Содержание
1.
Введение
………………………………..
2
2.
Египетская версия смерти
………………………………..
4
3.
Древняя Греция и смерть
………………………………..
7
4.
Смерть в средневековье
………………………………..
8
5.
Современное отношение к смерти
………………………………..
12
6.
Заключение
………………………………..
16
7.
Литература
………………………………..
17
Введение
Отношение к смерти оказывает огромное влияние на качество жизни и смысл существования конкретного человека и общества в целом. В истории человеческой цивилизации существуют разнообразные представления о смерти: мифологические в архаичных обществах, мужественно-оптимистические в антично-римскую эпоху (Аристотель, Эпикур), трагическо-пессиместические в средневековье, пантеистические в Новое время (Спиноза, Гегель, Гете), романтические (Шопенгауэр, Ницше) и этические (Л.Н. Толстой) в XIX веке. Отношение к смерти изменяется в зависимости от уровня социокультурного развития общества и его системы духовно-нравственных ценностей.
В чем причина того, что среди проблем истории культуры и мировосприятия, разрабатываемых современными историками, проблема смерти занимает одно из видных мест? До сравнительно недавнего времени она их почти вовсе не занимала. Молчаливо исходили из постулата, что смерть всегда есть смерть («Люди рождались, страдали и умирали…»), и обсуждать здесь, собственно, нечего. Теперь же вырисовалась проблема восприятия смерти людьми в разные эпохи, их оценки этого феномена. И оказалось, что это в высшей степени существенная проблема, рассмотрение которой способно пролить новый свет на системы мировидения и ценностей, принятые в обществе.
Ф. Арьес намечает 5 главных этапов в медленном изменении установок по отношению к смерти [1 с.45]:
1-й этап, который представляет собой не этап эволюции, а скорее состояние, остающееся стабильным в широких слоях народа, начиная с архаических времен и вплоть до XIX века, если не до наших дней, он обозначает выражением «все умрем». Это состояние «прирученной смерти». Такая ее классификация вовсе не означает, что до того смерть была «дикой». Арьес хочет лишь подчеркнуть, что люди средневековья относились к смерти как к обыденному явлению, которое не внушало им особых страхов.
Идея Страшного суда, выработанная, как пишет Арьес, интеллектуальной элитой и утвердившаяся в период между XI и XIII столетиями, ознаменовала 2-й этап эволюции отношения к смерти, который Арьес назвал «Смерть своя». Начиная с XII века, сцены загробного суда изображались на западных порталах соборов, а затем, примерно с XV века, представление о суде над родом человеческим сменяется новым представлением – о суде индивидуальном, который происходит в момент кончины человека.
3-й этап эволюции восприятия смерти по Арьесу – «Смерть далекая и близкая» – характеризуется крахом механизмов защиты от природы. И к сексу, и к смерти возвращается их дикая, неукрощенная сущность.
4-й этап многовековой эволюции в переживании смерти – «Смерть твоя». Комплекс трагических эмоций, вызываемый уходом из жизни любимого человека, супруга или супруги, ребенка, родителей, родственников, на взгляд Арьеса, новое явление, связанное с укреплением эмоциональных уз внутри семьи. С ослаблением веры в загробные кары меняется отношение к смерти.
Наконец, в XX веке развивается страх перед смертью и самим ее упоминанием. «Смерть перевернутая» – так обозначает Арьес 5-ю стадию развития восприятия и переживания смерти европейцами и североамериканцами.
«Издавна смерти боялись и одновременно интересовались. Но всегда она оставалась загадочной и непонятной. Человек не может жить вечно. Смерть есть необходимое биологическое условие сменяемости индивидов, без которой человеческий род превратится в огромный, инертный монолит. Для стабильности любого общественного образования требуется четкое обозначение нравственных критериев, относящихся к явлению человеческой смерти. Это … помогает держать общество в динамическом равновесии морали, не допуская выхода на поверхность агрессивных инстинктов, неконтролируемых массовых убийств и самоубийств» [2 с.102].
/>гипетская версия смерти
/>Среди рабовладельческих государств, возникших в долинах больших рек после распада родового строя, Египет первый достиг подлинного могущества, стал великой державой, главенствующей над окружающим миром, первой империей, претендующей на мировую гегемонию,— пусть и в масштабе всего лишь той ничтожной части земли, которая была известна древним египтянам.
Власть фараона над народом Египта, превосходство египетского государства над соседними племенами и царствами утверждались все крепче. Но как же сочетать это с самым страшным, что ожидает человека, — со смертью? Такое невиданное могущество — такая власть, и вдруг все это уничтожается смертью… Не может этого быть и не будет! Ни в одной другой цивилизации этот протест против смерти не нашел столь яркого, конкретного и законченного выражения, как в Египте.
Раз удалось создать на земле такую, все себе подчинившую мощь, неужели нельзя ее увековечить, т. е. продолжить за порогом смерти? Ведь природа обновляется ежегодно, ведь Нил,— а Египет, как писал Геродот, это «дар Нила»,— разливаясь, обогащает своим илом окрестные земли, рождает на них жизнь и благоденствие, а когда уходит обратно, наступает засуха: но и это не смерть, ибо затем — и так каждый год — Нил разливается снова!
И вот рождается вероучение, согласно которому умершего ждет воскресение. Могила для него лишь временное жилище. Но чтобы обеспечить умершему новую, уже вечную жизнь, нужно сохранить его тело и снабдить в могиле всем, что ему было необходимо при жизни, дабы дух мог вернуться в тело подобно тому, как Нил возвращается ежегодно на орошаемую им землю. Значит, надо бальзамировать тело, превратить его в мумию.
А на случай, если мумификация окажется несовершенной, надо создать подобие тела умершего — его статую. И потому в древнем Египте ваятель назывался «санх», что значит «творящий жизнь». Воссоздавая образ умершего, он как бы воссоздавал самую жизнь.
Страстное желание остановить, побороть смерть, которая представлялась египтянам «ненормальностью», нарушением естественного течения жизни, страстная надежда на то, что смерть поборима, породили заупокойный культ, наложивший свою печать чуть ли не на все искусства древнего Египта.
Заупокойный культ в древнем Египте не был культом смерти, а как бы отрицанием торжества смерти, желанием продлить жизнь, сделать так, чтобы смерть — явление ненормальное и временное — не нарушала бы красоты жизни.
Смерть ужасна, когда покойника не ждет достойное погребение, позволяющее душе вновь соединиться с телом, ужасна за пределами Египта, где прах «заворачивают в баранью шкуру и зарывают за простой оградой».
В «Истории Синухета», литературном памятнике, созданном примерно за две тысячи лет до нашей эры, фараон такими посулами увещевает вельможу, бежавшего в другую страну, возвратиться к себе в Египет: «Должен ты думать о дне погребения и о последнем пути к вечному блаженству. Здесь уготована тебе ночь с маслами благовонными. Здесь ждут тебя погребальные пелены, сотканные руками богини Таит. Изготовят тебе саркофаг из золота, а изголовье из чистого лазурита. Свод небесный (балдахин или внутренняя крышка саркофага с изображением богини неба) раскинется над тобой, когда положат тебя в саркофаг и быки повлекут тебя. Музыканты пойдут впереди тебя и у входа в гробницу твою исполнят погребальную пляску… Огласят для тебя список жертвоприношений. Заколют для тебя жертвы у погребальной стелы твоей. Поставят гробницу твою среди пирамид детей фараона, и колонны ее воздвигнут из белого камня».
Особым ритуалом, входившим в погребальную церемонию, умершего уподобляли самому Осирису, сыну неба и земли, убитому своим братом и воскрешенному своим сыном, чтобы стать богом плодородия, вечно умирающей и вечно воскресающей природы. И все в усыпальнице, в ее архитектуре, в ее росписях и изваяниях, во всех предметах роскоши, которыми ее наполняли для «ублажения» умершего, должно было выражать красоту жизни, величаво-покойную красоту, как ее идеально рисовало себе воображение древнего египтянина. То была красота солнца на вечно голубом небе, величественная красота огромной реки, дающей прохладу и изобилие плодов земных, красота яркой зелени пальмовых рощ среди грандиозного пейзажа безбрежных желтых песков. Ровные дали — и краски природы, полнозвучные под ослепительным светом, без дымки, без полутонов… Эту красоту взлелеял в своем сердце житель Египта и пожелал наслаждаться ею вечно, поборов смерть.
Египетские тексты свидетельствуют о том, что воззрения египтян на природу и сущность человека были довольно сложны. В их представлении человек состоял из тела (Хет), души (Ба), тени (Хайбет), имени (Рен) и, наконец, из Ка, что лучше всего, быть может, можно передать словами: «двойник, невидимый двойник». Ка рождается вместе с человеком, неотступно следует за ним повсюду, составляет неотъемлемую часть его существа и личности; однако Ка не умирает со смертью человека. Он может продолжать свою жизнь в могиле, которая и называется поэтому «домом Ка». Жизнь его зависит от степени сохранности тела и тесно связана с последним. Легко видеть, что представление о Ка легло в основу всех погребальных обрядов. Благодаря ему труп превращали в мумию и заботливо прятали в закрытое помещение гробницы; возможность случайного разрушения мумии также была предусмотрена; в таком случае статуи, передававшие по возможности близко черты покойного, могли заменить собою мумию и сделаться местопребыванием Ка. Жизнь Ка зависела не от одной только целости мумии — он мог умереть от голода и жажды; томимый ими, он мог дойти до того, что питался бы собственными экскрементами и пил бы свою мочу. Относительно пищи Ка вполне зависел от добровольных подаяний детей и потомков погребальные службы совершались единственно для него; ему предназначалась вся недвижимость, которую клали вместе с мертвецом в могилу. Умерший пользуется только условным бессмертием; часть его, остающаяся после смерти, тесно связана с могилой и продолжает вести земную жизнь. Это первобытное представление вызвало в Египте установление погребальных обрядов, которые сохранились в течение всей египетской истории.
Наряду с Ка имеет значение еще Ба. Ба упоминается уже в древнейших надписях, но при современном положении наших знаний мы не можем выделить в чистом виде египетские представления о душе, так как они рано подпали влиянию воззрений о Ка. Первоначально Ба представлялась в виде птицы, и в этом можно видеть намек на роль души после смерти человека: очевидно, она не была связана с могилой и могла свободно удалиться, подняться из нее на крыльях на небо и жить там среди богов. Мы встречаем иногда Ба в могиле в гостях у мумии; она пребывает также и на земле и наслаждается всеми земными блаженствами; в противоположность Ка, душа не стеснена в своих движениях. По свидетельству пирамидных надписей, умерший взлетает на небо в виде птицы; он принимает иногда также образ кузнечика — египтяне считали кузнечика птицей — и в этом виде достигает неба или мчится туда в клубах дыма ладана. Там она становится Ху — «блестящим» и радуется, пребывая в обществе богов. –PAGE_BREAK–
/>ревняя Греция и смерть
/>Античная культура считается величайшим творением человечества. Вначале она воспринималась как совокупность мифов, сказаний и легенд. Однако в XIX веке взгляды на процессы античности принципиально изменились. Оказалось, что совсем не случайно в древнегреческой культуре проблема жизни и смерти стала одной из смыслополагающих. Религиозно-философские движения в Древней Греции драматически относились к смерти. В классический период древнегреческой философии были предприняты попытки преодоления страха смерти. Платон создал учение о человеке, состоящем из двух частей, — бессмертной души и смертного тела. Смерть, согласно этому учению, есть процесс отделения души от тела, ее освобождение из «темницы», где она пребывает в земной жизни. Тело, по мнению Платона, в результате смерти превращается в прах и тлен, душа через определенный срок снова вселяется в новое тело. Это учение в преобразованном виде впоследствии было воспринято христианством.
Иное понимание смерти характерно для философии Эпикура и стоицизма. Стоики, стремясь облегчить страх перед смертью, говорили о ее всеобщности и естественности, ибо все вещи имеют конец. Эпикур же считал, что смерти не надо бояться, что человек со смертью не встречается. Известны его слова: «Пока я живу, смерти нет, когда есть смерть, меня нет» [3 с.356].
Античная философская традиция уже подошла к рассмотрению смерти как блага. Сократ, например, выступая перед судьями, приговорившими его к смертной казни, заявил: “… похоже в самом деле, что все это (приговор) произошло к моему благу, и быть этого не может, чтобы мы правильно понимали дело, полагая, что смерть есть зло”. «Накануне казни Сократ признался своим друзьям в том, что он полон радостной надежды, — ведь умерших, как гласят старинные предания, ждет некое будущее. Сократ твердо надеялся, что за свою справедливую жизнь он после смерти попадет в общество мудрых богов и знаменитых людей. Смерть и то, что за ней последует, представляют собой награду за муки жизни. Как надлежащая подготовка к смерти, жизнь — трудное и мучительное дело» [2 с.483].
/>мерть в средневековье
/>В эпоху европейского средневековья доминировала точка зрения о том, что смерть — это кара Господа за первородный грех Адама и Евы. Смерть сама по себе — это зло, несчастье, но оно преодолевается верой в Бога, верой в то, что Христос спасет мир, а праведников после смерти ждет блаженное существование в раю.
Для раннего средневековья отношение человека к смерти можно определить как «прирученную смерть». В древних сказаниях и средневековых романах смерть предстает как естественное завершение жизненного процесса. Человек обычно предупрежден о близящейся кончине посредством знаков (знамений) или в результате внутренней убежденности: он ждет смерти, готовится к ней. Ожидание смерти превращается в организованную церемонию, причем организует ее сам умирающий: он созывает ближайших родственников, друзей, детей. Ариес специально подчеркивает присутствие детей у постели умирающего, поскольку впоследствии, с развитием цивилизации, детей начинают всячески ограждать от всего, что связано с образом смерти. Отсюда и понятие «прирученная», выбранное историком: «прирученной» смерть является не относительно древних языческих представлений, где бы она выступала в качестве «дикой» и враждебной, но именно относительно представлений современного человека. Еще одна черта «прирученной смерти» — жесткая отделенность мира мертвых от мира живых, о чем свидетельствуют факты вынесения мест захоронения за черту средневекового города.
В позднем средневековье картина несколько меняется. И хотя и в этот период продолжает главенствовать естественное отношение к смерти (смерть как одна из форм взаимодействия с природой), акценты несколько смещаются. Перед лицом смерти каждый человек вновь открывает для себя секрет своей индивидуальности. Эта связь утверждается в сознании человека позднего средневековья и до сих пор занимает прочное место в духовном багаже человека западной цивилизации.
Наряду с христианскими представлениями о жизни и смерти в средневековье существует очень мощный пласт идей и представлений, унаследованный из традиционалистской, патриархальной идеологии. Этот пласт связан главным образом с сельской культурой и является, как показывают исторические факты, достаточно устойчивым образованием, существовавшим на протяжении веков несмотря на сильное воздействие со стороны христианской идеологии и практики и оказывавшим сильное влияние на сами христианские представления. Что включает в себя этот слой? Он объемлет прежде всего совокупность заклинаний против смерти, предсказаний времени наступления кончины, заговоров о навлечении смерти на врага. Все это — наследие «магической смерти» эпохи патриархального общества. Что касается предсказаний смерти, например, то в Германии предвестником близкой кончины считается тень человека без головы на стене; в Шотландии в качестве предупреждения выступают сновидения, в которых фигурирует захоронение живого человека, в Ирландии считалось, что дух Fetch принимает вид человека, которому суждено вскоре покинуть этот мир, и является его родственникам, а самого умирающего другой дух — Beansidhe — за две ночи до смерти предупреждает песней. В европейском фольклоре значительную роль в предсказании смерти играют и животные: черный баран, курица, поющая петухом, и т.п. Распространено множество гаданий: в Неаполе считали, что смерть предвещают определенные очертания кусочков воска, брошенных в воду; в Мадене гадали по кристалликам льда; в Бретани с той же целью бросали в фонтан куски хлеба с маслом [4 с.14].
Процесс христианизации представлений о смерти не означает полного разрушения магического мира дохристианских верований. Процесс взаимодействия и взаимовлияния обоих типов сознания продолжает углубляться, приводя к радикальному изменению того и другого типа. Так, под воздействием традиционалистского образа смерти появляется новый образ в христианстве — страсти Христа, а затем и многих святых мучеников. Изменяются представления о загробной жизни: хотя изображения рая по-прежнему еще очень редки и скудны, зато образ ада вбирает в себя описание всех ужасов, накопленных в народном сознании за предшествующие века; возрастает и значение чистилища, хотя в народном сознании оно еще слабо укоренено. Ариес называет структурирование представлений о загробной жизни «важнейшим феноменом в истории ментальности», отражающим утверждение индивидуального морального сознания.
Рыцарь раннего средневековья умирал во всей простоте, как евангельский Лазарь. Человек позднего средневековья подвергался искушению умереть как неправедный скряга, надеявшийся унести свое добро с собой даже на тот свет. Конечно, церковь предупреждала богачей, что, чрезмерно привязанные к своим земным сокровищам, они попадут в ад. Но и в этой угрозе было нечто утешительное: проклятие обрекало человека на адские муки, но не лишало его сокровищ. Богач, неправедно наживший свое добро и потому попавший в ад, изображен на портале в Муассаке с неизменным кошельком на шее.
На картине Иеронима Босха в Национальной галерее в Вашингтоне, которая могла бы служить иллюстрацией к какому-либо трактату об «искусстве умирать», дьявол с явным трудом втаскивает на кровать умирающего тяжелый толстый мешок с золотыми монетами. Теперь больной сможет дотянуться до него в свой смертный миг и не забудет взять его с собой. Кому из нас, «сегодняшних» пришло бы в голову попытаться захватить с собой в загробный мир пакет акций, машину, бриллианты! Человек средневековья и в смерти не мог расстаться с нажитым добром: умирая, он хотел иметь его возле себя, ощупывать его, держаться за него.
Никогда человек так не любил жизнь, как на исходе средневековья. История искусств дает тому косвенное доказательство. Люди этого времени, страстно привязанные к вещам, противились мысли об уничтожении и исчезновении. Поэтому они должны были по-новому ценить изображение вещей, дающее им как бы новую жизнь. Так родилось тогда искусство натюрморта — запечатления неподвижных, застывших вещей, дорогих человеческому сердцу.
Вопрос об отношении к смерти всегда имел этическую окраску. Но еще задолго до позднего средневековья возникла ситуация, когда противостояние трактовок смерти в европейской цивилизации достигло невероятного напряжения (борьба традиционного христианства и манихейства).
Полярность в отношении к миру проявилась в этих верах таким образом: манихеи сочли материю, товарный мир, человеческую плоть злом, а Пустоту — благом, в отличие от христиан, утверждавших, что Божьи творения не могут быть носителями Извечного Мрака, не отрицавших значения радостей плотской жизни для человеческой души.
«Самым простым выходом для манихеев было бы самоубийство, — пишет Л.Н. Гумилев, — но они ввели в свою доктрину учение о переселении душ. Это значит, что смерть ввергает самоубийцу в новое рождение, со всеми вытекающими отсюда неприятностями. Поэтому ради спасения душ предлагалось другое: изнурение плоти либо аскезой, либо неистовым разгулом, коллективным развратом, после чего ослабевшая материя должна выпустить душу из своих когтей. Только эта цель признавалась манихеями достойной, а что касается земных дел, то мораль, естественно, упразднялась. Ведь если материя — зло, то любое истребление ее — благо, будь то убийство, ложь, предательство… Все не имеет значения. По отношению к предметам материального мира было все позволено. То, что манихеи к концу XIV века исчезли с лица Земли, неудивительно, ибо они, собственно говоря, к этому стремились. Ненавидя материальный мир, они должны были ненавидеть и саму жизнь; следовательно, утверждать они должны были даже не смерть, ибо смерть — только момент смены состояний, а антижизнь и антимир» [2 с.77].
/>овременное отношение к смерти
/>Революция в отношении к смерти, по Ариесу, наступает в начале XX века. Истоки ее — в определенном умонастроении, сформировавшемся еще в середине XIX века: окружающие щадят больного, скрывают от него тяжесть его состояния. Однако со временем стремление оградить последние мгновения, отпущенные человеку в этом мире, от напрасных мучений приобретает иную окраску: оградить от эмоционального шока не столько самого умирающего, сколько его близких. Так постепенно смерть становится постыдным, запрещенным предметом. Эта тенденция усиливается с середины XX века, что связано с изменением места умирания. Человек теперь уходит из жизни, как правило, не у себя дома, среди родных, но в больнице, встречает смерть один. Опять изменяется «главное действующее лицо» драмы: для XVII-XVIII веков Ариес констатирует переход инициативы от самого умирающего к его семье, сейчас же «хозяином смерти» становится врач, больничная команда. Смерть обезличивается, банализируется. Обряды в главных чертах сохраняются, но лишаются драматизма, слишком открытое выражение горя вызывает уже не сочувствие, а воспринимается как признак либо дурного воспитания, либо слабости, либо умственного сдвига.
Cегодняшнее отношение к смерти включает в себя следующие черты-установки:
1. Терпимость. Смерть притерпелась, стала заурядным и обыденным явлением в играх политиков (Чечня), у криминалитета (заказные убийства) и «отморозков» (убить бабушку из-за того, что та не дала на дозу внуку-наркоману). Смерть, т.о., выходит на периферию сознания, делается незаметной, подсознательной, вытесненной. Причем это происходит не только в сознании выше названных «представителей» человеческого рода, но и в обыденном сознании среднего обывателя.
2. Технологичность. Толерантно-личное отношение к смерти отодвигает на задний план собственную смерть как таковую, но выносит вперед вопросы технологии после-смертия: похороны, денежные траты на них, надгробия, памятники, некрологи и т.п. факторы престижа родственников. Эти технологии не утрачивают свое значение после похорон и поминок: надгробные камни, плиты, памятники изготавливают несколько месяцев, иногда даже лет.
3. Феномен бессмертия. «Вокруг умирают, умирают другие, но не я, до моей смерти еще далеко. Смерть — выдумка фантастов». Эта бессмертная установка находится в подсознании современного человека. Слова Фомы Аквинского: «Живем для других, а каждый умирает сам за себя персонально», — приобретают зловещий смысл, все время отодвигаемый «на потом». Видели Вы когда-нибудь, чтобы люди трезво размышляли о собственной смерти перед лицом смерти другого? Этого нет, потому, как нет осознания собственной смерти.
4. Театральность. Смерти нет как события, сопереживания. Как сказал Эпикур: «Пока мы есть, нет смерти, а когда есть смерть, то нет нас». Таким образом, смерть разыгрывается по литературным сценариям и обставляется согласно сценариям. Вследствие этого смерть предстает перед нами в виде спектакля в театре. Театральность смерти и саму жизнь делает театральной. продолжение
–PAGE_BREAK–
5. Игровой характер. Игры, в которые играют люди: бизнес, политика, машины, оружие, женщины, наркотики, деньги — все это работает на выигрыш-победу или самоубийство. Любая игра, направленная на победу любой ценой «репетирует» смерть. Т.е. либо выигрыш, как репетиция смерти, либо проигрыш, как «маленькая смерть», падение по социальной лестнице. Т.о. смерть человека становится ставкой в его «игре».
6. Никто не равен перед лицом смерти. Неравенство в умирании обусловлено наличием капиталов — социальных, экономических политических. Смерть одинокого бомжа в теплотрассе и смерть первого президента России — разные смерти. Люди умирают в соответствии с теми капиталами и иерархией, какие имелись до смерти.
Можно сказать, что в данное время толерантное отношение к смерти оборачивается не толерантным отношением к людям и их разнообразию (полисубъектности), вследствие чего человек деперсонализируется, нивелируется до простого представителя общества потребления, безличного агента массовой культуры [5 с.182].
Нынешнее западное общество стыдится смерти, больше стыдится, чем страшится, и в большинстве случаев ведет себя так, будто смерти не существует. Это можно заметить, даже обратившись к поисковым машинам Интернета, которые дают на слово «death» в среднем в восемь раз меньше ссылок, чем на слово «life». Одним из немногочисленных исключений является популярность на Западе идей естественной смерти и «правильно» прожитого предшествующего периода.
Нынче мы живем в обществе, которое отталкивает смерть, заставляя человека умирать в одиночестве. Между тем смерть — это то, что должно подготавливать нас, эмоционально и духовно, к видению мира в своей соответствующей перспективе. Умирающий человек становится, таким образом, центром необходимой и полезной драмы, важной частью изучения жизни. Больницы иногда помогают закрывать личность от живой связи с семейством и друзьями, делая более трудным окончание жизни из-за отсутствия выражений любви.
Увы, как спел современный французский шансонье Жорж Брассанс: «Нынче и смерть — не та, сами мы все — не те, и некогда думать нам о долге и красоте».
Сегодняшняя модель смерти определяется популярным словом «privacy», ставшим еще более жестким и требовательным, чем раньше. И рядом с этим идет желание уберечь умирающего от его собственных эмоций, до последнего момента скрывая от него его состояние. Врачи тоже приглашаются, а в некоторых странах даже обязуются, соучаствовать в этой любящей лжи.
К счастью, сказанное выше относится к так называемой западной цивилизации, а некоторые другие культуры дают нам образцы иного культурного отношения к смерти.
Над современным цивилизованным миром веют настроения о том, что смерть — простой переход в лучший мир: в счастливый дом, где мы вновь обретем наших исчезнувших близких, когда придет наш час, и откуда они, в свою очередь, являются навестить нас. Таким образом комфортность жизни на Западе просто проецируется и на мир загробный. К тому же каждый четвертый житель Центральной Европы верит в переселение душ. Об этом недавно заявила немецкая исследовательница Ютта Бургграф, выступая на XXII Международном теологическом симпозиуме.
Европейцы охотно верят в реинкарнацию, словно хотят оставить за собой «шанс попробовать еще раз». За последние сорок лет учение о переселении душ распространилось по всему западному миру, поскольку оно кажется очень привлекательным для тех умов, которые отказываются смотреть в «глаза смерти». Если мы с такой легкостью меняем место жительства, профессию, супруга, то почему бы не считать, что и жизнь сменится другой? Хотя с точки зрения христианских богослов (равно католических или православных) спасение возможно сразу для тела и души, отчего восточные доктрины о переселении душ не представляются чем-то необходимым.
/>аключение
/>Хотя каждое новорожденное существо и вступает в новое бытие свежим и радостным и наслаждается им, как подарком, но на самом деле здесь нет и не может быть никакого подарка. Его свежее существование куплено ценою старости и смерти существа отжившего, которое хотя и погибло, но содержало в себе неразрушимый зародыш, из коего и возникло это новое существо: оба они — одно существо. Показать мост между ними — это было бы, конечно, решением великой загадки [6].
Если люди умирают, значит это кому-нибудь нужно. А если серьёзно, то так уж устроен мир… Не только человек, но и всё живое на Земле смертно. Но, умирая, всякое живое существо оставляет после себя след. Именно таким путём и происходит развитие. Интересно только — зачем это нужно? Кому это нужно? Ведь вечного не бывает… Наверное, каждый здравомыслящий человек хоть раз в жизни задавал себе эти вопросы. Но вот ответ на них пока так и не найден… Жаль…
A поэтому нужно просто жить, просто делать добро, чтобы оставить тем, кто будет после нас хоть что-то хорошее. Как знать, быть может это что-то сможет помочь кому-то и тогда нас помянут добрым словом. Несмотря на то, что мы его не услышим…
Литература
Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М., 1992.
Лаврин А. П. Хроники Харона. Энциклопедия смерти. М., 1993.
Антология мировой философии. Т. 1. Ч.1. М., 1983.
Федорова М.М. Образ смерти в западноевропейской культуре. //Человек. №5. М., 1991.
Ковтун А.В. Современный контекст смерти. //София: Рукописный журнал Общества ревнителей русской философии. №3 (Урал. гос. ун-т.). Екатеринбург, 2002.
Шопенгауэр А. Смерть и ее отношение к неразрушимости нашего существа. sopenga.narod.ru/sopa_books/Smert/smert_08.htm.