустимости совершения цессии, можно утверждать, что общим правилом ГК считает дозволенность уступки в порядке сингулярной сукцессии всякого требования по всякому обязательству. Исключения из этого правила, известные ГК, немногочисленны. Это:
1) требования, связанные с личностью кредитора, так называемые строго личные или высоко персонифицированные (термин Л.А. Новоселовой) требования (в качестве примера ст. 383 ГК приводит требования об алиментах и о возмещении вреда, причиненного жизни или здоровью);
2) требования, уступка которых противоречит закону или иным правовым актам (п. 1 ст. 388 ГК);
3) требования, уступка которых противоречит договору (имеется в виду договор первоначального кредитора с должником) (п. 1 ст. 388 ГК);
4) без согласия должника — требования по обязательству, в котором личность кредитора имеет существенное значение для должника (п. 2 ст. 388 ГК), либо иное требование, не подлежащее уступке без согласия должника в силу прямого указания закона или соглашения цедента с должником (п. 2 ст. 382 ГК).
В различные времена выделялись различные требования, уступка которых прямо запрещалась законом. Так, в дореволюционной России наиболее известным было предписание о запрещении передачи прав из закладных и заемных писем, обеспеченных закладом недвижимости. В советское время принципиально недопустимой считалась уступка такого требования, которая приводила бы к нарушению принципов планирования, например, требования о поставке продукции, о передаче предприятиями друг другу основных фондов. Транспортными уставами и кодексами было закреплено положение о недопустимости уступок прав предъявления претензий и исков к перевозчику. Современными авторами нередко обращается внимание на недопустимость уступки ряда требований, связанных с банковской деятельностью, например, требований клиента к банку по распоряжению банковским счетом и вообще любых требований банка после отзыва у него лицензии на совершение банковских операций и т.п.; требований арендатора к арендодателю без согласия последнего (противоречит п. 2 ст. 615 ГК); недопустимость безвозмездной уступки любых требований в отношениях между коммерческими организациями (противоречит ст. 575 ГК); недопустимость уступки любых требований, совершенной потенциальным банкротом во вред своим кредиторам (ранее противоречила и противоречит ныне соответствующим нормам законодательства о несостоятельности (банкротстве). До недавнего времени к этому перечню следовало бы добавлять еще и случай недопустимости уступки резидентом России резиденту же любых требований, выраженных в иностранной валюте, кроме как по специальному разрешению Банка России на каждую уступку: таковая противоречила п. 7-10 ст. 1 и п. 1 и 2 ст. 6 ранее действовавшего Закона РФ о валютном регулировании и валютном контроле. В настоящее время следует согласиться с мнением В.В. Почуйкина, согласно которому новый (ныне действующий) российский валютный закон не относит право требования, выраженное в иностранной валюте, к числу валютных ценностей и не рассматривает уступку такого права в качестве валютной операции.
В настоящее время следует констатировать недопустимость уступки:
1) любых требований лицом, признанным банкротом, без санкции на то временного, внешнего или конкурсного управляющего (противоречит ст. 64, 82, 101, 109, 112, 133 и 140 Закона о несостоятельности (банкротстве);
2) любых требований малолетними (противоречит ст. 28 ГК);
3) отдельных прав из ценных бумаг, удостоверяющих совокупность прав, например, уступки только права получения дивидендов из акции без уступки остальных прав (противоречит п. 1 ст. 142 ГК, устанавливающей начала презентационности и неделимости ценных бумаг);
4) преимущественного права покупки (противоречит п. 4 ст. 250 ГК РФ);
5) залогодержателем своих прав по договору о залоге, иначе, как при условии одновременной уступки тому же лицу и прав по обеспеченному залогом обязательству (ст. 355 ГК);
6) требований, возникших из договоров пожизненной ренты и пожизненного содержания с иждивением (противоречит п. 2 ст. 589 ГК);
7) финансовым агентом требований, которые он сам приобрел в порядке уступки (противоречит ст. 829 ГК, если иного не будет предусмотрено договором финансирования под уступку данного требования).
Точное определение позиции по вопросу о недопустимости уступки того или иного отдельно взятого требования имеет и еще один существенный практический аспект: требования, которые не могут быть предметом уступки, не могут быть также и предметом залога (п. 1 ст. 336 ГК), а в более широком смысле — и предметом всякого иного обеспечения, реализация которого неизбежно или вероятно связана с изменением субъекта данного требования.
ГК регулируется вопрос о форме, в которой должна быть совершена сделка сингулярной сукцессии (ст. 389). По общему правилу уступка требования, основанного на сделке, совершенной в простой письменной или нотариальной форме, должна быть совершена в соответствующей письменной форме, т.е., простой письменной или нотариальной.
Уступка требования по сделке, требующей государственной регистрации, должна быть зарегистрирована в порядке, установленном для регистрации этой сделки, если иное не установлено законом.
Каких-либо специальных предписаний о форме сукцессии требований, возникших из устных сделок, а также, юридических фактов, не являющихся сделками (например, из событий, юридических поступков, административных актов, судебных решений, причинения вреда, неосновательного обогащения), законом не установлено. Следовательно, должны применяться предписания общие, которые суть следующие.
В силу общего правила п. 1 ст. 159 ГК следует заключить, что поскольку для сделок уступки перечисленных требований не устанавливается, что они должны быть совершены письменно, постольку они могут быть совершены и устно, если иного не будет установлено соглашением сторон (например, предварительным договором). Законом же, как известно, установлено «иное» в отношении (1) сделок юридических лиц между собой и с гражданами и (2) сделок граждан между собой на сумму, превышающую не менее чем в десять раз установленный законом минимальный размер оплаты труда — таковые должны совершаться в простой письменной форме (п. 1 ст. 161 ГК). Не требуется письменной формы для сделок (даже двух указанных выше категорий), если эти сделки исполняются при самом их совершении, а также, если они совершаются во исполнение письменного договора (п. 2 и 3 ст. 159, п. 2 ст. 161 ГК).
Общество с ограниченной ответственностью «ПрогрессСпецстрой» (далее — истец) обратилось в Арбитражный суд Самарской области с иском к обществу с ограниченной ответственностью «Зеркало» (далее — ответчик) о взыскании 78 497 руб. 82 коп., составляющую задолженность по договору от 9 ноября 2004 года за N 53.
Как следует из материалов дела, между ООО «Прогрессмехавтотранс» и ООО «Зеркало» заключен договор N 53 от 9 ноября 2004 г., согласно которого ответчик (заказчик) поручает, а 3-е лицо (подрядчик) принимает на себя обязательства по предоставлению башенного крана КБ-405 N 465 для производства строительно-монтажных работ на объекте по адресу: г. Самара, ул. Нагорная, 133 (л. д. 7 — 8).
Во исполнение своих обязательств ООО «Прогрессмехавтотранс» предоставил ответчику, а последний принял услуги, предусмотренные вышеуказанным договором.
Демонтаж вышеуказанного крана ООО «Прогрессмехавтотранс» был произведен в январе 2006 года. ООО «Прогрессмехавтотранс» предъявило ответчику соответствующие счет-фактуры для оплаты вышеуказанных работ, однако, ответчик свои обязательства по оплате оказанных ему услуг надлежащим образом не исполнил.
В соответствии с Актом сверки взаимных расчетов по состоянию на 31 января 2006 года за ответчиком числится задолженность в сумме 78 497 руб. 82 коп.
15 мая 2007 года между ООО «ПрогрессСпецстрой» и ООО «Прогрессмехавтотранс» заключен договор уступки требования (цессии) N 33, согласно которому Цедент (ООО «Прогрессмехавтотранс») уступает, а Цессионарий (ООО «ПрогрессСпецстрой») принимает все права требования по договору N 53 от 9 ноября 2004 г., заключенным между Цедентом и ООО «Зеркало», а также права, обеспечивающие исполнение указанных обязательств, и другие, связанные с указанными требованиями, в том числе право на неуплаченные проценты, а также штрафные санкции.
Удовлетворяя исковые требования в части взыскания с ответчика основного долга в сумме 7 997,82 руб., суды исходили из их доказанности и правомерности. При этом руководствовались положением статей 307, 309, 382, 779 Гражданского кодекса Российской Федерации.
Вывод судов обоснован тем, что ответчиком представлены расходные кассовые ордера от 27.06.2006, 26.03.2006, 1.03.2006, подтверждающие факт получения истцом от ответчика 70 500 руб.    продолжение
–PAGE_BREAK–
Доказательства, подтверждающие погашение оставшейся суммы задолженности, суду не представлены.
Поскольку между истцом и ООО «Прогрессмехавтотранс» заключен договор уступки требования (цессии) N 33, право требования от ответчика оставшейся суммы задолженности перешло к истцу в силу ст. 382 Гражданского кодекса Российской Федерации.
Следуя содержанию рассмотренных норм ГК, можно заключить, что современный российский законодатель придерживается взгляда, согласно которому форма договора сингулярной сукцессии зависит от формы сделки, из которой возникло уступаемое требование. Такой взгляд можно обозначить термином теория зависимости (формы одной сделки от формы другой). Теорию зависимости можно без преувеличения назвать господствующей в русской цивилистической литературе. С ней конкурирует взгляд, не имеющий специального наименования, в соответствии с которым форма договора цессии признается подчиняющейся общим правилам Гражданского кодекса о форме сделок и о форме договоров. Большинство сторонников этого взгляда олицетворяли собой время действия ст. 128 ГК РСФСР 1922 г., которая и в самом деле устанавливала, что «уступка требования и перевод долга должны быть совершены, поскольку в законе нет специальных указаний, в форме, установленной для договоров вообще». Но поскольку буквально тут же следовало «специальное указание»: «уступка требования или перевод долга, вытекающих из договора, совершенного в письменной форме, во всяком случае, должны быть облечены в такую же форму». Как видим, «теория общего правила» по ГК РСФСР 1922 г. оказывалась органически соединенной с теорией зависимости: общие правила работали только тогда, когда речь не шла о требовании, возникшем из письменного договора, т.е. подлежала субсидиарному применению наряду с теорией зависимости.
Допуская возможность совершения договора сингулярной сукцессии в устной форме законодатель тем самым предполагает возможным возникновение затруднений в доказывании факта заключения и условий подобных договоров. Исключая же такую возможность и допуская только письменную форму договора сингулярной сукцессии, законодатель эти трудности отсекает.
Таким образом, общим законодательным правилом о форме договора сингулярной сукцессии должно быть правило о письменности его формы. Теория зависимости должна применяться только к договорам уступки требований, возникших из сделок, заключенных в форме, более строгой, чем письменная.
По причине отсутствия специальных законодательных предписаний по данному вопросу следует руководствоваться нормами общими, содержание которых таково.
1) Несоблюдение простой письменной формы сделки, по общему правилу, не влечет ее недействительности, а только лишает стороны права в случае спора ссылаться в подтверждение сделки и ее условий на свидетельские показания (п. 1 ст. 162 ГК). Именно это правило и должно применяться как общее при определении последствий несоблюдения простой письменной формы договора сингулярной сукцессии.
2) Несоблюдение простой письменной формы сделки влечет ее недействительность только в случаях, прямо указанных в законе или соглашении сторон (п. 2 ст. 162 ГК). В отношении именно договора цессии таких случаев в законе не указано; в отношении же сделок определенных родов и видов необходимо обратить внимание на норму п. 3 ст. 162 ГК, устанавливающую недействительность внешнеэкономической сделки, совершенной с нарушением простой письменной формы. Следовательно, договор сингулярной сукцессии, относящийся к категории внешнеэкономических сделок, должен быть совершен в простой письменной форме под угрозой его недействительности.
Кроме того, заслуживает внимания норма ст. 390 ГК, допускающая принятие цедентом на себя поручительства за должника перед цессионарием. Нормой ст. 362 ГК установлено, что договор поручительства должен всегда облекаться в письменную форму под страхом его недействительности. Следовательно, договор уступки требования с условием о поручительстве цедента перед цессионарием за должника должен быть совершен в простой письменной форме под угрозой его недействительности.
3) Вопрос о том, будет ли недействительным договор сингулярной сукцессии требования из сделки, несоблюдение простой письменной формы которой влечет ее недействительность (например, из тех же самых внешнеэкономических сделок (п. 3 ст. 162 ГК), соглашений о неустойке (ст. 331), договоров о залоге (п. 2 и 4 ст. 339), поручительстве (ст. 362), предварительного договора (п. 2 ст. 429) и др. — см. еще ст. 550, 560, 651, 658, 820, 836, 940, 1017 и 1028 ГК), должен решаться, по нашему мнению, в положительном смысле, несмотря на отсутствие прямого указания об этом в законе. Иными словами, договоры уступки требования из договоров, для которых законом установлена обязательность простой письменной формы под страхом недействительности, также должны совершаться в простой письменной форме и также под страхом их недействительности.
4) Несоблюдение нотариальной формы сделки в случаях, когда ее обязательность установлена законом (см. ст. 185, 187, 339, 349, 584, 883, 1124) или соглашением сторон, влечет ее недействительность (п. 1 ст. 165 ГК). Следовательно, несоблюдение установленного законом правила о необходимости совершения договора сингулярной сукцессии требования, возникшего из нотариально удостоверенной сделки, в нотариальной письменной форме, влечет ничтожность договора сингулярной сукцессии.
5) Несоблюдение (в случаях, установленных законом) требования о государственной регистрации сделки также влечет ее недействительность (п. 1 ст. 165 ГК). Иначе говоря, договоры уступки требования из договоров, для которых законом установлена обязательность их государственной регистрации под страхом недействительности, подлежат государственной регистрации под страхом их недействительности, если иное не будет установлено законом (п. 2 ст. 389 ГК). В ином случае (т.е. когда требование о государственной регистрации договора есть, но указания на недействительность как последствие его несоблюдения нет) применяется общее правило п. 3 ст. 433 ГК, согласно коему «договор, подлежащий государственной регистрации, считается заключенным с момента его регистрации, если иное не установлено законом». Следовательно, если имеет место договор сингулярной сукцессии требования из договора, подвергнутого государственной регистрации, но в отношении которого законом не установлено страха его недействительности по мотиву отсутствия государственной регистрации, то такой договор без его государственной регистрации не считается заключенным.
ГК установлено, что «уступка требования по ордерной ценной бумаге совершается путем индоссамента на этой ценной бумаге» (п. 3 ст. 146, п. 3 ст. 389 ГК). Буквальное толкование этих предписаний позволило ряду ученых прийти к совершенно ложному выводу о том, что индоссамент — это не более, как особенная форма договора сингулярной сукцессии, так называемая «передаточная надпись». В действительности, термином «индоссамент» обозначается не только надпись о сделке, но и, прежде всего, сама сделка, хотя и приводящая к сингулярному обязательственному правопреемству, но с договором цессии ничего общего не имеющая. К сожалению, большинство современных авторов, не специализирующихся на вопросах теории ценных бумаг, ошибочно полагают, что индоссамент представляет из себя особую разновидность договора уступки требования.
Содержание договора сингулярной сукцессии (активной цессии, уступки требования), как, впрочем, и содержание всякого договора, составляют его условия. Российским законодательством не установлено, какие именно условия являются существенными для наличности и действительности договора сингулярной сукцессии. Из этого (с точки зрения практики — весьма прискорбного) обстоятельства, нужно сделать вывод, что единственным существенным (с точки зрения закона) условием данного договора является условие о его предмете (как и для всех договоров, см. об этом ч. 2 п. 1 ст. 432 ГК).
Предметом договора сингулярной сукцессии может быть субъективное обязательственное право или право требования. При делимости предмета обязательства — предметом уступки может быть как полное требование (в отношении всего предмета обязательства), так и его часть. При всем том негативном отношении к сделкам уступки частей требования, какое периодически продолжает являть нам и по сию пору российская арбитражная практика, мы должны еще раз констатировать, что в уступке части требования нет ничего незаконного или противоестественного. Больше того, Гражданский кодекс (ст. 384 ГК), постановляя, что “… право первоначального кредитора переходит к новому кредитору в том объеме и на тех условиях, которые существовали к моменту перехода права” лишь в том случае, «если иное не предусмотрено законом или договором», можно сказать, прямо позволяет кредиторам в их цессионных соглашениях «дробить» делимые требования в целях их уступки на любое количество частей любого размера — лишь бы наименьшая часть каждого, образуемого таким способом нового требования, не выходила бы за пределы делимости его предмета.
Индивидуализация предмета договора цессии может иметь различную степень точности. Подобно тому, как денежные купюры можно индивидуализировать как путем фиксации их серий и номеров, так и помещением их в какой-нибудь кошелек или бумажник, также и с требованиями. Выше мы приводили пример, когда надлежащая точность в обозначении предмета договора сингулярной сукцессии обеспечивают сведения по числу позиций от пяти до семи. Но на практике нередко встречаются случаи, когда оказывается достаточным и меньшее число известных признаков. Таковы, например, ситуации, когда предмет договора сингулярной сукцессии формулируется как «все требования, возникшие (имеющие возникнуть) из кредитного договора такого-то между А. и Б.». Здесь содержатся определенные сведения только о сторонах обязательственного отношения, содержанием которого являются искомые требования (А. и Б.) и основания их возникновения (кредитный договор такой-то). Сведения по двум другим позициям определимы из норм указанного кредитного договора и самого договора уступки — по тому, кто выступает в нем цедентом, можно узнать, какой именно комплекс прав (кредитора или заемщика) он передает цессионарию. Возможно представить себе и ситуацию, в которой предметом уступки является единственное требование (определенного рода или вообще), связывающее в момент совершения уступки определенного кредитора с определенным должником. Конечно, такие ситуации чаще будут встречаться в отношениях с участием граждан и, скорее всего, окажутся лишены предпринимательской окраски (один коллега «перехватил» у другого несколько тысяч рублей «до получки», один сосед помог другому с ремонтом квартиры, а с оплатой согласился обождать и т.п.). Если никаких иных обязательственных отношений между данными лицами в момент уступки просто не было, то ясно, что о цессии иного требования, кроме одного-единственного, реально существовавшего, речи быть не могло; никакой надобности в какой-то особенной его индивидуализации, стало быть, и нет.
Уступая требование, цедент должен помнить, что одновременно он уступает и все связанные с ним (дополнительные) права, в частности права, обеспечивающие исполнение, а также право на неуплаченные (точнее — не набежавшие) проценты, если иное не предусмотрено законом или договором (ст. 384 ГК). Мнение о подобном «подразумеваемом» предмете уступки является общепризнанным не только в законодательстве и арбитражной практике, но и в научной литературе.
С описанным не следует смешивать случай уступки права требования денежной суммы, хотя бы и возникшее в ходе реализации дополнительного обязательства, но к моменту уступки приобретшее определенный размер. Таковы, например, требования об уплате определенной суммы штрафа, неустойки или процентов, «набежавших» за определенный период. Подобные требования вполне могут существовать независимо от других, т.е. имеют вполне самостоятельный характер и могут быть «оторваны» от требования основного. Подобно тому, как главная вещь не следует за принадлежностью, точно также и уступка дополнительных по происхождению, но самостоятельных по сути прав, не влечет смену кредитора в основном обязательстве. Иная судьба у акцессорных обязательств с иным предметом (например, из залога, обременения имущества арендного типа или обременения типа security interest), а также — условных денежных обязательств (из договора поручительства, банковской гарантии) и денежных обязательств с неопределенной суммой: права, составляющие содержание таковых, действительно, не могут быть уступлены отдельно от прав, слагающих основное обязательство.
С точки же зрения наших взглядов на сущность уступки как один из производных способов возникновения субъективных прав, ответ может быть двояким.
Понимая под производным такое возникновение обязательственных прав, которое происходит на основе уже существующего требования и сопровождается его прекращением (производное возникновение прав в собственном (узком) смысле слова), мы полагаем, что на поставленный вопрос также должен быть дан отрицательный ответ. Если мы говорим о будущем (по отношению к известному моменту) требовании, то мы признаем, что в данный определенный момент обсуждаемого требования еще нет, оно не существует, отсутствует. В состоянии отсутствия требования отсутствует и обязательственное правоотношение, в котором могла бы произойти замена кредитора, а значит, отсутствуют и должник, и кредитор, т.е. двое из трех участников операции уступки и один из контрагентов договора цессии (цедент) — кредитор, который мог бы быть заменен. Отсутствие же цедента делает просто невозможным заключение договора цессии.
Такой ответ, однако, не объясняет норм п. 6 ст. 340 и п. 1 ст. 826 ГК, согласно которым будущие денежные требования могут быть предметом залога (сделки, с совершением которой связывается возникновение возможности отчуждения заложенного права, причем безотносительно к моменту его возникновения), а также уступки, совершенной в рамках факторинга. Последний институт никак не может быть списан на особенности отечественного законодательства, поскольку практика уступки будущей дебиторской задолженности с определенными родовыми и видовыми характеристиками (так называемой оптовой уступки) не только является общепринятой в мировом масштабе, но и, более того, представляет собой самую характеристическую черту операции факторинга, выражающую ее суть. Факторинг — это не просто уступка денежных требований за деньги, а бесперебойное финансирование финансовым агентом основной деятельности клиента, его избавление от проблем, вызываемых платежеспособностью его покупателей и заказчиков. Это обстоятельство заставляет подойти к вопросу о допустимости уступки будущих требований несколько иначе и, в частности, уточнить выведенное выше понятие о производном приобретении субъективных прав.    продолжение
–PAGE_BREAK–
Вместе с тем распорядительный (абсолютно-правовой) эффект договора об уступке будущих требований будет обладать существенной спецификой. Если юридический результат классической уступки (цессии существующего требования) исчерпывается его прекращением в лице цедента с последующим возникновением в лице цессионария (изменением принадлежности), то в случае цессии будущего требования его необходимым образом предваряет иной, совершенно специфический гражданско-правовой эффект: наделение (связывание) его контрагентов статусом будущего цедента и будущего цессионария. Каждый из участников договора уступки будущих требований становится в состояние связанности по отношению к другому участнику. Будущий цедент связывается перспективой неизбежного прекращения субъективного права — предмета договора немедленно в момент его возникновения; будущий цессионарий — перспективой неизбежного возникновения у него субъективного права — производного по отношению к праву будущего цедента. Это состояние взаимной связанности образует содержание совершенно специфического правоотношения и может быть разорвано контрагентами посредством заключения договора, отменяющего договор уступки будущего требования. Оно подобно состоянию связанности, обеспечивающей секундарное право с той лишь разницей, что распорядительный эффект, связанный с переходом требования будет вызываться не действиями по реализации секундарного права, а юридическим событием — фактом возникновения субъективного права. Данная трактовка замечательно вписывается в предложенное выше понимание распорядительных действий как актов, приводящих к изменению динамической составляющей правоспособности субъектов гражданских правоотношений.
Разумеется, все сказанное выше имеет смысл и эффект лишь в том случае, если условия договора уступки будущих требований сформулированы таким образом, чтобы они позволяли однозначно судить о том, являются ли те или иные возникающие в ходе деятельности его сторон требования предметом уступки или нет, причем уже в самый момент их возникновения (п. 1 ст. 826 ГК). Это объясняется нормой п. 2 ст. 826, которая постановляет, что денежное требование, уступленное в потенциальном (будущем) состоянии, считается перешедшим к финансовому агенту (цессионарию) именно в момент своего возникновения (если только переход требования не обусловлен каким-либо иным юридическим фактом). Формулировка данной нормы такова, что, на наш взгляд, не дает никаких оснований для так называемой теории непосредственности, т.е. возникновения будущего требования непосредственно у цессионария, минуя цедента. В свете п. 2 ст. 826 речь может идти именно о переходе этого права к цессионарию, т.е. о его возникновении у цессионария не ранее, чем таковое возникнет и прекратится в лице цедента (теория промежуточности).
От уступки будущих требований — прав, к моменту уступки еще не возникших — следует отличать требования, которые в момент уступки уже существуют, но еще не могут быть осуществлены по причине отсутствия необходимых для этого условий. Чаще всего в качестве такого условия выступает определенный срок: его ненаступление не позволяет осуществить существующего требования. С уступкой таких требований — хотя бы и не осуществимых, но существующих — никаких проблем нет и быть не может; к категории будущих такие требования не относятся.
Уступку будущих требований следует отграничивать от иных возможных случаев будущей уступки (договор будущей уступки) требований, которая может иметь своим предметом как будущие, так и реально существующие ко времени заключения договора требования, но условия которой, однако, таковы, что связывают абсолютно-правовой эффект этой уступки с каким-то действием или событием, которое может или должно наступить в будущем. Уступка, совершение которой стороны связывают, скажем, с подписанием акта приема-передачи права или с уведомлением должника, будет будущей уступкой, но совсем не обязательно уступкой будущих прав. В то же время уступка будущих требований, как уже указывалось, всегда связывается, как минимум, с возникновением таковых в будущем. Это означает, что уступка будущих прав — суть частный случай более широкого понятия будущей уступки.
Условие о встречном удовлетворении, эквиваленте, составляющем ближайшую причину (основание) уступки требования, в договор сингулярной сукцессии помещать не обязательно, ибо он относится к числу абстрактных сделок. Практика показывает, что предоставление эквивалента нередко предшествует моменту перехода требования, являющегося предметом уступки, или даже происходит до вступления в силу, а то и до заключения договора цессии. Это и понятно, ибо в случае договоренности об обратной последовательности цедент фактически меняет одно право требования на другое. Сначала у него было требование к должнику (к цессионару), а после цессии появилось требование об эквиваленте к новому кредитору (к цессионарию). Естественно, что такой «обмен» имеет смысл только тогда, когда цедент уверен в том, что кредитоспособность цессионария более высока, нежели кредитоспособность должника по уступленному требованию. Такого рода договоры практикуются с цессионариями — организациями, «специализирующимися» в области «выколачивания» (взыскания) долгов. Получают распространение подобные договоры и у нас, о чем свидетельствует практика Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ, отвергающая возможность совершения цессии под условием выплаты цессионарием цеденту того или другого процента от фактически взысканных с должника сумм.
Несомненно, в интересах цессионария потребовать установления в договоре и условия о сроке и порядке передачи ему цедентом документов, удостоверяющих наличность и действительность обязательства, статус цедента в этом обязательстве, доказательства чистоты прав цедента. Не имея на руках таких документов, цессионарий не сможет осуществить приобретенных им прав.
Очень важно обусловить, чтобы в число документов, подлежащих передаче, входили бы, в частности, документы, опровергающие возможные возражения должника. Как мы показали в предшествующем параграфе, должник не должен страдать от совершения сделки цессии без его участия, а значит, такая сделка не должна ухудшать его положения. Поскольку нередко бывает сложно предвидеть, какие же именно возражения, касающиеся отношений с цедентом, должник противопоставит цессионарию, постольку и определить документы, подлежащие передаче цедентом цессионарию, тоже бывает непросто. В этой связи целесообразно убедить цедента включить в договор условие о том, что цедент обязан оказывать цессионарию любую затребованную им помощь в опровержении возражений должника, основанных на отношениях последнего с цедентом, в том числе — предоставлять необходимые документы по мере возникновения такой необходимости. Цедент, не выполнивший этой обязанности, должен быть обязан договором к возмещению всех тех убытков, которые понесет цессионарий из-за того, что цедент что-то не представил или о чем-то не предупредил цессионария.
Наоборот, со стороны цедента вполне разумным и естественным было бы требование о том, что цессионарий, не привлекший его цедента в процесс, завязавшийся из возражений должника, не «позвавший» цедента «на помощь», должен сам принимать на себя бремя всех возникших вследствие этого убытков.
3.3 Перемена лиц в обязательстве, основанная на указании закона
Статья 387 ГК предусматривает, что в определенных случаях может состояться переход прав кредитора к другому лицу на основании закона и наступления указанных в нем обстоятельств. В числе случаев такого перехода статья называет (1) универсальное правопреемство в правах кредитора; (2) решение суда о переводе прав кредитора на другое лицо, когда возможность такого перевода предусмотрена законом; (3) исполнение обязательства должника его поручителем или залогодателем, не являющимся должником по этому обязательству; (4) при суброгации страховщику прав кредитора к должнику, ответственному за наступление страхового случая. Перечень этот, как можно судить по завершающей фразе («и в других случаях, предусмотренных законом»), не является исчерпывающим.
Термин «переход» прав не тождественен терминам «уступка» (права) и «перевод» (долга). Его значение более универсально. Российский ГК говорит не только о переходе (1) прав обязательственных (полный перечень см. далее), но также и о переходе (2) имущества (ст. 128 и др.); (3) права собственности и иных вещных прав (п. 1 ст. 131; п. 4 ст. 209, п. 3 ст. 216; п. 3 ст. 268, п. 2 ст. 271, ст. 273 и мн. др..); (4) доли в праве (ст. 251 — в праве общей собственности, п. 2 ст. 596 — в праве получения постоянной ренты); (5) риска (например, ст. 459); (6) исключительных прав (п. 2 ст. 559, п. 1 ст. 1038); (7) обязанностей (п. 5 ст. 340, п. 2 ст. 581, п. 1 ст. 621 и др., полный перечень будет приведен далее); (8) корпоративных прав (ч. 2 ст. 79, п. 6 ст. 93, п. 1 ст. 142) и даже (!) (9) полномочий по управлению делами юридического лица (п. 2 ст. 57 и п. 3 ст. 62).
Из приведенного перечня случаев употребления законодателем термина «переход» нас интересуют, пожалуй, только случаи (1) и (7), т.е. случаи перехода на основании закона обязательственных прав и корреспондирующих им юридических обязанностей. О переходе обязательственных прав и обязанностей ГК говорит в следующих местах:
1) ч. 2 ст. 79 — «при передаче доли (части доли) (в полном товариществе. — В.Б.) иному лицу к нему переходят полностью или в соответствующей части права, принадлежавшие участнику, передавшему долю (часть доли)»;
2) п. 1 ст. 142 — «с передачей ценной бумаги переходят все удостоверяемые ею права в совокупности»;
3) п. 2 ст. 313 — уже встречавшаяся нам норма о переходе к третьему лицу, за свой счет удовлетворившему требование кредитора без согласия должника вследствие подверженности опасности утраты своего права на имущество должника, прав кредитора. «В этом случае к третьему лицу переходят права кредитора по обязательству в соответствии со ст. 382-387 настоящего Кодекса», — уточняет ГК;
4) п. 5 ст. 340 — «если ипотека установлена на земельный участок, на котором находятся здания или сооружения, принадлежащие не залогодателю, а другому лицу, то при обращении залогодержателем взыскания на этот участок и его продаже с публичных торгов к приобретателю участка переходят права и обязанности, которые в отношении этого лица имел залогодатель»;
5) п. 1 ст. 365, ст. 387 — «к поручителю, исполнившему обязательство, переходят права кредитора по этому обязательству и права, принадлежавшие кредитору как залогодержателю, в том объеме, в котором поручитель удовлетворил требование кредитора»;
6) ст. 384 — если иного не предусмотрено законом или договором, то с цедируемым обязательственным правом (требованием) переходят “… права, обеспечивающие исполнение обязательства, а также другие связанные с требованием права” (не подлежит сомнению, что среди прочих имеются в виду и обязательственные права);
7) ст. 387 — права кредитора переходят “… вследствие исполнения обязательства должника его… залогодателем, не являющимся должником по этому обязательству”;
8) п. 1 ст. 586 — в случае отчуждения недвижимого имущества, переданного под выплату ренты плательщиком ренты, «его обязательства по договору ренты переходят на приобретателя имущества»;
9) п. 2 ст. 596 — «в случае смерти одного из получателей ренты его доля в праве на получение ренты переходит к пережившим его получателям ренты, если договором пожизненной ренты не предусмотрено иное, а в случае смерти последнего получателя ренты обязательство выплаты ренты прекращается»;
10) п. 1 ст. 700 — «ссудодатель вправе произвести отчуждение вещи или передать ее в возмездное пользование третьему лицу. При этом к новому собственнику или пользователю переходят права по ранее заключенному договору безвозмездного пользования, а его права в отношении вещи обременяются правами ссудополучателя»;
11) ст. 960 — «при переходе прав на застрахованное имущество от лица, в интересах которого был заключен договор страхования, к другому лицу права и обязанности по этому договору переходят к лицу, к которому перешли права на имущество, за исключением случаев принудительного изъятия имущества по основаниям, указанным в п. 2 ст. 235 настоящего Кодекса, и отказа от права собственности (статья 236). Лицо, к которому перешли права на застрахованное имущество, должно незамедлительно письменно уведомить об этом страховщика»;
12) п. 1 ст. 965 и ст. 387 — «если договором имущественного страхования не предусмотрено иное, к страховщику, выплатившему страховое возмещение, переходит в пределах выплаченной суммы право требования, которое страхователь (выгодоприобретатель) имеет к лицу, ответственному за убытки, возмещенные в результате страхования»;
13) ст. 986 — «обязанности по сделке, заключенной в чужом интересе, переходят к лицу, в интересах которого она совершена, при условии одобрения им этой сделки и если другая сторона не возражает против такого перехода либо при заключении сделки знала или должна была знать о том, что сделка заключена в чужом интересе. При переходе обязанностей по такой сделке к лицу, в интересах которого она была заключена, последнему должны быть переданы и права по этой сделке»;    продолжение
–PAGE_BREAK–
14) ч. 2 ст. 1002 — «в случае объявления комиссионера несостоятельным (банкротом), его права и обязанности по сделкам, заключенным им для комитента во исполнение указаний последнего, переходят к комитенту»;
15) п. 3 ст. 1029 — «если иное не предусмотрено договором коммерческой концессии, заключенным на срок, при досрочном его прекращении права и обязанности вторичного правообладателя по договору коммерческой субконцессии… переходят к правообладателю, если он не откажется от принятия на себя прав и обязанностей по этому договору. Это правило соответственно применяется при расторжении договора коммерческой концессии, заключенного без указания срока».
Наряду с термином «переход» прав и обязанностей ГК употребляет также термин «перевод» прав и обязанностей (ст. 387), а в ряде случаев указывает на процесс перемены лиц в обязательстве и иным, иногда менее явным образом, а иногда и традиционными терминами — «уступка», «перевод». Сюда относятся следующие его нормы:
1) п. 3 ст. 250 — «при продаже доли с нарушением преимущественного права покупки любой другой участник долевой собственности имеет право в течение трех месяцев требовать в судебном порядке перевода на него прав и обязанностей покупателя»;
2) ст. 353 — переход права собственности на заложенное имущество не отменяет залогового его обременения, т.е. на нового собственника имущества переходят обязанности его залогодателя;
3) ст. 617 — переход права собственности на имущество, сданное в аренду, не отменяет прав его арендатора, т.е. на нового собственника имущества переходят обязанности его арендодателя;
4) п. 1 ст. 621 — «если арендодатель отказал арендатору в заключении договора на новый срок, но в течение года со дня истечения срока договора с ним заключил договор аренды с другим лицом, арендатор вправе по своему выбору потребовать в суде перевода на себя прав и обязанностей по заключенному договору и возмещения убытков, причиненных отказом возобновить с ним договор аренды, либо только возмещения таких убытков»;
5) п. 2 и 3 ст. 993 — «в случае неисполнения третьим лицом сделки, заключенной с ним комиссионером, комиссионер обязан немедленно сообщить об этом комитенту, собрать необходимые доказательства, а также по требованию комитента передать ему права по такой сделке с соблюдением правил об уступке требования (ст. 382-386, 388, 389)»; «уступка прав комитенту по сделке на основании пункта 2 настоящей статьи допускается независимо от соглашения комиссионера с третьим лицом, запрещающего или ограничивающего такую уступку. Это не освобождает комиссионера от ответственности перед третьим лицом в связи с уступкой права в нарушение соглашения о ее запрете или об ограничении»;
6) ст. 1000 — «Комитент обязан:… освободить комиссионера от обязательств, принятых им на себя перед третьим лицом по исполнению комиссионного поручения».
К приведенному перечню необходимо добавить случаи перехода обязательственных прав (требований) и долгов в составе имущественных комплексов, не образующие универсального правопреемства, а именно — их переход по договорам (1) продажи (ст. 559-566 ГК), (2) аренды (ст. 656-664) и (3) залога (п. 2 ст. 340) предприятия (имущественного комплекса), а также (вероятно) (4) договору доверительного управления предприятием (имущественным комплексом) (п. 1 ст. 1013).
Кроме того, известный интерес для нашего исследования представляют нормы п. 1 и 2 ст. 686 ГК — о сингулярном правопреемстве в правах и обязанностях нанимателя жилого помещения.
Согласно п. 1 наниматель жилого помещения может быть заменен «по требованию нанимателя и других граждан, постоянно с ним проживающих, и с согласия наймодателя». Что это за основание? Буквально читая эту норму, можно заключить, что для замены нанимателя жилого помещения не требуется даже… согласие того лица, которое заменит собою нанимателя — достаточно, чтобы замены потребовали существующий наниматель и постоянно проживающие с ним граждане. Подобное толкование явно неверно, ибо статус нанимателя предполагает переход не только прав, но и обязанностей, что, конечно же, недопустимо без согласия лица, на которое эти обязанности планируется перевести. Выполнять «требование» принять на себя обязанности нанимателя никто не обязан. Очевидно, ГК имел в виду ситуацию, когда кем-либо из граждан, совместно проживающих с нанимателем, проявлена инициатива не только по замене нанимателя, но и выражена готовность занять место нанимателя; эта инициатива может привести к предположенной замене, если она поддержана самим нанимателем, другими гражданами, совместно с ним проживающими, и наймодателем. Речь, следовательно, идет о договоре (соглашении) многочисленных участников операции найма жилого помещения о замене стороны договора найма, т.е. договоре комплексном (соединяющем в себе черты и договора цессии, и договора перевода долга) и по этой причине подлежащем санкционированию другой стороной (наймодателем). Поскольку мы рассматриваем здесь случаи перемены лиц в обязательстве по основаниям иным, чем договор, то полагаем, что этот случай можно пропустить.
Гораздо более интереса представляет для нас п. 2 ст. 686, согласно которой обстоятельствами, приводящими к замене нанимателя жилого помещения может стать сложный фактический состав, слагающийся из, во-первых, факта смерти или выбытия прежнего нанимателя и, во-вторых, факта достижения или отсутствия соглашения лиц, постоянно проживающих в данном жилом помещении, о личности нового нанимателя. Получаем четыре варианта состава: 1) смерть нанимателя + соглашение, 2) смерть + отсутствие соглашения, 3) выбытие нанимателя + соглашение и 4) выбытие + отсутствие соглашения. Независимо от того, каким составом вызывается к жизни преемство в статусе нанимателя в том или другом конкретном случае, речь идет, несомненно, о правопреемстве сингулярном и именно по специфическому основанию, установленному законом (cessio legis). То, что одним из элементов юридического состава может быть факт смерти правопредшественника, сам по себе не означает, что речь с неизбежностью пойдет именно об открытии наследства: наследственное правопреемство хотя и наиболее распространенный, но не единственный случай посмертного правопреемства. Точно также и то, что другим элементом состава может быть соглашение, само по себе не означает, что речь идет о договорном (цессионном) правопреемстве, поскольку заключаемое в этом случае соглашение имеет принципиально иную природу, нежели договор цессии.
Итак, ГК известно, по меньшей мере, двадцать пять случаев сингулярной перемены лиц в обязательстве, основанной не на одном юридическом факте (сукцессия) и не на двух (перевод долга), а на сложном юридическом составе, одним из фактов, непременно входящих в который, является предписание закона (точнее — обстоятельство, названное в законе). Попытавшись классифицировать перечисленные случаи с целью удобства их дальнейшего изучения, мы должны обратить внимание, прежде всего, на тот факт, что роль предписания закона для изменения лиц в обязательстве, неодинакова в различных случаях. В соответствии с этой ролью все перечисленные случаи разбиваются на следующие группы.
Первая группа объединяет ситуации, в которых указание закона (обстоятельство, указанное в законе) является не только необходимым, но и достаточным для того, чтобы породить перемену лиц в обязательственном правоотношении, безотносительно к каким бы то ни было другим факторам. В нее входят случаи перехода обязательственных прав на основании:
1) исполнения обеспеченного обязательства:
1.1. поручителем;
1.2. залогодателем — третьим лицом;
2) передачи (продажи, отчуждения):
2.1. доли в полном товариществе;
2.2. ценной бумаги;
2.3. земельного участка, заложенного третьим лицом;
2.4. недвижимости, переданной под выплату ренты;
2.5. имущества, данного в ссуду;
2.6. заложенного имущества;
2.7. арендованного имущества;
3) операций с имущественным комплексом, а именно — при его:
3.1. продаже;
3.2. аренде;
3.3. залоге;
3.4. передаче в доверительное управление;
4) надлежащего совершения комиссионером сделок, составляющих предмет договора комиссии;
5) объявления комиссионера несостоятельным;
6) смерти или выбытия нанимателя жилого помещения.
Вне зависимости от соглашения сторон, одностороннего волеизъявления какой-либо из них, их действий, обращения в суд и тому подобных факторов права и (или) обязанности в перечисленных выше случаях меняют своего носителя только потому, что так говорит закон. Отсюда можно заключить, что данная группа ситуаций влечет перемену лиц в обязательственных правоотношениях только при наличии состава из двух юридических фактов — (а) факта, являющегося основанием перемены лица и (б) указания закона, санкционирующего такую перемену.
Вторая группа, напротив, объединяет в себе те случаи, когда наряду с основанием перехода прав (обязанностей) и указанием закона для того, чтобы перемена лиц в обязательствах состоялась, необходимым является наличие или отсутствие одного или нескольких юридических фактов-условий. К таким фактам относятся следующие:
1) отсутствие указания о противоположных правовых последствиях (т.е. указание о том, что перемены субъекта обязательства не происходит), помещенного в определенном договоре. Законодатель считает допустимым договорную отмену общего правила о перемене лиц в обязательстве на основании закона в случаях:
1.1. перехода прав, связанных с требованием, уступаемым по договору цессии, в т.ч. прав, дополнительных по отношению к такому (уступаемому) требованию (такой переход может быть исключен законом, но может быть и отменен договором);
1.2. перехода прав кредитора по обязательству выплаты пожизненной ренты вследствие смерти одного из получателей ренты к другому (пережившему) получателю (пережившим получателям) (отмена должна быть сделана в договоре пожизненной ренты);
1.3. перехода прав кредитора к страховщику, уплатившему страховое возмещение, так называемых «суброгации» (отмена должна быть сделана в договоре имущественного страхования);
1.4. перехода прав вторичного правообладателя по договору коммерческой концессии к правообладателю вследствие прекращения договора (отмена такого перехода прав должна быть сделана в самом договоре коммерческой концессии);
2) наличие последующего одностороннего волеизъявления кредитора — требования о передаче прав или согласия на возложение обязанностей. Сюда относятся случаи:
2.1. возложения обязанностей по сделке, заключенной в чужом интересе, на лицо, в интересе которого заключена данная сделка (такие обязанности переходят к этому лицу только при условии одобрения им этой сделки, а также при отсутствии возражений на замену должника со стороны контрагента такой сделки);
2.2. уступка требований, приобретенных комиссионером в интересах и по поручению комитента по сделке, нарушенной третьим лицом (таковая может быть осуществлена лишь на основании требования об этом со стороны комитета);    продолжение
–PAGE_BREAK–
3) оформление перемены лиц в обязательстве по правилам, установленным главой 24 ГК, требуется в случаях:
3.1. перехода к третьему лицу, за свой счет удовлетворившему требование кредитора без согласия должника вследствие подверженности опасности утраты своего права на имущество должника, прав кредитора (требуется соблюдение норм ст. 382-387 ГК);
3.2. уступки требований, приобретенных комиссионером в интересах и по поручению комитента по сделке, нарушенной третьим лицом (требуется соблюдение норм ст. 382-386, 388, 389 ГК);
4) обращение в суд с требованием о признании статуса кредитора (с требованием о переводе прав) необходимо для того, чтобы приобрести:
4.1. права и обязанности покупателя доли в праве общей собственности, проданной с нарушением преимущественного права покупки* (372);
4.2. права и обязанности по договору аренды, заключенному арендодателем в нарушение права предшествующего арендатора на возобновление договора аренды на новый срок.
Особняком стоит случай перехода прав и обязанностей по договору страхования на основании перехода прав на застрахованное имущество от лица, в интересах которого был заключен договор страхования. Для того чтобы права и обязанности перешли к приобретателю застрахованного имущества, необходимо, чтобы (1) само имущество было бы приобретено им не по основаниям, указанным в п. 2 ст. 235 и ст. 236 ГК, а также — (2) незамедлительное письменное уведомление страховщика о состоявшемся переходе прав лицом-правопреемником. По сути, здесь необходимым слагаемым юридического состава делается такой факт, как согласие перехода прав с буквой и духом законодательства. Письменное же уведомление может быть причислено к тому же роду фактов, что и обращение в суд — совершение действий, свидетельствующих о намерении защитить свое новое правовое положение (созданное или то, которое должно было быть создано).
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Существующие концепции позволяют рассматривать понятие «правопреемство» как в широком, так и в узком значении. В широком смысле о правопреемстве как о юридической фикции допустимо говорить в каждом случае возникновения субъективных прав и обязанностей при переходе имущества от правопредшественника к правопреемнику. В этом случае речь будет идти о преемственности в правах и обязанностях, а с методологической точки зрения термин «правопреемство» уместно использовать как в вещных, так и в обязательственных правоотношениях. В узком представлении правопреемство объединяет производные способы приобретения вещных прав.
Сопоставление существующих концепций правопреемства с содержанием понятия гражданского оборота позволяет утверждать, что данные правовые категории характеризуют, по сути, одно и то же явление — приобретение материальных благ. Различие заключается в том, что с позиции «правопреемства» понятийным аппаратом выступают «субъективные права и обязанности», а с позиции «гражданского оборота» — «имущество». О переходе субъективных прав и обязанностей в порядке правопреемства можно говорить лишь с определенной долей условности. Только имущество обладает признаком оборотоспособности.
Сложившаяся практика гражданского (и прежде всего коммерческого) оборота требует отнести к имуществу имущественные права и обязанности, которые в настоящее время обладают признаками оборотоспособности и представляют самостоятельную ценность для участников оборота. Термин «сингулярное (частное) правопреемство» уместно использовать лишь в обязательственных правоотношениях применительно к обороту имущественных прав и обязанностей.
1. В силу того, что ст. 1110 ГК РФ, раскрывая сущность наследования, устанавливает объект такого преемства — имущество умершего (наследство, наследственное имущество), включающее в себя вещи, иное имущество, в том числе имущественные права и обязанности (ст. 1112 ГК РФ), представляется возможным и необходимым заменить понятие «универсальное правопреемство» понятием «наследственное преемство», в целом сохраняющим признаки универсальности, но и обозначающим также переход прав и обязанностей умершего к наследнику, не всегда тождественных по своему объему (содержанию).
2. С учетом положений ст. 129 ГК РФ универсальное правопреемство следует определить как самостоятельный (отличный от присвоения и отчуждения) правовой механизм приобретения имущества правопреемниками посредством совершения специального рода сделок при наследовании, реорганизации юридических лиц и по основаниям выморочности.
3. Имущество, переходящее в порядке универсального правопреемства, предлагается рассматривать как имущественный комплекс, являющийся самостоятельным объектом гражданских прав.
4. С учетом положительного примера п. 1 ст. 1175 ГК РФ целесообразно изложить п. 3 ст. 60 ГК РФ в следующей редакции: «Правопреемники реорганизуемого юридического лица несут солидарную ответственность по долгам реорганизованного юридического лица».
5. Исследование позволяет сделать вывод о схожести между гражданско-правовым механизмом регулирования приобретения имущества при реорганизации юридических лиц и приобретением имущества при реформировании органов власти в рамках публичных правоотношений. Упразднение органа государственной власти не создает нового вида передачи имущества в порядке универсального правопреемства. Упразднение должно определяться или нормами о реорганизации юридических лиц, с переходом имущества в порядке универсального правопреемства, или нормами о ликвидации юридического лица с прекращением прав и обязанностей на имущество.
6. Представляется необходимым в ст. 58 и п. 2 ст. 218 ГК РФ закрепить правило о переходе имущества при реорганизации с момента государственной регистрации вновь возникших юридических лиц (при слиянии, разделении, выделении, преобразовании) и с момента прекращении деятельности присоединенного юридического лица (при присоединении).
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
Конституция Российской Федерации [Текст]: офиц. текст. // Российская газета. –1993. – № 237.
Гражданский кодекс Российской Федерации (часть первая) [Текст]: [Федеральный закон № 51-ФЗ, принят 30.11.1994 г. по состоянию на 13.05.2008] // Собрание законодательства РФ. – 1994. – № 32. – Ст. 3301.
Гражданский кодекс Российской Федерации (часть вторая) [Текст]: [Федеральный закон № 14-ФЗ, принят 26.10.1996 г. по состоянию на 24.04.2008] // Собрание законодательства РФ. – 1996. – № 5. – Ст. 410.
Гражданский кодекс Российской Федерации (часть третья) [Текст]: [Федеральный закон № 146-ФЗ, принят 26.11.2001 г. по состоянию на 29.04.2008] // Собрание законодательства РФ. –2001. – № 49. – Ст. 4552.
Гражданский кодекс Российской Федерации (часть четвертая) [Текст]: [Федеральный закон № 230-ФЗ, принят 18.12.2006 г., по состоянию на 01.12.2007] // Собрание законодательства РФ. – 2006. – № 52 (1 ч.). – Ст. 5496.
Гражданский процессуальный кодекс Российской Федерации [Текст]: [Федеральный закон № 138-ФЗ, принят 14.11.2002 г., по состоянию на 04.12.2007] // Собрание законодательства РФ. – 2002. – № 46. – Ст. 4532.
Арбитражный процессуальный кодекс Российской Федерации [Текст]: [Федеральный закон № 95-ФЗ, принят 24.07.2002 г., по состоянию на 29.04.2008] // Собрание законодательства РФ. – 2002. – № 30. – Ст. 3012.
О производственных кооперативах [Текст]: [Федеральный закон № 41-ФЗ, 08.05.1996 г., по состоянию на 18.12.2006] // Собрание законодательства РФ. – 1996. – № 20. – Ст. 2321.
О государственной регистрации юридических лиц и индивидуальных предпринимателей [Текст]: [Федеральный закон № 129-ФЗ, принят 08.08.2001 г., по состоянию на 30.04.2008] // Собрание законодательства РФ. – 2001. – № 33 (часть I). – Ст. 3431.
Об исполнительном производстве [Текст]: [Федеральный закон № 229-ФЗ, принят 02.10.2007 г., по состоянию на 13.05.2008] // Собрание законодательства РФ. – 2007. – № 41. – Ст. 4849.
О рынке ценных бумаг [Текст]: [Федеральный закон № 39-ФЗ, принят 22.04.1996 г., по состоянию на 06.12.2007] // Собрание законодательства РФ. – 1996. – № 17. – Ст. 1918.
О государственных и муниципальных унитарных предприятиях [Текст]: [Федеральный закон № 161-ФЗ, принят 14.11.2002 г., по состоянию на 01.12.2007] // Собрание законодательства РФ. – 2002. – № 48. – Ст. 4746.
Об обществах с ограниченной ответственностью [Текст]: [Федеральный закон № 14-ФЗ, принят 08.02.1998 г., по состоянию на 29.04.2008] // Собрание законодательства РФ. – 1998. – № 7. – Ст. 785.
Об акционерных обществах [Текст]: [Федеральный закон № 208-ФЗ, принят 26.12.1995 г., по состоянию на 29.04.2008] // Собрание законодательства РФ. – 1996. – № 1. – Ст. 1.
Об ипотеке (залоге недвижимости) [Текст]: [Федеральный закон № 102-ФЗ, принят 16.07.1998 г., по состоянию на 13.05.2008] // Собрание законодательства РФ. – 1998. – № 29. – Ст. 3400.
Аксенова Е.В. Некоторые проблемы правопреемства при реорганизации [Текст] // Адвокатская практика. – 2007. – № 4. – С 23.
Алексеев С.С. Односторонние сделки в механизме гражданско-правового регулирования [Текст] // Антология уральской цивилистики 1925-1989″ М.: Статут. 2001. – 784 с.
Амфитеатров Г.Н., Солодилов А.П. Право наследования в СССР. [Текст] М.: Юридическая литература. 1946. — 568 с.
Анненков К.Н. Система русского гражданского права. [Текст] М.: Статут. 2000. – 612 с.
Анохин В., Керимова М. Уступка права требования на основании договора [Текст] // Хозяйство и право. – 2008. – № 4. – С. 19.
Антимонов Б.С., Граве К.А. Советское наследственное право. [Текст] М.: Государственное издательство юридической литературы, 1955. – 676 с.
Архипов Б.П. Юридическая природа фактического состава, опосредующего реорганизацию акционерного общества [Текст] // Законодательство. – 2002. – № 3. – С. 19.
Ахмедшина А. Переход прав кредитора на основании договора: правовые нормы и практика их применения [Текст] // Арбитражный и гражданский процесс. – 2007. – № 4. – С. 19.
Белов В.А. Сингулярное правопреемство в обязательстве. [Текст] М.: Учебно-консультационный центр «ЮрИнфоР», 2000. – 432 с.
Белов В.А. Сингулярное правопреемство в обязательстве. [Текст] М.: Дело. 2007. – 486 с.
Брагинский М.И., Витрянский В.В. Договорное право: общие положения. [Текст] М.: Статут, 2001 (издание 3-е, стереотипное). – 648 с.
Генкин Д.М. Право собственности в СССР. [Текст] М.: Юрлитиздат. 1961. – 642 с.
Гордон М.В. Наследование по закону и по завещанию. [Текст] М.: Юридическая литература. 1967. – 368 с.
Гражданское право: Учебник. Т. 1 [Текст] / Отв. ред. проф. Суханов Е.А. М.: Волтерс Клувер, 2007. – 724 с.
Гражданское право: Учебник. Т. 3 [Текст] / Под ред. Сергеева А.П., Толстого Ю.К. М.: Проспект, 2007. – 702 с.
Гражданское право. Часть первая: учебник [Текст] / Отв. ред. Мозолин В.П.,. Масляев А.И. М.: Юристъ. 2005. – 698 с.    продолжение
–PAGE_BREAK–
Гражданское право России: Курс лекций. Ч. 1 [Текст] / Под ред. Садикова О.Н. М.: Проспект. 2003. – 482 с.
Грибанов В.П. Осуществление и защита гражданских прав. [Текст] М.: Статут, 2000. – 618 с.
Егоров Н.Д. Наследственное правоотношение [Текст] // Вестник ЛГУ. Сер. «Право». Вып. 3. — 1988. — № 6. — С. 73.
Елисеев С.В. Институт перевода долга в российском гражданском праве [Текст] // Журнал российского права. – 2008. – № 3. – С. 20.
Илюшина М.Н. Проблемы правопреемства при реорганизации юридических лиц [Текст] // Закон. – 2008. – № 2. – С. 11.
Иоффе О.С. Обязательственное право. [Текст] М.: Юрлитиздат. 1975. – 672 с.
Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации: в 3 т. Т. 1. Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации, части первой (постатейный) (издание третье, переработанное и дополненное) [Текст] / Под ред. Абовой Т.Е., Кабалкина А.Ю. М.: Юрайт-Издат. 2007. – 706 с.
Коммерческое право: Учебник [Текст] / Под ред. Попондопуло В.Ф., Яковлевой В.Ф. СПб., Питер. 2007. – 678 с.
Ломидзе О.Г. Обязательственные права на вещи [Текст] // Журнал российского права. – 2005. – № 10. – С. 35.
Мейер Д.И. Избранные труд по гражданскому праву. [Текст] М.: Статут. 2003. – 732 с.
Микрюков В.А. Ограничения и обременения гражданских прав [Текст] М.: Статут. 2007. – 348 с.
Москаленко И.В. Роль дефиниций в информационном обеспечении функций гражданско-правовых норм [Текст] // Нотариус. – 2004. – № 5. – С. 19.
Нариманов Э.Н. Предмет как существенное условие договора уступки требования [Текст] // Юрист. – 2008. – № 2. – С. 23.
Новицкий И.Б. Очерки гражданского права [Текст] М.: Статут. 2003. – 692 с.
Пахман С.В. История кодификации гражданского права. В 2 т. Т. 2. [Текст] М.: Статут. 2001. — 560 с.
Покровский И.А. История римского права. [Текст] М.: Статут, 2003. – 678 с.
Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. [Текст] М.: Проспект. 1998. — 602 с.
Почуйкин В.В. Уступка права требования: Основные проблемы применения в современном гражданском праве России. [Текст] М.: Статут. 2005. – 632 с.
Сергеев А.П., Толстой Ю.К., Елисеев И.В. Комментарий к ГК РФ, части третьей (постатейный). [Текст] М.: Норма. 2002. – 678 с.
Серебровский В.И. Очерки советского наследственного права. [Текст] М.: Статут. 2002. – 568 с.
Смольков Н.С. Принцип универсальности наследственного правопреемства [Текст] // Наследственное право. – 2007. – № 1. – С. 19.
Советское гражданское право. 2-е изд. Т. 1 [Текст] / Под ред. проф. Рясенцева В.А. М.: Юридическая литература, 1975. – 672 с.
Степанов Д.И. Правопреемство при реорганизации в форме выделения [Текст] // Вестник ВАС РФ. — 2002. — №7. — С. 13.
Суханов Е.А. Факторинг — новый договор в российском законодательстве [Текст] // Законодательство. — 1997. — № 6. — С. 11.
Тарасов И.Т. Учение об акционерных компаниях. [Текст] М.: Статут, 2000. – 478 с.
Телюкина М.В. Наследственное право. Комментарий Гражданского кодекса Российской Федерации. [Текст] М.: Дело. 2002. – 472 с.
Телюкина М.В. Реорганизация как способ прекращения деятельности юридических лиц [Текст] // Законодательство. – 2000. – № 1. – С. 21.
Толстой В.С. Исполнение обязательств. [Текст] М.: Юридическая литература, 1973. – 362 с.
Тордия И.В. Уступка права требования в гражданском праве [Текст] // Налоги (газета). – 2006. – № 17. – С.11.
Фадеева Т.А. Наследственное право (3-я часть Гражданского кодекса РФ) [Текст] // Нотариальный вестник. — 2002. — № 6. — С. 43.
Хвостов В.М. Система римского права: Учебник. [Текст] М.: Издательство «Спарк», 1996. — 762 с.
Чепига Т.Д. Наследование по завещанию в советском гражданском праве. [Текст] М.: Юрлитиздат. 1965. – 438 с.
Черепахин Б.Б. Правопреемство по советскому гражданскому праву. [Текст] М.: Государственное издательство юридической литературы, 1962. – 432 с.
Черепахин Б.Б. Избранные труды по гражданскому праву. [Текст] М.: Статус, 2002. – 762 с.
Чубаров С.А. Правопреемство при реорганизации юридических лиц [Текст] // Законодательство. — 1998. — № 7. — С. 12.
Шапкина Г.С. Новое в российском акционерном законодательстве (изменения и дополнения Федерального закона «Об акционерных обществах») [Текст] // Вестник ВАС РФ. – 2002. – № 2. – С. 23.
Шершеневич Г.Ф. Учебник римского гражданского права (по изданию 1907 г.). [Текст] М.: Статут, 2005. – 678 с.
Югай О.Д. Некоторые проблемы уступки права требования (цессии) [Текст] // Гражданское право. – 2006. – № 1. – С. 17.
Ярошенко К. Новое законодательство о наследовании [Текст] // Хозяйство и право. — 2002. — № 2. — С. 21.
О некоторых вопросах практики разрешения споров, связанных с защитой права собственности и других вещных прав [Текст]: [Постановление Пленума ВАС РФ № 8, от 25.02.1998 г.] // Вестник ВАС РФ. – 1998. – № 10. – С. 14-16.
О некоторых вопросах, связанных с применением части первой Гражданского кодекса РФ [Постановление Пленума Верховного Суда РФ и Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ № 6/8, от 01.07.1996 г.] // Вестник ВАС РФ. – 1996. – № 9. – С. 32.
О некоторых вопросах, связанных с применением земельного законодательства [Текст]: [Постановление Пленума ВАС РФ № 11, от 24.03.2005 г.] // Вестник ВАС РФ. – 2005. – № 5. – С. 23.
Постановление ФАС Поволжского округа от 25.08.2008 по делу № А57-4629/07 [Текст]// Вестник ВАС РФ.- 2008.- № 10.-С. 55
Определение ВАС РФ от 16.07.2008 № 8895/08 [Текст] // Вестник ВАС РФ.- 2008.- № 8.- С.23.
Постановление ВАС РФ Поволжского округа от 21.08.2008 по делу № А55-18239/2007 [Текст]// Вестник ВАС РФ.-2008.-№ 10.- С.56.
Постановление ФАС Поволжского округа от 02.06.2008 по делу № А55-12799/07 [Текст]// Вестник ВАС РФ.-2008.-№8.- С.40.