Природа и закономерности
международных отношений
А.В.Торкунов
Кардинальные
перемены, происшедшие в мировом развитии на рубеже 1980 – 1990-х годов, со всей
остротой поставили как перед исследователями, так и перед политиками вопрос о
характере и закономерностях международных отношений. Падение Берлинской стены
стало символом окончания холодной войны. Однако, вопреки оптимистическим
ожиданиям некоторых идеалистически настроенных политиков и части научной
общественности, за ним последовали не сближение Востока и Запада на основе
универсальных ценностей и не становление общемирового сообщества, основанного
на принципах взаимопомощи и сотрудничества всех со всеми, а совсем иные
события, во многом неожиданные как для практических политиков, так и для
научного сообщества. Среди них распад СССР и возникновение на политической
карте мира новых независимых государств, разрастание этнических конфликтов и
усиление сепаратистских тенденций на фоне роста глобальной взаимозависимости,
приобретение международным терроризмом угрожающих масштабов, наконец, подрыв
всей прежней структуры международной безопасности.
Начавшийся
распад прежней системы международных отношений, а также основанного на ней
миропорядка поставил множество сложных вопросов перед учеными, экспертами и
государственными деятелями. Под сомнением оказались все прошлые завоевания
теоретической мысли и сложившиеся за полвека стереотипы
международно-политической практики. Возникла настоятельная необходимость
переосмысления базовых понятий науки. Это коснулось прежде всего такого
исходного понятия, как «международные отношения», ибо от понимания того смысла,
который в него вкладывается, зависит и международная деятельность политиков. С
другой стороны, подобное переосмысление потребовало признания изменения роли
государства и влияния других нетрадиционных участников международных отношений.
Неожиданность
глобальных перемен для международно-политической науки, непредвиденность их
характера привели к двум важным выводам, касающимся представлений о природе
международных отношений. Первый из них – довольно пессимистический – состоит в
том, что, несмотря на теперь уже относительно немолодой возраст науки о
международных отношениях[1]
, она не только не накопила достаточных
знаний об изучаемом ею объекте, но вынуждена даже сомневаться в самом его
существовании. Иначе говоря, появились сомнения в том, что природа и
закономерности международных отношений имеют свою специфику, отличающую их от
других видов общественных взаимодействий. Это еще больше укрепляет позиции тех,
кто прежде считал невозможным создание единой универсальной теории
международных отношений, правильность положений которой могла бы подтверждаться
или опровергаться самими событиями и фактами международной жизни. Согласно взглядам
стоящих на этих позициях, международные отношения настолько многообразны, в них
принимают участие настолько разные социальные субъекты, что общие теоретические
выводы, а тем более достоверные прогнозы здесь маловероятны. Вот почему следует
отказаться от всяких попыток создания единой теории международных отношений.
(Отметим, что подобные взгляды были широко распространены и раньше.)
Однако
именно с многочисленными конкурирующими теориями связан второй вывод, который
может быть сделан на основе оценки ситуации, складывающейся сегодня на
международной арене. Он состоит в том, что взаимная критика различных
теоретических традиций, парадигм, концепций и теорий вовсе не приводит к их
разрушению и исчезновению. Напротив, она заставляет ученых пересматривать накопленный
багаж знаний, способствует взаимному обогащению их взглядов и, таким образом,
общему продвижению науки о международных отношениях в познании своего объекта,
его природы и закономерностей. Это означает, что при анализе вопроса о природе
международных отношений и их закономерностей нам не избежать рассмотрения
противоположных теоретических позиций.
Природа международных отношений
Многообразие
существующих сегодня в международно-политической науке теорий и взглядов в
конечном счете может быть сведено к трем известным парадигмам: реалистской
(включающей в себя классический реализм и неореализм), либеральной
(традиционный идеализм и неолиберализм) и неомарксистской, каждая из которых
исходит из своего понимания природы и характера международных отношений. Эти
парадигмы, естественно, не исчерпывают содержания теории международных
отношений. Последние два десятилетия отмечены интенсивным развитием в ее рамках
таких направлений как транснационализм и институционализм, конструктивизм и
постмодернизм, все более самостоятельное значение приобретают международная
политическая экономия и социология международных отношений; различия, и нередко
довольно существенные, имеются и в рамках самих указанных парадигм. В то же
время наиболее распространенными и на сегодняшний день остаются именно
указанные парадигмы, а сердцевинной дискуссией по вопросам теории международных
отношений, во многом определяющей пути ее развития, остается дискуссия между
неореализмом и неолиберализмом. Это дает основания не только рассматривать
указанные выше три парадигмы как «базовые» для международно-политической науки,
но и анализировать на их основе и само состояние последней.
Центральными
для теории политического реализма, одним из самых авторитетных представителей
которой стал в 30-е и особенно в послевоенные 40-е годы Г. Моргентау, являются
«понятие интереса, определенного в терминах власти», и связанные с ним понятия
баланса сил, геополитической стратегии и т.п. В неореализме, основные идеи которого
сформулировал в конце 70-х годов К. Уолц, эти акценты несколько смещены.
Отстаивая структурное понимание силы, неореализм не сводит ее к военному
компоненту, а включает в нее также экономическую,
информационно-коммуникативную, научную, финансовую и производственную
составляющие. В нем нашли место и другие новые для этой парадигмы положения,
например о взаимозависимости, о внетерриториальной сущности нового, гораздо
более эффективного, чем прежний, типа власти – власти над идеями, кредитами,
технологиями, рынками и др. И все же сама суть реалистического подхода с
характерным для него пониманием мировой политики как бескомпромиссной борьбы
государств за власть и влияние остается прежней.
Одним
из исходных для политического реализма является положение об анархической
природе международных отношений. С этой точки зрения, именно анархичность
отличает их от внутриобщественных отношений, построенных на принципах иерархии,
субординации, господства и подчинения, формализованных в правовых нормах,
главной из которых является монополия государства на легитимное насилие в
рамках своего внутреннего суверенитета. Анархичность же международных
отношений, по мнению сторонников политического реализма, проявляется в двух
главных аспектах. Во-первых, это отсутствие общего правительства, единой
правящей во всем мире структуры, распоряжения которой были бы обязательны для
неуклонного исполнения правительствами всех государств. Во-вторых, это
неизбежная для каждого государства необходимость рассчитывать только на себя,
на собственные возможности в отстаивании своих интересов. Приверженцы парадигмы
политического реализма исходят из того, что при отсутствии верховной власти,
правовых и моральных норм, способных на основе общего согласия эффективно
регулировать взаимодействия основных акторов, предотвращать разрушительные для
них и для мира в целом конфликты и войны, природа международных отношений не
претерпела существенных изменений со времен Фукидида. Поэтому следует оставить
все надежды на реформирование данной сферы, на построение международного
порядка, основанного на правовых нормах, коллективной безопасности и решающей
роли наднациональных организаций. Никто, кроме самого государства (в лице его
политического руководства), не заинтересован в его безопасности, укрепление которой
– а следовательно, и усиление государства, его власти как способности оказывать
влияние на другие государства – остается главным элементом его национальных
интересов. В рамках указанной парадигмы все это означает, что главным
содержанием рациональной теории, исследующей международные отношения, остается
изучение межгосударственных конфликтов и войн, а ее центральной проблемой –
проблема безопасности. При этом безопасность рассматривается прежде всего в ее
военно-силовом и государственно-центристском виде. В этом случае внимание
концентрируется на «дилемме безопасности», в соответствии с которой чем большей
безопасности добивается для себя одно государство (или один союз государств),
тем в меньшей безопасности оказывается другое государство (или союз).
Несколько
забегая вперед, заметим, что если первая позиция реалистов относительно
анархической природы международных отношений разделяется практически всеми
направлениями международно-политической науки, то этого нельзя сказать о второй
позиции. Так, даже для близкой к политическому реализму «английской школы»
теории международных отношений наиболее характерным всегда был анализ
международной среды как относительно целостного «общества», в котором
господствуют единые нормы поведения его членов – государств. В своей наиболее
известной работе – «Анархическое общество» X. Булл высказывает взгляды,
близкие, с одной стороны, политическому реализму, а с другой – получившему
распространение в 90-е годы так называемому конструктивистскому направлению в
науке о международных отношениях. При этом речь не идет об экстраполяции
государственной модели. Международное «общество», с позиций сторонников
«английской школы», предстает как хотя и единый, но далеко не однородный
социум, поэтому теория международного «общества» не противоречит представлениям
об анархичности международных отношений (хотя о степени этой анархичности
ведутся интенсивные дискуссии). Следует также отметить, что она стимулирует
исследование природы этих отношений.
С
окончанием холодной войны авторитет политического реализма был серьезно
поколеблен. Некоторые из представителей неореализма даже стали называть себя
«либеральными реалистами», или же «утопическими реалистами», показывая тем
самым готовность к определенному пересмотру ряда положений реалистической
парадигмы, в том числе и положения об анархичности природы международных
отношений. Так, Б. Бузан, не подвергая сомнению реалистический тезис о
радикальном отличии политических взаимодействий в рамках государства и на
международной арене, в то же время считает, что в целом природа международных
отношений меняется в сторону «зрелой анархии», в рамках которой западные
либерально-демократические государства способны играть роль гаранта
международной безопасности, а достижения прогресса становятся доступными для
всех, в том числе слабых государств и рядовых индивидов. Однако критики
указывают, что если тот факт, что западные демократии не имеют никакого желания
сражаться друг с другом, возможно, отчасти подтверждает тезис о «зрелой
анархии», то это не относится к отношениям между ними и остальным миром. Они
подчеркивают отсутствие каких-либо гарантий того, что богатые и сильные
демократические державы станут помогать более слабым государствам в других
регионах, когда возникнет угроза их безопасности.
В
этих условиях либерально-идеалистическая парадигма международно-политической
науки, как бы забытая в период биполярного противостояния, вновь привлекает
внимание, приобретает самые различные формы. Многие ее сторонники соглашаются с
тем, что, поскольку в международном обществе до сих пор отсутствует
принудительная сила, постольку международная система и сегодня остается
анархичной с точки зрения отношений господства и подчинения. Однако, как
считает А. Вендт, первичность идей и возможность достижения баланса интересов
означают, что анархия является следствием политики самих государств: Более
того, анархичность международных отношений уже не может рассматриваться как то,
что коренным образом отличает их от внутриобщественных отношений. Так, по
мнению Й.. Фергюсона, несмотря на утверждения неореалистов о господстве анархии
в сфере международных отношений, гораздо более правдоподобным является другое.
«С беззаконием и насилием чаще всего сталкиваются в городских трущобах, в
действиях организованной преступности, в этнических конфликтах, в беспорядочном
терроризме и в гражданских войнах. В странах, подобных Перу и Колумбии, в целых
провинциях фактически действуют не государственные законы, а законы преступного
мира. И наоборот, межгосударственные войны – сегодня редкий случай, и многие
сферы транснациональных отношений являются мирными и предсказуемыми».
Формальные и неформальные правила игры ограничивают степень анархии в различных
зонах риска, результатом чего является значительная регулярность и, как
правило, преобладание отношений делового сотрудничества.
Еще
больше критики высказывается по поводу второго аспекта анархичности. С точки
зрения сторонников либеральной парадигмы, отношения между развитыми
демократическими странами Азии, Северной Америки, Океании и Западной Европы
трудно характеризовать как строящиеся по принципу «помоги себе сам». Многие
якобы неизбежные последствия анархии были по большей части преодолены благодаря
целому комплексу институтов, которые управляют межгосударственными отношениями
и обеспечивают механизмы принятия решений. Эти институты отражают существование
межгосударственного консенсуса и помогают поддерживать его, используя взаимные
консультации и компромиссы, смягчающие последствия фактического неравенства
государств. Более того, некоторые из неолибералов полагают, что наступил момент
для нового витка в развитии мирового сообщества и что с прекращением борьбы
Запада с Востоком наконец-то стало возможным развитие международных отношений
на основе идеалистических концепций. Идеи сотрудничества, по их мнению, имеют
больше шансов на успех, чем классические взгляды реалистов на конфликт, а также
игры с нулевой и ненулевой суммой.
Другие
сторонники либеральной парадигмы стремятся исследовать характер и
долговременные тенденции происходящих изменений. Так, Дж. Розенау подчеркивает,
что в рамках возникающей сегодня новой, «постмеждународной», политики контакты
между различными структурами и акторами осуществляются принципиально по-новому.
На наших глазах рождается и уже существует наряду с традиционным миром
межгосударственных взаимодействий «второй, полицентричный» мир, мир
«постмеждународных» отношений. Он характеризуется хаотичностью и
непредсказуемостью, искажением идентичностей, возникновением новых авторитетов,
переориентацией лояльностей. При этом базовые структуры «постмеждународных»
отношений как бы расщепляются между этатистским и полицентрическим мирами,
которые влияют друг на друга, но не находят и не могут найти подлинного
примирения между собой.
Впрочем,
оценивая позиции сторонников либеральной парадигмы, не следует забывать и о
том, что в целом неолибералы по ключевым позициям (анархичность международных
отношений, ведущая роль государства, значение власти и силы) гораздо ближе к
неореализму, чем к традиционным либералам-идеалистам.
С
критикой основных положений реалистической парадигмы выступает и неомарксизм.
Его сторонники представляют мир в виде глобальной системы многообразных
экономик, государств, обществ, идеологий и культур. Разобраться в этом сложном
многообразии помогают базовые понятия «мир-система» и «мир-экономика».
Последнее отражает не столько сумму экономических отношений в мире, сколько
самую обширную систему взаимодействия международных акторов, ведущую роль в
которой играют экономически наиболее сильные. Основные черты мир-экономики –
это всемирная организация производства, рост значения ТНК в мировом
хозяйственном развитии, усиливающаяся координация производственных комплексов,
интернационализация капиталов и уменьшение возможностей государственного
вмешательства в сферу финансов. По утверждению неомарксистов, государства,
которые ранее защищали себя от внешних потрясений, сегодня превращаются в
агентов, передающих национальным экономикам требования мир-экономики с целью
адаптации к условиям конкуренции на мировом рынке. При этом указанные процессы,
как и соответствующие структуры, являются результатом деятельности людей,
продуктом истории. В то же время, подчеркивают неомарксисты, существуют и
процессы, противоположные глобализации, – диверсификация экономических, политических,
общественных, социокультурных и иных организаций и структур, поиски иных путей
развития. Однако радикально-либеральная идеология стремится завуалировать эти
процессы. Она внушает людям, что альтернативы глобализации нет, что в основе
наблюдающихся на мировой арене жесткой конкуренции, дерегламентации
взаимодействий и эгоизма лежит неумолимая экономическая логика.
Гиперлиберальная
мир-экономика, пишет один из видных представителей неомарксизма Р. Кокс,
нуждается в лидере, способном заставить уважать ее правила. После холодной
войны эту роль присвоили себе США. Она позволяет им претендовать на привилегии
в виде исключений из общих правил поведения на международной арене. Являясь
самым крупным в мире должником, США рассчитывают на дальнейшее получение кредитов
и продолжают жить, тратя гораздо больше, чем это позволяют их собственные
возможности. Их лидеры объясняют это «тяжестью военной ноши», которую
Соединенные Штаты вынуждены нести, защищая остальное человечество (и прежде
всего западный мир) от многочисленных угроз его безопасности. На самом же деле
международные отношения приобретают зависимый от США характер. Эта зависимость касается не только «маргинальных»
(традиционных) периферийных зон мировой системы, т.е. слаборазвитых стран «третьего мира», не только ее «активных» или
«главных» периферийных зон, какими становятся страны Восточной Азии, Восточной
Европы, Латинской Америки, Россия, Индия, но и таких традиционных «центров
системы», как Япония и Западная Европа. Выстраиваясь в кильватере политики
Вашингтона, последние рискуют в долгосрочной перспективе обострить этим не
только японо-европейское соперничество, но и смягчившиеся в последние
десятилетия противоречия между западноевропейскими странами. Вместе с тем,
считают неомарксисты, положение все же не так фатально, как его представляют
сторонники радикал-либеральной концепции «мондиализации». Дальнейшая эволюция
мировой системы во многом будет зависеть от политической воли и способности
«периферийных» стран и регионов порвать с навязываемой им стратегией развития в
сфере как внутренних, так и международных отношений, а также от эффективности
сопротивления этой стратегии со стороны трудящихся.
Можно
было бы привести и другие суждения сторонников рассматриваемых парадигм по
поводу природы современных международных отношений. Однако и приведенных выше
достаточно, чтобы показать, что в результате взаимной критики вырабатывается
ряд общих положений, разделяемых представителями всех трех парадигм.
Во-первых,
это положение о том, что, хотя анархия международных отношений и продолжает
существовать и даже отчасти возрастает, возможности для их регулирования все же
существуют.
Во-вторых,
это тезис, согласно которому число участников международных отношений
расширяется, включая в себя не только государства и межправительственные
организации, но и новых, нетрадиционных акторов – международные
правительственные и неправительственные организации, транснациональные
корпорации, фирмы и предприятия, многочисленные производственные, финансовые,
профессиональные и иные ассоциации и объединения, а также рядовых индивидов.
В-третьих,
это признание всемирного характера тех вызовов и проблем, с которыми
сталкиваются сегодня участники международных отношений.
Наконец,
это указание на переходный характер современного состояния этих отношений.
В
целом вышеизложенные взгляды на характер и природу международных отношений
могут быть представлены в виде следующей схемы:
Природа
современных международных отношений
Реализм и неореализм
Неолиберализм
Неомарксизм
Положения, разделяемые в той или иной мере всеми
парадигмами
Характер между-народной среды
Анархия (полная [“помоги себе сам”] или
“зрелая”)
Анархия ограничена или смягчена международными институтами
Анархия в рамках “мир-системы” с преобладающим
доминированием единственной сверхдержавы
а) Система международных отношений находится в процессе
фундаментальных изменений после 1989 г
б) Анархия в международых отношениях сохраняется, но есть
возможности их регулирования
Главные действующие лица (акторы)
Государство как главный и, по сути, един-ственно значи-мый
актор
Государство – главный, но не единственно значимый актор
Государство сохра-няет свое значение, но это относится
главным образом к великим державам
Государство сохраняет свою роль главного действующего
лица, определяющего природу и характер международных отношений
Способ взаимо-действия между-народных акторов
Конфликтность взаимодействий между государ-ствами,
опира-ющимися на национальные интересы и оза-боченными национальной
безопасностью
Конфликтность сохраняется, но сотрудничество как ведущий
международный процесс возможно и необходимо
Конфликтный ха-рактер “мир-систе-мы”,
обусловлен-ный целенаправленной стратегией США и других стран, составляю-щих
центр “мир-системы”
Остается преиму-щественно конф-ликтным
Основная про-блема междуна-родных отноше-ний
Дилемма
безопасности (главным образом в
ее военном
измерении)
Дилемма безо-
пасности (глав-
ным образом в
ее экономиче-
ском измере-
нии)
Несправедливое распределение ресурсов меж-
ду центром
и периферией
мир-системы
Всемирный характер вызовов и проблем, с ко-торыми
сталкива-ются сегодня международные акторы
Представители рассматриваемых парадигм
Г. Моргентау, Р. Арон, К. Уолц, Б. Бузан, Р. Греко, Дж.
Миршаймер и др.
Р. Кеохейн, Дж. Най, М. Николсон, М.-К. Смуте, Ч. Липсон,
С. Стрендж
И. Валерстайн, С. Амин, Р. Кокс, М. Рогальски, Ф. Кардозо,
Т. Фалето
В
то же время наличие общих положений не означает исчезновения различий.
Признавая их, сторонники каждой из парадигм подчеркивают прежде всего те
аспекты, которые наиболее близки именно ее традициям. Кроме того, если все они
так или иначе влияют на практику международных взаимодействий, то одни в
большей, а другие – в меньшей мере, одни привлекают внимание государственных
акторов, другие – нетрадиционных. В этой связи следует подчеркнуть, что
высказываемые средствами массовой информации оценки, согласно которым
«фактически уже началось самоформирование системы международной безопасности,
основанной не столько на теориях, сколько на частных прагматических решениях и
прецедентах», вряд ли полностью соответствуют действительности. Международные
акторы, принимая решения как на
государственном, так и на негосударственном уровне, находятся под воздействием
многочисленных экспертов и советников, имеющих те или иные теоретические
предпочтения. Оценка ими ситуации и прогнозы ее развития в той или иной степени
влияют на поведение международных акторов, а следовательно, и на состояние
международных отношений. Новые явления в международных взаимодействиях, на
которые обратили внимание сторонники либеральной парадигмы, заставили
теоретиков неореализма смягчить одно из своих положений и видоизменить другие.
Так, Колин Грей говорит об уменьшении значения военной силы, по крайней мере, в
решении вопросов, связанных с ядерным оружием. С другой стороны, Барри Бузан и
Джон Миршаймер отмечают, что сегодня неореализм должен обратить особое внимание
на изучение этнических конфликтов и их влияния на трансформацию международной
системы. В свою очередь, М.Бречер настаивает на необходимости анализа роли
“периферийных” конфликтов (т.е. находящихся за пределами интересов
великих держав). В свете высказанного отцом-основателем неореализма К. Уолцем в
конце 70-х годов положения о том, что для неореализма существуют только две
супердержавы, и что, соответственно, неореализм – это теория двух государств,
призывы указанных исследователей выглядят как серьезные новации. В то же время
быстрое крушение первоначальных иллюзий, связанных с прекращением холодной
войны, актуализировало значение реалистической парадигмы. Неореализм оказался
востребованным как государственными лидерами, так и оппозиционными политиками
разных стран. Тому есть несколько причин.
Во-первых,
многие черты современной международной ситуации создают впечатление, что после
окончания холодной войны положение в мире стало гораздо опаснее и что всякое
явление, которое нельзя объяснить, представляет собой угрозу. С одной стороны,
широко распространенными стали тревоги и сомнения, связанные с
разрегулированием прежних механизмов функционирования международных отношений,
разрушением ставшего привычным за полвека своего существования баланса сил,
возникновением на мировой арене новых государств и негосударственных участников
международного взаимодействия, наконец, всплеском многообразных и многочисленных
конфликтов нового типа. С другой стороны, все эти явления высветили
неэффективность ООН и других международных организаций в деле построения нового
международного порядка, основанного на верховенстве универсальных ценностей и
общих интересов государств, на правовом урегулировании конфликтов и создании
системы коллективной безопасности.
Во-вторых,
политический реализм традиционно является эффективным инструментом в деле
мобилизации общественного мнения того или иного государства в пользу «своего»
правительства, защищающего «национальные» интересы страны. Тем самым он
помогает ее руководству не только обеспечивать поддержку своей власти со
стороны общества, но и сохранять государственное единство перед лицом
внутреннего сепаратизма.
В-третьих,
основные положения теории политического реализма – о международной политике как
орудии борьбы за власть и силу, о государстве как главном и по сути
единственном действующем лице этой политики, которое следует принимать во
внимание, о несовпадении национальных интересов государств и обусловленной этим
неизбежной конфликтогенности международной среды и др. – оказались
востребованными политической элитой Запада и прежде всего Соединенных Штатов. В
США политический реализм позволяет трактовать международные отношения в соответствии
с американскими представлениями о международном порядке как о совокупности
совпадающих с национальными интересами Америки либеральных идеалов, которые она
призвана продвигать, опираясь, если необходимо, на использование экономической
или военной силы. В других странах (как, впрочем, и в самих США) политические
элиты привлекает то положение теории политического реализма, в соответствии с
которым единственным полномочным и полноправным выразителем национального
интереса государства на международной арене является его правительство,
обладающее на основе суверенитета монопольным правом представлять внутреннее
сообщество, заключать договоры, объявлять войны и т.п.
Наконец,
в-четвертых, немаловажную роль в сохранении основных понятий политического
реализма в лексиконе государственных и политических деятелей играют
представители генералитета и военно-промышленного комплекса, многочисленные
эксперты и советники как силовых ведомств, так и высших государственных
руководителей, «независимые» частные аналитические центры и отдельные
академические исследователи. Представители влиятельных социальных групп
стремятся либо сохранить свою власть, свой статус, либо удовлетворять спрос на
рынке государственных идеологий и притом воздействовать на его формирование. И
в том, и в другом случае наиболее подходящими в период нестабильности
международных отношений оказываются алармистские мотивы, рассуждения на тему
возрастающих угроз как мировой системе в целом, так и Западу, и США в
частности. В этом контексте широко используются снова вошедшие в моду
геополитические построения, многообразные сценарии грядущего миропорядка и т.п.
Разумеется,
сказанное не означает, что все сценарии или исследования, о которых идет речь,
не имеют отношения к действительности. Напротив, чаще всего они опираются на
весьма добротный анализ современного международного положения и
внешнеполитических интересов соответствующих стран. В то же время односторонняя
ориентированность таких исследований, их идеологическая ангажированность вполне очевидны.
Приведем
в качестве примера две концепции, которые получили, пожалуй, наиболее широкий
резонанс и к которым иногда ошибочно сводится многообразие выдвинутых за эти
годы положений об изменении природы международных отношений. Речь идет о «конце
истории» Ф. Фукуямы и «столкновении цивилизаций» С. Хантингтона. Внешне они
выглядят как конкурирующие, даже как противоположные. Действительно, у Фукуямы
речь идет о триумфе западных ценностей, всеобщем распространении
плюралистической демократии, идеалов индивидуализма и рыночной экономики.
Хантингтон же говорит о нарастающей угрозе с Юга, связанной с усилением
мусульманской и конфуцианской цивилизаций, чуждых Западу и враждебных ему.
Однако по своей внутренней сущности они весьма близки. В обоих случаях в основе
теоретических построений лежит этно-, а вернее, западо-центризм, связанный с
созданием образа врага, роль которого призваны играть все те, кто так или иначе
противится унификации образа жизни и мыслей по западному образцу, кто
отстаивает свои национальные или цивилизационные особенности. Обе концепции
имеют самое прямое отношение к установкам власти и легитимации мероприятий,
основанных на устаревшем понимании международной безопасности, что указывает на
их прямую связь с парадигмой политического реализма.
В
этом свете обращает на себя внимание, что обе названные концепции исходят в
своей трактовке природы международных, отношений именно из распределения силы и
решающей роли насилия в мировой политике. В обеих концепциях рассуждения о
необходимости сохранения мира и демократии выливаются в апологию однополярного
мира под эгидой США или же в поиски врага, утраченного с окончанием холодной
войны.
Подобные
взгляды характерны и для других видных экспертов и советников, обслуживающих
внешнеполитические государственные структуры Запада. Так, по мнению Зб.
Бжезинского и Ч. Краутхамера, важнейшим следствием победы Запада над Советским
Союзом в холодной войне и исчезновения одной из двух сверхдержав является то,
что ответственность за судьбы мира ложится на оставшуюся единственной
сверхдержаву – США, а ее возможности позволяют обеспечить не только защиту, но
и распространение ценностей демократии, индивидуализма и рыночного общества во
всем мире. Наступление Pax Americana продемонстрировал уже вооруженный конфликт
в зоне Персидского залива, в результате которого стало ясно, что миру придется
согласиться с мягкой американской гегемонией, утверждает Бжезинский. Близких
позиций придерживается и Г. Киссинджер, хотя он не столь прямолинеен в их
обосновании. С его точки зрения, победа США в холодной войне возлагает на них
нелегкую, но вполне посильную миссию единственного лидера в поддержании
равновесия сил в мире. В то же время он выступал против ведущей роли США в
экспансии НАТО, полагая, что это дело прежде всего самой Западной Европы.
Если
же обратить внимание на то, что вышеуказанные авторы, по справедливому
замечанию К. Брутенца, формируют у своих читателей подозрения в отношении
России, то становятся более понятными и настойчивые попытки изолировать ее от
«цивилизованного мира» путем заполнения «вакуума силы», в том числе и
посредством расширения НАТО.
Таким
образом, рассмотрение современных представлений о природе международных
отношений обнаруживает достаточно неоднозначную картину. Несмотря на огромные
тиражи публикаций с изложением указанных представлений и их популярность среди
определенного круга политиков, а также несмотря на широкий резонанс в
академических кругах, они все же не являются для них ни репрезентативными, ни,
тем более, единственными или господствующими. Вот почему знакомство с ними не
должно служить основой для выводов о состоянии международно-политической науки
и заслонять необходимость изучения действительного многообразия существующих
воззрений на природу международных отношений и закономерности их эволюции.
Закономерности международных отношений
Проблема
закономерностей международных отношений остается одной из наименее
разработанных и наиболее дискуссионных в науке. Это объясняется прежде всего
самой спецификой данной сферы общественных отношений, где особенно трудно
обнаружить повторяемость тех или иных событий и процессов и где поэтому
главными чертами закономерностей являются их относительный, вероятностный,
непредопределенный характер. Главными признаками социальных законов,
объединяющих их с законами природы, считаются наличие строго определенных
условий, при которых их проявление становится неизбежным, а также частичная,
приблизительная реализация условий, при которых действует закон. Подчеркнем в
этой связи, что степень этой приблизительности в сфере международных отношений
так велика, что многие исследователи склонны говорить не столько о законах и
закономерностях, сколько о вероятности наступления тех или иных событий. Но и
тогда, когда наличие закономерностей не подвергается сомнению, существуют
разногласия относительно их содержания. Как и в предыдущем разделе, мы сначала
рассмотрим здесь соответствующие положения различных теоретических парадигм, а
затем попытаемся вычленить те общие закономерности, которые не вызывают
сомнения (хотя и могут трактоваться по-разному) ни у либералов и
«транснационалистов», ни у неомарксистов и сторонников мир-системного подхода,
ни у реалистов и неореалистов.
Одной
из наиболее привлекательных черт теории политического реализма стало стремление
обосновать мысль о том, что в основе международной политики лежат объективные и
неизменные законы политического поведения, корни которых следует искать в самой
человеческой природе. Центральное понятие политического реализма – «интерес,
определенный в терминах власти», – связывает существование законов
международных отношений с потребностями людей в безопасности, процветании и
развитии, которые и должно защищать государство в своей внешнеполитической
деятельности. О стремлении к научной объективности говорит и другое положение
политического реализма – о необходимости рассматривать международные отношения
не с точки зрения какого-либо идеала, сколь бы хорош он ни был, а с точки
зрения сущности всякой – в том числе и международной – политики. «Международная
политика, подобно любой другой политике, есть борьба за власть; какой бы ни
была конечная цель международной политики, ее непосредственной целью всегда
является власть», – пишет Г. Моргентау. Не отрицая необходимости создания гармоничного
и мирного международного порядка, основанного на демократии, универсальных
ценностях и верховенстве права, политические реалисты настаивают на том, что в
современном мире одной из главных особенностей международной политики является
постоянное стремление великих держав к сохранению существующей на мировой арене
ситуации – в том случае, если они считают ее благоприятной для своих интересов,
или же – к ее изменению в свою пользу, если она воспринимается как
противоречащая таким интересам. В свою очередь, это приводит к особой
конфигурации международных отношений, называемой балансом сил, и,
соответственно, к политике, направленной на поддержание этого баланса.
К.
Уолц, один из основателей неореализма, утверждает, что объяснение социальных
форм на основе психологических данных ошибочно, ибо групповые явления не
сводятся к особенностям индивидуального поведения. Вот почему надо говорить не
о природе человека, а о социальных факторах, и именно их необходимо
исследовать. Но это не значит, что можно ограничиться ссылками на формы
правления, политические режимы и т.п. В ситуации стратегической
взаимозависимости поведение государств, их политика объясняются не только
внутренними причинами, но и поведением и политикой других государств. Поэтому,
если мы хотим понять или попытаться предсказать такое поведение, то мы должны
учитывать особенности межгосударственной системы, специфику ее структуры. Уолц
стремится преодолеть то, за что теорию политического реализма упрекали
модернисты: присущие ей недостатки в методологии исследования
международно-политических реалий. В поисках методологической строгости он
приходит к выводу о необходимости системного подхода к их анализу Определяющая
роль при этом отводится понятию структуры, которая рассматривается Уолцем как
распределение возможностей (принуждений и ограничений), которые система придает
своим элементам – государствам, а также как функциональная дифференциация
субъектов. Сегодня такое понимание является настолько распространенным, что
системная теория международных отношений нередко отождествляется именно с ним
(более подробно об этом будет сказано ниже).
Политический
реализм скептически относится к возможностям регулирования международного
«общества» на основе правовых норм или нравственных ценностей. Как пишет Г.
Шварценбергер, в обществе, в котором отсутствует верховная власть, главная
функция закона заключается в содействии установлению верховенства силы и
иерархии, основанной на применении власти. И во многих случаях международное
право служит именно этим целям. Подобное может быть сказано и относительно
международной морали: государство видит ее главное назначение не в том, чтобы
она контролировала его собственное поведение, а в том, чтобы служила силовым
оружием против потенциальных и реальных врагов.
Таким
образом, основными закономерностями международных отношений согласно теории
политического реализма являются: бесспорная и приоритетная роль государства как
главного и, по сути, единственного международного актора; обусловленность
внешней политики государств национальными интересами; сила (прежде всего
военная) как главный инструмент достижения целей; решающая роль великих держав
в мировой политике; баланс сил как средство поддержания международной
стабильности и главный регулятор международного порядка.
С
точки зрения неолибералов, эти закономерности никогда не были бесспорными, а в
последние десятилетия и вовсе утратили свою достоверность. Как считает Дж. Най,
сегодня во многих областях международных отношений частные субъекты и небольшие
государства располагают гораздо большими возможностями, чем раньше.
Одновременно снижаются возможности великих
держав использовать традиционные силовые потенциалы для достижения своих
целей. Сила становится все менее применяемой, менее осязаемой и менее
принудительной. Б. Бади и М.-К. Смутс
пишут, что мир 90-х годов находится в поисках новых отношений и новых
субъектов. Закономерность национального интереса теряет свое прежнее значение.
Многие современные элементы силы ускользают от государственного авторитета,
оставляя межгосударственной системе очень мало средств эффективного влияния на
происходящие процессы, заставляя прибегать к опосредованным и всегда
дорогостоящим способам принуждения. Современные международные отношения дают
все меньше оснований рассматривать их как межгосударственные взаимодействия,
ибо сегодня происходят существенные и, видимо, необратимые изменения в способах
раздела мира, принципах его функционирования. Краеугольные понятия, отражавшие
сами основы, на которых веками покоились различные исторические типы международного
порядка, такие, как «безопасность», «территориальная неприкосновенность»,
«государственный суверенитет», «лояльность власти», либо теряют свой смысл,
либо приобретают совершенно новое значение.
Основой
всех этих новых тенденций в международных отношениях является закономерность
возрастающей взаимозависимости мира под влиянием микроэлектронной революции,
революции в средствах связи, транспорта и коммуникации. Результатом становится
вторжение в сферу мировой политики новых, нетрадиционных акторов –
неправительственных организаций, финансовых фирм, мультинациональных
корпораций, частных групп, демографических потоков, мафиозных структур и
рядовых индивидов. Государства уже не могут, как прежде, контролировать их
деятельность, которая все чаще осуществляется в обход государственного
суверенитета и вопреки ему. Поэтому монополия государства в международных
отношениях разрушается, хотя оно продолжает претендовать на нее.
Геостратегические приоритеты теряют смысл. Внутренняя и международная политика становятся
все более взаимопроницаемыми, граница между ними стирается. Сужение полномочий
национальных правительств, эрозия силовых отношений в международных отношениях
и увеличение числа и многообразия «акторов вне суверенитета» создают новую
картину взаимодействий на мировой арене. Международные отношения становятся все
более транснациональными и все менее управляемыми. Отсюда сформулированный М.
Никольсоном «парадокс участия». Он состоит в том, что чем меньше количество и
степень разнородности участников международных взаимодействий, тем более
упорядоченной является система международных отношений и тем более предсказуемы
действия отдельных участников и их последствия. Если же международные отношения
пополняются новыми участниками, то прогноз, а следовательно, и совершение
эффективных действий становятся все более трудными.
Итак,
взаимозависимость и транснационализация международных отношений; утрата
государством его прежней роли «законодателя мод» во взаимодействиях на мировой
арене; упадок значения силы, а следовательно, и баланса сил как регулятора этих
взаимодействий; рост числа и многообразия «акторов вне суверенитета» и
обусловленный им «парадокс участия»; стирание границ между внутренней и
международной политикой – таков идейный вклад «транснационализма» в познание
закономерностей международных отношений.
Что
касается неомарксизма, то в исследовании закономерностей международных
отношений он исходит из экономического и социального неравенства в рамках
глобальной капиталистической мир-системы, зависимости периферии мирового
хозяйства от его центра. Глобализация мир-экономики, сопровождаемая ростом
богатств для самых богатых стран и народов, ведет к разрыву социальных связей,
неуправляемым демографическим сдвигам и растущей поляризации между богатыми и бедными
в мировом масштабе. Существует вероятность того, что по мере развития и
обострения этих процессов наиболее обездоленные группы могут скоординировать
свои усилия для смягчения их неблагоприятных последствий. Результатом такой
координации станет поэтапное строительство иных обществ, иных государственных
форм и иного миропорядка.
Неомарксисты
утверждают, что господствующая в капиталистической мир-системе идеология
гиперлиберализма меняет роль национального суверенитета. Роль государства
рассматривается прежде всего с точки зрения помощи рыночным силам. И наоборот,
оно утрачивает свою роль социальной защиты населения. Перераспределение в
пользу бедных регионов рассматривается в рамках указанной идеологии как
«протекционистское вмешательство», которое противоречит логике рынка. Поэтому
регионы все меньше связывают свои интересы с центром. Усиливаются
сепаратистские движения: богатые не хотят делиться с бедными, а бедные считают,
что отделение станет наилучшим путем решения их проблем.
Демократизация
международных отношений ведет к манипулированию политическим процессом со
стороны тех, кто способен его финансировать и кто владеет сложными технологиями
манипулирования национальным и международным общественным мнением, к
стандартизации и имитации моделей потребления развитых стран. Но одновременно
она ведет и к диверсификации. Она расширяет возможности появления новых
субъектов международных отношений и выражения ими своих особых интересов,
усиливает стремление избежать унификации культуры, может способствовать проявлению
желания жить и работать иначе. В длительной перспективе – способствовать
диверсификации путей общественного развития.
Таким
образом, основная мысль, которую настойчиво проводит неомарксистское течение, –
это мысль о противоречивости таких тенденций международных отношений, как
глобализация, рост взаимозависимости и демократизации, изменение роли
государственного суверенитета. Их развитие ведет к несправедливому
распределению благ и, следовательно, выдвигает объективное требование по
меньшей мере сознательного управления происходящими процессами.
На
примере неомарксизма (как одного из наиболее радикальных теоретических течений
в рамках международно-политической науки), пожалуй, наиболее отчетливо видно,
что в изучении современных международных отношений политическая наука исходит
из признания существования некоторых общих закономерностей международных
отношений. Попытаемся резюмировать те из них, которые признаются всеми
течениями и выглядят, с этой точки зрения, как относительно бесспорные (независимо
от выводов о настоящем и представлений о будущем, которые делаются каждым из
них на этой основе).
Во-первых,
одной из таких закономерностей является рост взаимозависимости современного
мира, выражающийся в неоднозначных и противоречивых явлениях глобализации
экономических и финансовых процессов и экологических угроз, в демократизации и
гуманизации международных отношений. Взаимозависимость может пониматься
по-разному сторонниками различных теоретических традиций и парадигм, но сам
факт признания ее роста, в частности, такими убежденными приверженцами
политического реализма, как Г. Моргентау и Р. Арон, свидетельствует о том, что
под влиянием новых реальностей (прежде всего ядерного оружия) мирового развития
они пришли к пониманию того, что раньше безапелляционно опровергали: в ядерный
век неуязвимость одной, даже самой сильной в военном отношении, державы
невозможна. Это означает, что в международных отношениях появляются общие
интересы, которые могут быть реализованы только совместными усилиями[2]
.
С
этим связана другая закономерность, которая особо подчеркивается
транснационалистами и которая признается не только неомарксистами, но и реалистами.
Суть ее заключается в том, что государства – уже не единственные участники
международных отношений и что политика в отношении новых акторов (ТНК,
национально-освободительных движений и др.) не может строиться на традиционном
понимании внешней политики. Поэтому представление о международной политике как
о соперничестве суверенных государств, в первую очередь сверхдержав, должно
быть скорректировано с учетом процессов разоружения и формирования коллективной
безопасности. В свою очередь, транснационалисты подчеркивают, что
фундаментальным для анализа мировой политики остается понятие власти.
Взаимозависимость, подчеркивают они, влияет на мировую политику и поведение
государств, но правительственные действия также влияют на модели
взаимозависимости. Создавая или принимая процедуры, правила или учреждения для
определенных видов деятельности, правительства регулируют и контролируют
транснациональные и межгосударственные отношения. Иначе говоря, расширение
числа и многообразия участников международных взаимодействий, «размягчение»
государственного суверенитета и изменение содержания безопасности не ведут к
вытеснению государства со сцены мировой политики, а лишь изменяют и усложняют
их роль в поддержании стабильности.
Еще
одна закономерность касается международного права. Известно, что, с точки
зрения неолибералов, главными регуляторами международных отношений выступают
универсальные нравственные нормы, которые кодифицируются и становятся правовыми
императивами, на этих нормах базируются международные институты. Близких
позиций придерживаются и сторонники транснационализма, считающие, что основой и
средствами поддержания международного порядка должны быть нормы, структуры,
институты и процедуры вненационального или даже наднационального характера. В
своем крайнем выражении позиции рассматриваемых парадигм, касающиеся
международного права, выглядят следующим образом. Если представители
либерализма трактуют международное право, по сути, как единственный легитимный
регулятор международных отношений, то политические реалисты и неомарксисты
считают (хотя и по разным причинам), что роль международного права не должна
абсолютизироваться. Ведь оно может противоречить национальным интересам или же
справедливости в отношениях между народами.
И
все же и те, и другие признают: несмотря на то, что современные тенденции в
международном праве демонстрируют тесную связь с мировой политикой, нельзя
отрицать, что здесь происходят существенные изменения. Международное право в
XIX в. и в более ранние столетия главенствовало над всеми суверенными
государствами и имело своей целью не устранение войны, а лишь ее ограничение во
времени, пространстве, методах ведения и, следовательно, установление
равновесия сил. Международное право XX в. ставит своей целью формирование
единого правового пространства при сохранении независимости государств.
Становление нравственных универсалий и общих правовых норм отнюдь не
однозначный процесс. Исход конфликта между глобальной солидарностью и
приверженностью интересам конкретного государства, ценностям конкретной
культуры или этнонациональной группы не предопределен. Поэтому нет никаких
серьезных оснований считать, что международное «общество» станет «обществом»
универсальных ценностей и норм, заменивших и сделавших достоянием истории
ценности и нормы государств, этносов и культур. И тем не менее попытки
регулирования международных отношений на основе универсальных ценностей и
общеобязательных норм вовсе не обязательно обречены на провал, т.к. в мировой
политике, как подчеркивает Г. Шварценбергер, существует не только закон силы,
но и закон взаимодействия и даже закон координации и согласования.
Следующая
закономерность касается функционирования международных систем (хотя характер и
самих систем, и законов их функционирования может пониматься по-разному). Представители
всех трех парадигм признают, что растущую роль в международной системе играет
экономика, хотя эта роль понимается по-разному: неореалисты рассматривают
экономику как ресурс власти, для неолибералов же это фактор процветания и
богатства государства. Считается, что общей чертой всех международных систем
является то, что происходящие в них процессы определяются наиболее мощными
государствами и состоянием отношений между ними. Допускается возможность разных
типов международных систем и критериев их классификации. Напомним в этой связи,
что именно политический реализм ввел в оборот такие широко употребляемые
понятия, как биполярная, многополярная и имперская международные системы. Как
известно, в биполярной системе господствуют два наиболее мощных государства.
Если же сопоставимой с ними мощи достигают другие державы, то система
трансформируется в многополярную. В равновесной системе, или системе баланса
сил, несколько крупных государств сохраняют примерно одинаковое влияние на ход
событий, обуздывая чрезмерные претензии друг друга. Наконец, в международной
системе имперского типа господствует единственная сверхдержава, по своей
совокупной мощи далеко опережающая все остальные государства (показателями этой
мощи являются уровень вооружений, экономический потенциал, запасы природных
ресурсов, размеры территории и т.д.).
Одна
из главных идей, на которых базируется концепция международной системы, – это
идея об основополагающей роли структуры в познании ее законов. Она разделяется
абсолютным большинством исследователей. Суть этой идеи заключается в следующем.
Нескоординированная деятельность суверенных государств, руководствующихся
своими интересами, формирует международную систему, главным признаком которой
является доминирование ограниченного числа наиболее сильных государств, а ее
структура определяет поведение всех международных акторов. Как пишет К. Уолц,
все государства вынуждены нести военные расходы, хотя это неразумная трата
ресурсов. Структура международной системы также навязывает всем странам такую
линию поведения в экономической области или в сфере экологии, которая может
противоречить их собственным интересам. Структура позволяет понять и
предсказать линию поведения на мировой арене государств, обладающих
неодинаковым весом в системе международных отношений. Подобно тому, как в
экономике состояние рынка определяется влиянием нескольких крупных фирм
(формирующих олигополистическую структуру), так и международно-политическая
структура определяется влиянием великих держав, конфигурацией соотношения их
сил. Сдвиги в соотношении этих сил могут изменить структуру международной
системы, но сама природа этой системы, в основе которой лежит существование
ограниченного числа великих держав с несовпадающими интересами, остается
неизменной.
Таким
образом, именно состояние структуры международной системы является показателем
ее устойчивости и изменчивости, сотрудничества и конфликтности; именно в ней
выражаются законы функционирования и трансформации системы. Вот почему в
работах, посвященных исследованию международных систем, первостепенное внимание
уделяется анализу состояния данной структуры.
Так,
Р. Арон выделял три структурных измерения международных систем: конфигурацию
соотношения сил, иерархию акторов, гомогенность или гетерогенность состава.
Главным измерением, в полном соответствии с традицией политического реализма,
он считал конфигурацию соотношения сил, отражающую существование «центров
власти» в международной системе, накладывающей отпечаток на взаимодействие
между ее основными элементами – суверенными государствами. Конфигурация
соотношения сил зависит, как уже отмечалось, от количества главных акторов и
характера отношений между ними. Два основных типа такой конфигурации –
биполярность и многополярность.
Иерархия
акторов отражает их фактическое неравенство с точки зрения военно-политических,
экономических, ресурсных, социокультурных, идеологических и иных возможностей
влияния на международную систему.
Гомогенный
или гетерогенный характер международной системы выражает степень согласия,
имеющегося у акторов относительно тех или иных принципов (например, принципа
политической легитимности) или ценностей (например, рыночной экономики,
плюралистической демократии). Чем больше такого согласия, тем более гомогенной
является система. Чем более она гомогенна, тем больше в ней умеренности и
стабильности. В гомогенной системе государства могут быть противниками, но не
политическими врагами. Напротив, гетерогенная система, разрываемая ценностным и
идеологическим антагонизмом, является хаотичной, нестабильной, конфликтной.
Еще
одной структурной характеристикой международной системы считается ее «режим»
(понятие, которое выдвинуто сторонниками либеральной парадигмы), т.е.
совокупность регулирующих международные отношения формальных и неформальных
принципов, норм, соглашений и процедур принятия решений. Это, например,
правила, господствующие в международных экономических обменах, основой которых
после 1945 г. стала либеральная концепция, давшая жизнь совокупности таких
международных институтов, как МВФ, Всемирный банк, ГАТТ/ ВТО и др.
Таким
образом, зависимость поведения акторов от структурных характеристик системы
считается наиболее общей закономерностью международных систем. Эта
закономерность конкретизируется на уровне каждой из таких характеристик (или
измерений), хотя окончательного согласия относительно их количества и
содержания в науке пока не существует.
Существующие
сегодня точки зрения на закономерности международных отношений могут быть
представлены в виде следующей схемы:
Закономерности международных отношений
Реализм и неореализм
Неолиберализм
Неомарксизм
Положения, разделяемые в той или иной мере всеми
парадигмами
Основная тенденция современного этапа международных
отношений
Ничего нового от Фукидида и до наших дней движущим мотивом
международной политики остаются национальные интересы, а существом
международной политики – борьба за власть и силу
Возрастание взаимозависимости мира и, соответственно,
значения совместных интересов и ценностей
Усиление “несимметричности” взаимозависимости и
вытекающая из этого борьба между “периферией” и “центром”
мир-системы
Усиление системного характера вызовов и угроз, с которыми
сталкивается сегодня человечество
Акторы
Главным международным актором, определяющим характер
международных отношений остается государство
Рост числа и многообразия международных акторов и
связанная с этим фрагментация МО
Государства становятся проводниками интересов
мир-экономики, на-ходящейся под определяющим влиянием наиболее развитых стран
Запада во главе с США
Рост числа и многообразия международных акторов при
ведущей роли государства и связанная с этим фрагментация МО
Регулирование международных отношений
Сила и баланс сил – главный регулятор МО
Рыночные механизмы (спрос, конкуренция…) как регулятор МО.
Возрастание роли права и международных институтов в регулировании МО и
связанная с этим их демократизация
Основной регу-лятор – борьба “государств (и регионов)
– классов”
Роль демократи-ческих институ-тов, международ-ного права и
ры-ночных механиз-мов растет. Но важнейшими регуляторами международных
отношений оста-ются власть и сила (в ее разных измерениях)
Роль структурных факторов между-народной системы
Детермини-
рующая роль
международ-
ной системы и
ее структуры в
поведении го-
сударств
(неореализм)
Усиление роли
экономики в
трансформации мировой
системы и свя-
занная с этим
глобализация
Определяю-
щая роль ми-
ровой эконо-
мики в МО и
связанная с
этим глобали-
зация
Растущая роль
экономики в
международной системе
Представители рассматриваемых парадигм
Г Моргентау,
Р. Арон,
К. Уолц,
Б. Бузан,
Дж.Греко,
Дж. Миршаймер
Р.Кеохейн,
Дж. Най,
М Николсон,
М.-К. Смутс,
Ч. Липсон,
С. Стрендж
И.Валерстайн,
С. Амин,
Р .Кокс,
М. Рогальски,
Ф. Кардозо,
Т. Фалето
Эвристический
характер системного подхода к изучению международных отношений не вызывает
сомнений. Он проявляется, в частности, в том, что уже сама идея о существовании
в них системных закономерностей позволяет рассматривать их как результат
принятия рядом государств определенного политического, экономического и идеологического
статус-кво на международной арене, на общепланетарном, региональном или
субрегиональном Уровне. С этой точки зрения, каждая международная система
является ни чем иным, как неформальной институционализацией соотношения сил
между государствами в соответствующем пространственно-временном контексте. В то
же время было бы наивным считать, что существующие в политической науке
закономерности функционирования и трансформации международных систем обладают
такой степенью строгости, которая позволяла бы делать на их основе безошибочные
прогнозы. Дело в том, что сколь бы глубокими ни были наши представления о
системе международных отношений, они всегда остаются неполными, всегда «не
поспевают» за эволюцией объективной реальности.
Сказанное
относится и к закономерностям международных отношений в целом. Оценивая их
теоретическое значение и практическую роль, следует иметь в виду, что
международные отношения представляют собой чрезвычайно сложную систему. Здесь
допустима некоторая аналогия с теорией хаоса, которая явилась результатом
постепенного понимания всей сложности объяснения и прогнозирования поведения
сложных систем. Как известно, метеорологи первыми попытались использовать
компьютеры для прогнозирования погоды на основе данных о динамике метеосистем и
достаточно быстро убедились в том, что относительно точные предсказания в
данной сфере возможны не более чем на три дня. Причиной же трудности более
долгосрочных прогнозов является то, что их результат зависит от самых
незначительных колебаний в исходных данных. Оказалось, что подобное наблюдается
и в других областях. Сложные системы обладают той особенностью, что контроль
над отдельными частями системы еще не гарантирует контроля над системой в
целом. Каждое действие, предпринимаемое в рамках такой системы, имеет
последствия, которые не только невозможно предсказать, но и зачастую сложно
проследить. К. Келли отметил в 1994 г., что в традициях западной культуры
воспринимать вещи механистически. Подобные традиции не всегда учитывают, что
после определенного рубежа системы приобретают характер, качественно
отличающийся от суммы составляющих их частей. Действительно, если принять во
внимание различные взгляды шести миллиардов человек, населяющих планету,
наличие около двухсот правительств, которые ими управляют, бесчисленные органы
самоуправления, тысячи неправительственных организаций, ТНК и транснациональные
банки (ТНБ), многообразие религиозных течений и этнических общностей,
интернационализирующуюся мировую экономику, расширяющиеся телекоммуникационные
системы, рост объемов и изменение характера информации, то становится
очевидным, что сфера международных отношений является, возможно, самой сложной
системой, которую можно найти за пределами живой природы. И даже когда нет
ошибки в анализе отдельных частей той системы, то и тогда попытка анализировать
их в отрыве друг от друга приводит к неверным результатам. Поэтому, возможно,
одна из главных закономерностей международных отношений, которую следует иметь
в виду как политикам, так и исследователям, – это их постоянная эволюция, их
преемственность и изменение. Их исследование требует выхода за рамки узких
стереотипов внешнеполитического поведения, использования всего багажа
накопленных в этой сфере теоретических знаний и, разумеется, их развития.
Список литературы
Богатуров
А. Д. Современные теории стабильности и международные отношения России в
Восточной Азии в 1970 – 1990 гг. – М, 1996
Жирар
М. (рук. авт. коллектива). Индивиды в международной политике. – М., 1996
Киссинджер
Г. Дипломатия. – М., 1997.
Косолапов
Н.А. Тема 2 Теоретические исследования международных отношений (Современное
состояние науки) // Мировая экономика и международные отношения – 1998. № 2.
Косолапов
Н.А. Тема 4 Явление международных отношений: историческая эволюция объекта анализа
(Введение в теорию) // Мировая экономика и международные отношения. – 1998. №
4.
Косолапов
Н.А. Тема 5. Явление международных отношений: современное состояние объекта
исследований (Введение в теорию) // Мировая экономика и международные
отношения. – 1998 № 5.
Най
Дж. (младший). Взаимозависимость и изменяющаяся международная политика //
Мировая экономика и международные отношения -1989 -№12.
Поздняков
Э. А. Философия политики. – М , 1994.
Политическая
наука: новые направления. Часть V. Международные отношения -М., 1999.
Фукуяма
Ф. Конец истории? // Вопросы философии. – 1990. – № 3.
Фурсов
А. И. Мир-системный анализ: интерпретация послевоенного периода (1945 – 1991).
– М, 1997.
Хантингтон
С. Столкновение цивилизаций//Полис. -1994. -№ 1.
Цыганков
П. А. Международные отношения. – М., 1996.
Booth К. and Smith S. (eds.). Theory of International
Relations loday – Oxford, 1995.
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.policy03.narod.ru/
[1]
Считается, что ее институционализация началась с создания в 1919 г. специальной
кафедры в Эйберсвите (Великобритания).
[2]
Вместе с тем нельзя не отметить, что и в этом вопросе неореализм сделал шаг назад по сравнению с традиционным реализмом. По
сути, для неореалистов единственным признаком взаимозависимости является
ядерное оружие. Наличие же международных институтов вовсе не говорит о ее
усилении. Так, по мнению Дж. Греко, ГАТТ или ВТО не может служить примером
роста взаимозависимости: протекционистские меры снизились, но увеличилась роль
нетарифных барьеров – субсидий, направленных на поддержку начинаний, которые
отвечают стратегическим интересам, договоренностей (например, США с Японией) о
квотах или о непоставках определенных
товаров и т.п.