Православие, Язычество, Иконопочитание. “Икона” в переводе с греческого означает “образ”. Когда
некоторая реальность отражается в другом материале – это об раз. Отпечаток, оставленный перстнем в сургуче или воске это образ. Моя память о каком-то событии – это образ. Отра жение другого человека в моем сознании и моих глазах – это образ. Слово, которым обозначается предмет – это образ: лю бое слово есть не вещь, но символ вещи, ее отображение в моей речи. Человек неизбежно живет в мире образов. Даже стол, который я вижу перед собой, дан мне как образ (мое сознание непосредственно работает с образом стола на сетчат ке моего глаза). И вся культура – от музыки до скульптуры, от литературы до живописи, есть образ. Тем самым вся культурная деятельность человека есть научение жить в мире неизбежных образов. В этой школе у человека должно раз виться ожидание того, что реальность многомернее и сложнее своих образов, и в тоже время смирение с тем, что познание мира без посредства образов вообще невозможно. Как же тогда понять четвертую из десяти Моисеевых запове
дей – “не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже зем ли”? Именно напоминая эту ветхозаветную заповедь, протестан ты укоряют православные иконы. То, что я сказала абзацем вы ше – философия. Они-же приводят цитату Писания. Как совмес тить философию и богословие? Какой сделать выбор? Так вот, философски очевидно, что человек не может не соз
давать образов – суть же заповедей не в запрете на созда ние образов, а в том, чтобы из этих неизбежных образов не делать себе кумиров. И Моисей ясно понимает смысл запрета: “не поклоняйся им и не служи им”. Изображение не должно вос приниматься в качестве Бога – это верно. В частности, чело век должен помнить, что и тот образ Бога, который он имеет в своем уме, не есть Сам Бог. Можно не иметь икон и быть идо лопоклонником – ибо кумир будет всажен в сердце человека, Можно спутать реальность текста Писания и реальность того Бога, о котором оно говорит. Верно, в православном мире мож но встретить людей, которые относятся к иконе, как к куми ру – но разве в мире протестантском нет людей, которые Биб лию превратили в предмет своего профессионального изучения, а живого Бога забыли? Кстати, Библия тоже есть икона. Просто образ Творца она
передает не красками, а словами. Любая проповедь предлагает некоторый образ Бога, некоторое представление о Боге, для того, чтобы человек обратил свой сердечный взор к самому Создателю. Но тоже делает и икона. Седьмой Вселенский Собор, установивший иконопочитание, ясно сказал: глазами взирая на образ, умом восходим к Первообразу. Более того, Ветхий За вет есть икона Нового Завета – “образ настоящего времени”, “тень будущих благ”. События Священной истории иконичны. Первым же иконописцем был сам Бог. Его Сын – “образ ипос таси Его”. Бог же создал человека как свой образ в мире (в греческом переводе – как икону). Тайну иконы раскрывает такой литургический обряд, как каж
дение: в храме священник при каждении кланяется и кадит и людям и иконам. Это два вида образов. В человеке образ Божий есть личность, разум, способность к творчеству и свободе. Почитая в другом образ Бога-я почитаю его свободу и Богосы новнее достоинство, те Дары, которые Господь дал моему бра ту. Я могу не видеть этих даров, могу с осуждением или през рением, с холодным равнодушием относиться – на уровне эмо ций – к этому человеку. Но догмат напоминает моему разуму: в этом человеке, в каждом человеке, не меньше тайны, чем в те бе самом. Почти же не его дела в мире, почти Божие дело в нем – образ, подаренный ему Богом. Или если я поклонился при встрече человеку, я тоже совершил языческий обряд ? Но тог да Соломон был язычником, ибо даже будучи царем, кланялся своим гостям. И Авраам – ибо кланялся и он народу. И значит, опять нам нужно вспомнить то, что сказал Седьмой Собор об иконе: есть поклонение, как всецелое служение – и оно надле жит только Богу, и есть поклонение, как почитание, как воз дание чести – и оно возможно по отношению к образу. Иначе четвертая заповедь Моисея войдет в прямое противоречие с пя той: “Чти отца твоего и матерь твою”. И в четвертой запове ди: “Чти день субботний”. Итак, все, что вышло из рук Бога и все, что напоминает нам о Нем – достойно благодарения и по читания. И если человек творит себе памятные знаки, образы, для того, чтобы свой ум чаще обращать к Единому Творцу – где же здесь язычество? То же ли самое – Бог и те заповеди, ко торые Он дал Моисею? Нет. Но как же пророк Исаия воскли цает – “И на закон Его буду уповать”. Не язычник ли Исайя, раз уповает на закон Божий, а не на Бога? А вот Давид приз нается – “как люблю закон Твой”. Как же смеет он религиозно любить что-то, помимо Бога? И уж не нарушает ли заповедь “Богу одному поклоняйся” тот же Давид, когда говорит: “пок лоняюсь святому храму Твоему”. Конечно, нет, ибо все, что напоминает о Боге, достойно благоговейного Отношения. Свой образ благочестия нельзя навязывать другим – но и по
дозревать в других худшее без всякой попытки понять мотивы их действия является ничем иным как фарисейством. Можно быть христианином и жить по Евангелию, не почитая живопис ных изображений (православные, молясь в лагерных бараках, где небыло икон Христа, не переставали быть православными). Нос главной заповедью Евангелия – заповедь любви – трудно совместима практика обвинений других христиан в язычестве только за то, что они иным путем выражают свое благоговение перед Единым Господом. Можно ли, глядя на звезды, славить Творца? Можно ли, глазами взирая на земное, умом воспевать Небесное? Вопрос риторический, и всякий верующий ответит на него решительным “да”. А раз можно – значит творение может быть посредником между Богом и Человеком. И природа может быть посредником в религиозном становлении человека, когда своей красотой и величием исторгает из его сердца молитву к Создателю. Но если человек будет почитать космические силы и стихии за Бога, тогда он превратиться в язычника, ибо тварь для него встанет на место Творца. Другое дело, что в ветхо заветные времена зримая икона Бога была невозможна. Но во Хресте Бог стал един с человеком – и если Христос есть Бог, и Христос был виден, то значит он стал изобразим. Евангилие словами описывает жизнь Христа, художник – красками. До тех пор, пока вопрос о почитании икон не был теснейшим
образом связан с вопросом о воплощении Бога во Христе – Цер ковь допускала разное отношение к иконам. Она не запрещала использовать образ для проповеди и для молитвы тем, кто как получал духовную пользу, и она же не понуждала к этому тех христиан, которые боялись, что языческие предрассудки в на роде еще слишком сильны, чтобы можно было безопасно предла гать художественные изображения священных событий. До 8 ве ка мы не видим повсеместного и обязательного употребления икон. Но и сказать, что иконопочитание появляется лишь пос ле XII Вселенского Собора время, тоже неверно. Этот Собор лишь богословски обосновал иконопочитание – но не он его ввел в церковную жизнь. Икона существовала и раньше. Всем известно, например, что итальянские Помпеи погибли в 79 году. Даже по протестантским меркам это врему опостольской, неискаженной Церкви. не все апостолы уже ушли к этому году из нашего ми ра. Так вот, при раскопках в этом засыпанном пеплом городе были найдены стенные росписи на библейские сюжеты, и изобра жения креста. Находки следов христианского присутствия в Помпеях тем интереснее, что, как известно апостол Павел про поведовал в Путеоле, в 10 километрах от Помпей. На другом краю Римской империи – Междуречье (Катакомбы Доура-Европус) от начала второго века до наш дошли другие фрески катаком бных христиан (кстати, с изображением Девы Марии). Но в эпоху иконоборческого кризиса вопрос об иконе оказал
ся поставлен в догматический, христологический контекст. “Чему вы кланяетесь? ” – выпытывали у православных иконобор цы. Божеству Христову? Но оно – неизобразимо, и, значит, ва ши картинки не достигают цели. Или вы кланяетесь Его челове честву – но тогда вы поклоняетесь чему-то , что не есть Бог, и вы, во-первых, язычники, а, во-вторых, несториане, разде ляющие Христа на две части. Православные же отвечали: “Мы не кланяемся ни тому, ни другому”. Мы кланяемся Единой Богоче ловеческой Личности Христа. В молитве мы обращаемся не к “чему”, а к “Кому”, к Личности, а не к безличной природе, к живому и личному Богу. И в той мере, в какой икона помогает нам обращаться к Личности Богочеловека – мы и приемлим ее. Что общего у портрета и человека? То, что при встрече с са мим человеком и при взгляде на его портрет мы называем оюд но и тоже имя: “Это – Петр”. Образ един с Первообразом в имени, в именовании Личности Того, Кто изображен на ней. Поэтому, кстати, на каноничной православной иконе обяза тельно должна присутствовать надпись – имя изображенного. Итак, икона существует для молитвы, и именно в молитве, ко торую человек обращает к Богу и резует свое духовное пред назначение. Ход этих рассуждений можно вполне понять лишь при некотором опыте богословской мысли. Но даже не очень бо гословски искушенный христианин может понять, что нельзя ав томатически переносить ветхозаветные установления в новоза ветный мир. Даже “10 заповедей” уже не безусловны. Они ужес точегны в их нравственном содержании (в Нагорной проповеди Христа) и ослаблены в своей национально-религиозной исключи тельности. Апстольский собор в Иерусалиме, обсуждая вопрос о том, что из Израильского Закона должен исполнять не-еврей, принявший Новый Завет, оставил в силе лишь три установления: “Угодно Святому Духу и нам не возлагать на вас никакого бре мени, кроме сего необходимого: воздерживайтесь от идоложер твенного и крови и удавленины и блуда, и не делайте другим того, чего себе не хотите”. Заповедь о субботе здесь по су ти отменена – ибо не подтверждена. То, что отделяло Израиль от языческого мира во времена ожидания Мессии, не должно бо лее служить преградой после пришествия “Желаемого всеми на родами”. Предупреждение о неизобразимости Бога естественно не упоминается после того, как Иеизобразимый стал видимым и Бестелесый воплотился. В конце концов и у протестантов есть изображение Христа. Значит, вопрос не в изобразимости – а в почитании. Станет ли протестант Евангелие держать непотреб ном месте? Будет ли он в страницы Библии заворачивать бутер броды, а саму Библию использовать в качестве подставки для каких-нибудь домашних нужд? И осудит ли он желание человека, который, прочитав Евангелие, от сердечной радости и благо дарности поцелует дорогую страницу? Почему же эти чувства нельзя проявить перед ликом Христа, написанным иным спосо бом? Или критики православия всерьез считают, что мы кла няемся дереву и краскам? И ждем помощи не от Бога, а от де ревянной доски? Приведу житейское сравнение. Муж, находясь долгое время в дали от дома, достает фотокарточку жены и це лует ее. Имеет ли право жена подозревать его в нечистой страсти к фотобумаге и в измене, и подавать на развод за это жест своего мужа? И если это так – то не вспомнить ли слова Блаженного Августина, который так описывает в своей “Испове ди” свои перживания в тот момент, когда он понял, что его прежние нападки на Церковь безосновательны: “я покраснел от стыда и обрадовался, что столько лет лаял не на Православ ную Церковь, а на выдумки плотского воображения. Я был дер зким нечестивцем: я должен был спрашивать и учиться, а я об винял и утверждал…. Учит ли Церковь Твоя истине, я еще не знал, но уже видел, что она учит не тому, за что я осыпал ее тяжкими обвинениями”. __
_Љ_‰___’___’_____________